Мир, который без меня. Альтернативный гей-роман. Книга 2.

— В смысле?

Натурал с кучей детей и внуков пожалел, что не видел парня раньше? Энди тормозил. Перегруженные шестеренки мозга с выбитыми зубцами пробуксовывали в сцепке. Мысли скрипели, не продавливаясь сквозь голову, и разрастался коллапс местного разлива.

— У тебя талант, детка.

Слово резануло слух, но оно было другое, словно другой цвет, шрифт, фактура. Какое-то не относящееся к нему.

Энди ничего не понял. Он отчего-то посмотрел на Смита, словно надеялся увидеть на лице растянутый транспарант с подсказкой. А Дав — хитрая сволочь, и парень видит текст-дублер, только он из другого спектакля.Того, где у него тоже талант.

— Когда ученик готов, учитель появится. Старая китайская мудрость, — улыбнулся Ким, — но я бы перефразировал. Каждый учитель достоин хорошего ученика.

— Вот видишь, — удовлетворенно вступил Смит, — я был прав. Он – то, что мне нужно.

«Кто бы сомневался», — успел подумать Энди.

«Ты даже не представляешь, как», — внутренне облизнулся Дав.

«По-любому, здесь не только танцы», — скользнуло в голове корейца.

— Раздевайся, Энди, — скомандовал Ким, настоятельно намекая Смиту, что ему лучше уйти.

Парень почувствовал смущение. С ним это в первый раз. Раздеваться перед натуралом? Как-то стеснительно, что ли. И хотя мальчишка никогда не был в женской бане, он успел подумать, что там ему было бы проще.

— Давай посмотрим, из чего ты слеплен.

— Из комплексов, — невпопад ответил Энди, а потом додумал в голове фразу Стива «а еще из дерьма, которое сейчас и упирается».

Учитель обошел парня со всех сторон, рассматривая так, словно выбирал кусок свинины на ужин, одновременно прикидывая, будет ли есть стейк с кровью или глубокой прожарки.

— Человек с комплексами не танцует стриптиз, — мягко произнес Ким, а после спросил, разглядывая чуть заметные отметины на груди. — Откуда шрамы?

— Машина сбила, — соврал Энди, а сам подумал: «Или товарный поезд».

— У тебя потрясающая пластика и хорошая база. Тебя кто-то учил?

— Один старый друг. Стриптанцор на шесте.

— А почему ты не продолжил?

— Он умер, — ответил парень и испугался.

— Жаль.

Кореец обошел его еще пару раз, сделал визуальные замеры, что-то к чему-то прикинул в голове и в заключении улыбнулся.

— Ты расслабляешься, — заметил он. — Это хорошо.

Энди не чувствовал этого, но Ким был прав. Это потому, что нет Смита. Странная вещь, он уже думал об этом. Стоило Даву визуализироваться, как парень отмечал, что готов к войне. Он напоминал себе нечто, типа игуаны со вздернутым покрасневшим гребнем, причем это не зависело от того, настолько близко или далеко находился Смит.

— Тебя смущает Дав. Я давно это понял.

Вот Черт! Рентгеновский луч. Это не смущение. Это противостояние. Видел бы ты, как он ползает на коленях, вылизывая мне колени и бедра. Знал бы ты, как хочется плюнуть ему в морду, наблюдая сверху, как он копается в паху, а сам смотрит голодными дворняжечьими глазами. Он жалок настолько, что зашкаливает омерзение, и мерзок настолько, что нет предела жалости.

— Как-то давно, он помог мне, — продолжил Ён. — Я танцевал у него в клубе какое-то время, когда уже сходил, как говорят, с дистанции. У меня не было работы, у него неважно шли дела. Терять нам было нечего, мы рискнули и, как оказалось, не ошиблись. Я скажу тебе так, тупой стриптиз есть везде. Это несложно. Любой мало-мальски гибкий человек может это делать. Там большого ума не надо. Хороших стриптизеров почти нет. Колышущаяся груда мышц, не более. Номера однообразные и скучные. Пилон — дело сложное, а хороший прогрессирующий стриптиз на шесте — нынче редкий зверь. Это то, что я могу предложить тебе. Теперь было бы интересно послушать, что предложишь мне ты.

— Госпо-дин Ё-ё-н, — язык Энди заплетался не хуже мыслей. — Я… ну, то есть… не знаю.

— Зови меня просто Ён, но это не самое главное. Подумай, что ты хочешь, чтобы я с тобой сделал?

«Ну, уж точно не хочу, чтобы ты меня трахнул», — как-то странно и легко заключил для себя парень.

— Научили…

— Ты и так умеешь. Что еще?

— Научили делать это хорошо.

— Ты и так делаешь это хорошо. Еще.

Мальчишка начал внутренне раздражаться. Рентгеновский луч взгляда учителя еще раз просканировал его, и Ким тут же сказал:

— Злишься. Это хорошо. Сработаемся. Но все же я хотел бы услышать правильный ответ.

— Вы хотите знать, что мне надо? Превзойти всех! — выпалил Энди и решил, что следом непременно пошлет Кима к черту.

— О! — опередил кореец. — Плох тот ученик, который не мечтает превзойти учителя!

Энди был обескуражен. Он не был готов. Он вдруг понял, что ему сейчас предстоит собрать себя в кучу.

— Я знаю, что ты чувствуешь. Я был таким же и так же, как и ты хотел послать учителя куда подальше. Я прощупывал тебя. А теперь одевайся, и пойдем, выпьем кофе.

— Кофе?

— Кофе. Это то, с чего начинается стриптиз. Есть ли у человечества более эротический напиток? По дороге можешь попытаться это опровергнуть.

Энди понял, что куча, в которую он пытался себя собрать, гораздо более многослойная, чем казалась на первый взгляд. Надо отдельно собирать мозг, отдельно чувства, отдельно адаптированность одного к другому и отдельно возможность все это распихать по нужным углам.

Уютная кофеенка при спортклубе располагала к отдыху и расслаблению. Для кого угодно, кроме мальчишки. Ким заказал кофе. Энди старался незаметно оглядеться. Кофейни пугали его. Он давно заметил, что по какому-то непонятному закону они оказывались пусковым механизмом на предохранителе. Всякий раз после них жизнь парня изменялась. Это — как некий процесс, следующий определенным геометрическим законам. Снизу вверх. Сверху вниз, и так далее. Интересно, однако.

— Думаю, — начал кореец, — муть в твоей голове уже немного осела, и мы можем поговорить, как друзья.

— Угу, — пока мальчишке удалось выдавить только это.

— Энди, я уже не так молод. Нет, я, конечно, еще очень молод, если не сказать, что я вообще длинноногая, высокая, голубоглазая блондинка, — Ким улыбнулся. — Больше всего на свете я жалею, что уже не могу, как раньше танцевать на шесте. Я иногда делаю это, но лишь для того, чтобы убедиться, что еще не совсем стар.

— Мне жаль, — попытался вставить парень.

— Не жалей, ибо ты можешь это изменить.

— Как?

— Просто возьми мои знания и приумножь. Заставь меня восхищаться тобой, твоим мастерством, и я буду счастлив.

— Но зачем вам это?

— Видишь ли, в свое время мне не встретился достойный учитель, когда я был молод и многое мог. Он появился, но мне уже было за тридцать. Мой век оказался короток, но это было счастливое время. Я уже говорил, у тебя уникальные данные и хорошая база. Ты - как самородок в пыли. Если сейчас не смахнуть ее, ты так и останешься незамеченным, но это преступление.

— Вы так думаете?

— Неважно, что я думаю. Это так и есть. Я смотрел твои выступления и пришел к выводу, что тебе присущ чувственный образ. Это то, чего другие не могут добиться годами. Все, что ты делаешь, ты делаешь грубо, и в результате смазывается общее впечатление. Ты, словно прячешь свои возможности. Конечно, не только это. Ты неплохо владеешь телом, но не можешь лучше просто потому, что не умеешь. У тебя нет должной презентации номера. Ну, грубо говоря, есть разница, перемешаны ли на тарелке спагетти с мясом, помидорами и еще чем-нибудь или красиво выложены. Суть одна и та же, презентация разная. Ты бы какое блюдо съел?

— С презентацией.

— Вот видишь, а у тебя пока мешанина. Желудку в итоге все равно, в какой последовательности ты все это туда закинешь, а глазам нет. Понимаешь, о чем я?

— Да.

— Как повар, ты должен понимать, из чего готовишь. Сейчас я перечислю список приправ, многие их который тебе незнакомы, и если под конец ты не встанешь и не уйдешь, я буду рад. Итак. Тебе придется освоить гимнастику, акробатику, стрип-пластику, реггетон, гоу-гоу, верхний и нижний брейк, пантомиму, не говоря уже о шестовой пластике...

Кажется, здесь не достает только брачных танцев перевозбужденных краснозадых макак. Энди казалось, что где-то в области горла начал закручиваться шершавый серпантин, который не то, чтобы проглотить, становилось уже трудно продышать. Он хотел что-то спросить, но не мог. Эта распухшая пробка не позволяла произнести ни одного звука.

— Я понимаю, — продолжил Ён, — что замесил у тебя в голове нешуточную кашу, но все не так страшно, как кажется на первый взгляд. Все эти дисциплины неразрывно связаны между собой, и если ты поймешь основную суть, все упростится.

— Вы уверены, что я смогу?

— Ты неверно ставишь вопрос. Мне все равно, по большому счету. Это нужно тебе, и ты должен быть уверен, что сможешь. Я призван лишь помочь.

Энди хлопал глазами, и было видно, как трудно идет в нем процесс мышления. Тот приговор, который он подписал себе во время предложения Дава, уже казался детскими игрушками. Мир выглядел слишком тесным. Он словно заключал мальчишку в удушающее кольцо объятий и схватывался, становясь монолитом. Если бы растянуть время и тело, закачать допинг сил и возможностей, тогда да, но… Смертельный аттракцион. Невозможный в исполнении настолько, насколько возможно быть невозможным. Как-то Капли Дождя спросил его, насколько близко он может подойти к смерти? Вплотную. Но это неправда. Слишком большое расстояние. Объять необъятное. Как?! Да, он был ангелом, испившим чашу до дна. Больше. Он даже вылизал ее изнутри. Ангелом, но не богом. Сейчас же предстояло из собственной плоти и костей сотворить новый мир. Превосходный. Превосходящий.

— Я смогу, — вдруг произнес Энди уверенно, и пространство начало складываться и преобразовываться, как будто шла компьютерная инсценировка, пока не выстроилось в мощную гранитную колонну. Я смогу. Я СМОГУ! Даже, если весь мир вывалится перед ногами бесформенной кучей, я перешагну и все равно смогу, потому что хочу. Парень уже знал, что перешагнул черту, за которой каждая клетка этого пространства, каждое ядро вакуума, каждое наполнение протона будут ему нужны, будут забиты в расписание нечеловеческих усилий. В расписание его выживания.

Энди поехал к Джен.

— Что случилось? — забеспокоилась миссис Эдда. — У тебя такой вид, будто ты собрался умирать.

— Собрался, Дженни. Можно, я просто поговорю с тобой?

— Ты меня пугаешь. Что?

Мальчишка прошел, сел за стол, опрокинув голову на сцепленные пальцы. Женщина опустилась рядом, по-матерински нежно обняв за плечи.

— Ну-ну, — ласково подбадривала она, — нет неразрешимых проблем.

Энди не поднимаясь, повернул голову, взглянув Дженни в глаза.

— Что со мной не так?

— Дорогой мой, вначале объясни, к чему этот вопрос?

— Кто дает человеку мечты? Кто заставляет хотеть? Кто определяет, чего они будут стоить?

— Наверное, внутренняя божественная суть. Та, что отличает живого человека от мертвого. Человек живет, пока может хотеть.

— Но ведь мечты пожирают.

— Это не так. Они дают смысл.

— Смысл чего?

— Смысл жизни. Мы сами определяем его. Когда ты потерялся и не знаешь, куда идти, он как вешка на горизонте дает направление.

— Вот именно, что вешка на горизонте, но горизонта нет. Это лишь иллюзия, а значит, и мечта — иллюзия.

— Вбей вешку, и она не ускользнет.

Энди отодвинулся от стола, сложился котенком, положив голову Дженни на колени.

— Ты еще совсем маленький мальчик, — улыбнулась она. — Тебе мама нужна.

— Вот только игрушки у меня далеко не детские, — вздохнул мальчишка и замер.

Дженнифер сидела тихо, продолжая поглаживать Энди по волосам. Мягкие. Избалованные. Всегда вкусно пахнут, но запах мужской, с претензиями. Джен смотрит осторожно, как Энди спит, и легкая линия досады пронизывает губы. Беспокойный сон заставляет подрагивать ресницы. Совсем еще мальчишка со взрослой жизнью. Тонкие темные волоски спокойным изгибом вычерчивают бровь. Есть в ней что-то женственное, если бы не жестокая отметина шрама. Порог жизни. Энди говорил, как споткнулся о него. Необъяснимое противоречие. Он любит того, кто умеет быть жестоким. Того, кто разбил это зеркало отражавшее любовь. Этот мальчик мог бы быть ее сыном, но жизнь столкнула их на других условиях, и они оба приняли их. Камушек в ухе весело сверкает переливами, словно и не впитал всей пролившейся жизненной грязи. А парень впитал. У него взрослые глаза. Слишком взрослые. Энди живет на полную катушку, только вот смотана она далеко не из шелковых ниток.

Прошло минут пятнадцать. Он вздрогнул и резко поднял голову.

— Я уснул, что ли?

— Немножко.

— Черт! Старею, видать. Сколько времени.

— Что-нибудь около семи.

— Чего ты не толкнула меня? Спал бы и спал. У тебя такие теплые колени. И уютные.

— Ты валишься с ног. Так нельзя. Я волнуюсь за тебя…

— Не стоит этого делать. Начнешь, когда свалюсь с шеста, а пока я в порядке. Слу-у-шай. Мне сделали предложение, от которого я даже с трудом не смог отказаться. Теперь не знаю, плакать или смеяться.

— В чем разница?

— Плакать я буду, когда надорвусь, а смеяться — когда проплачусь.

Дальше Энди рассказал Дженни о своем разговоре с корейцем.

— Времени вообще не остается, чтобы просто передохнуть, а мне еще сколько надо работать! Я посчитал, что придется трахаться в таком темпе больше года, и это только, чтобы расплатиться с Роем. Я не говорю уже о чем-то другом. Даже боюсь представить, в кого я превращусь…

— Энди, — голос женщины приобрел шершавость. — Я давно хотела с тобой поговорить.

— Плохое вступление.

— Короче, — набралась сил Дженни, — я не возьму деньги.

— То есть? — парень не ожидал.

— То и есть, что не возьму деньги, которые заплатила в больнице.

— Хорошо. И как ты себе это представляешь?

— Так и представляю, как есть на эту минуту. Деньги заплачены. Никто никому не должен. По-моему, все предельно ясно.

— Дженнифер…

Миссис Эдда сразу не понравилось обращение.

