Мифы и легенды старой Одессы

Катакомбы

О них легенд немерено. Начнем с того, что катакомбы — это всего лишь метафора, поскольку одесские каменоломни функционировали собственно как предприятия для добычи строительного материала, а не как место, специально предназначенное для погребений. При каких же обстоятельствах штольни под выработку понтического известняка обрели столь экзотическое наименование? Ведь до конца третьей четверти XIX столетия в местной лексике такое слово применительно к здешним каменоломням ещё вполне не утвердилось, хотя изредка и появлялось, скорее как высокопарное, литературное.

В 1874 году в Санкт-Петербурге была издана авантюрно-приключенческая мелодрама В. Правдина «Одесские катакомбы». Книга очень скоро появилась в Одессе, раскупалась нарасхват, и наделала много шуму[1]. В чем же причина того, что откровенно слабый роман, дилетантское подражание знаменитым «Парижским тайнам» Эжена Сю и «Петербургским трущобам» Всеволода Крестовского, вдруг сделался бестселлером, причём в городе хотя и преимущественно мещанском, однако ж одном из самых читающих в Российской империи? Мало того, книга заинтересовала даже немало столичных книголюбов, не говоря уже о провинциальных.

Причин несколько. Прежде всего, конечно, разнообразная, на любой вкус, экзотика. С пушкинских времен наслышанная об этнически пестрой, пряной, не вполне российской Южной Пальмире, читающая публика и не подозревала о наличии в ней ещё и загадочного «подвального этажа» — протяжённых подземных выработках, габаритами значительно превосходящих широко разрекламированные парижские и римские катакомбы. К тому же мрачные подземелья эти, как оказалось, кишмя кишели преступным элементом, прибравшим, благодаря своим агентам во всех социальных институциях, и верхние, наземные, этажи, по существу весь город. Можно смело утверждать: книга сделала катакомбы одним из первостепенных одесских брендов на долгие времена.

В последующие годы появились многочисленные подражания уже самому В. Правдину — и, между прочим, того именно П. А. Гроссула-Толстого («Одесские тайны», 1885), редактора «Новороссийских ведомостей», коего автор «Одесских катакомб» вывел под именем «толстяка Бросулова». Но дело не только в экзотике ретроспективной «мыльной оперы» — с традиционными переодеваниями и перелицовкой персонажей, пылким воссоединением семей после 30-летней разлуки, сюжетами о невольничьих рынках и гаремах в духе Анжелики, томных до упаду красавицах, похищениях невест и опереточных злодеях, то и дело разражающихся сатанинским хохотом и проч. Читатель одесский сразу приметил отменное знание никому не известным дотоле В. Правдиным всех без исключения местных реалий, каковых он касается. Идёт ли речь о топографии и топонимии самого города, его рельефе, административных структурах, хлеботорговле, достопримечательностях, домовладельцах, расположении каменоломен, криминальной хронике и т. д., он везде проявляет удивительную осведомленность.

Самое пикантное — в романе запросто узнаваемы многие персонажи, фамилии которых легко прочитываются в прозрачных псевдонимах, а то и вообще упоминаются в оригинале. И что это за люди! Городской голова, известнейшие думцы, банкиры, предприниматели, издатели, в большинстве своём представленные как бы негативной карикатурой. После подобного «разоблачения», что называется, загорелись шапки. Книгу рьяно охаивали во всех местных СМИ, и, несомненно, было за что. Но все же журналисты нет-нет, да и роняли фразу о некоей доле истины, содержащейся даже в этакой «грязной луже»[2]. Через год с небольшим роман переделали в драму, и в Одессе было дано два спектакля при полном аншлаге: явственно ощущался скандальный привкус. [3] Премьера «драмы в пяти действиях» состоялась 21-го, а следующий спектакль 24 января 1876 года в Русском театре?[4]

В 1885–1890 годах, как было сказано, появилось несколько книг и брошюр-подражаний (в том числе — «Подземная Одесса 25 лет назад» Ф. Иванова, 1890), а в 1900-м, то есть через 26 лет после первой публикации (!) автор дважды переиздал свой роман, причем снова в столице. Оба переиздания, что показательно, назывались «Одесские трущобы», как бы отсылая к популярной книге Крестовского. В одном из переизданий — подзаголовок «Подземный город», в другом — «Граф Брендостели».[5] И снова, несмотря на всё, книжки мгновенно разошлись, и на сегодняшний день сделались библиографической редкостью. Наконец, уже в начале 1910-х роман Правдина экранизировали («Одесская почта» от 8 сентября 1913 года и др.).

