Мир, который без меня. Альтернативный гей-роман. Книга 2.

— Идите на фиг! На свете нет ни одного столь важного дела, чтобы беспокоить меня в такое время!

Ровно полминуты он наслаждался ответной тишиной, после чего стук навязчиво повторился. Решив, что вернулась подвыпившая муза, Маккена потащился к двери. Щелкнув замком и не удосужившись взглянуть, кто пришел, Рой по траектории бумеранга отправился обратно. Два дела сразу он сейчас делать никак не мог, поэтому решил, что только там, где его мысли были прерваны, он сможет обнаружить их следы и как-нибудь додумать. Если, конечно же, хватит сил.

— Нашлялась?! Я как раз размышлял на тему, не оставить ли тебя ночевать в коридоре! Ты не угадала, если думаешь, что я буду нестись к двери по первому твоему стуку!

— И я тебя тоже, Рой.

Маккену парализовало. Тысяча чертей, но это точно не муза! На него ливнем обрушилось секундное протрезвление, и он даже попытался мысленно что-то к чему-то прикинуть.

— Стив?

— Если не веришь глазам, могу предъявить документы.

— Чудесное преобразование! Я подозревал, что пью много, но что столько… Ты как-то совсем не муза.

— Как-то да, — согласился Шон.

— Либо я сошел с ума, либо этого не может быть.

— Этого может быть, хотя и не отменяет того, что ты сошел с ума.

— Если я все еще в Мексике, то стесняюсь спросить, что ты тут делаешь?

— А я как-то стесняюсь ответить, что намереваюсь разыскать здесь одного сбежавшего переростка.

— Стив, что тебя сюда принесло?

— Сказать, что соскучился, будет неправдой…

— А правдой? В газетах появился некролог на меня? Ты ведь говорил, что явишься только к моему трупу.

— А я к нему и явился, - Шон, наконец, закрыл дверь и прошел вовнутрь. — Судя по твоим финансовым делам, тебе осталось резвиться не так долго. После, наверное, выходом будет вскрыть себе вены.

— А зачем мертвому финансовые дела?

— Чтобы у живых не болела голова, на какие пожертвования его хоронить.

— А что уже пора?

— Это я у тебя как раз и хотел спросить.

— Продай все картины…

— Какие?! Все давно продано, или ты забыл? Может, новые наляпаешь?!

— А я как раз этим и занимаюсь. Видишь ли, принесло музу, и она вполне успешно объедает мне мозг. На этой дороге…

— Да, ладно?! А что, еще что-то осталось? Мне казалось, ты пропил его до последней клетки.

— Он регенерировался. Стив, — Рой подступил к другу, — я только сейчас понял, что соскучился. Ну, хочешь, я все брошу и вернусь с тобой домой?

— А, то есть, если бы я не приехал, ты бы даже не планировал. Так что ли?

— Если честно, я был бы рад сдохнуть здесь, чтобы разом все прекратить…

— А что, собственно говоря, ты хотел прекратить?

— Мучения.

— Позволь поинтересоваться, чьи?

Маккена задумался. А, действительно, чьи? Энди? Так ему без разницы. Он где-то далеко. Один. И на его жизнь никакие телодвижения Роя повлиять не смогут. Стива? Смешно думать, что со смертью друга Шону станет легче. Карреля с Диком? Они как-нибудь утешатся друг другом. Еще чьи? Тут Маккену словно обдало потоком ледяной воды. А больше вокруг него никого и нет. Только пресловутая свобода, но она вряд ли заметит исчезновение одного из своих воздыхателей.

— Стив, — тихо произнес Рой. — Я нашел старуху.

— И?

— Я видел его смерть.

— И поэтому ты спиваешься?

Маккена словно не слышал.

— Он умирал один. На мокром асфальте посреди пустой площади. Я видел, как он сделал последний вдох, потом выдохнул… спокойно так… и все.

Стив чувствовал, как тяжело Рою говорить. К горлу подступил спазм, и голос стал глухим.

— Вокруг врачи. Один разряд… другой, а он не возвращается. Они возятся, а его нет, потому что я вижу, как уходит его душа. Тело вскидывается, голова отклоняется на бок, и рука… как в том кошмарном сне… соскальзывает с носилок и… просто безжизненно висит. Вы все не можете меня понять! Не представляете, что я чувствую… Не ты виноват, Стив! Не он! Только я! Я один! Он бросился за мной в реку, хотя я был для него никем, а я… я даже не приоткрыл дверь, чтобы посмотреть… просто посмотреть. Понимаешь, даже не взглянул, упиваясь своей правотой. А теперь ты говоришь, что я пью. Да, я пью! Потому что становится не так больно. Я ничего не могу сделать! Я бессилен! Я не могу не видеть этот мокрый асфальт! Не могу не видеть этот выдох. Знаешь, когда я открываю глаза, это стоит передо мной! Весь мир я вижу теперь через этот прозрачный слайд.

Шон молча слушал, тяжело глядя из-под бровей. Он не смел проронить ни единого звука, потому что боль Роя заглушила бы его.

— Знаешь, почему я здесь? — продолжил Рой. — Потому что здесь я убил своего ангела. Здесь он разбился о воду, и я пытаюсь понять, когда наступил тот миг, что это стало его судьбой. Я столько раз ходил на этот проклятый причал, столько раз спрашивал себя, мог ли я изменить что-нибудь, и столько же раз не знаю, что сказать. Я забыл, как жить. Не могу работать. Я ничего не могу. Только пить. Но даже тогда эта связь тянется за мной. Она - как резинка длиною в мою жизнь. Может быть, если я разорву ее, судьба Энди изменится…

Рой не смог окончить фразу, потерявшись в накатившемся волнении.

— Идем, — вдруг сказал Стив.

— Куда?

— На причал.

— Зачем?

— Хочу посмотреть, где ты убил ангела.

— Ты же видел на снимках.

— Хочу в реале.

— Нет, Стив. Пожалуйста, давай, не надо, — взмолился Маккена. — Я не готов.

— Идем.

Они шли по пирсу. Сто метров, тянувшиеся над водой, казались бесконечностью. Рой вдруг подумал о другом причале. С выбеленными досками. На заливе. Энди, закидывающий колено, чтобы вылезти из воды покрытый россыпью жемчужных капель и ореолом чаек. Ресницы, слипшиеся острыми пиками. Он казался нимфой, из изумрудной глубины входящей в жизнь Роя. Смеющийся. С посиневшими губами, но лучащийся изнутри счастьем. Перед ним на раскрытой ладони весь мир. Такой же манящий, как россыпь на плечах. Человек. Человечек… И этот причал. Откуда спиной о водную твердь. Чтобы после безвольно лежать на песке с ободранной кожей. Только россыпь мерцающих капель не на плечах, а выше. Надо поднять голову, чтобы увидеть, как легко и тихо опускается душа. Почти сто дней. Где она? Нашла ли приют в измученном теле? Ладонь сомкнута, и в ней раздавленный мир. Сквозь пальцы выдавливается обезвоженный жмых. Человек. Человечек…

Стив смотрел на плещущуюся воду. Голодная. Лижет сваи. Трется. Здесь, наверное, падения метра три. Не как на мосту. Там не менее десяти.

— Здесь? — вдруг спрашивает Шон.

— Здесь.

— Жить, говоришь, не хочешь? Может, самое место прервать ее? А, что? Давай! Пара минут, и все кончится. По крайней мере, для тебя. Здесь не глубоко. Не как на реке. Выловят сразу. Даже распухнуть не успеешь. Подумай, Рой.

Маккена посмотрел на воду. Точно голодная. Слизнет, и отрыжки не будет.

— Ну, что стоишь? Давай! Второй раз проще будет. Ты же уже делал это. Зачем топиться в алкоголе? Долгий процесс. Да, и трудный. Здесь - наверняка. Одно движение и все. Ни страданий. Ни боли. Так ведь, Рой?

— Чего ты хочешь, Стив?

— Я шепну тебе. Может быть, позже. На ушко. А пока…

Шон с силой пихнул Маккену в спину. Рой сорвался с причала и полетел вниз. Так неожиданно. Он перепугался, когда вода сомкнулась над головой. Плотная такая. Тяжелая и шумная. Внезапный приступ паники выбросил в кровь избыточные дозы адреналина, а тот разбудил немыслимые резервные силы, которые вытолкнули Маккену на поверхность. Он барахтался в воде, к своему ужасу отметив, что Стив спокойно достает сигарету и прикуривает.

— Помоги! — крикнул Маккена, захлебываясь большими глотками приторной воды. — Я сейчас утону!

— Я буду плакать! Обещаю! — ответил Шон, так и не двинувшись с места.

Рою чувствовал, как ботинки превращались в гири. Рубашка вздымалась пузырем, сковывая движения. Резь с носу и глазах выстреливала с мозг горстями острых камней.

— Стив! — собрав остатки сил, крикнул Рой.

— Я тебя внимательно слушаю, — спокойно произнес Шон, делая глубокую затяжку. — У тебя мало времени изложить последнее желание. Поторопись.

— Помоги, Стив! У меня больше нет сил!

Шон присел на корточки, чуть свесившись с причала.

— Знаешь, Рой, у меня их тоже больше нет. Я ничем не могу тебе помочь. Ты ведь хотел избавиться от страданий. Валяй. Думаю, — он взглянул на часы, — где-то через минуту все закончится.

— Ты не можешь!

— С чего ты взял? Я тоже устал от страданий, глядя на тебя. Давай удовлетворим друг друга. Я произнесу трогательную надгробную речь. Обещаю. Я уже даже знаю что сказать. Ты останешься доволен.

— Иди к черту!

— Я ходил и дальше. Только это не помогло.

— Стив!

Вода поглотила Роя. Собрав последние силы, он взглянул наверх. Сквозь алюминиевое зеркало поверхности еще было видна искаженная линия причала и размытая фигура друга. Шон все еще сидел, не двигаясь. Мозг Маккены быстро впитывал воду, мысли размывались, и последнее, что он смог испытать — огромное, всепоглощающее отчаяние. Он еще столько не успел! Оно, смешанное с солью, окутало сознание Роя, и оно начало отключаться. Откуда-то с периферии к центру.

Наверное, он умер, потому что ему вдруг стало хорошо и спокойно. Ушла боль, ушли воспоминания, ушла измучившая жизнь. Где-то вдалеке кто-то кого-то тряс, бил по щекам, лупил по спине, но это было неважно. Пустая суета. Перед глазами плыли бензиновые пятна, создавая великолепные декорации. Звуки тоже плыли, выстилаясь мягким фоном, и Рой ощущал абсолютное счастье. Оно обволакивало уютной, пушистой оболочкой. Она не давила. Не жала, удивительно точно принимая его форму. Сознание, где-то отдельно от него смутно обозначило, что кто-то грубо рвет ее, пытаясь внедриться в глубинные слои, и она тоньшала капустным кочаном, с которого сдирали листья. Какая-то неотточенная сила с ранящими краями сопротивлялась внутри, но после начала подниматься, царапая трахеи. Сознание комом вдавливалось в голову, и Рой исторгся потоками воды и кашля. Он чувствовал, как скрипят ребра под воздействием грубых прессующих надавливаний. Казалось, следом за водой исторгаются внутренности, завязанные беспорядочным узлом, а обрывки тканей кровоточат резью.

— Смотри на меня! — слышит Маккена, но ему еще не удается сконцентрировать взгляд, чтобы двоящиеся изображения слились в единую картинку. — Доброе утро.

Шум в ушах заглушает звуки, и они слышатся тупо и отстраненно. Ватные чужие руки неудобно вбиты в плечи, а ноги все еще приклеены к песку.

— Что это было? — кто-то помимо воли Роя изнутри него задает вопрос.

— Ты случайно упал с причала, и я едва успел спасти тебя в последний момент. Можешь считать, что тебе повезло. И, кстати, не в первый раз.

— Зачем?

— Я не знаю, зачем ты упал, — валяя дурака, ответил Стив.

— Зачем ты спас меня?

— А что, не надо было?

Шон помог Маккене сесть.

— Голова трещит, — отметил Рой, ощупывая виски.

Только теперь он полностью осязал себя в пространстве. Стив сидел перед ним на корточках, свесив с колен руки. Боги! Он все еще необыкновенно красив. Маккене было приятно подумать об этом.

— Если ты столкнул меня, на хрена было вытаскивать?

— Ну, во-первых, ты просил о помощи. Во-вторых, довольно трудно наблюдать, как гибнет твой близкий человек. В-третьих, я хотел напомнить, что сделал для тебя Энди, хотя ты не был для него родным человеком. В-четвертых, я все еще не теряю надежду, что ты поймешь, что жизнь бесценна, чтобы так бездумно отказываться от нее. Ну, а в-пятых, хотел понять, каково это лишить жизни того, кого любишь. То, что подарил тебе Энди настолько велико, что ты не имеешь права отказаться от этого дара. Я хотел вернуть тебя к жизни. Надеюсь, теперь ты подумаешь над тем, что делаешь. Мне кажется, ему было бы нескончаемо больно видеть, как ты поступаешь с его подарком. Он точно не заслужил этого. То, что сделано уже не повернешь. Надо думать, как не сделать еще хуже. Во всяком случае, хотелось бы верить, что ты найдешь в себе силы. Давай, вставай. Нам надо собраться. Как только чуть спадет жара, мы вернемся домой.

Рой сверлил Шона взглядом. Слова друга укладывались в опустевшей голове аккуратными слоями. Он был прав. Прав со всех сторон. Мудрый Стив. Только сейчас Рой ощутил, насколько сильно любит его. Только сейчас понял, насколько сильно тот должен был страдать, чтобы решиться на такую крайнюю меру. Он сам не понимает, насколько огромно счастье иметь того, кто любит тебя.

Рой вдруг подумал, что соскучился по дому. Все изменилось, и там теперь пепелище его жизни, но даже из этих жалких обломков можно выстроить что-то, где можно будет приткнуться уставшей душе.

— Мне нужно сделать снимки. Я не хочу больше возвращаться сюда. Никогда.

— Отлично. Скажи, что я должен сделать. Я помогу тебе.

— Стив, — Маккена сделал паузу. — Я бы хотел побыть один. Мне надо подумать.

— Рой?

— Я не буду пить. Обещаю. Поверь мне на этот раз.

— Уверен?

— Да.

— Что ж. В общем-то, мне не привыкать.

— Есть одна просьба.

— Да.

— Поедем ночью. Мне нужно закатное солнце.

— Без проблем.

— И еще одно.

— Слушаю.

— Я люблю тебя, Стив.

— И я люблю тебя.

Они обнялись. Рой уткнулся в плечо друга, закопался в него лицом и замер. Такое родное плечо. Знакомый запах. Энди и Стив… Каждый из них дарил ему жизнь, ничего не прося взамен. За что же он так наказал их? Почему не заботился об их чувствах? Почему никогда не думал, что жизнь была слишком щедра к нему? Она позволила ему почувствовать настоящую дружбу, познать ответную любовь, испытать муки творчества… И даже теперь после всего еще можно обнять плечо и прижаться к груди друга, чтобы вновь вспомнить, как бьется его сердце, с каждым ударом источающее любовь.