— Я не люблю, когда меня обманывают, и тем более, когда обманывают близкие люди…

— Я не обманывала. Я передумала. Так легче?

— Послушай, — Энди все еще надеялся ее переубедить. — Однажды ложь уже обошлась мне слишком дорого. Из-за нее я потерял даже больше, чем имел. И это не предел. Мне еще терять и терять. Подумай, как я смогу себя уважать?

— Думаю. И, знаешь, к чему прихожу? Гораздо больше, чем после того, как переспишь на сумму долгов неизвестно с кем и неизвестно, сколько десятков или сотен раз. Хочу сделать тебе предложение. Ты говорил о трехстах тысячах, если не ошибаюсь?

— Ошибаешься! Уже двухстах пятидесяти…

— Тем лучше! Переспи со мной на всю эту сумму!

Энди вскочил. Нет, он уже не был маленьким мальчиком. Спокойные линии бровей исказились гневом, а взгляд потяжелел на полвека.

— Ты сошла с ума! Ты хоть слышишь, что говоришь?! Да, я торгую собой, но это честная торговля! Я продаю тело, но не совесть! Как только тебе пришло в голову уподобить меня альфонсу?! О чем ты думала?!

— О тебе! — почти выкрикнула Дженни и добавила, понизив голос. — О тебе.

— Я не то, что спать, я разговаривать с тобой не знаю как! Опомнись!

— Уходи, — вдруг сказала женщина спокойно, и очень тихо.

Энди остолбенел. Он стоял неподвижно несколько секунд, словно врос в невидимую стену, а потом махнул рукой и нервно пошел к двери.

— Не думал, что в твоих глазах я так жалок, — выпалил он сгоряча, будто убеждал себя, просто произнося вслух.

Дженни не шевельнулась. Парень не видел, как по ее щекам потекли слезы. Он не видел, как она стиснула губы, чтобы не разрыдаться. Хлопок двери заставил ее вздрогнуть. Он показался грохотом обваливающегося небосвода. Эхо рассыпалось, вздымая густые клубы тишины.

— Ты прекрасен, — прошептала миссис Эдда и расплакалась.

Энди бесновался. Опять бесновался. Обида была столь глубока, что он не мог из нее всплыть. Господи-и-и! Неужели это не все?! Неужели боль родилась вместе с ним и до срока просто тихонько где-то зрела?! Неужели они срослись сиамскими близнецами, и их уже не разделить?! Что не так, раз жизнь выдавливает его?! Люди, к которым он привязывался (нет, не будем говорить, любил) последовательно отказывались от него! Все, за что он цеплялся, осыпалось и сползало, и парень вновь оказывался на дне ямы!

В конце концов, Энди остановил мотоцикл, отошел метров на двадцать и сел на песок, обхватив колени. Прерия. Как манеж цирка. Ни декораций. Ни реквизита. Голая сцена, и он, голый, на этой сцене. Некуда спрятать мысли и чувства, нечем замазать эмоции. Только он и мир. Что ж, так тому и быть.

Вечерело. Закат раскрашивал песок в цвет подсыхающей крови. Горизонт бледнел. Даже солнце тихонько скользнуло за ширмы, незаметно задув фитилек. Караул прохлады заступал на смену, чинно обходя вверенные пределы. В голове парня — такие же тяжелые хлопья сумрака. Надо вставать. Энди обещал Тиу заехать, а с одиннадцати на три часа два клиента. Господи, как только они могут трахаться по расписанию? Решил для себя, что займется этим во столько-то, едет и занимается? А если не захочется? Все равно занимается, потому что заплачено? Парень сыт по горло. Ему даже думать противно. А что противно? Привыкни уже. Нет у тебя ничего, кроме цены за трюки на этих до тошноты красных простынях. Даже Джен… вот уж точно, от кого он не ожидал! Даже Джен взвесила его. Пересчитала. Нашинковала эквивалентами долларам. Даву нужны его страдания, ей — его стыд, Тиу — вранье, Мартину — объяснения. Почему никто из них никогда не спросил, а что ему от них всех нужно? Да, ни хрена не нужно! Ни от вас, ни от кого-нибудь еще! Нет, зря он приплел туда Тиу. Это святое. Святое-то святое. Но что она скажет, если узнает? Что ей не нужны ноги? Точно. Так и скажет. Значит, и ей потребуются объяснения. Объяснения… Объяснения… Объяснения… С его стороны. А в его сторону? Почему никто не объясняет, как он так вляпался? Как умудрился во все это впаяться? Рой и Стив, Мартин и Тиа, Дженнифер и Дав! Вот они, годовые кольца его ствола. Мощный ствол! А распили, и серединка-то тонюсенькая…

А, знаете, что?! Отвалите! Вот возьмите и отвалите скопом! Это его проблема. Его труба, и как он будет с ней трахаться… На трубе, в трубе, под трубой или с трубой… никого не должно касаться! Он — проститутка. Все! И у него с вами конкретно анально-материальные отношения! Прав, черт возьми, Рой! Прав Стив! Какая там любовь и привязанность?! Свободно-параллельное существование! Вот! С тобой я полялякаю, с тобой попью чайку, с тобой потрахаюсь… Конкретика! И в душе чисто и спокойно! О чем еще мечтать?!

Энди злился. Аж, захлебывался от собственных мыслей. Что толку, что он несколько часов высиживал в песке виртуальные яйца? Высидел? Ни хрена! Не высидел! Поэтому, дорогие вы мои, fuck you very much (1).

Два ночи. Через час выступление. Энди понял, что кроме кофе у него в желудке больше ничего. Не так, чтобы очень хочется есть, просто вообще нет сил. Можно поваляться полчасика, но… не лежится, не сидится и неймется. Мальчишка отправился к Тому.

— Привет, старик!

— Привет, подпирающее поколение. Ты чего зеленый такой?

— Затрахался.

— Затрахался как? По жизни или это, того… по определению?

— Вообще. Дай чего-нибудь в живот закинуть, а то тошнит.

— Иди, поковыряйся в баке. Там и хвостики от морковки и шкурки от рыбы, и даже просрочившийся торт, — улыбнулся Том.

— Спасибо, воздержусь. Слишком калорийно, а я на диете.

— Ну, раз на диете, тогда, думаю, подойдет утиная грудка в апельсиновом соусе. А?

— Ну, если только в апельсиновом, — промямлил Энди.

— Да, что с тобой?

— Был послан, — сознался парень.

— Послан? Куда и кем?

— Куда — не определили, а послала Джен.

— Да ладно? Ты это… как оно… не расстраивайся.

— Слушай, Том. Ответь мне на один вопрос, только безотносительно ко мне. Пока ты меня не знал, не знал моей ситуации, что ты думал о проститутках?

— Ну, ты спросил!

— Ну, а ты ответь. Только честно. Я не обижусь.

— Начнем с того, что я старался к ним не подходить. Любовь за деньги — не мой, знаешь ли, размер.

— Все?

— Слушай, отстань! Я вообще о них не думал! Не мое это дело. Думал, правда, что не от хорошей жизни они этим занимаются. Жаль мне их. Да, и тебя жаль.

— Значит, так оно и есть, — вздохнул Энди.

— Чево есть-то?

— Джен предложила спать с ней на весь мой долг…

— Да, ладно?!

— Жалость перешкалила дружбу.

— Если я правильно понял, ты это… отказался?

— Отказался.

— Видимо, она действительно любит тебя. Я бы столько не смог.

— Чего не смог?

— Знаешь, на мой взгляд, это поступок. Я бы столько тебя не выдержал.

Том поставил перед Энди тарелку.

— Выходит, и ты считаешь, что дружбу можно измерить долларами?

— Не долларами она меряет! Душой. Жертвой. Маленький ты еще, раз не понимаешь!

— Не понимаю, Том! Не понимаю! Как мне ей в глаза смотреть?!

— Как и смотрел. Ты же брал деньги?

— Брал, но тогда по-другому все было.

— Слушай, брат, ты бы это… того, разобрался бы в своих отношениях. Чего ты хочешь от меня, раз у тебя самого в голове каша? Вот скажи мне, как ты к ней относишься?

— Она мне близка. Очень. Мне хорошо с ней. Спокойно. Я даже не вижу этой разницы в возрасте, словно мы всю жизнь росли вместе.

— Во-о-т. Она и хочет тебе помочь, но ты ж у нас гордый! Ты ж у нас все сам! Разве ж ты послушаешь кого-то?

— Жизнь хорошо научила. Все б самостоятельные были, когда б каждому такого учителя!

— Тогда чего ты меня спрашиваешь? Ты уже все решил. Разве я ошибаюсь?

— Не ошибаешься.

— Ну, тогда перестань жвачку жевать. Перешагни и иди себе дальше.

— Вот так просто?

— Не хочешь просто, иди сложно. Проблема-то в чем?

— Проблема-то в чем, — однотонно повторил Энди. — Во мне проблема. Вот в чем. Ладно, ясно все. Пойду я.

— Как пойдешь? А утка? Ты же не притронулся даже!

— Отпусти ее. Пусть летит.

— Энди! — с нотой раздражения выкрикнул Том. — Дружба — понятие всеобъемлющее! Думаю, если я сейчас дам тебе в морду, я не выскочу за его пределы! Если тебя обидела баба, давай сразу обижать меня, так что ли?! Я поставил у тебя перед носом еду, так что пока не сожрешь, ты вряд ли отсюда встанешь!

— Том…

— Был Том, и вновь стану, как только ты научишься меня уважать! Цена вопроса у тебя в тарелке!

Парень вяло ковырялся в еде. Утка явно не лезла в него. Повар налил в стакан кипятка и поставил перед Энди.

— Что это?

— Запивай.

— Тебе нравится надо мной издеваться?

— Да, — обрезал Том — Обожаю возиться с мясом и костями, но не тогда, когда их надо отскребать от сцены с шестом. Какое верхолазание, когда ты едва на ногах стоишь?!

— Во всех моих промыслах, — вздохнул парень, — последнее, что надо мочь, так это стоять на ногах.

* День перед завтра.

(1) — неверно составленное ругательное выражение, не подлежащее переводу.

Часть 22. LITTLE ROCK.

22. LITTLE ROCK. *

В клубе многолюдно. Стиву сообщили, что приехал Рой. Приехать-то приехал, только сразу куда-то провалился. Шон обошел помещение несколько раз, заглянул в коридоры, подсобные помещения, свой кабинет, но Маккены нигде не было. Стив даже вышел на улицу, посмотреть, есть ли на стоянке машина Роя. Машина есть, Роя нет. Бармен ответил, что Маккена не брал выпивку. Это само по себе уже странно, если не сказать ненормально. Шон заволновался. Он еще раз обошел клуб и решил посмотреть запись с видеокамер. В кабинете темно и накурено.

— Рой?! — воскликнул Стив, не ожидая увидеть сидящего впотьмах друга. — Я обыскался тебя…

— Знаю.

— Что? — спросил Шон, уже понимая, что все плохо.

— На столе, — не шелохнувшись, ответил Маккена.

Стив поднял листок.

— Что это?

— Получил в миграционной службе.

«Энджио Рафаэль Джалалли. 16 апреля 1986 года рождения. Мать — Серхия Паола, отец Рафаэль Константин Джалалли…».

Стив несколько раз пробежал взглядом листок, поднял глаза и уставился на Роя. Казалось, он не совсем понимает, что написано в документе. Он смотрел на Маккену, словно ждал, что тот что-нибудь скажет. Рой тоже смотрел на друга, ожидая того же.

— О чем ты думаешь? — наконец, начал Шон.

— О том, что сделал, — фраза выглядела емко, и было видно, как медленно и с нажимом Маккена ведет скальпелем по сердцу. — Где он, Стив?

Шон не ответил. Медленно взял сигареты. Закурил. Вопрос размером с вселенную. Ответ — не больше бисерины, оброненной в прерии.

— Мне так больно, — глухо произнес Рой, — словно я заказываю надпись на могильном камне.

— Знаю, но ты не можешь сейчас ничего изменить.

— Что мне делать? Когда кончится это «сейчас»?

— Что ты хочешь, чтобы я тебе ответил? Самое минимальное, что ты можешь предпринять — не сдохнуть.

Стив набрал номер.

— Дружок, пришли-ка нам бутылочку «Джим Бим» и льда побольше.

Шон курил, молча глядя сквозь окно в темноту. Рой курил, молча глядя сквозь Стива в никуда.

— Не молчи! Скажи хоть что-нибудь?! — взмолился Маккена.

— Не знаю, что сказать, — роняя интонации, ответил Шон, а потом резко развернулся. — От чего бы тебе было не спросить меня раньше? Что еще ты хочешь от меня услышать?! Что ты — козел?! Это и так очевидно! Чего ты скулишь?! Хочешь, чтобы я пожалел тебя?! Так не жалеется! К тому же, я уже достаточно это делал! Что еще?! Рой, я перевернул полмира, пока ты упивался в хлам! Я прогрыз тоннели на другой конец света! И, прикинь, не нашел его! Что еще?! Скажи, что еще я могу сделать?! Ответь мне! Я все сделаю! После того, что я узнал в Литл Рок, не представляю, какое чудо должно было произойти, чтобы он выжил! Вот не знаю и все! Что еще тебе сказать?! Что мальчишке едва только восемнадцать, а ты наказал его, как столетнего грешника?! Это ты хочешь услышать?! Ну, давай, обвини меня! Ты же любишь это! Впади в истерику! Обкурись до полусмерти! Упейся в ноль! Только ничего не изменится! Неси это по жизни и моли бога, чтобы когда-нибудь он появился и послал тебя к черту!

Стив плеснул в стаканы алкоголь и протянул Рою.

— Начинай.

— Ты прав. Я молю бога, чтобы он появился и послал меня к черту. И, знаешь, что? Я пойду. Я с удовольствием пойду. С легкой душой пойду. На самый край через весь ад пойду. И буду смеяться, потому что это все будет лишь щекоткой.

Маккена отпил глоток и поставил стакан на стол.

— Вернусь через пару дней.

— Ты куда? — перепугался Стив.

— Напиваться и обкуриваться, — ответил Рой и решительно направился к выходу.

Серый асфальт. Посеревший пейзаж. Низкое с сероватыми подпалинами небо. Сколько ж оттенков у серого? Даже воздух какой-то осенний, сырой и серый. Да, и настроение у Роя не лучше. Монотонно тянется трасса. Создается впечатление, то ли время растянулось, то ли Литтл Рок отодвинулся на тысячу километров, то ли дорогу перестроили, и она теперь пролегает через северный полюс, но только Маккена устал ехать. Он даже не знал толком, зачем едет. Просто ехал и все. Одна единственная мысль неопределенно раскачивалась в голове — дать объявление в местную газету с фотографией Энди, указать вознаграждение и ждать. Особого оптимизма это не доставляло, поскольку Стив уже предпринимал попытки делать то же самое. Отклика не последовало, словно парень стал невидимкой. Надежды почти не было, поскольку прошло уже достаточно времени… Рой спохватился. Полгода. Двадцать восьмое октября два дня назад ставило точку, подводя этот период.

Ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое только полгода назад сдвинула фундаментальные материковые плиты Маккены. Жизнь сотряслась, треснула и разъехалась, разорванная бездонным зияющим каньоном. Берега расползлись, и мутная, пересыщенная грязью вода непонимания размыла между ними связь. Рой уже ни на что не надеется, просто хочет найти Энди. Увидеть его. Убедиться, что он здоров. Просто хочет сказать «прости». И это уже много. Цепочка с кулоном на груди, а внутри колечка «я люблю тебя, Рой». Такие простые слова. Такие сложные слова. Словно кадр с иной кинопленки, случайно вклеенный в другой фильм. Маккена столько раз снимал подвеску, чтобы еще раз увидеть надпись. Он изъел ее глазами, истер взглядом, но она вновь и вновь проступает татуировкой поверх его жизни. Она - как пуля, застрявшая в вене, о которую спотыкается кровь. Как шип, вросший глубоко в ступню. Как песчинка, попавшая в глаз.

Впереди туман неопределенности. Что Рой собирается в нем искать? Какие приборы ночного видения надевать, что б хоть что-то разглядеть? Иголка в стоге сена покажется бревном по сравнению с тем зерном, которое унес и обронил где-то ветер. Можно не верить, что человек способен испытывать столь глубинные чувства. Можно сомневаться, что переживания могут изъесть душу в ветхое тряпье. Можно спорить, доказывая, что этого не может быть. Можно. А смысл? Это есть, и Маккена мучается. Человек - как сосуд из плоти и крови, заполненный душой. Законченная сложившаяся комбинация, что дает индивидуальность. Логичная и хрупкая. Жизнь — пугливая птица. Шарахнулась и исчезла. Кровь, запечатанная в тонкие стенки сосудов. Теплая, позволяющая жить. Что должен испытывать человек, понимая, что тело сломано, оболочки кровотоков надорваны, и жизнь повреждена? Кровь на коже, как засвеченный фотокадр, и именно Рой засветил его. Линия на осциллографе, как пикающая садящаяся батарейка. Импульсы остаточной жизни. Нарушенной, смятой и исчезающей. Той, которая незаметно стала его кровотоком. Маккена, как преступник, что возвращается на место преступления. Что он хочет там увидеть? Что желает испытать? Что будет искать в измятой траве?

Рой мучается. Нескончаемая полоса дороги. Такая же нескончаемая полоса мыслей, только свернутая в кольцо и оборачивающаяся по кругу. Он не может из нее выйти. Крутит барабан, бежит белкой, останавливается, и тогда барабан прокручивает его. Маккене неуютно внутри себя самого. Он стал свидетелем собственной низости, и тычет теперь сам себя в это до бесконечности. А цена этой низости? Пара десятков долларов против десяти тысяч, что сейчас у него на запястье. Ролекс с треснувшим стеклом. Энди вернул часы, забрав лишь собственную надколовшуюся жизнь. И банковская карточка сейчас у Маккены все с той же парой десятков долларов. Много это или мало? Для Роя это не деньги, для Энди — цена жизни и стоимость смерти. Это одно и то же. Равный обмен. Купить смерть, чтобы расплатиться жизнью. Не страшно ли? Наверное, в самый раз за беспорядочно набитый в тело сломанный набор жизни. Вещь из магазина ношенных вещей «секонд хэнд», где ветхий товар свален кучей в контейнер и не имеет цены, продаваясь на вес. Стоимость за килограмм, и весам все равно, что на них кладут.

Мысли залепляют мозг, и Рой понимает, что не помнит, как проехал последние километров десять. Он не помнит, тормозил или нет, были ли светофоры, повороты или еще что-то. Тихо работает автопилот, и черный ящик записывает переговоры мыслей. Голод скребется кошкой в желудке, и плохо до тошноты. Маккена остановил машину возле придорожного кафе. Внутри немноголюдно и сонно. Пластами стелется шепот разговоров. Замасленный небогатый интерьер. Бармен, он же официант, безэмоционально и устало принял заказ. Какое-то невнятное блюдо дня и кофе. Такой же безэмоциональный вкус и подача, но Рой не замечает, потому что уже минут двадцать не сводит глаз с мальчика-уборщика. Тощий, почти прозрачный, с покатыми плечами и темными волосами, собранными в хвост. Бледное лицо с глубоко-посаженными и оттого кажущимися ввалившимися глазами и несмело пробивающимся пушком над верхней губой. Парень убирает со столов посуду, относит куда-то, а после возвращается с чистой. Нет, он совсем не похож на Энди, хотя… если только кусочком судьбы и возрастом. Может быть, парень тоже живет под своим мостом, но он счастливее Энди. Убирает посуду, не столкнувшись с таким вот Роем, как он. Не надо. Не старайся спасти чью-нибудь жизнь. Лучше выбери свою. Маккена попросил счет, добавил к нему сотню долларов и быстро покинул заведение.

Тот же мотель недалеко от Литл Рок. Октябрь. Вечер. Жизнь в таких городах особенная. Все оживает в одночасье и затихает в одночасье, словно нацеплено прищепками на одну веревку. Ветер покачивает ее, а она увлекает за собой все, что на нее нанизано.

Энди вышел из душа. Он только что отмылся от Дава, а через пятнадцать минут у него двухчасовой клиент в черно-белой спальне. Парень отчасти рад, потому что знает его. Энди уже давно разделил своих наемщиков на категории. Вышло пять. Джен, вполне приятные, никакие, омерзительные (там же извращенцы) и Дав. Пока день выглядит вполне удачным. Клиент относится к категории вполне приятных, и парень рад этому. Что будет дальше, неизвестно, но выбирать не приходится, поэтому — будь, что будет. Снизу обрывками доносится музыкальный грохот. Клуб работает по расписанию. Начало недели, и шоу нет. Трансвеститы помнутся на подставках пару часов, а в остальное время публика будет предоставлена самой себе. Энди не очень любит такие дни, ведь его интересуют деньги, а среди столь немногочисленной толпы особо не заработаешь, поэтому он решил сегодня не спускаться на танцпол. Можно же, в конце концов, дать себе немного отдыха. Он уже и не вспомнит, когда выспался в последний раз. Его жизнь — как разорванный канат, концы которого он из последних сил пытается удержать. С одной стороны его удручает ссора с Дженни, с другой непонятное откуда свалившееся увлечение Алексом. Какой-то запутавшийся в своих доказательствах закон сохранения энергии. Такая хрупкая, нежная, эльфообразная госпожа Эдда с характером не мягче кремня, и сильный, огромный, основательный Алекс с наполнением плюшевого мишки.

Энди растянулся на кровати, заложил под голову руки и улыбнулся. В общем-то, чтобы испытать счастье нужно совсем немного. Просто увидеть первые шаги Тиу, и он увидел. Она боится. Боится боли, боится неудачи, боится понять, что может это сделать. Такие долгожданные шаги. Первые. Нерешительные. Неуклюжие. Отвыкшие ноги едва удерживают ее. А Мартин плакал. И Джил плакала. Энди тоже хотел, но сдержался в последний момент. И вот сейчас, в эти несколько минут отдыха загнанные внутрь слезы все же заблестели в его глазах. Мальчишка счастлив. Он смог дать Тиу то, что так безжалостно вырвал у него Рой. Надежду. Он собрал ее из ничего, из обрывков хлопушки, бережно наполнив мягким пухом. Вот она. Несмело пробует силы, и какая разница, сколько она стоила?! Он не хочет об этом думать. Наверное, стоит быть благодарным Маккене за то, что он заставил его стать сильным. Заставил напрягать ветер, взнуздывать его взмахами расправленных крыльев. Заставил скалить зубы и молчать на закрытых вечеринках анонимного клуба Дава, глядя, как сквозь подступившие слезы расплываются два слова, татуированные на средних пальцах рук. На левой со стороны указательного — TOLERATE (1), а на правой на таком же месте — RESIST (2). Они нужны ему. Очень. Страховочный трос, который должен удержать его в мгновенья оглушающего падения, когда цепляться попросту не за что. Он должен видеть их. Всегда. Он заложил в них жизненное кредо в противовес беспощадной судьбе.

Одиннадцать. Энди отыскал заброшенную куда-то улыбку и отправился работать.

Одиннадцать. Рой вошел в «Вестерн Салун», просто чтобы не быть одному, вернее, чтобы побыть одному. Забродившие мысли измучили его, и Маккена надеялся, что грохот музыки хоть немного заглушит их. «Западный Салон» совсем не похож на «Терра Инкогнита». Большой. Неуютный. Чужой. Ему здесь не нравится, но все же это лучше, чем тихий угнетающий номер мотеля. Редкая разношерстная публика средней ориентации клубится на танцполе, производя вялые и однообразные движения. Маккена уже понял, что представления сегодня нет, да он и не слишком сильно расстроен. По крайней мере, есть выпивка и полумрак. Рой сел возле бара и огляделся. Вращающийся прожектор выхватывает из темноты одиноко-заброшенный на сцене шест. Он торчит металлической трубой, словно радуясь ухаживаниям мигающего луча. Рой подумал про Энди, вспомнил слова Стива. Неужели парень больше не сможет этого делать? Это почти то же самое, что повредить зрение ему самому. Четыре ребра, ушиб легких, до отказа забитых сукровицей и этот поблескивающий шест, который не потерпит слабости. Так странно. Жизнь опять повернулась внутри себя самой. Энджио Рафаэль Джалалли… Звучит так спокойно и красиво, только это что-то другое. Как комета. Вспыхнула, и ты смог разглядеть лишь пылающий хвост. Она уже ушла, и это лишь отголосок. Звук в тишине. Вспышка в темноте. Пронеслась, исчезла, и мрак вновь сомкнулся, поглотив воспоминания.

Бурбон вяло всасывается в тело. Маккена не пьян. Он не напьется сегодня. Просто посидит немного и уйдет. Шест магнитом тянет на себя его взгляд. Торчит осиротевшей в пожаре колонной, а вокруг сумрак, как оседающий пепел. Сердце бьется неравномерно, словно учуяло что-то. Волнуется. Возится, раскачивая второе, сердце Энди. Они не попадают в ритм, сбивают друг друга, путаются. Кровь шарахается по венам, запутавшись в направлениях. В организм выбрасывается какая-то охлаждающая субстанция, разливается в груди, притупляя бешеные скачки двигателя и, словно кристаллизуется. Рой чувствует этот холод. Чувствует обмирание сердца, чувствует, что ему нехорошо. Время тычется сонным котенком. Два. Маккена понял, что хочет лечь. Устал. Полдня провел за рулем, полночи просидел в клубе. Разница небольшая, потому что все не имеет значения. Энджио Рафаэль Джалалли. Теперь он знает об Энди даже больше, чем он сам, только что делать с этим знанием? Размытое знакомое имя обретает жесткую форму, выстраивается в осязаемый геометрический объект и существует отдельно и строго. Энди, такой открытый, родной и привычный отделяется и становится незнакомым чужим человеком. Такие непонятные характеристики. Отец. Мать. Числа рождения. Все путается, смешивается, замещает одно другим. Все в обратном порядке. Дата смерти, потом дата рождения. После смерти людей уже не ищут, а Маккена ищет. Время идет, и люди свыкаются с потерей, а он нет. И опять все сначала, и это хуже, чем вчера. Хуже, чем неделю назад, потому что линия на осциллографе и шест… В одном городке. Рядом. Почти вплотную, только очень далеко. Это так же, как растворять песок в воде. Пилон, скучающий по прикосновению человеческих рук, и сломанный мальчик-игрушка… Мальчик-игрушка… Энди как-то сказал о себе так, когда Стив нашел его с переломом ноги. All colors of rainbow. Все цвета радуги (3). Он испытал на себе каждый из них, только Рой не знает, как глубоко это испытание.

Энди спустился в бар. Ему безумно захотелось выпить глоток виски. Он только что отработал свои часы и теперь хотел простерилизовать их алкоголем. Он вне настроения, впрочем, как всегда после этого. Ночь затаилась, готовясь красться кошачьей тенью к утру. Парень чувствует себя непонятно, словно что-то зацепилось за него и тянет. Непонятно откуда внутри ерзает волнение. Невидимые протуберанцы влияют на него, раскачивая амплитуду волн. Короче, просто хочется выпить, а потом уснуть так крепко, чтобы не проснуться даже в случае крушения галактики. Внизу сонно и скучно. Человек десять изображают танцы, остальные вяло текут в пространстве. Энди сел на краю барной стойки и достал сигареты. Бармен молча подмигнул и поставил перед ним стакан с виски. Взгляд парня упал на пепельницу, наполненную окурками и невидимыми магнитами. Энди не мог оторвать взгляд. Кто-то курил такие же сигареты, как Рой. Темные фильтры с золотым ободком. Видимо, протуберанцы висят вокруг тучей, потому что волны внутри уже преобразовываются в валы. Жизнь парня, тонкостенным сосудом балансирующая на краю, треснула и посыпалась мельчайшими осколками. Рой… Воспоминания проявились внезапно и четко, словно кто-то с силой шлепнул печать на его душу. Выходит, ничего он не забыл, ничего не пережил, и Маккена, как и раньше царствует в нем. Он все еще держит его сердце на привязи, и все его существо как родничок у младенца пульсирует, прикрытое лишь тонкой бескостной пленкой.

Виски проваливается вовнутрь, разливаясь теплом. Нет, не пьянит, лишь чуть распускает жесткую сетку напряжения. Мысли укладываются ровными слоями, расстилаются, упаковывая в гармонию ощущения. Вот Рой. Вот остальной мир, а в этом мире… Вот Стив. Вот то, что осталось от остального мира, а в этом остальном мире… Вот Тиа, Джек, Мартин, а вот остатки от остатков. Многоступенчатая пирамида, так сложно состроенная вокруг него самого. Кольца. Ступени. Слои. Все переплетено, как звенья кольчуги. Четкие ряды из ячеек и металлическая тяжесть. Она давит, жмет на неокрепшие плечи, и нет никого, кто помог бы ее нести.

Энди ворочается в постели. Рушатся галактики, но он никак не может уснуть. И когда только он успел стать мечтателем? Те окурки с золотым ободком рождают фантазии, и мальчишка не замечает, как выстраивает сцены целого сериала. Сюжет прост до банальности. Рой раскаивается и бросается его искать. Он безутешен в своих поисках, но не сдается, потому что понимает, что любит. Главный герой, то есть он сам выживает, но жизнь не позволяет им найти друг друга, пронося мимо встречными поездами. Наконец, Маккена попадает в клуб, а он, Энди, в это время работает и не знает об этом. Тот весь в переживаниях, много курит, а в момент, когда спускается Энди, уходит. Парню нравится мечтать. Он развлекается, не подозревая, что Рой бессонно смотрит в потолок номера в мотеле. Его мучают мысли о шесте и последняя видеозапись Энди. Мальчишка так старался, хотя было видно, насколько ему тяжело. Тяжело, да, но он здоров. Тогда еще здоров. А сейчас? И опять все по кругу. Осциллограф, разорванные сосуды и хриплый уставший голос: «Думаю, ты выживешь».