Кто был автором сценической версии, в точности неизвестно. В одном из газетных анонсов спектакля указано лишь, что это кишиневский житель[6], а в другом уточняется, что это некий «доктор И.»[7]. Знаменательно, что в период подготовки этой постановки в Одессу из Санкт-Петербурга приезжал и сам автор «Одесских катакомб»[8].

Сценарий театрального варианта не сохранился, и, судя по отзывам прессы[9], жалеть об этом особо не приходится. Тем не менее, лично я печалюсь о такой потере, поскольку переделка явно осуществлялась под надзором или при участии самого автора. А стало быть, мы могли бы иметь какую-то дополнительную информацию, сверх имеющейся непосредственно в романе.

Автором романа был никто иной, как В. М. Антонов — бывший одесский городской полицмейстер[10], длительное время находившийся под следствием за якобы служебные злоупотребления. На самом деле, пришлый правдолюбец — человек честный, прямолинейный, добрый, но вспыльчивый, к тому же по-российски косный, с определёнными и довольно устойчивыми великодержавными предубеждениями — категорически не вписался в специфический контекст совершенно нетипичного для России, поистине средиземноморского города.

Антонову был не по нраву полиэтнический, левантийский уклад, «торгашеский дух» Одессы, которую он порой воспринимал неадекватно, гипертрофированно. Он не был готов к неторопливой, последовательной, кропотливой и деликатной работе. Его, собственно говоря, и прислали из Петербурга после известного еврейского погрома 1871 года (Олег Губарь, «Весы и меры» старой Одессы, Одесса: «Мигдаль», 2005, сс. 3-21) наводить порядок автократическими, тоталитарными методами. Новому полицмейстеру недоставало гибкости, дипломатичности, знания местных традиций. Развернув масштабную и, как ему казалось, бескомпромиссную борьбу с криминалитетом, коррупцией и тем, что принято теперь называть мафиозными кланами, он порой выказывал нетерпение, волюнтаризм, рубил с плеча. В результате рассорился со многими влиятельными горожанами, в том числе, конечно, и с настоящими казнокрадами и нарушителями закона, нажил много врагов, был оклеветан, необоснованно обвинён во взяточничестве, прочих прегрешениях и выдавлен из Одессы. Сейчас бы выразились столь же просто, сколь и вульгарно: полицмейстера подставили. Впрочем, отчасти в этом повинен и он сам, точнее его чересчур эмоциональная натура.

«Одесские катакомбы» — специфическая метафора — всплеск эмоций оскорбленного человека, в какой-то степени его месть коррумпированной, погрязшей в пороках «приморской Гоморре», своеобразная сатисфакция. Впрочем, мы теперь в состоянии разделить мух и котлеты, эмоции и факты, реальных и вымышленных героев, колорит фактический и фантастический, придуманный и живой город.

Несколько слов о реальных событиях, связанных с удалением Антонова из Одессы. Суть дела, в первую очередь, заключалась в изменении новым полицмейстером технологии полицейского надзора за проституцией и домами терпимости. Прежде выдачей так называемых жёлтых билетов занимались участковые приставы, а затем таковая перешла в ведение городского управления полиции[11]. То есть многие чины на местах лишились изрядной доли незаконных доходов. Выдача медицинских билетов и свидетельств содержательницам соответствующих заведений сконцентрировалась в руках коллежского регистратора Болотова, каковому Антонов безгранично доверял[12]. Желая косвенно скомпрометировать полицмейстера, определенные круги сфабриковали дело, обвиняя Болотова в коррупции и притеснении особ, причастных к организации проституции.

На суде кое-кто из «обиженных» полицейских чиновников, «погибших, но милых созданий» и содержательниц домов терпимости занимались лжесвидетельством, утверждая, что Болотов незаконно и широкомасштабно взимал деньги за выдачу медицинских билетов, получал взятки от приставов и содержательниц «весёлых домов», принуждал к поступлению в эти дома такую-то и такую-то даму и проч. Не исключено, конечно, что он и в самом деле получал какие-то мелкие дивиденды — это было тогда делом вполне обыденным. Но историю предумышленно раздули именно для того, чтобы бросить тень на Антонова, ибо у обывателей должно было сложиться впечатление, будто Болотов делился со своим покровителем. И даже однозначные уверения свидетелей о том, что Антонов был не в курсе дела, работали против полицмейстера, поскольку как это в таком случае главный страж порядка не видит безобразия, творящегося под самым его носом. Относительно мягкий приговор 16-ти присяжных Болотову — ссылка на два года в Тобольскую губернию — говорит о том, что вина его весьма сомнительна. Хотя определённая заслуга в достижении позитивного результата, несомненно, может быть зачтена и адвокату, присяжному поверенному, впоследствии известному думцу Якову Исаевичу Вейнбергу. Тем не менее, интрига сработала, Антонов сам подал в отставку, распродал кое-что из принадлежавших ему вещей [13] и уехал в Петербург.

