Мир, который без меня. Альтернативный гей-роман. Книга 2.

Ярко-красный песок, лучезарную желтую охру.

Взял в муку растолченные белые камни и уголь,

К ним добавил пыльцу, измельченные листья и стебли,

Порошок из коры, бирюзы и другие еще компоненты…

В песнопеньях до самого мрака

Он творил мандалу по старинным волшебным рисункам,

Чтобы ночью свершить

Исцеленье больного ума и печального сердца (9).

У Джил затекали ноги, и она с трудом уже могла выбрать положение, в котором боль ощущалась меньше.

— Хватит, — не выдержал Капли Дождя. — Ты уже сделала, что могла. Отдохни.

— Джек, — она накрыла рукой его ладонь, — и ты уже не так молод. Ты долгое время не делал этого. Тебе не успеть одному. Этот мальчик… Как же мне стыдно.

— За что, дорогая?

— Я противилась его появлению. То, что я делаю, это меньшее, чтобы искупить свою вину. Он жертвует ради нас столь многим, что… Давай продолжим. К тому же, что мне жалеть ноги? Ведь ты поможешь, если я не смогу сама идти в долину мертвых?

— Какая ты хитрая! Не очень рассчитывай на меня. Кто знает, вернусь ли я дорогой Орла…

— Ты вернешься, Джек.

Старик взглянул ей в глаза. Даже сейчас, постаревшая и худая, она казалась ему самой прекрасной.

— Знаешь, в чем его мудрость? — вдруг спросил Капли Дождя.

— Ты о ком?

— Об Энди. Любовь. Он умеет любить. Редкий дар. Он живет, потому что любит. Он даже сам этого не знает. Сопротивляется, не соглашается, но это так. Его душа — изорванный цветок, который обрывками обезображенных лепестков старается скрыть маленькую бусинку сердцевинки. Печально, но тот, кого он любит, вырвал ему сердце, но даже тогда окровавленные ошметки с каждым своим ударом исторгали любовь. Энди простил его, не помня о том, что тот отнял у него жизнь. У него тяжелая судьба, но он научился быть благодарным. Это великая мудрость ценить то, что у тебя есть.

— Кто он? — нерешительно спросила женщина.

— Я видел его. Я входил в мысли мальчика и смотрел его глазами. Высокий. Лет сорок. Пьет отчаянно, потому что тончайшая душа. Любит отчаянно. Все делает отчаянно…

— Почему же ты не скажешь ему?

— Не время. У каждого свой путь, и они должны по нему пройти. Таков закон. Я не могу его нарушать. Законы дают духи. Мы лишь следуем им.

— Если так, зачем же ты творишь мандалу?

— Хочу дать ему силы. Он выбрал неверный путь, но он приведет к верной цели. То, что он делает достойно осуждения, но не для меня. Я вижу глубже. Недостойное средство для достойной цели. Падение. Белоснежные крылья. Он сам хотел этого. Сам это призывал. И теперь должен изваляться в грязи, чтобы вновь летать. Нельзя достичь вершины,

не миновав долину. Нельзя упасть, не оказавшись внизу.

— Я люблю тебя, Капли Дождя. Насколько мир лучше оттого, что ты живешь в нем.

— И я люблю тебя, Птица, Целующая Цветок. Ты давала мне силы жить в этом мире. Не бойся. Я всегда буду с тобой. И в мире живых, и в мире мертвых. Жизнь не нужна мне, если в ней нет тебя.

Джил улыбнулась. Смахнула украдкой созревшую слезинку.

— Давай продолжим. Время идет, а у нас еще столько работы.

Солнце раскинуло ленивые лучи. Они заиграли бронзой, и небо словно осело, вбирая глубину. Вечер полоскал облака, выбеливая нижние перины и расстилая сладкие пуховые ложа. Джек помог Джил подняться. Они успели. Волшебная картина была готова. Капли Дождя простер к небу руки и запел:

Красный — жизнь.

Желтый — солнце, луна и звезды.

Синий — небо и вода.

Коричневый — земля.

Зеленый — растения.

Черный — смерть.

Две линии крестом пересекали мандалу. Два начала. Мужское и женское. Вертикаль и горизонталь с фигурками — мир людей. Четыре стрелы с божествами в изголовье, охраняющими стороны света. Четыре священных растения: маис, бобы, тыква и табак по диагоналям. Дух радуги, обрамляющий картину, прерывался на востоке, чтобы впустить добрые силы. От рисунка веяло гармонией и спокойствием, словно поднимался невидимый священный туман, творя равновесие между миром людей и миром духов. Тихий вечер разливал тьму.

— Время, — произнес шаман. — Я должен подготовиться. Тебе осталось лишь развести костры.

— Знаю.

Джил зажгла факел и, танцуя, медленно пошла по кругу. С востока на запад. Она кружилась, наклонялась вперед, заводя огонь за спину и исполняя священную песню. Огонь вспыхивал на каждом костре, освещая ее лицо, и оно казалось сосредоточенным и одухотворенным. Старая индианка входила в свой транс. Она пела, обращаясь к первому смертному существу, гермафродиту, как началу всего сущего на земле. Лишь он один, став властителем подземного мира, может позволить человеку жить, а шаману идти искать его душу на просторах своих владений.

Еще издали Энди увидел отблески костров. Они парили в густой тьме. Он вдруг подумал про бензоколонку, к которой шел раненый в надежде облегчить страдания. Что-то плотное перевернулось внутри него, словно извернулся огромный змей, всплеснув мощным хвостом. Задребезжали какие-то перегородки в груди, и ребра отозвались колющей болью. Стало трудно дышать, словно этот змей накинул на горло удушающие кольца. Непонятная волна откинула парня назад во времени, и он вновь ощутил весь ужас пережитых страданий. За что, Рой?! За что?! Энди почувствовал, что медальон куском раскаленного железа обжигает кожу. Мальчишка, наверное, упал бы, не держись он за ручки инвалидного кресла Тиу. Отпусти меня, Рой! Мне так больно! Так больно! Я испил уже эту чашу! Зачем наполняешь ее вновь?! Мысли в голове съежились, и по коже побежали волны холодных колких мурашек. Мертвенный холод опрокинулся, проникая в каждую клетку. Казалось, он стекает даже по волосам, срываясь тяжелыми каплями.

Тиа болтала с Мартином, отвечая на бесконечные вопросы Дель. Это было спасением, как и темнота. Никто не заметил, что Энди стало дурно.

— Повези коляску, — попросил он юношу. — Я сейчас догоню.

— Что случилось?

— Ничего, — собирая остатки сил, ответил мальчишка.

— Мы подождем.

— Не надо. Я… ну типа… мне в туалет надо.

— Хорошо. Надеюсь, нам не придется тебя искать.

— Здесь разве что слепой промахнется, — постарался отшутиться Энди.

Он остановился и подождал, пока ребята немного отойдут. Теперь он мог позволить себе продышаться. Тоска перелилась через веки. Брызнула слезами. Соленые. Но это не соль вовсе. Отчаяние прерванной жизни. За что, Рой? Парень сжал в кулаке брелок. На одной стороне «Р», на другой «М». Рой Маккена. Как это болит! Тянет. Скручивает. Что-то тащит назад. Через открывшийся временной портал. Бензоколонка — вершина обвалившейся жизни. Огни в темноте. Мигающая надежда. Зыбкая. Эфиричная. Потерпи, Рой. Я сделаю. Сдохну, но сделаю. Пусть это высосет остатки сил, но я верну тебе все, что должен. Какое идиотское слово «должен». Когда Энди стал должником? Когда его жизнь вывернулась наизнанку, оголив нитки, связанные неумелыми узелками? Когда он зацепился, распустив эту грубую вязку?

Костры надежды перед ним. Плывут в темноте. Все эти люди… Зачем они бередят его прошлое? Почему не оставят его в покое? Ведь ему нельзя помочь. Энди не хотелось идти, но и обидеть всех тоже не хотелось. В конце концов, он решил: пусть все идет своим чередом. Он сделает вид, что все удалось. Они все желают ему добра. Другой вопрос, нужно ли ему все это? Наверное, надо пройти сквозь все унижения, чтобы воскреснуть. Хотя, что они все в сравнении с закрытой дверью, за которой остался его мир? Что они в сравнении с заблокированной картой, за которой тоже остался его мир? Его мир… мир, который без него.

Энди сидел в центре мандалы лицом на восток и наблюдал за шаманом. Его больше занимало его одеяние, чем сам обряд. Капли Дождя выглядел угрожающе. Почти так же, как изображали шаманов в вестернах. Грудь покрывали грубые рисунки, синего, красного, белого и черного цветов. Поперек лица, пересекая нос, пролегала белая широкая полоса, обрамленная черной окантовкой. Головной убор из мощных широких перьев напоминал корону злого демона. Выдаваясь вперед, над лицом нависало чучело головы сокола. Глаза из светлой и темной яшмы хищно ловили отсветы костров. Две скрюченные высушенные лапы цепко держали пучки красных и черных перьев, олицетворяя плавную связь между жизнью и смертью. Медная кузунга (10) зловеще отражала всплески огней. Кам (11) двигался по кругу, как видно призывая духов и обращаясь к каждому из них. В полукруге от него, повторяя движения, шел Мартин. Его тело тоже покрывали непонятные орнаменты. Дель и Джил встряхивали связки странных бус, и те издавали шуршащий шелест. У Тиу был бубен, и она извлекала из него гармонично-ритмичный звук. Джек то и дело доставал из трех выпотрошенных медвежьих лап пучки трав и бросал в огонь. После брал костяную трубку, украшенную, маленькими перьями и издающую протяжный вопль. При каждом звуке мальчишке казалось, что кто-то выкручивает внутри него нервы и наматывает их на невидимый вертел. Энди был уверен, что в тот же миг, как волосы вставали дыбом у него на голове, поднималась и шерсть на многочисленных разноцветных шкурках, опоясывающих бедра шамана. Когда Джек поворачивался к нему спиной, парень мог разглядеть спускавшиеся по спине веревки, сплетенные из перьев и пуха. Время от времени хатаали принимал из рук Джил раскуренную трубку, глубоко вдыхая пары. Движения его становились все более и более агрессивными, а речь превращалась в бессвязное бормотание. Хотя Энди не понимал ни единого слова языка навахо, он отчетливо различал через интонации, что именно делает шаман. Уговаривает кого-то или угрожает.

«Вот уж точно, — думал парень, — неизвестно что хуже - смерть или ее преддверие. Кто камнем швырнул в него в Мексике эту проклятую летучую мышь? И какого черта, ей понадобилось свалиться именно на его голову?»

Тем временем Капли Дождя выписывал непонятные круги, издавая гортанные звуки, напоминающие крик ночной хищной птицы. Круги следовали по определенным направлениям. Первый шел с юга на восток и далее. Другой — с востока на юг. Еще один с запада на юг. И, наконец, с юга на запад (12). Ритм бубна менялся, как и движения Капель Дождя.

«Лучше бы и мне обкуриться насмерть, — думал мальчишка, — чтобы очнуться, когда все это кончится. Что за напасть? Ну, жил себе под мостом, ну пахла вода болотом… Кому какое дело? Господи, из всего этого мне нужен только Рой. Хотя все это к нему в довесок…».

Ход мыслей Энди прервало чувство, что внутри него что-то начинает двигаться, и он воспринимает это отстраненно, словно смотрит со стороны. Парень чувствовал себя парализованным, безвольно позволяя этому чему-то хозяйничать в его теле. Так же безвольно он вдыхал жуткий едкий дым из трубки, поднесенной ко рту и пил настой, напоминающий прогорклую мочу буйвола. Энди почему-то был полностью уверен, что именно буйвола, а не буйволицы. Потом он решил, что превратился в огромную птицу, и ему до жути захотелось спариваться. С первым, что попадется под руку. Низ его живота пылал, и оттуда словно поднимались клубы пара, пронизывая внутренности. Видимо уже сейчас все клапаны на сосудах открылись, потому что кровь бешено обращалась в них. Потом он, наверное, потерял сознание, потому что уже не хотел ничего. Он не мог описать, как именно вывернулись его глазные яблоки, потому что видел со спины, как Джек обмакивает пальцы в клееподобный раствор, перенося рисунок мандалы на его тело. Дальше он ничего не помнил, кроме того, что провалился в горячую черную муть, из которой его вырвал легкий щелчок по лбу. Энди открыл глаза. Он почему-то жив. Мысль показалась странной. Рассветало. Дым от погасших костров изогнутыми столбиками стремился вверх. Было свежо. Тело, покрытое густой испариной, чувствовало легкий озноб. Парню показалось, что он стал прозрачным, потому что ветерок свободно блуждал сквозь него, не встречая препятствий. Капли Дождя сидел неподалеку, прислонившись головой к плечу бабушки Джил, а она гладила его и улыбалась.

— Он очнулся! — Энди услышал радостный голосок Дель.

Он попытался повернуть в ее сторону только глаза, потому что был уверен, что голова непременно отвалится, если только он шевельнет ею.

— Какое счастье! Духи отпустили его! — воскликнула Тиа.

— А чего бы им меня удерживать? — промямлил Энди, почти не шевеля губами. — Мы поболтали немного, и я вернулся.

— Не зли их, — вставил слово Мартин, — а то разозлятся и заберут обратно.

— Послушай, Джек! — позвал парень. — Ты меня приклеил что ли? Я не могу встать. И не мог бы ты снять с меня эти тонны свинца, чтобы я смог шевельнуть хоть чем-нибудь?

— Что ты чувствуешь? — вопросом ответил старик.

— Ничего, кроме того, что хочу есть. У меня даже в кишках свищет ветер.

— Еще бы. Ты вернулся из далекого путешествия. Ты молодец.

— Слушай, а ты все мои куски собрал? Сдается мне, их стало еще меньше, или они усохли.

— Я почистил тебя.

— И что, много мусора? Одного самосвала хватит?

— Раз ты начал шутить, значит, много было, — за него ответил Мартин. — Тебя не слабо так шатало.

— Меня и сейчас шатает. Лучше дай руку и помоги встать.

Энди подошел к старику.

— Силы уже не те, — начал оправдываться тот. — Я сам насилу вернулся.

— Спасибо тебе. И всем спасибо. Честное слово я того не стоил, но если бы не вы…

— Ты все сделал сам, — перебил Капли Дождя. — Истинный сокол. Давай поговорим позже! Мне есть, что тебе сказать.

Он поднялся. Энди видел, как ему тяжело, но Джек собрал силы, выпрямил спину и расправил плечи.

— Повторяй за мной. Мы должны закончить обряд и развеять мандалу.

В красоте я иду,

С красотой пред собой я иду,

С красотой надо мной я иду.

Красота проявилась во всем,

Красота проявилась во всем…

Капли дождя воздавал хвалу духам, разбрасывая песок сначала на восток и юг, потом на запад и север. Обряд был завершен, когда он бросил последние горсти вверх Отцу-Небу и вниз Матери-Земле.