— Тебе идет бронзовый закат, — произнес Рой, разглядывая, как оседающее солнце заигрывает с длинными спиралями локонов.

— Рыжие женщины, как и рыжие кошки, приносят удачу их обладателям, — кокетливо улыбнулась муза.

— Ну, вот! Опять началось! Скромность явно не входит в набор твоих достоинств.

— Милый мой! Мужчина — голова, но женщина – шея. Давно известно, куда повернет, туда и смотреть будешь. Не спорь. Лучше обсудим планы. Сегодня удачный закат. Какая-то золотая эротика с прожилками граната!

— Хочешь, сфотографирую тебя на его фоне?

— Я не получаюсь на снимках. Ты же знаешь. Таково условие нашего существования. Но если хочешь, я попозирую, чтобы фотографии получились идеальными? Я даже могу смотреть глазами Энди…

— Не надо! — обрезал Рой. — Я не смогу. Мне лучше вообще об этом не думать.

— Неверно. Тебе лучше об этом думать, и ты сам это прекрасно понимаешь. Ты же сейчас снимаешь для него.

— Замолчи! Я же просил!

— Смотри на меня, и я стану им, если ты будешь очень хотеть.

Муза смотрела глазами мальчика, и Маккена видел, как она преобразовывается в него. Рой почувствовал присутствие сердца. Оно билось неравномерно. То еле-еле ползло, то вдруг пускалось в бешеные скачки, а после внезапно замирало, как вкопанное. За последние три месяца он почти убил его, и теперь оно давало сбой, как запыленный механизм старых часов. Утренние события совсем разладили его и, наверное, оно даже поскрипывало. Только очень тихо. Вообще Рой чувствовал себя не лучшим образом. Все в нем как-то сломалось и теперь лишь обозначалось неким присутствием. Ободранные трахеи саднило при дыхании. В желудке застрял какой-то ком. Мозг потяжелел, словно впитал осадки тяжелых металлов, а кости и хрящи, словно усохли и цеплялись друг за друга при малейшем движении. Он понял, что, безусловно, преуспел, производя над собой эксперименты по выживанию.

Рой видел, как сквозь прозрачный силуэт музы умирало солнце. Вода облачалась в траур, сожалея о смерти дня. Легкий бриз нес скорбь, тихо шелестя водой о песок. Грусть впитывалась через кожу, и Маккена теперь ощущал все острее. В нем тоже что-то умирало. Еще один день… Один день сомнений и неизвестности. Мир оставался прежним, не замечая, что изменился. То же солнце. Вода. Причал. Только это уже был мир ПОСЛЕ. Ангел пал. Велика ли потеря? Для Роя это апокалипсис. Для мира - нет. Завтра вновь поднимется рассвет. Солнце игриво обласкает воду, бесстыдно выставит напоказ богатую неприкрытую наготу, а после устанет и уйдет на покой. Ну, подумаешь, пал ангел! Мало ли их сыплется? Мало ли рушится в эту бездну? Они вольны выбирать, и ему нет никакого дела до их выбора. А муза смотрит глазами мальчика, и сквозь них умирает не солнце. Умирает его жизнь. И ему нет никакого дела до смерти распластавшегося диска.

Рой задержался в номере. Последние секунды, чтобы оглянуться. Безразличный безликий мир. Просто набор предметов. Гостиница. И его собственная жизнь — гостиница. Энди. Постоялец. Он ушел, и все осталось на местах, только номер теперь закрыт, потому что в аварийном состоянии. Расползается по швам, непригодный для ремонта. Просто дело времени ждать, когда он, наконец, рухнет, похоронив под собой его владельца.

Стив ведет машину, а Рой безразлично смотрит, как мимо скользят темные, словно обгоревшие силуэты кактусов. Они похожи на остатки каких-то конструкций после вселенского пожара. Такие же, как и он сам.

— Ты как? — наконец, решился спросить Шон.

— Каком книзу, — ответил Маккена и тут же пожалел о своей грубости.

Стив перевесился к его сидению и открыл бардачок.

— Держи, — он протянул бутылку виски.

Вместо ответа Рой вопросительно посмотрел на друга.

— Держи, говорю, — повторил Шон.

— Зачем?

— Не теряю надежды довезти тебя живым.

Рой отхлебнул глоток. Алкоголь отозвался теплом в желудке. Стало немного легче.

— Поспи, — после паузы вновь произнес Стив. — Дорога будет короче.

Маккена молчал еще какое-то время, а потом спросил:

— Зачем тебе все это?

— Когда-то я думал за двоих. Видимо, вновь пришло то время.

— А тебе не кажется, что все было бы гораздо проще, если бы ты не выловил меня сегодня?

— Наверное, но для кого? — вопросом ответил Шон.

Рой задумался.

— Для всех.

— Тебе ответить подробно, или сам догадаешься?

— Я приношу одни страдания…

— Верно. Дальше что? У тебя скверный характер, и это, прости, уже не новость.

— Оно вам всем надо?

— Ну, видимо, да. Знаешь ли, есть такие категории людей, которые стараются помочь тому, кто оступился.

— Ты ставишь мне это в укор? Что б больнее было?

— Это не в моих правилах. Нам достаточно глупостей, чтобы совершить еще одну. Когда-нибудь ты это поймешь.

— Нет, Стив. Ты просто чувствуешь свою вину.

— Чувствую, но не за то, за что думаешь. Моя вина заключается не в том, что я с ним спал, а в том, что не предусмотрел твои действия. Видишь ли, я умею извлекать уроки, поэтому я и прилетел за тобой. Считай, все, что я сделал, я сделал не для тебя, а для себя и для Энди. Он бы точно не простил мне твоего падения. Люди любят по-разному. Одни для себя, остальные для других. Ты не любил его. Ты любил любить его. Две большие разницы.

— Это не так!

— Так, Рой. Если бы ты любил его, ты бы сдох от одной только мысли, что он может куда-нибудь деться. Ты бы вывернулся наизнанку, чтобы удержать его. Ты бы костьми лег, чтобы он не смог уйти. Ты любил себя, любящего его любить, поэтому и случилось то, что случилось. Ты был ущемлен в собственном самолюбии. Как так? Что такое?! Ладно, если бы ты просто выгнал его. Это была бы не беда, но ты почувствовал себя настолько уязвимым, что это не показалось тебе достаточным. Ты сделал его виноватым и назначил самосуд. Беспрецедентный по своей жестокости. Скажи мне, за что, Рой? Ты ведь сам толкал его ко всем, убежденный в своей исключительности, но он всегда возвращался к тебе. Лучшему. Ты немножко слишком не замечал этого? Скажу больше, он был счастлив, когда ты принимал его. Об этом не надо было говорить. Это лилось из него через край. Говоришь, ты видел его смерть? Почему же тогда ты не видел его жизнь?

Маккена не ответил. Шон был прав. Как всегда.

— Не сравнивай меня с собой, — продолжил Стив, дав другу время подумать. — Я не хочу сделать тебе больнее, потому что люблю тебя, хотя вряд ли ты осознаешь это. Я хочу, чтобы никогда больше ты не страдал так. Я не знаю, что будет дальше, но надеюсь, что никогда больше ты так не оступишься. Очнись, Рой! Мы все еще здесь, рядом с тобой, и мы нужны тебе так же, как и ты нам. Нам всем не все равно, что с тобой происходит. Проще было бы осудить тебя и отвернуться, но мы не хотим потерять и тебя.

Стив полуулыбнулся, полуусмехнулся и взглянул на Маккену. На фоне едва различимого неба он увидел, что Рой сидит, низко опустив голову.

— Мне нечего сказать, — глухо произнес Маккена.

— И не надо. Просто признай, что ты привык трахать все, что есть в этом мире. Просто наступил момент, когда ты погряз в этом настолько, что трахнул самого себя.

— Причем, очень жестко.

* Ты трахнул самого себя, Рой.

Часть 15. EVERYTHING I DO, I DO FOR THEM

15. Everything I do, I do for them.*

Время бы, наверное, успокоилось и тихо подремало до рассвета, но веселье в клубе, как неугомонный сосед, мешало покою. Сегодня суббота. Еще с утра погода расстроилась и до сих пор рыдает над своими несчастьями, так что в клубе полно народу. Дав доволен. То и дело выходит на балкон взглянуть на суету возле бара. Минут через пятнадцать начнется шоу. Скидки на алкоголь во время представления приносят отличный доход. Вообще в последнее время дела идут вверх. «Western Saloon» становится чуть ли не самым популярным клубом в городе. Эстрадные звезды разных величин сияния, от самых блеклых до весьма ярких, считают нынче престижным спеть пару шлягеров на клубной сцене. Программа меняется изо дня в день с постоянной основой из Энди и мальчиков Смита. Мальчишка выступает пять ночей в неделю, после чего получает заслуженные выходные в понедельник и вторник. Его представления срывают душераздирающие овации, и он собирает неплохой чай за танцы со стриптизом у шеста.

Хитрая росомаха Дав уже давно негласно приставил к нему охрану, чтобы избежать случайных потасовок его витринных мальчиков с Энди. Чует, бестия, тревожные ноты. Те потихоньку начинают роптать, видимо, понимая, что выдержать конкуренцию внутри клуба становится трудно. Смит даже не пытается скрывать, что свежее парное мяско Энди пришлось по вкусу любителям чего-нибудь эдакого. Есть в этом блюде и искры перчинок, и прослойки сладкой патоки. Какой-то необычный своеобразный букет вкусов. Мальчишка постепенно обрастал клиентами, и ему уже было бы неплохо клонироваться, чтобы успеть удовлетворить всех.

Еще в конце июля парень перебрался постояльцем в клуб, и теперь ему приходилось умудряться жить на два дома. Малюсенькая комнатка без окон под самой крышей некогда была складом хозяйственного инвентаря. К ней примыкало санитарное помещение, вполне успешно заменившее мальчишке душевую. Старая кровать, тесный шкаф, два стула и некогда бывший журнальным столик составляли, пожалуй, все наполнение покоев «бога секса». Энди категорически отказывался от любых предложений Смита по ее обустройству, предпочитая довольствоваться тем, что насобирал по всем углам. Душевая в свою очередь изобиловала торчащим из стены душем, ржавой хозяйственной раковиной с отколотым краем и крючком для полотенца в виде кривого вбитого в стену гвоздя. Парня устраивало все и особенно то, что Смит не брал с него плату за всю эту потрясающую роскошь. Два дня в неделю Энди ночевал, если это можно считать правдой, дома. Ну, то есть в индейском доме, хотя старался заглядывать туда каждый день, пусть даже на полчаса. Это было правилом. Вернее, законом. Мальчишка сам отменил к нему какие-либо поправки и дополнения. Ему было жаль Тиу. Поначалу он приходил пешком, но наступило такое время, когда девушка уже издалека слышала, как ревет его «мальчик». Именно так Энди и называл свой мотоцикл. Просто «мальчик». Этот мальчик, как и говорил Том, оказался достаточно норовистым существом. В начале он глох, начинал чихать и делал вид, что точно не желает шевелить колесами, но спустя некоторое время, видимо, осознал, что норов Энди тверже, поэтому и смирился, правда, сбросив пару раз седока. Для порядка. Так, чтобы попугать. Парень вставал, отряхивался со словами «э-э нет, мы так не договаривались» и садился снова. Том умиленно поглаживал бороду.

— Н-да. Теперь не соскучишься, Ник. С того света слыхать, как твой жеребец копытами бьет. Можешь быть доволен. В хорошие руки твою животину пристроил.

Ник отвечал молчанием, но Тому слов и не надо. Он и так знает, что ответил бы ему друг, будь он жив.

— Ну, что? — спрашивал Энди, раскрасневшись от усилий и адреналина.

— Не знаю теперь за кого из вас бояться.

— За меня не надо. Я пуганый. Да, и за него не стоит. Он, похоже, тоже. Хотел попросить тебя об одной вещи. Не знаю, удобно ли?

— Неудобно писать, не расстегивая штанов, — улыбался Том.

— Свези меня на могилу твоего друга.

— А что ты там забыл?

— Я ничего, а вот мальчику надо бы.

— Правильный ты, мужик, Энди. То-то я того, одной задней точкой с самого начала почувствовал, что ты свой в доску. Есть в тебе нужная жила.

— Слушай, может, я это, расплачусь за него как-нибудь, а?

— Есть два варианта. Либо давай, с Ником договаривайся, либо сдай ключи и катись к черту. Если Ник возьмет с тебя деньги, зарой у него в могиле, потому как я не из того дерьма, что в каждом клочке выгоду ищет. Еще раз ко мне с этим вопросом подъедешь, прости, но я тебе в морду дам. Вроде бы она тебе не сильно в твоем ремесле нужна? Я предупредил. Так что потом, чтобы никаких недопониманий не было. Идет?

— Угу, — опять смутился Энди. — Морду жалко.

Парень был счастлив. Смерти он не боялся, дороги тоже, а после обрядов Капель Дождя и ветер был ему уже не ветер. Да, и беречь было нечего. Сердца у Энди не было. Тикающий механизм вместо него работал сам по себе, автономно. Шкурка с набором костей ничего не стоила. Он, может быть, был бы и рад потягаться со смертью, но она всякий раз пугалась и предварительно падала в обморок.

— Тиу! — радостно закричала Дель, издалека заслышав рев мотоцикла. — Иди скорее! Энди вернулся! Мартин! Мартин! Энди приехал!

— Привет, моя будущая Покохонтас! — улыбнулся парень, видя, как девочка бежит ему навстречу. — Ну-ка угадай, в какой руке?

— А если не угадаю?

— Тогда дам вторую попытку.

Девочка выбрала. Парень быстро переложил подарок в другую руку.

— Вот видишь. Угадала. Смотри, должен сразу предупредить, что ничего не понимаю в девочках. Я не ошибся? О такой кукле ты мечтала?

— О, Энди! — воскликнула Дель и спрятала за спиной руки.

— Что такое, милая? Тебе не нравится?

— Очень нравится. Очень, но она дорогая. Меня бабушка заругает.

— Ты бери, а с бабушкой мы как-нибудь договоримся. Я знаю одно волшебное слово…

— Скажи его мне! Пожалуйста!

— Нет. Оно не будет работать. Для каждого волшебника оно секретное.

Дель обняла Энди, и словно теплая смазка капелькой попала в его механическое сердце.

— Тиа! Тиа! Мартин! Смотрите!

— Привет, Мартин, — улыбнулся мальчишка.

— Привет, — ответил тот, и парень увидел, как по его лицу пробежала тень.

— Ой, вот только не надо мне ничего говорить! — предваряя недовольство брата, тут же начал Энди.

— Послушай…

— Это ты послушай! Сейчас я неплохо зарабатываю. Дель не чужая мне. Какая разница, кто из нас сделает ее счастливой? В следующий раз, перед тем как что-то подарить, я вручу это тебе. Если загвоздка только в этом…

— Ты не обязан…

— Единственное, чего я не обязан, так это слушать тебя!

— Конечно. Где уж мне! Я простой шофер…

Энди резко обернулся.

— А я проститутка! Дальше что?! Деньги грязные?! Брезгуешь?! Недостойные деньги, чтобы купить ребенку счастье?! Я ничего не перепутал?!