Характерен газетный комментарий «Дела Болотова» и всей истории. И если уж тогдашняя подцензурная пресса не убоялась расстилать столь отвратительно грязное бельё полицейских чиновников, можно себе представить» как скверно обстояли реальные дела. «В Одессе считается до 52 домов терпимости… Вот почему Антонов… прежде всего обратил внимание на установление системы надзора за проституцией. От его юркого глаза не могли укрыться злоупотребления… На основании этого… он предложил участковым приставам прекратить выдачу билетов проституткам и сосредоточить её в управлении. Легко понять, что подобное распоряжение не могло быть по сердцу участковым приставам». Разумеется, продолжает автор комментария, прежняя децентрализация была им на руку. Назревал антагонизм участковых и управления. Приставы наняли подставных свидетелей. Так, фигурирующая в процессе свидетельница Милютина — интимная подруга двух немалых полицейских чинов[14].

Желая раз навсегда покончить с коррупцией в полиции, Антонов прибегнул к невиданной чистке её рядов, причем дошёл до того, что выписал из столицы 100 тамошних полицейских чинов с незапятнанной репутацией для замещения в Одессе должностей околоточных, городовых и др.[15]; реально оттуда прибыло 56 человек, из которых к июлю 1873 года в штате осталось только шесть[16]. Он стал активно препятствовать перекупке хлеба, по сути - рэкету на въезде в пределы градоначальства, способствовал учреждению технико-полицейского надзора за катакомбами [17] и т. д. Всё это усугубило и без того негативное отношение к «новой метле» не только тайного и явного криминалитета, но и большинства подчиненных «городового полицмейстера», его коррумпированных коллег. Исход дела был предопределен.

Такова в общих чертах история появления романа, а заодно и бренда ОДЕССКИЕ КАТАКОМБЫ.

Теперь — собственно об истории добычи камня в Одессе и ее окрестностях, устройстве и эксплуатации так называемых мин. Эта часть раздела адресована скорее специалистам, но, уверяю, материал вполне доступен всем желающим.

В монографии «История градостроительства Одессы» (2015), я цитировал любопытный документ 1796 г. из личного архива генерал-аншефа князя А. А. Прозоровского. Там, в частности, есть такой фрагмент: «Заблаговременно по теперешнему зимнему времени [то есть зимой 1796–1797 годов — О. Г.) заготовить камню пиленого и бутового; на сие надобно подрядить подрядчика, набить камня и вывезти оный на показанное место; пиленый камень — каждая штука длиною в аршин, а толщиною и шириною от 7-ми до 8-ми вершков; подрядить можно: пиленый — от каждой тысячи с доставкою на место по ста пятидесяти рублей, а бутового сажень с доставкою — по четыре рубли. Камень заготовляется на урочище Куяльник, от Одессы расстоянием в 7-ми и 9-ти верстах». Общеизвестно, что с самого основания города практически бесконтрольная ломка камня осуществлялась по всем балкам и обрывам, окаймляющим высокое Одесское плато, и даже «в местности, расположенной между Преображенской, Успенской и Ямской улицами». Однако, как видим, тогда лучшим камнем считался куяльницкий, несмотря на дороговизну доставки. Впоследствии наибольшее предпочтение отдавалось камню из селения Нерубайское.

Архивные материалы об истории ломки камня и соответственно каменоломнях, о процессе регулирования добычи известняка, включая площади, на которых разрешена ломка, весьма интересны, но до сих пор практически не были востребованы. Вероятно, это связано с тем, что ещё с 1870-х годов в общественном сознании формировался определенный стереотип представлений о каменоломнях как о некоем романтическом пространстве. Тривиальные в общем-то горные выработки трансформировались в некие беллетри-зованные катакомбы, и все экскурсы в «катакомбную» проблематику невольно оказываются в орбите этого стереотипа. Кроме того, следует различать два основных типа подземных выработок в старой Одессе — собственно каменоломни (катакомбы) и мины, то есть штольни-погреба, вырезанные, как правило, в лессовидных суглинках, облицованные и укрепленные камнем.

