Мир, который без меня. Альтернативный гей-роман. Книга 2.

— Ты убил меня, чтобы я выжил.

— Исчерпывающее объяснение, — промямлил Энди, понимая, что уже перешагнул сегодня точку невозврата. — Мне надо забрать Тиу.

— Там полно народа. Они даже не заметят твоего пятиминутного отсутствия. У Тиу вся жизнь впереди, а мне еще предстоит как-то дотянуть до завтра.

Пять минут или десять, но Энди ни о чем не думал все это время. Алекс опять напоминал мальчишку, влюбленного в первый раз. И чего его до сих пор так трясет? Он бы мог уже привыкнуть. Ан, нет. Не мог. Энди весь состоит из желания. Его хочется целиком, потому что и отдается он целиком. В него входишь, влипаешь, впаиваешься и превращаешься в сплошную благодарность, а он улыбается, как ни в чем ни бывало, и целуется. Опрокидывает сознание и целуется, а потом встает и опять целуется, одевается и целуется, целуется и уходит. Уходит, а сам остается, потому что без него уже не получается. Никак.

В доме пахнет лепешками. Они с картошкой и с мясом. А еще пахнет печеными баклажанами с чили и козьим сыром. Джил вьется по кухне. Джек, наблюдая, сидит в углу. Покашливает, улыбаясь в кулак, и втягивает носом воздух. Женщина суетится. Столько лишних движений! Волнуется, мечется, позабыв о больных ногах. В сущности, девчонка, только немножечко взрослая. Десять раз беспричинно переложила сверток с подарком для Энди и даже не заметила этого. Она не помнит об усталости, хотя и не спала всю ночь. Довязывала свитер для парня. В последний раз, когда он заезжал, ей показалось, что он мерзнет. Он и, правда, мерзнет, только ни за что не признается в этом. Да, ей и не надо. Она и так видит. Мартин предлагал ему свой, да только он не взял. Наверное, оттого, что стесняется. Так они думают. Энди не возражает. Пусть они считают, как угодно, он то знает, что это не так. Джил не стала думать, просто взяла и связала ему свитер. От подарка он отказаться не сможет, вот и пусть теперь думает сам, что угодно. Как бы там ни было, но Капли Дождя посмеивается в кулак, наблюдая, как по гостиной перемещается Джил, за ней сверток, вилки и тарелки. Плошка с сальсой тоже описывает по центру стола круг с радиусом не более четырех-пяти сантиметров и при том совершенно беспорядочно. Женщина изъела взглядом дорогу, что виднеется сквозь окно. Еще немного и она, в смысле дорога, пожалуй, расплавится, а ребята все не едут. Время как-то растерялось, остановилось, размышляя, двигаться дальше или нет. Наконец-то. Время вздрогнуло вместе с сердцем Джил, и оба понеслись в диком волнении.

— Я, пожалуй, поеду, — застеснялась Дженнифер, улыбаясь Тиу.

— Останься, — попросил Энди. — Ты не можешь просто так уехать.

— В другой раз…

— И в другой раз тоже. И в третий.

— Мы будем рады, — поддержал Мартин, — если вы останетесь на обед. Бабушка все равно заставит меня догнать вас.

— Дженни, пожалуйста, — взмолилась Тиа. — Мы же только что познакомились, чтобы уже расстаться. Друзья нашего брата и наши друзья. У нас так принято.

Энди заметил, когда Дженни оказалась в довольно странной для себя ситуации. Видел, как она входит в ступор, а ее сознание совершает крутое пике без страховки. Нищета и простота дома удручали, но люди жили в нем более честно, чем она почти тридцать лет в своем. Это с одной стороны. С другой, на нее снизошло великое откровение. Энди не мог не делать того, что делал. Это одно из проявлений величайшей жертвенной благодарности или благодарной жертвенности. Без разницы. Эти люди, которых принято считать людьми далеко не первого сорта, действительно делили с ним все, что имели, те крохи жизни, что осыпались им со стола богатой жизни. Простая еда, которую приготовили на всех с любовью. Свитер, связанный с не меньшей любовью, чтобы парню было тепло. Эти люди, которых она считала дремучими и неотесанными в силу навязанных заблуждений общества, были счастливы, потому что девочка, дорогая каждому из них, получила шанс выздоровления. Нищий мальчик торговал собой, покупая для нее этот шанс, а другой мальчик целыми днями крутил баранку старенького фургончика, чтобы сегодня им было, где собраться и что положить на стол. Дженнифер почувствовала стыд. Внутри. Очень глубоко. Там словно вскрылись потаенные капсулы, выплеснув реактив этого чувства. Эдда почти возненавидела свою жизнь. Сытую. Богатую. И несчастную. Она — человек высшего сорта, который не прожил жизнь, а потребил ее. В какой-то момент ей стало себя жаль. Очень. Спазмы удушья перекрыли трахеи, словно кто-то сначала защелкнул, а потом отпустил на них металлические зажимы. Вместе с потоками воздуха в сознание ворвалось осознание того, что Энди и ей подарил шанс. Просто так. Он не взял за это денег, продав лишь право изнашивания своего тела. Миссис Эдда вдруг взглянула на мальчишку совершенно с другого ракурса. Он твердо знал, что делал, хотя делал никак не для себя. Как мог Маккена сотворить с ним то, что сотворил? Неужели мифический Стив и набор железа под названием «аппаратура» в совокупности стоят дороже его жизни? Как мог этот Рой выбирать? Как он вообще додумался до процесса выбора? А Энди улыбается и шутит, загнав глубоко вовнутрь то, что переживает. И ведь не отступит. Как только он умудрился влезь по самое дальше некуда в такое дерьмо, просто доказывая человеку элитного общества, что он тоже человек?

— Дженни, — голос Тиу вырвал миссис Эдда из размышлений. — У меня тоже есть для тебя маленький подарок. Я вышивала сама. Надеюсь, у тебя найдется хоть что-нибудь, что можно туда положить.

Маленький мешочек, сшитый из лоскутков замши и украшенный разноцветным рисунком, показался Дженнифер самым прекрасным подарком за долгое время. Разве можно с ним сравнить мертвое бездуховное колье золотого плетения с горошинами розового жемчуга? Это был последний подарок господина Эдда, специально купленный для нее перед светским раутом высокого пошиба. Или изумрудные серьги с бриллиантами, официально подаренные ее мужем к двадцатипятилетию свадьбы, после которого последовали обвинения в неблагодарности и пощечина? Эти бриллианты, сапфиры и рубины растаскивали ее жизнь, по кускам хороня внутри своего высокомерного сияния. С каждым сверкающим подарком гасли последние искры животрепещущей жизни, переводя ее в существование. Этот клочок замши, пронизанный разноцветными нитками, с завязками, сплетенными вручную, хранил в себе источник редкой чистой энергии, и Дженнифер захотелось заплакать. Она почувствовала, как слезы, потоками хлынувшие внутри, заполняют колодец ее души, вот-вот готовые перелиться. Слова утонули в этих слезах, и лишь дрожь на губах выдавала то, что они когда-то были. Дженни встала, прижала к себе Тиу, и дальше они разрыдались вместе. «Вот дерьмо!» — подумал Энди, совершенно не зная, что делают в таких ситуациях.

— Когда-то давно, — спокойно произнесла бабушка Джил, которая отлично знала, что делают в таких ситуациях, — когда небо было абсолютно темным, в одном племени жили девушка и юноша, и как это часто случается, полюбили друг друга. Чтобы быть достойным взять в жены дочь вождя, юноша решил совершить подвиги и с другими воинами отправился в поход, но погиб. Когда девушка узнала об этом, она поднялась на самую высокую скалу Красных Холмов и долго плакала. Ночи в ту пору были очень холодными, и слезы превращались в кусочки льда. Они падали, ударялись о камни, рассыпались, отскакивали и застревали в темном небе. Поскольку девушка была безутешна много ночей и, не переставая плакала, темноту усеяло множество льдинок, которые до сих пор напоминают с ночного неба об этой вечной любви.

Голос Джил убаюкивал, и Дженни успокаивалась. Ей стало так уютно, что казалось, она знает эту семью вечно. Такие чужие и мрачные с первого взгляда, они вдруг стали для нее близкими.

Энди вновь остановил мотоцикл в прерии. Ему хотелось побыть одному. Только наедине с собой и степью, он мог еще что-то ощущать. Он был рад за Дженнифер и за Тиу, но Капли Дождя просил его заглянуть в свободную минуту, и мальчишка догадывался зачем. Шаман опять говорил с духами. Теперь Энди каждый раз чувствовал это. Что-то с его душой. Наверное, она опять сыплется, потому что Джек тревожится. Опять соберет, опять впихнет в тело, и парень продержится какое-то время, а потом? У него появился непонятный сгусток боли. На спине, чуть выше сердца. Где-то в районе четвертого позвонка. Дробинка, застрявшая в костях. Твердая и ощутимая. Мальчишка пытался ее разогнать. Растирал, но она вновь собирается в ртутный шарик и ощущается. Рой тоже как-то больнее и острее чувствуется внутри. Он прибывает. По капле. И остается. Тоска воет самкой койота. Бродит в нем, как будто ищет потерявшегося детеныша. Парень одинок. Он, словно обмазан масляной пленкой, которая не позволяет ему раствориться в мире и слиться с ним. Жизнь идет вокруг него, но это не его жизнь. Она как кинофильм. Можно радоваться и рыдать, но войти из зала в пленку не получится никак. Энди живет развратной жизнью, и все это дерьмо липнет… липнет… и липнет. Оно разъедает ядовитым реактивом, слой за слоем пожирая оболочку. Парню кажется иногда, что он пропитан этим насквозь, и как ни старайся отмыться, запах остается. То чистое, что еще осталось, жмется внутри него маленькой каплей, но, кажется, уже ничто не сможет защитить ее от подбирающейся коррозии. Еще есть немного времени, но когда она коснется этой капсулы, он заставит себя перестать жить. Степь позволяет думать, и Энди думает. Ему безумно захотелось закрыть глаза и оказаться на мосту. Вода, изломанные дрожащие блики фонарей, качающиеся на поверхности, парапет. Как это, когда чувствуешь? Он забыл уже. Он забыл, но степь позволяет думать. Она может дать ответы. Те, которые так сложно найти, но они есть. И Энди слышит. То ли их принес ветер, то ли прошептала сухая трава, то ли произнесли древние духи…, но он услышал. Это помогает тебе выжить. Таков был ответ. Мальчишка вздрогнул. Ему показалось, что кто-то вдул слова ему в ухо. Он оглянулся. Никого. Только он и прерия. Он и… она давала ответ. Нужно лишить человека всего, чтобы он нашел цель. Чтобы он увидел эту далекую точку на горизонте, зацепился за нее и пошел. Что было бы с ним, если бы Рой просто выгнал его? Просто открыл дверь и просто закрыл у него за спиной? Но Рой забрал у него все, а потом закрыл дверь и теперь забрал то, что еще оставалось. Энди еще жив, потому что там, далеко, отделенная бесконечным расстоянием в двести пятьдесят тысяч, маленькая, едва заметная точка с притяжением выше человеческих сил. Именно эта точка позволила ему подняться, собраться и идти к ней. Кто знает, что было бы с его танцами, если бы не переломанные ребра, которые заставили преодолеть себя? Вопреки здравому смыслу. Вопреки вообще всем смыслам. У него не было человеческих сил и пришлось приложить нечеловеческие усилия, чтобы они появились. Мудрая степь. Она — как огромная душа, которая раскрывается не всем. Она — как параллельное измерение, в которое не каждый может войти. Энди хорошо здесь, потому что она принимает его. Он стоит перед ней, распахнув руки, и она его слышит.

Ольга вздрогнула, когда рядом зазвонил телефон.

— Дом господина Маккены.

— Доброе утро, Ольга, — весело, но немного устало произнес Стив. — Что там с миром за время моего отсутствия?

— Лежит в руинах. Не знаю, уцелело ли хоть что-то.

— Что?

— Знаете, Стив, богу потребовалось семь дней, чтобы сотворить мир. Господину Рою гораздо меньше, чтобы его уничтожить.

— Меня же не было всего три дня!

— Этого оказалось достаточно…

— Этого оказалось достаточно, — повторил Стив, взяв немного времени, чтобы хоть как-то впихнуть в себя очередное известие. - Что?!

— Ничего нового, кроме того, что теперь здесь обитают все, кому вообще не лень обитать. Вам лучше приехать. Это будет гораздо быстрее, чем слушать мои сбивчивые объяснения.

— Что ж. В таком случае ставьте чашки. Надеюсь, хоть кофе уцелел.

— Он один и уцелел, потому, как господин Маккена без него жить не может. Я только что купила и еще не выпускала из рук.

— Так не выпускайте. Я уже еду.

Стив положил телефон и задумался. Он так надеялся отдохнуть после многочасового перелета, но, похоже, отдых отменялся. Впрочем, как и обычно. Ничего нового. Рой обладал уникальной способностью подчинять себе жизнь других людей. Шон был не удивлен, скорее он не был удивлен. Эгоизм Маккены щедро плескался через край, и Стив поехал в студию.

— Господи, господин Стив! — взмолилась Ольга. — Я так рада, что вы вернулись. Сейчас сварю кофе.

— Что на этот раз? — Шон сразу перешел к делу.

— Мальчики, — женщина осеклась.

— Что мальчики?

— Мальчики… ну, это… по вызову. Двое.