— Мне не нравится, что ты взвалил на себя мою семью…

— Ах, вот оно что! Твою семью? А я-то, дурак, думал, что это и моя семья. Кажется, это я не вышел рожей. Ты это хотел сказать?

— Не это.

— Тогда что?

— Энди! — они услышали радостный голос Тиу.

— Поговорим позже, — шепнул парень.

— Да, уж.

Энди поцеловал девушку.

— Привет, дорогая.

— Ты чего такой довольный? — поинтересовалась Тиа.

— Пробуду с вами до утра, если не выгоните, конечно.

— Энди, что б тебя кактус в язык уколол! Такие глупости говоришь! Тебе не стыдно?!

— Ни капельки. Стыд только мешает жить.

— Ты пахнешь мотоциклом. Фу. Иди, прими душ.

— Тогда тебе придется помыть и моего мальчика.

— Зачем?

— Он, должно быть, пахнет мной. Так по-честному будет.

— Да, ну тебя!

— А еще, — шепнул парень на ухо Тиу. — Сегодня мы пойдем на валун.

— Правда?!

— Конечно.

Дель егозила на стуле, и Джил пришлось сделать ей замечание. Джек, видимо, понял, что у юношей произошла ссора, поэтому буравил взглядом то одного, то другого. Энди ковырялся в тарелке. Он терпеть не мог кукурузную кашу, даже если ее приготовила Тиа, но делал вид, что это не так. Мартин достаточно убедительно сослался на головную боль, поэтому его не трогали. Визуально все выглядело прекрасно. Большая дружная семья. Такая редкая возможность пообедать всем вместе. Тиа счастлива. Больше всего на свете ей нравится наблюдать, как остальные пользуются результатами ее труда. Вся ее жизнь подчинена одной цели, чтобы забота окутала каждого. Большую часть ее тела занимает сердце, в котором для каждого есть светлый чистый уголок.

Парень видел, что Мартин вместе с кашей пережевывает свое состояние. Понять его несложно, но Энди тоже злился. Проституция никак не мечта его жизни, а досадная необходимость. Однако, он считает, что и роптать ему стыдно. Не на обочине же он стоит! Он попробовал уже один раз. Ему хватило. Это, пожалуй, единственное, что он не может простить Рою. Это как раз то, что стоит между ними плотной, высокой стеной, которую Энди никак не может преодолеть. Как бы это ни показалось странным, но стена эта обошлась Маккене всего в сорок долларов, хотя в ней кубометров тридцать высококачественного прочного бетона. Мальчишка давно простил Рою все, хотя никогда и не считал, что тот был виноват, кроме хлопка двери и мятой купюры, на которую он и купил свою смерть. Недорого, правда? Почти даром. Денег не хватило, чтобы смерть проглотила его без отрыжки, но случилось именно это, и теперь он проститутка. Тиа, аппаратура и Стив, и еще одно. Энди все еще надеялся, что обойдется как-нибудь, но в последнее время все чаще понимал, что нет. Он стал хуже видеть одним глазом. Как раз тем, по которому прошел рант ботинка Маккены. Иногда накатывало отчаяние, но оно ничего не меняло. Он продолжал любить Роя. Рой же, как изощренный часовщик запустил механизм нового сердца Энди, оставив за собой единоличное право что-либо менять. В астрономии есть понятие о взорвавшихся звездах. Они взрываются и гаснут, но свет их можно видеть еще миллионы лет. Сам того не зная, но мальчишка вполне мог бы войти в их категорию. Жизни в нем не было, хотя все и видели его живым.

— Пойдем, покурим, — наконец, предложил Мартин.

Он был рад, что Тиа, рассматривая с Дель новую куклу, не замечала нависшего напряжения. Капли Дождя взглянул на Джил после этой фразы, точно понимая, что тот зовет Энди вовсе не курить.

— Кстати, да, — стараясь сказать весело, ответил парень.

— Послушай, — начал Мартин, когда они отошли от двери. — Я привык заботиться об этой семье. Все эти женщины - это то, что у меня есть.

— Разве я что-то меняю?

— Не перебивай, пожалуйста. Ты знаешь, я из кожи вон лезу, чтобы им было хорошо. Встаю затемно и ложусь затемно, проезжая в день сотни километров. Глядя на Тиу, мое сердце превратилось в изодранный клочок, и я был уже готов даже продать почку, чтобы помочь ей, но… Ладно, опустим. Появился ты. Я рад. Это правда, Энди. Я очень рад. Я ни на полсекунды не пожалел, что подобрал тебя на обочине. Ты мне не чужой. Я считаю тебя братом, но Энди… Я так же знаю, что у тебя есть и свой собственный долг. Огромный. Это должен был сделать я. Ты зарабатываешь быстрые деньги. Не хочу говорить, как мне тяжело думать, чем именно.

— Мартин, — не выдержав, перебил парень. — Я зарабатываю быстрые деньги, но это тяжелые деньги. Ты даже не знаешь насколько тяжелые. Мой долг оставь мне. Я разберусь с этим сам!

— Вот видишь. Ты хочешь управлять всем…

— Я не хочу управлять ничем! Я хочу, чтобы Тиа ходила! Это вся моя корысть! Ты не о том думаешь, Мартин! Не нам с тобой считаться! Перестань копаться в себе, ибо ты докопался до дерьмовых пластов, — парень говорил, стиснув зубы так, что некоторые слова слышались шипением, — и именно оно сейчас и прет из тебя. Тебя меньше волнует то, что счастлива Дель, чем то, что несчастлив ты. Деньги, на которые я купил куклу легкие по твоим понятиям. Я сшиб их за пятнадцать минут. Это чаевые. Сейчас мы вернемся, и ты посмотришь на Тиу, а после подумаешь над нашим разговором. И еще одно. Если тебе настолько тяжело и неприятно меня видеть, я могу заезжать, когда тебя нет дома. Угол у меня есть, так что тебе не о чем волноваться. И совсем последнее. Не дай бог, чтобы Тиа о чем-нибудь догадалась. Считай, что я тебе угрожаю.

— Энди…

— Прости, Мартин, но я не хочу больше разговаривать с тобой.

Не дожидаясь ответа, парень направился обратно, намеренно задев Мартина плечом.

— Началось, — шепнул Джил Капли Дождя, наблюдая, как парень, натягивая улыбку, прошел мимо.

— Мартин ревнует. В последнее время его распирает. Того и гляди разорвет. Энди тут совсем не виноват.

— Бедный парень, — вздохнул Джек. — Сшибает все углы. Карта его жизни неспокойная. Ему надо очень много сил.

— Так помоги ему.

— Дорогая. Его не получается вести, чтобы он обогнул препятствия. Он прет напролом. Он не думает о цене. Ему важна цель. Я даже не сомневаюсь в том, о чем они могли сейчас разговаривать.

— Ты должен поговорить с Мартином, пока не стало хуже. Энди ведь ни за что не уступит.

— Он боится.

— Боится? Чего?

— Боли. Он боится проявить чувства, привязаться к кому-либо. Поэтому он бежит из дома. Он заставляет себя быть одиночкой. Для этого нужен особый характер, совсем не такой как у Энди. Я уже говорил, в нем просто селится любовь.

— А как же Тиа? По-моему, он искренне любит ее.

— Тиа - другое дело. Она такая же, как и он. Энди видит это. Жизнь сломала ее физически, сделав твердой внутренне. Она нашла в себе силы выжить. Не смочь существовать, а именно выжить. Он считает, что она с ним одной крови, и в глубине осуждает Мартина. Это его ошибка. То, чем занимается Энди — тяжелый промысел. Нет, не вообще, а именно для него. Он терпит унижение, которое порождает взрывы душевной боли, но ему это надо. Он живет за счет этого. Выживает. Таким образом он наказывает себя. Хлещет, чтобы пережить.

— Бедный мальчик, — вздохнула Джил. — Как все это отвратительно.

— Его держат две тонкие нити. Тиа и кулон. И если Тиа — боль его тела, то в кулоне заключена боль души.

Энди посадил девушку на валун.

— Что произошло у вас с Мартином? — поинтересовалась Тиа.

— Ровным счетом ничего. Чуть поспорили, но уже все выяснили.

— Если Мартин делает что-то не так, ты скажи. Я поговорю с ним.

— Милая. Мартин один из самых уважаемых мной людей. Он не может делать что-то не так. Не знаю, кому из нас, тебе или мне повезло больше тем, что он у нас есть. Я искренне привязан к нему, поэтому между нами ничего дурного произойти не может. Это я был немного неправ, и сейчас мне очень стыдно за это. Просто он сам хотел купить для Дель эту куклу, а я нечаянно опередил его.

— Она счастлива…

— И это главное.

— Но, Энди, не надо ее баловать. Она должна понимать счет деньгам.

— А я разве обозначал ей сумму? Она — ребенок, и не ее вина, что жизнь сурова к ней. Я — мужчина, и это будет моя вина, если я не смягчу ее.

Тиа улыбнулась. Он действительно становился мужчиной. Возмужал. Вчерашняя щетина вон по лицу. Он глушит в себе остатки ребенка, но его все равно видно, только усталость темными пятнами под глазами и тяжелой облачностью во взгляде.

— Что ты хочешь, чтобы я тебе сыграла?

— Я люблю каждую мелодию. Выбери для меня сама.

— Ладно. Тогда садись и слушай.

Энди как обычно прислонился к валуну и задумался. Мелодия Тиу плыла фоном его мыслям, и они разглаживались. Он держит в руках ее мечту, а она такая простая. Человеческая. Как мало люди понимают в жизни. Они почти никогда не ценят то, что у них есть. Нет, это не от испорченности или эгоизма. Они просто не знают, как это, когда нет. Они ходят и не понимают, что это может быть счастьем. Дышат, не испытывая боли. Возвращаются домой, покупают еду, единолично распоряжаются своим телом. Обычная… обычная жизнь. Еще так недавно он не мог дышать, а Тиа не может ходить, и обычная жизнь становится мучительной. Девушка играет на флейте для него мелодию. Для него. И это счастье. Он научился его видеть, научился его взвешивать. Это дорогой подарок. Редкий. Он не будет пересчитан на деньги и взыскан. Это идеальный подарок, который никто не сможет отнять, не сможет убить, потому что он пропитывает его. Стелется внутри. Вживляется частичками в каждую клетку. Он тоже сделает ей подарок. Цена неважна, и он точно знает, что плата за него никогда и никем не будет востребована.

Энди открыл глаза, когда сумерки уже густо осели. В доме тихо. Парень улыбнулся. Они берегут его сон. Здесь, в этой семье так принято. Наверное, он проспал ужин, но он точно знает, что найдет его на столе, заботливо накрытый чистым льняным полотенцем. И это здесь принято. Здесь принято любить и заботиться друг о друге. Мальчишка поднялся и вышел. Никого. Только Джил дремлет возле телевизора. Энди хотел незаметно пробраться мимо нее на улицу, но бабушка тихонько окликнула.

— А где приветствие, молодой человек?

— Не хотел беспокоить. Добрый вечер.

— Как ты думаешь, зачем я здесь сижу?

— Ну, не знаю. Смотрели телевизор.

— Ты думаешь, я увижу в нем что-то новое? Все старо как мир. Все пережевано настолько, что даже глотать противно.

— Ну…

— Не мучайся. Я стерегу тебя.

— Зачем? Мне что-то угрожает раз у меня такая мощная охрана? — пошутил парень.

— И очень серьезно. Истощение. Ты производишь такой грохот костями, что тебя даже глухой услышит. Садись и поешь. Не хочу, чтобы Тиа меня ругала потом.

Энди нехотя сел за стол.

— Тебе должно быть стыдно, — продолжила Джил. — Она из кожи вон лезет, чтобы вы были обстираны и накормлены. Если тебе плевать на себя, подумай о ней.

— Пирожки с картошкой, — облизнулся парень, приподняв край полотенца.

— То-то и оно, что она старалась.

— А где все?

— Тиа пошла поболтать с подружками. Дель где-то носит ветер, что свищет у нее в попе, а Джек и Мартин отправились разговаривать с духами.

Энди вынесло из-за стола. Джил даже не успела зачитать ему список своих напутствий. Он знал, где искать шамана и прямиком направился туда.

Мгла теснилась и густела. Оглушающе трещали цикады. Трава, иссушенная летней жарой, хрустела под ногами. Еще издали мальчишка услышал ритмичный зов бубна. Они там. Энди знал это место. Километрах в полутора от поселения находилось священное место. Небольшое почти круглое плато парило над обрывом, покоясь на скальном выступе. Даже в самые благоприятные месяцы на нем росло мало травы, и она была сплошь испещрена белесыми вкраплениями, словно кто-то исправно разбрызгивал над ней краситель. Древние, обглоданные ветрами камни, какого-то не совсем природного происхождения образовывали тысячелетний круг, в центре которого шаманы и устраивали священный костер. Парень остановился. Какое-то время он наблюдал за движениями двух фигур, потом все же решил приблизиться. Капли Дождя и Мартин шли по кругу, двигаясь характерными для индейского танца полускачками. Оба были босиком, с голой грудью, расчерченной магическими символами. Энди узнал в рисунках двуполого первого человека. Значит, они разговаривали с основателем человеческого рода. Шаман ястребино взглянул на парня, продолжая ударять в бубен высушенной бараньей костью с копытом. Минуя мальчишку, кам молча протянул ему связку погремушек из полых копытец и указал на баночку с магической краской. Поначалу Энди растерялся, но после скинул футболку, кроссовки и вступил в круг. Он не понимал, что делает, но внутреннее доселе дремавшее чувство подсказывало, что нужно просто повторять, самозабвенно отдаваясь действу. Парень потрясал погремушкой, не спуская глаз со спины названного брата. Он привязался к нему, и даже любит по-своему. Зря. Это излишне. Привязанность обязывает, чего уж точно Энди не хотелось. Парень смотрел, как играют блики на смуглой спине, и чувствовал себя виноватым. Он не должен был разговаривать с Мартином так грубо, потому что того можно понять. Мартину больно осознавать… здесь все в кучу. Ох, какая куча! Энди и сам уже не знает, как к ней подступить. Он запутался. Просто не хватает жизненного опыта. Обычного, а не эксклюзивного, какового у него в переизбытке.

