Мир, который без меня. Альтернативный гей-роман. Книга 2.

— Допустим.

— Так вот. Я нашел того, с кем хочу спать и кому не надо за это платить.

— Интересно. И кто же это? Я его знаю?

— Знаешь. Ты.

— Что? Шон, давай поговорим об этом позже, когда ты успокоишься…

— Позже ничего не изменится! Я хочу быть с тобой! Давно. Я — дурак, коли понял это только теперь…

— Но это невозможно.

— Почему?!

— Тобой движет импульсивное чувство благодарности…

— Но я люблю тебя!

— Ты ошибаешься. Тебе это только кажется. Это метаморфоза с гормонами…

— Ты считаешь меня идиотом, запутавшимся в юношеских амбициях и собственных гормонах?!

— Ни в коей мере, и ты это знаешь.

— Я знаю и то, как ты смотришь на меня! Или ты думаешь, у меня нет глаз?! — Стив почти захлебывался в отчаянии. — Дай мне хотя бы один шанс! Ты ведь тоже неравнодушен ко мне! По-жа-луйст-а!

Он подскочил к Джону и впился губами ему в губы.

— Дай мне шанс.

— Нет.

— Почему?

— Хорошо, — сказал Тревис, сделав несколько шагов. — Думаю самое время тебе узнать правду…

— Правду? Какую еще правду?!

— Я твой отец.

Стив завис. У него разом отказали все двигательные и мыслительные функции. Он выпал куда-то безвольным осадком и теперь был не в силах собрать себя в кучу. Нет, он пытался, но тут же вновь расползался жидкой субстанцией.

— Что?

— Я твой отец, — повторил Джон, прямо глядя парню в глаза.

— Я… я… я… Но как же? — промямлил Шон, понимая, что только что попал под груженый самосвал.

— Сядь, — Тревису первому удалось взять себя в руки.

Казалось, он был испуган не меньше Стива. И поражен. И подавлен. И еще что-то…

— Но, — парень пытался что-нибудь выдавить, но ему отказало владение языком.

— Я знал твою мать Сьюзан, — наконец заговорил Джон. — Это было давно. Мы встречались около полугода и даже жили вместе. Она была красивая. Ты похож на нее. Но, знаешь, как это случается… Короче, она застала меня с другим. Мы поссорились, и она ушла. Я даже не знал о ее беременности. В общем, она не сказала. После, я посчитал, на тот момент у нее было уже два месяца. Мы расстались, я пытался ее найти, а потом смирился. Я так больше ничего о ней не знал, пока не появился ты. Я долго наблюдал за тобой. Ты мне все время напоминал кого-то. И вдруг я понял. Я еще не был уверен, когда пригласил тебя. Что-то непреодолимое тянуло меня к тебе. Я начал разбираться. Сделал запрос. Очень расстроился, когда узнал, что ее больше нет. Я перепроверил много раз, и все сводилось к одному. Ты мой сын. Единственный сын.

— Но как же так? — Стив до сих пор не мог поверить.

— Понимаю. Это трудно. Такие новости приходят не каждый день.

— Я здесь уже год. Почему же ты не говорил мне раньше?

— Не решался. Не знал, как ты отнесешься. Боялся, что ты не поймешь и уйдешь. Просто не был уверен…

— А теперь уверен?

— Да.

— И что ты хочешь?

— Ничего. Хочу, чтобы ты принял меня и понял, что это были чудовищные стечения обстоятельств. Я не снимаю с себя вины…

— И когда же ты собирался мне об этом сообщить?

— Не знаю. Теперь все открылось, и тебе решать, судить меня или миловать.

Не успел Стив переварить кузов камней, что свалил на него тот самый самосвал, как прибыл следующий и довершил начатое.

— Мне надо обсудить с тобой еще одно важное дело, — продолжил Тревис. — Ты должен знать.

— Что еще?

— Я хочу, чтобы ты начал разбираться в делах, поскольку ты должен в них разбираться. Скоро тебе это пригодится. И тогда, когда спросить будет не у кого, ты должен все знать сам…

— Постой, — Шон понимал, что не воспринимает слова Джона. Какие дела, когда он попросту не знает, где он сам? — Что-то я…

— У меня рак. Не знаю, сколько еще протяну. Врачи говорят не больше полугода. Так что к этому счастливому исходу ты должен мочь все сам и в одиночку.

Стиву не выбраться из-под этой кучи щебня. Он и не дышит вовсе. Что толку, когда его размазало? Он чувствовал только одно. Не успел еще приобрести, как уже теряет все. Полгода, чтобы успеть побыть счастливым? Это так мало. Так ничтожно мало. Вот дурак! Чего он там себе понапридумывал? И что теперь делать с его собственными чувствами? Как перелюбить человека из мужчины в отца? Стиву захотелось исчезнуть. Вот взять и исчезнуть во времени и пространстве, а когда вернуться, чтобы кто-то другой разгреб его проблемы. Внутри него по какому-то невнятному эллипсу двигались разнородные потоки. Его сознание болталось между ними безвольное и размякшее. Он вообще ничего не соображал, кроме того, что не хочет, чтобы Джон умирал.

Тревис не мешал, понимая, что мальчишка запутался. Слишком все в кучу. Он сам виноват. Ну, стрелял бы одиночными патронами, так нет, выпустил разом всю обойму, и теперь хочет, чтобы Шон выжил. Он смотрел на парня и улыбался. Он тоже его любит. После стольких лет и даже десятилетий внутри него вновь поселилось это чувство. Оно мягкое. Возится там, копается, касаясь пушистой шерсткой одеревеневших стенок души. Он уже забыл, как это. А внутри мальчишки не котенок. Там огромная зверюга. Ковыряется, позабыв спрятать когти, роет лапами, чтобы улечься, наконец, но никак… никак не помещается. Стив в шоке. Он и не скрывает. А как скрывать, когда он напоминает себе частокол, сквозь который носится ветер? То в этих дырах просвистит, то в этих застрянет, зацепившись штаниной за кол. Вот и бесится. Время тоже носится. То взметнется вверх, унося какую-то мысль, то застопорится и прыгнет назад, волоча ее за собой.

— Отец.

Лжет. Гильотина отпустила нож, и теперь голова отдельно, и сердце отдельно. Только от этого не легче, потому что и там и там больно. Стив подходит, обнимает Джона, прижимаясь щекой. Он все еще чувствует в нем мужчину, и организм, запутавшись, откликается. Но, стоп! Казнь свершилась, и давайте теперь отдельно зерна, отдельно плевела. Но они влажные, не высохли еще, поэтому и не получается разделить.

— Отец, — уже лучше, но пока тоже неправда.

— Сын, — тоже врет, но так, что Стив не чувствует.

Через полтора года Джон Тревис умер. Рак пожрал кровь, отняв последнюю надежду. Стив тоже умер, потому что все потеряло смысл. Документы оформлены. Признание отцовства, завещание на дом и клуб, дела приведены в порядок… Шон понял, что не знает, что со всем этим делать. Не то, чтобы он не знал, что делать конкретно с этим, он не знал вообще, что теперь делать. После того, как Джон ушел, у Стива внутри образовалось слишком много пустого места, словно то, что занимал Тревис, стало жидким и вытекло. Шон перестал танцевать, окопался в пустом доме и даже еду заказывал через доставку. Просидев так неделю, он, наконец, вытащил себя наружу и заставил жить. Именно заставил, потому что по-другому не получалось. Джон так любил „Терра Инкогнита“, что лучшей памятью ему стало бы его процветание. Обзаведшись этой идеей, Стив увлекся и не заметил, как выжил.

Прошел еще год. Ровно в день смерти Тревиса раздался телефонный звонок. Нотариус Джона просил приехать. Монотонно, как, впрочем, и надлежит клеркам, он сообщил, что его клиент перед смертью оставил распоряжение вручить некий конверт по прошествии года с его кончины. На титульной стороне от руки было написано: „Моему сыну с любовью“. Если он хочет, чтобы Стив прочитал по прошествии… значит там что-то очень важное, иначе…

Он добрался до дома и открыл конверт. Письмо, как живое дуновение прошлого.

«Мой мальчик.

Я долго думал, писать тебе это письмо или нет. Сомнения одолевают меня и сейчас, но осталось слишком мало времени, чтобы не отмести их. Я стою на пороге смерти, и только одному богу известно, как мне не хочется уходить. Два с половиной года пролетели как секунда. Два с половиной года, что я провел с тобой. Помнишь первый вечер? Ты был голодным, бездомным и потерянным, а теперь? Красавец с чудесным телом, лицом и душой. Сейчас бы я, наверное, не посмел подойти к тебе. Ты ведь не знаешь, что тогда врачи отпускали мне не больше полугода и то, если бы повезло, но ты подарил еще почти два. Поистине то, что я дал тебе не стоит сотой доли твоего дара.

Думаю теперь ты твердо стоишь на ногах, а впрочем… Ты всегда твердо на них стоял, чего не сказать обо мне. Я еле лежу. Я никогда не думал, что обрету тебя в конце жизни, и обрету вдруг. Когда ты появился в клубе, я заметил тебя сразу. Ты был не похож на других. Они масса, а ты выделялся. Я наблюдал за тобой долго. Присматривался. Хотел знать, кто ты. Помнишь, когда тебя задержали на выходе, и охранники пошли проверить паспорт? Ничего они не проверяли. Мне нужны были данные. А после я пробил их, узнав о тебе все. Знаешь, деньги помогают многому. Я узнал, что ты сирота, бездомный, привлекался и был замечен. Я видел, как ты снимаешь клиентов, торгуя собой. Об этом невыносимо думать даже теперь. А потом я узнал, что рак преобразовался в достаточно серьезную форму. Знаешь, что это такое? Это когда человек переосмысливает жизнь, смотрит на нее с другого ракурса, чтобы оценить свою роль. И я посмотрел. Посмотрел и ужаснулся. Ничего я не сделал ни ценного, ни достойного. Прости, что говорю тебе все это, но поскольку я неверующий, а исповедаться надо, делаю это перед тем, кому не могу лгать. Перед тобой. Я даже сейчас представляю твое лицо, как ты пробегаешь глазами по строкам и улыбаешься на каких-то из них. Так вот. Я понял, что у меня нет ничего, вернее никого, о ком бы я хотел вспомнить в последнее мгновение.

Прости, что я все вокруг да около. Отодвигаю миг, когда придется признаться в страшном грехе. Я мог бы не говорить тебе, но… Ну, ладно чего тянуть? Надеюсь, ты осмыслишь и поймешь, почему я так поступил. Короче, ты мне не сын. Не сын в физическом понимании, но я свыкся с мыслью, что я отец и продолжаю считать тебя сыном. Я гей, и никогда не был с женщиной, ну за исключением пары раз еще в ранней юности. Я не знал твою мать. Я запросил о ней сведения и использовал их. Знаю, это страшный обман, но ведь совершенно неважно, кто посеял зерно. Важно, кто его растит. Я даже этого не делал, но именно эта мысль и убивала меня больше всего на свете. А потом я понял, что еще могу что-то сделать, и я солгал тебе. На самом деле я любил тебя и никогда не перестану. Любил, как мужчину и хотел, как мужчину. Я видел, что и ты неравнодушен ко мне. Представляю, как сейчас бы ты спросил: „Почему тогда“? Наверное, это сложно объяснить, но я попробую. Я оставил тебе наследство, но хотел убедиться, что ты со мной не потому, что я богат, а ты нет. Я ждал. Я купил твои ночи, и мечтал о тебе в одиночку. Ты пришел и сказал, что вернешь деньги, и тогда я понял, что речь идет только обо мне, а не о деньгах. Я мог бы стать счастливым, наслаждаться тобой и не думать ни о чем. Когда ты переехал в наш дом, я приходил в твою комнату каждую ночь. Смотрел, как ты спишь. Я взглядом целовал твои губы, касался тебя, обнимал. Я мечтал о том, как это лечь с тобой и заниматься любовью. Я сходил с ума, просто глядя на тебя. Я вновь хотел жить, и смерть уступила мне еще немного времени. Наш мир сложен. Все в нем перепутано. Я хотел сделать так, чтобы никто не смел усомниться в искренности наших отношений, и чтобы никто не опроверг твое право на наследство. Но даже не это самое главное. Я боялся заставить тебя страдать, а это было бы неизбежно. Эта штука пожирала меня изнутри. Я не хотел, чтобы ты чувствовал, как я разлагаюсь и гнию заживо. Все эти химиотерапии. Ты же помнишь, на кого я был похож. Это принесло бы страдания нам обоим. Потерять отца это естественно, любимого - нет. И я принял решение. Самое страшное решения в своей жизни. Я соврал. Я старался тебя спасти, хотя ты не представляешь, чего мне это стоило. Ты столь прекрасен, что казался мне богом. Я и сейчас так думаю. Я видел много мужчин, но ни один из них не вызывал во мне таких чувств. Боже, даже представить боюсь, что ты сейчас думаешь. Но ты должен постараться меня понять. Я не смог бы жить, понимая, что сдаю, а ты остаешься прекрасным. Я не хотел привязывать тебя к себе. Просто надеялся, что ты найдешь того, кто достойно разделит с тобой жизнь. Мальчик мой… Как же мне нравится называть тебя так! Мой мальчик, прости меня. Прости и постарайся понять. Я лишил себя счастья, но это обоснованный шаг. Решил за двоих, но иногда кому-то одному и дышать приходится за двоих. Ты и представить не можешь, как тяжело это параллельное существование, этот принцип невмешивания, но он спасает. У тебя наверняка возникнет вопрос, почему я говорю с тобой через год. Знаешь, я счел это время достаточным, чтобы ты смог оценить спокойно и правильно все, что я сделал. Знай, я горжусь тобой. Если есть эта жизнь после смерти, и мне посчастливится еще разок взглянуть на тебя оттуда, я буду смотреть с любовью и восхищением. У тебя впереди жизнь. Многие люди войдут в твое сердце, но прошу, оставь хоть кусочек его для своего старика, и если так случится, значит, я все рассчитал правильно.

И последнее. Вернее последняя просьба. Говорят нельзя отказать в ней умирающему. Не откажи и ты. Мой мальчик, останься моим сыном. Мне чертовски приятно было осознавать это. И еще, не грусти, ибо не этого я добивался, и не это хочу видеть. Налей себе бокал и выпей, но не за то, чтобы помянуть меня, а за то, что я ушел спокойно.

И самое последнее. Сходи в банк. Я положил на хранение одну вещицу для тебя. Мне бы хотелось, чтобы ты получил ее. Это последнее, что я еще могу для тебя сделать.

Ну, вот и все.

Постарайся быть счастливым, мой мальчик.

Я люблю тебя.

Джон Тревис.»

Стив отложил письмо и закрыл глаза. Голос Джона еще звучал в нем, и Шон почти слышал, как он произносит каждое слово. Сердце откликалось нежностью с напылением досады. Слова таяли, превращаясь в теплые комочки и плавно опускались, укладываясь в невидимую решетку сот. Легкий шелковый рисунок заполнял канву. Я люблю тебя, Джон Тревис. Нет, Стив не произнес это, но оно слышалось, словно заволокло вуалью все пространство вокруг.

Служащий банка повел Шона в хранилище и открыл ячейку. Там находилась маленькая коробочка с аккуратным перстнем и запиской.