— Что-о-о?

— Два дня. Там…

— С чего вы взяли?

— Слышала, как он договаривался по телефону. Он сошел с ума. Смотрел на фотографию Энди и описывал, как они должны выглядеть. Детеныши совсем…

— Вы уверены? Вы ничего не путаете? Чтобы Рой… он же ненавидит проституток!

— Не знаю, что сказать. Мне жаль, но только когда они пришли и стали говорить о предоплате, он дал им денег. Он второй день что-то принимает, потому что… сильно мне грубит. Его движения… Я не ошибаюсь.

Ольга невольно цеплялась за Стива руками, словно он был ее спасательным кругом. Ей было неловко, потому что Шон менялся на глазах. Он мрачнел, оседал и тяжелел.

— Простите, — продолжала женщина. — Я понимаю, что вы только что с самолета и, наверное, устали, но я боюсь, они разнесут весь дом.

— Погодите-ка. Я пойду наверх.

— Господин Стив!

Студия напоминала… обломки студии, причем самым крупным из которых был сам Рой. Судя по количеству пустой тары из-под алкоголя, никто из участников марафона не должен был остаться в живых, но нет! Они были живы. Относительно. Сцена походила на запасной аэродром, на который падали, скорее, чем приземлялись, израсходовавшие запас прочности самолеты. Использованные презервативы, засохшие куски пиццы, окурки, обрывки, обломки… Все как при классическом крушении лайнера. Тела, разметанные по посадочной полосе в окружении перевернутых зонтов и перекореженных софитов… Слава богу, у него хватило ума убрать камеры.

Стив стоял, сиротливо озираясь. Хаос в обрамлении устоявшегося алкогольного кумара густо заполнял студию, и лишь кровать, чудом уцелевшая в оргиях, хранила девственную нетронутость.. Мальчикам по вызову не больше двадцати. Худощавые, словно слепленные рукой одного мастера, явно экономившего на материале… Стива передернуло. Внутри него что-то одиноко захлопало. Истрепанный флажок, забытый на рее. Он чувствовал, что его жизнь, сделав дополнительный круг, только что разбилась над этим аэродромом. Нет, он не выжил, потому что и не мог. Рой приручил его жизнь, и теперь она рухнула. Он бессилен. Маккена опускается все ниже, и трос, на котором он еще пытается его удержать, уже натянут до последнего, перекрывая все мыслимые и немыслимые пределы прочности. Шон пнул ногой одного из незнакомцев.

— Ты кто, мужик? — промямлил тот, стараясь разглядеть хоть что-то сквозь дурманную пелену.

— Твой будильник.

— Считай, я тебя выключил, — заявил парень, отворачиваясь.

— Не угадал. Если хочешь спать, реши математическую задачу. Что больше? Пять минут плюс ты свободно уйдешь или шесть минут плюс статья за наркоту и проституцию? Время пошло.

Первые секунд тридцать парень не реагировал, словно вновь провалился в сон, а потом вдруг резко вскочил и уставился на Стива, часто моргая. Видимо, так было легче думать, потому что работа мозга проявлялась смятой мимикой на лице. Растворенный в градусах и литрах алкоголя мозг неравномерно перемещался в голове, кренясь и стекая то в одну, то в другую сторону.

— Задачу повторить? — жестко произнес Шон.

— Чего тебе надо?

— Что мне надо? Чтобы ты испарился, прихватив с собой дружка, если тебя не увлекает счастливая возможность стать участником незаконного предпринимательства, а заодно и проникновения на территорию частной собственности. Так яснее?

— Он нас сам вызвал! — пытался оправдываться парень, указывая на спящего Роя.

— Рад за вас, — ответил Шон, демонстративно взглянув на часы. — Так что, подсказать ответ или сам уже высчитал?

— Он должен нам денег.

— Сколько?

— Две тысячи…

— Во как. Вымогательство. Думаю, на годок-другой потянет, но… учитывая обстоятельства и цены на этом рынке, а так же размер предоплаты, даю вам по четыреста баксов и еще пятьдесят сверху на поправку здоровья.

— Ты сдурел что ли?!

— Могу я считать это ответом? Кстати, — Шон театрально взглянул на часы, — время почти вышло. Звоню в полицию?

— Давай деньги.

— И это правильный ответ. Скажи хозяину, что б телефонный номер сменил. Так, для подстраховки.

Парень растолкал напарника и поволок к лестнице. Тот сопротивлялся, но несколько объяснений на каком-то явно восточном языке быстро убедили его ускориться. Шон, мягко так сказать, проводил гостей до входной двери и взглянул на Ольгу.

— Стив, — запричитала она, — что же это творится то? Я так переживаю. Думала, вы никогда не вернетесь.

— У нас есть нашатырь?

— Обязательно. Нам с Роем без него никак.

— Лед?

— И лед тоже.

— Сделайте стакан ледяной воды и туда капель пять-шесть нашатыря. Принесете мне наверх. А после минут через десять крепкий кофе и с лимонным соком и очень сладкий.

— Но…

— Не сейчас, Ольга. Я отвечу на все вопросы позже. Если нам сейчас этот фокус не удастся, придется вызывать наркологию, чего бы мне не хотелось.

Женщина засуетилась, а Стив направился в студию.

— И прихватите чистое белье и тряпки!

Рой был не очень жив, как и не совсем мертв, равно, как и не совсем здесь, так и не очень там. Он был не просто пьян, он был пьян мертвецки. Перед Шоном стояла не совсем простая задача изловить его сознание, болтающееся где-то между реальностями, мирами и плоскостями. Взывать к нему бесполезно, поскольку кривые зеркала исказят до неузнаваемости любые слова вместе с заложенным в них смыслом, поэтому, не произнося ни звука, Стив принялся за работу. Рой лежал на подиуме, свернувшись эмбрионом. Развернуть его и расправить оказалось не более возможным, чем окоченевший труп. Бледность лица выдавала ту же схожесть, и Шону пришлось изо всех сил растирать Маккене мочки ушей, чтобы пригнать к голове отступившую кровь. Минут через сорок Стив убрал остатки рвоты, стянул с Роя грязное белье, обтер его и переодел. Они с Ольгой кое-как подсунули под него простыню и подушку, и Шон уже собирался уходить, когда случайно наткнулся на валяющиеся наручники, оставшиеся, видимо, после оргий.

— Ольга, принесите, пожалуйста, ведро и бутылку с водой.

— Зачем?

— Принесите, я все объясню позже.

Когда женщина вернулась… безвольное тело Маккены было за руку пристегнуто к шесту наручниками.

— Стив…

— Так я хотя бы могу быть спокоен, если у него с похмелья появится желание вскрыть себе вены или прогуляться вон из окна. Это также исключит любые другие изощренные способы самоуничтожения.

— Но…

— От него не убудет, а вам я был бы очень благодарен, если предложите мне чашечку кофе и поможете здесь все убрать.

— Конечно. Я сейчас. Я мигом.

Часа через полтора, когда они устало присели за стол, Стив грустно улыбнулся.

— Спасибо. Не знаю, как я бы справился здесь один.

— Знаете, Стив, вы мне как родные. Разве я могу оставить вас в такую минуту?

— Поезжайте домой. Думаю, вам не помешает отдохнуть.

— Но как же… он там… один? — она неопределенно повернула голову в сторону лестницы.

— Он не один. Ведро и вода для первых нужд при нем. Я побуду здесь какое-то время. Собирайтесь, я вас отвезу.

— Но я буду волноваться…

— Не стоит этого делать.

— Энди тоже всегда так говорил.

— Надеюсь, он и сейчас так говорит кому-то лучшему.

— Не стоит этого делать, Джен.

— Чего делать, Энди?

— Искать кучу доводов, почему ты решила похоронить себя в своем склепе, лишив там удовольствий. Ты же говорила, что поедешь сегодня со мной в клуб.

— Говорила, но не могу…

— Или не хочешь?

— Не могу.

— Ну, я тебя, безусловно, понимаю. Ты настолько стара, безобразна и бесформенна, что тебе действительно лучше оставаться дома. Так ведь? Будешь и дальше сидеть и с порога ни-ни. По-моему, чудесная перспектива. А что?! В этом что-то есть. Мне даже нравится.

— Я буду чувствовать себя неуютно. Мне будет стыдно…

— Не сомневаюсь! Дай-ка напомню тебе кое-что. Конечно, с тобой это в первый раз. Ты ведь раньше никогда не чувствовала себя неловко, так ведь? Даже, когда тебе пришлось раздеться и танцевать передо мной голой? Конечно! Это не вызвало твоего стеснения! Я видел, как не вызвало! Так же, в тот момент, когда я тебя целовал, френч, о котором ты не имела ни малейшего представления после тридцати лет замужества, не вызвал у тебя ни капельки краски на лице. Еще проще было решиться, когда ты не знала, что такое кунилингус. Я понимаю, это все ерунда по сравнению с поездкой в клуб. Только жаль. Я надеялся, что хотя бы этот танец с Кимом ты не пропустишь. Ну, что ж, ничего страшного. И сегодня станцую без тебя. Ты права, смотреть не на что. Да и клуб — такое место, где неизбежно умирают от смущения. Конечно же, это стыдно просто сидеть за столом с красивым коктейлем и смотреть на других! Я уже не говорю о том, чтобы встать и потанцевать. Ах да! Я забыл, что в пятьдесят люди уже глубокие старики, которым не место среди удовольствий. Я, очевидно, должен тоже испытывать неловкость от того, что буду с тобой.

— А ты никогда не чувствовал стеснения?

— Чувствовал, когда трахался с тобой первый раз. Ты вся так сжалась, что это, мягко так выразиться, было не то, что стеснение, это была зверская теснота.

— Да ну тебя, Энди, — решила обидеться Джен, — я серьезно.

— А я как? Ладно, вернусь к половине одиннадцатого.

— Ты куда?

— Мне надо заехать к Алексу, Каплям Дождя и купить второй шлем.

— Зачем второй шлем?

— Что б, если я не справлюсь с управлением, ты не разбила себе голову.

— Но я не сказала «да»!

— Так же как и не сказала «нет». В постели у тебя хорошо получается подчиняться. Попробуй сделать это в жизни.

— Энди! ..

Но Энди уже унесло, и вместо него ей ответил легкий щелчок двери. Джен улыбнулась. Мальчишка совсем. Совсем мужчина. Сказал и не потерпел объяснений. Решил за всех и требует подчинения.

Рой очнулся оттого, что не может шевельнуть рукой. Ему не сразу удалось понять, где он, собственно говоря, и что с ним, тоже говоря собственно. Стив спокойно сидел в кресле напротив и читал.

— Что за дерьмо?! — начал Маккена в свойственной ему манере раздражаться.

Шон, не меняя положения головы, поднял глаза.

— Где?

— Везде?!

— Это не дерьмо, милый. Дерьмо за тобой я уже убрал. Должен признать, ты производишь его в изрядных количествах.

— Ты что решил издеваться надо мной? — раздражение Роя возрастало.

— Боже упаси. Сдается мне, это ты решил издеваться надо мной. Я оставил тебя всего лишь на три дня… Три долбанных, гребанных дня! Этого оказалось достаточно для тебя, чтобы сотворить…

— А что я сотворил?! Нанял проституток?! Это ты называешь сотворением?!

— Проституток?! Нанял?! Ты решил теперь так развлекаться?! Исчерпал другие возможности?!

— Исчерпал другие желания! Знаешь, старую истину? Кто платит, тот и бал танцует?! Не хочу больше заморочек с этими вашими любовями! Этих я оттрахал и выкинул! И никаких проблем! Да и совесть не замучает. Они ж отработанный человеческий мусор…

— Это ты так решил? — Шон почувствовал, что в нем разогреваются неуемные волны.

— Без разницы! Не претендую на первенство! Но человек, который ради денег позволяет любому трахать себя во все щели уже по определению перестает быть человеком! Разве его можно уважать? Или завязывать с ним какие-то отношения, зная, что перед тобой там опорожнялся черти кто?

— То есть ты считаешь себя лучше? И отчего же?

— Я могу выбирать. Могу любить. Могу…

— А они нет?!

— О чем ты говоришь?! У них туда любовь, откуда деньги! Сегодня я их нанял, они меня любят. Завтра — ты наймешь, так они и тебя полюбят, а ты ставь их в любую позу, они и из нее любить не перестанут.

— А ты не думал, что иногда жизнь в такую позу поставить может, что не так скоро из нее выйдешь.

— Стив, что ты хочешь мне доказать? Плевать мне на них! Я их за людей не считаю. И не заговаривай мне зубы. Отстегни наручник, это уже не смешно.

— Нет — твердо ответил Шон. — Я даю тебе время подумать, какие ошибки ты сотворил, и как над ними потрудиться, чтобы исправить. Ты подумай, а я к вечерку вернусь.

Он встал и решительно направился к лестнице.

— Эй! Ты шутишь что ли?! Вернись немедленно! Я что тут до вечера сидеть должен?!

— Есть другие варианты? Сможешь найти, используй.