Энди шел назад и чувствовал себя странно. Боль не ушла, но она не беспокоила. Он просто знал, что она есть. И хорошо, что есть. Она нужна ему. Нужна, чтобы не отступить. Чтобы было за что держаться. Чтобы помнить. Он хотел бы забыть, но он хотел и помнить. Это кажется странным, ибо одно убивает другое. Противоречие, но он и сам сейчас сплошное противоречие. Он хочет жить и не хочет. Застрял на каком-то нуле, откуда текут две исключающие друг друга прямые. И нет, и да. Его тело дышало каждой клеткой, словно она была раскрыта и приветствовала жизнь. Даже мысли текли свободно и спокойно, и их было мало.

— Тебе пора бросить эти практики, — нежно сказала Джил, не спуская глаз с группы ребят метрах в тридцати впереди. — Они убьют тебя.

— Н-да, — протянул старик. — Этот поход почти добил меня. И, знаешь, что самое смешное? Он был зря.

— Зря?

— Я не смог помочь ему. Я хотел забрать его боль, но он не отдал. Он истинный птенец сокола. Решителен и безжалостен, но это оперение. Внутри очень чувствительная душа. Если уж он полетел, то убьется, но не свернет. Он не подумает о себе, когда перед ним счастье близких ему людей.

— Кого-то мне это все напоминает, — улыбнулась индеанка. — Не знаешь кого?

— Брось! — махнул рукой Капли Дождя. — У меня от хвоста три пера осталось. Какой из меня сокол?

— А чем это ты только что всю ночь занимался? Неужто чистил эти три пера? А?

— Да уж. Летать пытался, да вот только под крыльями вспотело.

— Просохнет. Я видела твои круги. Высокие и стройные, птица-сокол. Таким полетам еще поучиться надо, — а потом помолчала и добавила. — У мастера.

• Я постараюсь унять боль.

1 — Йеи — святые люди, управляющие различными аспектами жизни. Только они могут восстановить порядок во вселенной.

2 — июль.

3 — направление на юг. Шаман следует в этом направлении, чтобы оставить прошлое, как змея кожу.

4 — направление на запад. Шаман следует в этом направлении, чтобы избавиться от страха перед лицом смерти.

5 — направление на север. Шаман следует в этом направлении, чтобы обрести мудрость древних.

6 — направление на восток. Полет к солнцу и обратно к дому, во время которого выполняется кульминация жизни. Это самое трудное путешествие, на которое решаются не все шаманы.

7 — Дурман индейский.

8 — Шаман.

9 — Создание мандалы, сопровождается ритуальным песнопением — это «церемония исцеления больного ума и печального сердца».

10 — Священное круглое зеркало.

11 — Шаман.

12 — Так называемые круги шамана: гармонизирующий небесный круг; созидающий небесный круг; гармонизирующий земной круг; созидающий земной круг. Движение по ним должно приводить в гармонию все существующее вокруг. Обычно во время камлания шаман двигается по одному из кругов в зависимости от намеченной цели. В данной главе автор позволяет себе использовать все четыре круга, учитывая отсутствие видимой и конкретной болезни героя. (Констатируя недостаточное знание шаманских практик, автор попросту не смог вычленить определенные направления, необходимые в конкретном случае).

Часть 12. HOW DID YOU SURVIVE, ANDY?

12. HOW DID YOU SURVIVE, ANDY? *

Солнце дерзко выскочило из-за горизонта, уткнулось в землю наглыми лучами и раззевалось. Моментально поднялся жар, и песок раскалено поплыл. Рой съехал на обочину и остановился. Хотелось есть, хотелось пить, но в машине не оказалось ни капли и ни крошки. А что собственно удивительного? Рой есть Рой. Он вспомнил про бобы, которые готовил ему Энди. Полмира отдал бы сейчас за этих сушеных кузнечиков. Можно отдать и целый, только их все равно никто не предложит, как никто не накроет с заботой лобовое стекло, чтобы он мог выспаться. Маккена потоптался, уныло сел в машину и поехал дальше. Километрах в двадцати, кажется, есть мотель, душ, еда, туалет. Не хочется. Ничего не хочется, потому что все кажется пресным. А зачем он, собственно говоря, едет в Мексику? Вопрос возник как нельзя своевременно. Ответ последовал незамедлительно. Черт его знает, хотя, наверное, и он не знает. Можно, конечно, спросить, но есть ли смысл?

Мотель оказался самого экономного эконом-класса и соответственного аскетического наполнения. Номера «изобиловали» площадью и мебелью. Кровать, стол, табурет и нечто, отдаленно напоминающее хромой шкаф. Душевая совмещалась с туалетом и вместе с ним напоминала затерявшийся во времени раритет. Ржавчина давно облюбовала помещение и расцвела там, посеяв следы даже на изрядно посеревшем от дурной стирки полотенце. Рой кое-как помылся и тут же обнаружил, что не взял ни единой смены белья. Его измятая рубашка удачно гармонировала с обстановкой и тоже оставляла желать лучшего. Маккена отправился в кафе, уже по дороге расставшись с мыслью получить там хоть что-то и хоть как-то похожее на удовольствие. Впрочем, он не ошибся.

Чертовски хотелось спать, и это обстоятельство не оставляло выбора, поэтому Рой вернулся в номер, лег и уснул. Кое-как. Он проснулся еще более уставшим, чем прежде. Где-то за стеной навязчиво грохотала коркой мышь, было жарко и пахло пыльной сыростью… или сырой пылью, хотя без разницы. Рой чувствовал некоторое воодушевление. Он опять видел во сне Энди и даже касался его. Господи, это ощущение будет длиться вечно! Он уже давно разложил его в кучу баночек и законсервировал. Достаточно просто достать одну, и он опять чувствует, как прикасается к парню. Муза наотрез отказалась ехать в его сомнительной компании, сославшись на недомогание, и в голове Маккены было удивительно пусто. Это неплохо. Ее постоянная болтовня иногда сильно утомляет. Он еще раз принял душ, еще раз надел несвежую рубашку и поехал дальше по такой же несвежей дороге.

Путь казался длиннее раза в два по сравнению с прошлым разом. Мимо монотонно плыла гвардия вытянувшихся по стойке кактусов, и пейзаж густо изобиловал однообразием. Образ Энди постепенно сгущался в голове Роя и к вечеру заполнил собой все свободное пространство. Мальчишка улыбался откуда-то из глубины его мыслей, но снаружи все оставалось угрюмо-грустным. Промелькнувший мимо столб зацепил ниточку воспоминаний, и Рой принялся разматывать ее. Как он боялся, что случилось что-то дурное, когда в Мексике Энди не сразу взял телефон. Как кричал и обвинял того из-за страха потерять. Просто потерять. И как он мог после не открыть дверь, когда еще можно было все вернуть? Эгоизм? Зашкаливающее чувство самого себя? Странная мысль рассекла голову. Он никогда не думал ни о ком. Он привык получать. Вернее брать все, что хотел. И он брал, не взглянув на цену. И вот теперь, взяв с Энди сполна, он тащится в Мексику, пропитанный потом, усталостью и голодом. Солнце, тоже пропитанное усталостью, решило, наконец, пасть. Это случалось с ним, поэтому не вызывало удивления. Оно опускалось огромное, зловещее, перекатывающее в себе клубы раскаленной меди. Недолго переминаясь по горизонту, оно нырнуло за него и притаилось, словно плюнуло на все и ушло до срока, взболомутив чернильную муть. Она поднялась, заволокла все непролазной мглой и осталась оседать до утра. Рой гнал машину, надеясь к рассвету все-таки достигнуть побережья. Как-нибудь.

Маккена вошел в вестибюль гостиницы. Все по-прежнему, как и в прошлое его посещение. Только как-то с сердцем неуютно. Оно ерзает, словно никак не устроится поудобнее. Пока портье оформлял документы, Рой озирался по сторонам. В помещении никого, и только кажется, что сквозь пространство медленно плывет прозрачный образ парня. Маккена почти видит, как Энди двигается, рассматривая обстановку. Останавливается, любуясь огромными расписанными и состаренными под древность сосудами, как поднимает голову, разглядывая этнические предметы, развешанные по стенам, касается ладонью тканых покрывал на диванах. Мальчик из-под моста… Его незрелый ангел… Человек… Человечек… В номере тоже все по-старому. Даже пахнет так же, только отчаяние отчетливее. Там, дома, в студии слишком много плоскостей, срезов воспоминаний. Они накладываются друг на друга, смазывая изображение, и оно течет искажаясь. Здесь — наоборот. Плоскости не касаются друг друга, кристаллизуя редкие моменты. Они проявляются четко в декорациях интерьера. Внутренние картинки, сложенные стопкой в сердце начинают вибрировать в унисон, рождая в мозгу объемные голограммы.

Я привык быть ангелом. Осталось мало времени. Он словно умирает во мне, а я не хочу его отпускать. Рой, он мне нужен! И мне, Энди. Ты даже представить не можешь, как он мне нужен! Маккена почти заскулил. Повернулся на бок, поджал колени, словно его скрутил болевой спазм. Так странно. Парень словно чувствовал будущее. Он говорил о съемках, не понимая, что говорит о своей жизни. Терраса. Двадцать второй этаж. Энди сидит на парапете, обхватив колени руками. Сзади, в бесконечности парят силуэты небоскребов, а он улыбается, и за спиной сложены хулиганские крылья. Рой вдруг отчетливо вспомнил, что тогда подумал именно об этом. Чистый, едва коснувшийся чувственной любви, сидит себе на перилах, и в глазах плещется утомленное солнце. Мальчишка болтает ногой, а у Маккены обрывается сердце. Высоко. Слишком. Даже для ангела. Персиковая юношеская кожа, на щеках легкий румянец… Как редко он проступал на бледном лице. Рой касается этой кожи ладонью, а она теплая. Земная. Мнет под собой худощавое тело, ввергая все глубже и глубже в порок. Оно податливое, но в нем решимость, ибо он ангел, уже вкусивший запретного «нельзя». Я был неправ. Кожа содрана о песок. Ему больно. Воспаление различимо даже при выключенном свете, но он опускается, целуя Роя от ягодицы к колену, потому что любит. Не умеет по-другому любить. Точки возбуждения. Маккена забывает обо всем, ведется, потому что «хочу». Неважно, насколько это болезненно для парня. Раз хочу, значит беру. Монотонная линия на осциллографе. Воспаленная кожа, покрытая коркой болячки во всю грудь, на лице и от плеча к запястью. Хотел, значит взял. Взял! Неважно, что там чувствовал Энди. Рой скулит. Рвет жилы. Только теперь уже никому неважно, что он чувствует сейчас. Нитка с камнями, связанная узлом. Двадцать одна бусина. Несколько штук потеряны, как потеряны друг для друга люди. Ни один из них теперь не знает, насколько болезненно это чувствует другой.

Маккена маялся около часа, пока, наконец, не затих. Наверное, он уснул. Поверхностный сон тонкой оболочкой, потому что сквозь него все болит и бурлит в глубине. Нескончаемая возня мыслей тянет нитки из колтуна воспоминаний. Они цепляются, застревают. Это не шелк. Шершавая бичева, лишенная эластичности.

Он очнулся, не зная, сколько времени проспал. Нащупал телефон и взглянул на дисплей. Выключен. Выключен? Понял, что не разговаривал ни с кем полутора суток. Стив. Роя прошиб пот. Как он мог не подумать? Впрочем, разве он когда-нибудь думал? Маккена включил телефон. Три тысячи неотвеченных вызовов. Три тысячи вызовов от Шона. Раз в двадцать минут…

— Стив, — Рой едва успел произнести его имя.

— Ты жив?! Слава богу! Все нормально?! Что случилось?! Почему ты не брал телефон?! — голос Шона почти срывался.

— Стив. Прости, я не подумал…

— Что-о-о?

— Знаю, я изрядная сволочь. Я последний гад. Ты в праве плюнуть мне в лицо…

— Рой, ты где? — с нескрываемой опаской и очень тихо спросил Стив.

— Понимаешь…

— Где ты?! Мать твою! Я чуть с ума не сошел!

— В Мексике.

Повисла пауза, но Маккена чувствовал, что она нужна шквальной волне гнева, чтобы собраться и выплеснуться всей громадной массой негодования.

— Ты в Мексике, — словно успокаивая себя, протянул Шон. — Ну конечно. Странно было бы, если бы тебя там не было. Все верно. Мне следовало догадаться. Где еще тебе быть? Мексика. Чудесно. Только скажи мне, пожалуйста, дорогой мой Гейл Маккена… Я почти похоронил тебя! Я чуть не свихнулся! Я не спал ни минуты! Хотя, какое тебе до этого дело?! Ты в Мексике! Отлично! Только причем здесь я?! Причем здесь Ольга?! Ты, недоношенный кусок дерьма! Ты, последняя тварь на свете! Господи! Как я тебя ненавижу!

Рой молча слушал монолог друга, нервно кусая губы, но, казалось, в Шоне вскрылся невиданный по глубине пласт гнева. Он сыпал упреки, обвинял, проклинал. Он составлял эпитеты из неподходящих друг другу слов, но суть не менялась, и оставалось очевидным, он просто переволновался. В тот момент, когда Стив почти захлебнулся, Рой произнес:

— Я все это знаю, но знаю и то, что люблю тебя. И еще я знаю, что ты все равно простишь меня, потому что тоже любишь.

— Я тебя ненавижу, — выдавил Стив.

— У тебя нет выбора, — перебил Маккена.

— У меня нет выбора. Нет у меня выбора. А он у меня хоть когда-нибудь был, этот твой гребанный выбор?! Чего у меня нет?! Ты вообще нормальный?!

— У тебя нет выбора, — повторил Рой, — потому что до тех пор, пока ты не простишь меня, я буду стоять у тебя под окнами и орать на весь мир, что люблю тебя.

— Иди ты к черту! — крикнул Стив и бросил трубку.

— Иду, — согласился Маккена и улыбнулся. — Прямо сейчас и иду.

Он действительно шел к черту, и если это не так, пусть кто-нибудь рискнет опровергнуть. На рынке многолюдно. Вечный маятник торговли раскачивается монотонно и предсказуемо. Чертова жара! Клубится пыльной дорогой в ад. Чертово столпотворение! Метисы, мулаты, негры, белые жарятся на раскаленной сковородке асфальта. Всюду царит шум, гам, вонь и суета. Рыба, овощи, поделки, одежда… все кипит в адском вареве базарного котла. Тучи мух, слепней и прочей крылатой нечисти кишат приправой к этой вязкой массе, но старухи нет. Нигде. Маккена обошел рынок несколько раз, но так и не нашел подслеповатую индеанку. Если сказать, что он был разочарован, это вообще не произнести ни единого звука. Он был почти сломлен. Этого не может быть, просто потому что не может быть! Она — его связь. Паутинная нить. Энди! Нет! Только не это! Что угодно, только не это! Пожалуйста! .. Где ты, чертова ведьма?! Всплыви из своего адова болота! Появись! Дай мне ответ! У Роя мутнеет в глазах. От жары. От отчаяния. От…

Он обошел рынок еще раз. Старухи нет. Странное ощущения ляпами по коже. То ли жжет, то ли холодит, но волоски дыбом. Словно кто-то наблюдает, считывая информацию с чипа его жизни.