„Это природный рубин, камень огненной стихии. Он убережет тебя от врагов, позволит добиться многого, избежать комплексов и неуверенности. Это камень великих достижений и страстной плотской любви. Этот перстень — мой единственный страстный и прощальный поцелуй тебе, и пока ты будешь носить его, я буду с тобой.

Я люблю тебя.

Прощай, мой мальчик.

Джон Тревис.“

А потом с ним случился Рой. Он именно случился, и надо отдать тому должное, он умел это делать. Случаться. Произошел, как происходят стихийные бедствия. Как раз тогда, когда их меньше всего ждешь. Налетел, переломал, смял и… И остался. Остался, чтобы продолжать случаться и происходить дальше.

Шон понял, что ему страшно. До онемения страшно.

Стив взглянул на перстень. Он ни разу не снимал его. Больно. Шон всегда чувствовал это, когда думал о Джоне. Он знает, что это такое терять. Он потерял Тревиса, почти потерял Энди и теперь теряет Роя. Не слишком ли для одного? Сил нет, энергетическое месторождение опустело, в голове чавкающее болото, и он просто не знает, что делать. Маккена спит, и Стив счастлив. По крайней мере. Потому что он рядом.

— Джон, помоги, — прошептали губы. — Еще немного и я не смогу сопротивляться. Что мне делать?

Он остановил машину и вышел. Волнение захлестывало, топило его. Стив облокотился о капот и закурил. Перепутье. Полдороги назад, полдороги вперед.

— Все, что угодно, только не ты, Рой, — он не заметил, как произнес это вслух.

— Тогда упирайся, - Шон, словно услышал слова. Их на мгновение принес ветер, а после улетая забрал с собой. — Пока один на поле воин…

Странно, Стив вдруг вспомнил обрывок стихотворения. Его написал Джон в минуту крайнего отчаяния, и хоть оно несовершенно, оно все же прекрасно.

«Вы, может, скажете: „Один, что в поле воин,

Так жалок, брошен и смешон“,

Но я скажу: „Пока один на поле воин,

Исход сражения не предрешен!“

Тревис. Стив вздрогнул. Он здесь. „И пока ты носишь его, я буду с тобой“. Спасибо, Джон. Я знал. Шон вернулся за руль и поехал дальше.

Форс-мажор жизни. Это, когда договор с ней соблюден, выполнены все условия, но случается нечто, и спросить не с кого. Все сломано и разбито, и вина лишь в том, что те, кому не повезло, оказались в это время в этом месте.

Машина мчится по дороге, а мимо несутся мысли, словно выстроились вдоль полосы туннелем, и Стив летит сквозь него, беспорядочно выхватывая первое, что попадет под руку. Он, словно собирает флажки на эстафете, и нет времени думать о каждом из них. Скрывать не приходится, все плохо, но должен же найтись хоть кто-то, кто сможет сделать так, что б все не стало еще хуже.

*Постарайся понять.

Часть 5. FIND THE WAY.

FIND THE WAY.*

Три ночи. Наконец, кухня закрыта. Остается только вычистить все, и рабочий день закончен. Для Энди.

— Сегодня неплохой чай, — устало улыбаясь, сказал Том, протягивая мальчишке стодолларовую купюру. — Держи свою долю.

— А…

— Бери, говорю. Ты славно потрудился. Мне прикольно с тобой работать. Ты не создаешь излишнюю турбулентность.

— Спасибо.

Том. Высоченный детина размазанного возраста, весь в татуировках и пирсинге. Свободный художник дорог. Ловец ветра. Так он о себе говорит. Работая в клубе поваром, он воспринимал это как хобби, считая, что истинное его призвание — ветер. Но чтобы укрощать ветер, нужны деньги. Вот Том и парился сутками. Клуб — не ресторан, и проявлять художественный подход к блюдам как-то не особо принято, что само по себе весьма кстати. Шваркнул в тарелку стейк, навалил гору картофеля фри и, пожалуй, готово. Народ в заведении бывает в основном два раза в сутки. Наверное, когда подъезжают виртуальные электрички. Утром во время завтрака, перетекающего в ланч, и с одиннадцати вечера и до шести утра, когда посетители пьют и исступленно трясутся на танцполе. Энди здесь уже две недели. Он благодарен, что смог устроиться коренщиком и посудомойкой в одном лице и за одну зарплату. Его не смущало, что трудиться приходилось в четыре руки опять же за эту одну зарплату. Какая-никакая, а все же работа. Правда, график суточный, но это не самое страшное. Парню без документов и не совсем оправившемуся после пережитых потрясений все нравится. Вроде бы. Кроме того, на смене кормят два раза, а это уже много. Когда Энди заканчивает мыть кухню, заканчивается и его рабочий день, но сегодня он не пойдет домой, потому что будет ждать свою первую зарплату. Том принял его сразу, и парень опять же благодарен. Он даже успел как-то привязаться к нему. Такой огромный человек с добрым улыбчивым лицом и легким щенячьим характером. А еще ему безумно подходит имя. Том. Что-то в нем фундаментальное, как столб для живого каркаса. Есть в этом всем что-то эдакое, и это эдакое нравится мальчишке. Определенно.

— Ладно. Я поскакал, а то моя коняка застоялась, — он подмигнул парню и дружески хлопнул по плечу. – Ну, бывай.

Исчез в подсобке и… появился другим. Ну, то есть абсолютно. Преобразовался. Перевоплотился. И стал новым человеком. В черной кожаной амуниции, с цепями и шипами. Энди так и не сумел разглядеть, что при густой кучерявой бороде, Том лыс как бильярдный шар. Колпак повара сменился кожаной банданой, скрыв от глаз истинное положение дел.

— Все. Поскакал, — произнес он и улыбнулся, сощурив глаза так, что вокруг образовалась веселая веерообразная сетка лучащихся морщинок.

— Давай. Пока. И спасибо.

— Верно ведь, что когда «спасибо» шуршит, оно завсегда лучше?

Том пожал парню руку, и Энди разве что не вскрикнул. Тяжелое рукопожатие, но теплое и дружеское. Располагающее такое. А потом ушел, и оказалось, что он заполнял собой все пространство, потому что сразу стало слишком много неприкаянного места. Энди постоял немного, словно ему требовалась адаптация, и принялся за мытье. Литровая металлическая кружка с черепами задержалась у мальчишки в руках, и он рассматривал ее какое-то время. Том принципиально не пил никаких напитков кроме горячей кипяченной воды. Это принцип, а принцип не предусматривает отклонений.

Энди устал. Весь день крутился на ногах и теперь с удовольствием присел. Прислонился головой к стене, закрыл глаза. Тело постанывает от усталости, в ногах какая-то кутерьма. Тихо. Отдаленно слышится музыка, буйствующая в зале. Так странно. Какое-то параллельное измерение. Тиа, Мартин, Капли Дождя, Том… Другой мир со своими звуками, запахами, устройством. Другие люди и предметы. Парень словно умер в том, старом, а потом забылся и очнулся в этом. Странном и пока чужом. Непонятная вещь. Энди почувствовал себя галактическим странником, болтающимся между пространствами. Каждое всасывало его, пожирало, заглатывало как черная дыра, пропускало через себя и после выплевывало уже перекроенного и измененного. Три метаморфозы за год. Это много. Даже слишком. В каждый новый мир он приходил со все более тяжелеющей сумой жизненного опыта. И хоть в ней, как в любом рюкзаке была неразбериха, Энди точно знал, где, что искать. Мост. Оглядываясь назад, парень с уверенностью мог сказать, что любил его. Это ничего, что вода так пахла болотом. В этом болоте он выловил Роя. На счастье или на беду? Сложно ответить. Мальчишка любил его и сейчас любит, как бы дико это не казалось. Интересно, заплатил бы он еще раз такую же цену, чтобы испытать опять все, что испытал с Маккеной? Энди задумался. Наверное, да. Скорее всего. Да. Оно того стоило. Парень испугался своего открытия. Рой открыл ему его нового, такого, которого он сам в себе не видел. Что за дурацкое слово «развязал»? Стив. О-о-о, это отдельное. Тогда эти ощущения нельзя было разделить. Не получалось. Сейчас можно. Они делятся. Все-таки, отстоявшись, вода выталкивает масло. Рой отдельно, Стив отдельно. Там на мосту, вернее под ним он был один. Это намного проще. Не имея ничего, не сильно обеднеешь, коли лишишься. А тут? Шон, Пол, Дик, Карелль, Ольга, Майкл… Маккена разом стер их из жизни парня. Просто одним движением смахнул, словно фигуры с шахматной доски, и они разбились, превратившись в воспоминания. Это больно. Очень. Потому что все разом. Энди подумал, что это страшнее, чем собственная разбитая жизнь. Как Рой дал их мальчишке, так и забрал, словно это его собственность. Он жил в студии, словно это была гостиница. Уходишь, сдай ключи и оставь все. Единственное, что парень не сделал — не сдал ключи. Случайно. Они просто были у него в кармане.

А потом те жуткие дни, когда-то ли он болтался в жизни, то ли она в нем. Это ничего. Заблокированная банковская карта… Вот это страшно. Вот он тот удар, который выбил из него душу. Зря Капли Дождя собирал ее. Она не подлежит восстановлению. Мальчишка ни разу не улыбнулся с того дня. Он бы рад, да вот только не может. Заело шестеренки. Они оплавились и слиплись.

Энди подумал о Мартине и Тиа. Добрые и простые. Нет в них той глубины, которая была в Рое и Стиве. Они словно на поверхности. Бесхитростные и неискушенные, с простыми чувствами и отношениями. Они ровные, а парню нужны взрывы, всплески с зашкаливающей амплитудой. Порывы ветра… он же летал. Прав Капли Дождя, он не оживет, пока вновь не полетит. Но он не может. Сломал крылья, и бесполезно призывать ветер. Ему холодно. Кукурузное зерно, оброненное в снег. Только снег этот растает не скоро, если вообще растает. И душа его мертвая. Что толку играть на гитаре, когда струны в хлам? И сердца тоже нет, потому что он его не чувствует и им ничего не чувствует.

Сколько прошло времени, пока он плавал по воспоминаниям, Энди не знал. Настенные часы сообщали, что через десять минут, пожалуй, должно быть четыре. Выходит, парень почти час просидел с кружкой Тома в руках. К черту мытье этой кухни! Все равно он задержится. Энди решил пойти в зал. Вернее, он не решил. Его тянуло, и он решился. Народу много. Даже в «Терра Инконгита» столько не было. Зал кажется огромным. Да и клуб гораздо больше. Грубый дизайн в стиле вестерн. Грубый свет. Грубое название «Вестерн Салун». Все чужое. Лица, музыка, танцы. И душа в клубе чужая. Все словно рублено неточенным топором. Близится к завершению стриптиз-шоу. Да и оно какое-то грубое. Может, на самом деле все и не так, только мальчишка воспринимает обостренно. Ан, нет. Есть, наверное, какие-то шрамы в душе, потому что Энди чувствует, как тянут жесткие нитки на стежках. Бесстыдно-оранжевый свет выделяет барную стойку. Он должен быть мягким, но он раздражает, агрессивно противопоставляя себя полумраку.

— Одну серебряную текилу, — просит парень.

— Документ покажи, — почти грубо отвечает бармен.

— Я здесь работаю. Посуду мою.

— А, да-а. Вспомнил. Мама не заругает?

— Некому ругать.

— Ладно. Авось, с одной не упадешь. Только проваливай, не светись.

Энди выпил залпом, слизнул соль и сунул в рот кусочек лимона. Алкоголь тепло провалился в желудок. Стало лучше. Или не стало? Просто мальчишка решил, что должно было стать. Захотелось немного потанцевать. Черт возьми, он не делал этого уже триста лет. Парень протиснулся в середину и принялся рассматривать обстановку. На высоких круглых стойках, огороженных грубыми канатами, двигались танцоры гоу-гоу в ковбойских шляпах, коротеньких жилетках, стрингах и сапогах. Стриптизеры, закончившие выступление на сцене, донимали расслабленную публику за столиками. Толпа визжала, когда они предпринимали достаточно откровенные движения в отношении гостей. Садились верхом на колени женщинам, продолжая поступательные выпады… Энди вдруг вспомнил, как Стив первый раз объяснял ему разницу в подаче танца. Власть над толпой. Это его слова. Мотивация. «Власть. Это то, что ты получишь, научившись управлять толпой. Именно толпой. Трезвых, обдолбанных, пьяных. Без разницы! Эта толпа будет у твоих ног и, когда ты будешь стоять на подиуме, и, когда спустишься к ним. Танец — мощное средство. Это один из ферамонов сексуальности». Эти делают не так, демонстрируя лишь животную страсть брутального самца. В общем, Энди не понравилось. Хотя, наверное, они правы. Они зарабатывают чаевые, и им плевать на эту власть над толпой. Грубое понимание стриптиза. Странная вещь. Мальчишка успел обдумать это, а ведь он смотрит сейчас глазами Стива. Он почему-то вспомнил его коронный номер. Тот говорил, он почти не изменился со времен сотворения мира. Это когда Стив появлялся на сцене, облаченный в строгий костюм, белоснежную рубашку, галстук и шляпу. Он изображал элегантного денди, где-нибудь тридцатых годов в темных очках и с тростью. На протяжении минут десяти он танцевал, практически оставаясь на месте. Медленно что-то снимал, замирая на мгновение, а после вновь двигался. Толпа задыхалась, исходя слезами, а после плыла за ним единым «хочу». Каждый раз Энди думал, какой он счастливец, потому что знал, что значит, быть со Стивом. Хулиганская музыка продолжалась, и в конце Шон оказывался обнаженным. Из одежды на нем оставались только очки, и он прикрывал шляпой наготу паха, продолжая опираться на трость, правда, ненадолго поворачивался спиной, демонстрируя великолепие сексуального тела. А после, и это являлось кульминацией номера, Стив закладывал трость на шею и свешивал с нее кисти рук. Шляпа оставалась висеть на прежнем месте. Энди знал все уловки, но каждый раз получал неописуемое удовольствие, глядя на ревущую, беснующуюся толпу. Вот она власть над ней. Шон, конечно, великий манипулятор, но его природная привлекательность многократно перекрывает любые пределы. Сравнивать его со здешними стриптизерами еще труднее, чем, к примеру, бег кабана и гепарда. Мальчишка рассматривал интерьер, публику, барменов и не заметил, как оказался около сцены. Она просторная, красивая и… Шест. Он хищно блеснул металлическим оскалом, и луч прожектора соскользнул по нему, обласкав гладкое покрытие. Другая жизнь парня. Энди не заметил, как остановился, разглядывая пилон. Сможет ли теперь? Не уверен. Сломать ребра — это не то же самое, что сломать ногу. А кости болят. Еще долго будут болеть, и придется начинать все сначала. Начинать? Мысль корягой застряла в голове. Он не тренировался больше месяца. Все безвозвратно потеряно. Да и как? Кто позволит ему? Он теперь мальчик, что моет посуду. Это как-то совсем далеко от пилона, если не сказать, на другом конце света. Неясное ощущение словно опрокинуло внутри него банку с бусинами, и они осыпались мелкими холодными шариками. Стало обидно. Мечта таяла тонкой ледяной коркой на апрельской земле. Энди отвернулся и побрел на кухню. Не хотелось, но, по крайней мере, там нет шеста.