Рой бесновался, проклиная весь мир. Он нашел виновных везде. Это оказался целый мировой заговор с Энди и Стивом во главе. Энди — потому что сбил его с золотого принципа «ну весь мир на хрен», а Шон — потому что подал Энди эту зловещую идею. Ведь говорил же он парню, повторял столько раз, что уже тупой бы усвоил. Все, что угодно, кроме аппаратуры и Стива. Стива и аппаратуры. Не надо было касаться этого. Потому что это — святое. Для Роя святое. Маккена перекопал все слежавшиеся пласты своей жизни, и оказалось, мир морочит ему голову дурацкими принципами какого-то идиотского сосуществования вдвоем. Единственным, кто по случайности выпал из списка безвозвратно заблудших в лабиринте социальный условностей, оказался Фрейд. Фрейду повезло, ибо он вовремя проскандировал лозунг о сексуальном изначалии мироустройства. Тут Маккена вспомнил слова из какого-то фильма о том, что любовь придумали натуралы, чтобы скрыть свою сексуальную лень. Так оно и есть. Любовь. Чушь собачья! Это — когда права незаметно подменяются обязанностями, а потом все входит в какие-то тесные рамки, блокируется внутри и, в конце концов, там же и тонет. Он даже мысленно произнес пылкую речь для Стива в поддержку своих аргументов. Единственное, что не входило в его доводы — его собственные чувства, которые он испытал, но это так… С этим можно бороться. Вот что ему мешало, так это наручник, сковывающий опять же свободу его свободной личности. В конце концов, Рой пришел к выводу, что он все еще неотразим, не понят и не постигнут, следовательно, лучшее, что он может предложить себе любимому — это свободное одиночество. Он бесился еще какое-то время, потом устал, успокоился и сник. Безумно хотелось выпить. Еще безумнее хотелось курить. Где-то между этим хотелось кофе, и набить кому-нибудь морду. А еще хотелось дождаться Шона и послать его к… или на? .., а лучше всего в… Ну-у, Стив! Ты меня удивил! Что пострадал твой параллельный принцип? Не можешь существовать в соседней реальности? Так и должно было случиться, учитывая все вышеизложенное. И ты теперь не свободен, потому что и тебя всосали эти проклятые рамки. Разве на таких условиях мы идеально просуществовали десять лет? Разве позволял ты себе хоть однажды осудить меня? А теперь желудок вывернут вместе с его содержимым. И что толку, что ты проталкиваешь в него все, что сглатываешь, раз переварить не можешь? ..

В доме никого. Окна плотно зашторены, и Маккена даже приблизительно не может определить, что за время суток вокруг. Тянет в сон. Ноет спина. Отчего-то синяки по всему телу. Да и ссать в ведро как-то унизительно. По коже бродят какие-то волны. Причем беспорядочно и неопределенно. То ли хочется потрахаться, то ли в душ сходить. Не ясно, но как-то навязчиво. Наконец внизу щелкнула дверь. Стив. Рой безошибочно определяет это по шагам.

— Неужто вспомнил обо мне? — зло спрашивает, минуя приветствие.

— Предпочел бы забыть, — так же минуя приветствие отвечает Шон.

— Неужели эти дешевые проститутки произвели на тебя такое неизгладимое впечатление, что ты решил за них мстить? И кому?! Мне?!

— Они не могут производить впечатление. Единственное, что я испытываю — это жалость.

— Брось! Жалость? К чему? Они рубят легкие деньги. Продают воздух, еще и удовольствие получают.

— Удовольствие, говоришь, получают? А ты пробовал получать такое удовольствие?

— Это не в моих принципах. Я слишком разборчивый и слишком себя люблю, чтобы позволить кому угодно себя трахать! Знаешь ли, это круг и удел избранных. В конце концов, я себя не на помойке нашел, чтобы…

— Хочешь правду в довесок к твоему высокомерию? Это я однажды нашел себя на помойке. И, знаешь, что самое интересное? При мне был целый арсенал удачных стечений обстоятельств. Я хотел есть. Я промок до нитки. Мне было четырнадцать. И мне некуда было идти. Ты говоришь, проститутки бывшими не бывают?

Стив прошелся по комнате, остановившись спиной к Рою.

— Двадцать лет я пытаюсь забыть и, чем сильнее пытаюсь, тем явственнее помню. Ты не представляешь себе, что такое жить на улице. Жить в городе, полном света и запахов еды. Подходить к дорогим машинам не для того, чтобы открыть дверь, сесть и ехать, а для того, чтобы надеяться, что для тебя, может быть, лишь приспустят стекло. Ты осуждаешь этих мальчишек, но не думаешь, как далеко их могла отшвырнуть жизнь, которой живешь ты! Им, наверное, по двадцать, а они уже законченные алкоголики и наркоманы…

— Не все такие! Выбор есть всегда!

— Ну, да. Конечно. Ты об Энди.

— Да, я об Энди! Он же не…

— Стой! Не произноси, ибо слова обретут форму. Помнишь, он уходил месяца на два? Я видел… как он это делал. Он тоже хотел есть и жил в городе полном огней…

— Нет! Он не мог! Ты ошибся или это исключение…

— К сожалению, такие ошибки и исключения со временем, если не вырваться, становятся правилами. Мы говорили с ним об этом. Он не хотел отвечать. Стеснялся, но, когда узнал о моей судьбе… Это сблизило нас еще больше…

— Это ваши проблемы! — вдруг жестко перебил Рой. — По крайней мере, я могу быть спокоен. Твоя судьба вполне удачна, а он, если что, освоил, как я понимаю, доходную профессию. Мне без разницы, откуда липнет грязь.

— Ты прав, — Стив поднялся. — Думаю, теперь мы все выяснили.

Он достал из кармана ключ и швырнул Маккене.

— Мне намного легче теперь, когда все открылось. Думаю, моя помощь уже не потребуется. Ты и сам выживешь.

Шон сбежал по лестнице, больше ничего не сказав. Рой не шелохнулся, пока не услышал, как отъехала его машина.

У дверей клуба многолюдно. Пятница. Полночь. Бесконечно открывающаяся дверь выпускает на улицу сгустки музыки. Рой сидит в машине и смотрит, как народ снует туда-сюда. Над входом интимно-рыжие светящиеся буквы. «Терра Инкогнита». Непознанная земля. Название разделителем сортит мысли. Эти направо. Эти налево. Плюс на минус. Тангенс на котангенс. И в результате от нуля до бесконечности. Осязать трудно. Стив. Его идеальный партнер. Человек, рождающий восхищение. Некоронованный король танца и пластики. И… Я хотел есть. Я промок до нитки. Мне было четырнадцать. И мне некуда было идти.

— Привет, Билл, — кивнул Маккена, но охранник преградил ему путь. — В чем дело?

— Нет, — словно извиняясь, ответил мужчина. — Сегодня нет.

— Ты что, обкурился, Билл?!

— Прости, Рой. Нет.

— Причина?

— Без объяснения. Это частное учреждение. Тебе лучше уйти сейчас.

* Нет. Сегодня нет.

1. Хоган — национальное жилище индейцев навахо. Деревянное строение, крытое глиной или корой.

Часть 25. THAT'S ALL

25. THAT’S ALL.*

Сегодня Энди вернулся пораньше. У него выступление. Волнуется немного, потому что новый номер с Ёном, как он считает, не совсем выдержан и обкатан. Это достаточно сложный набор элементов, как танцевальных, так и шестовых, а мальчишка в себе не уверен. Танцевать с Кимом — удовольствие, но и самому не облажаться как-то надо. Успеть бы разогреться и размяться, а еще отдохнуть и настроиться, а еще перестать нервничать и, по всей вероятности, принять два пальца в рот, потому что подташнивает. Короче, за небольшое время изготовить жизненный Лонг Айленд (1) и после не упасть от него. Парень удивился, обнаружив возле клуба сильно разросшееся автомобильное стадо. Не иначе, как Дав решил раздавать бесплатный алкоголь, но… ведь он удавится. Значит, не иначе… Столько народу, что в клуб не пробиться. Мальчишка едва смог протиснуться к лестнице.

— О, Энди! — Смит так возбужден и наэлектризован, что того и гляди, вот-вот начнет высекать искры. — Ты видел?!

— Откуда их принесло? Все закрыто, раз они притащились в нашу забегаловку?

— Весь этот народ — твой?

— Не помню, чтобы я их приглашал.

— Ты становишься все популярнее…

— А ты богаче. Не пора подкинуть деньжат к моему пособию? Я зарабатываю тебе тонны богатства…

— Идем ко мне. Обсудим.

— Мне надо переодеться и подготовиться…

— Я много времени не займу. Ты же знаешь.

— Черт, Дав! Вечно тебя не вовремя распирает! Давай потрахаемся позже?

— У меня к тебе одно предложение. К тому же, сегодня мне полагается двойная доза, ведь вчера ты так и не удосужился появиться, а у нас договор. Ты ведь не забыл условия?

— Помню. Слушай, хочу тебя спросить, тебе все это не надоело?

— Что «это» мне должно было надоесть?

— Сношения по расписанию в обязательном порядке? И однообразно со мной.

— Так ты это делаешь так, что, боюсь, если даже лежа в гробу, я вдруг вспомню, меня оттуда вынесет.

— Нет уж! Лежи спокойно. Я через силу делаю это с тобой живым, а с трупом точно не стану. Это я так… на будущее.

— Ладно. Давай, пошли, поговорим.

В кабинете Дав изменился. И куда только девается его хозяйский апломб? Каждый раз, оставаясь с Энди наедине, он превращался в огромного избалованного кота. Его уверенные горделивые движения смазывались и слипались, он размягчался, и даже визуально терял в росте и ширине плеч. Он вился вокруг парня, наглаживал его и прижимался, мурлыкая что-то, но Энди даже не пытался слушать.

— И чего ты только ко мне прицепился? — не выдержал мальчишка, чувствуя, что прелюдия несколько затягивается. — У тебя полный клуб торгового материала. Нет, чего тебе непременно надо ковыряться со мной?!

— Весь этот торговый материал — оптовый, и только ты — штучный. Ручной, так сказать, работы.

— Не уж-то твоей? Это точно!

Энди мял под собой Смита, впившись пальцами тому в волосы и думал, что еще немного, и он будет готов рвануть в сторону голову Дава и сломать ему шею. Это непреодолимое желание не отпускало его на протяжении, наверное, последнего месяца. Услышать треск костей… мняу!

— Так о чем ты хотел поговорить?

— Я прибавлю тебе денег…

— Да, ладно?! Неужели решил платить за услуги?

— Нет. Здесь договор изменению не подлежит. Я о другом. Ты реально увеличил приток народа в клуб. Они летят на тебя, как осы на мед…

— Слава богу, что не как мухи на говно!

— Мы теперь — самое модное ночное учреждение в городе. Конкуренты воют.

— Это их проблемы.

— Ты должен понимать, что ребятам не обязательно об этом знать…

— О чем? Что у конкурентов проблемы?

— Не валяй дурака. Они и так недолюбливают тебя, а узнай, что я плачу тебе в два раза больше… сам понимаешь.

— В два раза больше? Приятно слышать. К тому же, мне глубоко параллельно, долюбливают они кого-то или нет. Я не общаюсь ни с кем, так что не волнуйся.

— Вот и славно. Теперь о предложении.

Дав выпрямился, расправил плечи и даже приобрел какой-то вполне официальный вид. Энди только начал размышлять на тему, что это плохо совмещается с его характером, как Смит одним махом перемешал все его мысли.

— Я хочу, чтобы ты переехал ко мне.

— Прости? — мимику мальчишки повело, собрало в центр лица и вывесило там.

— Я хочу, чтобы ты переехал ко мне жить, — повторил Дав, максимально вкладывая в слова жесткость.

— Не понял, — проскрипел Энди, хотя это было излишним. Стало понятно, что он не только не понял, но даже и не знает, с чего начать процесс понимания, и вообще не решил еще, стоит ли его начинать.

— Я испытываю к тебе серьезные чувства и хочу, чтобы ты жил со мной.

— Вот уж чего я точно предвидеть не мог! Неожиданно. Даже как-то очень слишком. Ну, то есть совсем.

— Думаю, — сладко продолжил Смит, — ты тоже питаешь чувства ко мне…

— С чего бы это ты так решил? Или тебе приснилось в алкогольном бреду?

— Твое тело выдает.

— Мое тело не может ничего выдавать, кроме нормального возбуждения, но я — проститутка, Дав, и это профессиональное. Оно выдает одно и то же всем, кто к нему прикасается. И чем лучше оно выдает, тем лучше зарабатываются деньги.

— Пусть так, но рано или поздно…

— Никогда, Дав. Знаешь, о чем я мечтаю? Собрать необходимую сумму, послать тебя в задницу и уехать так далеко, как только смогу, и туда, где ни одна бы живая душа не знала обо мне ничего.

— Знаю, что это случится когда-нибудь, но пока тебе не пришлось бы продаваться. Я бы давал тебе…

— Ты и так мне даешь регулярно. К тому же, мне без разницы, — перебил Энди, — кому продаваться. Ты или кто-то другой — одночленственно. Хотя, ты не есть лучший вариант. Ты ведь не платишь, соответственно, мне не сильно интересно. Я — свободный человек, Дав, и единственное, что меня интересует — это и есть эта самая свобода. Поверь, существуют люди, которые не создают пар, потому что это губительно для них. Эти люди не влюбляются и не…

— А как же этот чертов Маккена с твоего портрета на стене?! Или хочешь сказать…

— Не хочу! Ничего не хочу сказать, кроме того, что этот чертов Маккена с моего портрета на стене — не твое чертово дело, Смит!