Что-то непреодолимо тянет куда-то. Шесты. Точно. Шесты. Рой удивился. Его никогда не возбуждали танцы на пилонах. Разве, что Стив, но Стив возбуждал всегда. Шест лишь категория определенного вожделения. А еще Энди. Маккена видел только запись. Даже на съемке пилон не просто категория определенного вожделения, а категория сумасшедшего возбуждения. Рой отправился на соседнюю площадь. Макушки пилонов видны издалека. Четыре столба на растяжках. Ты бу-у-удешь меня хотеть. Я заставлю тебя… Мальчишка улыбается, дразня языком, а сам вьется, обнимая. Далекие слова приходят внезапно, но такие объемные.

— А если промахнутся?

— Тогда не повезло.

— Нет. Мне это уже совсем не нравится. Травмы, ожоги, вероятность переломать все кости…

— Это мне, а тебе вместо этого самое лучшее. Разве не честно? К тому же, если я промахнусь, ты получишь гарантию, что я никуда не денусь.

Ты промахнулся, Энди, но что стоят гарантии? Сознание Роя распухло. Давит. Еще как промахнулся, Энди! Кадры памяти, словно вспышки далекой канонады. Мгновенные. Быстрые. «Во всяком случае, — такой знакомый голос, — если со мной что-то случится, ты хотя бы увидишь то, чего лишишься. Я еще не профи, но, Рой, сделай скидку».

Рой подошел ближе. Мальчишки на шестах. Толпа восхищенных зевак. Палка как палка. Кусок металлической трубы. Но нет. Китайский пилон. Энди объяснял. И откуда у этой арматурины притяжение такое, что Энди прилип к ней мечтами? И Стив прилип. Потому что не ты! Слова картечью из дробовика. Маккена заворожено наблюдал около часа. Он впервые смотрел на это своим знаменитым взглядом. Взглядом творца. Увлеченность. Ноющее, сосущее чувство, которое выше сопротивления. Это та жизнь, которая зовом крови, плоти, души кипит в тебе, и ты хочешь. Вопреки всему. Вопреки рассудку и здравому смыслу. Ты — творец, и ты безумен. Заражен. Опьянен. Ты — зомбированный наркоман, и тебе нужна следующая доза. А потом еще и еще. И Энди был опьянен, обкурен, обдолбан этой идеей. Стив заразил его. Рой не помнил, когда тот вампиром надкусил мальчишке вену, впрыснув туда этот яд. Маккена заметил лишь тогда, когда он распространился, перемешался с кровью и взыграл.

— Трудно это? — спросил Рой, опуская пожертвование в горшочек.

— С какой целью интересуешься? Хочешь попробовать? — нагло улыбнулся мальчишка-танцор.

— Не уверен.

— Не поздно, папаша? — вступил второй мальчишка.

— Хотя, — Маккену явно оскорблял тон парня, — почему бы и нет.

— Ну, давай. Иди.

Рой подошел к пилону. Коснулся ладонью. Не такой, как в студии или у Стива. Толстый. Шершавый. Обмотанный по спирали нескользящей лентой. Маккена погладил шест. Сжал пальцами. Вот она мечта Энди. И мало в ней эротики до тех пор, пока не вложишь душу.

— А если промахнутся?

— Тогда не повезло.

— Нет. Мне это уже совсем не нравится. Травмы, ожоги, вероятность переломать все кости…

— Это мне, а тебе вместо этого самое лучшее. Разве не честно? К тому же, если я промахнусь, ты получишь гарантию, что я никуда не денусь, — слова вспоминаются ощутимо, словно только что сошли с губ. Сошли, но не растворились еще…

Выходит, Рой сам этот шест, с которого соскользнул Энди. Сорвался. И разбился. На пилоне страховка не предусмотрена, и у него ее не было…

— Ну, с чего начнем? — голос танцора вырвал Маккену из воспоминаний.

— Наверное, мне уже поздно. Ты прав.

— Зря. Умереть в постели ты успеешь всегда.

— Почему вы это делаете? — спросил Рой.

— Риск. Адреналин. В конце концов, это просто здорово.

— А травмы?

— А что травмы? Оно того стоит.

— Понятно. Ну, что ж. Удачи.

Уже вдогонку мальчишка крикнул:

— Если все же решишься, приходи! Не пожалеешь!

Маккена еще раз обошел рынок и вернулся в гостиницу.

— Стив, — проскулил он, услышав в телефоне голос друга. — Я ходил к черту, только не нашел его.

— Рой, даже если бы ты нашел, меня это не интересует. Так что, извини. Я существую параллельно, и мне плевать на все твои изыскания.

— Я был неправ.

— Да ладно?! Ты перегрелся что ли?! Услышать такое от тебя — редкостная удача! Я счастливец! Но, знаешь что?! Заниматься поиском пропавших людей — не моя специальность! Тем более в таких количествах! Поэтому, я продолжу искать Энди, а о тебе начну беспокоиться только в случае обнаружения твоего трупа! Хорошо?! И кстати, если это случится, не забудь оставить при себе предсмертную записку, чтобы я не ломал голову, что с тобой приключилось!

— Стив. Прости.

— Уже! И привези Ольге подарок. Честное слово, она не заслужила таких переживаний.

Рой пытался что-то ответить, но Шон положил трубку.

Вечерело. Вода в море мрачнела, как и настроение Маккены. Бутылка текилы заканчивалась, и все выглядело бесперспективно. Рой сидел на песке, тупо уставившись на причал. Ангела не было, как не было и ничего в этом мире. Во всяком случае, так ему казалось. Причал безразлично тонул в подступающем мраке, и Рой чувствовал одиночество. Оно монотонно грызло его внутри, кусая за болезненные места. Маккена запустил пустую бутылку в воду и отправился за следующей. Он почти не помнил, куда и как, потому что нашел себя лишь к середине следующего дня и не в лучшем состоянии. Да и не в лучшем месте. Не больше, не меньше, как в полицейском участке. Он сидел на полу, пристегнутый наручниками к решетке. Вокруг него как обезьянки в контрабандной клетке, застрявшей на таможне, находились еще человек десять. Рой с трудом разлепил глаза и огляделся. Общество выглядело колоритно. Даже очень. Вернее, слишком. Маккена ощупал себя. Документов, как и денег при нем не обнаружилось, зато изрядно болели ребра и надкостницы. Да и на голове ощущались несколько горячих вспухших очагов. А еще он почему-то был босиком и без ремня. Окружающее общество, состоящее в основном из особей местного разлива, поглядывало на него странно. Маккена заволновался. Конечно, стоило тащиться в такую даль, чтобы осмотреть изнутри столь великую местную достопримечательность. Один из арестантов вызывал у Маккены особую озабоченность. Его взгляд напоминал взгляд недельно-постящегося каннибала, и он то и дело цыкал языком, оголяя зубы, покрытые нездоровым красным налетом. Рой явно забавлял его, и тот постоянно демонстрировал жесты невнятного содержания. В сознании Маккены всплыла странная ассоциация. Австралопитек. Рой не знал, кто это и к какой земной эре относится, но сосед навязчиво напоминал ему именно это нечто. Наконец этот питек открыл рот и что-то сплюнул в ладонь. Боже мой! Цепочка, подаренная Энди. Маккена взвыл, рванулся, но наручник не позволил достать вора. Сознание Роя похолодело. В камере поднялся хохот, посыпались ставки. Обидчик радовался. Ему льстило всеобщее внимание, и он заводился все больше, дразня Маккену украшением. Рой бесновался. Еще никогда в жизни он не испытывал такого унижения. Питек приближался к нему на безопасное расстояние, но достаточно близкое, чтобы чувствовалось его зловонное дыхание, раскачивал перед глазами цепочку, издавая при этом какие-то первобытные внутриутробные звуки. Рой почти чувствовал себя съедобной зверюгой, попавшей в западню. Он начал выть, но это лишь раззадоривало обидчика. Сорвись Рой с цепи, он, пожалуй, разорвал бы это чудовище в клочья и не успокоился, пока не размазал бы тонким ровным слоем по камере. Маккена не чувствовал побоев, следуя лишь за слепым отчаянием. Хохот постепенно перерастал в рев. Наверное, если бы Рою удалось отнять украшение, он проглотил бы его в тот же миг лишь бы сохранить. Неизвестно, сколько еще продолжалось бы веселье, если бы все не услышали грозный окрик.

Увесистый сержант с электошокером в руках производил довольно внушительное впечатление. Он выкрикивал устрашающие фразы на какой-то смеси языков, то и дело потрясая оружием. Мгновенно оценив ситуацию, он вызвал подмогу, и в камере стало девственно тихо. Рой слышал удары собственного сердца, неравномерно захлебывавшегося в конвульсиях. Охранник снял наручники, и Маккену вывели в соседнюю комнату. Проходя мимо зеркала, он не узнал собственного отражения. Такой же австралопитек, только чуть лучше сохранившийся. Минут через пятнадцать он уже знал, что вчера дебоширил на площади, полез в драку с полицейским, потом бесновался в камере, в результате чего и был пристегнут наручниками. Далее ему сообщили, что на него наложен штраф в определенной сумме, и он может быть свободен после его погашения. Сержант мило улыбался, хотя сквозь улыбку непрекрыто сквозила ненависть. Рой тоже обнаружил в себе изрядную долю ненависти, так что они были квиты. Маккену мурыжили в кабинете около часа и, наверное, продолжили бы еще дольше, если бы он вдруг не повернул ситуацию в свою сторону. То обстоятельство, что сержант был при исполнении, приобрело вдруг лишь номинальный характер, выдавив на передний план увесистый меркантильный приоритет. В таких случаях закон может и подождать, а заодно и зевнуть, на минутку прикрыв при этом глаза. В общем сержанта заинтересовало предложение прилично заработать, не прикладывая к этому особых усилий. Возвращение цепочки с кулоном в виде фигурки тянуло за собой приличный интерес. Сержант воодушевился, и у австралопитека не осталось ни единого шанса удержать ее у себя. Даже, если бы ему в голову пришла несчастливая мысль проглотить украшение, полицейский непременно изыскал бы способ извлечь ее.

Измотанный, избитый и воняющий помоями Рой вернулся в номер. Настроение его было убито, и он испытывал приступы подступающего непреодолимого омерзения. Он вызвал хостес, наградил его поручением купить ему смену одежды, отстегнул чаевые и отправился в душ. Существо, которое отразилось в зеркале, вызвало у него жалость. Помятый, опухший, грязный, с сияющими синяками, он напоминал себе самому недавнего соседа по клетке. Некогда гордый, независимый и креативный, сейчас он без труда мог бы слиться с толпой обесцвеченных уставших бродяг. Он стоял под струей воды и неистово тер мылом разорванную цепочку, словно пытался отмыть ее от густой жизненной грязи. Потом он пытался отмыть себя, но никак не мог вычистить глубокие внутренние закоулки собственного существа. Ему было больно и нестерпимо досадно. Унижение. Он сполна окунулся в самый глубокий его омут. Его свободная личность с зашкаливающим самомнением была изуродована грубым вторжением… грубым вторжением… Оказывается - это очень просто растоптать достоинство другого человека. Теперь он испытал это на себе.

— Как же ты выжил, Энди? — подумал Рой, до побеления сжимая в ладони дорогую вещицу.

— Я не выжил, Рой. Мне просто повезло не умереть, — его сознание считало ответ. Наверное, так он подумал сам, только не сразу понял это.

— Я изуродовал твою жизнь.

— Не страшно. Хуже с душой. Жизнь ничего не стоит, когда мертва душа…

— Но…

— Я отдал тебе и жизнь, и душу, и тело. Ты сам отказался. Какое тебе теперь дело, что со всем этим происходит? Тебя же не волнуют помои, которые ты вычищаешь из своего дома. Не должно волновать и это. Забудь. Я — прошлое…

— Это не так. Прошу, вернись домой.

— У меня нет дома. Ты забрал его. Ты забрал все, так что я теперь налегке.

— Нет! Энди, нет! — Рой вскочил от собственного крика.

В дверь настоятельно стучали. Хостес принес одежду. Маккена развернул упаковку. Как все просто. Беспредельно элементарно. Деньги. Они решают так много. А когда их нет? А вместе с ними нет белья и носков? А еще еды и лекарств? Когда нет ничего? Рой развернул ладони и уставился на них. Тупо. Ничего. Он держал сейчас это «ничего» в руках и чувствовал, какое оно тяжелое. Тонна? Две? Оно жгло тяжестью кожу, и ее покалывало. Как ты выжил, Энди? Как это «ничего» не раздавило тебя? Как смог ты так далеко добраться? Что ты чувствовал под этим «ничего», когда у тебя только апрель, промокшая грязная одежда и то, что, может быть, еще оставалось в желудке? Где ты, проклятая ведьма?! Я найду тебя! Пусть мне придется перерыть всю Мексику! Пусть я сдохну в этих раскопках! Я найду тебя! Чувство унижения и отчаяния катились в нем в противофазе. Сталкивались, рождая взрывы удушья. Я найду тебя, одноглазая смерть!

Рынок живет своими законами. День изо дня. Столетие из столетия. Вечность из вечности. Товар — деньги. Деньги — товар. Здесь продается все. Жизнь. Смерть. Красота. Уродство. Торговцы липнут, потрясая добром, и Рой уже облапан с головы до ног, но ему все равно. Мозг плавится в полуденном жару. Пережаренные мысли углами карябают черепную коробку. Хочется не думать. Не получается. Мысли застревают, словно сухой кусок в горле, и Рой думает. Вяло. Медленно. Почти из последних сил. Ноет разбитое почерневшее колено. Маккене едва удается наступить на ногу, как в суставе взрывается очередная бомба, начиненная иглами дикобраза.

— Зачем ты ищешь меня? — скрипучий голос гвоздит к месту.

Рой как коллекционный жук. Разве что и может, так это попытаться повернуться вокруг невидимой булавки, но и это трудно. По спине бегут мурашки. Он чувствует, она смотрит. Оборачивается. Старуха. У него нет слов. Ни одного. Они трусливо спрятались куда-то, и ему нечего сказать.

— Зачем ты ищешь меня? — повторяет женщина.

— Почему он?

Как много букв! Каждый звук протискивается сквозь спазм, оставляя в горле широкие разодранные полосы.

— Иди за мной, — говорит индеанка, отворачиваясь и направляясь куда-то.

Рой тащится следом, но она ни разу не останавливается, чтобы посмотреть, идет ли он. Хозяин дал команду, и он как пес следует за ним. Они проходят рынок, площадь, сворачивают в узкий переулок, минуют его. Потом еще один, но Маккена не помнит, куда и как идет. Он заворожено прилип взглядом к черной длинной юбке, расшитой яркой геометрической канвой. Наконец старуха сворачивает в какую-то щель, являвшуюся входом. Рой оглядывается. Небольшое помещение, густо сдобренное лишением мебели и уюта, выглядит сестрой-близнецом индеанки. Оно тоже подслеповато, старо и цветасто.

— Что ты хочешь знать? — спросила женщина, протягивая какую-то плошку с водой.

— Почему он?

— Дай мне бусы, — попросила она, и Рою стало жутко. Откуда она знает, что они при нем?

Старуха долго разглядывала связку, подносила к носу и нюхала.