Жалобы, связанные с хищнической добычей камня в пределах Одессы, по архивным данным фиксируются довольно рано. Так, один из лесоторговцев, получивших место для складки бревен под Нарышкинским спуском, 19 марта 1812 г. пишет в Одесский Строительный Комитет (ОСК), что на отведенном ему участке местные подрядчики ломают камень, «и делаются большие ямы, что к построению дома вредно». Это означает: в то время камень добывался в приморских обрывах в районе нынешнего Художественного музея. ОСК тут же отреагировал, и поручил городской полиции разобраться с подрядчиками и прекратить ломку камня.

Формально ОСК запретил добывать камень по обрывам и балкам, примыкающим к нынешнему историческому центру, однако фактически это запрещение то и дело нарушалось, ибо лица, заключавшие контракты на поставки строительных материалов в казённые работы, стремились выполнять свои обязательства с наименьшими затратами, в данном случае — транспортными. Так, например, 13 мая 1815 г. инженер-капитан Иоганн Круг докладывает Комитету о том, что городские жители ломают камень меж Карантином и Военною гаванью (то есть в обрыве под нынешним Приморским бульваром), что сие запрещёно и надо прекратить. 19 мая Круг снова пишет о ломке камня там же, причем «с давних времен». Напоминает о строжайшем запрещении, сделанном в свое время герцогом де Ришелье, объясняет, что из-за таковой добычи могут обрушиться «строения на горе». 20 мая Комитет делает на этот счет соответствующие распоряжения городской полиции. В свою очередь, полиция добросовестно пресекала ломку камня на локальном участке, однако спустя короткое время оная продолжалась на соседних.

Вместе с тем, Строительный Комитет не только не препятствует добыче камня на окраинах, но более того — блюдет интересы гражданского общества в том смысле, что участки, перспективные для ломки, не передавались в частные руки. Например, майор Спорити, один из старейших и успешнейших садоводов, 31 марта 1819 просит (прошение подано 17 апреля) дополнительное место для садоводства «внизу садовника Германа, по сию сторону балки», то есть опять-таки в Водяной балке, ниже нынешней Морской академии. 26 апреля архитектор Александр Дигби рапортует ОСК о том, что просимое Спорити место действительно пустое, но там имеется пригодный для добычи и строительства камень, а потому в партикулярные руки отдавать участок нельзя.

В начале апреля 1826 г. Комитет впервые серьезно поднимает вопрос о воспрещении домовладельцам рыть под домами и в погребах мины без соответствующего разрешения. Суть дела в том, что хозяева домов рыли мины под соседние дворы, а чаще под улицы, что приводило к просадкам грунта, а, следовательно, неисправности проезжей части, тротуаров, авариям транспорта и даже к человеческим жертвам. Самочинное сооружение мин было делом неизбежным по мере возникавшего дефицита места в центральной части города, острой надобности в дополнительных складских помещениях. Другая причина их возникновения — стремление правонарушителей припрятать от посторонних глаз контрабандные, уворованные, корчемные товары.

1 апреля 1826 г. из канцелярии одесского градоначальника в ОСК было отправлено определение следующего содержания: «По поручению г-на правящего должность градоначальника канцелярия сия честь имеет препроводить вступивший к Его Высокородию рапорт г-на одесского полицмейстера № 3455 о воспрещении здешним жителям без позволения начальства копать под домами и в погребах мины, равно и в списке предписание г-на правящего должность градоначальника, по тому рапорту оной полиции за № 1706-м данное».

В упомянутом рапорте полицмейстера Станислава Василевского от 29 марта говорится о том, что многие жители, не испрашивая разрешения, «копают под домами и в погребах мины весьма на большое пространство чрез улицы, не соблюдая в том правил и нужной предосторожности». По этой причине уже несколько раз на улицах образовывались провалы. Вот и в сей день обвалилась мина в доме подполковника Андрея Буги (дом находился на перекрёстке чётных сторон Ришельевской и Греческой улиц), причем засыпало пять рабочих-землекопов. Но «по счастью, место, где они находились, выложено было камнем», и только потому землекопы остались невредимы, однако откапывали их с большими трудностями. Позднее подобное же обрушение произошло и в ходе строительства так называемого Дома градоначальника по улице Ришельевской, № 2. Поэтому в профилактических целях надо строго постановить, чтоб без освидетельствования архитектором и дозволения Строительного Комитета к рытью мин не приступали. Более того, хозяевам следует поставить в непременную обязанность облицовку и укрепление выработок камнем. «А ныне, — продолжает полицмейстер, — во всех почти главных домах проведены мины чрез улицы, не выложены камнем, иные, как примечено, близки к обрушению». Василевский предлагает назначить особых чиновников для обследования всех мин и принятия соответствующих решений. 14 апреля ОСК предписывает архитекторам Франческо Боффо и Джованни Фраполли обследовать мины, сообщить подробности и назначить меры. Как мы увидим ниже, решение означенной проблемы надолго затянулось и было поставлено на надежные рельсы лишь после 1855 г.