Наконец, клуб опустел. Все то же, что и в «Терра Инкогнита». Оседает шебутной и пьяный запах праздника. Блекнут блестки, превращаясь в мусор. Тает сексуальная наэлектризованность воздуха. Все теряет магию притяжения, становясь обыденным. Клуб, предметы в нем, звуки, все погружается в состояние дремоты. Вязнет, приобретает формы, опадает, занимая безликое положение в пространстве. Энди нерешительно подходит к сцене. Его магнитный полюс там, облаченный в пеньюар полутьмы. Парень чувствует его, словно получает тайный сигнал, повелевающий его сознанием.

— Привет, — говорит, еле слышно. — Ты безумно хорош.

Пальцы легко и нерешительно касаются гладкого металла. Прохлада материала, словно ответный поцелуй. Жизнь раскидала друзей, вбила между ними миллиарды лет и километров, и теперь они встретились. Неожиданно. Где-то на улице на другом конце света. Это то мгновение, когда они стоят, смотрят перед тем, как броситься и раздавить друг друга в объятьях.

— Я соскучился, — шепчет мальчишка. — Поможешь?

— Да, — отдача чуть теплого металла под ладонью.

Энди лбом прижимается к пилону.

— Я хочу тебя.

— Возьми.

Наверное, он сам придумал ответ. Жаль, что рядом нет музы Роя. Она бы точно не промолчала. Боже! Как он соскучился по ней!

— Боюсь. Я не смогу.

— Это трудно, но я покоряюсь только дерзким.

Парень медленно прошел вокруг шеста несколько кругов. Стив всегда просил его делать это. Слияние, иначе не получится. Энди чувствует, что не может, словно что-то непреодолимое держит его. Еще несколько кругов. Берется второй рукой, обхватывает пилон коленом… Бабочка. Полтора оборота. То первое движение, которое получается даже у новичков. Напрягаются мышцы, и боль перебродившим вином вышибает пробку, разливаясь в груди. Это почти крах. Отчаяние. Опрокидывается потоком пота. Не могу! Вопль распухшим комом застревает в горле. Стив! А после, как отчаянный ответ: «Меня здесь нет. Только ты и он». Энди прошел еще пару кругов, переложил вес на верхнюю руку, обогнул шест коленом. Бабочка… Ну, давай, милая, взлетай. Еще раз! Ну же! Давай, туша неподъемная! Сука! Взлетай! Энди повторял еще, и еще, и еще. Он старался приучить себя к боли. Заставить терпеть ее. Привыкнуть к ней. Я смогу! Я докажу тебе, Рой! Ты сможешь гордиться мной, Стив! Не угадали! Хрен вам всем! Сдохну, но сделаю. Энди разозлился. Кровь взбурлила пузырьками адреналина. Давай, милая, давай! Нам ли с тобой счеты считать?!

Мальчишка был расстроен. Очень. Как признать, что потерпел крах? То, что с ним сейчас произошло, было хуже, чем он мог ожидать. Ему было больно, и он просто не мог. Ну, не мог и все. Бесполезное ослабевшее тело, лишенное сил. К черту душу! Она тяжелая и слишком много весит. К черту сердце! Оно до краев переполнено страданиями и воспоминаниями. Тянет вниз. Прибивает. Рой! Неужели это еще не все, что ты забрал у меня?! Возьми все, чтобы я мог понять, останется ли хоть что-то?! К черту надежды! Они как оковы с цепями и браслетами на щиколотках. И зачем эта жизнь, загнанная в тесную клетку существования?! Иди мой посуду, чисть картошку, ибо это как раз то, что ты есть! Смирись! Забудь! Прими все, как есть! Но в крови ядовитые пузырьки, наполненные жгучим эфиром. Нет! Никогда! Ни за что! Сдохну, но сделаю! А, не сделаю, так какая разница сдохну или нет! Мальчишка вдруг вспомнил, как Шон говорил ему, что у каждого есть один единственный человек, которому есть смысл что-то доказывать. Это он сам. А как же остальные? Но как докажешь им, не доказав вначале себе?

Хозяин выплатил парню деньги, не удосужив того никаким вниманием. Все верно, какое особое внимание может требовать низшая штатная единица? Мальчишка поблагодарил и вышел, не особо рассчитывая на ответ. Он его, собственно, и не получил. Энди решил не ждать Мартина и пошел домой пешком. Какие-то четыре километра, не сильно долгий, в общем-то, путь.

Земля распухла в родовой истоме, покрылась молодой отросшей зеленой щетиной. Солнце ласкается веселыми лучами. Все вокруг влюблено друг в друга и нежится в этой своей зародившейся любви. Все, кроме Энди. Ему холодно. Он так и застрял зерном в снегу. Как сказал Капли Дождя, нужно время, только парню оно не нужно. Невсхожее зерно. Не готов он. Единственное, чего ему хочется, так это спать. Смертельно.

Существование. Безликое четырехмерное существование. Три оси координат плюс время. Простое существование тела в пространстве. Именно так себя и ощущал Энди. Как в мистических фильмах ужасов, где героя обволакивал сопливой паутиной какой-нибудь монстр, и он висел в этом удушающем коконе. Вроде бы и не мертвый, но уже как-то и не совсем живой. Поэтому, лучше уснуть и продолжать себе спокойно существовать, не чувствуя ничего.

Джил, постанывая, спустилась по лестнице.

— Боги! — воскликнула она, обнаружив на кухне Энди. — Ты не меньше, как решил горы сдвинуть! Что за грохот?!

Парень покраснел.

— Простите, — начал он оправдываться. — Я не хотел вас беспокоить.

Разглядев на полу рассыпанные кастрюли старая индеанка всплеснула руками.

— Ты никак решил весь дом перевернуть?

— Я… Я хотел найти противень.

— Для этого не надо бить в барабаны. Он там, — неохотно уточнила женщина, а потом вдруг спохватилась. — А зачем тебе противень?

— Я получил сегодня деньги за работу и хотел что-нибудь…

— У нас что, больше некому? Скоро Тиа вернется. Она такого грохота не создает.

— Я хотел угостить всех, — голос мальчишки терялся. — Я купил продукты…

— Я так понимаю, ты хотел созвать всю улицу? Не удивлюсь, если они уже повыскочили с ведрами, думая, что пожар.

— Простите, — еще раз извинился парень. — Я знаю, вам неприятно, что я здесь…

— Я этого не говорила, — перебила Джил, но, видя, как расстроился Энди, поспешила реабилитироваться. — Ладно. Я бываю иногда не тише этого проклятого противня. Привыкай. И что, ты будешь готовить сам?

— Я умею. Немного.

— У нас мужчины не готовят. Не их это дело, но ты чужеродного племени. Кто вас там разберет.

— А где Тиа и Дель?

— Скоро из школы вернутся.

— Тогда вы позволите? Хочу успеть к их возвращению. Да и Мартин тоже обедать приедет.

Джил смягчилась.

— Давай помогу что-нибудь.

— Посмотрите. Я не знал, что купить. Может, что-то не то. И вот деньги.

Он протянул свернутые купюры.

— Не много, но это пока, — произнес он извиняясь.

— Должно быть, ты устал. Сутки на ногах. Может, отдохнешь, а я тут что-нибудь…

— Мне будет приятно самому. Там, где я жил, я вел хозяйство, готовил, убирал. Я все умею.

— О, Джек! — обрадовалась Джил, обнаружив в дверях старого шамана. — Проходи. Только тихо. Мальчик уснул.

— Здравствуй, Джил.

— Ты считал что ли мои мысли? Сам пришел, не пришлось идти за тобой.

Она проводила Капли Дождя в гостиную. Энди спал за столом, уронив на локоть голову.

— Устает. Тяжело ему.

— Он справится.

Они расставили тарелки и сели за стол.

— Сегодня принес деньги. Черт возьми, приятно. Отдал мне, проявляя уважение.

— Он умеет быть благодарным.

— Чувствуешь, как вкусно пахнет. Сам готовил, да уснул, не дождавшись Тиу и Мартина.

В этот момент Энди во сне застонал. Хрипло, тихо и где-то очень глубоко. Голова встряхнулась, и он снова затих.

— Мается, — заметила женщина. — Скрывает, но я-то вижу.

— Он ищет путь наружу, — ответил шаман, перейдя на атабасский язык.

— Найдет?

— Нелегко это.

— Жаль его.

— Душа никак не приживется, вот и ноет.

— Джек, я знаю тебя с детства и вижу, ты расстроен. Что случилось?

— Я говорил о нем с духами. Они не дали однозначный ответ.

— Да что с ним не так?

— Корень жизни горяч, и хоть пламени нет, угли слишком сильны. Душа холодная и немая. Молчит. Мост обрушился, и у него нет пока сил соединить его.

— Так перебери его душу. Ты же собирал ее, значит, знаешь…

— Что толку? Неживая она. Посмотри, у него уже есть волосы мудрости. Нехорошо это. Рано. Он не в силах пока перебороть то, что сильнее его. Неопытен. Он что сокол, сломавший крылья, но даже в небо смотреть боится. Жмется между камней, опустив голову. Не раны тому вина. Память о том, как падал.

— Бедный мальчик. А я еще на него накричала.

— Не со зла это. Уйдет.

— Любить его надо, чтобы душу отогреть, — грустно заметила Джил, сочувственно качая головой.

— Он познал ее, любовь эту. Я видел. А теперь бежит. Не верит даже себе. В месяц малой жары Яиш Джяшчили (1), когда пейотль наполнится новым соком, я сотворю мандалу (2) чтобы провести еще один обряд исцеления. Попробую вдохнуть в его душу жизнь. Ночь будет сильная. Короткая и густая. Я бы хотел попросить тебя…

— Не проси. Я помогу. Как всегда и было.

— Спасибо, Джил, — улыбнулся старик, накрывая ладонью запястье женщины. Она положила сверху свою руку и тоже улыбнулась.

— Наверное, я не доживу до того времени, когда ты, наконец, позаботишься о себе, а не о других.

— И что я буду делать сам с собой? Я ведь старый засохший кактус. Из меня и капли сока уже не выжмешь. Разве ты забыла? Я не выбирал свой путь. Духи призвали меня.

— Да все я помню, Джек. Ты бы уже перестал, ведь в последний раз так плохо себя чувствовал. Не пора?

— На мне лежит тяжесть. Я же не спас Тиу, не смог помочь многим…

— Но это не твоя вина. Пути духов нам неведомы.

— Я шаман, Джил. Мне предстоит еще отвечать перед ними. Пусть мальчик — последнее, на что у меня, может быть, хватит силы, я не откажусь от этого дара. Есть нечто, о чем я не сказал никому, но тебе скажу. Я это видел. Человек, что создал мир. Не такой как наш. Он взял у него часть души, поселил туда и заставил страдать. Это сильный мир, ибо творец вложил в него и себя. Он управляет этим миром, потому что он принадлежит ему. Он свил его из нитей своей души…

— Кто он? И как духи допустили это?

— Они бессильны властвовать над земными чувствами. Так устроен человек. Эти нити держат его, — Капли Дождя взглянул на Энди и вздохнул, — как ребенка в утробе матери. Их нельзя разорвать до срока, иначе он погибнет. До тех пор, пока тот человек не отпустит мальчика, не переживет в себе его страдания, он не будет свободен. Они связаны… Никогда раньше я не видел…

— Не понимаю, о чем ты говоришь, Джек.

— Не знаю, как объяснить тебе, дорогая. Тот человек страдает тоже, и пока он будет мучиться, мы вряд ли сможем изменить что-то… Знаешь, что такое зов? Зов крови, зов любви, зов плоти… предков?

— Конечно.

— Это то, что выше нас. Тот человек зовет его, и это сильнее мальчика.

— Зачем же ты хочешь творить мандалу? Если ты говоришь, что…

— Знаю, что не смогу излечить его, но я буду просить покровителей облегчить, помочь. Я хочу лишь испросить совет, ибо только они знают, что делать. Хочу просить их подсказать ему путь.

— Зачем ты делаешь это, Джек?

— Духи послали его. Он - мое самое серьезное и последнее испытание. Мне было видение. Я учился всю жизнь, практиковался, молился, достиг многого. Перед тем, как они откроют передо мной тропу мертвых, они хотят убедиться в том, что я отдал своему предназначению все, что они дали… Все, что они открыли мне.

— Ты — великий человек, Джек. Великий шаман, Капли Дождя. Я горжусь тем, что знаю тебя всю жизнь.

— Я тоже люблю тебя, Птица, Целующая Цветок.

Джил засмеялась. Юно, словно вновь стала шустрой пятнадцатилетней девчонкой.

— Никто уже не называет меня так.

— Я открыл тебе это имя, и ты всегда останешься для меня Птицей, Целующей Цветок.

— Что ж, — вздохнула Джил. — Долину мертвых не минует никто. Все пути идут сквозь нее. Ты прав. Лучше идти налегке. Хочу попросить тебя.

— Да.

— Когда соберешься, подожди меня.

— Вот еще! Ты будешь долго приводить себя в порядок.

— И поэтому ты бросишь меня?

— Только не говори, что боишься идти одна.

— Одна боюсь. С тобой нет. Я не буду долго собираться. Одно только возьму с собой. Сожаление, что моя дочь была не от тебя.

— Нам придется нести его вместе. Я заплатил слишком дорого за свой дар, чтобы теперь не исчерпать его до конца.

Когда все расселись и разложили по тарелкам лазанью, Энди встал. Он чувствовал смущение, не зная с чего начать.

— Ну, — это было пока единственное, что он мог с уверенностью произнести.

— Предельно ясно, — подбадривал его Мартин.

— Ну, в общем… Я живу с вами уже давно, но как-то до сих пор не мог пригласить никого на свое новоселье. Здесь собрались те, кто стал дорог для меня. Вы приняли меня, поделились всем, что имели, и я… Вы не представляете, как я благодарен за это. Вы дали мне даже больше, чем имели. Возможность жить. Может быть, я еще не очень вспомнил, как это делается, но это ничего. И хотя, как вы говорите, я чужого для вас племени, это не остановило вас. Я постарался приготовить то, что готовила моя мама. Конечно, это совсем не то, что у нее, но все же. Надеюсь, это можно есть, и вы будете не против попробовать то, что я тут состряпал.

Речь выходила корявой, но это было все, что сейчас мог Энди. Он окинул взглядом всех присутствующих, задержавшись на мгновения на лице каждого. Добрые такие лица. Уже знакомые. Парень успел пропустить сквозь себя эту мысль. Он попытался улыбнуться, но улыбка не получилась, однако, глаза просияли искренностью.

— Я благодарен вам всем и каждому отдельно, что не остались безучастными к моей судьбе, иначе, где бы я сейчас был… Точно, нигде бы уже не был.

— И мы тебя любим, Энди, — заговорила Тиа, стараясь скрыть слезный блеск в глазах.

— Мы рады, что ты здесь, — улыбнулась Джил.

— Я получил сегодня первые деньги. Не много, конечно, но все же. А еще наш чудо-повар Том угостил меня чаевыми, и я купил для всех крошечные подарочки. Не обижайтесь. Это сущие безделушки, но они от сердца. Тебе, Тиа, заколку. У тебя такие прекрасные волосы, что, надеюсь, она не испортит их. Для Дель браслетик. Я не очень разбираюсь в украшениях, поэтому выбирал, что понравилось. Для вас, бабушка Джил, вязаные гетры. По вечерам холодно, а я знаю, что у вас мерзнут ноги. Для Мартина плетеный шнурок на шею. Мне кажется, он подойдет к твоей ковбойской шляпе. А тебе, Капли Дождя повязку на голову. Хоть ты и говоришь, что стар, но у тебя юная душа.