Хищные блики костра гладят смуглую кожу. Движения созвучны ритму бубна. Все настраивает на определенное состояние отрешения. Транс. Становится как-то хорошо. Что-то отпускает. А танец классный. Есть в нем определенный смысл. Древний и мудрый. Капли Дождя подбрасывает в огонь травы, поджигает связку из стеблей, окуривая мальчишек. Смолянистый дурманный смог щиплет глаза, обдирает ноздри, властно проникая вовнутрь. Голос хатаали слышится отовсюду. Энди не понимает ни слова из его молитв, а надо? Все равно ему никогда не разобраться в этих духах. Тиа разговаривает с ними нежными звуками флейты, Джек отрывистыми фразами с подвыванием. Может быть, они как-нибудь поймут и его на английском? «Послушайте, — подумал Энди, мысленно взывая к неизвестным невидимым обитателям. — Мне дорога эта девочка, и мне близок этот парень. Все, что я делаю, как бы скверно оно ни выглядело, я делаю для них. Я благодарен им и вам за то, что сейчас тут танцую. Просто помогите и все. Мне больше ничего не надо. Пусть Мартин поймет меня без обид, а Тиа начнет ходить. Вам же не трудно это, кто бы вы ни были. Вы же оставили меня на этой земле мучиться, так пусть не мучаются они. Со мной разберетесь позже, ведь вам без разницы когда. Я готов…»

Энди затянулся из священной трубки. Потом еще раз. Капли Дождя, Мартин и он сам, а, может быть, и еще раз. Он не помнил, потому что его сознание вырвалось и повисло где-то вне подобно шаровой молнии. Вдруг он услышал голоса. Сначала мутные и сплетенные, они потихоньку разделялись, и теперь мальчишка слышал их раздельно. Слышал и понимал. Господи, неужели духи так прекрасно владеют его языком, или ему подключили переводчика с древнего языка навахо?! Шел совет. Они совещались. Наконец, среди голосов выделился один и зазвучал низкими вековыми интонациями: «Слушай, неразумное смертное дитя. Совет услышал твои просьбы. Ты дерзок от глупой неопытности, но мы прощаем тебя, ибо помыслы твои чисты, и просишь ты не о себе. Твой хатаали убедил нас, и мы услышали его. Мы позволили тебе быть рожденным трижды. Старейшины наблюдают за тобой. На исходе Бининт А’тсо (1), в месяц времени урожая ты получишь то, что сеешь. Терпи, ибо путь, что ты выбрал, не прост и не короток. Мы приняли его, как дар. Поклонись и иди. Это все, что передает тебе совет».

Энди словно нырнул в какой-то туман, затерялся в нем и вынырнул с другой стороны. Капли Дождя и Мартин пристально смотрели на него, а он стоял на коленях, скрестив на груди руки. Его шатало, словно он был мертвецки пьян.

— Что это было? — промямлил парень, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь.

— Я слышал, — тихо произнес Джек, — духи говорили с тобой.

— Они сказали, в конце бинти… бининти, — Энди запнулся, не в силах выговорить слово.

— Бининт а’тсо? — переспросил шаман.

— Что это?

— Бининт а’тсо — время урожая. Великое Созревание — его сердце. Нитса’баад, женский дождь — его оперение.

— У меня сейчас треснет мозг, — признался парень. — Скажи проще. Когда?

— В конце сентября, — упростил шаман.

— Значит, Тиа пойдет в конце сентября, — прошептал Энди, пытаясь определить, в какой именно части его тела обморочно встрепенулось сердце. — Сколько ж мне еще работать.

Энди выглядел контуженным. Он говорил, совершенно не замечая, как меняется в лице Мартин.

— Ничего, — уговаривал себя Энди. — Я смогу. Я сделаю. Потерпи, Рой. Сначала Тиа.

— Он что бредит? — неуверенно произнес Мартин.

— Сейчас вернется. Погоди. Ему тяжело.

— Боги! У меня впечатление, что только ему всегда тяжело! Он уже превращается в мученика!

Капли Дождя гневно взглянул на парня.

— Тебе должно быть стыдно, — проскрипел он в самое ухо Мартина.

— Конечно! Мне стыдно! Мне очень стыдно! Так стыдно, что я уже не знаю, как с этим жить! Не знаю, как мне теперь быть из-за того, что какой-то там Рой терпит! Слушай, а может быть мне тоже в проститутки пойти?! Глядишь, все и разрешится!

Джек не смог сдержаться и влепил парню увесистую пощечину. Тот остолбенел на мгновение, потому что это случилось с ним впервые, а потом резко развернулся и, не сказав ни слова, быстро пошел прочь.

— Зря ты, Джек, — начал Энди. — По сути, он прав и не заслужил этого.

— Я никогда не даю людям того, чего они не заслуживают, — Капли Дождя старался говорить спокойно, но даже в темноте было заметно, как по его лицу пошли гневные пятна.

— Я замечаю за собой одну вещь. Как бы я ни сопротивлялся, но я приношу людям несчастья. На мне, словно лежит проклятье. Что мне делать, Джек? Я искренне люблю Тиу и изо всех сил хочу ей помочь. В то же время я понимаю, насколько сильно раню Мартина и уже ничего не могу сделать. Мне остается лишь догадываться, что он думает, но одно я знаю наверняка, ему стыдно, что я проститут.

— Скажи мне, Энди, есть что-то, что остановит тебя?

— Нет.

— Вот ты и ответил на свой вопрос.

— Но…

— До того, как ты появился, Мартин считал себя главой семьи. Ему было очень тяжело, потому что тогда он был совсем мальчишкой. Он бросил школу и пошел работать. Ему приходилось работать много. Очень много. Он и на меня шипел, когда я старался помочь. Он хотел справиться сам. Мы с Джил решили дать ему такую возможность. Нам приходилось ему врать, потому что все, что мы делали, мы делали тайно. Это было совсем тяжелое время. Дель едва исполнилось шесть, Тиу одиннадцать, а Мартину еще не было пятнадцати. Джил пыталась работать, но ты знаешь, у нее больные ноги, и она не смогла. Я до сих пор не могу себе простить того, что она потихоньку продала свои украшения из бирюзы. Почти все. Я не знал, а после было уже поздно. Для народа навахо бирюза — священный камень, и мы копим его всю жизнь, чтобы передать детям, как великое богатство. Тиа безмерно любит Мартина, и именно поэтому ей приходится быть сильной. Я знал, как глядя на брата страдает ее сердце, и как он рвет свое из-за несчастья сестры. Ты умный мальчик, Энди, перестрадавший столько, что уже должен стать мудрым. Ты должен понимать, сейчас Мартину кажется, что он не достиг ничего…

— Он достиг многого. Гораздо большего, чем я. Как только ему это объяснить? Я пытался говорить с ним…

— Не время. Он не слышит тебя. Не одно солнце падет, и он остынет. Просто позволь ему. Мартин зашел в сумрак. Он не видит даже собственной тени и боится потерять себя.

— С чего он взял?

— Он устал.

— И я устал, Джек. Иногда мне кажется, еще немного, и я не выдержу.

— Ты выдержишь, Энди. Поверь тому, кто знает.

— Неужели это правда?

— Что?

— То, что сказали духи?

— Они знают судьбу.

— А ты? Разве ты не знаешь мою судьбу?

— Знаю.

— Скажи мне, Джек.

— Нет.

— Но почему?! — взмолился Энди.

— Потому что тебе подвластно ее изменить. Ты сам решишь, по какой дороге, длинной или короткой, трудной или простой тебе идти. Любой должен иметь право выбора. Пока ты идешь, я лишь могу смотреть…

— А если оступлюсь?

— Если не сможешь подняться, я помогу, но я не вечен. Я обычный человек, Энди. Ты должен научиться сам, потому что может наступить время, и меня не окажется рядом.

— Зачем вы танцевали сегодня? — спросил парень.

— Душа Мартина больна. Я искал выход.

— А я помешал, — заключил Энди падающим голосом. — Я опять принес несчастье. Может быть, мне уйти, Джек?

— Это решать тебе, но вот поймет ли Тиа?

— Как все тяжело и запутано.

— Только приложив усилие человек может ценить результат своего труда. Просто посеять зерно и ждать, что вырастет прекрасный початок, не получится. Нужно трудиться, чтобы после понять, насколько он вкусен, но и годы бывают разные. Ты посеял свое зерно в засушливый год, и тебе придется много терпеть, чтобы вырастить урожай.

— Спасибо, Джек, — Энди сжал ладонью плечо старика.

— Чтобы ни думал Мартин, и как бы он себя ни вел, помни одно: это не от злости или стыда. Это от бессилия.

— Солнце мое! — изображая шуточный гнев, всплеснула руками Джен. — Ты крайне непоследователен!

— Боже мой! Что я натворил?! — демонстрируя крайнюю степень удивления, воскликнул Энди.

— Мы опоздали в косметический салон…

— Блин! — парень хлопнул себя по лбу. — Точно! Джен, прости. Я совсем запарился. Мне реально стыдно. Вернее, нереально.

— Это не страшно. Ты еще можешь пропускать, — вздохнула она, отворачиваясь. — А вот я…

— Самая прекрасная женщина на свете, — перебивая, улыбнулся мальчишка.

— Ох, и льстец!

— С чего бы? Дженни, прости меня за грубость, но пока в моих возможностях выбирать клиентов. И это не потому, что кто-то платит больше, а кто-то нет. Нет, это, конечно так, но не в данном случае…

— А если представить, что я вдруг не смогу больше платить. Что тогда?

— Я дам тебе стопроцентную скидку.

— И сколько у тебя таких? — в голосе миссис Эдда проскользнула обида.

— Посмотри на меня, — попросил Энди. — Я отвечу, глядя тебе в глаза.

Дженнифер обернулась. Парень стоял, засунув руки в карманы джинсов и широко открыв плечи.

— Двое, — ответил он совершенно серьезно. — Ты и тот, с кого я не возьму ни цента, даже умирая с голоду.

— Тот, кого ты так сильно любишь, — Джен закончила его мысль.

— Тот, кого я так сильно люблю, — согласился мальчишка, досадно сжимая губы.

— Его зовут Рой?

Парень встрепенулся.

— Откуда ты знаешь?

— Иногда, когда ты остаешься и засыпаешь, ты произносишь его имя во сне. Расскажи мне, что произошло?

Энди молча прошелся по комнате. Дженни видела, что на его плечи опустился невидимый тяжелый груз.

— Я жил под мостом. Так произошло, что я случайно спас ему жизнь, потому что он не умеет плавать. Ну, спас и забыл об этом. Всяко бывает, а он искал меня после, чтобы поблагодарить. Потом предложил мне работу и жилье. Он — художник-фотограф. Месяца через три… ну, в общем, я не знаю, как это произошло… короче, мы начали жить вместе. Нет, он не настаивал… ему и не надо было, — парень опустил голову. — Я сам этого ждал. У него был друг и любовник. И если Рой состоял из властной, подавляющей сексуальности, то Стив из бесконечно притягивающей. Они такие разные. Как день и ночь, но были такие счастливые, потому что составляли одно целое. Они были растворены друг в друге и при этом не смешивались. Я часто слышал от обоих, что в этих отношениях лучше друг друга им не найти. Да, они и не искали. Впервые во мне поселилась сначала ревность, потом злость. Это сложно объяснить, но я не ревновал его к Стиву, я ревновал ко всему остальному миру. Потом все чувства перемешались, и я уже не соображал, что делаю. Я просто хотел завоевать его. Стать чем-то нужным для него и при этом ничего не сломать. Глупо? Да, но тогда я этого не понимал. Я явился к Стиву и потребовал, чтобы он научил меня. Я был одержим идеей превзойти всех. Я думать ни о чем другом не мог. Представляешь, каким дураком я был?

— И что, он научил?

— Да. Он научил меня всему. Эта его власть над толпой! Боже! Он просто заразил меня собой, шестом, клубом. Он не боялся и позволял мне … он давал мне опыт. Стив вывернул передо мной Роя, разобрал по кускам и позволил самому собрать обратно. Он поднимал меня до равенства. Я терял голову, а он… он учил меня. Знал бы теперь для чего.

Энди запрокинул голову, словно старался избавиться от боли.

— Ты полюбил его?

— Стива? Нет. Хотя, в определенной степени да. Все было хорошо. Рой снимал фотографии для выставки, — Энди замолчал. Это были мгновения навалившейся грусти. — Мне никогда не увидеть, как пал ангел. Капли Дождя говорит, я сам заменил свою судьбу.

— Пал ангел? — переспросила Джен.

— Я был тем ангелом, который предпочел грех раю, и вот я здесь. Congratulations! Это было сумасшедшее падение.

— Он выгнал тебя?

— Лучше бы он меня убил. Я головокружительно рухнул с небес, но мне даже умереть не удалось. Откачали. И теперь я совсем смертен, совсем грешен и совсем одинок. Грустная история с окончанием больше, чем в двести пятьдесят тысяч. Вот так вот.

— Это же огромные деньги! Что же ты сделал?!

— Я разбил его аппаратуру, его идеальные отношения со Стивом и его доверие. Доверие мне уже не восстановить, отношения со Стивом может быть, а вот аппаратуру я возмещу.

— Бедный мальчик. Неужели он хочет так много?

— Не знаю, что хочет он, так решил я.

— Никогда не знаешь, что ждет за поворотом судьбы.

— За одним поворотом меня ждала ты, — так улыбнулся Энди, что Джен поняла, началась любовная игра.

Дженнифер обернулась простыней и пошла к окну. Энди знал, сейчас она закурит. Это всегда происходило после близости, хотя в другое время он никогда не видел ее курящей. Миссис Эдда держала между пальцев тонкий лаковый мундштук. Наверное, как у музы Роя. Парень всегда думал об этом. Вообще, Джен должна быть похожа на нее. Такие же рыжие волнистые волосы. Непослушные и капризные. Тонкое телосложение, как и описывал Маккена. Энди потянул простыню, но женщина удержала его руку.

— Я не льстил тебе. Поверь. Положи сюда, — мальчишка протянул открытую ладонь.

— Что?

— Свои комплексы. Ты же обижаешься, когда я не беру подарков. Так вот. Хочу такой подарок.

— Да, ну тебя!

— Нет, постой. Если бы ты была настолько безобразна, насколько считаешь, я бы не возвращался к тебе по два раза в неделю. Если честно, я мог бы заработать и больше, но это твое время. Только твое, и пока я здесь, оно останется твоим.

— Спасибо, — прошептала Дженни, позволяя простыне соскользнуть.

* Все, что я делаю, я делаю для них.

1 — сентябрь, последний месяц лета и года по летоисчислению навахо.

Часть 16. SILVER AND COPPER

16. SILVER COPPER.*

Маккена ушел в монастырь. Просто возвел его и растворился там. Наверное, он еще и постился, потому что не пил. Ну, почти. Полбутылки виски, разбавленного в широком временном пространстве и до детских пропорций колой, во всяком случае видимо на нем не отражались. Рой работал. Такое, ставшее за последнее время раритетным сочетание объекта и действия. Соскучившиеся по его безумным проектам рекламные агентства воспрянули духом, предложив работы лет на десять вперед. Стив волновался. Такое, ставшее навязчивым за последнее время сочетание объекта и действия. Лодка Роя опять проскочила фарватер, со всего размаха вылетев на противоположный берег. Кто-то словно перевернул песочные часы его жизни, и они, перечеркнув все, начали отсчитывать новый временной промежуток. Шона не покидало чувство, что еще немного, и произойдет что-то апокалиптическое, но ничего не происходило, если не считать того, что Рой все глубже и глубже уходил в себя. Казалось, он роет неизвестно куда подземный ход, засыпая при этом пути к отступлению. Ольга тоже волновалась. Рой не вылезал из студии, и понять, жив он или нет, можно было, лишь поднявшись туда. Правда, он уезжал на съемки, но после возвращался и вновь исчезал в разломе бермудского треугольника своей студии. Женщине приходилось носить еду наверх, а после уносить почти нетронутую, зато густо утыканную сигаретными окурками. Маккена жил в компьютере, еще больше отгородив себя от мира наушниками с плеера Энди. На все вопросы он отвечал невпопад, правда можно было разобрать, что он не желает слышать этот мир, поскольку не верит, что чего-то еще не слышал. Надо отметить, что конечные результаты превосходили все ожидания, и его банковский счет верно и без сбоев пополнялся. Роя это нисколько не волновало, как не волновало и то, что он вряд ли мог вспомнить, куда убил почти месяц. Он жил от ночи к ночи, потому что именно в это время занимался выставкой. Муза тоже страдала бессонницей, так что они мило совпадали по биоритмам. Муза была лирична, романтична и даже чуть заторможена. Она покачивала ногой, глядя в потолок и накручивая на пальчик локон. Ей, так же как и Рою не хотелось заниматься рекламой, и она старалась разродиться идеями, чтобы поскорее спихнуть работу. Маккена не спорил, полагаясь на ее профессиональное чутье, и оно, надо сказать, не подводило. Зато ночью муза преображалась. В ней откуда-то вспыхивала страсть, и она тут же заражала ею Роя. Так они и существовали в своем смешанном монастыре, довольствуясь обществом и предложениями друг друга.