Меж тем, несмотря на все предыдущие запреты, ломка камня по балкам и обрывам в центральной части города продолжалась даже во времена генерал-губернаторства графа М. С. Воронцова, причем далеко не один год и, что называется, под самым носом. Так, 27 апреля 1831 г. градоначальник действительный статский советник А. И. Левшин пишет городовому полицмейстеру: «Мною замечено, что по Военной балке к дому графа Воронцова режут камень» (справедливости ради заметим, что Михаил Семенович в это время находился в длительной отлучке, и его обязанности исполнял граф Ф. П. Пален). Градоначальник предлагает «прекратить таковую резку камня — как в помянутом месте, так и в других местах сего города близ домов, и донести, кто именно режет по балкам камень и с чьего разрешения».

В свою очередь исправляющий в отсутствие Воронцова должность генерал-губернатора тайный советник граф Ф. П. Пален 12 мая 1831 г. адресует градоначальнику следующее отношение: «Заметив, что на местах, назначенных к застро-ению на Военной балке близ Сабанеевского моста, производится каменная ломка, отчего участки сии, вместо приведения в лучший вид, придут в совершенную негодность к застроению, я покорнейше прошу Ваше Превосходительство уведомить меня, по чьему заявлению производится там ломка камня, а между тем немедленно распорядиться как о воспрещении продолжить ломку, так и о том, чтобы сделанные доныне пещеры непременно были обрушены, и линия уравнена по-прежнему, на счет виновных».

О каком районе здесь говорится? Речь идет о чётной стороне нынешнего Военного спуска от сооружающегося в это время Сабанеева моста в направлении одноименной гавани. Здесь, в обрыве, обнажается толща известняков, вполне пригодных для строительства. А как раз на кромке этого обрыва, по нечётной стороне нынешней улицы Гоголя, находились старые офицерские флигеля, на месте которых намечалось сооружение новых презентабельных частных и общественных зданий. Бесконтрольная ломка камня, естественно, создавала здесь чрезвычайно опасную ситуацию. Поэтому 14 мая 1831 г. полицмейстер получает подтверждающее указание пресечь добычу камня и уполномочить виновных произвести соответствующие мероприятия для достижения безопасности.

Что касается Водяной балки, то здесь ломать камень дозволялось. Более того, согласно, например, резолюции графа А. Ф. Ланжерона от 19 апреля 1820 г., «в чьем бы владении ни состоял камень, никто не должен присваивать себе оный в собственность, ибо никому не дано на то право». Здесь же говорится о том, что добычей камня занимаются многие лица и что запрещать сего не должно, ибо в противном случае город станет испытывать недостаток в стройматериалах. Если кто уже сделал выработку в скале, то есть уже поиздержался на обустройство, тот «может там добывать камень, пока возможность будет». Но он не должен присваивать себе права на всегдашнее владение этой каменоломней, «и не должен запрещать другому возле той скалы или в другом месте добывать камень». На том же основании можно было добывать и «дикий камень». «Но вообще вблизи города дикий камень преимущественно назначается для казны, по крепкому оного качеству и по выгоде цен». Речь идет о так называемом «дикаре», использовавшемся для устройства проезжей части, тротуаров, шоссе и мощения в целом.

Ареал, в котором назначалась добыча камня в пределах градоначальства, впервые более или менее четко обозначен в 1845 г. 21 марта управляющий новороссийскими и бессарабскими губерниями генерал-майор П. И. Федоров пишет одесскому военному губернатору генерал-лейтенанту Д. Д. Ахлестышеву о том, что поручил архитектору Ф. К. Боффо осмотреть места, где можно ломать камень. Исполнив поручение, Боффо донес: таковые места обнаружены позади Института благородных девиц (нынешней Морской академии), меж участками садовника Германа и коллежского асессора Ризо (опять-таки, в Водяной балке), да ещё на Малом Куяль-нике (Большим Куяльником издревле именовали Хаджибейский лиман), недалеко от таможенной заставы.