Тиа не выдержала, объехала стол и прижалась к Энди, обхватив руками. Тут же повисла Дель, приникая к плечу щекой. Мартин сгреб всех троих, навалившись сверху, и тоже прижался лицом к волосам парня. Капли Дождя потрепал его по голове, а Джил молча похлопала по запястью. Слезы покатились из глаз мальчишки, и он покраснел.

— Не скрывай, — тихо произнес Джек. — Это чистая вода. Значит, жив еще в тебе источник.

(1) — Июнь.

(2) — Песчаный рисунок из разноцветного песка, содержащий магические символы. Шаманы создают мандалу для перехода в мир духов при обрядах исцеления.

* Найди свой путь.

Часть 6. I WAS TALKING WITH HIM.

6. I WAS TALKING WITH HIM.*

Стив не хуже порядочной домохозяйки протиснулся в студию с пакетами. В гостиной как обычно творился хаос. Бомбежка происходила прицельно со стопроцентным попаданием.

— Господи! — воскликнул он. — Как может один человек создавать такую разруху?! Где ты, Рой, черт тебя подери?! Буду рад услышать, что тебя не завалило этими руинами.

Он на мгновение замер, прислушиваясь, а потом обреченно вздохнул, ставя на стол пакеты.

— Завалило. Почему-то я не удивлен! Ро-ой! Где ты, засранец?!

Наверху полутемно и душно. Окна задраены, и спертый воздух густо теснится в помещении. Маккена полулежит в кресле, свесив с подлокотника ногу, мятый и небритый. Подиум засыпан попкорном, но Рой заезженно пытается попасть следующими кусочками в перевернутый зонт.

— Привет, хозяин склепа! — восклицает Стив.

— Ты выпить принес? — вместо приветствия спрашивает тот.

— О, как же! Обязательно. Что предпочитаешь колу или сок?

— Виски.

— Прости, дорогой, у меня не было документов, и мне не продали. Прикинь, какая неприятность? Я непременно сгоняю еще раз, — потом помолчал и добавил, — в следующей жизни.

— Да пошел ты!

— Конечно. Не люблю кладбища. Они наталкивают меня на мысль о несовершенстве мироздания. А, кроме того, загибаться в одиночку куда более интересная затея, чем в компании. Ты не находишь?

Не дожидаясь очередного комментария, Шон отодвинул тяжелые плотные занавеси и распахнул окно. Свежий прохладный воздух перевалил через подоконник, обостряя запахи и стелясь по полу. Рой перевел на Стива помятый несвежий взгляд. Он открыл рот, но тот опередил его:

— Я готов к твоим оптимистичным замечаниям, но, поверь, я заранее положил на них и забил. Теперь, когда я все сказал, можешь приступать к монологу.

— Да пошел ты!

— Емко, но если рассматривать как побудительный момент, несколько некорректно. Во-первых, куда пошел? С кем пошел? Насколько? И главное, зачем? Конечно, если интерпретировать по своему усмотрению, то вырисовывается следующее. Сейчас я пойду и приготовлю тебе гребанный завтрак, а ты отнесешь свою унылую задницу в душ. Потом, что особенно ценно, и это должно совпасть по времени, когда ты оттуда выйдешь, я уже тоже закончу, мы сядем и поговорим. Да, перед этим я могу обсудить с тобой всевозможные методы, что помогут поднять твой уровень тестостерона. Мне кажется, это уже жизненно необходимо.

— Сделай одолжение. Отвянь, а?

— Нет, милый. Поскольку из всего населения земного шара, похоже, только у меня еще не пропало непреодолимое желание нянчить такую развалину как ты, тебе ничего не остается, как обдумать то, что я сказал. Давай, валяй.

Стив принялся тянуть Роя из кресла, но тот решил сопротивляться. Он и начал, но старые перебродившие алкогольные дрожжи размазали его движения, лишая возможности сопротивляться.

— У тебя что нет других дел, кроме того, что добить меня окончательно? — заскулил Маккена.

— Помилуй! Это самое интересное! Как я могу отказать себе в таком удовольствии? А к тому же, — Шон пожал плечами и развел руки, — разве ты нуждаешься в помощи? Как я вижу, ты очень продвинулся в данном направлении.

Наконец, Стиву удалось выволочь размякшее и бесформенное тело Маккены из кресла.

— Фу! Ты так пованиваешь, что меня того и гляди вывернет. Попробуй воспользоваться очень удобным приспособлением. Зубная щетка называется. Если нужна инструкция по ее применению, готов предоставить ее.

— Не нюхай!

— Так ты благоухаешь на весь дом! Еще с улицы чувствуется!

Затолкав Роя в душ, Стив принялся готовить завтрак. Надо отметить высокий уровень его достижений. Ему удавалось запихивать полуфабрикаты в микроволновку и спустя какое-то время вытаскивать оттуда готовыми к употреблению. Ну, относительно готовыми к относительному употреблению.

— Что это? — недовольно пробубнил Рой, разглядывая еду.

— Это? — особо выделив, уточнил Шон. – Это, друг мой, то, что ты жаждал больше всего на свете. Раз тебе не нравилось, как готовил Энди и на крайняк Ольга, методом несложного исключения выходит, ты предпочитаешь это. Прости, это не совсем курица по-тайски. Ее, видимо, кто-то сожрал. Ну, так будь добр, ешь и наслаждайся. В крайнем случае, могу применить креативный подход к проблеме и навалить сверху этой типа пиццы плесневого сыра. Я купил. На твою плесень сырная должна хорошо лечь.

— Это практически невозможно жрать! — возмутился Маккена.

— Да, ладно?! А я тут причем? Еще раз повторяю, это твой выбор. Если ты думаешь, я буду стряпать тебе круассаны с кремом, ты сильно ошибаешься, точно так же как, если ждешь, что я начну тебя уговаривать съесть хоть что-то. Так что сделай лицо попроще и приступай. Ничего другого я все равно тебе не предложу.

Какое-то время Рой вяло жевал, а потом замер, уставившись на кусок пиццы.

— В чем дело? — несколько зло спросил Стив.

— Почему ты?

— Потому что больше некому, — оттарабанил тот, выигрывая несколько секунд. — Или ты надеешься, там за мной очередь на вакансию няньки к твоей королевской персоне?

— Почему ты? — жестко повторил Маккена, подняв на друга остекленевший взгляд.

— Почему я что?

— Ты знаешь, о чем я.

— Не знаю.

— Я об Энди.

— Ах, вот оно что! Ты никак созрел до…

— Стив, ответь мне.

— Я с ним разговаривал.

— Что?

Рой растерялся. Он понял, что Шон сказал все. Маккена ждал объяснений, но они не следовали. А нужны ли? Он неожиданно взглянул на проблему с другого ракурса. Связь Энди и Стива стала для него глубже и объемнее. Еще одна гирька, и чаша весов Шона пошла вниз. Маккена вдруг понял, тот был для мальчишки не просто любовником, он был для него другом. Черт! Это же так очевидно! Как можно не видеть?! Вдруг отчетливо всплыли слова парня, которые тот бросил ему. «Ты любишь во мне свой возраст, опыт и превосходство». Неравные отношения подчинения. «С ним равные, со мной нет, и никогда таковыми не будут».

Маккена взглянул другу в глаза. Стив. Великий Стив. Все верно. Даже в их отношениях Шон знал, когда быть другом, когда партнером. Ведущим или ведомым. Вот сейчас он сидит напротив, и сейчас он для него друг. Это не значит, что спустя какие-то мгновения Стив не изменится, не перевоплотившись, в другую свою ипостась.

Но этого не может быть! Это было бы слишком просто…

— Что? — еще раз протянул он, и лицо его пошло складками.

— Я с ним разговаривал, — спокойно повторил Стив. — Хочу спросить тебя, что ты о нем знал?

— В смысле?

— В прямом смысле. Что ты знал об Энди? Расскажи мне.

— Зачем тебе?

— Мне незачем. Это для тебя. Хочу, чтобы ты сам ответил на свой вопрос.

— Да все я о нем знал!

— Больше чем уверен, в твой список войдет от силы пунктов пять, да и то, если повезет.

— Ты прикалываешься?

— Отнюдь. Я-то знаю, почему я. Насколько я понял, это тебя интересует. Так что ответь.

— Ну, я знаю, что он любил готовить.

— Так.

— Хотел танцевать плюс шест.

— Так.

— Его перло от съемок.

— Ну.

— Он отлично трахался.

— Четыре. Дальше.

— Он мечтал о мотоцикле.

— Отлично. Что-нибудь еще?

— Слушай, отвяжись! Я не буду участвовать в этом цирке.

— Твое право. Ладно. Можно, я буду тебя кое о чем спрашивать? — Стив сделался серьезным, отложил еду и уставился на Роя. — Когда в последний раз ты с ним разговаривал?

— Каждый день.

— Постой. Говорить и разговаривать не одно и то же. Так вот. Энди только казался взрослым, а на самом деле он был подростком, у которого были кучи вопросов. Он миновал тот возраст, когда они должны были назреть. Может быть, он задавал их несколько запоздало, но в том не его вина. Ему было некого спросить раньше…

— А, то есть ты добрая фея? Питер Пен, что взял его на остров нестареющих мальчиков? Не улетай, Питер! Я возьму тебя с собой, Венди! Как же я попаду туда? Я научу тебя летать! Так что ли?!

— А хоть бы и так, если ему это было нужно. Хочешь, я расскажу тебе, что происходило?

— Интересно.

— Добрый наивный мальчик не позволил тебе утопиться, и ты взамен облагодетельствовал его. Дал крышу над головой и работу. Он был рад. Разве не счастье? Кому еще так везет? Отлично. Одинокий… Нет, свободный художник, помешанный на этой своей свободе, пьяница и дебошир! Почти герой в глазах подростка. Хорош собой, элегантен и не очень заносчив. Разве не пример для подражания? Вечный романтик на взводе от собственных идей! Новая жизнь, дядя Стив, клуб… И все это в комплекте с тобой. Похоже на сказку. Согласись. Мальчик не заметил, как увлекся. А потом ты его вскрыл. Опытный, темпераментный, который знает, как надо. Все провернул в лучшем виде. Тебе разве можно сказать "нет"? Тебя разве когда-нибудь это останавливало? Пришел, увидел, победил. Сдается мне, это про тебя. Ты ведь не можешь отказать себе в удовольствии поиграть в новую машинку. Так ведь? Ты даже не считаешь нужным спросить у хозяина, можно ли. Тобой по жизни движет только «хочу». И мальчишка попал в это всеобъемлющее «хочу». Только вот он не понял, не разобрался в тот момент, что угодил под самосвал, который стоит на подъеме, груженый под завязку, на одном только ручнике. Только, знаешь, что? Он почувствовал, что грузовик этот съехал только тогда, когда начал задыхаться. Рой, ты хоть раз пытался заглянуть в его душу, посмотреть, что там навалено? Что лежит в этих разношерстных кучах? Нет. Зачем тебе? Ты ведь эгоист. Тебе важнее всего на свете ты сам. А, ну, пожалуй, еще твоя пресловутая свобода. Люди для тебя расходный материал. Ведь ты не думал тогда, что мальчик может испытывать к тебе что-то большее, чем просто возбуждение. Ты хотел и брал у него, брал его… Будешь отрицать? Ты никогда не заботился тем, что он чувствует, и вообще чувствует ли что-нибудь. А парень приходил ко мне и плакал. Я видел, что творится у него внутри. Ты - нет. Это было бы слишком сложно для тебя, и уж точно никак не совмещалось бы с твоими принципами. А у него в душе рушились горы, и он едва мог увернуться. Сколько раз ты обижал его? Не знаешь?

— Я не обижал его. Я всегда был честен…

— Честен?! Глупец! Ты и теперь так думаешь?! Честен по отношению к кому?! К нему?! К себе?! Ты врал всем! Даже себе! А он боялся. Ты даже не представляешь, как он боялся. У него просто была паника…

— Паника?! Что ты несешь?!

— Правду, дорогой мой! И ничего кроме правды!

— И чего он, по-твоему, боялся?

— Потерять тебя.

Стив сделал паузу. Момент требовал ее, и Шон постарался, чтобы фраза заполнила все образовавшееся пространство. Это очень важно.

— Однажды он пришел и спросил, что связывает нас столько времени вместе? Я ответил, что вместе нас не связывает ничего, но, тем не менее, мы вместе, потому что хотим и… потому, что я знаю, что тебе нужно…

— Ты так самоуверен?

— Опровергни. Что молчишь? Я даю тебе то, что ты хочешь и так, как ты хочешь. Плечо, дружбу, оргазм и уверенность, что это будет с тобой всегда. Ты — потребитель, Рой. Прости, давай будем откровенными до конца. Больше всего на свете ты любишь только две вещи. Свою музу и секс. Именно это ты хочешь получать неограниченно и по первому требованию, и ты знаешь, зачем тебе это.

— И ты ему вбил это в голову?

— Не пришлось. Он и сам давно начал догадываться. Просто не знал, что с этим делать. Если бы ты… как Энди хотел быть с тобой… нет, не с тобой, потому что это невозможно… быть просто рядом…

— И поэтому предпочел трахаться с тобой?! Так что ли?!

— Не так!

— Не так?!

— Нет! Знаешь, что за мысль торкнула его в голову? Что пройдет немного времени, и тебе наскучит его неумение. Он пришел и сказал… Если бы ты видел, как он сказал? Научи меня, и я превзойду тебя! Понимаешь теперь, как он боялся?! Мы заключили пари…

— Что?!

— Да! Мы заключили пари. Уже тогда я не сомневался, он превзойдет меня… И он это сделал. Виват ученику! Что я могу еще сказать? Ты пластал его, подчинял, брал, но… Он научился управлять тобой в постели. Я помог. Не для тебя, Рой. Для него. Ты не знал? Не чувствовал? Не догадывался? Потому что ты и не должен был. Согласись, не каждый день человек приходит с такой просьбой. Мог ли я отказать? Не мог. Он даже говорил, что ты кричишь в последнее время… Поверь, я как никто другой знаю, что это значит. Я сплю с тобой больше десяти лет. Давай договоримся, ты не будешь на этом этапе делать трагическое лицо. Есть такая вещь, как получать оргазм лишь от мысли, что доставил его другому…

— Вы что обсуждали все?

— Почти все. Это я подсказал ему, как сделать так, чтобы ты кричал. Этот твой наивысший оргазм. Я научил его брать, подчиняясь. Владеть, отдаваясь. Странная раскладка, так ведь? Но ты обожаешь. Мне ли не знать?! И как ты сам видишь, он усвоил урок…

— Замолчи, Стив.

— Запросто, только ничего не изменится. Ты ведь хотел знать, почему я. Я люблю тебя, и для тебя это не новость. Только он любил сильнее, безотказнее и глубже. Согласись, после почти года совместно иметь с партнером четыре, пять и больше отношений за день это редкость. Я уже не говорю о ночах. Ты, как никто другой, умеешь делать секс, и чтобы ты не терял интерес, тебе нужен превосходный партнер… И потому, что он стал равным тебе, все было так, как было.

— Он сам хотел!

— Не он! Ты! Он давал тебе это!