— Давай, собирай чемоданы, — как-то вдруг и на ровном месте предложил Маккена. — Слетаем на залив.

— Как там погода? — ничуть не удивившись, поинтересовалась муза.

— Тебе не все равно?

— Дорогой мой, две большие разницы зонтик от дождя и от солнца.

— Возьми оба. Только, пожалуйста, не набирай с собой много вещей.

— Леди без гардероба не ездят.

— Ты мне голая больше нравишься, — не глядя в ее сторону, заметил Рой.

— Ты извращенец, милый. Тебе всегда все голое нравилось. Голая правда, голое тело, голые отношения…

— Ты не упомянула голых мужиков.

— Просто не успела.

— С этого и начинать надо было.

— Ну, извини.

— Голая правда, говоришь? Есть в этом смысл. Это исключает возможность соврать, потому что если ложь вскроется, реакция может быть непредсказуемой.

— Наверное, — вздохнула муза отрешенно.

Маккена оторвался от монитора и взглянул на нее. Она отвела взгляд, сделала над собой усилие, чтобы покраснеть, и начала оправдываться:

— Не смотри на меня так! Да, я скучаю по нему. И что с того? У меня тонкая душевная организация и… Ладно, опустим. Без него в твоем доме нет жизни.

— Послушай, ведь ты так не думала до того, как он появился?

— Ну и что? Тогда я этого не знала!

— А теперь знаешь?

— Также как и ты. Все, что ты делаешь — это фотографии на надгробной плите. Вроде бы и живой на них человек, да только поздно. На снимках он молчит, а мне так бы хотелось услышать, как он смеется. И целовался он классно. Знаешь, если бы я делала это с ним, после не смогла бы уже ни с кем.

— Вот я и не целуюсь. Ни с кем кроме Стива, да и с ним все реже. Что-то как-то не так. Не хватает чего-то. Не получается.

— Не можешь его простить?

— Его давно простил. Себя не могу. Теперь, оглядываясь, не могу понять, как я ничего не видел? Только сейчас вспоминаю, что всегда знал… чувствовал, что нас было трое. Не знаю, как это объяснить, но теперь в Стиве мне не хватает именно Энди.

— Думаю, он чувствует то же.

— Он винит себя за то, за что не должен.

— Не хочешь позвать его на залив?

— Нет. Мне надо побыть одному. Я начал уставать.

— Как ты думаешь, — спросила муза, продолжая размышлять о своем, — он вернется?

— Я бы не вернулся, — грустно признался Рой.

— Почему же ты не ищешь его?

— Нет смысла. Боюсь заставить его бежать еще дальше. Я и так загнал его за край света. Не хочу, чтобы стало хуже. Ему хуже.

— Но ведь ты ждешь.

— Я не имею права ждать. Я просто надеюсь, хотя и на это тоже не имею права.

— Ты был обкурен! Ты ошибся, Рой!

— А ему от этого проще?! Я… Да что говорить?! Ты права, леплю теперь фотографии на памятник.

— Мне очень жаль.

— Ничего.

День устало нежился в угасающем солнце. Вода исходила свежестью, покачивая тающие лучи. Колеса крадучись остановились на сбитом песке. Рой снял обувь, нерешительно ступив на песок. Черт! Оказывается ноги устали. Вода собачкой лижет стопы. Приятно. Проклятый город! Пожирает силы, ничего не предлагая взамен. И ты ничего ему не предлагаешь. Так и существуете один в другом, сцепленные и равнодушные друг к другу.

Рой смутно начинает догадываться, что на самом деле их уже трое. Он. Вода. И голод. Его вроде бы никто не звал, да он, впрочем, и не спрашивал. Привязался и теперь гложет. Ненасытная тварь! Похотливая сущность! Энди что-то упаковывал. Оно там, в багажнике. А еще одеяло. Бурбон. И антиалко для детки. Ох, Шон! Один раз назвал его так, и прилепилось теперь. Или разбудить парнишку? Потому как завтра надо не пропустить рассвет. Чайки. Рой уже видит, как будет снимать. Чайки с деткой. Детка в чайках. Чайки и детка…

Так странно. Маккена помнит, о чем думал тогда. Только теперь он один. Ни голода, ни Энди, ни антиалко для детки. Он даже одеяла не взял. Рой достал бурбон и отправился на причал. Ноги ступают по теплым доскам. Они кажутся мягкими, словно устланы ковром. Солнце почти растворилось, из последних сил цепляясь последними лучами за водную гладь. Еще немного, и оно утонет. Маккена сидел на краю причала и думал. Нет, он даже не думал. Воспоминания плыли мимо облаками. Касались его. Ласкали. Рой улыбнулся. Первый раз, и звезды заблестели во влажных глазах. Толстая кожура его оболочки все еще хранит в себе мягкую, нежную суть, а она хранит в себе нежность, а та хранит образы. Он художник, и мир для него состоит из ощущений. Они настолько хрупки и уязвимы, что он вынужден это скрывать. Он впервые понял, что счастлив. Странно? Но это так. Где-то далеко, неизвестно где живет человек… человечек, который пробрался через всю броню, аккуратно прошел вовнутрь, не задев ничего, не разбив и не сломав. Он не тронул его мира, словно посмотрел в зеркало, лишь смахнув с него пыль. Сердце Роя, разорванное на куски и сшитое тончайшей серебристой нитью, не разлетелось, а устало вздохнуло: «Энди». Слово поплыло. Отразилось эхом. Размножилось. Энди-и-и-и… Он живет где-то. Человек. Человечек. Маккена видел, как вернулась его душа. Легкая. Невесомая. Искрящаяся. Ведь мальчишка дарил любовь. Он умел ее дарить… Рой улыбался. Сквозь слезы. Подкрались. Накатились. Предательски выдали.

Звезды уронили отражение, рассыпались веснушками по темному зеркалу и задрожали. Прохлада стелется пластами, проникает под одежду, касаясь остывающими крыльями. Зябко. Маккена вернулся в машину, свернулся на заднем сиденье и заснул. Спокойно. Первый раз с того злополучного дня. Ему снилась выставка. Чайки, отрывающиеся от магнита воды, и капли… словно кто-то разбрасывал щедрой рукой множество переливающихся жемчужин. Они срывались с точеных крыльев… с волос парня… и в каждой отражался сияющий мир. Маленькие снимки. Кадры на выгнутых призмах… Мокрые, сбившиеся в стрелки ресницы… они как створки кареглазого объектива. Взмах… щелчок… взмах… щелчок… Да, Рой сделает черно-белые снимки. Они глубже, контрастнее. В них истинная суть. Перламутровый мир.

Солнце потягивалось и ласкалось кошкой на горизонте. Сейчас вылижет шкурку и выставит напоказ богатый сияющий мех. Вода впитывала изумруд, скидывая темные ночные простыни. Еще немного, и она позволит увидеть россыпь придонных камней, словно в музее выставленных напоказ за водным стеклом. Рой настраивал камеру, наблюдая, как муза, обнажившись, ступает по мокрому песку, собираясь купаться. Она прекрасна и бесстыдна, потому что она — муза Роя. Дерзость обнаженных форм заставляет его любоваться. Ей тоже идут чайки. И капли. Она набирает ладонями воду, и она сыплется сквозь пальцы сияющим дождем.

— Снимай меня! — кричит, поднимая лицо к солнцу.

— Да, — мычит Маккена, прицеливаясь объективом. Облизывается, испытывая творческий голод.

— У тебя мало времени! Вода холодная, и долго плавать я не собираюсь! Так что как хочешь!

— Уже! — отвечает Рой, и быстрые щелчки фотокамеры усиливают его слова. — Я так и хочу.

— Иди на причал и не забудь хлеб! — напоминает муза, мгновенно превращаясь в нимфу.

Времени мало. Его всегда мало, если хочешь сорвать мгновение. Чайки кружат, а она взбаламучивает хвостом воду, распугивая рыбешек, всплывших погреться у поверхности… Хвостом? Когда она стала русалкой? Плещется, улыбаясь чайкам, покачивающимся осыпавшимися лепестками. Рой охотится. О-о-о, этот его взгляд! Крошит хлеб, заставляя птиц нырять. Они взмывают, рассыпая радужную взвесь, а Маккена режет время на пласты. Скалывает снимками. Тормозит его, словно крадет и прячет. Муза плавает, заманивая игривой чешуей… А время мстит за кражу, вспенивает воспоминания, сопротивляется, ускользает. Солнце почти родилось. Истекает сукровицей и мекониями в последних потугах. Маккена спешит. Еще! Рой приподнимается на руках. Смотрит не отрываясь. Припадает, целует, вновь отстраняется и опять смотрит. Еще немножко! Стой! Энди хочется закрыть глаза. Так ощущения острее. Он проверял. Даже сомкнув веки, он чувствует взгляд. Тот любит смотреть. У него так ощущения острее. Он говорил. Осталась пара кадров… всего пара! Воспоминания. Кто-то льет уксус в соду, и она извергается пеной. А сверху, выписывая широкие круги, чайки. И не исчезают же! Бесстыдницы! Им бы смутиться и летать подальше. Так нет же! Галдят! И от этого у всех ощущения острее. Рой скользит поверх камеры взглядом хищника. Он глубокий, замешанный на страшной жажде. Победитель. Муза скалится и улыбается одновременно. Они смотрят друг на друга так, словно делят что-то важное, неуловимое, сокровенное. Капли на ее волосах отражают солнце. Капли на его висках впитывают небо. Ее волосы липнут к шее тончайшими нитями. Его волосы липнут к шее сбившимися дорожками. Чайки продолжают кричать, нарезая в небе круги. Они не знают, не понимают, что уже пойманы и препарированы, обездвижены легчайшей паутиной, и хозяин ее сыт…

Телефонный звонок спугнул волшебство момента.

— Рой, — по голосу слышно, что Стив волнуется, — почему ты не позвонил? Я же просил.

— Прости, мама. Заигрался.

— С тобой все нормально? Ты странный какой-то.

— Все хорошо, мама. Я до сих пор не обделался, и в памперсе сухо.

— Ты сделал снимки?

— И не просто сделал, а сделал отличные. Я чертовски талантлив.

— Славно. Когда вернешься?

— К сказке на ночь…

— Рой, прекрати!

— Хорошо, мама.

— Ты издеваешься что ли?!

— Ни в коем разе. Я же обещал, что буду вести себя хорошо. Я до сих пор соблюдаю все пункты твоих наставлений. Не пьян, не обдолбан, не трахался, не дрался и никуда не ввяз.

— Прекрасно. А теперь выполни последний пункт и вернись в таком же состоянии.

— Не обещаю, мама, но очень постараюсь.

— Очень постарайся, сынок, — с сарказмом заключил Стив и бросил трубку.

— Ни хрена не собираюсь я стараться! — прошипел Маккена, со злостью запихивая телефон в карман. — Идите все к черту! Я — свободный человек!

Время мялось около полуночи, когда Шона окликнул охранник.

— Что стряслось?

— Там Рой.

— Что Рой?!

— Он почти выпал из машины. Парковался так, что глушитель теперь висит на ограждении…

— Он пьян?

— Это как бы немного мягко сказано. В хлам.

— Мать твою! — всплеснул руками Стив. — Меня, то есть! Иду.

Он поспешил ко входу и вскоре, невзирая на грохот музыки, услышал ругань.

— Что за хрень?! — бушевал Маккена. — С каких это пор для меня вход закрыт?!

— Вход открыт для тех, кто прошел фейсконтроль, — спокойно попытался объяснить Шон.

— Что?! Какой на хрен фейсконтроль может быть для меня?! Ты ничего не перепутала, мама?! Разве ты не волнуешься, в каком состоянии шляется по ночам твое неразумное дитя?!

Охранники прыснули, но тут же вновь стали серьезными, поймав немногозначный взгляд хозяина.

— Я хочу есть, трахаться и спать одновременно! — орал Маккена, уже собирая вокруг себя толпу. — Изволь мне предоставить все это, раз взялся отвечать за меня!

— Да что с тобой?! — не выдержал Стив. — Давно клоуном не был?!

— Устал я, — вдруг совершенно спокойно ответил Рой. — Веришь? Нет? До оху… устал

— Отведи его в кабинет, — попросил Шон. — А вы все разойдитесь! Непонятно?! Человек объяснил вам, что он устал!

— Прости, — протянул Рой, как только Стив закрыл дверь кабинета. — Я держался. Не знаю, что на меня нашло.

— У меня есть выбор? — зло огрызнулся Шон. — Ты хоть раз оставил его для меня?

— Выбор есть у всех. Пошли меня к черту…

— Он устал от твоих визитов! Придумай что-нибудь поновее!

— Просто пошли меня.

— И что дальше?! Ты бросишь пить?!

— Не брошу.

— Тогда?!

— Я брошу жить…

— О-о-о! Какая свежая новость! Я уже боюсь!

Шон нервно подошел к столу и плеснул в стакан виски.

— За всю мою жизнь никто не принес мне больше горя, чем ты…

— Я очень люблю тебя, — почти шепотом произнес Маккена.

Стив замер, так и не донеся до рта стакан, словно у него разом парализовало все двигательные функции.

— Не понял? — переспросил он, будто боялся, что не расслышал чего-то.

— Я очень люблю тебя, — теряя последние звуки, повторил Маккена.

Шон обернулся. Как-то медленно и не совсем естественно. Рой выглядел жалко. Он был насквозь пропитан чувством вины, отчаяния и еще каким-то сплавом перемешанных угрызений.

— Помоги мне, — прошептал Маккена почти себе в грудь. — Я запутался.

Стив опустился перед ним на корточки.

— Скажи как? Я все сделаю.

— Я разбит вдребезги. Я как треснувший кувшин, в котором стараются удержать воду. Наполняют его, но она уходит, и он снова пуст.

Шон заглянул в глаза другу. Никогда еще Рой не говорил с ним вот так. Никогда еще так не просил помощи.

— Я понимаю, что болен, как понимаю и то, что мне не справиться одному. Ненавижу себя за эту слабость, проклинаю, даю себе слово, но… Я словно не я…

— Ты это ты, Рой, — улыбнулся Стив, —, а не твой имидж, который ты создал. Ты такой, каким я встретил тебя тысячу лет назад, и такой, каким чуть ли не единственно знаю.