Как только раздались первые звуки начинающегося представления, толпа завизжала. Нет, она визжала и раньше, но теперь не оставалось сомнений, что где-то в своих недрах она, не заметив, затерла поросенка. Люди высыпали на танцпол, облепив сцену плотным кольцом. Лучи прожекторов хищно и с немалым сексуальным изяществом облизали оба шеста, пробежались кругами по сцене, вскинулись вверх и исчезли. Повисла объемная волнующая темнота. Ритмичная музыка вздергивала адреналин, словно насосом накачивая его концентрацию. Он уже бы и перелился через край, но на противоположных сторонах сцены начали зарождаться два бледных зеленых облака. Наконец, появился темный силуэт человека. Трико плотно обтягивало торс и ягодицы, переходя в расклешенные летящие брюки. Танцор двигался в одиночной пантомиме, демонстрируя красоту и гибкость тела. Затемненные черты фигуры в облегающем светящемся контуре позволяли сконцентрироваться на тренированном изяществе и безупречном владении телом. Он двигался так, словно заставлял музыку подчиняться танцу, роняя и вскидывая звук. Она плыла за ним шлейфом, повторяя звучание танца. Выполнив элементы движений, танцор замер с простертой к противоположному краю сцены рукой. Музыкальная композиция, описав круг, началась сызнова. Световые блики пробежали сцену, замерев в ожидании чуда. Силуэт второго танцора повторил зеркальный танец и так же замер, прижавшись вплотную к партнеру. Децибелы ритма скользнули вниз, а после взмыли вместе с фейерверком взорвавшегося светового фонтана. Публика завизжала пуще, многократно гоняя эхо. Сердце Дженнифер бешено забилось, раскачивая амплитуду. Она еще никогда не видела Энди таким. Он казался невесомым в обнажающем черном трико. Господин Ким, невзирая на тридцатилетнюю разницу возраста, вполне выглядел его сиамским близнецом. Единый танец сглаживал все, делая их почти нереальными существами. Новое, доселе незнакомое чувство разворачивалось внутри Дженни, словно невидимый фокусник извлекал откуда-то все новые и новые волны мягкой шелковой ткани. Они струились за пределы ее тела, растекаясь искрящимися потоками волн. Ее мужчина, ее мальчик, который спит как котенок и целуется, как бог… сейчас казался недосягаемым существом. Он не был земного происхождения, словно создан из света, музыки и движения. Толпа эмоционировала, разогревая друг друга, но эти двое танцевали с каменными строгими лицами. Ким заставлял Энди выполнять сложные поддержки, и парень взмывал на его руках, а после срывался в изумительные секундно-статичные позы. Он был столь гибок, что казался лишенным костного каркаса и состоящим сплошь из эластичных тканей. Свет замигал, выхватывая обрывки движений, и никто не заметил, как оба танцора оказались уже обнаженными по пояс. Танец вился, увлекая за собой световые потоки и влажные от слез взгляды. Никто не понял, как дальше сплелась канва движений, но после сложной поддержки Энди взмыл на шест, продолжая танец наверху. Он вытворял столь необычные фигуры, что миссис Эдда не заметила, как прокусила от волнения губу. Нет, он не мог быть рожден обычным человеком. Теперь она твердо уверена в этом. Он должен был родиться на шесте, ибо пилон — его стихия. Прошло не более нескольких мгновений, и луч переметнулся от парня к Ёну у основания второго пилона. Учитель выполнил свои фигуры, поднявшись вверх и… вдруг все исчезло. И музыка и свет. Стало так тихо, что каждый мог бы услышать, если бы захотел, как движется туман. Потоки звуков и света взорвались вновь, когда танцоры начали двигаться на шестах синхронно. Они казались столь легкими, словно это ремесло вообще не требовало усилий. Дав смотрел с балкона, нервно теребя ногтем кутикулу на большом пальце. Он переводил взгляд с Энди на завороженную толпу, потом на Ёна и вновь на парня. Клуб битком набит посетителями. На шесте человек, который так нужен ему. Алкоголь течет рекой, словно вскрылась глубокая жила, но он… Энди так и не позволяет ему почувствовать себя состоявшимся. И что такого в этом парне, что Смит первый раз в жизни чувствует нечто похожее на ревность? Какого черта он себе позволяет, что с ним ничего невозможно сделать? Странное такое чувство, и не потому, что мальчишка напропалую трахается со всем, что способно платить, а потому что… потому что Энди лишь терпит его. Терпит. Лишь. Смит сам позволил ему это, сам знал, что это необходимо, а теперь ревнует Энди к Энди и к тому пространству, которое отделяет его от самого парня. Он бы проклял сам себя. А смысл? Ничего уже не изменить. Энди и дальше будет лишь терпеть. Наверное, в глубине души Дав понимал, что сам разбил скорлупу, в которую был загнан парень, и теперь неизбежно наступит время, когда он вырастет из нее, переступит, раздавив под ступней. За триста лет он не видел человека талантливее корейца, а теперь… ученик превзойдет его. И время это уже вот-вот. Смит даже чувствует его дуновение. Энди — ветер, что рождается где-то за горизонтом, переливаясь легким бризом, пока не соберется и не пронесется вихрем. Разве можно будет обуздать его потом? Он точно пройдет между скалами, не разбившись об отроги. Обдерется, обобьется о края, но все равно пройдет.

Танец нереален. Неописуем. Непостигаем. Ким — мастер сценических постановок. Сейчас они с Энди завершат выступление, уступив место стриптизерам, которые заполнят собой пространство и двадцать минут времени. Тяжелые перекаченные мальчики дожмут толпу, перевозбужденную и до их появления. Потом весь стриптиз выплеснется на танцпол, смешается с толпой, доведя эту липкую от пота массу до верхнего края экстаза. Продажи алкоголя взмоют ввысь к великому удовольствию Дава, а Энди будет спариваться с ним, потому что таковы условия договора.

Дженни ощущала себя странно. Странно внутри, странно снаружи. Она почти потерялась в этом состоянии, когда почувствовала, как сзади ее обвили сильные руки.

— Тебе понравилось? — то ли спросил, то ли утвердительно сказал Энди, увлекая в танец.

— Я… я, — все слова сжались, втиснувшись в одно, утонув там безвозвратно.

Она чувствовала, как тепло его тела проникает сквозь одежду, жаркими потоками внедряясь сквозь кожу.

Энди давил. Он этого не знал. Диктовал волю, и Эдда таяла в ней. А это он чувствовал точно. Она не понимала, как он управляет ей, но не могла противостоять. Парень словно вошел в нее, управляя изнутри, и она покорно простерлась на волнах его воли.

— Ты такая сексуальная, — его голос слышался где-то в глубине сознания, ее руки покорно обвивали шею, а голова, отклонившись назад, словно искала опору в его плече. Она верила парню. Верила тому, что он говорил. Он прав. Он знает, что делает.

— Энди, — Джен смогла лишь выдохнуть, но услышал ли он?

Ей казалось, она чувствует спиной каждый мускул, каждую клетку его тела. Сознание. Такое странное. Не ее. Его. Она забыла о своем, отвлеклась на мгновение, пропустив момент, когда оно, похоже, порушились в обморок. А, ладно. Он и с этим разберется.

— Не сопротивляйся, — шептал мальчишка, а Джен не понимала, о чем это он. — Позволь мне просто танцевать с тобой. Поверь мне и отдайся. Разреши управлять тобой.

Танцевать с тобой?! Управлять?! Боги! Ты танцуешь во мне! Ты танцуешь за меня, потому что я… я уже ничего не могу. Энди покачивал ее в такт музыке, целуя глубоко, одновременно властно и нежно. Она так и не могла расцепить пальцы, даже когда чувствовала, как его руки скользят с бедер по бокам и после скрещиваются в жесткое объятие вокруг талии. Она не сопротивлялась и тогда, когда он приподнял и закружил ее. Ее существо, лишенное воли, перетекало из реальности в реальность, минуя измерения и плоскости, путая времена и комкая действительное и недействительное. Энди развернул ее к себе лицом, не переставая танцевать. Он улыбался. Боги! Как он улыбался! И когда только вы успели научить его? Или он один из вас?

— Идем, я угощу тебя выпивкой.

— Я и так словно пьяная.

Он смотрел ей в глаза. Близко-близко, но она видела… это был словно чужой, взрослый мужчина, взгляд которого говорил: «Ты — лишь маленькая девочка. Кто тебе разрешил быть такой, что я хочу тебя съесть? Не бойся. Я это сделаю небольно».

Глоток виски чуть собрал развалившееся сознание, заставляя бесполезно вращающиеся внутриклеточные ядра обрести некую ось вращения. Было очень жарко. Пушки то и дело выстреливали клубы тумана, топя танцующих в молочных сумерках. Музыка плыла из композиции в композицию, но для Джен они слились в одну нескончаемую ленту. С Энди было легко. Он словно знал заранее каждое ее движение, предугадывая его, и ей начало уже казаться, что у нее неплохо получается. Люди куда-то исчезли, словно растаяли вместе с туманом. За ними исчезли стены клуба, потом ее собственное тело. Исчезла реальность, а за ней и все остальное. Остался только Энди. Теплый, ощутимый. Он кружил ее, то отдаляя, то приближая. Касался бедром. Обжигал. Терся, заставляя ее существо, распавшееся на клетки, стаей следовать за своей ладонью. Наверное, это действительно было опьянение, потому что Дженни вдруг поняла, что ее нет, а вместо нее есть музыка, которая свободно гуляет сквозь нее, словно ее и не было вовсе. «Если он все делает так же, как танцует», — неясный обрывок мысли то ли вопросительно, то ли утвердительно коснулся разжиженного мозга и… «он все делает так же как танцует», — второй обрывок перпендикулярно пересек пространство. «Да, какая разница»! — кнопкой воткнулось на пересечении, заставляя мысли беспорядочно оборачиваться вокруг острия. Миссис Эдда не помнила, как завершилась ночь, и они вернулись в особняк.

Она проснулась от странного ощущения. Искры ее сознания словно собирались в одну точку, приобретая некий вес. Она заново формировалась из каких-то сгустков счастливой энергии. Следуя вне объяснимых законов, они выстраивались определенным порядком, образуя сложную органическую молекулу ее существа. Тело сладко постанывало, еще пребывая в отголосках прошедшей ночи. Ощущения несли с собой память прикосновений. Ей казалось, нет ни единой клетки, которая не помнила бы их. Энди ощущался везде. Снаружи. Внутри. Рядом. Вдалеке. Эдда открыла глаза. Парня не было, хотя его подушка еще лелеяла запах теплого тела. Она пахла его волосами, сексом и сладкой испариной. Ей так нравилась эта пьянящая смесь. Легкие эфирные частицы испарялись, превращаясь в неуловимые феромоны, заставляя ее тело и сознание вибрировать в унисон невидимому камертону.

Рой спустился со ступеней клуба и остановился. Он пытался думать, но… думать не получалось. Он чувствовал себя потерянным. Он еще не осознал до конца, что случилось то, чего он боялся больше всего. Стив отвернулся. Маккене казалось, нет, он даже не сомневался, что Шон будет всегда, и теперь, когда… Рой потерял шкалу, вдоль которой шла его жизнь. Навигатор отказывал. Карты не было. Стороны жизни он определить не мог. Все ценности, за которые он цеплялся, как-то разом обесценились и потеряли смысл, и Маккена понял, что не нужен никому, даже самому себе. Новое ощущение давило, словно с силой протискивалось вглубь. Вот она свобода, которую он так жаждал. Полная. Абсолютная. Всеобъемлющая. Она столь огромна, что он ощущает себя в ней микроскопическим существом, попросту не способным противостоять. Было странно. Всего вокруг стало слишком много. Слишком много для одного.

Рой сел на ступеньки клуба и закурил. Люди весело шныряли мимо, но никому, абсолютно никому не было до него дела. Он словно стал невидимым, потому что они попросту не замечали его.

— Рой, — наконец, не выдержал охранник, вот уже часа два наблюдавший на мониторе видеонаблюдения неподвижную фигуру Маккены. — Шел бы ты домой.

— Стива позови.

— Нет его. Уехал.

— Он в клубе! — зло перебил Рой. — Его машина на стоянке!

— Машина — не Стив. Я же сказал, он уехал…

— Плевать я хотел на то, что ты сказал! Я знаю, что он в клубе!

— Не знаю, что у вас произошло, но сейчас не время разбираться.

— Сейчас именно то время, когда я хочу разбираться!

— Ты же знаешь, если Стив сказал «нет», это «нет» и есть.

— Я не уйду до тех пор, пока он не удосужится вынести сюда свою задницу!

— Дело твое. Сиди, если считаешь себя правым.

На лице Шона не дрогнула ни одна жилка, когда ему в очередной раз доложили, что Маккена не двинулся с места. Пусть так. Это лучше того безволия, в котором пребывал Рой.

— Я не хочу видеть его в клубе. За его пределами он может делать, что угодно. Мне нет до этого дела.

— Тебе проще выйти. Он все равно возьмет измором. На улице не май. Холодно.

— Я сказал «нет» и, считай, поставил на этом точку. Есть четкая принадлежность проблем, и не надо грузить их не по адресу.