— Неправда! Раз давал, значит, хотел и мог…

— Не мог! Не мог, Рой. Видишь, ты даже этого не знаешь…

— Раз не мог, зачем тогда?!

— У него не было выбора. Он так думал. Потому что тебе было нужно! Не ему. Больше всего он мечтал просто лежать, обнявшись с тобой, и разговаривать. Но, Рой! Разговаривать с тобой?! Это почти смешно. Я тебе больше скажу, у него были проблемы. В начале. Физиологические, но он скрывал от тебя. Ты должен был думать об этом. Это часто случается с новичками. Я ходил с ним к врачу, а после носился по аптекам. Не знал?! Вот видишь! Он не хотел, чтобы ты знал. Стеснялся, чувствовал себя виноватым, считал, что это очень плохо, потому что должен быть идеальным. Ты много, чего не знал. Хочешь, поговорим про креветки?

— А причем тут креветки?

— Аллергия на морепродукты. Он старался не есть, но ты, как на зло, обожал этих долбанных тварей. Он ел, а после блевал, чтобы избавиться поскорее и жрал горстями таблетки. И опять же не ты делал ему обследование. Он боялся, что ты узнаешь. Случайно. А киви? Ему было лучше вообще не прикасаться к ним. Но как он мог себе позволить? Рой же обожает…

— Что за глупость?

— Неидеальный изъян идеального. Несоответствие твоему идеальному миру. Ты не должен был знать, ты и не знал. Я обещал Энди. Все просто. До безобразия. Теперь я могу тебе сказать, потому что знаешь ты или нет — без разницы. Его это не спасло, как не спасло и ничто другое.

— Так ты говоришь, что…

— Не должно было быть ничего, что делало бы его неидеальным. Ты ведь не думал, что когда уходил на работу, он перекладывался на твою подушку, потому что у нее был твой запах и надевал твои рубашки перед тем, как стирать. Вдруг вспомнилось, как Энди однажды прицепился к этому слову. Стирать, не значит делать чистыми, а именно стирать с них тебя. Он с ума сходил от того, как ты пахнешь. Наивно? Да. Девчачье щенячество? Пусть, но это так.

— Чушь какая-то!

— Чушь, говоришь? Для тебя да, а для него нет. Он знал о тебе все. Ты о нем ничего. Мальчишка мог говорить о тебе весь день и даже не замечал, как делает это. Сколько он спрашивал. Он хотел больше и больше. Он изучил каждый миллиметр твоего тела, чтобы знать, как ты устроен. Пытался разобраться с душой, но там даже с навигатором невозможно перемещаться. Он смог постичь лишь то, что пластами лежало на поверхности. Он нашел источник, откуда она питается. А твой ангел?

— Причем здесь ангел?

— Энди понял, прочувствовал, из чего он состоит. Как ты видишь его через призму твоего блядского художественного взгляда. И он стал им. Он почти отдал ему душу. Он просто вынес мне мозг по поводу последнего кадра. Мысли об этом захлестывали его настолько, что он почти стал одержим ими. Ведь это ты сказал, что без этого кадра все теряется, и что вся затея именно из-за него. Он сделал себя виноватым. Он хотел найти его и даже не мог предположить, что это будет снято таким чудовищным способом. Парень извел меня в тренажерке, я попросту боялся подпускать его к шесту. Он вбил себе в голову, что тело ангела должно быть бесподобно. Я столько раз пытался объяснить, что ангелы бесформенны и уж точно без кубиков на животе, он не верил. Ну, не верил и все! Вы оба настолько вжились в этот образ, что трагедия должна была случиться, а дальше все должно быть так, как ты и говорил. Он должен был выжить. Рой, то, что ты сделал, страшно, если не думать. Но если подумать, оно страшнее в миллион раз. Как-то я сказал, что совершенству нет предела, а он воспринял буквально и готов был истязать себя на этом пути. Вот я и хочу спросить тебя, ты знал об этом?

— Нет, — Маккена опустил глаза.

— Ничего другого я и не ждал. А бог? Разве ты говорил с ним об этом. Разве мог он спросить тебя, почему несовершенен мир? Почему гей в божественном понятии грех? А как быть с тем, что раз он дитя божье, почему бог считает его грешником, а люди изгоем? Геями рождаются или становятся? Ты разве ответил ему на этот вопрос? И что было бы, если бы ты не тронул его. Почему его любовь запретна, раз она такая прекрасная? Скажи мне, Рой, сколько раз ты видел его слезы после того, как говорил, что он не нужен тебе? Посчитай.

— Нисколько.

— Вот видишь, а я их видел. Я не забуду тот разговор, когда он уходил. Он считал, что лучше сделает это сам, чем услышит от тебя. Он ждал, ты вот-вот скажешь. Вместо того чтобы думать, как собирается жить, он расстраивался, что ты вложил в него денег больше, чем он мог вернуть тебе. Он мерил себя твоими категориями. Не ты ли столько раз говорил ему, что не тебя он любит, а твой статус? Ты даже думать боялся, что это может случиться с тобой, а когда случилось, ты старался сломать это. А хочешь, я расскажу тебе про кофейный аппарат?

— Какой кофейный аппарат?

— Уличный. Я выследил Энди. Холод, мальчишка, которого трясет, потому что он в летней куртке и голодный. Он подходит к аппарату, роется в кармане и пересчитывает свои полтора цента, которых не хватит даже на пустой стаканчик. Потом убирает деньги и бредет дальше, а в кофейне подбирает объедки со стола… И это после того, как он признался, что любит тебя, а ты дал ему пощечину, посмеявшись. Не ты ли оценил его чувства стодолларовыми трусами? Видишь, я и это знаю, потому что я разговаривал с ним. Просто разговаривал. Энди голодал, мерз вечерами около моста, глядя на твой силуэт. Для чего?! Скажи мне для чего?! Чтобы знать, что трусы стоят больше сотни баксов? Молчишь. Тогда я тебе скажу! Чтобы ты был счастлив в обнимку со своей свободой! Знаешь, Рой, я не представляю, за что человеку выпадает счастье быть столь любимым? Я предупреждал, что максимум, на что ты способен, это снисходительно позволить любить себя. Я учил его, не скрыл ничего, надеялся, что когда-нибудь все изменится, и он будет счастлив… Нет, не то. Ему не надо. Он был. Одной мыслью о тебе был. Ничего не видел вокруг. Ничего не слышал. Молился на твою картину, как на лик бога. А я тоже любил. Он рвал мне душу, и чем дальше, тем сложнее было мне соединить обрывки. Ты и представить не можешь, как я любил и люблю его. Только не так как ты, но ничего не мог сделать, потому что… У меня были связаны руки, и узел этот не разрубить, не разгрызть зубами. Я соврал ему. Вначале, когда мы заключали пари, я сам предложил остановить эксперимент, если у одного возникнут чувства по отношению к другому. Я должен был сказать, но я не сказал. Черт подери! Я не мог сказать! Не мог отказаться от него! Мне было это так нужно! Я захлебывался от одной только мысли, что никогда не скажу ему этого. Он — твой мальчик и, причем тут я? Видишь, как я говорю? Не я, он так говорил. Послушай меня! Посмотри на меня!

Маккена не спешил поднимать глаза. Ему было больно и стыдно. Эгоизм. Стив прав. Слепой потребительский эгоизм.

— Он пересчитал все волосинки на твоих ресницах и родинки на теле. Он знал, сколько у тебя морщинок… штрихов в глазах… А теперь спроси меня еще раз, почему я? Ответ прост. Потому что не ты! Не представляю, что он должен был испытать избитый, униженный, просто вышвырнутый на улицу. До сих пор не представляю, если искал смерти, как избавления от этого. И после всего этого ты блокировал карты? Ответь мне на один единственный вопрос. Почему? Почему, Рой?! Ты что действительно думал, после первого раза, что он тронет твои деньги? А если бы и так?

— Не знаю, — выдавил Маккена, прокусив до крови губу.

— Давай посмотрим правде в глаза. В четырехстах километрах мальчик доползает до аптеки… Не до магазина с одеждой или табаком, даже не до магазина с едой. До аптеки. У него сломаны ребра, побои, температура, инфекция… Он еще жив. Обессиленный и больной, просит дешевое лекарство потому что на карточке осталась мелочь. Сколько? Сорок долларов, ты говорил? Он надеялся, что ты позволишь… и в этот момент понимает, что ты отказал даже в этом. Ты хоть понимаешь, что ты наделал? Будь я на его месте, я бы умер от одной только этой мысли. Ты заставил его продаться, и в этом нет сомнения! Одна бумажка в пятьдесят баксов для того, чтобы купить смерть. Не жизнь, Рой! Смерть! И после того, как он выжил… случайно, хотя не должен был… Твой Ролекс, как ответ на то, что ты сотворил… Десять тысяч против сорока долларов! Твой день рождения против сорока долларов! Сорок долларов против его жизни!

— Почему же ты не отворачиваешься от меня?

— Мне хватило одной смерти. Смерть Тревиса научила меня многому. Может быть, гораздо большему, чем вся последующая жизнь. Любовь жертвенна. Иногда приходится жертвовать многим, чтобы спасти ее. Я сыт по горло. Я достаточно люблю тебя, чтобы попытаться понять и простить. Я не готов потерять и тебя. И не хочу, чтобы в следующий раз, когда ты решишь свести счеты с жизнью, рядом не оказалось Энди. Я твой друг, твой партнер и вижу, что происходит с тобой. Ты влез в петлю, Рой, и если я не срежу веревку, ее не срежет никто.

— Я найду его, Стив.

— Найдешь, не сомневаюсь. Но зачем?

— Я люблю его.

— Своевременное открытие! Как нельзя вовремя!

— Я люблю его, понимаешь?!

— А мне-то зачем понимать? Я понимаю другую любовь. Джон Тревис сделал все, чтобы я не страдал, и это я понимаю. Ты сделал все, чтобы он страдал, и это я, прости, вряд ли смогу понять. Ты спрашиваешь, почему я все еще с тобой. Знаешь, после того, как появился Энди, мои параллельные принципы также слиплись, как и обрушилась статуя твоей свободы. Теперь я так же как и ты сижу на пепелище собственной жизни.

— Что мне делать?

— По меньшей мере, я вижу два пути. Либо сидеть и продолжать разлагаться что, в принципе, ты и делаешь, либо собрать себя в кучу и продолжать жить, что в твоей ситуации не очень возможно. Не знаю, что делать. Для начала выживи сам. Сегодня я разговаривал с Ольгой. Просил ее вернуться. Она даже слушать не хотела…

— Я бы тоже не стал. Она права.

— Я сказал, это нужно не для тебя, а для меня, чтобы я не рвал себя, а мог хоть что-то последовательно предпринимать. Она добрый человек и очень любит Энди, поэтому, будь так добр, оставь свой известный всем юмор при себе. Надеюсь, завтра она придет.

— Спасибо, Стив.

— И еще одно. Ты должен помнить, отсутствие плохих новостей уже хорошая новость. Раз до сих пор мы не знаем обратного, значит, он жив. До тех пор, пока ты будешь надеяться… мы будем надеяться, он будет жив.

Стив ушел. Тишина обострила шорох мыслей. Два мира, вложенные один в другой. Раздвоение. Шизофрения пространства, когда все существует одновременно и здесь и не здесь. Две зубные щетки в стаканчике, два полотенца… Того мира уже нет, а в этом они невостребованны, но продолжают существовать как некое временное соединение. Материальная константа. Она существовала вчера и позавчера, и сегодня и продолжает существовать вчера и позавчера, и сегодня. Энди нет. Сегодня нет, а вчера был и завтра уже не будет независимо от зубных щеток и полотенец. Да и для них пространство искажено и сдвинуто. Одна осталась в прошлом, потому что мальчишки нет, а вторая существует в настоящем, потому что Маккена есть. Это почти бред, но мысли Роя делят все на независимые срезы. Он хочет быть там, но не может и может быть здесь, но не хочет.

В шкафу рубашки Энди, джинсы, белье. Они здесь, принадлежат ему без него, а он там. Владеет вещами без них. Сознание Маккены расплывается в пространстве как чернильное пятно в воде. Расползается и блекнет. Следующая капля. Расплывается, расползается и блекнет. Мысли отрывисты и бессвязны. Спутаны в колтуны. Дышать трудно, потому что они словно просачиваются сквозь трахею в грудь, превращаясь там в беспорядочную возню. Выдавливают из сердца какие-то сгустки, а те поднимаются в голову, создавая возню там. Это все напоминает китайский масляный светильник, в котором плавают бесформенные блины. Что-то тонко ноет в грудной клетке, словно блины эти цепляют невидимые волосинки, и они начинают устало вибрировать.

Рой включил компьютер. Хочется увидеть Энди. Взглянуть еще раз. Он там. Его много. Смотрит с монитора мягким знакомым взглядом. Улыбается. Живые глаза. Живые волосы. Озорные бриллиантики в мочках ушей. Но это оболочка. Визуализация. Образ. Мираж в воспаленном сознании, ибо это все осталось в прошлом, а прошлое бестелесно и призрачно. Оно теряет детали, мелкие штрихи и восстановить их все труднее и труднее с каждым мигом наступающего настоящего. Как только сознание опускает эти черточки, их место заполняет тоска. Она растопленная, мягкая. Заполняет каждую щелочку, залепляя ее собой словно зубной пломбой, а потом твердеет, составляя новый каркас существования.

* Я с ним разговаривал.

Часть 7. COME LEY'S TRY

7. COME. LET’S TRY.*

— Эй, малыш! — Том в отменном расположении духа. — Смотрю на тебя полдня, и мне не нравится твое настроение. Кто посмел его испортить? Скажи, я ему наваляю по полной.

Энди отмахнулся.

— Да, все нормально.

— Тогда научись, как следует врать. Ладно? Не желаешь, чтобы я тебя послушал, дело твое. Скажу одно, иногда неплохо проговорить проблему вслух, даже если не хочешь, чтобы кто-то лез к тебе с советами. Она войдет в голову с другой стороны и другой стороной, а решение может быть прилеплено именно с того бока, и ты начинаешь видеть то, что не видел раньше. Не в моих правилах прессовать, поэтому решать тебе.

— Я не смог, — произнес парень и запнулся.

— Не все так страшно, — словно понимая о чем речь, продолжил Том. — Не смог сейчас, сможешь позже. Не вижу криминала.

— Раньше мог, а сейчас не могу.

— Вот видишь. Это ответ. Раз мог раньше, значит, сможешь позже. Подкинь-ка мне сухариков.

— Ты думаешь?

— Не думаю. Знаю. У жизни полосатая шкура. Мог, не могу, смогу. Чувствуешь ритм?

— У тебя все просто…

— Потому что просто и есть. Начни усложнять, все и усложнится.

— Ты даже не спрашиваешь, чего я не смог.

— Зачем? Захочешь, сам скажешь. Без разницы, о чем ты, механизм не изменится. Преодолей свой ветер, обуздай его, и он станет тебе другом. Поверь закоренелому рокеру. Уж я-то знаю, о чем говорю. Ты несся по жизни и угодил в аварию. Это случается иногда. А вот дальше только тебе делать выбор. Захочешь жить, будешь. Додумаешься склеить ласты, склеишь. Знаешь, что я понял? Мечта — это очень хитро устроенная вещь. Пока ты мчишься за ней, она ускользает, а как только откажешься, она, словно обрушивается сверху и размазывает тебя. Дерзкие мечты любят дерзких поклонников.