— Мается, — проскрипела она. — Красный, черный и белый. Нет жизни. Нет смерти…

— Что ты бормочешь? — не выдержал Маккена.

— Нет трех камней…

— Я не нашел их.

— И не найдешь. Ты дал жизнь, но забрал смерть. Ты не дал смерть, но забрал жизнь…

— Я дам тебе денег. Исправь это!

— Не могу. Я говорила тебе, но ты не послушал…

— Как я мог оттолкнуть его, если так любил?!

— Что же ты хочешь теперь? Выбор сделан. Ты сам положил на его весы камень.

— Скажи хотя бы, жив ли он? — Рой обреченно опустил руки.

Старуха еще раз поднесла бусы к лицу, и громко вдохнула воздух.

— Мается. Ой, как мается, но я чую реку смерти и гнев Миктлантекутли. Жатва прервана. Закон нарушен. Гневить духов опасно. Это юноша выкрал то, что не принадлежало ему. Твою жизнь, хотя ты жертвовал ее добровольно. Это сладкая жертва. Бог смерти не прощает такого. Он позволил тебе выкупить свою жизнь, и ты заплатил за это его жизнью. Он должен был ответить, и он ответил, но есть кто-то, кто прервал эту жертву.

— Кто?

— Не знаю.

— Проси, что хочешь, только скажи.

— Его путь закрыт от меня. Дай мне свое тело, и я пройду этот путь.

— Тело? Как я дам тебе тело?! Бред какой-то!

— Я войду и буду смотреть глазами твоего сердца, ибо оно всегда найдет путь. Сердце не знает сна и покоя. Смотри сердцем, и ты не ошибешься.

— Черт! Час от часу не легче! Я не уверен! Что-то это не то!

Старуха не стала спорить, лишь молча протянула назад бусы.

— Уходи. Больше я не могу сделать для тебя ничего.

— Постой! Тебе-то зачем это?! Зачем ты вообще дала эти проклятые бусы?! Зачем влезла в нашу жизнь?!

— Выбор не мой. Он тоже влез в твою жизнь. Почему не спрашиваешь зачем?

— Бред какой-то!

— Не я тебя искала, и не я рвала эти бусы. Ты. Не мне нужен ответ. Тебе. Не мое сердце кровоточит. Твое.

Она говорила, резко отделяя друг от друга слова, и каждое ложилось внутри Роя весом гранитной плиты.

— Ладно. Надеюсь, если я сдохну, твой Микликутли…

— Миктлантекутли.

— А, без разницы! Надеюсь, он, наконец, удовлетворится.

— Уважай духов. Не они идут к тебе. Ты к ним.

— Они, по-моему, достаточно уже здесь наследили!

Старуха указала Рою на стул и подошла со спины. Он почувствовал, как на темя легли ледяные клещи. Они потянули голову назад, и он увидел над собой лицо колдуньи. Маккена не помнил ничего более безобразного. Даже австралопитек показался бы ему привлекательнее. Приплюснутый крючкообразный нос с бездонными дырами ноздрей, которые без сомнения являлись щелями, ведущими в ад. При вдохе они расширялись, заставляя шевелиться частокол волосков, и Рою казалось, что его вот-вот засосет через них. В глазах начало темнеть, и старуха преобразовывалась в бесформенную субстанцию. Он чувствовал, как эта субстанция проникает в него через нос и протискивается внутрь. Холод опускался по телу, постепенно заполняя его до отказа. Прошло какое-то время, Маккена открыл глаза и ужаснулся. Мир состоял из субстанций. Картинки, звуки, запахи — все превратилось в эти субстанции. Одни из них двигались, другие оставались неподвижными. Рой едва мог осознать, что теперь видит все в другом измерении. То ли тепловом, то ли энергетическом, он не понимал, но это был его мир, записанный на чужеродный носитель. Иносущный режиссер внедрил его в свое болезненное воображение, и он вынужден теперь в нем существовать. Он словно просматривал негативы на пленке, только они были цветные и от этого еще более странные. Вскоре Рой заметил, что движется вдоль размазанной полупрозрачной полосы. Вернее не он. Нет, ну он, конечно, только пропитанный вязкой массой, которая одновременно и отдельно, и совместно с ним тоже двигалась вдоль полосы. Его стало двое. Не два, а именно двое, и это «двое» было теперь им одним.

— Что это? — как будто спросил он, но голос напомнил звучание старой виниловой пластинки, крутящейся на слишком низкой скорости.

— Запах, — так же мысленно и растянуто ответил как бы он сам внутри себя.

— Запах? Чей?

— Его жизни.

Рой присмотрелся. Сомнений не было. Он сошел с ума. Мысль показалась здравой. До определенного уровня. Если он осознает, что сошел с ума, значит, это не так. А как? Шизофрения? Раздвоение сознания? Он почти поставил себе диагноз. Хотя нет. Это, кажется, гораздо хуже. Как можно видеть запах? Это почти то же самое, что слышать цвет. Наверное, ему уже не помочь. Жаль. Молодой, вроде бы, еще. Надо было меньше пить. Что там от пьянства? Цирроз печени? У него явный цирроз мозга. Последняя стадия. Крайняя. Как бы там ни было, но он продолжает перемещаться вдоль туманной полосы, впереди которой движется неясный расплывчатый силуэт. Медленно. Тяжело. Рой не знает, откуда, но он чувствует это. Через какое-то время становится заметно, что полоса неоднородная, а состоящая из разноцветных штрихов. Тона приглушенные и странные. В природе похожих нет. Во всяком случае, он таких не видел. Маккена решил, что у него болезненный бред. Этого и следовало ожидать. Особое видение художника, когда он раскладывает мир на тонкие пласты, чтобы после явить в идеальной гармонии. Первый раз ему непреодолимо захотелось ничего не раскладывать, но увы… все обходилось без его желания.

— Что это за полосы? — спросил Рой то ли себя, то ли кого-то еще.

Ответ всплыл, как бы сам собой.

Белый. Он был даже не белый, а с какой-то внутренней желтизной, и словно все это смешано с молоком. Белый — это Энди. Мальчик только начал жить и не успел еще впитать тонны жизненной пыли.

Широкие мазки бурой краски. Она похожа на засохшую кровь, выцветшую на солнце.

— Что это?

— Боль его тела. Физические страдания. Тело смято. Разбито и терпит страшные муки. Он очень болен, и эта бурая краска то, что он чувствует.

Маккена всматривается в силуэт. Сквозь мазут проступают разорванные серебристые пятна. Они как разводы жира в воде. Только контуры изломаны. Соединяются краями, расходясь в других местах, потом наоборот. Эти пятна никак не могут соединиться в единое. Так и плавают, притягиваясь и отталкиваясь друг от друга. Душа. Каждое пятно словно покрыто оболочкой. Темно-серой. Как мокрый асфальт, только еще темнее. Это тоже боль. Боль души. Она сковывает ее. Сжимает, поглощая собой. Замещает, пуская метастазы. Рою не по себе. Энди чистый. Светлый. С серебристой душой. Ангел во плоти. Порочный не по воле. Падший. Сломанные крылья. Скомканная душа. Человек. Человечек. Маккена видит, как собираются тяжелые капли, становясь густо-стального цвета. Срываются. Падают. Дробятся, и он идет, наступая на них. Они повсюду. Как расплавленные шарики металла. Душа, разбитая вдрызг, словно ее взорвали, и она разлетелась мелкодисперсной пылью, и теперь исчезает, опадая кусками.

Рой смотрит на силуэт впереди, а он еще тоньше, еще прозрачнее. Он едва различим. Светлые тона разбавлены. Размыты. Их словно поглотили этот бурый и темно-серый. Боль. Повсюду. Словно все состоит из нее.

— Боже мой, Энди! Как же ты выжил?!

— Я не выжил, Рой. Мне больно. Очень, но это даже хорошо. Я даже рад. Так я могу понять, что хотя бы попытался любить кого-то. Не все так плохо. Так я хотя бы знаю, что способен любить, а это много. Я благодарен…

— Где ты, Энди?! Где?!

— В прошлом, Рой. Оно мое, потому что никто не может изменить его…

Слова тают, становясь такими же прозрачными, как и силуэт. Они несут в себе влагу и свежесть. Как после дождя.

— Что происходит?! — Маккена кричит внутри самого себя. Он не владеет голосом, и слова неподвластны ему, но он кричит. Чувствует, что кричит.

Рой зажмуривает глаза. Впереди хлопок и вспышка. Словно кто-то пустил петарду, но она ушла, так и не взорвавшись. Пошла по спирали, раскручиваясь воронкой, и исчезла. А дальше темнота. Кромешная. И очень тихо. Много тише, чем в жизни.

— Что это?! Что происходит?!

— Это смерть.

Слова одновременно взрываются во всех клетках, и почти слышно, как лопаются их оболочки.

— Стой! Нет! Верни все назад!

— Зачем? Ничего нельзя изменить.

Рой хочет броситься, чтобы остановить петарду, но не может. Он лишь зритель. Без тела. Без воли. Мир прошлого за стеклом. Запаян в прозрачную колбу. Как ни царапай ее ногтями, как ни старайся впиться зубами, он останется незыблемым и недоступным.

— Не дергайся, — шепчет кто-то. — Я остановлю для тебя мгновения.

Пленка прошлого. Кадры. Быстрые. Миллиардные доли секунды. Взбесившаяся створка на объективе кинопроектора. Щелкает, словно срубает время наточенным ножом.

Машина скорой помощи резко останавливается. Хлопают двери. Энди лежит головой на коленях женщины…

У парня судороги. Его трясет. Он распахивает безумные глаза, а после вновь проваливается в небытие…

Мелкий дождь сыплет на лицо муку, а мальчишка задыхается. Поверхностное хриплое дыхание, кашель, изо рта брызги сукровицы. Умирает. Тяжело и медленно…

Пульс падает! Сердце не прослушивается! Он уходит! ..

На три — разряд! Раз! Два! Три! Разряд! ..

Тело вскидывается и безвольно падает вниз…

Блядь! Еще! Раз! Два! Три! Разряд! Сокращений нет! ..

Время?! Три пятнадцать! Смерть! ..

Темнота. Вакуум. Нет ничего. Ни времени, ни пространства, ни измерений. И в этой пустоте заевшее сердце. Нет, не сердце. Насос, потому что Рой больше ничего не чувствует. Ощущает только, как открываются и закрываются клапаны, протягивая сквозь себя взбродившую кровяную субстанцию.

Секунды оборачиваются по кругу. Время словно клубится, проходя одни и те же витки. Легкое дуновение касается лица. Оно не сильнее чем было бы от падения пухового пера. Нечто, похожее на облако, плавно скользит вниз, осыпаясь серебристым мерцанием. Искорки вспыхивают, гаснут, рождая новые. Т-ш-ш. Так возвращается душа. Легкая-легкая. Почти невесомая. Т-ш-ш…

— Он вернулся?

— Да-а-а, — звук тоже легкий. Такой, чтобы не нарушить движение мерцающего облака. Чтобы не спугнуть. Не сдуть его. — Смотри-и-и….

Слабая жизнь. Ободранная и лишенная оболочек. Трепетная. Уязвимая еще. Она как туман. Бестелесная и прозрачная… Пульсирует тонкой жилкой.

Рой опять следует вдоль полосы. Только она теперь ниже. Чуть достигает высоты голени. И в ней опять те же странные штрихи. Только гуще и тяжелее. Они не дают ей подняться. Давят. Маккена движется почти на ощупь. Полоса тает, исчезает, едва осязаемо появляясь впереди. Теперь это чуть заметные туманные штрихи. Я не выжил, Рой.

Вдруг что-то возникает на пути. Оно не твердое, не мягкое, не холодное, не горячее. Оно есть, и это все его характеристики. Полоса проходит сквозь него, словно сквозь пустоту. Словно его нет. Маккена не может, потому что оно есть.

— Пропусти! — это уже не его голос, хотя и рождается из его нутра.

— Нет!

— Как же ты выжил, Энди?

— Я не выжил, Рой…

Мальчишка вскочил. Испарина проступает сквозь кожу. Выдавливается, как мясо из мясорубки. Амплитуда сердца колотится от темени к ступням. Оно бьется неравномерно. Мечется испуганным зверем. Сквозь его удары парень слышит в гостиной какой-то шум. Наверное, опрокинулся стул, и кто-то тревожно разговаривает.

— Вставай, Энди! — задыхаясь, просит Капли Дождя. — Скорее! Прошу тебя!

— Что случилось? — недоумевает мальчишка.

— Все потом! Скорее! Времени нет совсем! Как я не видел раньше?!

Энди втискивается в джинсы.

— Оставь все! — срывающимся голосом торопит Джек. — Тебе не нужно ничего!

Он хватает парня за руку и тянет.

— Прошу тебя, скорее!

Внутри закипает какой-то коктейль. Осадок недавнего сна, замешанный на взрывах иррационального страха, всеобщая паника, толчки болтающегося по искаженной сфере сердца, все перемешивается и выплескивается как из трясущегося сосуда без крышки. От дома шамана навстречу бежит задыхающаяся Джил. Ноги подводят ее, но она не обращает внимания, протягивая Джеку бубен и какой-то мешок.

— Надеюсь, все правильно! — она кричит вдогонку, но у старика уже нет сил ответить. Он лишь поднимает руку в знак благодарности.

— Поспеши, Энди! — шепчет шаман. — Ветер ночи умирает! Утренний тонкий и слабый! Он не поднимет тебя!

— Ничего не понимаю! — пытается что-то спросить мальчишка.

— Нет времени! Потом!

Траву еще не косили, и на лугу она высокая. По пояс. Предрассветный туман стелется покрывалом поверх макушек. Ночь испаряется и тоньшает. Джек остановился, наклонился, опершись ладонями о колени.

— Стар я, — шепчет старик, и из груди вырывается хрип.

— Что случилось? Объясни мне, наконец, — настаивает Энди.

— Посланник духа смерти… Близко. Слышу. Его запах… Ничего не спрашивай больше. Все потом. После. Дай мне бубенцы. Там в мешке и помоги застегнуть на щиколотках. У меня в глазах темно. Того и гляди, завалюсь.

Энди молча повинуется, помогая старику. Тот достает какие-то горшочки с краской, обмакивает пальцы и наносит поперек лица черные и белые полосы. Широкая и темная ложится от виска к виску, обрамляясь более узкими белыми. Вторая спускается ото лба через нос, губы и шею и теряется на груди. Чуть ниже появляется разорванный снизу конус, перечеркнутый поперечиной с загнутыми вниз концами. Джек выпрямляется, поднимает к небу руки и что-то кричит. Древний язык навахо. Шаман призывает духов. Он скрещивает руки над головой ладонями к небу, а после разводит, словно натягивая на себя невидимый пузырь. Наклоняется, обнюхивая траву и вытягивает перед собой одну руку, оборачиваясь и описывая ею широкий круг. Трава клонится под невидимым ветром, образуя вокруг мужчин широкую воронку. Везде так тихо, что ее шелест слышится обостренно. Старик замирает, окидывая взглядом окрестность, вновь принюхивается и словно ждет чего-то. Он описывает рукой еще один круг, выслушивая шелест, и после ощупывает ладонью воздух. Проходят минуты, и он легко топает ногой, лишь приподняв пятку, и звон бубенчиков на браслете разносится по округе.