Господин Ким дружелюбно поприветствовал парня. Он действительно рад, и Энди это чувствует. Он уже успел привыкнуть к Ёну и даже тайно восхищается им. У корейца нет возраста. Он, как капля плавает по качающейся поверхности, то достигая двадцати, то смещаясь к пятидесяти. Ким подтянут, жилист и очень пластичен. Видно, что он любит свое тело, лелея, как великолепный дар.

— Ну, что готов, детка? — улыбается, протягивая в стаканчике горячий кофе.

— Ты (они уже перешли на «ты») отличный дрессировщик, — в ответ улыбается Энди. — Скоро от запаха кофе по рефлексу я буду лезть на все фонарные столбы.

— Побереги столбы. Они не рассчитаны на такой удар сексуальности. Так мы останемся без света.

— Ты думаешь…

— Да, какая разница, что я там думаю! Не веришь, иди проверь!

— Прямо сейчас?

— После занятий. Сегодня у нас довольно трудный урок. Предупреждаю сразу, у тебя ничего не должно получиться.

— Воодушевляющее вступление.

— Скажу больше, если ошибусь, бездарный я учитель.

— Обнадеживает.

— Что? Что я бездарный учитель, или что у тебя ничего не получится?

— Что скоро я это сделаю.

Вот оно то, ради чего стоит тратить силы и нервы. Энди уверен в себе, значит, сделает. Точно сделает. Ким порылся в сумке, достал что-то, спрятав за спиной.

— Как думаешь, что это?

— Не знаю.

— Даю подсказку. Это тренажер.

Энди перекривился.

— Весит грамма три, не больше.

Парень скривился еще больше. Кореец резко одернул руку, зафиксировав у мальчишки перед глазами пол-литровый прозрачный пластиковый стаканчик. Если сказать, что лицо Энди поплыло, это будет условно-приблизительным. Оно разъехалось, трансформировавшись в нечто, визуально характеризующее бесконечную плоскую глупость.

— Что это? — спросил парень, запнувшись на первом звуке.

— Тренажер, говорю, — безмятежно ответил Ён.

То, что это действительно тренажер, Энди понял уже на второй минуте тренировок на нем.

— Ты должен научиться чувствовать себя, чувствовать меня, раз мы играем в сексуальные танцы.

«Верь мне, но слушай себя», — пронеслись в голове мальчишки забытые слова Стива.

— Сейчас я сделаю одно признание и, надеюсь, после него у тебя не пропадет желание иметь со мной дело, — совершенно серьезно начал Ким. — Я — старый развратник.

Обана! Верхняя часть сознания Энди обернулась вокруг себя и после завязалась весьма сложным в техническом исполнении узлом. Парень растерялся, не понимая, в какую сторону теперь думать. Ён сощурил глаза в щелки и довольно сглотнул.

— Э… бе… ме, — парень пытался сформировать слова, но оказалось, что формировать попросту не из чего.

— Именно, — жестом указательного пальца подытожил свои слова Ким. — Я донельзя развращен танцами и до безумия люблю эту твердую металлическую палку. Болезнь слишком запущена, чтобы надеяться на выздоровление. Ты оказался детонатором, вновь запустившим механизм моей регенерации. Знаешь, что я решил сделать с тобой?

«Мы это уже проходили, — быстро, очень быстро подумал Энди. — Может, не надо, а?"

— Знаешь, что такое парные мужские танцы?

«Если в кровати, то да» — Энди даже не понял, что успел перебрать этот набор символов у себя в голове.

— Приблизительно.

— Приблизительно к чему?

— К парным не мужским танцами.

— Верно. Этот тренажер очень хитро спроектирован и, словно специально устроен для нашего с тобой ремесла. Я решил тряхнуть годами и потанцевать с тобой у Дава. Испробуем?

— Угу, — согласился Энди, еще не понимая, на что именно.

— Отлично. Снимай рубашку и обувь.

Парень только начал думать, по какой причине Ким пропустил в списке среднюю часть его одежды, когда кореец все прояснил.

— Наверное, это покажется странным для закоренелого стриптизера, но я считаю, что такой вид гораздо сильнее действует на публику, чем наполнение стрингов. Загадка! Недосказанность! Вот, что больше всего вызывает полет фантазий.

Энди было плевать на полеты фантазий, к тому же, что лично его фантазии уже настолько отяжелели гравитацией, что напрочь утратили навыки левитировать. Парень был сыт полетами фантазий его клиентов в постели, поэтому абсолютно не проникся эйфорией Кима.

Чертов стаканчик! И существует же такая дрянь на свете! Парень раздражается, когда он падает, а кореец смеется. Они издеваются вдвоем. Ну, как его удержать между двумя животами, чтобы он не падал? Хорошо, что Энди не был знаком с законами тяготения. Сила тяжести, масса тела, что-то там еще… Что-то из этого на что-то перемножено и чему-то там равняется, и все это не имеет смысла, потому что стаканчик падает и падает, да так быстро, словно весит пару-тройку килограммов.

— Ты должен настолько владеть телом, — подбадривает Ён, — чтобы исключить у стаканчика одну только мысль о падении.

— Как?! Кто сказал, что это возможно?!

— Я сказал. Это возможно. Я же не отпрыгиваю от тебя и не делаю никаких резких движений. Смотри, я лишь втягиваю живот. Оп!

Энди поднял стаканчик, наверное, в тридцатый раз.

— Я весь перед тобой, и живот неприкрыт. Давай в обратную сторону. Я покажу, как это работает. Делай, что хочешь, и попробуй подловить меня.

Когда мальчишка окончательно выдохся, Ким отшвырнул свой супертренажер и довольно похлопал парня по плечу.

— Не расстраивайся. Для первого раза не все так плохо. Надеюсь, ты понял, что я хочу от тебя добиться. Подумай, кто выигрывает на соревнованиях? Тот, кто может заставить себя сделать лучше, выше, дальше, быстрее. Тот, кто владеет собой. Ты должен научиться делать из себя набор деталей, где есть возможность передвинуть что-то одно или шевельнуть что-то, что потянет за собой последовательно нанизанный на нитку набор частей. Ты должен уметь двигать отдельно каждой мышцей и каждым суставом или задать толчок, который передаст рефлекс так, как нужно тебе. Понимаешь, в чем суть?

— Да, — в голосе Энди появились ноты твердости.

— Если ты думаешь, что стриптиз — высшая категория танца возбуждения, ты ошибаешься. Это далеко не так. Нет, если, конечно, ты ставишь целью получение низкопробной сексуальной энергии, достаточно спустить штаны, наклониться и раздвинуть ягодицы, но это будет пошло и грязно. Можно вывалить набор мышц, подергать ими, и возбуждение обеспечено. Я говорю о другом. Я говорю о разнице между танцем папуаса с копьем и исполнением, к примеру, балетных движений. Это такая же разница, как рисование фломастером и пастелью.

Энди заворожено смотрел на учителя. Тот подкреплял слова жестами, и мальчишка почти уже ничего не воспринимал ушами. Руки Кима магнитом тянули на себя взгляд, и парень не мог оторваться. Спустя какое-то время кореец заметил это, замолчал, заигрывая с Энди как с котенком. Он продолжал выписывать пальцами виртуальные фигуры, наблюдая за следующей реакцией.

— Конечно, — продолжил Ён, — все это ерунда. Надо забыть все, что я тут наговорил. Думаю, ты согласишься, что достаточно просто снять трусы, чтобы завладеть сердцами в зале.

— Угу, — машинально кивнул Энди, а потом вдруг спохватился. – Нет. Ну, то есть…

— То есть?

— Я засмотрелся, — признался мальчишка.

— Что, нравится?

— Ага.

— Это то, о чем я тебе говорил. Язык движений. Я управлял тобой. Научись, и у тебя будет…

— Власть над толпой. Он тоже так говорил.

— Ты о ком?

— О Стиве.

— Это тот человек, что умер?

— Да.

— Если он так говорил, понятно, откуда у тебя все это.

— Что?

— Глядя на тебя в клубе, я видел руку учителя. Не обижайся, но это как клеймо. Каких бы высот ты ни достиг, это всегда будет сквозить, как легкий полутон. Жаль, мне было бы приятно познакомиться с ним.

Энди промолчал. Он вдруг подумал, как сильно соскучился по Стиву. Он вспомнил, как выстреливали из Шона его знаменитые шутки, осыпая всех конфетти из хлопушки. Он соскучился по клубу и по старине Полу с его роскошными нарядами. А крошки Стива? Эти двухметровые лошади, на фоне которых он выглядел недоростком-пони. Он вообще соскучился по той жизни, по тому миру, где даже мост и вода, что пахнет болотом, воспринимались родными и незыблемыми. Тогда все казалось вечным, потому что пронизывало его существо, прорастало и запутывалось колтуном. Нужно было разорвать его жизнь, чтобы вырвать этот ком. Мгновенная быстрая боль пронеслась по душе Энди, словно где-то лопнула перетянутая резинка, хлестнув сокращающимися обрывками.

— Давай, детка, — слова Кима опрокинули парня в реальность, — пора лезть на шест. Сегодня я покажу тебе, как войти в Жар-птицу из двух разных положений.

— Куда? — сморщился Энди.

— Вот тебе и на! — удивился кореец. — Ты танцуешь на пилоне, не понимая, что делаешь и как это назвать? Ладно, не отвечай. Я все понял. Отступим на пару шагов назад. В полдансе, как и в любом другом ремесле есть профессиональные названия чего-то. В данном случае фигур, которые ты выполняешь. Их не слишком много. Весь танец построен на переходе от одной к другой. Фигуры — это то статичное положение, в котором ты зависаешь на какое-то время. Ты все это отлично знаешь и можешь выполнять довольно сложные фигуры. Мастерство и отличие одного танцора от другого состоит в сложности этих фигур, чистоте их выполнения и способа связи между собой. Я покажу.

Ким легко для своего возраста вспорхнул на шест. Если бы Энди не знал, никогда бы не подумал, что этот человек прожил уже полвека. Он до сих пор был гибок, грациозен и элегантен. Движения выполнялись так, что можно было решить, что они не требуют усилий. Лишь подрагивание щек выдавало силу человека, заставляющую выполнять их именно так.

— Вот Жар-птица. Ты прекрасно можешь это делать, но, — Ён сделал сильное ударение, — я укажу тебе на десять отличий между тобой и собой. Давай лезь.

Энди был поражен. Ким не упустил ничего, даже того, что от старания у него приоткрылся рот.

Уставший, но довольный Энди заскочил в больницу. Ему бы свалиться где-нибудь, но Тиа ждет. Он ведь походит с ней по коридору. Одной тяжело и страшно, а с ним спокойно и надежно. Неизвестно откуда притащился стыд, зацепился за ноги и теперь волочился тяжестью гирь. Его Жар-птица на пилоне просто пушинка по сравнению с Жар-птицей, которую сейчас выполняла Тиа. Ей было больно. Ныли еще незажившие швы, ломило кости, отвыкшие от движения, но она улыбалась. Она улыбалась! От напряжения с висков скатывались тяжелые капли, но… Она улыбалась и шла! Улыбалась и шла! Она не думала о боли. Не думала о страдании. Она была счастлива, и счастье стало столь огромным, что плескалось через край, разливаясь у Энди под ногами. Два слова «tolerate» и «resist» проступали татуировкой на каждом шаге Тиу, и она была благодарна, что может сейчас делать это. Энди связан с ней этими двумя словами, потому что она научила его терпеть и сопротивляться, а она благодарна ему, потому что он заставил ее терпеть и сопротивляться. У них одна сила на двоих, и эта сила — сила духа.

Энди заглянул к Алексу в палату.

— Я уже не ждал тебя, — удивился Алекс.

— Зря. Я думал о тебе.

— Ты сегодня поздно.

— Брал уроки волшебства. Тема — как раздвинуть сутки, чтобы все успеть.

— И как?

— Хреново. Знаешь, начинаю тебе завидовать.

— В смысле?

— Я уже не отказался бы полежать в больнице просто, чтобы полежать. Ты не понимаешь своего счастья. Отдых — великое благо.

— Ложись, отдохни немного, — предложил Алекс, отодвигаясь на кровати.

— А если я усну, что ты будешь делать?

— Убивать любого, кто рискнет этому помешать.

— Заманчивое предложение, — заключил Энди, пристраиваясь на краю койки.

Они разговаривали, но разговор получался несуразным, словно нарезанным на отдельные фразы, между которыми втискивалось чувство какого-то стеснения.

— Я жду тебя, даже когда ты здесь, — вдруг признался Алекс и сделался очень серьезным.

— Зачем? Я же здесь, — Энди пытался вырулить разговор, но понимал, что не справляется с управлением.

Его словно выносило на встречную полосу, и он уже видел неизбежность лобового столкновения, но ничего не мог сделать. И оно произошло. Они столкнулись, и уже невозможно было разобрать, кто в этом виноват. Надо было жать на тормоза, но и тот и другой перепутали педали, прибавляя до отказа газ.

— Че-ерт! — воскликнул Алекс, когда понял, что все уже произошло.

Он соскочил с кровати, сжал голову ладонями и заметался по палате. Сквозь его движения сквозило отчаяние. Они были резкими, бесцельными и обрывочными. Алекс вдруг остановился, замер, а после повернулся, глядя на Энди через плечо.

— Это что получается, что я теперь…

Он не смог произнести окончание фразы вслух, словно боялся услышать сам.

— Нет, Алекс, — спокойно ответил Энди. — Ничего не получается. Это всего лишь ошибка. Прости. Обещаю, это не повторится снова.

Но парню показалось мало объяснений Энди. Он словно хотел услышать, что ничего не было, и ему лишь почудилось.

— Постой, — не унимался Алекс, — значит, ты…

— Я – гей, — спокойно сказал Энди, —, но это ничего не значит, потому что ты - нет. Никогда не был и никогда не будешь.

Он оделся и, не оглядываясь, вышел из палаты.