— Я не смог поднять себя на шест, — виновато пряча глаза, признался Энди.

— То-то я почувствовал в тебе родственную душу! Ты тоже любишь металл. Так в чем проблема?

— Травма. Достаточно серьезная.

— Это не проблема. Руки, ноги на месте. Голова тоже. Проблема в другом. Пару лет назад, ты не поверишь, меня собирали как пазл. Я был в хлам, мотоцикл в хлам. Такой, знаешь ли, полноценный набор «Сделай сам». Пока хирурги занимались кройкой и шитьем, мои ребята жестянили ласточку. Когда все, казалось, было готово, выяснилось, что ни она, ни я не едем. Я вдруг понял, что боюсь. До чертей боюсь. И это была единственная проблема. Посмотри на себя. Думаю, у тебя те же яйца в тот же профиль. Подай-ка мне вон ту бадью с травой. Сдается мне, у нас в зале стадо травожующих. С утра уже стог сена сожрали.

Энди наблюдал, как Том месит что-то в миске огромными ручищами с обгрызенными ногтями, словно это был не салат, а бетонный раствор.

— Не парься, малыш. Как только перестанешь бояться, так сразу и сможешь. Верь профессионалу. По-любому.

— Спасибо, Том.

— Палка, она не мотоцикл, хотя допускаю, что норовистая тварь. Подойди к ней так, чтобы она поняла, сопротивление бесполезно. И давай, накати-ка мне чайку, дружок.

— С удовольствием.

— И себе плесни красителей.

Энди хотел улыбнуться, но лишь грустно усмехнулся. Он налил в кружку кипятка и подал Тому.

— Почему ты пьешь только кипяток?

— Потому что лучше воды может быть только горячая вода. Философия, брат!

Мальчишка заварил себе кофе. Растворимый. Не кофе, в общем-то, а так, суррогат. Он смотрел, как повар шинкует рыбу, словно это и не рыбы вовсе, а бескостная субстанция и думал. Ничего конкретного, но в то же время плотно и безостановочно. И Стив, и Капли Дождя, и Том говорили ему одно и тоже. Хочешь, значит, пойди и сделай. Или нет, по-другому. Не сделаешь, не получишь. Он даже почувствовал внутри некое подобие злости. Хороший как побудительный момент признак …

— О-о-о! А вот и коренное население континента! — воскликнул Том, завидев в дверях Мартина. — Привет, хозяин земли!

— Привет, покоритель ветра, — в ответ улыбнулся парень. — Привет, Энди.

— Привет.

— Решил посмотреть, не съел ли я твоего названного брата? — продолжая членить рыбу, спросил повар.

— Вижу, не успел еще.

— Костлявый больно. Не наешься, разве что в зубах застрянет. Как там Тиа?

— Прислала вам кукурузные лепешки с фасолевым пюре…

— Если я когда-нибудь женюсь, то возьму ее в жены. Отдашь?

— А почему ты не спрашиваешь меня? — театрально вступил Энди.

— Надеюсь договориться с тобой отдельно, — улыбнулся Том, показательно осматривая нож.

— Тиа переживает, что вы проголодаетесь ночью.

— Обижаешь. Плох тот повар, что сидит голодным.

— Забрать тебя после смены? — поинтересовался Мартин, протягивая Энди миску, завернутую в полотенце.

— Нет. Хочу позаниматься немного.

— Чем? — удивился тот.

— Мышцы потренировать. Совсем распустил…

— Ты с ума сошел?! Тебе нельзя! Ты еще не совсем…

— Вот потому и надо уже начать. Боюсь, что когда я стану совсем, и они тоже будут совсем.

— Не знаю, что Тиа скажет. Она меня убьет.

— Не убьет. Думаю, в последний момент пожалеет.

Мартин еще пытался отговорить его, но Энди стоял на своем. Том молча наблюдал за развитием событий, улыбаясь в усы и пожевывая язык. Он всегда так делал, и Энди это умиляло. Рокеру нравилась решительность мальчишки. Сможет. Этот точно сможет. Преодолеть себя — уже половина успеха, остальное — дело техники.

Энди едва дождался, когда клуб опустеет. Ему не ждалось, но выхода не было. Время растянулось в бесконечную резинку и, казалось, предела ее эластичности нет. Парень вышел в зал. Народу немного. Понедельник. Шоу сегодня нет, поэтому посетители вяло допивают напитки. На танцполе тоже немноголюдно, и мальчишка решил разогреться. Мозг словно после химчистки. Мысли аккуратно настилаются одна на другую. Такие законченные и логичные. Их словно отгладили и сложили стопкой.

Нужно придумать, из чего соорудить спортзал. Спасибо, Стив. Мне как никогда пригодится все, что ты говорил и объяснял. Может быть, будет немного трудно, но это не самое страшное. Неужели я не преодолею себя совместно с шестом после того, как преодолел себя несовместного с жизнью? Жаль, ты не увидишь, Рой, но все равно я сделаю это ради тебя. Я обещал подарить тебе танец, я подарю. Неважно, нужно тебе это или нет. Мне нужно. Пусть все сначала, но я хотел танцевать и буду. Наверное, это то немногое, что ты не отнял, а значит, есть, за что зацепиться. Капли Дождя ходил собирать мою душу. То ли не всю собрал, то ли она усохла, потому что ее как-то мало, и она стала жестче. Болтается не по размеру. Он говорит, что сердце отдано. Пусть так. Так проще. Не надо думать, куда селить любовь. Нет для нее места и хорошо. Как там Стив говорил? А, существовать параллельно ей. Тоже выход. Почему нет? А еще мотивация. Для чего все это нужно? Для чего же это нужно? Так, отложим на время, раз ни хрена эта мотивация не работает. Стив даже не предполагал, что давал не просто уроки танца или еще чего-то. Это почти руководство по выживанию. Чего-то… Чего-то… Чего-то не было уже почти два месяца. Черт! Даже не вспомнить, как это было. Рой, как мне всегда нравилось твое тело… Нравилось? Можно подумать, сейчас не нравится. Черт, только этого не хватало! И все-таки что-то тянет в груди. Остатки сердца, что ли отторгаются? Или в них не помещаются остатки любви? По-любому больно, но уже терпимо. Значит, выживу. Главное теперь не вырастить на этом месте новую впитывающую губку. Я теперь один, и при мне свобода, будь она неладна! Ну, раз есть, значит остается только владеть. Да-а-а. Отличный урок. Усвоен досконально. Жаль. Я так любил тебя, Рой. И сейчас люблю. Не взирая ни на что, люблю, но это уже только мои проблемы. Остался должен. За всю жизнь не расплатиться. Но ничего. Подожди немного, я как-нибудь выкручусь. Держит. О, как это держит! Хорошо, что карта была заблокирована, хоть эти деньги отдавать не надо. Не сильно утешает, но уж как есть. Бедняга Шон. Рой не смог бы тронуть тебя. Нет, никогда. А шест я покорю. Не волнуйся, Стив, я все помню. Лучше бы он выбил из меня мозги. Их бы точно никто собирать не стал. Все и решилось бы само собой. Лучше не думать. Проклятые воспоминания! Где вы только прячетесь? Уничтожил бы, растер в пыль, так не могу найти. Размазаны повсюду тонким масляным слоем. Впитались уже…

Пока Энди размышлял, не заметил, как остался один на танцполе. Последний посетитель, вяло заплетаясь, покинул клуб. Погасла музыка, поблекли лампы. Все как-то разом выдохнуло и затихло, погружаясь во мрак. Парень поднялся на сцену. Погладил шест. Попробовал сделать что-то. Вот именно, что-то. Не вышло. Движения отозвались болью. Тупой, словно кто-то ударил по костям деревянным молотком. Боль внутренняя, глухая, какая-то отдаленная. Мальчишка повторил движения. Тяжело. Нужна хорошая растяжка. Мышцы скованные, неэластичные. Да и тело негибкое. Как будто слежалось. А что, если в следующий раз потратить свободное время на занятия? Да-а. Ожидал, конечно, большего. Нет, так дело не пойдет. Все гораздо хуже, чем было вначале. Труднее всего выгибаться назад. Проклятые кости! Ноют, словно кто-то вгрызается зубами… А-а-а, вот и мотивация. Слава богу, проявилась. Буду танцевать! Хочу этой власти над толпой! Хочу славы и денег. Погоди, Рой. Я постараюсь. Хочу, чтобы ты понял, наконец, я был чист перед тобой.

Энди почувствовал, как внутри груди поднимается ком, словно кто-то выдавливает его из кондитерского мешка. Зараза! Опять кровоточат жалкие обрывки сердца. Впору прижигать каленым металлом, чтобы заткнулись.

Парень был рад, что дома никого. Он отхлебнул лимонада и пошел спать. Ему хорошо одному. Участие, которое выражают окружающие, ранит. Надо бы вырастить оболочки для души. Они еще тонкие, мягкие, уязвимые. Убить бы их как-то, чтобы они засохли, превратившись в непроницаемую корку.

Не спится. Устал как собака, но не спится. Мысли мешают. Копошатся муравьями в термитнике. Парень услышал, как щелкнула дверь. Тиа. Она подъехала и заглянула в комнату. Энди закрыл глаза. Ему показалось, он почувствовал, как взгляд девушки скользнул по его лицу. Он мягкий, теплый, но все равно чувствительно. Ее появление стряхнуло со стола его памяти все мысли. Нужны деньги, чтобы у Тиу были ноги. Парню вдруг стало жарко, и он покрылся потом. И куда он ходил искать мотивацию? Вот она. Здесь. Умница Тиа. Не ноет… Энди вдруг понял, что ни разу не слышал, чтобы она жаловалась на что-то. А он не может себя загнать на металлический столб. Мальчишка ничего не знает, кроме того, что четыре года назад у девушки были сильно повреждены ноги после автомобильной катастрофы. Четыре года она не встает, потому что… Э, нет, Рой. Тебе придется подождать. Ты уж извини, но Тиа сейчас нуждается больше. Энди захотелось сходить к Каплям Дождя. Он до сих пор так и не решился спросить, что произошло с девушкой, потому что чувствовал, что любое упоминание об этом слишком болезненно для всех. Парень вдруг подумал про Мартина. Как же он любит сестру. Он нежит ее как мать, и если Тиа смеется, он всегда улыбается. Нет, оболочки оболочками, но ему не хочется, чтобы они встали между ними. Он слышал, как девушка тихонько что-то делает на кухне. Она всегда что-то делает и не хочет, чтобы ей помогали. Это тоже способ справиться с болью. Ей всего пятнадцать лет, но мужество свило в ней гнездо на самом высоком и крутом обрыве. А он? Вошел сам в себя и скулит, сидя на обломках жизненного самолета.

Энди начал постепенно засыпать. Эти звуки, что доносятся с кухни, как-то уютно укачивают. Они легко достигают слуха, а это причастность. Тиа готовит еду, и ты тоже участвуешь. Ты тоже среди тех, для кого она старается. Среди тех. Ты один из них, и девушка делит свою жизнь и на тебя тоже. Так как же ты собираешься упаковать свою? Засунуть все в эти оболочки? Прижечь то, что еще способно что-то чувствовать? Не можешь лететь сам? Раскопай среди обломков автопилот. Он сможет тянуть тебя. Ты любил Роя, а теперь решил позволить другим любить себя. Любить… Любить… Есть какая-то трагедия в этом слове. Риск что ли. И оно далеко не гладкое, словно кто-то проталкивает вовнутрь шершавый кол с треснувшей корой. Игра в рулетку с завязанными глазами. Рискнешь?

Мысли текли медленно, превращаясь в поверхностный сон. Они трансформировались, обрывались, замещались чем-то, и через все это Рой. Манит его, мальчишка стремится… Слезы. Потому что не может найти. Никак. Маккена смотрит. Улыбается. Боги! Как давно Энди не заглядывал ему в глаза. Карие, с зелеными неровными штрихами. Знакомые. Остатки сердца в груди рвутся, колотятся… И слезы… Что-то мешает, держит. Крылья. Только не белые. Мокрые, словно перемазанные липким мазутом. Перья слиплись. Торчат бесполезными пиками. Или не мазут? Кровь. Почерневшая, засохшая. Такие же неровные сгустки внутри. Вены забиты, не протолкнуть, а Рой смеется и манит рукой. Только она тоже в крови, потому что он держит в ладони сердце. Сжимает, выдавливая густые капли…

Энди проснулся от собственного крика. Вскочил, мокрый от пота и задыхающийся. Он не сразу понял, где он. И жив ли… Да не жив, скорее не мертв. Существует. Пока еще. Тошнит, и что-то огромное рвется сквозь ребра наружу.

— Что с тобой? — слышит испуганный голос Тиу.

— Нет. Ничего. Все нормально, — пытается врать, хотя сам себе не верит.

— Ты кричал.

— Так. Дурной сон. Сейчас пройдет. Прости.

— Энди, — девушка подъехала к нему и погладила по спине. — Это уже не в первый раз. Тебя что-то сильно мучает, но ты не говоришь. Может быть, тебе стоит сходить к Каплям Дождя?

— Да, пожалуй.

Он упал обратно на подушки.

— Давай я заварю тебе травы. Ты работал всю ночь, и тебе надо как-то выспаться. Погоди, я быстро.

Энди уткнулся лицом в подушку и почти заскулил. Прошло столько времени с того дня, когда Рой вышвырнул его на улицу. Все внутренние пружины, находившиеся в состоянии крайнего сжатия, начали распускаться, и это потянуло отвратительное самочувствие. Парня одолевали постоянные кошмары, и он постепенно уставал. Маккена словно поселился и торжествовал в его мыслях двуликим Янусом. Он смеялся, заставляя мальчишку бороться самого с собой.

— Чем тебе помочь? — услышал Энди вкрадчивый голос Тиу.

— Убей.

— Что ты говоришь?! Не смей!

— Ты даже представить не можешь, как я бы хотел этого…

— Не могу и не собираюсь! — перебила девушка обиженно. — Мы любим тебя.

Энди слабо улыбнулся. Это была не улыбка. Усмешка, замешанная на дрожжах досады.

— Я знаю, — произнес парень и понял, что это только все усложняет.

— Встань, я переверну подушку и открою окно. Тебе необходимо выспаться. Делай это, как хочешь, но делай.

Он лег. От сна не осталось даже воспоминаний. За что, Рой? Энди подумал про Мексику. Так далеко. Тысячу лет тому назад. Даже не в прошлой, в позапрошлой жизни. И не с ним а, словно на экране. Потянулись бусы, старуха, кольцо шамана… Что она сказала тогда? Неужели увидела судьбу? Надо идти к Каплям Дождя.

Шаман сидел на лавочке, покуривая свой тяжелый табак. Закрыв глаза, он грел на солнце лицо.

— Я ждал, что ты придешь, — произнес он, не шевельнувшись и даже не приоткрыв глаз, а потом протянул мальчишке окурок и добавил, — тебя мучают кошмары.

— Откуда ты знаешь?

— Вижу.

Энди молча затянулся. Старик тоже не произнес ни слова. Прошли минуты три.

— Что у него на шее? — спросил Капли Дождя, первый раз взглянув на парня. — Оно пропитано тобой.

— Ты о ком?

— О том, кто тебя потерял.

Мальчишку передернуло.

— В его имени есть Р и М. Ты хранишь их на груди.