30 марта Ахлестышев поручил городскому землемеру Гаэтано Даллаква составить план местности, на который вынести владельцев участков, перспективных для ломки камня. 3 апреля 1845 г. Даллаква рапортует военному губернатору об исполнении поручения. План составлен. Первый из упомянутых Боффо участок, по городскому плану и ведомости городской земли, числится во владении самого Института. Что касается Малого Куяльника, то, за исключением общественного выгона, каменные ломки открыты на хуторах, принадлежащих разным частным лицам, каковые и обозначены на «скопировке». 10 апреля Ахлестышев сообщает эти сведения Федорову.

В первой половине 1850-х годов неожиданно актуальной сделалась когда-то запрещённая добыча камня в Военной балке со стороны Надежной (Надеждинской, Гоголя) улицы.

Нечётная сторона этой улицы интенсивно застраивалась, и домовладельцы стали полуофициально разрабатывать камень в борту балки, на что власти закрывали глаза, косвенно помогая новому строительству. 23 марта 1850 г. из канцелярии попечителя Одесского учебного округа отправлено прошение на имя одесского градоначальника: усматривая, что владельцам соседних домов «дозволено разрабатывать скалу к спуску, ведущему на Практическую гавань», хорошо бы «из добытого камня выстроить помещение для ланкастерского класса». Дело в том, что на той же Надежной улице, в помещении бывшей казармы № 10, принадлежащей ведомству путей сообщения, с 1837 г. помещалось Одесское уездное училище. Даллаква составил план места, принадлежащего училищу, и представил в ОСК.

Из других документов дела видно: Строительный Комитет уведомляет, что соседям училищного места «не давалось право разработки скалы, да и дано быть не могло, пока Наместник Кавказский [то есть Воронцов — О. Г.] не решил окончательно дело по сему предмету», тем паче «весь скат горы принадлежит городу». Позднее, впрочем» выясняется, что «другие владельцы дворовых мест над этим обрывом владеют местами и по обрыву», и, следовательно, можно отдать таковое же и училищу, ибо оное намерено построить внизу склона здание по утверждённому Воронцовым фасаду. Осенью 1851-го Воронцов на это вполне соглашается, но на определенных правилах. В январе 1852 г. просимый участок отводится училищу, а 23 декабря того же года управляющий Ришельевским лицеем просит ОСК дозволить почетному гражданину Ивану Красильникову «открыть каменоломню в скале, принадлежащей Уездному училищу».

Вот тут-то и становится понятной оригинальная, тонкая комбинация, каковую тщательно разработали попечитель учебного округа вкупе с руководством Ришельевского лицея. Суть в том, что Красильников принял подряд на сооружение нового лицейского здания на углу Дворянской и Херсонской улиц (нынешний главный корпус ОНУ имени И. И. Мечникова). Получив участок склона Военной балки с выходами мощного слоя известняков, учебный округ одновременно получал множество разнообразных выгод. Во-первых, добыть качественный строительный материал буквально рядом с назначенной строительной площадкой. Во-вторых, очистить место под предполагаемую постройку Приходского училища. В-третьих, пополнить бюджет на постройку этого училища за счет платы подрядчиком за добываемый камень.

Полагаю, присутствовал и четвертый, закамуфлированный бонус, как нынче говорят, «откат». Об этом, между прочим, попечителя недвусмысленно спрашивает и сам градоначальник: «[…] ибо иначе испрашиваемое дозволение будет иметь вид пособия для лица, принявшего на себя с подряда построение нового Лицея». Попечитель нашел очевидные, весомые аргументы в пользу удовлетворения прошения, ссылаясь на три вышеперечисленных позитивных момента, и 24 марта 1853 г. оно было удовлетворено с оговоркой локальных технических аспектов. Следы стески обрыва в правом борту Военной балки и даже отдельные врезки в известняковый массив отчётливо заметны и по сегодняшний день за домами по чётной стороне одноименного спуска. Здещние дворы, с одной стороны блокированные отвесной стеной массива известняков, выглядят весьма экзотически.

В апреле 1862 г. Одесский Строительный Комитет, находившийся в ведении Главного управления путей сообщения и публичных зданий, отправил генерал-губернатору отношение под заголовком «О приведении в известность мин, подкопов и каменоломен в городе Одессе». Здесь излагается история вопроса, начиная с 1855 г., когда военный губернатор генерал-лейтенант Н. И. Крузенштерн предложил составить особую комиссию по этому поводу. Следовало выяснить: кому принадлежат те или иные горные выработки, в каком направлении они простираются, каковые их габариты, глубина залегания, каковы свойства грунта, в котором они выработаны, каково их техническое состояние, какие случаи обрушения зафиксированы в последнее десятилетие, каковы причины обвалов, их последствия, какие упреждающие меры приняты для предотвращения подобных обрушений.