Энди завел мотоцикл и вновь поехал в степь. Ему хорошо там. Там нет ни лжи, ни боли, ни разочарования. Прерия — как константа. Начало отсчета. Она позволяет думать. Есть у этих песков мудрость. Древняя, глубокая. Перед ней можно раскрыть оболочки души, и она будет баюкать ее на ладонях, бережно покачивая, как дитя. Это единственный уголок мира, в котором для парня еще есть пристанище. Легкий ветер накладывает на обожженное сердце ментоловые повязки. Едва касается, словно боится потревожить воспаленные раны. Закат по одной задувает свечи, тихо расстилает сумрак, подтыкая края одеяла. Иноходец-одиночка. Ни мустанг, ни волк, просто уставший путник, в кровь стерший жизнь на каменистой дороге судьбы. Степь позволяет думать. Вырезает тебя, перенося за кадр, чтобы можно было взглянуть со стороны. Картины жизни стелятся полотнами, складываясь в голограмму. Статичные фигуры. Статичные чувства. Статичные связи. Можно взять любую деталь, рассмотреть и понять, только понять страшно. Все связи надорваны. Они как стершийся пеньковый канат. Еще держат, но волокна трещат, выстреливая ежом оборванных концов. Энди один. Мир не принимает его, выдавливая смоляной каплей. Он как неприкаянная душа бродит в поисках успокоения. Никто не оплакивает и не молится за него, и он совершенно один. Он еще может выжить, если перейдет в категорию «нельзя». Нельзя привязываться, нельзя любить, нельзя надеяться, нельзя чувствовать. Это забирает силы, и они уходят безвозвратно. Он как прокаженный должен избегать людей, прячась под непроницаемыми покровами. Еще немного, и всем будет видна его обезображенная жизнь. Как он попал в эту клетку, обтянутую мелкой сеткой? Когда потерял из нее выход? Когда успел смириться, припадая дрожащими пальцами к ее холодному плетению, чтобы почувствовать самыми кончиками пальцев мягкую теплую жизнь за ее пределами? Прерия позволяет думать. Энди в который раз снес в голове все, к чему пришел, чтобы начать думать сначала. Ничего нового. С какой стороны не подходи, выходит одно и то же — ему плохо.

Мрак крадет мысли, уносит и прячет. Может быть, в темноте это станет не так страшно? Парень подумал об Алексе. Ему, наверное, хуже, хотя… Геями рождаются или становятся? Если последнее, то где причина? Рой. Здесь без вариантов. Энди — не исключение. У него их тоже не было. Харизма Роя пожирает. Чуть коснувшись ее однажды, прилипаешь навсегда. Мальчишка подумал о том, что было с ним наутро после первого ЭТОГО. Он вспомнил, как шарахалось его сознание, путаясь с осознанием, и все бурлило, сталкиваясь с самим собой. Как был потерян Маккена, и какую чушь нес Стив. Стив… Стив… Как только он понял? Он говорил, что Рой дал выбор. Нет, не дал. Как можно было выбирать Роя из Роя? Как можно было вообще что-то выбирать, когда сердце Маккены тихонько стучалось в спину, словно спрашивая: «Как ты, дружок»? Как я? Пытался понять, куда после взрыва разлетелись собственные ошметки. Собрал себя в кучу и стоял над ней, соображая, что теперь делать с этим беспорядочным набором. Промучился весь день, так ничего и не достигнув, а ночью принес это все Рою, и он собрал. Быстро. Словно знал схему, а после повернул ключик, и механизм заработал. Как часы. Отсчитывая дни, месяцы, жизнь, пока Маккена рывком не смахнул со стола. Теперь все бесполезно. Мертвые, сломанные часы, которые не отсчитывают уже ничего.

Прерия позволяет думать. Голые мысли, попавшие в круг. У круга нет начала. Нет конца. Вот они и оборачиваются циклично и бесконечно. Энди повернул ключ зажигания. Сонно заурчал мотор, лениво набирая обороты. Чихнул в глушителе отработанной смесью. Прогнал по трубкам адреналин и сорвал с места мощное тело, пугая темноту басистым ревом.

— Дав ждет тебя, — сообщил охранник, когда Энди появился в дверях.

— Что ему нужно?

— Насколько я понимаю, у тебя долгоиграющий контракт.

— Какой еще контракт? — не понял парень.

— Ну, очевидно, постельный.

— И что, он торчит в клубе в такое время, чтобы рассказать мне об этом?

— Знаешь, он как-то не додумался мне сообщить. Велено передать, я передал, а за подробностями — к нему.

Энди поднялся к Смиту.

— Зачем звал? — не здороваясь, с порога начал мальчишка.

— Садись, — мягко предложил Дав. — Выпить хочешь?

— Яду и побольше.

— Уверен, после того, что я тебе предложу, ты передумаешь.

— Предлагай.

Смит выписал по кабинету неровную восьмерку.

— Есть клиент, желающий выкупить твое время на месяц вперед. По три часа в день. Вернее в ночь.

Смит сделал паузу, изучая реакцию парня. Реакция тормозила, потому что перед ней тормозила логика, а перед логикой способность вообще думать. Это происходило неравномерно, приведя ситуацию к полному мыслительному коллапсу.

— Кто? — выдавил Энди, смутно соображая, что от этого сейчас будет зависеть и реакция.

— Он пожелал остаться инкогнито, прислав доверенное лицо.

— И чего ты от меня ждешь?

— Энди, насколько я мог заметить, в последнее время тебя больше интересовало «сколько», а не «кто».

— Знаешь ли, совсем небольшая разница перетерпеть какую-нибудь мерзость один раз или вляпаться на целый месяц. Тебе так не кажется?

— Скажу больше. Этот человек внес предоплату и выдвинул условие.

— Он еще и условие выдвигает?

— Видимо, ему очень нравится проводить с тобой время, потому что он отказался от скидки в твою пользу. Видимо, он осведомлен о доле, которую ты получаешь. Я потрудился и посчитал, это будет двести долларов в день или девять тысяч долларов в месяц.

— Он что, умалишенный?

— Видимо, да, хотя, ничего не могу сказать. Вот деньги.

Энди пересчитал. В пачке оказалось десять тысячных купюр.

— Постой! Здесь десять, а не девять тысяч.

— Клиент пожелал, чтобы ты купил себе одежду.

— Дав…

— Энди, я давно занимаюсь этим, но такое вижу в первый раз. Ты чертовски удачлив.

— Видимо, я действительно неплохо трахаюсь. И что я должен теперь делать?

— Видимо, продолжать неплохо трахаться. Посыльный сказал, что в половине одиннадцатого тебя у входа будет ждать такси.

Парень взглянул на часы. Половина десятого. У Энди в голове тоже половина десятого, только не утра, не вечера, а дня. Сознание жмется по углам. Трусливо дрожит и сопротивляется. Очень хочется курить, причем именно датуры, чтобы оно вообще отключилось и перестало повизгивать. Пятидесятая подкорка выдавливает как на принтере одно единственное слово. Извращенец. Нет, не Энди, разумеется, а тот, кто все это придумал. Печатаются пронумерованные страницы. У текста из этого слова меняются только шрифты и цвет. Каждый лист сопровождается визгом струйного механизма. Энди лишь смутно понимает, что где-то у его коленей, не попадая в ритм, повизгивает Дав, заигрывая с любимым фетишем. Парню все равно, потому что он все равно ничего не чувствует, и лишь запрокидывает голову, закрывая глаза. Боже мой, как хочется спать. А еще кофе, и чтобы кто-нибудь украл его мозг, чтобы можно было проснуться без мыслей, и без памяти. Можно вообще не просыпаться, тогда пусть мозг остается.

Энди помылся, оделся и присел на кровать. Еще минут десять. Вполне достаточно времени, чтобы подготовиться к смерти.

Рой без настроения. На него давит все. Осень, город, собственное состояние. Даже табачный дым, потому что застревает в легких. Маккена уже дал объявление в местной газете о вознаграждении за информацию об Энди с фотографией парня, побродил по улицам в надежде случайно столкнуться с мальчишкой и окончательно понял, что не в состоянии ехать назад в ночи. Хотя ему не понравился «Вестерн Салун», посещение клуба вызывало не столь отвратительные ощущения, чем мысли о чем-либо еще. Рой решил посидеть там пару часов, выпить пару стаканчиков алкоголя и завалиться спать. Во вторник в клубе так же немноголюдно, как и вчера. Маккена рад, что его место возле бара пустует, а, значит, можно там просто помолчать о своем. Наметанная память бармена тут же материализовала перед Роем стакан с бурбоном. Время, запинаясь, тащит свою отяжелевшую тушку к одиннадцати и, словно сопротивляется само себе. Бармен поглядывает на посетителя, словно просчитывает, что еще можно ему предложить. Одинокий мужчина при деньгах и претензиях. Дорогие сигареты. Дорогие часы. Дорогой жизненный статус.

— Может быть, хочешь развлечься? — ненавязчиво, словно невзначай, спрашивает мальчик, протирая возле Маккены поверхность стойки.

— В смысле?

— Останешься доволен.

— Хочешь сделать мне римминг?

— Я не по этой части, но могу предложить кое-что.

— Кое-что я найду и на обочине, — усмехнулся Рой.

— Особенное кое-что. Дивный интерьер, качественный товар, а уж заказывать римминг или что-то еще будешь сам.

— И как дорого обойдется мне этот интерьер?

— Думаю, пять сотен для тебя не проблема?

— Не проблема, если оно того стоит.

— Стоит и дороже. Останешься доволен. Идет?

— Валяй.

Бармен вызвал Смита. Дав со свойственной ему коммерческой нотой, быстро оформил сделку, предложив лучшее, что в данный момент мог предложить. Рой описал свои предпочтения, и Смит без труда определил по ним Энди.

— К сожалению, — начал он лукаво, — в данный момент не могу предложить стопроцентное совпадение, но есть нечто не хуже.

— В данный момент? — не понял Маккена.

— Дело в том, что мой товар пользуется спросом, и некий господин выкупил на целый месяц вперед одного мальчика.

— Что, так хороши твои мальчики?

— Стараемся.

— Ладно, — согласился Рой, — посмотрим, насколько старания соответствуют рекламе.

— Не пожалеешь. Я не видел тебя раньше. Ты ведь не здешний?

— Это что у меня на роже написано?

— Такие мужчины не остаются незамеченными. Я бы запомнил, если бы встречал раньше.

— Я здесь проездом по делам на пару дней. Ищу одного человека.

— Спроси, может быть, я смогу помочь. У тебя есть фотография?

Рой вытащил бумажник и достал маленький снимок Энди.

— Мне нужен вот этот человек.

Смит сразу узнал парня.

— Кто он? Денег тебе, что ли, должен? — спросил Смит, стараясь не вкладывать в слова эмоции.

— Неважно, — ответил Маккена, но от Дава не ускользнуло, как дрогнул его голос.

Смит еще пару секунд повертел в руках фотографию Энди и сказал:

— Нет. Никогда не видел. У нас небольшой город, и будь он здесь, я бы заметил. У меня профессиональная память на лица. Я бы не пропустил такого. А зачем ты его ищешь?

— Потерял, вот и ищу, — недовольно отрезал Рой.

— Оставь фотографию. Освободишься, заберешь, — предложил Дав. — Я спрошу у ребят. Если уж и они не знают, здесь искать бесполезно.

Смит смотрел на фотографию. Сомнений нет, это Энди, но сомнения в другом. Лицо Роя показалось Даву знакомым. Где он мог его видеть? Или это просто характерный среднестатистический типаж? Не похоже. Нет, он точно его где-то видел. Где же? Где же? И зачем ему Энди? Все как-то в кучу, и куча эта однозначно не нравится Смиту. Может быть, парень должен ему огромную сумму? Он ведь должен кому-то. За что, правда, Дав не знает. Мальчишка работает как проклятый, соглашается на закрытые корпоративы, терпит там унижения, лишь бы заработать лишний доллар. Да и живет, отказывая себе в лишней паре носков. И в коморке его нищета. Что толку, что доход Энди достигает приличной суммы? В шкафу две пары джинсов, пара толстовок и пара рубашек. Он даже курит самые дешевые сигареты. Единственное, на что не скупиться, так это на Тиу и бензин для мотоцикла. Эти две его новые татуировки… Видно, парню совсем худо, раз он набил такие слова. Ким сходит с ума от восторга. Говорит, что Энди сложно перехвалить. Да и Дав сходит с ума, только от другого восторга. И как оказалось, кто-то еще. Неизвестно от какого восторга. Затем появляется этот человек. Ему тоже нужен Энди. Зачем? Где же Смит видел его? И тут Дав вспомнил. Страница из журнала, приколотая кнопками к стене в коморке парня. Точно. Смит вскочил и направился в комнатку мальчишки. Так и есть. Вот оно это лицо. Надо быть, по меньшей мере, умалишенным, чтобы вешать фотографию того, кому ты должен уйму денег. Значит, что-то другое. И это точно не тот случай, когда пятнадцатилетние девочки создают в своих комнатах иконостас из снимков любимого актера и молятся на него. Фотографию незнакомца пронизывает прозрачная полая надпись. Рой Гейл Маккена. Вот оно что. Известная личность и парень без роду, без племени. Его золотая курочка. Смит разозлился. Он решил все выяснить, как только Маккена освободится. Решил, сделал. В конце концов, он не последний человек в этом городе, чтобы не повернуть ситуацию в свою сторону. Он не отпустит Энди, потому что парень — его бизнес, а посягать извне на свой бизнес Дав не позволит никому.

Рой ехал домой, не зная, что утром вышла газета с его объявлением, на котором толком не разобрать лицо парня, и телефон, по которому обращаться, странным образом совпадает с телефоном самого Смита.

* Маленькая Скала.

(1) — Терпи.

(2) — Сопротивляйся.

(3) — Флаг гейменшинств представляет собой спектральное шестицветие.

Часть 23. GRAVITY OF LOVE.

23. GRAVITY OF LOVE.*

Энди ехал в такси. Он не нервничал, не беспокоился. Ему было все равно. Ну, жмет жизнь. Ну, давит. Ну, натирает. Ничего не поделаешь, другой все равно нет. Она оставляет ему узкий тоннель, в который он едва может протиснуться, но движется же пока, а значит, есть шанс, что когда-нибудь сможет выбраться. Мальчишка думал об окурках с темным фильтром и золотой полоской. Вроде бы они ничего не стоят. Так, отработанный материал, но они стоят того, чтобы ползти по этому тоннелю дальше. Парня заполняет обида. Он совсем недавно вычленил ее из своих ощущений. Она копится, падая каплями смолы, не имея выхода. Тяжелая. Липкая. Чертова затея! Вот уж чего совсем не надо в пестром букете его чувств. Обидно. Остается начать жалеть себя, чтобы окончательно сгинуть. Ну что, Энди? Самое время. Давай начинай уже. Мальчишка назначил себе цену искупления, но достаточна ли она? Он уже давно летит кубарем по крутому спуску, рвется, крошится, но пока еще жив. А если разобьется? Если Рой не получит денег, значит, окажется, что он жертвовал собой зря? Значит, получается, зря он мучился, и обида не погибнет вместе с ним? Энди подумал о Джен. Больше некому. Он не хочет, чтобы семья Джил ввязывалась во все это. Они ведь толком ничего не знают, потому что им и не надо знать. Дженни знает, и не должна… Нет, она не может отказать ему в просьбе. Одной единственной, но очень важной для него просьбе. Он решил, что поговорит с ней завтра. Попросит в случае любого неблагоприятного исхода его жизни отправить Рою деньги. Сколько будет. Здесь уже выбирать не из чего. Продержаться год в таком изнурительном хаосе… Маловероятно, что ему под силу. Не жаль ничего. Жаль аппаратуру. Это жизнь Роя. Его воздух. Его пища. Тонкие приборы. Они бились. Он слышал, как они бились. Если бы хоть что-то понимать в этом, он купил бы самые лучшие, но он ни разу даже не взглянул через них на мир. Он не знает, не понимает, как они работают, эти кучи разных объективов. Он никогда не задумывался, как Маккена извлекает из них то, что после становится его картинами. Потерпи, Рой. Я бы отдал раньше, но не могу. Не могу. У меня просто нет. Жаль Стива. Идеальные хрустальные отношения. Он влез в них, грубо переломав тонкие перегородки. Все исказилось. Нарушилось. Прости, Стив.