— Не могу объяснить, но есть что-то, что выше меня, и оно не отпускает. Оно словно душит. Чуть ослабит хватку, потом опять. Оно растаскивает мою жизнь в разные стороны по кускам. Я пытался что-то делать, но теперь лишь молча смотрю на все это. Мистика какая-то, по-другому не назовешь.

Рой говорил спокойно. Алкоголь словно мгновенно испарился, и Стив поражался ясности мышления друга.

— Ты справишься. Я помогу.

Он обнял Маккену, почувствовав, как тот опустил подбородок ему на затылок. Они сидели так несколько минут, но после Шон почувствовал, как в Рое вновь поднимается неуемная мощная сущность. Ничего не менялось со времен сотворения мира, и Рой опять… Да что говорить! Он просто Рой.

Маккена был груб, промахивался в движениях, злился, и Стив почти испытывал боль, но терпел. Во благо терпел, и лишь постанывал от напряжения. Он пытался думать, но Роя было слишком много, и мыслям попросту не удавалось развернуться в голове. Безумные порывы Маккены следовали часто и беспорядочно, и Стиву лишь оставалось уткнуться лбом в сжатые кулаки. И терпеть. Зачем? Почему? Он не мог ответить и просто терпел. Наконец тот остановился, перекатился на сторону и замер. Внутренние сущности, удовлетворившись, отступили, прихватив с собой и трезвость его сознания. Шон повернул голову и взглянул на друга. Спит. Просто упал, провалился, не осознавая, что только что делал. Он все еще красив и дерзок, но уже не так ярко, как было еще недавно. Все словно скрыто под слоем пыли усталости. Волосы отросли. Наверное, получится собрать в хвост. В них предательски прячутся серебрящиеся нити. Сумасшедше пульсирует венка в ложбинке между ключицами. Неспокойное сердце загнанно куда-то несется. Оброс щетиной, хотя… ему всегда было к лицу. Спокойная, с виду мирная оболочка тела скрывает в недрах клокочущую лаву. Она только что извергалась, а теперь ушла внутрь и продолжает клубиться там. Рой как ветер. Накатывает порывами и проходит сквозь пальцы. Иди, поймай. Что их связывает? Стив задумался. Больше десяти лет идеальных отношений. Уверенность в исключительности друг друга. Непроходящее восхищение. Похожая беда вначале. Те, кого они любили, обманывали их, а они были слепы. Потеряв свою любовь, оба выбрали партнером свободу. Отношения без отношений. Две нити, не связанные между собой. Они даже не заметили, не поняли, когда судьба связала их изощренным гордиевым узлом. Одна любовь на двоих, и теперь они обманывали друг друга. Нет, не обманывали… хотя какая разница? Рискнули любить, и вот итог. Свобода не нужна, а ее теперь вдоволь. Отношения без отношений как-то незаметно превратились в зависимость. Она повисла между ними, и никто не знает, что теперь с этим делать.

Рой спит. Алкоголь гонит по венам отравленную кровь, и Стиву больно, словно она течет в его собственных жилах. Он не готов его потерять, не готов смириться, потому что… он просто не готов. Слишком тугой узел, завязанный на шершавых веревках.

Рой проснулся от теплого дыхания между лопатками. Стив. Странно, но в памяти бездонное дупло, заваленное обломками мусора. Он ничего не помнил. Помнил только, что ехал домой. Спешил, потому что хотел отредактировать снимки. Как он очутился у Шона в клубе… почему его занесло сюда и что было дальше из воспоминаний Маккены выпадало. Почему Стив спит с ним у себя в кабинете на этом узком диване, где и одному-то не развернуться? Он же никогда… Накатившиеся мысли отозвались звоном в черепной коробке.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Рой, даже не шевельнувшись.

— Размышляю на тему, до какой степени я мазохист, — сонно ответил Стив.

— А что я здесь делаю?

— Очевидно, как садист испытываешь степень моего терпения.

— И как она?

— По-видимому, до бесконечности резиновая.

— Боже мой! Что опять я натворил? Ничего не помню.

— Я должен удивиться?

— Стив?

— Сущий пустяк. Почти сокрушил планету с ее орбиты.

— И что человечество молило меня о пощаде?

— Бросило меня тебе на поругание и спаслось в последний момент.

— Черт! Ничего не помню. Должно быть, я чудил.

— Рой, — Стив приподнялся на локте и заглянул ему в глаза, — давай по-взрослому. Я хочу серьезно поговорить с тобой на трезвую голову…

— Хреновое начало, — заключил Маккена. — Как я понимаю, у меня нет выбора?

— Ты правильно понимаешь.

— Что ж, изволь. Только дай хотя бы чашку кофе перед этим и поспеши, пока я не подох.

— Вставай. Иди в душ, а я пойду распоряжусь.

Рой сел на диван.

— Блин, что так все болит? — он откинул плед и изумился. — Господи! Я еще и голый! Буду рад узнать, что не танцевал в таком виде на барной стойке, не приставал к посетителям и не перетрахал все, что нашел.

— Буду не очень рад тебе сообщить, что все вышеперечисленное свалилось на мою так сказать голову.

— Стив?

— Именно так, Рой.

— И где только я так надрался? Регистратор что ли купить? Последнее, что я помню, что ехал с залива и, вроде бы, был трезвый… Хотя, теперь уже сомневаюсь. И что я сам вел машину?

— И даже припарковался. Весьма удачно. На ограждении. Эта фундаментальная скульптура и сейчас там висит. Можешь пойти полюбоваться.

— Фантастика.

— Я решил ее оттуда не снимать. Целее будет.

— Что?

— Твоя задница.

— Между прочим, — перебил Маккена, - я, включая мою задницу, ехал к тебе.

— Это должно радовать?

— Ну-у-у…

— Так вот. Прикинь! Не радует! Я решил предложить тебе, включая твою задницу, раз ты так ко мне стремишься, беспроигрышный вариант…

— Только не говори, что решил предложить мне переехать к тебе для витья, так сказать, семейного гнезда.

— Боже упаси! Ты и семейное гнездо? Слишком опасные при совмещении вещи. Боюсь, оно обвалится, как только ты принесешь первую хворостину. И к тому же, знаешь, милый, в мои планы входит еще пожить немного.

— Если не это, тогда не вижу других вариантов.

— Давай перезарядим обойму и поедем, отдохнем немного. Вдвоем.

— И ты будешь меня пасти? Вдохновляет. Тогда купи надувной круг. Я буду плескаться у тебя перед глазами на мелководье вперемешку с собственными щенячьими визгами и пузырями. И памперсы, а то я могу обгадиться от восторга.

— Я серьезно, Рой.

— И я серьезно.

— Предлагаю дикий пляж, солнце…

— Медитации, созерцание, перемежающиеся приступами безудержного онанизма, — закончил Маккена без особого восторга.

— Ну, если это поможет, почему нет?

— Видно, я действительно серьезно болен, раз ты хочешь изолировать меня от мира.

— Ты неправ. Гораздо более серьезно. Я хочу изолировать мир от тебя.

— Понятно. Что ж, большая мамочка, валяй, начинай воспитывать во мне добродетель. Удачи.

— Так ты едешь? — в голосе Стива проскользнула надежда.

— Сейчас подпишу себе смертный приговор. Переизбыток тебя в противовес недостатку бурбона? Я ничего не упустил? Пойду, возьму веревку и мыло, и я готов. Утоплюсь красиво. После того, что я только что произнес, закажи-ка мне двойной ристретто, что б у меня шарики в ролики въехали.

Стив ушел в бар, а Рой улыбнулся, наблюдая его на мониторе камер видеонаблюдения. Бармен варил кофе, а Шон что-то говорил ему, широко жестикулируя. Нервничал. Маккена набрал номер бара.

— Дай хозяина, — минуя приветствие, потребовал он.

Стив повернулся к камере и, опершись о барную стойку, уставился в глазок.

— Тебя ни на минуту нельзя оставить?

— Я тебя люблю, Стив.

— Трахаться хочешь?

— Угу.

— Иду, — вздохнул Шон и взглянул на бармена, пожимая плечами.

Тот давил в себе смех.

— Заткнись, а? Видишь, дело дрянь.

Юноша не сдержался и расхохотался.

— А кому сейчас легко? — выдохнул Шон, забирая со стойки чашку с кофе.

— Ну, да, — понимающе согласился бармен.

Отель клубного отдыха занимал достаточно обширную территорию. Бунгало располагались метрах в трехстах друг от друга и перемежались густой растительностью. Отдых действительно был рассчитан на уединение, и Рой уединенно заскучал. Прямо сразу. Как только вылез из автомобиля. Стив уже сильно пожалел, что не приделал к нему маячок, потому как Маккена сразу куда-то испарился. Учитывая то обстоятельство, что машина оставалась на месте, а вещи в чемодане, Шон предположил, что Рою надо так сказать адаптироваться. В принципе он был готов к тому, что тот не выдержит больше одного дня, но все же надеялся ошибиться. Телефон Маккены задребезжал на столе, и Стиву ничего не осталось, как положиться на собственное чутье в поисках друга.

Сочная трава, избалованная щедрым поливом, редела по направлению к воде. Цветущие кусты сменились обглоданными солнцем и солью древесными скелетами, завязшими в песке и увешанными хрупкой сухой тиной с украшениями из мертвых ракушек. Загорелый песок бледнел, кое-где разноображиваясь пестрыми кольцами, греющихся на солнце змей. И хотя было довольно рано, уже поднимался зной, осаждая воздух, и он становился тяжелым и вязким.

Одинокая неподвижная фигура Роя на берегу выглядела выброшенной приливом корягой. Он сидел, оперев локти о колени, и смотрел вдаль. Хризопраз водной глади нежно лелеял на поверхности радугу. Огромное полукольцо с сияющей солнечной точкой в середине напоминало древний магический символ, спроектированный неведомыми духами на водный покров. Жизненная лодка Маккены, еще неделю назад спорившая с водоворотами судьбы, вновь пересекла фарватер, вновь завязнув в тине у другого берега. Стив остановился, разглядывая друга и не решаясь нарушить его уединение.

Рой. Огромный многогранный мир, существующий по сложнейшим законам. Бурлящий внутри сосуда тела и выплескивающийся обжигающей лавой, а после вдруг остывающий и уходящий вглубь. Не подчиняющийся ни математическим, ни физическим законам. Отрицающий любые попытки определения цикличности процесса. Многослойный, смешивающийся и вновь разделяющийся на тончайшие пласты. Включающий всевозможные проявления колебаний человеческих чувств.

Стив подошел, путаясь в мыслях, с чего начать разговор, но Рой неожиданно произнес:

— Посмотри, какое чудо.

— Ты не хочешь его снять?

— Зачем? Иной художник проявил свой слайд, и я могу лишь восхищаться его мастерством. Гармония мира не предполагает суету. Бежать за камерой, чтобы украсть чужое полотно, а после поставить на него свой личный знак? Нет смысла. Если он захочет поделиться со мной авторскими правами, он проявит картинку еще раз, когда при мне будет фотоаппарат.

— Я искал тебя.

— Боишься, что сбегу? Не бойся. Мне некуда бежать. Да и незачем.

Стив сел рядом, но Рой даже не взглянул на него.

— С тобой все нормально? — недоверчиво поинтересовался Шон.

— Нормально будет, когда помру. Тебе не надо будет беспокоиться. Ты всегда сможешь найти меня там, где оставишь.

— Что ты задумал?

— Поверь, ничего. Ровным счетом ничего.

— Рой?

— И я тебя, Стив.

Они помолчали. Вместе. Каждый о своем и о чем-то общем.

— Давно хотел тебя спросить, — негромко начал Маккена. — Неужели я все еще так нужен тебе, что ты все это терпишь?

— Нужен, Рой. Ты часть моей жизни. Очень весомая. Знаешь, мы живем рядом с людьми, привыкаем, что они есть, перестаем замечать вероятность того, что их может не стать… Когда я потерял Джона Тревиса, я понял, что потерял часть жизни. То есть, вроде бы она и есть, но я не чувствую ее. Это как парализованная рука. В ней нет смысла. Она — просто бесполезная плеть. И знаешь, что остается? Остается ноющее чувство вины. Даже, если от тебя ничего не зависело, это не помогает. Остается чувство недоделанности, недосказанности. Когда мы теряем любимых людей, первыми уходят обиды. Они есть у каждого, но они перестают что-либо значить, и приходит опустошение. Лишь потеряв, начинаешь понимать, сколько места в твоей душе, сердце и жизни занимал человек. И, наверное, все согласились бы и дальше что-то терпеть и скорее сломать себя, если бы только была возможность все обернуть вспять. Что бы ты не делал, я не готов потерять тебя. Я понимаю, что сейчас немногое зависит от меня, но я готов биться за тебя столько, сколько смогу.

— А где же твой знаменитый принцип параллельного существования?

— Чушь собачья!Он не работает в данном случае, и он в той же заднице, что и твой принцип абсолютной свободы. Мы можем одурачить весь мир, но и ты, и я знаем, что нам обоим не удастся одурачить самих себя.

Рой не ответил, лишь повернулся и посмотрел на Стива. Такое родное, знакомое лицо. Взгляд. Голос. Маккена вдруг испытал страх. Он прокатился валом сквозь все его тело, покарябал и ушел, оставив свое ощущение. Он давно входил в жизнь Шона, открывая дверь ногой, устраивал в ней хаос, принося кучи грязи, и уходил, наступая на разбитые черепки, и никогда… никогда Стив не просил стучаться. Не требовал возмещения ущерба. Он молча убирал обломки, так ни разу и не сменив замка.

— Я постараюсь, — прошептал Рой, смыкая круг объятий.

— Как тебе сказал Энди? Не стоит этого делать?

— Да.

— Не стоит этого делать, Рой. Останься собой. Я, пожалуй, еще в состоянии выдерживать тебя. Я справляюсь, даже когда ты наваливаешься цунами без объявления штормового предупреждения.

— Должно быть, тебе будет проще, — лукаво произнес Маккена, заваливая Стива на спину, — если я его все-таки объявлю.

— Успеешь?

— Кажется, нет.

Утро толкало бедрами ночь. Ему не терпелось расправиться, выплеснув краски из волшебной коробки. Теплый, мягкий воздушный шлейф покрывал свежую палитру, чтобы высушить влажные мазки. Оставалось добавить россыпи звуков и запахов, чтобы картина нового дня заиграла всеми переливами замысла. Рой оторвался от губ Стива и завис над ним неподвижным утесом.

— Жив?

— Не уверен, но, по-моему, да.

— Им было проще.

— Кому?

— Ну, этим рыбакам на картине русского художника. Как его там? А, неважно.

— Каким рыбакам?

— Тем, что плавают посреди шторма на каком-то бревне или мачте. Не помню. Какой там был вал?

— Девятый.

— Ты тоже, по ходу дела, выдержал не меньше.

— Бревно надежное было, да и волны утихали. А к тому же я опытный мореход. Поворачиваюсь к волне либо носом, либо кормой. Трясет, но хоть не ломает пополам.

Маккена улыбнулся.

— Так ты все еще согласен меня терпеть?