— Подойди, — Капли Дождя. — Только тихо. Дай мне краски.

— Что все это значит?

— Т-с-с.

Шаман спешит. Обмакивает пальцы в краску, быстро наносит на тело Энди похожий рисунок… Вдруг он резко оборачивается, выставляя перед собой ладонь, и начинает танцевать. Он напоминает птицу, двигаясь на согнутых ногах и широко разведя руки. Звуки его голоса усиливаются, как усиливается и звон бубенцов. Энди постепенно начинает понимать, что с ним тоже что-то происходит. Это что-то становится сильнее его воли и уже диктует свою. Внутри собирается комок, висящий на многочисленных растяжках. По каждой из них как по трубе под давлением к центру что-то движется. Мальчишка не замечал, что его трясет, словно реактивный самолет, в турбину которого попала вода. Он не почувствовал, когда упал, словно кто-то одним рывком скосил его как стебель. Он, наверное, даже потерял сознание, исторгаясь нечеловеческим вскриком. Все идет кругом. Поднимается ветер, взметнувший к небу клубы пыли. Капли Дождя продолжает танцевать, неистово ударяя в бубен и сотрясая обезумевшие погремушки. На предрассветном светлеющем небе сгущаются тучи, словно он повернул время вспять, но шаман продолжает призывать ветер. Вверху в тучах что-то зарычало, как будто столкнулись и обтерлись бортами два огромных лайнера. Пыль заволокла пространство, продолжая кипеть и сворачиваться клубами. Трава в ужасе жалась к земле и неистово шелестела молитву о спасении. Мутный рассвет разорвала молния. Грозный бог неба желал знать, кто посмел его потревожить, и Капли Дождя держал ответ.

— Что они делают? — испуганно спрашивает у бабушки подоспевшая Тиа.

— Они знают, что делают.

Еще один раскат грома. Грохот рвет пространство, и женщины в испуге жмутся друг к другу. Молния разбитым зеркалом крошит пространство, и все видят, как в этом огненном всплеске взмывает силуэт птицы. Это не сова и не летучая мышь, потому что полет мгновенный и мощный. Проходят секунды или века, или даже тысячелетия. Никто не знает, потому что нить времени разорвана, и растрепанные концы мечутся беспорядочно и неистово. Провода под напряжением, которым уже не соединиться.

— Что это?! — восклицает Тиа, обсыпаясь крупной испариной.

— Душа. Он пытается спасти ее, — шепчет Джил, крепче прижимая к себе внучку.

Вокруг, словно образуется огромный смерч, взмывает вверх, рассекая тучи, и обрушивается на землю тяжелым ливнем, смешанным с крупным градом. Свинцовое свечение закоротившей проводкой трещит на горизонте, являя зрителям ужасную драму. На фоне зловещей декорации две птицы…

— Джек, пожалуйста, — шепчет Джил, кусая губы. — Ты можешь. Пожалуйста. Если нужно, возьми мои силы. Возьми жизнь, только пожалуйста, Джек…

Ястреб и сова выписывают широкие круги, готовясь напасть в любую секунду. Они равны по красоте полета и силе его. Огромные разлеты крыльев режут пространство…

— Кто ты?!

— Посланник!

— Кто отправил тебя?!

— Тот, кто принес жертву Миктлантекутли! Я пришла по следу. Покажи мне его. Я хочу видеть.

— Нет!

— Я не причиню зла…

— Не верю! Ты лжешь! Кто ты?!

— Та, что кладет на весы камни. Я дала ему жизнь! Я хочу видеть ее!

— Она – моя! Твое кольцо разорвано! Скажи тому, кто послал тебя, что у него нет жизни!

— Но я вижу, он здесь…

— Его здесь нет! Здесь только тело!

— Зачем ты отшвырнул его душу? Пытаешься спасти?!

— Пытаюсь! Она моя! Я ее хозяин, и действую по законам, которые принял, а ты вернись в свои пределы! Кольцо разорвано! Камни потеряны, и ты не можешь диктовать волю! Подчинись и уйди с миром!

— Два конца нити. Он умирал дважды. Покажи мне узел, и я покину тебя.

— Я сказал, нет!

— Тот, кто послал меня…

— Тот, кто послал тебя, выкупил свою жизнь, и не ты, он положил последний камень! Я собирал ее по крупицам…

— Но ты не собрал всю!

— Не собрал. В ней тоже не хватает этих камней. Он не под землей, не над землей. Я буду держать его столько, сколько смогу! Когда он будет готов, и силы ветра наполнят крылья, я отпущу его! Зов прошлого слишком силен! Я связал из него узел! Скажи тому, кто послал тебя, пусть ждет! Ты дала выбор, почему настаиваешь сейчас?! Уйди с добром!

— Если я откажусь?

— Я буду биться с тобой, и даже Йеи не решат этого поединка!

— Йе-е-и… Если ты одержишь победу?

— Выживут все.

— Если я?

— Погибнут все.

Рой очнулся на полу. Зверски болела голова. Казалось, кости черепа лопнули, и через щели внутрь сочится жар. Маккена открыл глаза. Он, наверное, поверил бы, если бы кто-нибудь сказал, что его утопили в чернилах. Его окружала какая-то навязчивая муть. Она была повсюду. Перед глазами, во рту, в легких. Даже кости почернели, пропитавшись этой мутью. Потом он ощутил привкус крови. Падая, он прикусил язык, и теперь не мог шевельнуть, потому что он распух. Рой попытался приподняться и почти захлебнулся в приступе кашля.

— Пей, — проскрипела старуха, протягивая Маккене плошку.

— Что за вонь? Что за дерьмо ты мне суешь?!

— То, что развяжет узлы на твоих венах.

— Какие узлы?! — воскликнул Рой, машинально взглянув на руки.

На кровеносных сосудах действительно проступали комки, словно внутрь были втянуты рассыпанные бусины.

— Чтобы посмотреть прошлое, надо остановить время и пустить в обратный путь, а потом вновь остановить и восстановить его ход. Отсюда узлы.

Подавляя приступ омерзения, Маккена отхлебнул зелья. Он не стал бы спорить, если бы ему сказали, что в состав напитка входит птичий помет, сушенные половые железы скунса, протухшие рыбьи кишки и еще что-то, напоминающее аммиачную селитру.

— Я показала тебе то, что ты просил. Не ищи его. Жди время. Много времени. Ты сделал свой выбор, теперь его очередь сделать свой.

— И это все?! Все, что ты можешь сказать?!

— Это не то, что я могу сказать. Это все, что ты выбрал. Заплати мне теперь. И убирайся! Знай, не его ты убил! Себя! Он лишь заплатил за это!

— Сколько ты хочешь?

— Столько, сколько сочтешь нужным. На такие вещи нет цены.

— Неужели ты еще не обшарила мои карманы?

— Посмотри сам. Если бы ты шел к вору, ты шел бы не ко мне.

Рой вытащил тысячедолларовую купюру. Ему хотелось поскорее убраться из этого вертепа.

— Ты щедр, но это не по воле. Дай столько, сколько будет от сердца.

Маккена достал пятисотдолларовую купюру.

— Благодарю тебя. Иди спокойно. Время прольет много воды прежде, чем он позволит подступить к себе… Жди.

Ливень прекратился, и следом обрушилась оглушающая тишина. Мир парализованно застыл в испуге. Ни одна травинка, ни один листок не смели шевельнуться, и лишь медленной испариной от земли поднялся туман. Он заволок пространство, становясь непроницаемым. Бабушка Джил опомнилась первая.

— Кажется, прекратилось, — неуверенно произнесла она или даже скорее спросила.

— Не знаю, — также неуверенно прошептала Тиа. — Надо подойти.

— Побудь здесь. Я сама.

— Счастье, что этого не видел Мартин.

— Значит, ему не надо было. Духи ведут нас, и если они отправили его прочь, значит, так надо. Погоди здесь. Я пойду посмотрю.

Она шагнула в туман, и он снова сомкнулся за ее спиной.

— Бабушка! — попыталась крикнуть девушка, но оборвала себя на половине слова.

Джил осторожно ступала по траве. Она изломана и смята, словно недавно здесь терпел крушение внеземной летательный аппарат.

— Джек! — осторожно позвала Джил. — Дже-е-ек!

Туман обволакивал слова и, казалось, что она просто громко шепчет.

— Джек! Где ты?! Я не могу найти тебя!

— Я здесь, — услышала она ответ откуда-то со стороны и снизу.

— Джек! Я не вижу тебя!

— Когда глаза слепы, ищи сердцем, — где-то совсем близко ответил старик.

Женщина слышала, как он устало улыбается. Капли Дождя сидел на земле, придерживая на коленях голову Энди. Парень был еще без сознания. Пятна от носового кровотечения испачкали щеки. От них и от рисунка он выглядел подстреленной птицей.

— А, — начала испуганно Джил.

— Он сейчас вернется, — ласково перебил старик. — Он уже близко. Прислушайся.

— Да. Я схожу за Тиу. Я сейчас. Быстро.

— Уже не спеши. Все хорошо.

— Я молилась за тебя…

— Я слышал, дорогая. Без тебя я бы не смог.

— Только не говори, что великому шаману не обойтись без женской помощи.

— Шаман обойдется. Я нет. А он молодец, — прошептал старик, глядя в лицо мальчишке. -Душа легкая. Ветер поднял ее.

— Действительно, — лукаво произнесла Джил. — Легкий такой был ветерок. Пушистый. Тот, кто дал тебе имя, был прав. Всего лишь несколько капель дождя.

Старик не ответил, лишь загадочно моргнул глазами.

* Как ты выжил, Энди?

Часть 13. Resist.

13. Resist.

— Господи! — воскликнул Том, завидев в дверях Энди. — Что с тобой случилось?! Не иначе тебя сбил товарный поезд!

— Иначе, — вяло улыбнулся мальчишка. — Я его сбил.

— Не повезло, — глубокомысленно заключил повар.

— Кому?

— Поезду.

— А если честно, — издалека начал Том, — ты нешуточно помят.

— Капли Дождя вытряхнул из меня душу…

— В смысле?

— В прямом смысле. Вытряхнул, запустил подальше, потом поймал и обратно вогнал. А еще это.

Энди спустил с плеча рубашку. Там в ореоле воспаленной кожи красовалась татуировка. Сокол, расправляющий крылья и когти. Нет, он скорее складывал крылья и распластывал когти, уже готовый впиться в добычу.

— Я думал, сдохну, не сходя с места.

— Вот черт! Мастеру надо оборвать руки!

— Не надо. Это оберег. Его наносили древним способом.

— А что, посовременнее что-нибудь придумать было нельзя? Мы вроде бы живем в развивающемся мире…

— Нельзя. Джек таскал меня к одному шаману-оджибве (1). Он — специалист…

— Вижу. Слушай, тебе бы антибиотики. Как бы заражения не было.

— Не бойся, друг. После того, как Капли Дождя швырялся моей душой, меня не так просто убить. Знаешь, что он мне сказал?

— Прикинь, не знаю.

— Он сказал, что меня теперь не убить. В сражениях я бессмертен.

— Вдохновляет. Н-да.

— Честное слово, я когда вспоминаю, у меня прям мурашки по коже.

— Видать, оно того стоило. Не каждого шаманы бессмертными делают. На тебе клеймо избранности.

Энди пересказал Тому все, что с ним произошло позапрошлой ночью.

— И что? Как ты после всего этого?

— Как видишь. Дышу неравномерно. Через два раза на третий.

— Свихнуться можно. Вот уж действительно живешь и не представляешь, что под боком такие вещи происходят. В следующий раз, когда решишься на вторую татуировку, спроси меня. У меня чудный мастер есть. Старым дедовым способом, оно понятно, но как-то воспользоваться благами цивилизации не помешает.

— На вторую?! Ты шутишь что ли?!

— Решишься! Решишься! Вот увидишь. Обычно те, кто набил первую, всегда идут на вторую, третью и так далее.

— Нет уж! Спасибо большое, но я как-нибудь пешком постою.

Том еще раз оглядел изображение.

— Н-да. А чем он это делал? Уж не ржавым ли гвоздем?

— Если скажу, не поверишь! Пером сокола.

— Я так и думал! Тебе осталось воткнуть перо, и ты - настоящий индеец.

— Надеюсь, ты имеешь ввиду воткнуть в волосы, а не в задницу? Уже.

— Зачем в задницу? Что уже? — не понял Том.

— Уже, — гордо повторил Энди. — Я теперь обладатель счастливого права носить одно.

— Да ладно?!

— Правда! Мне его вручили почетно.

— Ну, тогда тебе бы курточку с бахромой…

— Есть. Подарили. Сложились все и подарили. Сказали, все равно к осени покупать, так что пусть подарком будет. Честно говоря, мне так приятно. Я даже расстроился.

— Почему расстроился?

— Живем, каждый цент по десять раз пересчитываем, а тут такой подарок. Стыдно как-то.

— Брось! Он же от души. Они любят тебя.

Том задумчиво замолчал.

— Слушай! — словно спохватился он. — Тебе теперь только коня не достает. Ну, чтобы прерии покорять. Что за индеец без коня? Так, ерунда самоходная.

— С конем повременим. Не по карману конь пока. Разве что игрушечного купить…

— Зачем игрушечного? Есть у меня один коняга. Ух, и ретивый! Застоялся мальчик в стойле. Никто на него сесть не рискует. Боятся богу душу отдать. А ты сможешь. Ты же теперь бессмертный. По тебе и конь! Давай научу! Летать будешь впереди собственных визгов. Страх потеряешь. Он попросту тебя не догонит.

— Не, Том. Мне нечем заплатить.

— А я спрашивал деньги? Не продается он. Только если просто отдам. Я выгуливаю его иногда, что б не забыл, как ветер напрягать.

— Нет. Я так не могу.

— А не так можешь?

— Нет. Я и, правда, не могу.

— То есть, ты откажешь другу в подарке? Не по-байкерски это. Хреново как-то.

Том обиженно отвернулся и принялся неистово рубить капусту. Энди мялся еще какое-то время, потом подошел и положил руку на плечо повара.

— А хозяин-то его где?

— Чего интересуешься, раз все равно брать не хочешь?

— Ну… так.

— Погиб он. Десять лет назад. Друг он мой был. Лучший. Все говорил, что как помрет, что б в прерии его похоронили. Лежать, говорит, буду и слушать, как моторы над головой ревут. Все боялся, что на том свете скучно и тихо будет. Н-да. Хороший мужик был. Настоящий. У меня отца не было, а у него семьи. Вот он и считал меня за сына. Лет в шесть первый раз на мотоцикл посадил. Мама все ругалась, а он смеялся. Говорил, судьбу не обогнешь. Вот сам и не обогнул. Помню, привяжет сзади пустые консервные банки и грохочет ими. Смерть, говорит, пугаю, вот она и отомстила. Колесо лопнуло. Он, наверное, даже понять, что умер, не успел. По кускам собирали…

— Прости. Я не знал.

— А кабы и знал?! Разве это что-то изменило бы?

— А ты почему на этом мотоцикле не ездишь?