Стив прилег в кабинете и задремал. Даже сквозь сон он чувствовал смертельную усталость. Настроение пало ниже допустимого минимума, но Шону почему-то не хотелось его поднимать. Пусть пока там и полежит. Рой сидит на ступенях. В конце концов, это его право. Почему-то навязчиво думалось про Энди, но как-то упаковано и отстранено. Мысли механически вскрывали в голове заархивированные и сжатые файлы. Информационные окна раскрывались, накладывались одно на другое, замещая одни раскладки другими. Ему навязчиво снилось, что он увяз в болоте. Стоит по колено, хочет вытащить ноги, но… что-то не позволяет. Потом снился Энди. Шон отчетливо видел, как он сражается с горгонами, но их много, а у парня нет сил. Он бы помог, но чертово болото… и вот-вот погаснет последняя свеча. Уже почти ничего не разглядеть. Черная мгла наезжает опускающимся потолком. Мальчишку не видно, только из-под этой темной плиты вытекает кровяное пятно. Темное. Густое. И оно… впитывается в землю. Стив изо всех сил тянет ногу, кто-то трясет его за плечо… Явь. Шон открыл глаза. Над ним склонился охранник.

— Стив, очнись! Прости, что беспокою, но необходимо твое вмешательство. Еще немного, и Рой выбьет входную дверь.

— Вы что без меня справиться не можете?

— Можем, но… только наваляв ему по самые помидоры.

— Чего хочет?

— Тебя требует.

— Сколько времени?

— Шесть. Мы только что закрылись. Он, видно, ждал, а теперь буянит.

— Впустите его. Пусть пройдет в кабинет.

— Я буду его сопровождать.

— Пусть идет один. Не трогай его. Он и сам найдет дорогу.

— Стив… он неадекватен. Кто знает, что еще он выкинет.

— Ничего сверх того, что уже не было бы отмечено в списке его достижений.

Шон поднялся и сел за стол. Закурил. Рой ворвался в кабинет. Неожиданности не было. Его перемещения слышались еще издалека. Тяжелая гусеничная бронетехника перла напролом, сминая по дороге стулья и кроша столы.

— Это нормально?! — с порога начал Маккена.

— Думаю, что нет. Тебе не следует производить столько грохота…

— Ты продержал меня на ступенях всю ночь! Я, как сопливый мальчишка…

— Я дал тебе право выбора. То, что ты там сидел — твое желание.

— Меня не пустили в клуб! За десять лет…

— И?!

— Ты не понял, что я сейчас сказал?! Меня не пустили в клуб!

— Понял. Причем с первого раза. Тебя не пустили в клуб. И?!

— И? Ты считаешь это нормальным?!

— А я разве должен что-то считать по этому поводу? Есть очень простая процедура. Называется она «фейсконтроль». Считай, ты его не прошел. Если я удовлетворил твое любопытство, можешь покинуть мой клуб.

Шон специально выделил слова «твое» и «мое», словно провел разделительную полосу.

— Стив, объясни мне, в чем дело? — чуть смягчился Рой, понимая, что находится не в самом выгодном положении.

— Дело в том, что я сыт по самые гланды. Тобой. Я благодарен. Ты напомнил о том, что я сильно отклонился в сторону от своего принципа. Давай так. Ты делаешь все, что хочешь, я плюю на это. Можешь топиться, напиваться, трахаться или еще что-то, мне нет до этого дела. Если ты вдруг случайно перекинешься… Как-то я говорил уже, но повторюсь. Обещаю, что произнесу над твоим гробом трогательную душещипательную речь о том, как обеднел мир с твоим уходом. Я старался помочь, но не смог, а теперь уже и не хочу…

— Это из-за нашего последнего разговора?

— С чего бы? Разве я узнал что-то новое, кроме того, что ты — прекрасен, прав, и пошли все к черту? Все так и есть. Ты прав и прекрасен, а я иду к черту. Кстати, составлю компанию Энди. Он, кажется, тоже где-то там неподалеку. Надеюсь, мы с ним где-нибудь и встретимся. У этого самого черта. С тобой нам уже не по пути. Спасибо за чудесные годы, но ты сам дал мне характеристику. По твоим подсчетам я — грязь из-под ногтей, так что не смею тебя больше задерживать.

— Стив, — тон Маккены приобрел скользящие оттенки оправдания. — Я не тебя имел ввиду. Ты не должен…

— Нет, ты имел меня десять лет. Ввиду и без вида. Так и есть. Я уже ничего тебе не должен. Ты прав. Проститутки бывшими не бывают, они так и остаются сволочами, и если я кому-то что-то и должен, то это точно не ты. Дверь на прежнем месте. Не хлопай, когда выйдешь. Я только что ее заменил. И найди себе новую домработницу. Не думаю, что Ольге стоит и дальше тебя терпеть. Я сам позабочусь о ней. Живи, как хочешь и как знаешь.

Маккена шел к Стиву, вооруженный до зубов. В бронежилете, камуфляжном костюме и с кучей аргументов с взведенными курками, но Шон вышел к нему абсолютно голым. На нем не было даже фигового листка, и Рой растерялся. Он понял, что весь его арсенал бесполезен против безоружной правды. Стив смотрел в глаза открыто, и Маккена видел в них твердость принятого решения. Рой так и остался стоять с открытым ртом. Все доводы и обвинения, что должны бить брандспойтом, стекли с губ жалкими каплями оплавившегося пенопласта оправданий. Свобода — ревнивая спутница. Чуть изменил ей, и она требует непомерной платы, чтобы простить измену. Рой даже не понял, что сел играть в покер с серьезными соперниками, не готовый к проигрышу. Он с трудом выиграл, проиграв без труда все.

Дома оглушающая тишина. Слишком давящая, как будто слышится под водой. Мираж жизни. Рою удалось приблизиться и даже войти, но это не то, к чему он шел. В студии царит чужой запах. Шест с застегнутым наручником. Графический памятник его жизни. Только сейчас Рой понял, что никогда не был свободен. Иллюзия. Галлюцинация. Голограмма. Визуализированное желание. Он — лишь русло, в котором когда-то текли горделивые потоки. Маккена смотрел на шест и наручник, и с глаз его одна за другой спадали пелены. Стив и Энди. Они и сейчас вместе, хотя и далеко друг от друга. Не они, он потерял их.

Капли Дождя не выразил ни одной эмоции при появлении Энди. Он продолжал парализовано смотреть на горизонт, словно там разворачивалось захватывающее представление. Старик затянулся самокруткой и молча передал парню.

— Как дела? — наконец, не выдержал Энди.

— Думаю, неплохо, раз ты появляешься чуть ли не раз в неделю. Было бы не так, мы бы виделись чаще.

— Прости, Джек, я…

— Знаю. Занят.

Он повернул голову и посмотрел Энди в глаза влажным стариковским взглядом. Там не было ни гнева, ни укора. Там лишь отражались долгие годы.

— Ты говорил с духами? — спросил мальчишка.

— Почувствовал? Хорошо. Тебя смотрел.

— Я понял. Знаю, дело — дрянь.

— Идем, — шаман поднялся и вошел в ритуальный хоган.

Энди последовал за ним. В помещении так знакомо пахло травами и осевшим дымом. Запах его рождения.

— Раздевайся. Ложись, — сухо приказал Капли Дождя, копаясь в мешочках с зельями.

Парень повиновался. Шкура, устилавшая скамью, кольнула спину жесткими волосками. Захотелось закрыть глаза и провалиться, как можно глубже и дальше.

— Что со мной?

— Ты ищешь истину, но истина состоит в том, что ты не хочешь ее найти. Ты слеп, и даже в самый ясный день не увидишь солнца, не сняв с глаз повязки. Тебя ведет душа, но и она слепа, ибо ты не оставил для нее иных путей, кроме одного. Ты замкнул свой путь и идешь по кругу. Ты беззащитен, потому что не можешь уйти от себя.

— Я бы рад сойти с него, но их много, этих кругов. Это как лабиринт. Из него один выход, и он в конце последнего круга. Я отправлю деньги и выйду из него, а что будет дальше… да какая разница?

Шаман протянул парню отвар. Сознание Энди поплыло, трансформировалось, опять превращаясь в разноцветные расплывчатые фигуры. Последнее, что он слышал — шуршание песка в магической погремушке. Этот песок словно лился сквозь него. Тело чувствовалось бескостным и чужим, полностью лишенным фактуры и смысла. Энди понял, что разговаривает сам с собой, словно он — это вовсе не он, а лишь мысли, которые в чем-то убеждают самих себя.

… и если я мог научиться чему-то и достичь в этом совершенства, то именно это я и сделал. Я научился. Хотеть. Просто так. На ровном месте. И входящие ингредиенты ниоткуда и исходящие в никуда, а то, что между ними жмет и давит. Оно висит отдельной категорией, которой плевать на все физико-химические колебания плоти. «Хочу» тоже бывает разных категорий. «Хочу и могу» — не то. Это почти то же самое, что «хочу есть». «Хочу и получаю» — тоже не совсем то. Раз получаю, то можно, вроде бы, и перестать хотеть. А вот «хочу — делаю — продолжаю хотеть» — это как раз единственно то, чего и следовало добиваться…

Энди как раз так и хотел быть с Роем. Тут и физика взлетала, и химия зашкаливала, и тестостерон к ним в кучу валился грудами, и все это вместе вопило, кусалось и заставляло шипеть: «Еще»! Даже теперь, когда тело разношено, а все ощущения испытаны, этот стопроцентный набор биологического материала в черепной коробке выдает заключение: «Все фигня, а он, в смысле Рой -

нет». Пусть выполняются без сбоев законы природы, по расписанию происходят мировые катаклизмы и революции, а черные дыры пожирают галактики. Все это не имеет значения, потому что отдельно от всего — он нет. Он. Нет. Всего лишь два слова, и плевать, что там входило в этот набор, и что из него выходило, потому что Энди сейчас посередине. В полном дерьме. Рой. Он - нет! И никогда не был. И никогда не будет. И это уже не зависит от того, будет ли сам Энди или нет. Но отвратительней всего то, что дерьмо — не просто дерьмо, а дерьмо полное. Парень терпит унижение, изо дня в день перекрывая все мыслимые и немыслимые кроличьи рекорды, чтобы заработать деньги. Он заработает, в конце концов, но… дерьмо потому и дерьмо, что он в нем так и останется. И останется потому что… Рой не скрывал никогда, как относится к проституткам, а относится он к ним не больше, не меньше, как… ну, в общем, как к проституткам. Что еще дополнить к характеристике того, кто впустил в себя половину человечества, а другую половину натянул на себя сам? Исчерпывающее объяснение. Убийственное. Делящее мир на то, что могло быть, и что никогда не сможет быть. Тайна между Роем и Энди состояла в том, что у них была тайна. Негласная, но они оба о ней знали. Маккена у Энди такой первый, которому он не побоялся… почти не побоялся отдать себя целиком. И Энди у Роя такой первый, которому… это как последний на земле чистый холст для художника, и нельзя ошибиться, нанося первые прозрачные акварельные мазки. И какая разница, кто после разрисует картину тяжелыми масляными штрихами? Тайна. Тайна первого движения, первого сока, первого открытия, первого чистого прикосновения… Их таких двое, и что стоит весь остальной мир, когда… когда Рой думает за двоих, потому что должен это делать, а Энди не думает вообще, потому что не может этого делать. Они, как две собачки, которые вошли в замок на морозе, и уже не могут расцепиться. А это уже и есть то самое дерьмо, о котором со стороны думает парень. Полное. Стопроцентное дерьмо. И в чистом виде.

Сознание плывет, расслаивается, оседает крупными хлопьями. Все — фигня, а Рой – нет. Нет. Нет. Нет. Вот он закон. Теорема. Аксиома. Правило вместе с включениями, исключениями и исключениями из исключений. Вывод однозначен. Должен ненавидеть. Должен! НО… Не может не любить. Любит! Доказательства строятся от Роя к Энди. И в обратную сторону строятся так же. Зеркальный закон, подтверждающий бесконечность круга. Если потеряно начало, откуда взяться концу? Можно принимать за точку отсчета все, что угодно, бесконечно накладывая круги друг на друга, но неизменное останется неизменным. Из круга не выйти. Он — самая совершенная фигура мироздания. Совершенная и редкая. Тайный смысл, заключенный в чаше Грааля. Лишь движение по кругу не приведет к смерти. Любовь бесконечна, если неизменна в любой точке. Равное притяжение периметра не позволяет ей отклониться, вылетев за пределы. Энди замкнул свой круг. Вот и вращается в нем, не в состоянии выйти в соседнюю плоскость…

Вакуум слоится, образуя формы. Отделяются звуки. Запахи. Ощущения. Прошлое вычленяется из будущего, выстраивая настоящее. Душа входит в тело чуть выше переносицы, и парень начинает осознавать себя. Пока еще вяло. Вступает в силу закон притяжения. Вертикаль отделяется от горизонтали. Последним устанавливается ноль, и Энди открывает глаза.

Старик расстроен.

— Не выживу? — спрашивает парень, досадно и чуть заметно усмехаясь. — Сколько?

Он бы улыбнулся, но пока не может. Еще не владеет собой.

— Все хуже, чем я думал. Почему не говоришь, что у тебя такие серьезные проблемы с глазами? Вернее с одним глазом…

— У меня нет проблем! С глазами! Вернее, с одним! Мне сейчас некогда их иметь. Будут, когда освобожусь. Голова болит.

Энди резко сел, растирая лоб.

— Клеил душу, — словно пропустив слова мальчишки, ответил Джек. — Ты когда-нибудь видел, как шкурят стволы?

— Ну.

— Твоя душа — как нити в толстой кожуре. Твоя боль — толстая твердая кожура.

— Что снял?

— Нет.

Капли Дождя положил пальцы на четвертый позвонок Энди и надавил.