— Обещаю подумать, если слезешь с меня. Да-а-а, судно потрепано. Боюсь, не избежать капитального ремонта.

— Тогда я заправлю его трюмы экзотической едой, смажу узлы массажем и после покрою стойким лаком поцелуев. Отдыхай. Пойду, нарою что-нибудь на завтрак.

— И ты еще можешь шевелиться?

— Как видишь! Я вполне бодрый. Еще пара цунами?

— О, нет! Пожалуй, предпочту штиль. Господи, как он только тебя выдерживал?

— Сам не знаю, — с грустинкой признался Рой.

Маккена позвонил на ресепшен, распорядился насчет завтрака и добавил почти шепотом: «И еще цветов. Много». Он ждал официанта в шезлонге, поглядывая в раскрытое окно. Бунгало просматривался насквозь, но внутри не было никакого движения. Рой улыбался, вспоминая лицо Стива. Он тоже не готов терять. Шона слишком много внутри него. Попробуй удалить, и ветер обгрызет бесполезные останки. И я тебя, Стив. Кофе с сахаром. Смешано и уже не разделить. Рой подумал, что без них он так, вода, да и только. Крепость кофейных зерен Шона и сладость патоки Энди делала весь этот сбор необычной смесью. Редкой. Терпкой. Со своим особым, неповторимым вкусом.

Рой вошел в комнату с подносом. Сыр на гриле с гарниром из жаренных во фритюре кусочков ананаса и папайи с острым медовым соусом. Золотистые тонкие гренки. Клубника со взбитыми сливками. Чайник-термос с кофе и разноцветные кусочки фруктового сахара…

Стив спал на боку, закопавшись лицом в согнутую руку и подтянув к груди одно колено. Он все еще красив. Чуть проступают расслабленные мышцы, соблазнительные ямочки на плечах, наполненные солнечной любовью волосы… Дышит грудью. Не животом, как он сам. Спокойно и ровно. Маккена отставил поднос, разделся и аккуратно лег, прижавшись к спине друга. Тот лишь глубоко вздохнул и затих, приникнув губами к руке Роя. Теплый. Уставший. Нужный. Сердце перестукивается с его собственным одиноким арестантом в соседней камере. Ухоженная кожа источает феромоны… Маккена закрыл глаза. Тысяча лет. Он спал один эту тысячу лет, а до этого всего лишь миг с Энди. Он уже забыл, как это просто спать вместе. Просто чувствовать, что кто-то делит с тобой кровать и жизнь. Просто дышит рядом, и ты доверяешь ему самое уязвимое свое состояние, когда ты открыт, незащищен и доступен. Когда размыты границы, и снята оборона. Не собраны сторожевые вышки и оборонительные посты. А рядом… рядом выбранное тобой угощение и цветы… просто для того, кто спит рядом.

Рой проснулся от шороха. День почти стек и впитался в землю. Мастер развешивает маскировочные ткани, чтобы сменить к утру декорации. Маленькая лупоглазая ящерица грохочет гренками в тарелке, протискиваясь куда-то. Стива нет. Завтрак в постель одиноко дремлет ужином около кровати. Маккена заглянул в поднос. Все-таки ел. Как всегда мало. Рой опять удивился. Он сам, наверное, помер бы от такого количества еды, а Стив нет. Ему уже под сорок, но на теле до сих пор ни миллиметра и ни грамма лишнего жира. Организму просто не удается отложить что-нибудь про запас. И Энди ест мало. Скорее ковыряется в еде, а в нем самом недовольно рычит внутренний голодный зверь.

В комнате полутемно и уютно. Грубого плетения шторы просеивают макаронную медь. Мореный деревянный декор бунгало подсвечивается проникающими лучами, становясь каким-то древним и волшебным. Шлюзы времени еще закрыты, выравнивая уровни. Сейчас откроются створки, и через них хлынет ночь. Разольется, въестся, украдет мир, чтобы утром незаметно водворить на место.

Рой оделся, взял фотоаппарат и отправился искать Шона. Он зашел в летний бар. Немноголюдно. Картинный мальчик за барной стойкой окинул его избалованным взглядом.

— Двойной бурбон со льдом, — попросил Рой, разглядывая обстановку.

— Что-нибудь еще? — поинтересовался бармен, ставя перед ним рокс с напитком.

— Я ищу одного человека, — начал Маккена. — Высокий…

— Длинные светлые волосы, — продолжил бармен, — выдержанный, интересный, в форме?

— Да.

— Был здесь. Выпил…

— Золотая текила с лимоном вместо лайма, — зло перебил Рой, окинув наглеца обрезающим взглядом.

Мальчик стойко проглотил колкость.

— Был здесь. Ушел.

— Куда?

Бармен махнул в сторону пляжа.

— Если разминусь с ним, скажешь, что я его искал.

Рой небрежно бросил на стойку купюру и пошел прочь.

Вода выглядела расплавленным оловом, разлитым в форму для застывания. Тихо и ласково стелился бриз. Многочисленный оркестр разминал смычки для ночной увертюры. Маккена шел по кромке воды и чувствовал себя странно. Так же тихо и ласково. Натолкнувшись на вещи Стива, он попытался разглядеть друга в воде. Плавает. Маккена почему-то вспомнил, как он говорил, что ночное купание — одна из самых нежных и чувственных ласк.

Темнело, а Шон все не возвращался. Рой собрал коряги и распалил костерок. Луна уже проложила серебряную ковровую дорожку, словно готовилась к прибытию бога. Стив выходил из воды подобно этому самому богу. Темный силуэт светился сияющим контуром. Черт лица не видно, но зато какова осанка! Он выходил из воды, попирая ногами разлитое серебро.

— Стой! — крикнул Маккена, нервно настраивая камеру. — Только не двигайся!

— В чем дело?

— И ничего не говори.

О-о-о! Шон понял. Рой ушел в параллельный мир. Переступил черту и исчез там. Бесполезно взывать к разуму, он все равно не услышит. Он глух, потому что творит новый мир. Выстилает его лунными паутинами.

— Иди, — командует Рой, — только медленно. Очень… очень медленно. Иди ко мне.

— Иду, — отвечает Шон, улыбаясь невидимыми губами.

Маккена увлечен, и Стив счастлив. Он почти забыл, как это не волноваться за него. Он потерял это состояние, и теперь оно как подарок. Стрекочет камера, нанизывая на спираль времени снимки, а Рою мало. Ему всегда мало. Отсвет костра оттеняет фигуру, покрывая силуэт разогретой бронзой. Бог света. Нужен кто-то третий, чтобы видеть со стороны встречу этих двух стихий. Аполлон и Посейдон. Властитель серебряных глубин и повелитель лучезарных вселенных.

* Серебро и медь.

Часть 17. SIX THOUSANDS.

17. SIX THOUSANDS.*

Время незаметно указало на середину сентября. Стояла дивная погода. Тихая, романтичная и ласковая. Как-то особенно хотелось жить, потому что в воздухе витали надежды, только вот Энди улавливал их как-то по-особому. Он нервничал. Это становилось заметно уже всем. Казалось, жизнь натирала ему старую кровоточащую мозоль. Было очевидно, что он сильно устал, бесконечно занимаясь своим изнуряющим ремеслом, перемежая это таким же бесконечным курением датуры. Парень опять похудел, осунулся и выглядел неважно. Он упорно молчал, стараясь не признаваться даже самому себе, что ему стало тяжело исполнять трюки на шесте. Это обстоятельство добивало его, пожалуй, больше всего. Джен свойственной ей тонкой организацией души понимала, что в подобной ситуации хороший собеседник может упростить часть проблемы, просто позволив человеку выговориться. Какое-то время мальчишка не раскрывался, но после его все же прорвало. Он почти расплакался и рассказал все. Дженнифер пришла в ужас от того, что услышала. Энди выложил все: и про Тиу, и про духов, и про Мартина и про то, что осталось заработать около десяти тысяч, а его уже тошнит от всего этого. Все эти клиенты с сальными глазами и губами… Все эти тыкающиеся, потеющие, визжащие люди… похотливые твари… любители свежего тела… с деньгами и деньжищами… дальше Энди рассказал про Тиу и ее флейту, про безжизненные ноги, исчерченные шрамами и про то, что проклинает тот день и час, когда Мартин подобрал его. Слушая его Дженнифер чувствовала, как холодела кожа, и волны мурашек проливались от затылка к спине. Она не ожидала узнать от этого парнишки, который казался ей жизнерадостным и легким, который и ее жизнь делал радостной и легкой, такую тяжелую правду.

— Почти четыре месяца я работаю, как проклятый, чтобы перемесить весь этот человеческий фарш! Я перевалялся в грязи столько, что уже вряд ли отмоюсь! Я устал изобретать способы удовлетворить всякую извращенную фантазию, избегая поцелуев! И чего я достиг?! Тот, кого я любил, вымел меня из своей жизни, как кучу бесполезного мусора! Я раздолбан! Брат стесняется меня! Джек собирает мою душу и штопает ее, да только бесполезно! Она разъезжается! Тиа сойдет с ума, если узнает, какими деньгами я собираюсь платить! А после того, как я думаю, что мне впереди еще отрабатывать двести пятьдесят тысяч, мне хочется сдохнуть…, но только так, чтобы ни врачи, ни Капли Дождя не откачали! Так, чтобы насовсем и наверняка! Вот они, великие достижения моей никчемной жизни! И что дальше?!

— Нет, Энди! — взмолилась Джен. — Не говори так! Прошу тебя.

Ее слова, как отрезвляющий укол встряхнули парня, перевернули с головы на ноги, он вдруг замолчал и посмотрел на нее. Странно так. Слишком серьезно, наверное. Он буквально входил взглядом внутрь ее, но ничего не трогал там.

— Я научился читать по глазам, Джен, и мне реально страшно. Люди видят во мне тренажер для прокачки своей сексуальной энергии. Я - как спортивный зал, в котором долбят, не умея, все снаряды, потому что за это заплачено. Что я чувствую, никого не волнует, ведь я всего лишь проститутка, и это перечеркивает все, что во мне есть. Вернее было. И чем дальше, тем это «было» становится все больше.

— Не все такие…

— Да, но теперь я такой! Прости, Дженни, что вывалил на тебя все это, но оно уже просто не умещается во мне. Наверное, если бы не Тиа, я сломался бы еще в самом начале. Может быть, когда она сделает первый шаг, я смогу простить и себя, и судьбу. А пока… пока мне придется молча терпеть. Знаешь, как трудно улыбаться, когда в тебе все восстает и вопит?

— Ты не виноват, Энди. Ты чистый…

— Чистый, — упавшим голосом повторил мальчишка. — Такой чистый, что самому противно. Помнишь, ты спрашивала, почему я не целуюсь?

— Да.

— Еще хочешь узнать?

— Может быть, как-нибудь потом.

Но парень не слышал. Он тонул в своем отчаянии, изо всех сил стараясь найти то, за что еще можно попытаться зацепиться.

— Я самый несчастливый из всех людей, ибо я познал, что есть любовь. Иногда мне кажется, что если ты имел что-то дорогое, а после потерял, то любовь не дар, а проклятье, потому что с потерей невозможно смириться. Я любил. И люблю. Представь себе, люблю до сих пор, но что в этом толку? Кому кроме меня это теперь нужно? Когда любишь, хочешь, чтобы человек вошел в тебя полностью. Ты впускаешь его в свою жизнь, в свою душу и в свое тело. Ты отдаешь ему все, что имеешь. Когда-то Стив объяснял мне, что в паре обычно один любит, а другой позволяет себя любить. Это так и есть. Он был прав! Я любил и был счастлив тем, что Рой позволял мне. Просто позволял и все! Ничего больше! Я всегда знал, для него это много, да и сам, в общем-то, о большем и не мечтал. Мне было достаточно. Это все в прошлом, а теперь все, кто ни попадя, вламываются в мою жизнь, в мою душу и тело! Должно же оставаться хоть что-то, что не доступно ни для кого?! Поцелуй — это слишком личное. Слишком интимное, чтобы выставлять напоказ. Скажешь, странно? Да, странно, но это так. Это то единственное, что остается во мне моим. Понимаешь, только моим.

— Я все понимаю, Энди, но поверь… ты еще сможешь любить. Сможешь быть счастливым. Я знаю. Я точно знаю.

— Ладно, Джен. Прости. Это недопустимая мальчишеская слабость. Я не должен был.

— Я рада, что ты сказал. Мне приятно быть твоим другом, и я буду счастлива, если хоть чем-то смогу помочь.

Энди посмотрел на нее уставшим взглядом. Бесполезно. Ему нельзя помочь.

— Мне стыдно, Дженни.

— Стыдно? За что?!

— С друзей не берут деньги. Я чувствую перед тобой вину…

— Это разные вещи. Считай, что мы партнеры по бизнесу. К дружбе это не имеет никакого отношения. Просто я вкладываю деньги в твой бизнес, и у меня есть на то свой меркантильный интерес.

— Но…

— Мне кажется, мы уже все выяснили. У меня к тебе другое предложение. Чисто деловое. Я о Тиу. Хоть я никогда не видела этой девочки, тем не менее, ее судьба стала для меня не безразлична. И, поверь, мне ничуть не меньше, чем тебе хочется, чтобы она снова ходила. У меня есть связи в хорошей клинике. Я договорюсь о консультации, а дальше станет ясно, что и как делать в дальнейшем. Так что давай решать проблемы по мере их поступления. Ладно?

— Ты, видимо, не до конца понимаешь, — начал Энди, — это не белая девушка…

— Это, видимо, ты не до конца понимаешь. Деньги и связи делают любой цвет кожи привлекательным.

— Стой! Сколько это будет стоить? Мне надо знать…

— Не дороже денег, — улыбнулась Эдда.

— А если у меня не хватит? Я же не могу…

— Разве ты не отработаешь? Думаю, мы сможем договориться.

— Джен, — парень упал перед ней на колени. — Я отдам! Я все отдам! Я отработаю!

— Конечно, — она грустно улыбнулась. — Не сомневаюсь.

Он зарылся лицом ей в колени, а она лишь нежно погладила его по волосам. Такие уже знакомые пряди проскальзывают между пальцами, только грустно, словно и они пропитаны отчаянием. Парень не видел лица миссис Эдда, не видел решения, которое она приняла, и которое скользнуло в глазах легкой тенью. Энди поднялся, несколько мгновений пристально смотрел в глаза Джен, а после ринулся и поцеловал. Неожиданно. Страстно, проникновенно и по-мужски глубоко. Время отсчитало мгновения или минуты, оно само уже не знало, когда он оторвался. Еще какое-то время он оставался с закрытыми глазами, так и не решаясь взглянуть на женщину.

— Не делай так, — мягко сказала она. — Не впускай в себя человека, лишь потому, что ты благодарен за что-то. Так ты потеряешь последнее, что хранишь.

— Прости, Джен, — попросил Энди, еще ниже опуская голову. — Я не хотел обидеть тебя. Это как-то случайно.

— Меня ты не обидел. Просто не обижай себя.

На пороге клуба Энди столкнулся с Давом.

— Привет, — как бы безразлично начал тот. — Скоро тебя с собаками искать придется.

— Не придется, — огрызнулся мальчишка. — Идем. Я готов.