— Пробовал. Не получилось.

— Почему?

— Сентиментальность мешает. Все мне кажется, не достоин я.

— Так ты хочешь, чтобы теперь я смерть пугал?

— Ты пойди, найди ее сперва. Сдается мне, после того, что с тобой происходило, она от тебя шарахаться будет. Это тебе, друг мой, не банками грохотать! Байк Ника десять лет такого как ты ждал. К тому же, у тебя нет отца, у меня сына. Считай, я тебя за него держать буду. Ну, что? Идет?

Энди колебался, потупив глаза.

— Ну, давай уже поладим как-нибудь, а? Перо у тебя есть, — подзадоривал Том, — куртка есть, татуировка есть! Бери коня для полного набора!

— Но…

— Спасибо скажешь после!

— Спасибо, Том.

— Вот это другое дело! Мужской разговор! А то могу — не могу!

Мальчишка взвыл, когда огромные лапищи повара стиснули его плечи. Энди зажмурился и мгновенно покрылся от боли потом.

— Ты что не рад?!

— Рад, — выдавил парень, - но, пожалуйста, не мог бы ты освободить мне плечо?

— Вот черт! Забыл совсем! Прости! Но это так, для закрепления договора! Ладно уж! Живи пока!

— Угу.

— Ну, ладно, — изменился в голосе Том. — Все это замечательно, но хочу напомнить, что татуировка — не приговор. Давай берись за морковку. Сегодня прямо глаз радуется. Ни дать ни взять не морковь, а игрушки для одиноких женщин.

Энди чистил овощи и думал. Странно, но мир состоит из миров. В каждом свои законы и своя правда. А еще население и границы.

Мост. Вода, которая пахнет болотом. Она и сейчас пахнет. Он не сомневался. Все понятно и разграничено. В том мире он никто. Так, грязь из-под ногтей. Отброс общества, и оно брезгливо обходит его стороной, чтобы не запачкаться. Мир с мечтами, но без надежд. Дешевый и честный. Полностью лишенный полутонов. Два цвета. Вот черное, вот белое. Живешь, как бродячая собака, и подыхаешь так же.

Мир Роя и Стива. Сытый, теплый, уютный. Мир удовольствий, где мечты и надежды соединяются, образуя органичную молекулу. Все условно и непонятно. Все состоит из оттенков и мазков. Мир с претензиями и амбициями. Мир эмоций и чувств. Другие законы и другие права. Мир, дающий возможности.

Этот мир. Мир Тиу, Мартина, Тома. Мир Капель Дождя и Джил. Он раскрашен простыми красками. Мир, в котором вновь рождаются мечты и надежды. Мир, который принимает тебя таким, какой ты и есть. Бесхитростный. Лишенный подлости и грязи. Спасающий и хранящий.

И еще один. Наглый, грязный, потребительский. Который нахрапом проникает вовнутрь и оставляет заляпанные отпечатки. Мир, в котором каждая минута пересчитана на деньги. В нем все продается и покупается. Мир, в котором котируются только обложки, и никого не интересует содержание книги. Мир лицедейства, заключенный в актерское мастерство исполнения чувственных трюков. Мир, который отпустит лишь, когда будет выполнен договор с судьбой, заключенный в зверскую шестизначную цифру. Он тоже неоднороден. Не все в нем облачено в пошлую оболочку.

Энди подумал об одной клиентке. Она становилась постоянной, и мальчишка даже питал к ней некоторую нежность. Как к первому партнеру. Дженни была не совсем юной особой, хотя это неправда. Она была очень не юной особой. Только снаружи. Внутри у нее гнездился шелковистый игривый зверек. Она была и не совсем бедной особой, поскольку могла себе позволить выслать за мальчишкой личный автомобиль с шофером. Вся проблема ее заключалась в том, что Дженни больше тридцати лет была замужем за очень непростого характера человеком. Когда его не стало, она оглянулась и обнаружила, что не видела в жизни ничего, кроме чопорного поведения на скучнейших приемах, классического нудного секса раз в две недели и необходимости быть благодарной за такую жизнь. Ей запрещалось выходить из дома без сопровождения, иметь подруг и звонко смеяться. Вдова унаследовала после мужа определенное состояние и соответствующие этому обстоятельству проблемы. Теперь она и сама боялась выходить без сопровождения, не знала, где найти подруг и уже не хотела смеяться звонко. Поскольку детей у нее не было, она решила потратить на себя полученное состояние и вскоре поняла, что не знает как. Фобии, выскочившие как прыщи заставляли ее оставаться дома. Боязнь открытого пространства сменялась боязнью закрытого, страх перед толпой переходил в страх одиночества… В конце концов она решила тихо угаснуть, но в этот момент внутри вспыхнула маленькая лампочка, и Дженни откликнулась на ее огонек. Она покопалась в себе и вскоре обнаружила достаточно интересные раритеты. Ей все еще хотелось шалить, вести себя неожиданно и непредсказуемо, а еще захотелось мужчину. Ну, наверно. Но поскольку ее эротическое представление о мужчинах застряло на уровне «до замужества», она кое-как решилась купить себе продажного мальчика, правда выдвинула к этому одно единственное и очень простое требование. Он должен быть лучшим. Поскольку самым надежным советником в данном вопросе по ее мнению мог оказаться садовник, поставляющий в рестораны цветы из фамильной оранжереи и славившийся любовью к посещению злачных мест, Дженни и обратилась к нему. Тот был польщен оказанной ему честью и особенно внезапно свалившимся вознаграждением, и со всей ответственностью пустился в изыскания. Это длилось недолго, и выбор пал на Энди. Пробная сделка была оформлена на несколько часов, включила в себя все надлежащие скидки и обговорена с претендентом. Разум парня, занимавшийся нехитрой бухгалтерией, дал некий сбой, не совсем четко обрисовав, кто именно являлся его нанимателем. И тут мальчишка струсил, решил дать задний ход, но стрелки на рельсах уже были переведены, и он оказался в тупике. Что делать с женщиной он толком не знал, как и не знал, что она окажется особой весьма интересного возраста. Тот единственный раз с кассиршей из кафе был не в счет, потому что получился спонтанным и смазанным. В общем Энди тогда ничего не понял.

— Том, — в тот день спросил парень. — А ты с женщинами спал?

Повар издал какой-то неопределенный звук, повисший между удивлением, недоумением и попаданием врасплох.

— В общем-то я только с ними и спал.

— И как?

— Вроде бы нормально. А ты чего интересуешься-то? Ты как бы это… того…

— Вот придется как-то этого стать, только вот не знаю…

— Тебе инструкции нужны, что ли? Так ты бы прямо так и сказал?

— Ну, так я и собирался.

— Все пучком будет! Слушай сюда. Элементарно. Короче, ты должен сделать так, чтобы она поняла, что ты даже не мечтал о таком куске…

— Дерьма, — вставил Энди.

— Дурень ты! Счастья! Что это вообще лучшее, что могло с тобой произойти. Ты должен изобразить, что ты чуть не помер от удовольствия. Понял? А девка-то хоть ничего?

— Девка. Бабка! Как бы мне так измудриться, чтобы она не померла часом без разницы от чего.

— Н-да, — заключил Том, и фраза пробрела философский оттенок. — Тут я мало, что понимаю. Но ты это, не переживай. По ходу дела воткнешь, что куда.

— Куда я себе представляю. Было бы что.

— Ты это… когда начнешь, не гони. Аккуратненько так. Постепенно. Прощупай все неспеша…

— Что прощупать?

— Обстановочку вначале, потом будешь щупать все остальное. Н-да. А платят нормально?

— Обычно. Три часа.

— Я бы столько не выпил. Раньше бы помер.

— Вот и я боюсь, что не выпью.

— В общем-то, насколько я понимаю, женщины любят чувствовать себя желанными… Не знаю, как там у мужиков…

— Проще, — улыбнулся Энди.

— Слу-у-шай! — Тома вдруг осенило. — Кажется, я знаю, что подействует безотказно. Купи цветок. Сильно не разоришься, а себе поможешь.

— Цветок?

— Ну, да! Один! Это так классно!

— Один? — уточнил мальчишка.

— Вроде бы без претензий, и перебора не будет.

В этот момент в дверях появился Дав.

— Энди. За тобой приехали. Давай собирайся.

— Погоди! Как приехали?! Я не готов. Я воняю маслом и котлетами! Мне нужно время…

— Так чего ты стоишь?! Валяй! Иди, смой с себя котлеты.

Энди подошел к машине. Водитель был ухожен и наглажен так, что, казалось, еще немного, и он захрустит как мадагаскарский таракан под подошвой. Парень видел, как он оценил его, измерив взглядом с головы до ног.

— Добрый вечер, господин Джалалли, — безэмоционально зачитал тот. — Миссис Дженнифер ждет вас. Могу я поинтересоваться, вы так поедете?

— Можете, — стараясь копировать его интонации, ответил мальчишка. — Я готов.

Водитель открыл перед Энди дверцу. И хотя он сдерживал себя, было заметно, насколько ему это неприятно. Его взгляд словно покрывал парня какой-то дезинфицирующей пленкой, видимо, для понижения риска заражения.

Салон машины выглядел также стерильно, как и водитель. Он даже пах дорого. Энди чувствовал себя неуютно, если не сказать, что отвратительно.

— Остановите, пожалуйста, возле цветочного магазина, — парень старался говорить как можно более безразлично. — Мне надо купить для миссис Дженнифер цветок.

— Безусловно, — ответил водитель, а потом добавил: — У миссис Эдда свои оранжереи. Имейте ввиду, она разбирается в цветах и любит дорогие.

Он особо выделил слово «дорогие», словно старался унизить Энди. Мальчишка почувствовал себя половиком, о который только что вытерли ноги.

— Безусловно, — не заставил себя ждать парень.

Особняк утопал в изнеженной зелени. Все подчинялось законам выверенной гармонии, которая переходила в дом и продолжала царствовать там. Энди мялся в дверях с букетиком фиалок, и ему было страшно. Откровенно страшно. Он даже не понял, что появилась хозяйка, когда увидел в комнате малюсенькую женщину. Парень успел подумать, что она обладает скорее теловычитанием нежели телосложением. Она умиленно и растроганно приняла цветы и улыбнулась. Странно, но мальчишка почти утонул в этой улыбке. Ему стало приятно, словно его тела коснулись нежные пузырьки в джакузи. Он привык, что клиенты стараются извлечь выгоду из каждой оплаченной минуты и поэтому выжимают из него все, что могут, а госпожа Эдда неожиданно предложила поговорить за чашечкой… Энди краснея, выбрал кофе. Хозяйка тут же перечислила около десяти сортов кофе, и мальчишка остановился на эфиопском иргачифе. Как у Роя. Во-первых, он ничего другого не знал. Во-вторых, подумал, что если частичка воспоминаний будет греть его изнутри, это даже спасет. Поначалу мальчишка очень стеснялся. Он не знал, куда деть руки и засунуть ноги. Ему казалось, что у него необоснованно много лишних конечностей. Он боялся что-то разлить или совершить еще какую-нибудь оплошность, но Дженни лишь улыбалась, как бы не замечая. Через какое-то время Энди понял, что у нее не только дефицит веса, но еще и гонора, апломба и претензий, так свойственных подобному статусу. Прошел час, а они все еще сидели и разговаривали. Миссис Эдда умела вести беседу, и Энди потихоньку расслаблялся.

— Почему ты занимаешься этим? — вдруг спросила Дженни. — Мне кажется, что это не твое.

— Мне не приходится выбирать. Я ошибся в жизни, и теперь мне нужны деньги. Большие.

— А как-то по-другому нельзя?

— Можно, только на это уйдет жизнь.

— И много удается заработать?

— Хотите попробовать? — пошутил Энди и покраснел. — Вы же знаете, сколько платите.

— Ты молод и красив. Тебе никогда не хотелось обрести достойного покровителя?

— Стать мальчиком на содержании?

— Ну-у-у… Может быть, это выход?

— Я прожил с одним человеком год и только после этого случайно узнал, кем являлся. Нет. Лучше я буду чистить картошку.

— Расскажи мне.

— Нет. Это слишком личное, — произнес Энди с определенной жесткостью.

Сегодня он опять поедет к Джен. Так она просила себя называть. Сегодня уже не так страшно, как в первый раз. Непонятно только, когда она решится на близость. Энди уже интересно, но она его боится. Он это знает. С одной стороны хорошо, с другой как-то стыдно брать деньги за простые разговоры. Она одинока и просто покупает общение, но парню с ней комфортно. Уютно, наверное. И не противно. Миссис Эдда молодец, он уже так решил. Держится, как и он, хотя у них совершенно разные проблемы. У нее тоже болит душа. Нет, она не разорвана в клочья, как его собственная. Не убита и не развеяна по ветру. Наоборот. У Джен она сжата. Сдавлена что ли…

Том насвистывает какую-то мелодию, и Энди рад, что можно помолчать. Значит, сегодня Дженни, а завтра тренировка. Он уже видит результат. You became irresistible. I am almost ready to fuck you (2). Энди довольно произнес это вслух, разглядывая себя в зеркале. Теперь он благодарен Дину за то, что тот чуть не убил его занятиями. Он хоть и жесткий, зато знает, что делает. Завтра у парня выходной, но завтра у него первое занятие с тренером по стрип-пластике. Спасибо Дину. Опять же он договорился. Энди навязчиво и кругами обдумывает знаменитый танец Стива. Хорошая основа для собственного номера. Парень уверен, Шон не отказал бы, но вот одна проблема — хочу лучше. А как лучше, когда не хватает основного — харизматичного шарма? И где его взять? Он же не валяется просто так, черт возьми! Один лисий взгляд Стива чего стоит! Он может просто посмотреть, и все! Больше ничего не надо. О чем вообще говорить, когда нет элементарной уверенности в себе? Когда чувствуешь себя куском дерьма? И хотя Рой говорил о дерзком куске дерьма… это с ним появлялась дерзость, потому что по-другому никак. И со Стивом появлялась, потому что с ними обоими это легко. Они сами такие. А тут дерзость в ясный день с фонарем не найти. Нет ее, хоть ты тресни!

Опять что-то возится в груди. Опять что-то внутри не так. Вытянуло морду и собирается скулить. Грызет, откусывает, пропускает через себя и выдавливает холодными кусками.