Энди стало не по себе. Откуда старик знает, что он носит на шее брелок от ключей Роя? Он так тщательно скрывал это от посторонних глаз, но шаман видел сквозь все.

— Это кулон. Я делал на заказ, чтобы подарить ему. Он художник, и на украшении фигурка с его изображением с лучшей картины.

— Там еще надпись.

— Я выгравировал с внутренней стороны колечка, что люблю его, — признался Энди, опуская глаза.

— Никак не мог прочитать. Теперь вижу.

— Что еще ты видишь?

— Крылья, — немного резковато ответил шаман. — Твои. Их не должно быть. Неправильно это. Почему они сломаны?

— Случается, что ангелы неудачно падают.

— Да. Вижу.

— Что мне делать?

— Не знаю. Но только это вход…

— Какой вход?

— Этот кулон — вход в твою душу. Ты оставил его открытым. Портал, как сейчас это называют. Ты сам открыл его, чтобы он мог войти.

— Как теперь его закрыть?

— Это кровоток. Вы слишком связаны через него. Что будет, если перерезать вену?

— Ничего хорошего.

— Вот именно. Это почти тоже самое. А еще крылья. Ты принял их от него.

— Но он почти убил меня!

— Он заменил твою судьбу. То, что ты носишь на шее на нити тоже вход. Так же как ты вошел в того человека, он вошел в тебя. Я не могу разъединить. Нужно время. Как старая ветвь отсыхает, когда сок перестает питать ее, так же и тут.

— Но ведь ветви обрубают! — взмолился Энди.

— А ты ветвь или дерево? Можно обрубить, но только ветвь гибнет сразу, а дерево болеет. И речь идет не о тонких ветвях, а о многолетних стволах. Подумай над тем, что я сказал тебе.

— А что говорят духи?

— Духи, — загадочно произнес старик. — Они молчат. То, что они являют тебе во сне, это то, что есть на самом деле.

— Выходит, он вырвал мне сердце.

— Я говорил уже. Ты сам его отдал, но не это самое страшное. Ты не хочешь, чтобы он вернул. В день самой короткой ночи я создам рисунок для священного обряда и буду говорить с духами. Надо ждать, чтобы они ответили.

— Ты прав, — согласился Энди. — Ты говоришь так, словно я сам рассказал тебе все это.

— Я тоже связан с тобой. Я держал в руках твою душу. Я видел, что с ней произошло, точно так же, как вижу, что ты любишь его. Не отвечай. Для тебя это тяжело.

— Люблю. Не взирая ни на что, но, оглядываясь назад, испытываю такую боль… Не знаю, сколько я еще смогу терпеть ее.

— Долго, — прервал Капли Дождя. — Очень долго. Я вижу длинный путь, и тебе придется пройти его. Я постараюсь помочь. Лечить физическую болезнь проще. Она как сгусток. Ее видно сразу. Болезнь души нет, ибо она повсюду. Если, выскребая ее, оставишь хоть каплю, она вновь заполнит все.

Старик вновь закурил.

— Хороший табак. Помогает думать.

— Скажи, — нерешительно начал Энди. — Что случилось с Тиу?

— Я ждал и этот вопрос. Четыре года назад… Только прошу, не говори об этом с Мартином.

— Обещаю.

— Мартин был за рулем. Они поздно возвращались из города. Лил дождь, и дорога была скользкая. Так получилось, что лопнул тормозной цилиндр. Машину начало заносить на повороте, Мартин не смог ее удержать. Они покатились с крутого обрыва и перевернулись. Отец и мать погибли сразу, Мартин отделался ушибами, а Тиу зажало в салоне. Ее ноги собирали из мелких обломков. Почти год она лежала в больнице. И вот теперь, видишь, как оно вышло. Община собрала деньги, но их едва хватило, чтобы она вообще не лишилась ног.

— Но ведь ей можно помочь?

— Пятьдесят или шестьдесят тысяч, которые не дадут гарантии. Ты видишь, мы здесь небогато живем. Работы нет, и мужчины едва прокармливают свои семьи. Мартин сгрызает себя живьем, а Тиа держится и только плачет по ночам в подушку. Она рвет мне сердце, но я бессилен помочь.

— Ну вот, а я тут лезу со своими проблемами.

— Не так. Тебе очень больно. Посмотри на нее. Может быть, это поможет тебе. У Дель случился инсульт после всего этого, и мы чуть не потеряли и ее. Она живет лишь потому, что не может позволить себе умереть. Да и я, наверное, по той же причине. А еще, не могу оставить ее одну.

Слова шамана перетряхнули нутро Энди. В котле его чувств и мыслей перемешалось все. Похлебка закипала, превращаясь в булькающее месиво. Рой, ноги, порталы, шест, деньги, крылья, сгустки преобразовались в единую смесь, где не разобрать, не отделить друг от друга компоненты.

— Хочешь услышать ее душу? — вдруг спросил Капли Дождя.

— Услышать душу? — удивился парень.

— Она звучит также легко и чисто, как и она сама. Я зову ее Утренняя Флейта. Попроси Тиу. Она будет рада.

Энди вернулся в странном состоянии. Он чувствовал себя так, словно кто-то внутри аккуратно разобрал сваленные хаосом обломки, разложил и протер мягкой тряпкой от комьев налипшей грязи. Парень нашел Тиу во дворе. Она вешала белье и задумалась, глядя вдаль. Солнце резвилось в волосах, и они отливали насыщенным черным атласом.

— Тиа, — юноша коснулся плеча девушки.

— О, Энди, — обрадовалась она, широко улыбаясь.

Мальчишка успел отметить, какие прекрасные и белые у нее зубы. Луч света скользнул внутрь зрачка и растаял в бездонности карего колодца.

— Что сказал Капли Дождя?

— Что все будет хорошо.

— И все?

— Нет. Он прописал мне лечение.

— Лечение?

— Твою флейту.

Взгляд Тиу изменился. Он стал похож на воду, обласканную утренним солнцем, когда сквозь глубину видно каждую песчинку на дне.

— Пожалуйста, Тиа.

— Ты хочешь послушать мою флейту?

— Твою душу, — признался Энди.

Парень принес дудку, аккуратно завернутую в замшевый лоскуток с индейскими орнаментами. Девушка развязала бечевку, бережно извлекая инструмент.

— Пойдем со мной, — попросила Тиа. — Флейту нужно слушать не в доме, иначе звук не достигнет неба и не будет звенеть. Недалеко есть одно место. Я люблю туда ходить.

— Позволь я помогу тебе. Ты просто покажи дорогу.

Тиа оказалась легкая. Энди не ожидал, что катить коляску по каменистой дороге будет нетрудно. Минут через двадцать они оказались на краю обрыва. Когда-то по дну оврага протекал ручей, но исчез, оставив лишь сухое каменистое русло.

— Я люблю здесь бывать, — грустно заметила девушка. — Последнее время это случается редко. Мне немного тяжело добираться сюда.

— Хочешь, я буду приходить с тобой?

Тиа не ответила, лишь ласково коснулась ладонью запястья мальчишки.

— Видишь тот валун? — спросила она. — Иногда Мартин помогает мне залезть туда. Это не простой камень. Сюда приходят духи, и я могу с ними говорить.

— А о чем ты говоришь с ними?

— Рассказываю, как живу. Спрашиваю совета.

— И что, они отвечают?

— Духам надо приносить дары. У меня есть только музыка.

— Давай я отнесу тебя на камень.

— Не надо, Энди. Тебе нельзя поднимать тяжелое. Ты еще не совсем…

— А где ты видишь тяжелое?

Он поднял девушку и понес. Тут же заныли ребра, но парень не остановился. Он должен был отнести Тиу. Сейчас он был ее ногами, а она его сердцем. Они словно дарили друг другу то, что каждый из них потерял.

— Закрой глаза, — попросила девушка, поудобнее устраиваясь на камне. — Просто слушай.

Энди сел у подножья и подчинился. Музыка. Он никогда раньше не слышал такой. Как мог человек извлекать из обрывка деревянной трубки с отверстиями такую воздушную красоту? Мелодия показалась знакомой, хотя парень слышал ее впервые. Она словно шла из него самого. Лилась, разглаживая складки скомканной души, и она расправлялась. Осторожно и нерешительно, будто была готова свернуться обратно в любую секунду. Мальчишка чувствовал, как внутри него колышется шелковый лоскут, с которым заигрывает вкрадчивый ветер. Тонкие звуки с примесью каких-то несуществующих оттенков и едва различимой хрипловатостью казались волшебными. Энди приоткрыл глаза и удивился. Мир вокруг не изменился и лишь приобрел другой более глубокий смысл. Была в нем какая-то тайная мудрость, и девочка с мертвыми ногами отдавала ему это знание.

Тиа опустила флейту, а парень еще какое-то время не мог прийти в себя. Его словно не было здесь, и он плыл вслед угасающим звукам.

— Тебе понравилось? — тихо спросила девушка, но Энди не мог ответить. Ему казалось, слова осквернят прозрачное волшебство.

— Очень, — наконец прошептал мальчишка, стараясь, чтобы Тиа не заметила дрожь в голосе. — Откуда ты умеешь?

— Капли Дождя играл для меня, когда я лежала в больнице. Он добрый, и я очень люблю его. А еще несчастный.

— Почему?

— Он всю жизнь любит нашу бабушку. С детства, но ему нельзя жениться.

— Потому что он шаман?

— Да. Бабушка говорила, что духи выбрали его, когда ему исполнилось пять лет.

— Спасибо, Тиа.

— За что?

— За все.

— Я не хочу, чтобы ты уходил, Энди.

— Уходил? Куда?

— Никуда. Ты ведь хочешь увидеть, как я буду ходить опять.

— Конечно. Я буду с тобой в этот день.

— Духи обещали, что я буду.

— Конечно, Тиа.

— Ты веришь им?

— Верю.

Сонное утро уже скинуло пышные ночные перины, нежась под легким дымчатым покровом. Еще прохладно, и воздух лелеет ноты влаги. Энди остановился, чтобы отдышаться, наклонился, опершись ладонями о колени. Прохладный ветерок лениво гладит разгоряченную кожу. Приятно. Распухшая усталость теснится в теле, и в голове работает ошалевший плунжерный насос. Уже шесть. Клуб закрыт, а значит, парень может украсть время. Мысли о Тиу заставляют спешить. Духи обещали, что она будет ходить, но они не материализуют ноги, и он должен… Он заставит себя. Он будет выступать. Обязательно будет, потому что чисткой картошки заработать не получится. Эти мальчики в клубе с засаленными взглядами… Энди знает все, что они делают, как они делают и для чего. Танцора на шесте нет, и это его шанс. Пилон с запором у основания, значит, вращающийся, а это уже два шанса. Он же делал. Не легко, но делал же! А боль… просто надо привыкнуть к ней. Она уйдет. У нее нет выбора, потому что мальчишка не оставил его себе. И ей не оставил.

Парень раз за разом поднимает себя на шесте. Пока не очень. Плевать, это не навсегда. Руки дрожат. Мышцы сопротивляются. Семь. Утро расцветает солнечным перламутром, но Энди не знает. В зале нет окон. Солнце забавляется с гладью стекол, вспыхивая млечно-белыми фейерверками. Восемь. Время течет сквозь пальцы. Бесполезно ловить. Оно жиже воды. Сейчас приедет Мартин. Он всегда привозит в клуб продукты в это время. Завтра у мальчишки выходной, но он будет в клубе к шести утра. Бегом, чтобы разогреться.

У часовой стрелки свидание с девяткой. Энди устал. Три часа одним рывком как розетку хлопка с куста. Он доволен. Ржавый зубчатый механизм его тела сдвинулся, и хотя шестеренки еще скрипят, это уже неважно. Он заставит их вращаться, гармонично цепляясь зубчиками друг за друга. Парень благодарно погладил шест, коснувшись губами в знак поцелуя. Стив дал мальчишке философию, и он теперь благодарен куску металлической трубы как партнеру. Энди был готов спрыгнуть со сцены, когда к нему подошел охранник.

— Хозяин хочет поговорить с тобой, — не церемонясь, сказал он, указывая рукой в сторону балкона.

— Со мной? — удивился мальчишка.

— Иди. Он ждет.

Еще ничего не произошло, но парню уже не нравилось это. Он поднялся к кабинету шефа. Постучал.

— Можно?

— Проходи, — ответил тот, даже не взглянул на него.

— Мне передали, вы хотели меня видеть?

— И сейчас хочу. Сядь.

Энди присел на краешек стула.

— Как я понял, — начал Дав, — ты занимаешься здесь по утрам?

Мальчишка растерялся.

— Я думал, ничего страшного.

— Если ты способен думать, это уже хорошо. Я посмотрел на тебя сегодня. Вижу, у тебя есть техника, упорство, но нет опыта. Ты учился?

— Мой друг учил меня. Он владелец клуба и сам танцует…

— Долго?

— Лет двадцать.

— Я спросил, долго учился?

— Наверное, полгода. Может, чуть больше.

— Что ты хочешь?

— В смысле?

— Зачем тренируешься?

— Мне нравится танцевать. Наверное, надо было спросить у вас разрешения…

— Надо было, но не в этом дело. Насколько я правильно понимаю, ты бы хотел выступать со временем?

Энди густо покраснел. Вернее, он покраснел не густо, а перенасыщено.

— Очень, — признался парень, опуская глаза.

— Тело у тебя жидковато, но видны следы тренировок.

— У меня был большой перерыв, и я пытаюсь восстановиться.

— Перерыв?

— Попал в автомобильную катастрофу, были сломаны ребра…

— Сколько тебе лет? — Дав спрашивал жестко. Похоже, его нисколько не интересовало, что говорил Энди.

— Думаю, наверное, восемнадцать-девятнадцать…

— Думаешь или восемнадцать-девятнадцать?

— Я жил на улице, и у меня нет документов.

— Прискорбно.

Мальчишка встал, понимая, что у разговора не может быть продолжения.

— Простите, — начал оправдываться он, — что отнял у вас время.

— Сядь.

Дав смотрел на парня бесцветными глазами. Зрачки в центре бледно-голубых роговиц выглядели хищно. Энди подумалось, что, пожалуй, у орла такой же холодный безжалостный взгляд. Парень почти чувствовал, как он касается его кожи. Медленно перемещается. Изучает.

— Я готов помочь решить эту проблему, — сказал он так же хищно, как и смотрел. — Разумеется, не безвозмездно.

— Как?

— У меня есть человек, который нарисует тебе документы, но это стоит денег.

— Я понимаю. Сколько?

— Думаю, что-нибудь тысяч семь.

— Семь тысяч?

— Это по-божески.

— Но мне никогда не заработать таких денег…

— Если чистить картошку, то нет. К тому же, если ты хочешь седлать шест, нужен еще тренажерный зал и инструктор. Сам ты вряд ли натыкаешь много. Работа у меня приносит приличный доход, но и товар должен быть соответствующий.

— Какой товар? — не понял Энди, хотя подсознательно отлично знал, о чем говорил хозяин клуба.

— Мы взрослые люди. Не строй из себя дурачка. Ты гей?

Этого парень уже совсем не ожидал. Он стушевался, пытаясь понять, что правильнее сказать.

— Не отвечай. Мне и так ясно, — заключил Дав. — Свежий товар всегда в спросе. Подумай. Мое предложение остается в силе.

— Товар? — выдавил Энди.