Перечисленные сведения должны были сопровождаться планами двоякого рода: 1) минам, прорытым от погребов; 2) каменоломням для резки камня на городской земле. На основании всей этой информации надлежало проанализировать: можно ли допустить эксплуатацию мин и каменоломен, определить условия эксплуатации, если таковая возможна. Для реализации поставленной задачи был составлен Временный Комитет под председательством членов ОСК военного инженера генерал-майора Морозова, купцов Завадского и Бубы, инженера работ Кошелева, городских архитекторов Козлова, Даллаква, Фон-дер-Шкруфа, Черкунова, Моранди, купца 1-й гильдии Пашкова, титулярного советника Горбоконя, коллежского секретаря Донча, губернского секретаря Ткаченко, купцов 3-й гильдии Косякина и Ноздра-чева.

Комитет открыл свои действия в августе 1855 г. Из-за разнообразных сложностей дело продвигалось медленно, и к 1858 г. было открыто всего лишь около 100 мин, ведомость которым имеется при деле. В 1859 г. исправляющий должность одесского градоначальника барон П. Ф. Местма-хер назначил под своим председательством Особую Комиссию для более успешного определения способов резки камня, куда вошли архитекторы Любенков, Черкунов, фон Круг, землемер Жуковский, гласные Думы Ревенко и Волохов. По распоряжению генерал-губернатора обе эти комиссии соединили в одну, под председательством Местмахера, и в состав ее был назначен ещё и инженер-путеец подполковник Ивашевский. Однако тут возникли серьезные трения и разногласия по поводу подхода к решению проблемы как научного, так и практического характера.

В 1860 г. градоначальник попытался сдвинуть камень с мертвой точки, опираясь на мнение военных инженеров Августиновича и Ивашевского, «но генерал-губернатор [граф А. Г. Строганов — О. Г.] предложил целой Комиссии обратиться к общему коллегиальному порядку, а как каждый из членов имел свое особое мнение, то и этот способ не имел успеха». А поскольку при дальнейшем «изменении состава Строительного Комитета большая часть членов выбыла, то этим действия Временного Комитета и ограничились». В 1861 г. ОСК через средства массовой информации затребовал от домовладельцев сведения о минах, выкопанных для устройства погребов, и в результате составил ведомости минам по частям города в 126 позиций.

Как было сказано выше, в том же году по распоряжению генерал-губернатора была сформирована Комиссия по исследованию одесской почвы. Ей 4 мая 1862 г. и поручили освидетельствование выявленных в 1858-м и задекларированных ведомостями в 1861-м мин в натуре. А далее мы находим в деле конкретные примеры обустройства и эксплуатации мин в центральной части города: например, в районе перекрёстка Екатерининской и Троицкой, Греческой и Преображенской. 22 января 1863 г. генерал-губернатор одобряет предложение Комиссии по исследованию одесской почвы, изложенное в журнале ОСК от 30 ноября 1862 г.» «относительно воспрещения на будущее время рытья мин под городские улицы и представления Строительному Комитету проектов на устройство погребов и мин во дворах здешних домовладельцев».

5 марта 1863 г. Комиссия просит ОСК сообщить ей сведения о существующей ныне границе городской черты, «можно ли допустить добычу строительных материалов на предположенной местности между Дюковским садом и Новою Слободкою», поскольку «резка камня в черте города воспрещена». Дальше — самое интересное, а именно обсуждение пределов, в которых дозволялась ломка камня. 30 апреля ОСК констатирует, что из комитетских дел видно: бывший военный губернатор генерал-лейтенант Н. И. Крузенштерн строжайше запретил добычу камня на Молдаванке, Бугаёвке и Новой Слободке. А чтобы не ощущалось дефицита, «дозволил открыть каменные ломки по всей горе от въездной заставы, исключая частной собственности, где владельцы могут действовать по произволу». По его предположению «черта порто-франко назначалась границею, внутри которой не дозволялась резка камня».