Энди блуждал в терновнике собственных мыслей, и чем больше думал, тем сильнее ранил себя. За этим блужданием он забыл, зачем и куда едет, безучастно глядя сквозь мелькающие мимо ночные декорации. Он летел сквозь время, не осознавая его, пока машина не сбавила ход и не остановилась возле ворот. Одинокая фигура встречающего объемно выделилась из темноты. Боже мой! Энди вздрогнул. Дворецкий Дженнифер. Парень окинул взглядом ворота и остолбенел. Дом миссис Эдда. Чертова судьба! Не укладывается ни в какую топографическую карту, позволяя себе вилять так, как ей заблагорассудится. Подчас неожиданные повороты оказываются слишком крутыми, чтобы успеть справиться с управлением и не оказаться далеко на обочине. Внутренний коллаидер парня столкнул в нем неизвестные частицы, устроив внезапный оглушающий взрыв. Энергия гнева вспенилась, плеснулась через край, и мальчишка почти захлебнулся ею. Он пронесся сквозь сад, почти выбил входную дверь, ворвавшись в гостиницу наэлектризованным сгустком раздражения. Миссис Эдда сидела в кресле, заложив ногу на ногу и свесив с подлокотников руки.

— Дженни! — голос парня почти резал слух. – Я, конечно, мог ожидать всего, чего угодно и от кого угодно, кроме тебя! Надеюсь, ты потрудишься дать мне объяснения?! Желательно с самого начала и поподробнее! Как только ты додумалась до всего этого?! Как только тебе пришло в голову то, что ты сотворила?! У меня просто нет слов выразить то, что я сейчас чувствую, если я вообще способен сейчас хоть что-нибудь чувствовать! Не знаю, какой извращенной фантазией нужно обладать, чтобы такое придумать! Дженнифер!

Энди понесло. Он говорил отрывочными фразами, мало связанными между собой, выталкивающими и дублирующими одна другую. Речь пузырилась сгустками срывов, обрамлялась бесполезными жестами и претерпевая неравномерные рывки амплитуды. Дженнифер сохраняла спокойствие, продолжая неподвижно и царственно сидеть в кресле. Наконец, Энди иссяк, последний раз всплеснул руками и повис, как забытое пальто на вешалке. Женщина выждала еще несколько секунд и заговорила так спокойно, словно весь звукоряд, выданный мальчишкой, совершенно ее не касался.

— Надеюсь, ты сказал все, что хотел. Если так, поговорим как взрослые люди. Ты готов меня выслушать?

— Да.

Джен медленно поднялась, сложила пальцы в замок, словно собиралась стать учительницей, диктующей тему изложения классу.

— Надеюсь, для тебя не будет обидным, если я скажу, что ты — проститутка, и зарабатываешь тем, что торгуешь собой. У тебя есть определенная цена и условия, на которых ты продаешься.

Энди хотел возразить, но понял, что ему нечего сказать. Голос Джен жестко записывал на подкорку парня текст. Каждое слово, каждый звук наждачной бумагой проходились по натертой мозоли. Миссис Эдда говорила правду, и парню оставалось лишь терпеть это. Правда была жесткой и угловатой. Абсолютно голой, лишенной даже туманных покровов.

— Ты — товар, я — покупатель, желающий этот товар приобрести. По-моему, здесь не должно быть места для твоего возмущения. Я плачу деньги, ты оказываешь услуги. Разве не так?

— Ты права, Дженни. Я — товар, но только ты не покупатель. Ты — мой друг, и это неправильно, когда друзья устраивают торг чувствами… Я готов дать тебе все, что ты захочешь…

— Друзья доверяют друг другу и принимают помощь, когда это необходимо. Если нет, они не могут быть друзьями. По определению не могут.

— Дженни, зачем ты стараешься раздавить меня?

— Я стараюсь тебя сохранить, хотя бы потому, что все еще испытываю по отношению к тебе эти самые дружеские чувства. Ты не позволил заботиться о себе так, как мне бы того хотелось, поэтому я прибегла к другому способу, и я буду выкупать твое время месяц за месяцем, хочешь ты этого или нет.

— Я не могу…

— У тебя нет выбора, дорогой. Твои документы не в порядке, у тебя серьезные долги, и ты вряд ли сможешь заработать где-либо еще. Тебе просто некуда деваться. Исходя из всего этого, для тебя остается один единственный выход — подчиниться.

— Я не буду с тобой спать!

— Как угодно. Это точно не будет иметь значения. Это твое право. Ты можешь спать один, я не настаиваю, но ты обязан будешь это время проводить здесь, хоть все три часа сиди на ступеньках перед входной дверью. Можешь беситься все три часа и не разговаривать со мной, но будешь торчать здесь. А теперь, учитывая, что ты попал в неизбежность, напрягись и подумай, что бы ты хотел выпить чай или кофе?

— Яду, — ответил Энди, успев подумать, что стал говорить об этом слишком часто. — Разбавь его водкой, чтобы всасывался лучше.

— Как скажешь, — Джен не вложила в слова ни одной эмоции. — Пойдем.

Она повернулась и пошла прочь. Нет, так не пойдет! Просто повернулась и пошла прочь?! Энди рванулся, настиг в дверях и, жестко схватив за плечи, развернул к себе.

— Что же ты делаешь, а?!

— Наверное, просто хочу, чтобы ты был счастлив, — ответила Эдда и отвернулась.

Мальчишка прижал ее к себе, стиснул, и она почувствовала, как дрожат его руки. Проклятая мельница! Перемелет в пыль, и никуда не деться с идущей под нее ленты.

— Дженни, так нельзя.

— Энди, ты не оставляешь выбора. Нельзя так, какой ты, — она старалась говорить спокойно, но рывки внутренних слез выдавали волнение.

— Зачем, Дженни? Зачем ты все портишь?

— Скажи мне, Энди, — женщина попыталась отстраниться, — неужели ты действительно считаешь, что прав? Ты разорвал себя на всех. Дал каждому по куску. Почему ты думаешь, что мы не можем хоть что-то дать тебе? Эта девочка, твой Рой, Смит, все эти бесконечные клиенты… Каждый получил что-то. А что ты оставил себе?

— Надежды.

Дженни улыбнулась.

— Ты говоришь, как Александр.

— Александр?

— Был такой древний царь, Александр Македонский. Он отправился в поход, чтобы завоевать Персию, а перед этим раздал все свои земли. Когда друзья спросили, что он оставляет себе, он ответил: «Надежды».

— Не знаю, как там насчет Александра, но мне просто больше нечего оставить для себя.

— Посмотри на меня, — теперь Дженни ухватила парня за плечи и легко встряхнула. — Неужели ты и, правда, думаешь, что я хочу тебя обидеть? Кто угодно, Энди, но не я. Я хочу к твоим надеждам добавить немного времени, которое было бы только для тебя. Если ты думаешь, что я купила его для себя, ты ошибаешься. Я купила это время для тебя. Энди, нельзя только давать. Ты иссякнешь, и тебе будет уже не помочь. Пойми ты, наконец. Выпей кофе, прими ванну и просто отоспись. Сегодня у тебя нет выступления, а завтра? А через два дня или неделю? Я не хочу, чтобы ты сорвался со своей палки от усталости и покалечился. Все очень просто. Ты не видишь себя. Не видишь, как ты измотан. Я понимаю. Эта девочка… Милая девочка, которая не виновата, что у нее не было ни ног, ни денег. Ты хотел ей помочь. Я склоняю перед тобой колени. Ты решил заработать столь зверским образом. Пусть. Я могу понять. Но почему ты отказываешь мне в том же желании? У меня есть деньги, и достались они не так, как тебе. Да, я терпела почти тридцать лет унижение от одного человека, но разве это сравнимо с тем, что терпишь ты? Если тебе будет проще, считай, я их тоже заработала, будучи проституткой на содержании. Мы похожи с тобой, и поэтому ты мне так близок.

— Дженни, мне стыдно.

— Неправда! Тебе не должно быть стыдно. Ты же сам говорил, что хочешь, чтобы я была счастлива. Говорил, ведь так?

— Так.

— Так сделай меня счастливой. Я хочу когда-нибудь поехать в клуб и смотреть, как ты танцуешь, а не дрожать от страха, что ты сорвешься от усталости…

— Что ты сказала? — Энди был не готов услышать то, что произнесла Дженни.

— Я сказала, что хочу поехать в клуб и смотреть на тебя. Я хочу смотреть и гордиться. Хочу восхищаться, потому что у меня нет никого ближе тебя. Неужели это так трудно понять?

Мальчишка вновь прижал ее к себе, и последние слова затерялись где-то у него на груди. Они словно вошли внутрь тела, коснулись сердца и погладили его. Оно подалось, потянулось к ним и впитало.

Энди спал. Он не заметил, как уснул. Усталость давно преследовала его и только ждала, чтобы свалить с ног, добавив балл к своему счету. Огромная кровать… Странно, но у нее женский характер. Нет, не потому что она хранит легкий запах духов. Она похожа на Дженни, с легким телом корпуса и изящными одеждами-покровами. Она такая же спокойная и ласковая, изнеженная и одновременно застенчивая. Мальчишка может довериться ей и стать немного слабее. Она скроет это, интимно спрятав от чужих глаз. Запах цветов из оранжереи. Рядом, на маленьком столике изысканный букет. Джен обожает цветы. Аромат стелется тонкими кружевами, покрывая сон парня невидимым легким куполом. Пугливые блики на стене осторожно крадутся феями, взмахивая прозрачными крылышками. Они будут танцевать всю ночь, увлекая за собой сны мальчишки, а тишина наигрывать на флейтах молчаливую нежную мелодию. Светлые днем и глубокие ночью нежно-зеленые стены ограждают маленький оазис жизни посреди безжалостной раскаленной пустыни мира. Энди спит, набираясь сил, чтобы вновь и вновь преодолевать песчаные барханы судьбы.

Дженни счастлива. Ходит босиком прозрачной тенью и радуется. Ее маленький план сработал, и она довольна теперь. Не зря она сидела на краю ванной, плеская рукой в бегущей воде. Она ждала, что Энди уснет, не дождавшись, и он уснул. Ей хотелось лечь рядом, прижаться губами к спине и ни о чем не думать, но… Вдруг он проснется? Эта его совесть. Она кружит вокруг, оборачивая мальчишку коконом, и ему не выбраться. Сколько бы он не делал шагов, сколько бы не пытался перешагнуть предел, она смещается, и парень вновь оказывается пойманным ею. Она слишком велика. Наползает низкой грозовой тучей, извергается вулканом, и он погребен под его пеплом. Совесть. Она отделяет его от мира. Изолирует в одиночной камере, и он покорно несет ее наказание.

Выцветшие солнечные лучи режут на полоски неопределившееся утро. Они пробиваются макаронинами сквозь решето облаков, словно проверяя их на просвет. Ветхие. Поистрепались. Износились от времени. Дженни не спится. Она открыла глаза внезапно, словно что-то побеспокоило ее. Наверное, солнце, выбираясь из постели, скрипнуло, зацепившись за что-то лучами. Ей интересно рассматривать, как Энди спит. Разогрелся. Ворочается. На плече птица в клетке неровных полосок от складок на белье. Колечко влажных волос за ухом. Почти детские губы с росчерком совсем не детского шрама. Мальчишка кажется ангелом. Он взрослее подростка, но юнее взрослого. Лицо, по которому разлита безмятежность, пока… пока он не откроет глаза. У него не детский, не юношеский и даже не взрослый взгляд. Он смотрит глазами человека, испытавшего долгую жизнь. Отяжеленный взгляд, который не верит никому. Уже не верит никому.

Последние мгновения. Еще немного, и Энди проснется. Он еще колышется на волнах, которые поднимают его откуда-то из глубин, чтобы дать еще один день испытаний… унижений… недоверия…

Как он злился! Как нервничал! А Дженни смотрела и улыбалась. Никуда он не опоздал. Ничего не пропустил. И мир, как не странно, устоял, не обрушившись во время его сна. И день наступил вовремя. И время не забыло, что должно идти. Энди что-то говорил, метался, создавая в спальне ненужную турбулентность, а потом вдруг остановился, взглянул на Дженнифер и решил покраснеть. Как же так?! Он проспал не только оплаченные часы, но и всю ночь, и даже кусок утра, хотя должен был…

— Не должен, — улыбнулась миссис Эдда. — Твой сон стоит дороже твоего мастерства. Показать мне, что ты умеешь, ты всегда успеешь. Да я и так знаю. К тому же, сегодня все равно ничего бы не получилось. Ну, в силу некоторых женских особенностей.

Энди вошел в некоторый ступор, ничего не понял про некоторые особенности женского организма, но все же решил не уточнять.

— Милый мой, — нежно произнесла миссис Эдда, — тебе надо остановиться. Ты даже спать не можешь спокойно. Все время во сне дергаешься. Что с тобой будет через год?

— Дженни, — парень понял, что самое время сказать о своей просьбе. — Я хотел попросить тебя об одной услуге. Мне нелегко это сделать, но, поверь, больше некого просить. Видишь ли… не знаю, с чего начать.

— С начала.

— Я хотел попросить тебя стать моим доверенным лицом в одном деле. Я… я…

— Энди?

— Не знаю, смогу ли я собрать всю необходимую сумму для Роя. Я хотел бы, чтобы ты хранила у себя эти деньги и, если со мной что-нибудь случится, отправила ему, — наконец, выпалил мальчишка и выдохнул.

— Та-а-ак, — неуверенно произнесла Эдда. — Если сказать, что мне нравится то, что ты сказал, то это не так. Что значит, если с тобой что-то случится?

— Это на всякий случай. Конечно, я не могу подохнуть раньше, чем сделаю это, но всякое случается в жизни.

— И как ты хочешь, чтобы я себя чувствовала после такого заявления?

— Дженни, ты самый близкий мне человек. Ты — человек, который знает все, что со мной происходит. Ты — человек, которому я бесконечно обязан и доверяю…

— Поэтому ты решил сделать мне больно?

— Прости. Я не хотел. Не должен был валить на тебя все это. Ладно, забудь. Давай считать, что ничего не было, и я ничего не говорил.

— Нет, постой. Я могу сделать для тебя все, что угодно, но при одном условии. Ты сейчас же пообещаешь, что с тобой ничего не случится.

— Я могу пообещать, но это будут лишь слова. Единственное, что я могу гарантировать, что я постараюсь, чтобы со мной ничего не стряслось. Просто я должен быть уверен… мне надо знать, что при любом раскладе Рой получит эти гребанные деньги. Я хочу быть уверен, что не зря мучаюсь.