— Нет. У тебя еще петушок не остыл, а ты ко мне лезть собираешься. Меня это не устраивает. Хочу напомнить, что я не один из очереди…

— Я работал, а сейчас могу развлечься с тобой…

— Работал! Развлечься! — передразнил Смит. — И много заработал?

— Имеет значение? Ты знаешь, мне нужны деньги, и я их зарабатывал.

— Идем, — начал Дав, указывая рукой на дверь. — У меня есть для тебя одно предложение. Обсудим.

— Сегодня просто урожайный день! Предложения сыплются, как переспевшие груши!

Энди молча прошел вовнутрь и поднялся по лестнице.

— Выпьешь? — вежливо поинтересовался Смит.

— Валяй. Не откажусь. Так что за предложение?

Хозяин клуба плеснул в стаканы алкоголь и предложил один парню.

— Должно быть, тебе не так много осталось, чтобы оплатить операцию для Тиу?

— И?

— Могу предложить заработать тысяч пять-шесть за несколько часов. Если тебя это интересует, продолжу дальше.

— Предположим. За что платят такие деньги?

— Хорошо, — продолжил Дав, отставляя стакан. — Есть несколько обеспеченных и высокопоставленных людей. Это что-то вроде закрытого анонимного общества. Иногда они собираются и приглашают мальчика составить себе компанию.

Смит замолчал, изучая реакцию Энди. Лицо парня оставалось безэмоциональным.

— Продолжать?

— Сколько их?

— Зависит от того, сколько ты потянешь, кстати, как и вознаграждение, но ничего такого, что ты не позволишь. Это обговаривается отдельно.

Парень облизал как-то внезапно ставшие сухими губы. Было видно, он пытается думать. Так же было заметно, что у него не получается.

— Ты должен понимать, — продолжил Смит, — что цена напрямую зависит от разнообразия развлечений и количества участников. Хочешь заработать больше, и потерпеть придется больше. Надеюсь, это понятно?

— Понятно.

— Ответишь сразу или подумаешь?

— Гарантии?

— Только мое слово. И еще, они не покалечат тебя. Это не в моих интересах, и ты сможешь выступать на шесте. Это я тебе гарантирую точно. Хочешь, поговори с ребятами, они почти все прошли через это.

— Наркотики? — спросил Энди.

— Это, как пожелаешь. Настаивать никто не станет.

— Ты ёб…й сутенер, Дав.

— Я разве настаиваю? Не хочешь, никто принуждать не будет, но мне казалось, твоя краснокожая подружка стоит того, чтобы рискнуть разок. Для потаскухи твоего масштаба это — что два пальца об асфальт…

— Твои проценты? — не дослушал парень.

— Не из твоей кормушки, — нагло сделав ударение, ответил Смит. – Иди, подумай. Надумаешь, скажешь.

Он окликнул Энди в дверях.

— Надеюсь, ты не ошибся в подсчетах. Либо десять часов по пятьсот баксов, либо три за большую сумму. Выбор за тобой.

Мальчишка не ответил и лишь зло захлопнул за собой дверь.

— Ничего-ничего, — вслух произнес Дав. — Позлись. У тебя все равно нет выбора. Приползешь, как милый.

А после косо улыбнулся и добавил:

— Я редко ошибаюсь. Ой, как редко.

Энди и, правда, злился. Он сокрушил в своей коморке все, что только мог. Сволочь Дав! Давит на больное, не оставляя выбора. Знает же, что парень не откажется. Внутри мальчишки протяжно выл какой-то зверь. Задирал морду, натягивая жилы, и скулил. Черт! Есть ли предел человеческому терпению? Какие-то чужеродные сущности устраивали бешеные пляски в мозгу, и он закипал. Энди сжал виски, но сущности не успокоились. Мальчишка бросился на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Стало тяжело дышать. Задохнуться бы! И через всю эту какофонию откуда-то издалека тихо-тихо мелодия флейты Тиу. Парень успокоился и затих, словно израсходовал весь запас внутреннего топлива. Сущности бесновались, но он не обращал на них внимания, вслушиваясь в легкую музыку. Выбора нет. Будь, что будет! Подохну, так тому и быть! Выживу, значит, помучаюсь еще немного и все равно сдохну. Да, и ладно. Невелика потеря. Мир выстоит и без него. Энди перевернулся на спину. Мокрое лицо. Значит, плакал или оплакивал? Что? Свою ошибку? Чужую? Чудовищные обстоятельства? Боже мой, Рой! За что?! Ладно. Бесполезно стенать. Все равно никто не придет и не сделает хорошо. И судьба гнет, закручивая в бараний рог.

Энди тяжело сглотнул. Как-то чувствуется каждый орган в организме, словно это не совсем подогнанный друг под друга набор деталей. Будь, что будет. Я согласен, Дав. Одно единственное «но». Надеюсь, ты помнишь. Я не целуюсь. И словно откуда-то ответ. По хрену.

Нельзя быть немножко несчастным или немножко счастливым. Нельзя немножко любить или ненавидеть. Это максимальные категории. Сильнейшие. Либо да, либо нет. Все остальное — это что-то другое. Кучи определений. Тонны названий. Но все остальное — это другие чувства.

Я согласен, Дав.

Рано. Лениво наползает рассвет. Распухает. Солнце уже проснулось, но не спешит покидать сонные перины. Поваляется еще. Подремлет. Мартин выгружал ящики с овощами, когда услышал рев мальчика Энди. Вот кто, пожалуй, растолкает ленивый день, напомнив, что пора-пора.

— Энди! — воскликнул Мартин радостно, ведь он не видел брата уже несколько дней.

Парень медленно перекинул ногу через сиденье мотоцикла и оступился. Удержался, лишь ухватившись за руль.

— Привет, Мартин, — устало ответил, расстегивая шлем.

— Где ты пропадал?! Тиа уже беспокоится!

— Сегодня заеду, — ответил мальчишка, стараясь отвернуться от Мартина. — Просто был занят.

Говорит, а движения смазанные. Видно, что ему нехорошо.

— Что с тобой? — заволновался Мартин. — На тебе лица нет!

— Все нормально. Вот возьми.

Энди достал из кармана сложенные тысячные купюры и протянул брату.

— Я договорился завтра о консультации для Тиу.

— Что это?

— Заработал, как ты говоришь, быстрые деньги. Спрячь.

Мартин хотел что-то спросить, но Энди уже направился к дверям клуба. Его покачивало, и он прилагал усилия, чтобы идти ровнее.

— Энди! — Мартин бросился следом, но парень уже исчез за дверью.

Его растерянность прервал грохот мотоцикла Тома. Вот уж тяжелая артиллерия. Под стать наезднику.

— Привет, Мартин. Ты стоишь, словно тебя огрели пыльным мешком из-за угла. Что стряслось?

— А, Том. Привет. Энди…

— Что Энди?

— Не знаю. С ним что-то не то.

— А чего стоишь, раз не знаешь? Откровения, что ли, ждешь? Идем-ка, посмотрим, что там с Энди.

Они поднялись по лестнице и заглянули в комнату Энди. Никого. Слышно, что льется вода в душевой. Том постучал. Ответа не последовало. Повар постучал еще раз и приоткрыл дверь. Мальчишка сидел под струей воды, прислонившись головой к стене, полностью одетый и в кроссовках.

— Энди, — позвал байкер, но он не откликнулся, лишь чуть приоткрыл глаза и тут же снова закрыл. — Господи! Да, что с тобой?!

Том выключил воду и принялся шлепать парня по щекам. Энди не реагировал. Не иначе, как потерял сознание.

— Очнись! Тебе плохо?!

— Мне нормально, — промямлил мальчишка и отвернулся.

— Вижу, — заключил Том, стараясь приподнять его. — Блин! Скользкий как рыба! Пособи-ка!

— Что с ним? — Мартин не мог взять себя в руки. Его развезло, и Том бесполезно ждал помощи.

— Пипец, мягко так выражаясь.

— Не надо, Том, — слабо сопротивлялся Энди. — Отойди. Меня сейчас вывернет.

— И хорошо, что вывернет. Проблюешься, станет легче. Ты траванулся, что ли?

Мальчишка не ответил, едва успев перевернуться на бок, когда у него открылись приступы неукротимой рвоты. Спазмы следовали один за другим, даже тогда, когда тошнить уже было нечем.

— Ничего-ничего, — подбадривал Том. — Отличненько все идет. Сейчас полегчает. Давай-ка поднапрягись. Мартин, дай стакан воды. Сейчас водички выпьешь, и полернешь еще пару раз.

— Оставь. Дай спокойно сдохнуть.

— Спокойно сдохнуть? Не, брат. Не пойдет. Спокойно дохнут только старики и клопы, а нам фейерверк нужен. Так что ты это, того, давай еще пару залпов, а после обсудим.

— Не могу.

— Не можешь? Понимаю. Ты это, через силу, если не хочешь, чтобы я тебе пальцы в рот пихал.

— Не надо мне больше ничего в рот пихать. Я сыт по самые гланды.

— По гланды говоришь? Отлично. Сейчас от гланд и исторгаться будем. Не хочешь, чтобы я помогал, давай сам.

Мартин принес воды, правда, растеряв по дороге остатки самого себя. Он бесполезно смотрел на происходящее, не в силах собрать себя в кучу.

— Давай-ка, — настаивал Том, - пей. Гланды надо промыть.

— Не могу.

— Надо, брат. Я ведь просто так не слезу. Ты же меня знаешь.

Он начал вливать в мальчишку воду, но Энди вновь закрыл глаза. Тело его начало обмякать и валиться в бок.

— Э! Э! Ты того, не отъезжай! Мне это не нравится.

— Да, что с ним такое? — выдавил Мартин.

Энди рвало. Ему казалось, что почти все внутренности уже освободили его от своего присутствия, но Том продолжал настаивать. Минут через двадцать парень тяжело приоткрыл глаза.

— О! — восторженно отметил Том. — Гляньте-ка, смотрит! Энди, ты меня видишь?

— Почти.

— Ну, если ты почти разглядел мою микроскопическую тушу, значит, выживешь. Давай-ка вставай, я помогу тебе раздеться, и в койку. Поспишь чуток, потом я вынесу тебе мозг. Мартин, чего стоишь? Тащи полотенце и чего-нибудь сухое, а то у него уже тремор начинается.

— Спать хочу, — признался парень, едва волоча ноги.

Том и Мартин начали стаскивать с Энди мокрую одежду и вдруг одновременно уставились друг на друга. На запястьях, щиколотках и по всей спине парня виднелись красные полосы. Становилось очевидным, что его связывали и били. Мужчины не сказали друг другу ни слова, продолжая свое занятие. Наконец, Энди свернулся клубком, согрелся под одеялом и уснул.

— Том? — неуверенно спросил Мартин уже в коридоре.

— Что Том? Сука Дав! Когда-нибудь я убью его.

— Что это?

— По-моему ты и сам догадываешься.

— Он дал мне вот это, — вдруг вспомнил Мартин, доставая и пересчитывая купюры. — Шесть тысяч.

— Блядь! Я так и думал! Трое не меньше…

— Что трое?

— Трое членов-извращенцев закрытого гребанного клуба. Дав поставляет им свежее мясо. Неужели он согласился?

Мартина передернуло.

— Ты хочешь сказать, что Энди…

— Ничего я не хочу сказать! Да и говорить нечего, и так все ясно. Ладно, пусть спит. Это единственное, что ему сейчас нужно. Иди, работай. Позже поговорим.

Том ушел, а Мартин вернулся в комнату, сел на край кровати и уставился на Энди. Спит. Тихо так, словно и не было кошмара, на который намекал байкер. Он просидел так минут пятнадцать, а после вспомнил про мокрую одежду. Сейчас разгрузит остатки товара, а после вернется и выстирает для Энди одежду. Надо еще просушить кроссовки. Сегодня вторник. Значит, выступлений в клубе сегодня нет. Это хорошо. Он успеет развезти остальной товар по точкам и вернуться до того, как Энди проснется. Мартину стало стыдно. Чувство вины за то, что он последнее время ругался с братом, плотно набивалось в него. Уже нет места, а оно все прибывает и прибывает. Мальчишка спит, а деньги лежат у Мартина в кармане каменным грузом, и груз этот жжет и давит.

Мартину неймется. Он потерялся и не может осязать себя в пространстве. Что-то словно растаскивает его в стороны. Даже домой возвращаться страшно, ведь Тиа просканирует его, а как ей врать? Парень решил пойти к Джеку. Старик дома. Колдует над травами.

— Что случилось? — спросил шаман, как только Мартин вошел.

— Джек… Не знаю, как сказать…

— Тогда скажи, как есть. Это будет намного проще.

Мартин протянул купюры.

— Что это?

— Энди.

Капли Дождя ничего не сказал, лишь гневно взглянул на деньги, а после открыл шкатулку и бережно достал магический кристалл.

— Что он сделал, Джек? — не унимался Мартин. — Даже я чувствую что-то ужасное.

Старик медленно описал кристаллом круги над купюрами и пристально заглянул вглубь камня. Он смотрел около минуты, потом сжал кристалл в кулаке и начал читать молитву. Время от времени он разжимал ладонь, вглядывался в нутро камня, делал над ним круги другой рукой и вновь смотрел. Мартину на мгновение показалось, что камень помутнел.

— Разорвал свою душу, — голос шамана звучал глухим приговором.

Мартин обреченно опустился на скамью и застыл.

— Как его остановить?

— Никак. Это то же самое, что пытаться остановить стадо обезумевших буйволов голыми руками.

— Нет. Не может быть. Должен же быть способ.

— Его нет, друг мой. Он пойдет до конца. Энди поспорил с судьбой. Эта битва лишь для двоих. Нам нечего там делать, ибо там перемирия быть не может.

— Попроси духов.

— Просил.

— И что?!

— Они ждут.

— Чего они ждут?! Что б он умер?!

— Что б он выжил.

— Что мне сделать, Джек?!

— Прости его.

— Что-о-о?!

— Прости его.

— Как?! Смириться с тем, что он делает?! Как?!

— Боюсь, у тебя нет иного выбора.

Том вздрогнул от голоса Энди.

— Матерь божья! Чуть не кончился от неожиданности! Привет.

— Привет, Том.

— Как ты?

— Твоими стараниями жить буду.

— Будешь, браток! Будешь! Какие наши годы?! — байкер понимал, что несет чушь, но ничего другого предпринять не мог. — Есть, наверное, хочешь?

— Не знаю. У меня желудок на ребра намотан.

— Давай-ка я тебе приболотной травы, выросшей у автострады, заварю…

— Не. Зеленый чай не для меня. Кофейку бы.

— Кофейку нельзя. Съешь чего-нибудь, потом и кофеек подгоню. Не проблема.

— Я мальчика бросил и не помню, ключ-то вынул?

— А друзья на что? Подчистил за тобой. Вот, держи! — Том выудил из кармана ключ и бросил Энди.

Тот хотел поймать, но промахнулся.

— Э-э-э, брат! Ты это, того совсем ослаб. Сейчас омлет тебе замучу с помидорками и сырком, а то ты зеленый, как брокколи.

— Не хочется что-то.

— Не хотеться будет, когда меня не будет. А сейчас исполняй и не спорь.