— Должно быть больно.

— Раз должно, то и есть. Очень.

— Я так и думал.

— Что это?

— Не знаю, как объяснить, но попробую. Видишь ли, есть круги жизни. У каждого человека свой. Когда они соединяются, как звенья цепи — это нормально. Кольца оборачиваются, соприкасаясь разными точками. Они свободны, имея постоянную связь. Пока человек живет, кольца изменяются, искривляются и сплющиваются. Чем у него более нестабильная жизнь, тем быстрее это происходит. Но бывает так, что кольца соединяются неверно, застревая одно в другом, и имеют давящие точки соприкосновения. Круги сцеплены и не могут оборачиваться…

— А причем здесь я?

— При том, что кольцо твоей жизни и кольцо жизни твоего мужчины именно так и застряли одно в другом. В тот момент, когда его кольцо почти сплющилось, ты вклинился в его жизнь, грубо нарушив закон, и теперь происходит то, что происходит.

— Ничего не понимаю. Да, и хрен бы с ним! Расцепи нас.

— Не могу. Вы погибните вместе. У него осталась нить шамана. Я вижу, она соединена узлом. Пока в ней есть сила, она будет держать. У тебя нет противовеса, и боль копится. Она входит через эту точку и заполняет тебя. Эта боль потихоньку крадет и пожирает душу. Скоро мне будет нечего собирать…

— Джек, скажи, как нам рассоединиться?

— Перестать любить друг друга. У вас слишком сильная связь.

— Смысл? Рой меня никогда не любил. Он меня просто использовал. Спал со мной и все. Он вообще никого не может любить кроме себя, а я… Я не могу. Пусть я сдохну, но это выше меня. Я не могу управлять этим. Я все еще люблю его, — признался Энди и виновато потупил взгляд. Это так и есть. Старик видел, он действительно его любит.

— Это не так. Будь, по-твоему, я не видел бы этого узла у тебя на спине. У тебя его боль, так же, как у него твоя. Боль попадает в тебя и остается. Ей нет выхода…

— И что теперь делать? Ждать, пока она накроет меня с головой, и я захлебнусь в ней? Не отвечай. Сам знаю. Бесполезно. Мне не так много мучиться.

— Кольцо шамана.

— Боги! Я уже запутался в этих кольцах!

— Не вникай. Это сложно. Представь любую фигуру, которая являлась бы для тебя изображением твоего Роя, заключи в круг и иди к мастеру-оджибве. Проси, чтобы он нанес ее тебе на спину. Именно на это место. Позволь таким способом своей боли найти выход, иначе она разорвет тебя. Это должно уменьшить страдания. Во всяком случае, я надеюсь. А теперь зайди к Тиу, и помалкивай о том, что мы тут обсуждали.

— Ты мог бы и не предупреждать.

— Тебе следует появляться почаще. Тиа чиста, как слеза, а ты заставляешь ее переживать. Нельзя ей. Сам знаешь.

— Я понял. Прости, Джек. Я — скотина.

Ольга вошла в гостиную и растерялась, заметив сидящего за столом Маккену. Он был серьезен и трезв. Что удивило женщину больше, сказать трудно.

— Не ожидала вас увидеть здесь в такую рань. Доброе утро, Рой.

— Оно далеко не доброе, но вы правы, утро. Хотите кофе? Я только что сварил.

Взгляд женщины испуганно метнулся в сторону плиты.

— Что-то не так? — не понял Маккена.

— Простите. Я не сразу поняла. Вы сварили кофе?

— Ну, сварил. В этом есть что-то ненормальное?

— Скорее странное. Не думала, что вы умеете его варить. Во всяком случае, ни разу не видела.

— Так вы все же будете кофе или нет?

— С удовольствием, Рой.

Пауза напоминала висящий под потолком пузырь, в котором копится стекающая вода. Он тяжелел, расширялся и уже начинал давить.

— Что-то случилось? — наконец не выдержала Ольга.

— Случилось, — признался Маккена. - То, что и должно было случиться уже давно. Он отвернулся от меня.

Это звучало, как смертный приговор. Да и Рой немногим отличался от человека, которому его только что зачитали. Такая зависшая пауза, когда слова уже слетели с губ обвинителя, но еще не прошли сквозь мозг осужденного. Ольга несколько раз хотела что-то сказать, но так и не смогла выдавить ни одного звука.

— Рой, — наконец, решилась она. — Нельзя исправить только смерть. Все остальное дает надежду…

— Не знаю, как все это могло случиться.

— Понимаете, вас когда-то обидел и обманул любимый человек, и вы заведомо решили, что это должно повторяться, то есть сами заложили ложь во все свои будущие отношения. Это не так. Эти двое искренне любили вас, но вы не верили им, отсюда и такой страшный исход. Я знаю вас больше года, но вы прошлый и настоящий — два совершенно разных человека.

— Но почему?

— Когда я только появилась в вашем доме и увидела вас, вы были одним из самых счастливых людей. У вас было все и даже больше, но вы не хотели признать это. Вы цеплялись за эту свою свободу в желании скрыть, что именно потому вы и счастливы, что несвободны. Вы готовы были разорвать любого, кто допускал мысль, что это именно так. Вам нравилось быть несвободным, и больше всего на свете вы боялись, что это может измениться или открыться. Когда вы узнали о связи Энди и Стива, вы решили, что все уже началось. Этот мальчик… как он говорил о вас! Он видел в вас бога и был счастлив этим. Он готов был отдать вам жизнь, все свои жизни, лишь бы вы позволили быть рядом. Он боялся вас потерять. Он готов был умереть, лишь бы доказать, что достоин вас. А Стив? Потрясающей души человек. Он нашел в себе силы остаться с вами, даже после того, что вы совершили. Он искренне полагал, что нужен вам. Если бы вы знали, как он просил меня не уходить, как переживал за вас. Он срывался в любое время, лишь бы с вами ничего не произошло, но, простите, Рой, вы лишь пользовались этим. Вы не видели его отчаяния, когда он понял, что не может что-либо изменить. Последний раз… если бы вы только могли знать, как он из последних сил вытаскивал вас. Промывал желудок, приводил в чувства, слушал ваш пульс. Вас рвало, а он убирал. Молча, не сказав ни слова. Я давно поняла, ради вас он играл вместе с вами в вашу свободу. Скажите мне, неужели вы ничего не видели? Или, хотя бы, не догадывались?

— Ничего не видел, — признался Маккена, пряча глаза. — Знаете, в чем парадокс? Вы правы. Я тоже ведь любил и люблю этих двоих больше всего на свете, но так и не решился сказать им об этом.

— Вы еще сможете это сделать, — грустно улыбнулась Ольга.

— Только будет ли им нужно это? Если долбить по вазе молотком, что толку после объяснять, что это было случайно?

— Простите, Рой. Я — человек не вашего круга, и не мне что-либо советовать вам, но…

— Вы — один из самых лучших людей этого круга. И чей, как не ваш совет я еще могу спросить?

— Вы потерялись за имиджем плохого мальчика, перепутав игру и реальность, и первое, что нужно сделать, чтобы после пытаться все исправить, отыскать себя. Посмотрите на себя другими глазами. Беспристрастно и со стороны. Вам нужно лечиться, чтобы бросить пить. Пройдите курс в центре реабилитации, и вы сможете начать сначала. Перестаньте мучить тех, кто все еще любит вас.

Маккена поднял на нее глаза. Вот он второй приговор. В том же зале суда. И куда более страшный, чем первый. Учитывающий отягчающие обстоятельства. Сказать было нечего, и Рой почувствовал страшный стыд. Наверное, еще никогда в жизни он не чувствовал его так болезненно и остро. Он сам сломал свою жизнь, но это ерунда. Он сломал две самые дорогие ему жизни. Вот она, плата за любовь и преданность. Ольга видела, как он рвет себя изнутри, выхватывая огромные трепещущие куски, и все в нем кричит и кровоточит.

— Вылечитесь, начните работать, и вы поймете, насколько вам станет проще. У вас редкий талант. Только вы можете снимать шар с разных сторон, и никогда они не будут похожи одна на другую.

— Вы думаете, они смогут меня простить?

— Надеюсь.

Рой встал, прошелся по гостиной, обдумывая что-то. Ольга не мешала, молча наблюдая. По его лицу скользил внутренний диалог, словно там происходил верховный совет, решающий глобальную проблему.

— Могу я попросить вас об одной услуге? — наконец, спросил Маккена.

— Конечно, — очень мягко и доверительно ответила Ольга.

— Я не хотел бы, чтобы Стив узнал об этом.

— Я не скажу ему ни слова, но знайте, на меня вы всегда сможете рассчитывать.

— Спасибо.

Энди вновь поехал в прерию. Ему надо было как-то осознать то, что сказал Капли Дождя. Лицо старика, мудрое, спокойное и светлое стояло у него перед глазами. Степь такая же мудрая, спокойная и светлая. Она поможет ему разложить мысли, бесформенной грудой набитые в голову. Уже холодно, и прерия ежится под жесткими ветрами. Парень остановил мальчика и присел на корягу. Нужно просто смотреть на горизонт, чтобы понять, из чего слеплена жизнь. И Энди смотрел. Ветер обнимал прохладой, словно полоскал в невидимой реке его мысли, а после отжимал лишнее и раскладывал по корзинам. Кольца, цепи… Джек прав. Он действительно застрял поперек жизни Роя, и эта жизнь почти раздавила его. Парень явственно чувствовал четвертый позвонок, словно Капли Дождя все еще держал там пальцы. Степь позволяет чувствовать, и Энди чувствовал. Чувствовал себя, чувствовал Стива, чувствовал Роя. Он существует в этой жизни, но все еще живет в той, туманной, далекой и желанной. Нет, не потому что он — торговец телом, а потому что та жизнь прервалась так внезапно. Он не успел подготовиться. Не успел оторваться. Не успел попрощаться.

— Привет, Алекс, — весело произнес Энди и тут же осекся.

Друг взглянул на него через плечо, но так и не встал поприветствовать.

— Что-то случилось? — заволновался Энди.

Молодой человек не ответил.

— Что-то со здоровьем?

— Зачем ты приехал?

— Я? Как… в смысле…

— Денег хочешь? Сколько я тебе должен?

— Каких денег? Ты о чем?

— Я вчера был в клубе. Соскучился и поехал. И как ты думаешь, что там произошло?

Энди сник, свернулся и ушел в себя. Этого не может быть. Этого не должно было быть. Он входил в себя все глубже, затягивая следом внешние оболочки. Он словно тяжелел и уплотнялся.

— Мне предложили записаться к тебе в очередь. Я даже цену узнал. Недешево, — сказал Алекс, развернулся и посмотрел на парня.

Алекс казался огромным. Чудовищно огромным. Неестественно.

— Я думал, что могу доверять тебе, но все, что ты говорил, оказалось ложью. Скажи мне, Энди, ты всем своим клиентам говоришь такие слова?

— Алекс…

— Я думал, что нашел человека, который…, но ты всего лишь…

— Произнеси это слово вслух. Я хочу послушать, как оно звучит, это слово.

— Проститутка!

Это был удар хлыстом по обширной оголенной ране.

— Да, я проститутка, Алекс, но это не меняет того, что между нами было…

— Не меняет, говоришь?! Это, по-твоему?! А по-моему, меняет все! Разве можно верить тому, кто целует тебя, а после, позабыв, тащит в рот…

— Не всегда жизнь кладет человеку на тарелку кусок пирога или подбрасывает доллар в карман! Бывает, что у тебя нет…

— Многие живут бедно, но не лезут в эту грязь! Знаешь что?! Мне противно от того, что я вообще касался тебя, не говоря уже ни о чем большем! И вообще, неизвестно, чем ты можешь быть болен, и что мог подцепить!

Энди не отвечал. Он просто молча смотрел Алексу в глаза, но смотрел очень тяжело. Он справится. Вытерпит. Не привыкать. Он переживет и это.

— Я принесу тебе справку. Получил на днях. Я чист, не беспокойся.

— Чист! — расхохотался Алекс. — Чист! Еще скажи, стерилен! Со сколькими ты успел перепихнуться, после того, как сдал анализ?! И это ты называешь чистотой?!

— Я сделаю для тебя еще один, — спокойно произнес Энди и поднял голову так, словно ставил точку на этом этапе жизни. — Прости.

Он развернулся и пошел прочь взрослой уверенной походкой. Алекс смотрел вслед и чувствовал, как вместе с ним уходит и часть его жизни. Сейчас закроется дверь, перерезав пуповину, и связь оборвется.

Энди шел по чужому коридору чужой больницы. Все какое-то другое, словно он здесь в первый раз. Внутри плещется обида. Нет, не на друга. На себя Потому что знал ведь, что не надо было. Знал! Запятнанная жизнь, как стекло в масляных отпечатках. Мальчишке захотелось уехать. Бежать на край света, где никто, ни одна человеческая душа не будет знать о нем ничего. Он станет просто Энди. Без прошлого, без воспоминаний, без жизни.