В ходе реализации этих постановлений возникли затруднения и жалобы лиц, желающих резать камень на собственных участках, по каковому поводу в 1854 г. была назначена очередная комиссия. Она нашла, «что от Куяльницкой заставы до селения Нерубайского по всему протяжению имеют начало мины, в коих вырезывается камень [минами тогда на французский манер называли любые горные выработки, в том числе каменоломни, впоследствии обретшие беллетризованное наименовании катакомбы — О. Г.), направленных в разные стороны под выгон на городской земле от 2-х до 4-х вёрст», и что других мест, кроме Кривой балки, для добычи «дикаря» и «плиты» за чертою порто-франко нет, но эта добыча не может удовлетворить потребностей города. По этой причине пришлось допустить ломку камня и в пределах черты порто-франко, с ограничениями, на чётко обозначенных местах: на Новой Слободке и Водяной балке. В результате предлагалось изменить назначенную границу ареала добычи камня и определить правила ломки.

20-22 июля 1863 г. генерал-губернатор граф П. Е. Коцебу разрешил опубликовать и привести в действие составленные Комиссией правила добычи на городской земле камня и щебня. Правила, скажем, предусматривают возможность резки камня и закрытым способом, с соблюдением определённых технологических норм. Однако закрытая ломка камня не должна приближаться к городу ближе указанной границы, по линии «от пересечения черты порто-франко с Мельницкой улицей за Молдаванкой, мимо мельничных кварталов [то есть кварталов, занятых приватными ветряными мельницами — О. Г.) до упразднённой Фонтанской таможенной заставы; отсюда по черте порто-франко до кордона № 12; от кордона № 12 по границе частных хуторов до поворота к морю между дачами Ефруси и Кельнера — с одной и Изнара и Бродского — с другой стороны, так, чтобы новое кладбище, Воронцовская слободка, Скаковое поле и пространство, занимаемое лагерным расположением войска, были изъяты из числа местностей, где дозволена резка камня внутри бывшей черты порто-франко». Что до линии по Водяной балке, то тут границу следовало согласовывать с обстоятельствами проведения к порту железнодорожной ветки.

В конце мая 1864 г. Комиссия по исследованию одесской почвы окончила свои занятия, в основном успешно исполнив возложенную на нее миссию. Приложенные к делу ведомости всем известным минам по четырем частям города, с уточнением их технических кондиций, практически один к одному опубликованы в первом сборнике Одесского Статистического Комитета. Так что в данном конкретном случае есть возможность пользоваться источником, даже не прибегая к посещению архива.

В целом же мины зафиксированы в 156-ти частных и казённых домовладениях. Впрочем, это число далеко не соответствует количеству мин, поскольку в некоторых дворах их было по несколько. Скажем, в доме Завадского по Александровскому проспекту близ перекрестка Троицкой — 11 мин и 24 «отминка», в Ришельевском лицее — соответственно 5 и 2, в доме Крамарева, на месте которого теперь «Пассаж» - 2 и 4, в доме Федоровского в Красном переулке — 3 и 3, в доме Кучинской по Базарной улице — 6 и 5, в доме Ялови-кова на пощади Старого базара — 8 и 7, в сохранившемся по сию пору доме Федершера на углу Ришельевском нечётной и Троицкой чётной — 1 и 7 и т. д. Кроме того, какая-то часть существующих мин могла быть скрыта и не обнаружена.

Интерес к фиксации мин вновь остро обозначился с 1873 года, после устройства водопровода. Этот период хронологически выходит за рамки функционирования Строительного комитета и относится уже к эпохе деятельности технико-строительного отделения Городской управы, в архивном фонде которой хранится обширное дело 1874–1875 гг. «Об исследовании в городе и предместьях мин и заделке оных». Уходившие из-под частных домов под улицы мины нередко служили причиной поломки не только водопроводных, но и газовых (для освещения) труб и водостоков. Городские техники, инженеры совместно с полицейскими чинами выявляли подобные объекты и обязывали владельцев недвижимости предпринимать соответствующие меры. Для оповещения горожан публиковались информации в «Ведомостях Одесского городского общественного управления». Ряд выработок засыпали и заделывали за счет города. В сказанном архивном деле содержатся конкретные сведения, связанные с домовладениями Айвазогло, Бема, Волкова, Кальфа, Корони, Кумбари, Мааса, Мими, Посохова, Черепенникова и др.

Большинство моих сверстников помнит дворовые мины, примыкавшие к подвалам и, как правило, заложенные камнем. Была такая и во дворе моего детства, по улице Чичерина (Успенской), № 75. Находилась она справа за подворотней, в левом ответвлении подвала, облицованная камнем и частично доступная. Любознательная пронырливая ребятня, мы открывали мины и в близлежащих кварталах, по Екатерининской и др., называли их не иначе как катакомбами. Подобное заблуждение бытует и сегодня.