Энди разглядывал водителя Джен и от скуки пытался представить себе этого хрустящего таракана голого в постели. Интересно, как такой зажатый и безэмоциональный мужчина может заниматься сексом? Не представлялось, потому что просто не хватало воображения. Должно быть, это страшно скучно и однообразно. И целуется он, наверное, так же как и разговаривает. Фу. Мальчишку передернуло. А если представить его на шесте? Нет. Невозможно. Пилон согнется от ужаса. Потом парень принялся рассуждать, что можно сделать, чтобы как-то разнообразить его. В голову не приходила ни одна мысль. Он даже машину ведет как заевший заезженный автопилот. То есть, никак. И привычки поглаживать ручку переключения скоростей у него нет. Если его бывший хозяин был таким же, как и он, то бедная Джен. Понятно, почему она никак не может решиться. Не верит, что кто-то может это делать по-другому, как он сам, например… Стоп! А сам-то он хоть что-то сможет? Энди озадачился. Это то же самое, что входить в холодную речную воду. Давно же известно, если это делать по чуть-чуть, становится трудно и неохота. И мурашки. Если уж решил окунуться, делай сразу или не делай вообще. Вот и Джен пока холодная, как эта самая вода. И течения никакого. Ну, Энди! И когда ты только стал философом? А еще собираешься управлять конем. Какой тебе мотоцикл, когда ты ситуацию жуешь, как вчерашнюю жвачку? Ходи пешком. Зря, выходит, оджибвей мучился, набивая татуировку. Не готов ты носить ее. Тоже мне сокол! Одно дело, если бы миссис Эдда вызывала неприязнь. Нет, не вызывает. В таком случае получается, что она просто платит деньги за то, чего он не заслуживает. Не на улице же она его подобрала. Он вроде бы как должен быть специалистом, а он и на дилетанта не сильно тянет. Ни дать ни взять нецелованный мальчик. Боже мой, как давно он не целовался! Ни с кем. Это его условие сделки. За ваши деньги все что угодно, кроме этого. Я не целуюсь в губы. Простите. Ни за какое вознаграждение! Это то единственное, что осталось в нем чистого. Это анклав его тела. Охраняемая территория без права доступа. И брелок всегда во рту. С одной стороны «Р», с другой «М». Энди до сих пор невыносимо видеть, как он раскачивается во время… словно стрелка маятника, отсчитывая секунды его падения. Мысли заплелись в хитрую головоломку. При любой попытке ее разобрать, она спутывалась еще сильнее. В общем, мероприятие выглядело обреченным.

Энди почувствовал, что Джен съежилась, как только он коснулся ее. Он даже перепугался. Это происходило с ним впервые. Чтобы получилось, нужно очень хотеть… Слова Стива всплыли спасательным кругом. Самое простое - быстро найти волшебные точки, и парень поцеловал ее в шею чуть ниже уха, а она, как музыкальный инструмент, откликнулась первыми нотами, и Энди вдруг подумал… так и есть. Он — настройщик. Она — тонкий инструмент, пылившийся в чехле. Нужна осторожность, чтобы эта скрипка или виолончель вспомнила, что создана для прекрасной музыки. Ничего, что корпус чуть потерт годами, лак потерял былой блеск, покрывшись сетью трещинок, а колки забыли, что некогда держали гармонию струн. Там, в глубине, внутри осталась память чудесных мелодий, которые сочились из-под рук юных рапсодов. Не нужно любить каждый инструмент, на котором играешь, нужно просто хотеть, чтобы он звучал. Очень хотеть.

— Не надо. Не плачь, — прошептал Энди. — Не надо бояться. Просто поверь мне. Не сопротивляйся. Я не сделаю ничего, что ты не захочешь. Думай о себе, и я буду думать о тебе.

И Энди тоже поверил себе. Сейчас он был Стивом. Был Роем. Был самим собой. Он был первым, кто вскрывал глубинные дрожащие пласты, освобождая их от толстой корки порожних пород. Он знал, что делает, и он думал за двоих. Она училась от него, и он учился от нее. А после, разглядывая лицо Джен, он не заметил морщинок, он заметил лишь влажный луч, скользнувший в благодарных глазах.

— Вот видишь, — улыбнулся парень. — Это совсем не страшно. Я же говорил тебе. Посмотри на меня.

— Не могу. Мне стыдно.

— Стыдно? За что? Тебе было хорошо, и поэтому ты молодец.

— Ты всем так говоришь?

— Нет. Тебе первой.

— Не верю. Другие женщины…

— Их не было.

— Не верю.

— Может быть, они и будут, но ты навсегда останешься первой.

— Как же так? Перед тем, как пригласить тебя, я наводила справки.

— И что значилось в этих справках?

— Что ты лучший, — неуверенно ответила Джен.

— Я не могу подтвердить, так же как и опровергнуть. Как-нибудь потом, когда сравнишь, расскажешь.

— Да ну тебя! Отвернись.

— Зачем? Есть, что скрывать? Я не видел чего-то? Или ты не видела чего-то?

— Что означают эти буквы? — уводя разговор в сторону, спросила женщина, разглядывая брелок.

— Инициалы одного человека.

— Которого ты любишь?

— Да.

— Почему же ты не с ним?

— Я хотел бы этого больше всего на свете, но это невозможно настолько, насколько возможно быть невозможным. С каждым днем к этому прибавляется еще и еще.

Энди чувствовал усталость. А еще спортзал, занятия по стрип-пластике и пилон, а вечером занятия иного рода. И после всего этого тащиться домой какими-то сильно растягивающимися день ото дня километрами. А может поговорить с Давом, и у него найдется какая-нибудь свободная конура в клубе? Без разницы какая, лишь бы можно было лечь, вытянуться и уснуть. Устал. Чертовски устал. Сопротивляйся… Кто же это сказал? Парень не мог вспомнить. Мудрое слово. Resist. Обклеить бы им свою жизнь, чтоб было, за что держаться. Сопротивляйся. Ты уже прошел часть пути, и он стал на пятнадцать тысяч короче. На пятнадцать тысяч ближе к первому шагу Тиу. На пятнадцать тысяч дальше от аппаратуры и Стива. Просто, сопротивляйся, Энди! Цепляйся! Hang on!

Пять тридцать утра. В глазах песок. Ощущение последнего клиента еще не выветрилось из сознания парня. Оно не сильное, не омерзительное. Просто какое-то физическое и все. Он опять курил вечером датуру. Капли Дождя прав. Помогает. Все как-то сглаживается, перестает быть трагическим и даже приносит удовольствие, да и сексуальной энергии хватает дольше. В смесь входит что-то, что не дает привыкать к дурману, вот только никак не удается объяснить это Мартину. Он злится и даже пытается не разговаривать с Энди, но Тиа… больше всего на свете оба боятся ее ранить. Мартина можно понять, он поставил на себе клеймо несостоятельности, ведь Тиа — его сестра. Энди улыбается. А вот и не угадал! И моя тоже. Родство крови ничего не значит, когда есть родство духа. Когда она появляется, все разговоры смолкают. Она не должна знать. Капли Дождя жжет свои сушенные черенки, обкуривая парня, а Джил старается впихнуть в него лишний кусок. Только он не ест. От усталости, от совестливости и от чего-то еще.

Шесть. В клубе никого. Энди поднялся на сцену и коснулся пилона. Ну что, дружище? Начнем, пожалуй. У этих двоих теперь другие отношения. У них получается. Старый шест, уставший от одиночества, рад новому наезднику. И мальчишка рад. Разговаривает с ним. Договаривается. Тело легкое, тонкое, пластичное, да и мышцы окрепли. Слушаются. Дав обещал в конце июля «выставить товар на витрину», показать его, так сказать, лицом. Энди тренировался. Его мечта уже бросила ему с борта веревочную лестницу, и ему осталось только подняться по ней. Ничего-ничего. Пусть болтают перекрестные ветра, он ни за что не отступит. Потерпи, Рой. Я помню. Аппаратура и Стив.

Почти восемь. Энди все еще на пилоне. Черт возьми! Красиво делает. Знает, что к чему. Понимает как.

Парень решил закончить пораньше, чтобы улизнуть до того, как придет Дав. В последнее время он начал слишком часто хотеть. И особенно по утрам, когда мальчишка уже валится с ног. Целый клуб витринных мальчиков, так нет! Ему подавай Энди. Ненасытная прожорливая тварь! Мало ему! Все ему мало!

Путь в дверях преграждает охранник.

— Хозяин просил тебя задержаться.

— Мое рабочее время закончилось. С какого перепуга, недосыпа или перепоя я должен тут торчать?

— Дав хочет тебя. Не прикидывайся дураком.

— Это его проблемы…

— Они могут стать твоими очень быстро. Я бы посоветовал тебе не рыпаться. Пойди освежи хоботок и жди. Господи, и что он только нашел в тебе?! Полный клуб классных парней. Нет, ему тебя подавай.

— Я даю ему то, что возбуждает его больше всего на свете. Унижение. Этого не может доставить ему никто.

— Бог мой! Что ты несешь?! Чтобы Дав…

— Твой Дав визжит как недорезанный поросенок, когда такой как я натягивает его, — обрезал Энди. — И еще… Он тащится от того, что его шлепают по заднице. И чем сильнее, тем лучше. Поинтересуйся сам, если не веришь на слово. Дай пройти.

— Я сказал, жди! И давай без глупостей, не то, как бы тебе не пришлось визжать.

Хозяин клуба не заставил себя ждать. Он появился почти сразу и тут же кликнул мальчишку. Ничего удивительного. Дав знал, что Энди занимался, и стоило ему только покинуть клуб, иди, лови ветер. Он настаивал, чтобы у парня был телефон, но Энди наотрез отказывался. Нет телефона, нет проблем. Куда надо, он и так успеет, а остальным знать, где он необязательно.

— И что ты за человек такой?! — воскликнул Дав. — Из какого дерьма ты слеплен, что с тобой ничего нельзя сделать?! Где это было видано, чтобы я подстраивал свои планы под тебя?!

— Я вхожу в твои планы, — Энди постарался сказать это насколько смог сально и двузначно, — поэтому не скули. Лучше давай вставай на колени и приступай. Когда наиграешься, скажешь.

— Энди, — взгляд Смита поплыл и покрылся масляной пленкой. — Иди сюда. Ну, давай иди. Сделай так, как я люблю. Только медленно.

Он развалился на кровати. Пятна, которые пошли по его лицу слились с цветом простыней, и он начал облизывать губы. Он всегда так делал, когда желание переполняло его. Энди давно научился читать эти знаки. Он медленно снял рубашку и взялся за ремень.

— Не спеши, — заныл хозяин. — Медленнее. Еще медленнее. Я с ума схожу, когда ты так делаешь.

— Ты извращенец, Дав, — глядя на него свысока ответил парень. — Любишь смотреть?

— Ты виноват в этом. Ты заставляешь меня им быть.

— Все вокруг думают, что ты крутой. Все, кроме меня.

— Мне плевать на всех, когда есть ты. Я выжму из тебя все соки сегодня.

— Валяй, не захлебнись только.

Энди снисходительно усмехался, расстегивая верхнюю пуговицу джинсов. Власть над толпой. Как говорил Стив. А ведь толпа состоит из единиц. Таких, как Дав. Парень безразлично смотрел, как взгляд хозяина клуба становится жадным. С каждым мгновением в нем появлялись новые оттенки. Много. И вдоль и поперек них желание. Одно единственное. Перечеркивающее все остальное. Хочу. И усиливающие ноты. Я диктую волю, а ты подчиняешься. Хочу и все.

Энди стоял, чуть подавшись вперед бедрами, и наблюдал, как Дав сползает с кровати и приближается к нему. Облизывается, начиная заигрывать. Унижается, возбуждаясь все больше. Господи, до чего ж отвратительно он движется! Движения должны быть плавными, но они резкие. Обрубленные какие-то. Похожие на крокодильи. Парень чувствует коленями первое прикосновение. Оно влажное. Перегретое. Впрочем, как и всегда. Сейчас он поднимется, достигнет паха и завязнет там, а когда начнет стонать — значит готов. Дав — фетишист. Развлекается до самозабвения со своим идолом, посматривает на мальчишку снизу вверх замасленными пустыми глазами. И улыбается. Противно так. Сально. Сыто.

— Тебе идет татуировка. Сексуально, — шепчет Смит, прокладывая слюнявую дорожку от локтя парня к плечу. — Смотрю, пока мучает тебя.

— Терпимо. Бывало хуже.

— Правда? Намного хуже?

— Намного. И если я пережил то, переживу и это.

— Совершенство требует страданий. Так ведь?

— Тебе нравится доставлять людям боль? — поморщился Энди, невольно стараясь отстраниться.

— Людям - нет, тебе - да.

— Так ты еще и садист? Редкое сочетание…

— Сочетание чего?

— Пассивности с садизмом.

— Считай, что я эксклюзив. Тебе повезло.

Энди чувствовал язык Дава, словно его вылизывала кошка. Мальчишке казалось, что вся поверхность его покрыта наждачной бумагой с крупной крошкой, и каждая ранила, впрыскивая боль. Мириады иголок вошли через кожу и входили еще и еще. Они скапливались, теснились, образуя лужу жжения, и она разливалась, разнося вокруг эти переломанные пики.

— Согласись, — шептал Смит в самое ухо парня, — в боли тоже есть удовольствие.

— В боли нет ничего кроме боли.

Дав продолжал обшаривать парня, все больше разогреваясь и возбуждаясь.

— Ну, давай, мальчик, — уже хрипел Смит в попытке поцеловать Энди в губы.

— Я не целуюсь.

— Брось! Ты ведь тоже хочешь…

— Нет, — отвернулся мальчишка.

— Ну, и хрен с тобой! Тогда давай трахайся!

И Энди давал. Он давно понял, что Дав обожает, когда ему заламывают за спиной руки, вкручивают пальцы в волосы и давят на затылок, чтобы он почти задохнулся в подушке. А еще он не любит ничего плавного. Чем резче все делать, тем сильнее он проваливается в свой оргазм. Опрокидывается и рычит, стиснув зубы. Энди знал тот самый короткий путь, чтобы вогнать его туда. Чтобы он потерялся там, взорвался и после долго осыпался распаленными хлопьями. Знал, что делать, чтобы еще долго Дав не мог собрать свои разлетевшиеся куски. Парень уже выучил наизусть все его странности. Это он в костюме такой высокомерный и недоступный. А когда голый и на четвереньках… Петух петухом. Вставить бы ему в задницу пару перьев. Вот уж точно одно к другому бы подошло. И не объехать же этот необъятный зад ни справа, ни слева. Он торчит аккурат посреди его дороги к мечте. Как шлагбаум. Не откроешь, не пройдешь. Ладно, хоть кончает быстро. Возни - минут на десять. Это спасает. Дольше нудная прелюдия. Если все аккуратно рассчитать, сильно не запаришься.

— Почему ты холодный такой? — спрашивает Дав, захлебываясь в собственном скомканном дыхании.

— Потому, что тебе так нравится. Ты же тащишься. Зачем тебе повиновение?

— Неправда.

— Больше всего на свете ты любишь хотеть. Чем меньше я даю тебе, тем сильнее ты хочешь. Тебе интересно сопротивление, поверх которого ты давишь своим статусом.

— Умный гаденыш. Мне нравится видеть, как ты терпишь, как ты не хочешь, но подчиня-я-яешься…

— Вот видишь. Мы — чудесная пара. Я почти жертва в твоих глазах. Так ведь?

— Ты любишь надо мной издеваться?

— Помилуй, дорогой мой! Это ты любишь, когда я над тобой издеваюсь. Лежишь тут передо мной. Скулишь, и никто не знает об этом. Только ты и я.