Однообразно миновали десять дней. Вяло прошло Рождество. Парню было ни до чего. Он копался в себе. Генеральная уборка вновь все переставила. Переложила мысли. Упаковала чувства. Пусть полежат до лучших времен. Дженни старалась изо всех сил, устраивая праздник. Энди смотрел на Тиу и думал. Хоть один действительно счастливый человек. Она радовалась, как ребенок, щебетала с Дель, разглядывая подарки. Девочки словно попали в сказку, в которой маленькие снежные феи исполняют желания. Парень украдкой поглядывал на Джека, не спускающего глаз с Джил. Санта Клаус принес ей великолепное украшение из бирюзы, и пожилая женщина весь вечер стойко отражала атаки подступающих слез. Как много значит бирюза для женщины-навахо! Она уже не надеялась, что когда-нибудь у нее появится хотя бы крошечное национальное украшение. А тут! Елка изнывала под тяжестью шоколадных украшений, фигурок из леденцов и ангелов на петельках. Дженнифер даже пригласила аниматоров, развлекать гостей. Каждый тянул жребий и шел к елке за своей фигуркой. Энди едва сдержался, вытянув ангела с белоснежными пуховыми крыльями. Ему стоило немалых усилий сдержать поднявшуюся в груди волну. Она прошла вдоль позвоночника и выплеснулась через портал четвертого позвонка. Татуированный овал с авторским клеймом Роя едва успел пропустить ее, когда подошла вторая, а потом и третья. Ангел с пуховыми крыльями. Он еще не пал, храня в облике умиротворенную чистоту. Энди чувствовал, как ломит спину, словно отзываются старой болью несуществующие крылья. Мальчишка почти помнил, как они раскрывались, взмывая великолепным изгибом. Он смотрел на фигурку и думал о том, как же много весит грех. Он тяжелее, чем кажется, и уже никогда… никогда он не сможет… не ощутит дрожь расправляющихся белоснежных перьев.

— Энди, — тихо позвал охранник. — Энди.

— А? Да? Что? — ответил парень, еще не стряхнув с себя паутину сна.

— К тебе посетитель. Говорит, что это очень важно и срочно.

— Кто?

— Не знаю. Какой-то молодой человек. Пустить?

— Давай.

Парень поднялся и натянул футболку. Тень боли пробежала по лицу и сорвалась, исчезая. С глади зеркала на него взглянул уставший человек с припухшими кругами под глазами.

— Хреново выглядишь, — сам себе признался Энди. — Я бы пожалел платить тебе даже доллар.

— На себя смотришь, — словно ответило отражение. — Сам не лучше.

Мальчишка обернулся и растерялся от неожиданности. Алекс. Мнется в дверях, словно нашкодивший котенок.

— Привет, — без эмоций поприветствовал Энди. – Ты, наверное, за справкой? Прости, совсем позабыл. Она готова.

— Я не могу без тебя, — признался Алекс. — Думал, смогу. Не получилось.

— Я — лишь проститутка, — произнес Энди, особо выделяя определение. — Я торгую любовью. По нескольку раз в день. Тебе не нужно это. Поверь, я знаю, что говорю.

— Мне все равно. Я понял, что люблю тебя.

— Не стоит этого делать.

— Чего не стоит делать?

— Любить. Любви нет. Я проверял. Это всего лишь иллюзия. Обман плоти, не более.

— Мне без разницы, что ты говоришь, потому что я знаю, что сам говорю. Я люблю тебя, Энди. Давай уедем? Далеко. Никто не будет ничего знать…

— Знать будешь ты, и знать буду я. Это всегда будет стоять между нами.

— Я привыкну. Я смогу. Дай мне время.

— Может быть, но я — вряд ли, и время здесь не поможет.

Энди протянул листок с результатами анализов. Только сейчас Алекс заметил содранную кожу у парня на запястьях и синяки на предплечьях.

— Что это? — заволновался он.

— Ничего. Так. Ерунда.

— Тебя кто-то бил?! Если так…

— Не так. Меня все только любят, просто каждый по-разному проявляет свои чувства.

— Энди, — Алекс притянул к себе парня, крепко обнимая, но Энди взвыл от боли. – Что?

— Ничего. Все нормально.

Он попытался отстраниться, но Алекс настаивал, схватив за плечо. Из глаз Энди почти посыпались слезы, и он не смог сдержать еще один вздох со стоном.

— Повернись спиной, — настаивал Алекс.

— Нет!

— Повернись! Хочу увидеть эту твою любовь за деньги.

Он развернул Энди и задрал футболку. Спину мальчишки вдоль и поперек пересекали борозды содранной кожи. Вопросов не оставалось. Любовь за деньги вколачивалась хлыстом.

— Уходи, Алекс, — дернулся парень, высвобождаясь из его хватки.

— Энди!

— Уходи. Мне еще работать всю ночь, чтобы выплатить огромный долг. Возьми справку. Я чист. Так что можешь быть спокоен.

— Я не уйду!

— Не заставляй меня делать так, чтобы тебя выводили. Мне больше нечего добавить, кроме того, что я желаю тебе найти человека, у которого не окажется таких проблем, как у меня. Прости. Я думал, что для меня еще осталось что-то в этой жизни, но теперь даже рад узнать, что нет. Так проще. Не надо надеяться и ждать.

Энди опустился на кровать, сжав голову ладонями. Внутри беспорядочно шарахались мысли. Они бились о кости, устраивая страшную круговерть. Через центр головы, упираясь основанием в четвертый позвонок, пилоном проходило осознание. Это все. Все! Вот он и прожил свою очередную жизнь. Все уже было, и осталось только дотянуть до самого логического конца. Просто доползти и сгинуть. Желательно на обочине, и что б никто потом не опознал его личность. Жизнь вновь захлопнула перед ним дверь. Что толку стучать, когда по ту сторону — никого? Что толку стенать, раз с той стороны никто не услышит?

1 — Многокомпонентный алкогольный коктейль, включающий пять видов разного крепкого алкоголя.

* Вот и все.

Часть 26. TWO YEARS

26.TWO YEARS…*

Рой вернулся в студию. Он уже понемногу начал забывать, как это возвращаться домой. Тихо. Гостиная напоминает запасник какого-то музея, куда давно не заглядывали служители. Сонно располагаются предметы. Висит слежавшийся нетронутый воздух, и только луч солнца греется на теплой поверхности стола. В доме ни души. Ни животных, ни цветов. Даже мухи не выжили от одиночества и голода. Как-то обостренно слышатся звуки, словно не подходят по формату и наложены из другой реальности. Обостренно шуршат пакеты, скрипит кожа на куртке, и хрустят песчинки на подошве. Душа дома, наверное, где-то спит, не расслышав возвращения хозяина, и Рой ступает осторожно, чтобы не потревожить ее. Почти два с половиной месяца он не был дома, и его флюиды в обнимку с феромонами растаяли, словно их и не было вовсе. Чисто. Даже слишком, чтобы Маккена понял, что так может быть. Холодильник хранит девственную чистоту, и Рою ничего не остается, как отправиться в студию. Он не был здесь тысячу лет. Нет, мало. Три тысячи лет. Точно, три тысячи лет и еще пару дней. Он словно вернулся из какого-то другого мира. Да, и вернулся в другой мир. Нужно время, чтобы они совместились, эти миры, вошли один в другой, проросли венами жизни и опять наполнились смыслом. Рой неспешно прошелся по комнате. Ему нужно вновь привыкнуть, вбить где-то кол и идти от него, как от точки отсчета. Это как после катастрофы, когда понимаешь, что выжил. Один. Случайно. Это почти то же самое, что катиться с оглушающим грохотом по склону, врезаться в дно и чудом уцелеть. Вот он теперь и стоит на этом самом дне, задрав голову, и боится думать, с какой высоты упал. Сейчас придет осознание того, что падал-то он вовсе не один. Вместе с ним рухнула и его жизнь, и его привязанности, и все, что он так любил. Что теперь делать с этим мелким перемешанным боем, Маккена не знал. Он — путник, заблудившийся где-то и шарящий по карманам в желании понять, что в них есть, и на что он может рассчитывать. Студия хранит молчание. Не подсказывает, но и не отвергает. Прими решение сам, и она подчинится, займет твою форму и подстроится.

Треножники с камерами выглядят мертвыми экспонатами в музейном зале древней жизни Роя Гейла Маккены. Шест как распорка доисторического жилища и… Роя передернуло. Наручники. Так и остались лежать, пристегнутые одним кольцом к пилону. Второе кольцо виновато открыто. Не смогло. Не удержало. И он сорвался. Стив. Сегодня воспоминание прошло больнее, чем обычно, хотя Маккена думал о нем каждый день. Как он нужен ему! Рой даже не мог предположить. Ни разу. Ни разу за все… уже больше, чем десять лет. Он не чувствовал, как глубоко в нем обитает Шон. Ходит свободно внутри, но Рой не может дотронуться, словно между ними стекло. Стив ходит там, улыбается, шутит, а Маккена зовет его, но тот не слышит. И Энди не слышит, потому что тоже ходит за стеклом. И муза не слышит. Рой помнит… он видел, как она ушла. Зато свобода рядом. Везде. В каждом углу. Хочешь, пей ее рюмками. Хочешь, черпай ведрами. Хочешь, бери веревку, мыло и иди, топись в ней. Она проглотит без отрыжки и даже не заметит.

Рой взял фотоаппарат. Погладил ладонью. Поднялся на подиум и заглянул в глазок. Квадрат с крестиком посередине. Когти его ловушки. Они словно выстреливают, чтобы схватить цель, пригвоздив ее к вечности. Впиваются, парализуют ядом и сковывают, чтобы никогда больше жертва не смогла шевельнуться. Это — верный сокол Маккены, дрессированный на захват. Он готов рвануться по первому щелчку объектива, чтобы в следующее мгновение снова повторить бросок. Наручник на шесте. Щелчок. Кадр. Не то. Не достает света. Еще щелчок. Кадр. Не то. Не хватает одиночества. Еще попытка. Опять не то. Потерян смысл. Снимок за снимком, и на всех просто шест и просто наручник. А еще шок. От того, что в картинке нет объема. Рой рвется. Зря. На всех кадрах просто шест и просто наручник. И это не катастрофа. Это посткатастрофа катастрофы. Уже и пот бежит по спине, и шум в ушах, а на снимках бессмысленная металлическая труба, и на ней не понятно какого рожна неуместно прицеплен наручник. Труба и наручник. Ну, сцеплены. Ну, металлические оба. И что? Мало ли, что с чем сцеплено? Повод все подряд снимать? С таким же успехом велосипед привязан к забору, поводок пристегнут к собаке, а затычка для раковины приделана к цепочке. Просто снимай, просто и получится. Взгляд художника тем и отличается, что «просто» не его категория. Он будет кромсать себя, рвать жертву, членить, копаться в кишках, пока не найдет и не выволочет на свет ту мельчайшую крупицу, ради которой и пошел на вскрытие.

Нет, только не это. Рой расстроен. Уничтожен. Он же так скучал, так мечтал, как снова начнет снимать. Это вернет жизнь. А к ней приложит смысл. И вместе они станут тем кислородным коктейлем, который позволит ему дышать.

— Где ты? — Маккена не знал, произнес ли он это вслух или только подумал.

Он не ждал ответа. Скорее знал, но ему ответила тишина.

— Пытаюсь понять, ты ли это.

Рой оглянулся. Вернее, ему так показалось. И слышал ли он голос или это наваждение?

— Не может быть.

— Раз не может, зачем спрашивал? Ты же звал меня, я ведь не ослышалась?

— Я скучал.

— Знаю.

— Хотел вот поснимать, не вышло.

— Вижу.

— Не хочешь взглянуть на снимки?

— Зачем, раз не вышло?

— Я думал, ты не вернешься. Боялся.

— Я думала об этом, но… я хочу тебе помочь. Теперь я точно знаю, что нужна тебе.

— От меня отвернулись все. И ты тоже.

— И я тоже. Ты же сам так хотел…

— Почему тогда?

— Ты знаешь теперь, что виноват. Значит, есть шанс что-то исправить. Считай, я — первое, что ты вернул.

— Спасибо.

Рой понял, что действительно скучал. Муза. Как давно он не видел, как непослушно скатываются с плеч крутые локоны ее рыжих волос. Он забыл, как плывут и растворяются неровные колечки дыма, когда она курит. А звон малюсеньких бубенчиков на браслетах вокруг щиколоток? И шуршание платьев? Маккена потянул носом воздух. Чуть уловимый запах ароматного вишневого табака и лаванды коснулся тончайших струн его внутренней арфы, и она завибрировала, пробуя первые ноты едва различимой музыки воспоминаний.

— Снимки отвратительные, — словно зевая, произнесла муза. — Ты прав. На редкость отвратительные.

— Не понимаю, почему… Я — как ребенок, который только пробует карандаш.

— Твой карандаш сломан. Смотри душой, чтобы услышать внутреннюю суть. Ты должен чувствовать, как она звучит. Скажи мне, что ты видишь?

Рой задумался. Он смотрел на наручник и понимал, что эта самая суть где-то рядом. Она здесь. Просто прячется за пленкой воздуха. Он почти слышит движение ее крыльев, но она неуловима.

— Свобода и несвобода, как начало и конец…

— Да, но это не совсем то, что ты ищешь. Еще.

— Тленность.

— Не то. Еще. Какое отношение к этому имеешь ты?

И Рой понял.

— Одиночество. Крик одиночества. Вопль.

— Вот. Теперь возьми камеру и сними его. Сними так, чтобы оно выло, вопило, скулило. Взорви им картинку.

Муза говорила, и голос ее пропитывался нотами страсти. Она заражала ею Роя, и он заводился. Подобно створкам объектива одна за другой щелкали и открывались створки его души. Адреналин пропитывал кровь, и она густела, заставляя сердце очнуться. Муза ступала босыми ногами, и Маккена вновь слышал легкое позвякивание бубенчиков. Он снимал. И шест, и наручник истекали одиночеством. Бесконечным. Бездонным. Безвременным.