— Мне надо пару минут на раздумье, — серьезно призналась Дженнифер. — Посиди, я сейчас.

Она вышла, оставив Энди в тумане неопределенности. Он почувствовал какую-то вину, словно втягивал Джен во что-то неправомерное. Эти его проблемы. Сотни тонн его проблем. Он погряз в них так глубоко, что еще чуть-чуть, и он уже не сможет продохнуть. Они все прибывают и прибывают, и решать их по мере поступления уже не получается. Он просто не успевает. Парень чувствует себя изможденной кобылой, которая из последних сил тянет груженую повозку, у которой поочередно отваливается колесо за колесом. Вскоре Дженнифер вернулась с толстым журналом.

— Это он? — спросила она сухо, протягивая его мальчишке.

Увесистый буклет, сброшюрованный из мелованных листов с фотографиями с какой-то выставки Роя, наверное, пятилетней давности.

— Что это? — спросил Энди потерянным голосом.

Как только он открыл каталог, с его страниц посыпалось волнение. Оно заполнило пространство, забилось в поры кожи, проникло с вдохом в легкие, всосалось в кровь. Оно давило, но продолжало множиться, существуя по своим, отдельным от Энди законам.

— Это он? — повторила Джен, но слова тоже звучали, словно отдельно от нее.

— Да, — мальчишке едва удалось вытащить слово из-под обрушившейся тяжести.

Он листал журнал, и мир вокруг словно разделялся на фракции. Он перемешивался, выстраивался в невнятные конфигурации, пока… если можно убить человека одним ударом, то кто-то уже нанес его. Фотография с креслом. Гладкое тело. Рука на глазах. Бог его жизни. Демон его жизни. Пропасть его жизни, в которую он рухнул, чтобы разбиться вдребезги.

— Откуда у тебя?

Энди поднял глаза, словно зачерпнул из чаши страдания. Тяжелый, потемневший, с чугунным весом взгляд, а в нем, как отпечаток, авторское клеймо Роя.

— Посещали с мужем презентацию, да какая разница?! Скажи мне, — взмолилась Дженнифер, — я должна знать… Перед тем, как скажу тебе: «Да, я все сделаю», я должна знать, почему, Энди?

— Джен, — парень выпрямился, расправил плечи и улыбнулся, но как-то горько и с досадой. — Я люблю его. Я люблю его так, что готов потратить все силы, здоровье и жизнь, добавив к этому все, что смогу, лишь бы оправдаться в его глазах. И чем больше проходит времени, чем дальше это от меня, тем сильнее мое отчаяние. Я схожу с ума от одной только мысли, что он думает, потому что не готов ответить. Я знаю, что уже никогда не смогу быть с ним, и это настолько больно, что мне едва удается терпеть.

— Никогда не сможешь с ним быть?

— Я — проститутка, Дженни. Прости, что говорю это тебе, но ты знала заранее, а он не знает. Как можно быть с человеком, готовым подстелиться под любого, кто платит за это? Я не надеюсь даже, что когда-нибудь он пожелает испытать отвращение, просто вытерев об меня ноги…

— Что ты говоришь?! Ты хоть слышишь, что говоришь?!

— Слышу и очень хорошо понимаю. Этот журнал вырвал сейчас из меня кусок мяса. Там… у него в студии, когда поднимаешься по ступеням, висит эта фотография. Я влюблен в нее настолько, что даже заказал ему на день рождения такой же кулон…

Энди замолчал, сник, превращаясь в безвольную скорбь.

— Вот только мне теперь не узнать, получил ли он подарок?

Дженни хотела что-нибудь сказать, но боялась. Ей не удавалось подобрать слова, чтобы они не прозвучали неуместно и бесполезно. Перед ней был человек, состоящий из плоти и крови, но это не был Энди. Энди был далеко, и ни плоть, ни кровь не были ему нужны. Он стал бестелесным сгустком, похожим на туман, перемешанный со взвесью тяжелых металлов, в середине которого билось оголенное, незащищенное сердце. Мальчишка не замечал, как гладил страницу буклета с фотографией Роя в кресле, едва касаясь изображения трясущимися неуверенными пальцами. Он как слепой ощупывал ее, словно старался представить, каков человек на изображении.

— Кто осмелится любить человека, которого просто можно подарить кому-нибудь на день рождения? Игрушка. Вещь, перемотанная красным атласным бантом — вот мне цена.

— Сколько бы тебя не перематывали лентами, сколько бы ты не ложился под всех, чтобы заработать деньги, ты остаешься человеком, которого хочется любить. Посмотри на меня, Энди. Разве деньги или что-то еще является главным в наших отношениях…

— Ты — особое, Дженни, — не дослушал парень.

— Но я никогда не думала о том, о чем ты говоришь. Наверное, будь я моложе, не смогла бы не влюбиться в тебя. Ты очень дорог для меня.

— У тебя другое. Сейчас ты начинаешь с того, с чего прервалась твоя жизнь. Насколько правильно я понимаю, с момента твоего замужества ты не развивалась как женщина, потому что сидела взаперти под контролем. Ты попросту боишься мужчин своего возраста. Тебе кажется, что ты отстала от них. Я, как мужчина того возраста понятен тебе, и ты движешься со мной дальше. Взрослеешь. Должно пройти время, чтобы ты наверстала жизнь. У меня наоборот. Я перескочил время, и теперь мне надо двигаться в обратную сторону. Судьба проделала над нами опыт, и теперь мы учимся друг у друга. Это внезапный поцелуй случая, что я встретил тебя.

— Энди, ты говоришь как человек, действительно проживший длинную жизнь…

— Я прожил уже три жизни. Эта — четвертая. Я изношен и понимаю, что пятой мне попросту не потянуть. Каждая жизнь забрала у меня что-то очень важное. Первая — маму. Знаешь, я уже забываю ее. Помню только какие-то моменты. Помню, что у нее были волнистые темные волосы, помню, как отчим бил ее, а она говорила, что у меня будет другая, счастливая жизнь. Вторая забрала у меня дом. Пусть он был неуютным, но его теперь нет, и я стал гражданином мира. Третья жизнь отняла Роя, да и, впрочем, саму себя. Четвертая – все, что осталось. Мне больше нечего терять. Мне, наверное, девятнадцать или двадцать, а я уже изведал сполна все эти жизни и вдоль, и поперек, и по всем диагоналям, чтобы понять, что устал и больше ничего не жду, да и ничего не хочу.

Они обнялись и стояли так долго. Каждый думал. Две притянутые с разных сторон жизни. Две надломленные судьбы. Двое слепых и два поводыря, которые столкнулись в непроглядном тумане и боятся сделать шаг, чтобы вновь не потерять друг друга. У одного неурочная мудрость, у другого запоздалая юность. Им бы перелить это из стакана в стакан, но как, если свободной емкости нет, а те две наполнены по края?

— Можно, я возьму журнал?

— Обещаю, я сделаю все, как ты просишь.

Энди заехал за мотоциклом и отправился в больницу. Ему непременно надо повидать Тиу. Она ждет и совсем не виновата, что он завяз в этом своем тумане. Ехать тяжело. Вся дорога забита этими виртуаль-реальными лисицами. Они лезут под колеса, словно ждут, когда он посбивает их. Лоснятся. Отожрались за это время. Черт возьми! Сколько же их? Как смотреть Алексу в глаза? Что говорить? Зачем все это нужно? Все как-то зря. Что он может ему дать? Ничего, потому что… на мелованной бумаге фотографии Маккены. Рой вновь расширяется в нем, выдавливая остальных. Энди чувствует себя богатым, словно только что откопал дорогой клад. Его сокровище лежит в ящике около кровати, скрытое от посторонних глаз. Энди даже не мог мечтать о таком везении. Маленький кусочек студии. Маленький кусочек его потерянного мира. Осколок разбитого зеркала, в котором отражается тонкий луч. Он попадает в сердце, и холодный, безразличный мускул откликается на теплое прикосновение. Рой, я все еще люблю тебя. Я все еще… Я всегда буду любить тебя. Всегда… буду…

Энди давит лисиц. Будь, что будет. Ему все равно. Он только что понял, что не способен любить… не способен любить больше никого. Он не хочет любить больше никого. Все остальное кажется мелким. Оно просто не сможет стать глубже, потому что внутри… глубоко в толстой броне ледяной боли теплится живая капля чистейшей прозрачной любви. Энди стар. Он прожил не одну жизнь, чтобы понять, наконец, что вычерпал до дна отмеренные ему чувства. Он одинок, чтобы почувствовать, наконец, что не позволит никому войти в свое сердце, чтобы вытеснить оттуда Роя. Энди устал, чтобы рискнуть еще раз, потому что рисковать нечем. Энди счастлив, потому что знает, что где-то, пусть далеко, но живет тот, у которого в глазах плещутся зеленые искры, и щеки рассекают озорные ямочки.

— Энди! — воскликнула Тиа. — Наконец-то ты приехал! Мне не терпится сказать тебе одну вещь…

— Не надо терпеть, просто скажи. Что, милая?

— Доктор сказал, что я молодец и даже смогу танцевать!

— Так и сказал?

— Да! Да! Ты ведь научишь меня?

— А что, почему бы и нет? Ну-ка давай попробуем прямо сейчас.

— Нет. Сейчас я не могу.

— Неужели? Ты уверена?

Энди бросил рюкзак и обнял девушку за талию.

— Доверься мне. Не думай о том, что делаешь. Просто смотри мне в глаза и верь.

— Энди, — Тиа покраснела. — Не сейчас. Не надо.

Парень легко потянул ее за собой. Медленно, но уверенно. Девушке пришлось сделать шаг, потом другой, третий. Ноги не слушались, но Энди не останавливался. Пол-оборота. Еще пол-оборота. Два шага вперед, один в сторону, один назад. Тиу казалась, она качается на легких волнах, и они держат. Энди — такой уверенный, что рядом с ним и она становится уверенной.

— Не думай, о том, что делаешь. Просто верь мне, — он говорил, глядя ей в глаза и точно знал, что за смысл вкладывает в слова.

Парень медленно кружил ее, чувствуя, как напряжено тело девушки. Она даже прикусила от старания нижнюю губу, но продолжала упорно делать шаг за шагом.

— Браво, Тиа! — все услышали восхищение Мартина.

Он стоял, прислонившись к дверному косяку и улыбался.

— Мартин! Ты видел?! Я танцевала, Мартин!

— Ты танцевала прекрасно. Я смотрел и восхищался.

— Правда?

— Честно-честно, — признался парень.

— Энди обещал меня научить. Он ведь танцует в клубе.

Мартин взглянул на Энди, и между ними промелькнул разряд тяжелого знания.

— Конечно, милая, — постарался улыбнуться Энди. — Я обязательно научу.

Парень вышел в коридор. Мартин воспринимался им отдаленно, словно что-то, что случилось в прошлом и теперь потеряло остроту ощущения. Они не виделись уже несколько дней, и это истерло резкость отношений. Черт с ним, с самим Мартином. Он просто негласно напоминает, что Энди не видел Джил да и Джека тоже довольно давно. А крошка Дель? Как слиплось время. Сутки скукожились и теперь ничего не вмещают. Как засунуть в них то, что уже выстраивается в очередь? Как сделать так, чтобы после всего осталась возможность, ну если не вдохнуть, то хотя бы выдохнуть?

— Привет, Энди, — Алекс спугнул мысли Энди, и они шарахнулись в стороны как стая тараканов.

— Привет, — парень не ожидал, но был рад тому, что хоть улыбка вовремя обозначилась на положенном ей месте. — Как ты?

— Нормально.

— Отлично. Я тут к Тиу забегал.

— Понятно, что не ко мне.

— Нет, я бы зашел, конечно. Прости, задумался.

— Как Тиа?

— Лучше.

Разговор выходил корявым, кособоким, полуглухим и полуслепым. Они словно говорили на разных языках, пытаясь расшифровать в безлунную ночь табличку с древнекитайской клинописью.

— То, что вчера произошло, — начал Алекс.

— Вчера ничего не произошло, — перебил Энди, — потому что ничего и не могло произойти.

— Спасибо, Энди.

— Без проблем, Алекс. Пойду я. Опоздал кругом уже на полдня.

— Да, конечно.

Мальчишка улыбнулся, пожал руку и пошел прочь. Алекс проводил его взглядом и еще долго смотрел на опустевший коридор. Внутри него бешено плескались частые волны, бились о берега сознания, отступали и вновь нападали, поднявшись. Непонятные ощущения совершали бешеные кувырки, потеряв координацию. Все крутилось вокруг наэлектризованного столба, которым врос в него Энди. Логика отказывалась делать выкладки, сминая доводы и выводы. Он не хотел. Он хотел. Он сопротивлялся. Он сдавался. Он отказывался верить, но… то, что было вчера не шло из головы. Оно опровергало законы, ломало доказательства, выворачивало аксиомы, сводя все к одному — ему нужен Энди. Как бы безумно, нелогично и чудовищно это не выглядело, Алекс понимал - Энди нужен ему. Он появился откуда-то, и без него теперь не получается.

Парень остановил мотоцикл в прерии. Пусть ненадолго, на несколько минут, но ему нужно это. Это, пожалуй, единственный уголок мира, который принимает его таким, каков он есть. Единственный уголок, который выслушав мысли, позволяет услышать ответ. Энди не надо здесь лгать ни миру, ни себе. Ветер выдувает шелуху, оставляя лишь зерна правды. Мальчишка стоит перед прерией, как перед богом, держа в руках лишь груз прожитой жизни. Сюда, в эту точку сходятся все его пути, и откуда бы и куда он ни шел, он приходит к самому себе. Прерия позволяет думать. Снимает омертвевшие оболочки, чтобы стало понятно, что живое еще осталось. Всякий раз, приходя сюда, Энди находит свою жизнь перевернутой, словно кто-то рылся в ней, творя хаос в своих поисках. Степь позволяет думать, и парень думает… думает, и не знает, что Дженнифер смотрит в окно, размышляя о нем. Наверное, она его любит, но ей безумно страшно признаться в этом. Полтора поколения разницы слишком серьезно, чтобы не испугаться, но он взрослый, он — мужчина, и чувства к нему неподвластны ей. Миссис Эдда судорожно ищет хоть что-то способное опровергнуть ее догадки, но… он — такой, что не получается его не любить. Он появился откуда-то, и без него уже ничего не получается. Он не такой, как все, он поперек всех. Держит бережно на ладони ее сердце, прикрывая трепещущую мышцу другой ладонью, чтобы просто ощущать каждый предназначенный ему толчок. Джен не скажет парню. Никогда не скажет. Не посмеет накинуть сеть, чтобы все усложнилось и запуталось. Она будет счастлива столько, сколько он позволит ей. Она не попросит большего, потому что… за эти месяцы он дал ей столько, сколько никто не дал за всю жизнь.