Энди тащился домой. Усталость накладывалась на усталость. Они разные, и каждая давит тяжестью. Он устал от чужих людей… от чужих постелей… чужих отношений… чужого мира. Устал от себя в этом мире. Он не может смешаться с ним, раствориться. Не может впустить его в себя. Разрешить себе быть счастливым. Нет, даже не быть. Просто попытаться. Не может, потому что там, далеко, за пределами пределов… студия… та единственная постель, где он мог забыться, заснуть в одеяле объятий. Там он был счастлив, чувствуя спиной, как ровно бьется родное сердце. Дверь, которая захлопнулась за ним… она, как сито, просеяла его жизнь. Там за ней осталось все. Рой. Он сам. Его ангел. Стив. Терра Инкогнита. Утренний иргачиф и пицца с плесневым сыром. Там осталась вся его жизнь. Он, как призрак, неприкаянно болтающийся по миру. Бестелесный, потерянный, уставший. Он ни здесь, ни там.

Энди подумал о Тиу. Даже без ног она доказала всем, что успевает за жизнью. Он не успевал. Уже не успевал.

* Сопротивляйся.

1 — название индейского племени.

2 — Ты становишься неотразимым. Я почти готов трахнуть тебя.

Часть 14. YOU FUCKED YOURSELF, ROY.

14. YOU FUCKED YOURSELF, ROY.*

Зато Рой успевал. Казалось, уже жизнь не успевала за ним. Она тащилась позади, мучаясь одышкой и отставая все больше. Маккена сорвался с цепей и, словно вылетел из пространства. Его вынесло из колеи, он потерял равновесие и тормоза, и ему отказало чувство самосохранения. После того, что ему показала старая индеанка, он попросту потерял страх. Потерял себя. Время. Пространство. Ночные клубы и бары тихого курортного городка содрогались от его нашествий. Бани кипели, а местная полиция уже почти смирилась. Рой стал там настолько частым гостем, что спокойно мог бы рассчитывать на политическое убежище. Он оплатил миллион штрафов, но это не отрезвило. Ничуть. В нем словно образовалась дыра, куда, как в прошловековом вагонном туалете со свистом высасывало весь адреналин, и Маккене ничего не оставалось, как пополнять его вновь и вновь. Низкий уровень адреналина породил страшный голод, причем во всем. Ему стало мало. Мало еды, мало секса, мало приключений, мало удовольствий. Зато в нем сполна взыграло творческое вдохновение. Оно вспенило бурную фантазию, и Рой тут же вызвал музу, правда, проснувшись утром, напрочь об этом позабыл.

— Господи! Тебя откуда принесло?! — воскликнул он, обнаружив ее, дремлющую рядом.

— Милый, пить надо меньше, — сладко прошептала муза и потянулась, растопырив чеканные пальцы на ногах. — Ты уж определись с желаниями как-нибудь, прежде чем удивляться. Ты сам меня вызвал. Я бросила все дела и примчалась. Правда, должна отметить, что определенно соскучилась.

— Действительно, надо бросить пить, не то не ровен час не с тобой, а неизвестно с кем проснешься. Это уже случалось со мной. Кажется.

— Смотрю, твои идеи кружат, как стая воронья? — муза решила не продолжать выяснение отношений. — Шум от них неимоверный, и грязи не меньше.

— Какого воронья?! Ты в своем уме?!

— В твоем, милый. Забыл? Я — суть ты сам. А идеи твои почти такие же темные и мутные, как каркающие вороны. Ни грациозности в них, ни сексуальности. Они вообще не вписываются в мое эротическое представление о мире. И если ты думаешь, что я тащилась сюда за этим, ты не угадал. Кстати, меня до сих пор тошнит после самолета. Ты же знаешь, я скверно летаю. Ну, ладно, не беда. Ты чурбаков нарубил, я из них фигуры выточу. Не беспокойся, на выходе будет секси.

— Вот уж спасибо огромное! Всю жизнь мечтал проснуться утром и услышать, какой я урод недоделанный.

— Ну, не урод, хотя, должна признаться, ты опустился на самое дно.

— На дно, говоришь? Ничего, всплыву. Дерьмо не тонет.

— Вот видишь, а говоришь, я о тебе как-то не так отзываюсь. Знаешь, что? Я тут подумала…

— Плохое предзнаменование, — перебил Маккена, отворачиваясь. — Сейчас выдашь очередную фэнтази. Пожалуй меня сейчас точно вывернет.

— Может, тебе завести кого-нибудь?

Рой так резко повернул к ней голову, что даже почувствовал резь в шее. Что-то за что-то зацепилось, заклинилось, и он даже сморщился.

— Я так и думал! Какие еще потрясения могли со мной приключиться?! Следовало ожидать, что идеи посыплются камнепадом на голову.

— Нет. Ну, правда.

— Так что будем заводить? Кошку? Собаку? Нет! Лучше черепашку. Она не сразу сдохнет, если я напьюсь и забуду с ней погулять.

— Я о партнере.

Роя перекосило. Его лицо собралось у носа настолько, насколько вообще могла позволить его пластичность. Он не мог даже шевельнуться. Единственное, что оставалось ему подвластным, это тупо смотреть, что он успешно и делал. Довольно продолжительное время. Муза троилась в глазах, и Рой щурился еще больше. Первыми отпустило лоб и брови. Они медленно начали возвращаться к нормальному положению, но после по какой-то причине проехали этот предел, собравшись выше.

— Что? — наконец и коротко выдохнул Маккена, часто моргая.

— После всего ты уже не сможешь жить один.

— Я бы, может быть, и попробовал, но у меня есть ты, а представить что-то более навязчивое сложно. Если ты думаешь, что у меня переизбыток мозга, который можно обгладывать, ты ошибаешься.

— Помилуй, дорогой! Твой мозг годен лишь как проспиртованное учебное пособие в анатомичке. Нужно быть очень не брезгливым, чтобы взяться за него.

— Если не кошку и не собаку, то о ком ты?

— О партнере…

— Спасибо огромное! — перебил Маккена, всплескивая руками. — Мне твоего партнерства вполне достаточно! Больше, чем достаточно! Я сыт по самое дальше некуда! Честное слово, это не смешно уже!

— Я тебе не партнер…

— Верно! Ты хуже! А теперь слушай меня внимательно. Я не завожу партнеров! Не завожу отношений! Не завожу ничего, что может хоть как-то подвинуть мою жизнь! Единственный партнер, которого следует иметь, и который не будет требовать взаимности — это свобода! Она не изменит, не уйдет, не умрет. Она не заболеет и не состарится. Это идеальные отношения!

— Но она не будет заботиться о тебе. Она не сможет тебя любить…

— Зато я смогу ее любить! Разве этого мало?! Как там Стив говорит? В паре один любит, другой позволяет себя любить. Чего еще надо?! Классика! Кроме того, я смогу ее любить до тех пор, пока гробовая плита не придавит меня.

— Рой, — муза коснулась его волос. — Ты можешь дурачить весь мир, но ты не сможешь одурачить себя. Ты любишь. Ты страдаешь. Ты хочешь вернуть… И не о свободе все твои мысли. О человеке из плоти и крови.

— Если ты все знаешь, чего тогда предлагаешь мне?

— Я знаю, это абсолютно обреченное мероприятие, но, может быть, клин клином? Хотя бы на время…

— Клин, говоришь?! Но только ты не учла, что клин этот врос в меня, и проще разломать мою жизнь, чем выбить его!

— Вот ты и признался. Посмотри на себя. На кого ты похож! Ты думаешь, он таким тебя любил?

— Вот именно, что любил. Все стало прошлым. Не все ли равно, какой я теперь?

— Прошлое до тех пор будет прошлым, пока ты его таковым считаешь. У тебя в будущем выставка. Совмести одно с другим и сделай настоящим. Давай, поднимайся, тащи свои обломки в душ и после обсудим детали. От тебя воняет, как от полей аэрации. Скажу прямо, мне нравятся твои идеи.

— Господи! Не успеешь подумать о чем-либо, как это перестает быть твоей собственностью! Не знаю! Права, что ли, авторские на мысли получить и блок на вход поставить?

— Не забывай, это ты меня вызвал. У меня работа четкая. Ты думаешь, я тебя вдохновляю. Я же твоя муза. Давай, иди уже! Меня мутит от этой вони.

— Чертова баба! От тебя не отделаешься!

— Тогда удовлетвори, и я дам тебе от себя отдых. Может быть. Если мне очень захочется.

Рой вышел из душа. Не сказать, что он посвежел. Просто смахнул с себя пыль усталости. Он все также выглядел помятым, словно его несколько раз перепахал культиватор. На лице щедро взошла поросль трехдневных сорняков. Волосы походили на гнездо, в панике покинутое воронами. Ногти уже были пригодны для рытья нор щадящим способом, а одежда попахивала смесью прошлых бурных дней.

— Мне стыдно идти с тобой рядом! — воскликнула муза. — Ты похож на метиса местного бродяги и самки китайского павиана!

— Какого китайского павиана?! Что ты несешь?!

— А ты в свои опухшие щелки мир-то нормально видишь? Давай, пойдем в магазин, потом в парикмахерскую, а после я к твоим услугам. И вот еще что! По дороге я сделаю вид, что я не с тобой. Не хочу, чтобы кто-нибудь мог решить, что я тебя знаю.

Убив на все эти дела добрую половину дня, они, наконец, осели в ресторанчике. Рой заказал себе лобстера, а муза, сославшись на вечную диету, ограничилась набором травы с каким-то местным соусом. Из кактусов.

— Итак, — начала она. — Пока они там ловят твоего лобстера, поговорим о деле. Это гениальная идея делать наложенные снимки.

— Я так и думал! Наконец! Хоть что-то я сделал неплохо! Вдохновляет.

— А то я не знаю, что ты там думаешь! Если ты будешь резать его движения на мгновения, то и задний пейзаж тоже должен идти в тех же скачках. Если один поворот головы ты размазываешь на десять снимков, то и чайки должны делать один взмах в тех же десяти кадрах. Конечно, я понимаю, что это несколько разные временные отрезки, но ведь тебе решать, что ускорить или замедлить.

— Чайки, — задумчиво произнес Рой. — Ты права. Нужны чайки.

— Это не я права, а ты прав. Я лишь соглашаюсь с тобой.

— Но ведь надо ехать на залив.

— А что, кто-то говорит, что не надо?!

— Ему идут чайки. Правда, ведь?

— Ему идет все! И чайки, и пустыня, и море, и двадцать второй этаж.

— Кстати, знаешь, о чем я тут подумала? — муза улыбнулась. — Сейчас опять скажешь, что это дурное предзнаменование.

— Не скажу. Говори.

— Я бы сделала подсветочку в тон пейзажу. Ну, то есть, пустыня, соответственно оранжевый, залив — изумрудный и так далее. Ну, ты понял, надеюсь? Хотя это не наш вариант. Раз у нас все черно-белое, то и думать забудь.

— Да. Это было бы очень кстати. Жаль. Ты не смогла бы носить чудесную помаду — неопределенно произнес Маккена, все еще продолжая думать о чайках.

Мозг его заблокировался, покрылся непроницаемой скорлупой, и лишь один единственный тоннель убегал в бесконечную даль. К заливу. Счастье в каком-то далеком отсеке памяти Роя взорвало упаковочную капсулу и разлилось в уголочке сердца крошечной лужицей. Он вновь обнаружил себя в пространстве, когда муза окликнула его.

— Меня сейчас стошнит! Ты уже десять минут ковыряешься в лобстере, как патологоанатом в трупе! Прекрати наматывать на вилку его мясо!

— А? Что?

— Или ешь, или попроси, что б убрали.

— Ты тоже знала, что у него аллергия на морепродукты?

— Это было настолько очевидно, что разве что слепой в безлунную ночь с завязанными глазами не заметил бы. Он же сразу покрывался пятнами.

— Выходит, и ты тоже. Все, кроме меня. Стив прав, я — потребитель. Меня интересую только я сам.

— Милый, — муза постаралась придать тону ласковый оттенок. — У тебя все еще прекрасное тело. У тебя все еще красивое лицо. И у тебя все еще отвратительный характер. Я думаю, что это приобрело уже клинический характер. И еще одно. Ты, дорогой, не извлекаешь урока из происшествий.

Маккена не шевельнулся и лишь поднял на нее глаза.

— За последнее время я прошел такую школу выживания, что этого урока мне хватит до конца дней…

— Прости, — перебила муза. — Кто прошел школу выживая?! Ты?! Нет, родной, ты себе льстишь. Это он прошел школу выживания. Тебе чего выживать? Сыт, одет, при деньгах, при доме и машине. У тебя даже работа уникальная. Работаешь по желанию. Где здесь выживание? Посмотрим, что у Энди. Ты уже один раз нашел его. И даже не ты, а Стив. И, кстати, напомню тебе, он был жив. И это зимой, на ящиках, в каком-то грязном подвале. Хочу заметить, он справлялся один.

— Еще немного, и он бы попросил помощи…

— Не будь так уверен. Мальчик слишком горд для этого. Просить помощи?! У тебя?! Бога ради не смеши меня, Рой! Ты испытал его раз, но ведь тебе же мало! Ты любишь экстрим. Поэтому в следующий раз ты тщательно собрал ему в дорогу все необходимое. Унижение, оскорбление, побои. Ты позаботился о том, чтобы ему хватило надолго. А чтоб он совсем ни в чем не нуждался — куртка, кроссовки и джинсы. Щедро для апреля, не так ли? А вот сколько там? Сорок долларов? Да, ты, конечно же, забрал. К чему такая тяжесть в пути? Надорваться ведь можно. Ты даже не забыл ему смерть положить в боковой карман, что б под рукой была. Ну, это так, на всякий случай. Как средство от поноса. Вдруг приспичит. Работает безотказно. Проверено. Богатый набор. Согласись!

— Замолчи!

— Запросто, только что это изменит? А ты сейчас сидишь, ковыряешься в лобстере за полторы сотни баксов. Это, конечно сложнее. Здесь еще выжить надо как-то. Не каждому под силу. Да и я тут вынянчиваю тебя. Давай, мол, Роюшка, сделаем выставку. Давай кадр на кадр наложим. Рассвет на закат! Море на кактусы! Тут только сильнейший выживет, кто бы сомневался!

— Тебе доставляет удовольствие…

— Доставляет! Поэтому давай, вставай и тащи свою задницу на причал. Будем думать, откуда ракурсы брать.

Рой бродил по пляжу, тускло глядя на пирс. Ракурсы не брались. Им наперерез лезли воспоминания. Плотные и непрозрачные. Они висели в воздухе густой взвесью, и с каждым вдохом втягивались внутрь. Что-то внутри впитывало их и осаждало. Они громоздились друг на друга, создавая страшный гул. Словно искры на бенгальском огне выстреливали отдельные слова и обрывки фраз. Маккена какое-то время пытался упорядочить эту круговерть, но, в конце концов, додумался до того, что ему впору выпить. Просто, что б перестать думать. Муза тоже поняла, что ей надо принять крепких жидких углеводов, потому как чувствовала усталость. Идеи у нее не генерировались, и она утомилась от бесконечных бесполезных попыток. Еще она была сыта Роем и как-то по-английски исчезла. Незаметно и вдруг.

Маккена вернулся в номер где-то между ранним утром и поздней ночью. Он чувствовал себя помятым старым алюминиевым тазом, по которому проехал грузовик. Он как раз размышлял над тем, принять ли ему душ сейчас или нежно лелеять грязь до лучших времен, когда в дверь постучали.