— У тебя есть еще что-то, что можно продать? — спокойно спросил хозяин. — Я не настаиваю, можешь выбрать картошку.

Он закончил говорить и сделал вид, что углубился в бумаги. Энди встал и направился к выходу. Он чувствовал себя так, словно только что окунулся в помои с распухшими опарышами. Уже у двери Дав окликнул его.

— Твое имя?

— Энди, — промямлил мальчишка.

— Так вот, Энди. Надумаешь, приходи. Попробуем.

* Приходи. Попробуем.

Часть 8. Never do like this again.

8. Never do like this again. *

Рой проснулся от странного. Внизу в гостиной кто-то что-то делал. Это точно не Стив. Тот бы начал орать уже оттуда. Мысль о том, что склеп обитаем, и в его ракушке кто-то поселился, заставила Маккену подняться. Он не знал, как к этому относиться, потому что за последнее время одичал. Рой уже больше месяца не выползал из студии и теперь почти боялся встретить живое существо. Короче, он решил пока никак к этому не относиться.

— Добрый день, господин Маккена, — безразлично произнесла Ольга, завидев его на лестнице.

— Должно быть, он добрый, — пространно ответил Рой, явно усомнившись в этом.

— Давайте сразу определимся, — продолжила женщина. — Я здесь не потому что хочу, или мне вас жаль, это от доброго отношения к господину Стивенсону.

— Я понимаю.

— И Энди, и Шон нянчили вас безостановочно и самозабвенно. Надо отдать вам должное в умении заставить людей это делать, но не думайте, что и я тут же займусь тем же самым.

— Ольга. Если вам настолько противен я и мой дом, может быть, не стоит приносить столь великую жертву? Я смогу как-нибудь объяснить это господину Стивенсону. Уверен, он поймет.

Рой говорил настолько откровенно, что женщина несколько растерялась. В душе, где-то на самой ее периферии все же было спрятано чувство жалости, только она ни за что не желала вспоминать об этом. В конце концов, она действительно не обязана проявлять это чувство.

— Могу вас понять, — выдохнул Маккена и развернулся, готовый подняться обратно. — Я вполне заслужил.

— Рой! — окликнула Ольга. — Мне было нелегко вернуться сюда.

— Понимаю и поэтому не настаиваю.

Он обескураживал своей… наверное, кротостью, и ей ничего не оставалось, как смягчиться.

— Могу приготовить для вас завтрак.

Маккена остановился и взглянул на нее через плечо. Он вдруг отчетливо осознал, что не завтракал уже месяца два. Не хотелось? Наверное. Понятие «завтрак» стало чужим, далеким. Таким, словно он когда-то читал о нем и случайно запомнил. Энди. Всегда что-то напевал, пока готовил, а потом хвастливо и кокетливо объяснял, что наколдовал. Пицца с плесневым сыром. Корочка тонкая, поджаристая и уйма сыра, в котором тонут оливки с помидорами. А еще поверх глазурью тонны энергетики. Его неуемной энергетики. И в приправу к тому лучащийся взгляд прищуренных глаз и улыбка, когда сыр непременно прилипал к подбородку. Как хочется той пиццы. Не такой же, а именно той…

— Если можно кофе, — попросил Рой, точно зная, что чего-чего, а этого он не хочет никак.

Он будет препоганым. Без сомнений. Маккена даже не сомневается. Выбора-то все равно нет. Он, пожалуй, даже готов вдавить его в себя, если, конечно, полезет.

— Что-нибудь к кофе? — монотонно поинтересовалась Ольга.

— Веревку и мыло, — он почти произнес это вслух. – Нет. Спасибо. Не хочется.

Маккена сел за стол. В чашке перед ним кофейный труп. Мертвый напиток. Вроде бы и цвет и запах… мертвый цвет и мертвый запах. Жидкая бездуховная субстанция. Вообще в студии все какое-то неживое, словно в музее. Рой даже Ольгу воспринимает как цербера в запаснике. Сидит, охраняет раритеты… Только охранять уже нечего, потому что ничего ценного и не осталось.

— Кофе, наверное, уже остыл, — говорит женщина, и Маккена воспринимает голос как что-то слежавшееся. Ему кажется, еще немного и он превратится в скрип.

— А?

— Вы даже не притронулись.

Рой моргнул и, словно вынырнул из какой-то ватной субстанции. Он взглянул на чашку, понимая, что не хочет пить, потом на Ольгу, следом понимая, что лучше все же выпить.

— Я задумался, — нейтрально и вникуда произнес он.

— Вижу.

Повисла тишина, не озадачив Роя своим присутствием. Он попросту не обращал на нее внимания.

— Понимаю, — наверное, слишком жестко для настоящего момента произнесла Ольга, — это не то, что бы вам хотелось, но, простите, что есть, и другого не будет.

— Нет-нет. Кофе здесь ни при чем.

Он через силу сделал глоток. Очень даже ничего. Вполне вкусный… Рой хотел сказать именно так, но вместо этого…

— Вполне сносный.

Наверное, он сам не ожидал, потому и поспешил стушеваться.

— Простите, я не то хотел сказать.

— Вы сказали то, что сказали. Если вас не устраивает, могу предоставить вам возможность самому варить себе кофе.

— По крайней мере, в нем будет меньше яда. Я понимаю, вы ненавидите меня. Скажу больше, я готов выслушать насколько. Наверное, по вашим расчетам на мне не осталось ни одного волоса, который мог бы удостоиться сожаления, но…

— Сожаления?! Вы знаете, господин Маккена, когда Стив уговаривал меня, я думала, что смогу как-то держать себя в руках, но столкнувшись с вами…

— Вы, по меньшей мере, столкнулись с монстром. Наверное, так оно и есть, но все же хочу, чтобы вы знали, этот монстр мертв, и бесполезно его пинать.

Он поднял глаза, и Ольга вдруг увидела, из какого сложного набора состоит его взгляд. Там было все. Отчаяние, страдание, сожаление, тоска, одиночество, усталость. Сквозь него стенала душа, и рыдало тело… Это был взгляд сдавшегося поверженного человека, которому попросту уже все равно.

— Вы сами убили себя!

— Сам.

— Вам нет оправдания! Вы…

— Я не ищу его. Я благодарен вам.

— За что?!

— За то, что причиняете мне боль. Наверное, это единственное, что я еще чувствую. Как бы странно это ни показалось, я хочу ее чувствовать, ибо это последнее, чего я достоин.

Маккена сказал это так, что Ольге стало не по себе. Он говорил правду, и правда эта была чудовищна.

— Знаете, Рой, вы не заслуживали того, чтобы мальчик любил вас, но он так о вас говорил, что я почти поверила. Ни один здравомыслящий человек не выдержал бы вас столько, но он выдерживал…

— Выдерживал.

— Потому, что он не был здравомыслящим. Он действительно боготворил вас, а это хуже безумия.

— Ольга, — Маккена поднялся, — я больше не могу продолжать. Если вы не вернетесь, я смогу понять. А теперь простите, я хочу побыть один.

Он поднялся в студию. Не было в его походке ни прежней легкости, ни уверенности, ни задора. Женщина поняла, весь его пышный дворец обвалился, и теперь остов одиноко возвышается обглоданными колоннами. Обреченность гуляет ветром сквозь эти ребра, завывая от усталости и безысходности.

Прошел час. Другой. Сверху не послышалось ни единого шороха. Рой так и не спустился ни в душ, ни в туалет. Ольга понемногу начала волноваться. Она осторожно поднялась и заглянула в студию. Маккена сидел в кресле, неподвижно уставившись в компьютер. На мониторе монотонно плавала какая-то трубоподобная геометрия. Она отталкивалась от рамки в неопределенном направлении, плыла куда-то, причаливала и вновь двигалась. Это, пожалуй, можно было считать единственным живым существом в огромном помещении.

— Если вы не оторвете свою задницу от кресла, — начала женщина, по всей вероятности вспомнив, что Маккена любит дерзость, — вы загнетесь здесь очень быстро.

— Вам не все равно?

— Абсолютно все равно.

— Тогда?

Что тогда, Ольга не знала, поэтому не сразу нашла, что ответить.

— То, что сделано — сделано. Это ужасно, и этому нет объяснений, но будет еще ужаснее, если вы не опомнитесь. Я понимаю, вы сломлены, но в том только ваша вина. Подумайте, каково было мальчику, и живите. Живите из последних сил.

На глаза навернулись слезы, и она прошептала:

— Боже мой. Мальчик мой.

— Насколько я противен вам? — вдруг спросил Маккена.

— Рой, — Ольга сделала паузу. — Я ведь не слепая и видела, что и вы любите его. Мне жаль. Надеюсь, он сможет вас простить когда-нибудь…

— А вы?

— Я стараюсь изо всех сил. Пусть пройдет время. Вы — эгоист, Рой, и не видите, какие страдания приносите всем… Стиву. Если бы вы слышали, как он просил меня вернуться. Он очень беспокоится за вас. Давайте-ка, я сварю еще кофе. Не сомневаюсь, он получится препоганым, но ничего другого я все равно не смогу предложить, так что смиритесь.

— Простите, Ольга. У вас прекрасный кофе, просто у меня дурной вкус.

— Так мне нравится гораздо больше. Вставайте, соберите себя в кучу и начните что-нибудь делать. Стив с ног сбился, а вы позволяете себе бездействовать. В конце концов, именно вы все это устроили, вам и надо шевелиться. Верните его. Это единственное, о чем я прошу.

У самой лестницы Ольга обернулась. Выждав несколько секунд, она сказала, но как-то грустно и неуверенно:

— И еще. Вы вновь должны быть прекрасны, когда он вернется. Это несчастье, но вы были его богом.

Повисшая тишина вдруг стала тяжелой и густой. Она почти давила.

— Он не вернется, — ответил Рой, и слова холодной волной прокатились сквозь эту тишину.

— У любви много сторон, — произнесла женщина, и в ее голосе скользнула нежность. — И одна из лучших — прощение. Надейтесь, зовите и, может быть, он услышит вас.

Маккена смотрел на себя в зеркало. Ну и… лицом это назвать сложно. Да, и возраст сложный. Что-то между пятьюдесятью и сотней. Цвет у этого, так скажем, лица близок к трупному… выцветший и с пятнами побежалости. Кожа слоями впитала запои, недосыпы, затхлый воздух с никотиновым дурманом. Мысли - как осадки тяжелых металлов. Зубы пожелтели, потому что Рой не утруждал себя гигиеной. Губы приобрели непонятный оттенок серого с неравномерно растворенным фиолетом. Щетина. Солома вместо волос. Единственное, что оставалось неизменно прекрасным — безразличный желтоватый прямоугольник с золотой фигуркой. Маккена потер его пальцами и поцеловал. Он вдруг вспомнил про надпись, о которой говорил Шон. Он сказал, внутри колечка, кажется. Рой попытался разглядеть слова в зеркале, но не смог. Поднявшись в студию, он снял украшение, изо всех сил стараясь рассмотреть надпись, но глаза болели, и он ничего не видел. Тонкая точенная фигурка. Мальчишка подарил ему его самого, горделиво сияющего на пьедестале кресла. Гордого, свободного и прекрасного. Каковым он и привык считать самого себя. А ведь он поменял холодную мертвую свободу на теплую живую любовь… И? А что «и»? Пора признаться, он не выдержал ее. Он может с легкостью вернуть себе свободу, но только она не нужна ему.

Снизу доносятся какие-то звуки. Ольга что-то делает в гостиной. С какой-то стороны это неплохо. Раз слышишь, начинаешь понимать, что, вроде бы, жив еще. Только жив где-то не там и когда-то не тогда. Рою захотелось поговорить со Стивом. Немедленно. Он открыл шкаф, чтобы достать одежду. Вещи Энди. Отглажены и сложены стопкой. Его собственные рубашки на вешалках с заботливо застегнутыми верхними пуговками. Другая жизнь. Другое измерение. Там нет времени. Вернее есть, но статичное. Все в одной точке. В одном миге. Вся жизнь на одной огромной картине, написанной смазанными штрихами в пастельных тонах. Прошлое. Оно двухмерное. Плоское. Оно существует здесь и сейчас, только прозрачное, как призрак. В него нельзя войти, нельзя ощутить. Оно эфемерно. И хоть в нем нет времени, оно все равно течет параллельно. Его нельзя стереть. Нельзя разрушить. Оно постоянно и неизменно.

Рою стало не по себе. Вещи Энди. Они нужны для того, чтобы согревать. Только вот кого? Он же сам не позволил. Хотел, чтобы было больно. Больно и было. Больно и есть. Больно и будет. Конец апреля. Раннее утро. Холодно. Парень босой, в рваной футболке и джинсах на голое тело. Куртка. А что куртка? Мокрая, потому что впитала целую лужу. Насквозь мокрые кроссовки, потому что там же. Больно. По-настоящему больно, но этого мало, и хотелось, чтобы еще больнее. Маккене противно. От самого себя противно. Думал растереть чужую жизнь, но не знал, что крошит свою. Наказал. Только кого? Хотел выкинуть из жизни Энди, только почему-то вылетел сам.

Рой захлопнул шкаф и вернулся к монитору. Вот она, сохраненная запись видеонаблюдения с наружной камеры. Вот оно это плоское прошлое, вставленное в замедленный режим. Параллельная реальность, в которую не войдешь. Маккена с силой толкает, Энди оступается на ступенях и падает. Почти вечность падает, а потом вечность скользит по асфальту, сдирая кожу. Пытается защитить лицо во время падения, подставляя руку, не успевает. От удара головой о землю вскидываются волосы, а потом опускаются на лоб. Тяжелые капли из лужи, как маленькие пощечины. Оскорбительно бьют по лицу. Мальчишка зажмуривает глаза, когда вода прибивает волосы к коже. А потом целая вечность неподвижного мига. Кадр в кадре. Парень не шевелится, и лишь накладывается монотонный сыплющийся дождь. Маккена видит, как Энди шевельнул пальцами. Какое-то непроизвольное движение. Слабое, словно судорога, а потом опять километры времени без движения. Поворачивает ладонь, упираясь пальцами, чтобы встать. Рука дрожит, как рвущийся канат, а после обессилено смиряется. Энди тяжело переваливается на живот, подтягивает колени. Привстает, не отрывая от асфальта головы, словно центр тяжести там, и он тяжелее тела. Парень лежит лицом вниз, и Маккена не видит за локтем его выражения. Все медленно. Все трудно. Смятая жизнь с покосившимися ребрами жесткости. Энди, наконец, удается встать. Он раздвигает колени, опускаясь между ними, чтобы удержаться как-то, не опрокинувшись назад. Выдыхает так, словно потратил без остатка все силы. Устало опускаются плечи, виснут руки… Он медленно поднимает голову. Ее ведет, шея не в состоянии удержать подобную тяжесть… и смотрит. Просто смотрит. Такие знакомые глаза. Те же, что он видел каждое утро, просыпаясь. Только взгляд чужой. Испытанный. Взгляд не молодого человека. Человека, прожившего жизнь. Уставшего и сломленного. Энди пытается глотать, но видно, горло пересохло. Выдавливает изо рта пену с сукровицей, и она срывается с подбородка, смешанная с дождем. Частички крови, что несла по венам жизнь, бесполезно летят вниз, разбиваясь о натянутую джинсу на бедре… Ангел. Крушение. Упал. Только не в воду. Жестче. Прямиком на асфальт. Рухнул. Разбился. И это его агония.