Ветер свежестью полощет лицо. Перелистывает мысли, как страницы раскрытой книги, и они разделяются, складываясь в логический текст. Древний ветер позволяет думать, шурша охрипшими колокольчиками пересохшей травы. Энди слушает и не знает, что Дав стоит в его коморке, не моргая вглядываясь в страничное лицо Роя. С тех пор, как появился Маккена, что-то идет не так. Он уже уехал, но остался страх. Этот страх был всегда, просто Смит не замечал его. Страх потерять Энди. Дело не в том, что парень — главная его шахматная фигура, он как-то непонятно стал его жизненной фигурой. Смит смотрит на лицо Роя сквозь пленку зарождающейся ненависти. Каждый день парня пользует кто попало, но именно прикосновения Маккены откуда-то из прошлого вызывают ревность, и Дав начинает это понимать. Эта ревность, как густеющая кровь из надорванной вены, заполняет его. Она вязкая, горячая, тошнотворно пахнущая. Она проникает сквозь поры, пропитывает межклеточные мембраны, внедряясь в самые ядра. А вокруг бессилие. Гнетущее, воющее бессилие. Дав понимает, что никогда не получит от Энди взаимности, но понимает и то, что сделает все, чтобы удержать его. Он пришел откуда-то, и без него теперь не получается.

Тихо шуршит трава, словно невидимые эльфы перешептываются друг с другом. Они говорят об Энди. Он знает это. Он бы смог разобрать слова, если бы прислушался, но он думает. Думает и не знает, что там, далеко Рой стоит перед открытыми створками шкафа, глядя на сложенную стопку его вещей. Он положил их, и они словно ждут, когда он вспомнит о них. Полгода назад он сложил их сам, словно собирался уехать и не хотел оставлять беспорядок. Рубашки на вешалках, застегнутые на верхнюю пуговицу… носки, свернутые клубками, толстовки. Рой не позволил ему взять хоть что-то… Джинсы, кроссовки и куртка. Маккена вспомнил удивление врача, когда тот описывал нехитрую одежду Энди. Рой отдал бы сейчас весь мир, все миры, но лишь кроссовки, джинсы и куртка… Дом, одежда, еда, лекарства… Здоровье, невинность, смех… Счастье, надежды… Все сложено стопками на полках. Все, что было в единственном экземпляре, все, что имело ценность, Рой оставил себе. Теперь это лишь вещи, и нет в них ничего ценного. При нем даже то, от чего отказался парень — ролекс, карточка, жизнь. Маккена отдал бы ему вселенные, но разве нужны они, когда на осциллографе едва вскидывается безразличная зеленая полоска? Не взяв ничего, Энди оставил любовь, но ей так холодно. Она жмется в сердце ледяным комком и плачет. От одиночества. От безысходности. От горя. Рой чужой в своем доме, словно никогда и не жил в нем. Все отвернулось от него и мироточит воспоминаниями от прикосновения одного лишь взгляда. Где ты, мальчик? Где? Что мне сделать, чтобы ты просто позволил сказать «прости»? Не прощай, не надо. Просто позволь сказать. Эти вещи на полках… Одинокие затерявшиеся птицы. Не улетели. Остались и мерзнут. Энди появился когда-то, и без него теперь ничего не получается.

Легкий ветер колышет траву. Шуршит стеблями. Что-то важное. Что? Энди поднял обломок ветки и нарисовал знак. Авторское клеймо Маккены. Клеймо своей жизни. Оно стоит и на нем, но не в углу, а поверх его существования. Рой Гейл Маккена. Первоматерия. Всематерия. Ветер гонит пылинки, словно хочет стереть изображение, но чем бледнее оно на песке, тем ярче проступает на душе. Только что набитая татуировка, что саднит и жжет раскаленную кожу. Почему, Стив? Почему кто угодно, но не ты? Разве нет того же клейма и на твоей жизни? Шон только что поговорил с Роем. Уже нажал на кнопку, но все еще не решается положить телефон. Так и сидит, держа его около уха. Где-то вне сознания звучит музыка, но Стив не слышит ее. Майкл напрягает шест, но и это вне сознания. Здесь, внутри этого самого сознания, свернутого в рулон, завернутая в сомнения мысль. Неужели Энди больше никогда не сможет этого делать? А сможет ли он вообще хоть что-нибудь после того, как принял такое чудовищное решение? Перепутье всех дорог… узел вопросов… Он любит Роя. Любит Энди. Такие разные чувства. Они почти противоположные и исключающие друг друга. Он чувствует себя лодкой, болтающейся и черпающей обоими бортами. Он сам едва на плаву, и какая разница, с какой стороны перекатится последняя капля? Тонкое податливое тело. Открытое, и надо думать за двоих, потому что «научи меня». Энди появился когда-то, и без него теперь ничего не получается. Почему не отказал? Как мог согласиться? И тут же накрывающий ответ — не мог отказать. Не мог не согласиться. Рой напьется сегодня, Стив точно знает это. Он готов. У Роя нет противоядия против Энди. Яд вины пожирает его. Можно выжить, если сопротивляться, но Рой не сопротивляется. Не хочет, и Шон бессилен. Неизбежно. Он все равно сделает это рано или поздно. Сколько еще времени? День? Месяц? Год? Идет обратный отсчет, потому что запущен механизм саморазрушения. Выбита фишка, и фигура балансирует на последних мгновениях инерции перед тем, как сложится карточным домиком.

Ветер стер последние черты наброска. Разровнял поверхность, словно предложил чистый лист для эскиза. Нет, он не нужен Энди, ибо тот был совершенен.

— Духи! Праотцы! — душа рвется криком. — Я стою перед вами, как есть! Вы слышите меня! Я знаю! Я, человек рода сокола, взываю к вам! Я пришел с благодарностью и поклонением! Я не знаю, как сказать спасибо и отдать в дар все, что вы сочтете нужным! Я держу слово! Тиа может ходить, и я готов! Дайте знак, что слышите меня!

Энди покрылся потом. По щекам пролегли влажные дорожки, но он так и стоял, раскрыв руки и подняв голову.

— Дайте знак, что слышите! Прошу вас!

Парень вздрогнул, словно вынырнул из воды, когда неожиданно вслед словам он услышал крик сокола. Высоко, почти касаясь туч, в небе выписывала широкие круги одинокая птица. Духи слышали его, посылая знак. Сокол прокричал еще несколько раз и исчез в облачном тумане.

Капли Дождя дремал под ласковыми лучами. Солнце смотрело с сожалением, словно собрало остатки сил для последних всплесков. Они похожи. Оба стары, мудры и уставши. Мысли шамана стелились нехитрым туманом, пока их не прервал крик птицы. Одинокий сокол. Джек встрепенулся. Энди. Парень опять напрягает судьбу, взывая к праотцам. Просто так. Минуя ритуалы и обряды. Он просто кричит, призывая их, и духи слышат его. Капли Дождя живет уже восемьдесят лет, а перед ним столько же жил его отец, а до него дед, и никогда… никогда он не слышал, чтобы духи тоже отвечали просто так. Одинокий сокол плачет о своей судьбе, и шаман видит душу парня. Энди изведал тысячи дорог, пересекал долину мертвых туда и обратно, исходил края всех пропастей. Духи позволили собрать из пыли его душу, снизошли, принимая смертного.

— Ты достоин дара, который получил. Ты смел и дерзок, безумен и храбр. Совет ценит это, ибо помыслы твои чисты. Ты принял испытания, сохранив чистоту души, и потому был достоин получить то, что просил. Мы даем тебе знак, что избрали тебя. Иди. Совет благосклонен к тебе.

Капли Дождя поднялся. Он не верил тому, что слышал. Духи дали парню ответ. Шаман смотрел вслед соколу, пока птица не затерялась в бездонности неба. Энди только что вновь подходил вплотную к смерти, но она опять отвернулась от него.

* Тяжесть любви.

Часть 24. NO. TODAY NO.

24. NO. TODAY NO.*

— Энди, — Дженнифер легко тронула парня за плечо. — Пора, милый. Просыпайся. Сегодня у тебя счастливый день.

— Угу, — мальчишка хоть и оторвался от подушки, но не спешил открывать глаза.

— Ты подумал над моим предложением?

— Каким?

— Переехать ко мне насовсем? Когда ты, наконец, поймешь, что высыпаться раз в неделю — слишком очень недостаточно?

— Джен, мы уже говорили об этом. Если ты так добра ко мне, это не значит, что я должен сесть тебе на шею. Не обижайся.

— Сядь на другое место, — улыбнулась Эдда.

— А ты становишься хулиганкой, — Энди тер глаза, стараясь настроить резкость зрения.

— Ты же сам заставил меня вернуться на тридцать лет назад.

— Скоро я, наверное, пожалею об этом. Ты все время безобразничаешь.

— И даже сейчас? — лукаво поинтересовалась Дженнифер, скользнув под одеяло.

— Что ты делаешь?

— Обычно принято делать по утрам зарядку, я, пожалуй, выберу разрядку. Не думаю, что и ты будешь против.

Энди откинулся назад на подушки. Вставать совсем не хотелось. Однако, сегодняшний день действительно обещал стать счастливым. Ну, даже потому, что начался он с удовольствия. Энди обожал утренний… хотя в последнее время его тело даже не пищало по этому поводу, но тут вдруг откликнулось бурно и с придыханием. Сегодня Тиу, наконец, выпишут из больницы. Это — отличный подарок всем к скорому Рождеству.

— Знаешь что, — вдруг весело сказала Джен, — надеюсь, ты не будешь против, если я поеду с тобой в больницу. У меня есть подарок для Тиу. Я давно купила, потому что верила, что он пригодится.

— Подарок?

— Мне кажется, уже самое время нам познакомиться. Я уже знаю о ней столько, что мне иногда чудится, я знаю ее тысячу лет. Думаю, я уже сама смогу ее узнать, даже, если ты мне не покажешь.

— Ну, я не знаю, — замялся Энди. — Как-то это неожиданно.

— Если дело в том, что ты стесняешься меня, ты скажи. Я пойму.

— Дженни, — мягко произнес парень и улыбнулся. — Я могу делать что угодно, но вот стесняться, думаю, у меня уже никогда не получится. Это чувство из какой-то другой жизни, которую я уже и не вспомню.

— Хочешь, покажу, что я для нее купила?

— Конечно.

Миссис Эдда почти как пятилетняя девчонка шаловливо подпрыгивая, направилась в другую комнату и вскоре вернулась со свертком.

— Я заказала их в резервации. Мне посоветовали знающего человека.

— Ты была в резервации? — Энди не верил тому, что слышал.

— А что, она слишком хороша для меня? — Дженнифер хотелось свести все к шутке.

— Ты — слишком хороша для нее.

— Ладно, опустим степени сравнения. Смотри.

Она извлекла из бумаги настоящие индейские женские зимние мокасины. Высокие сапоги сплошь покрывали узоры из древних символов. Бахрома, перевитая бусинами, в два оборота опоясывала голенища. Мягкие. И такого крошечного размера.

— Что это? — удивился мальчишка, разглядывая стилизованные фигурки.

— Точно не знаю, но какие-то местные духи или боги. Старый скорняк выспросил у меня, для кого я делаю заказ, и пообещал изобразить все необходимое, чтобы оно помогало. Это какая-то индейская молитва или что-то в этом роде.

— Но ведь это стоит целого состояния! ..

— Мне не жаль, если оно сможет работать. Разве Тиа не заслуживает большего? Ты светлеешь, когда рассказываешь про нее. Если бы ты мог себя видеть! У тебя даже глаза меняют цвет!

— Она сама такая светлая, словно сделанная из лунного света. Ты не представляешь, как я соскучился по ее мелодиям. Где бы я сейчас был, не знаю, если бы не ее музыка. Ты обязательно должна услышать. Я попрошу, она сыграет для тебя.

— Так я могу поехать?

— Не знаю, как ответить, чтобы выразить то, как я рад.

— Тогда собирайся, выпьем кофе и поедем. Я распоряжусь, чтобы подали машину. Ты ведь согласишься оставить здесь ненадолго своего мальчика? Мне безумно хочется познакомиться со всеми и посмотреть, как живут настоящие индейцы.

— Не мечтай, не в хогане (1). Только хочу предупредить тебя, у них очень бедный дом. Ты должна быть готова.

— У них богатый дом, раз в нем царит любовь и уважение. Что стоят сокровища, когда нет души? Я точно знаю, уж ты поверь мне.

Тиа напоминала куклу на пружинах. Она не могла дождаться, когда, наконец, все документы будут оформлены, и она сможет вернуться домой. Энди наблюдал за ней и думал, что дом, как бы беден он ни был, остается самым главным местом на земле. У него самого дома не было, он точно это чувствовал. И дом Мартина, и конура в клубе, и особняк Дженнифер — всего лишь гостиницы, и рано или поздно ему придется их покинуть. Все эти люди близки ему и дороги, но он остается одиночкой, гостем в их жизни. Дженни и Тиа болтали, как подружки. Что-то все же есть внутри всех женщин, что они готовы дружить с первой минуты. Парень пытался определить, которая из этих двух, чувствует большее воодушевление, и не мог. Они общались на каком-то более высоком сенсорном уровне, колебаний которого ему не удавалось прочувствовать. Однако, как среднестатистический мужчина он успел сделать логические выкладки и пришел к выводу, что это общение необходимо каждой из них. У Джен нет детей, у Тиу — матери. А что, если… Это было бы великолепно, а пока… пока они заняты друг другом, он сможет улизнуть, чтобы повидать Алекса. У них тоже общение. Только мужское. Ну, почти. Алекс сходит с ума, а Энди так ничего и не чувствует. Хотя их отношения достаточно сильно перекошены в одну сторону, лучше так, чем наоборот. В конце концов, Стив оказался прав и здесь. В долгоиграющей паре, а после Роя у парня это второе по значимости подобие отношений, один точно любит, а второй позволяет себя любить. Энди и позволяет. Ему так проще. Удается скрыть собственные сомнения. К тому же это придает какого-то смысла жизни, и парень давно решил, что в этом, правда где-то глубоко, но есть зерно правды. Чтобы оно прорастало, он уже не хотел. Посеяно, и ладно.

На этом этапе, было бы логично поинтересоваться, что он думает по поводу миссис Эдда. Так же сразу напросился и ответ. Он думает, что их отношения — идеальны. Сбалансированы и обоснованы. Он — лучший мужчина ее жизни, она — лучшая его женщина. Это может продолжаться вечно, потому что не имеет развития и соответственно не создает обременяющих связей. Хотя Дженнифер еще не до конца разобралась в себе, она обязательно поймет, что это чистой воды удовольствие от общения друг с другом, секса и дружбы. Вернее, отличный регулярный дружеский секс. Стоит, наверное, хоть раз попробовать это, чтобы понять, о чем, собственно говоря, идет речь.

— Думал, не дождусь тебя, — прошептал Алекс, прижимая Энди к закрывшейся двери. — Я схожу с ума, когда ты переступаешь порог моей палаты.

— В какую сторону? — ехидно подмигнул парень.

— В любую.

— Стой-стой-стой! Еще пару месяцев назад ты готов был разорвать меня на клочки, потому что…

— Потому что я был дураком!

— Так я не понял, я заставил тебя поумнеть или что?