Рой вышел из машины и направился к дверям клуба.

— Привет, Билл.

— Боже мой! Какие люди! И без охраны! Тебя долго не было…

— Путешествовал. Вокруг света.

— И как там свет вокруг?

— Однообразен. Могу войти или вызовешь Стива сюда?

Рой мялся в дверях. Дать бы ему в руки шапку, и он вполне сошел бы за просителя к царю. Стив работал за столом, не сразу обратив внимание на посетителя.

— Да, — машинально бросил он, не поднимая головы от бумаг.

— Здравствуй, Шон.

А вот это уже было неожиданно. Неожиданно так, что Стив даже вздрогнул. На пороге стоял Рой… и не Рой. Нет, конечно же, Рой, но только тогдашний, каким был еще пару лет тому назад. Шон смерил его взглядом, взвесил в уме, прикинул, как ему к лицу черная шелковая рубашка в мелкую светлую гусиную лапку и пришел к выводу, что… ну, то есть к тому, что обычно думают мужчины геи, бросив взгляд на того, кто хоть как-то отвечает их эротическому представлению о мире. Нельзя сказать, что Шону нравился какой-то определенный тип Роя. Это будет не совсем правдой. Вернее, совсем неправдой, потому что Рой нравился ему любой. Трезвый, пьяный, больной, здоровый. Это были разные ипостаси того Роя, который определенно при совокупности недостатков все же был идеальным. Просто эта его идеальность, видимо, имела достаточно жидкую консистенцию и стекала при малейшей тряске то в одну, то в другую сторону. В общем, Маккена был настолько разнообразен, что в каком бы он состоянии ни был, всегда чего-то не хватало. Когда он был трезв, не хватало пьяного куража. Когда был пьян, не хватало трезвой рассудительности. Если был болен, куда-то пропадала уверенность, нанизанная на самоуверенность, и так дальше, следуя от пункта к пункту бесконечного списка. Маккена — как соль. Коли мало его, все становится однообразно безвкусным. Ну, а уж если переизбыток, он ощущается везде. Но все же какая-то главная его внутренняя субстанция оставалась незыблемой, и всякий раз попадая в нее, Стив начинал плавиться.

— Проходи, — произнес он, понимая, что это что-то не то. Настолько не то, что теперь он не знает, как это исправить.

— Прости, — сказал Маккена, и Шон почувствовал, как давно хотел сделать именно это.

Безусловно, он будет скрывать. Другой вопрос — долго ли? А как он мог не простить? Не простить кого? Роя? Узнай он про это, сам бы себе не поверил. Даже, если бы он усердно тренировался все это время, то теперь понял бы, что не достиг ровным счетом ничего. Маккена мнется в дверях, и если удастся не признать, что он — милашка, то не удастся признать уже ничего.

Стив сделал неопределенный жест рукой. То ли приглашал войти, то ли дарил половину мира, то ли пытался оставить для себя пути к отступлению.

— Кофе? Или что покрепче?

— Что покрепче, — подтвердил Рой, и Шон понял, что терпит крушение.

Посыплись надежды, а за ними заныли точки, на которых они только что крепились. Мгновение прощелкало кучу более мелких мгновений, и…

— Ристретто (1). Двойной.

И вот в этом весь Рой. Сначала опустил, утопил, а после резко выдернул и встряхнул. А, да. При этом еще и пожал плечами. Пошутил. Пожалуй. Ну, а раз выдернул, то и… это он тоже делает просто так… потому что так только Рой и делает. Только Рой.

Сорвался. Сгреб Шона и поцеловал. Продолжительностью в пять минут. Как-то совсем не целомудренно. Можно сказать, в пол силы и в пол глубины, но достаточно ясно давая понять, что не рассчитывает ни на что, кроме прощения. Просто не потерпит другого.

Стив не заметил момент, когда в карих с зеленой россыпью брызг глазах сузились черные кружочки. Сузились, чтобы скрыть, как в глубине из тлеющих угольков вспыхнули фейерверком озорные искры. Шон не ожидал… Да, какая разница? Разве хоть раз Рой объявлял заранее, что нападает? У него свои правила, в которые никогда не входили переговоры о помиловании.

Весна в этом году вылилась с азартом. Видимо, природе порядком надоело серое уныние вокруг, и она то ли всем, то ли себе сделала подарок. Теплые, пахнущие летом дни вечером смущались своего буйства, позволяя вечерней прохладе чуть навести порядок. С наступлением утра все вновь смешивалось, вспенивалось и шло кувырком. Природа ребенком резвилась в этой чехарде, позабыв, что ей уже не один миллион лет.

Дженнифер сидела в саду, наслаждаясь оплавляющимся днем. Она читала какой-то роман, чуть покачиваясь на качелях, и ждала Энди. Снотворное содержание книги с завязшем в трясине сюжетом позволяло ей параллельно думать. Она несколько раз пробежала взглядом пару страниц, но вряд ли смогла бы пересказать, о чем шла речь. Единственное, что она смутно помнила, что героиня была в чем-то желтом, верхом на лошади, у которой было что-то непонятное с расцветкой. Вечер крал содержание, накидывая на книгу невидимую ткань из сгущающейся серой органзы. Прохлада тонкими иголками проникала сквозь кожу, нитями протягивая за собой волнение. Время тянулось и растягивалось, а Энди все не было. В волнение потихоньку вплеталась нить обиды. Двадцать восьмое апреля. День рождения парня. Такое сказал. Джен никогда ничего не говорила об этом, тайно готовя сюрприз. Мальчишка тоже ничего не говорил, словно его вовсе не интересовал этот день. Уставшая от ожидания еда вяла, свечи давно сгорели, да и ночь лениво расположилась дремать до утра. Дженнифер села за стол, налила вина и задумалась. Она размышляла о своей жизни. Думала и понимала, что судьба подарила ей праздник. Почему-то вспомнился Хемингуэй. Праздник, который всегда с тобой. Не всегда. И как любой праздник он должен когда-нибудь кончиться. Нелепо думать, что Энди останется навсегда. Мальчик, у которого не было детства, не было отрочества, и юности тоже не было. Мальчик, который видел так много и в то же время не видел ничего. Взрослый мальчик, изведавший самые глубокие глубины жизни. Когда-нибудь должно наступить время, когда он захочет перечеркнуть эту жизнь, стереть ее из памяти и начать сначала. Четыре татуировки всегда будут напоминать ему об этом времени, и кто знает, какие чувства вызовут воспоминания о ней самой. Дженнифер вдруг стало очень грустно. Капли Дождя прав, объясняя Энди теорию о кольцах, и женщина отчетливо ощутила свое кольцо, застрявшее в кольце жизни парня. Чтобы они расцепились, надо перестать любить, но как? Любовь — это жертвенность. Тот, кто любит, жертвует ради любимого всем, чем может. Именно это и делает Энди. Осознание словно опрокинулось отрезвляющим потоком. Как же он должен любить, раз жертвует стольким? Даже теперь, так далеко от Роя, парень отдает ему все, что у него есть, и Джен почувствовала, что почти ненавидит Маккену. Даже издалека Рой держит Энди, гнет его кольцо, но мальчишка даже теперь не хочет… именно не хочет высвободить его.

Дженни словно вышла из тумана. Она поняла. Она все поняла. Когда придет время, она отпустит Энди. Она не будет его держать именно потому… именно потому, что любит. Он не должен знать, он никогда не узнает, будет ли она вешаться, топиться или выбрасываться из окна, если не найдет другого способа отцепить свое кольцо. Но это потом, а сейчас у нее есть еще время, пока парень не наберет необходимую сумму.

Утро наступало утомительное и нервное. Дженни чувствовала разбитость. Всю ночь она провела без сна наедине с мыслями и чувствами. Неизвестность и волнение истерзали ее, и она решила отправиться в клуб.

— Он так надрался вчера, что Смит чуть не вызвал врачей откачивать его.

— Он же совсем не пьет, — разволновалась Дженнифер.

— Мы тоже так думали, но вчера его словно сбило с катушек…

— Где он?

— Дрыхнет у себя. Бесполезно его трогать. Думаю, не всплывет до вечера.

— Я хочу его видеть.

— Не уверен, что…

— Я хочу его видеть! В конце концов, это свободная страна, и я не уйду, пока не увижу, что с ним все в порядке.

— То же мне музейная невидаль! Желаете осмотреть этот обморочный труп? Устроить для вас экскурсию?

— Цена входного билета? — гневно спросила женщина, понимая, что только так ускорит дело.

— В свободной стране, свободные цены.

Дженни сунула охраннику купюру, жестом показывая, что желает идти немедленно. Мужчина проводил ее до комнатушки парня и открыл дверь.

— Прошу.

— Спасибо. Я вас больше не задерживаю, — сказала она жестко, тоном, не терпящим возражений.

Энди, раздетый наполовину, лежал на животе, уткнувшись лицом в сгиб локтя. Вторая рука безвольно свисала с кровати. Волосы жесткими высохшими прядями липли к шее, а на плече… Сокол казался псом, охраняющим покой хозяина. И на спине этот знак из трех букв. РГМ. Почти, как отметина зверя. Знак вампира. И теперь, когда он нанесен, Энди уже не отцепить свое кольцо. Рой Гейл Маккена. Что за яд ты впрыснул в кровь парнишки, что теперь он одержим тобой?

— Энди, — негромко позвала Дженнифер, теребя мальчишку. — Энди.

— М-м-м, — он простонал, так и не шелохнувшись.

— Энди.

— Не хочу. Оставьте меня, — его слова заплетались, больше напоминая бессвязный бред.

Женщина еще потеребила парня. Бесполезно. Он так и не смог всплыть из глубин алкогольно-бредового состояния. Дженни беспомощно села рядом. Ей было как-то непонятно неуютно внутри. Скоро год, как она знает его, но никогда не видела в таком состоянии. Она огляделась. Так вот каково оно, его обиталище? Чистота и нищета, и чего из этого больше - определить невозможно. Малюсенькая комнатка, площадью метров восемь с натяжкой. Небольшое окошко почти под потолком, в которое вряд ли заглядывает солнце. Да и неба не видно из-за нависающего козырька крыши. Стол. Стул. Кровать, которая должна была закончить свой век еще лет десять назад где-нибудь на задворках городской свалки, но так и застряла здесь ровно посередине между чьим-то домом и помойкой. Шкаф с наезжающими друг на друга дверцами, едва выдерживающий геометрический контур. Вырезки из журнала на стене с фотографиями Маккены и его полотен. Дженнифер вглядывалась в бумажное лицо креативного фотографа, пытаясь понять, что в нем такого, что мальчишка крошит свою жизнь и не жалеет об этом. На стене кольцо с двумя ключами от недешевого замка. Дженни почти не верила своим глазам. Коробка из-под обуви на столе, в которой несколько тюбиков с кремами и полупустой флакон туалетной воды. Не дорогой. Его запах. Поэтому дорогой. Вот оно, обиталище бога секса, которому удается отложить около двадцати тысяч долларов в месяц. Как же он живет? Джен поняла, что не знает, как ответить на этот вопрос. Боже мой! Ей почти стало дурно.

Джен не заметила, как прошел час. Сумятица в голове немного улеглась, и она вновь начала думать. Получалось не очень. Ну как стянуть в одну точку два противоположных полюса? Как соединить минус и плюс? Она не знала. Энди знал. Всегда такой элегантный, аккуратный… как ему удавалось не сломаться, не согнуться? Как? Где он черпал то счастье, что так щедро раздавал? Где кучей оно навалено, что его слишком много для одного? Ответов не было, как не было ничего, кроме разящей нищеты.

— Дженни?

Дженнифер вздрогнула, услышав сонный вопрос. Энди смотрел воспаленным помятым взглядом уставшего больного человека.

— Я волновалась, — она постаралась улыбнуться, но это оказалось нелегко. — С днем рождения. Пусть с опозданием, но все же.

— Прости. Я забыл об этом.

— Ничего. Что случилось? Мне сказали, что тебе было плохо?

Парень сел в кровати. Ему было неловко. И действительно плохо.

— Не верь никому. Я в порядке.

— Можешь не объяснять. И сама вижу. Просто я ждала вчера. Хотела отпраздновать с тобой…

— Я неправ, — Энди опустил глаза. — Ты ведь платишь. Я верну деньги…

— Если хочешь меня оскорбить, валяй…

Сленговое слово резануло слух, как-то неуместно отпечаталось, ушло, но оставило послевкусие. Горьковатое и очень холодное. Это не ее слово. Оно так не похоже на Джен, и от этого слышится обостренно.

— Мне казалось, мы друзья, по меньшей мере. Вижу, что с тобой ничего серьезного. Я, пожалуй, пойду. Отдыхай.

Он действительно обидел ее. За что? За то, что ей не безразлично, как еще без тормозов жизнь обтерла его?

— Не уходи.

Энди догнал ее в дверях, обнял со спины и прижался.

— Не уходи. Прошу тебя.

Упали мгновения, но они продолжали стоять. Молча. Так много объясняя друг другу. Дженнифер чувствовала едва уловимый запах духов. Слабый, туманный, но это его запах. Она невольно улыбнулась, вспомнив флакончик… там, на столе, в обувной коробке. Недорогой флакон в коробке из-под дешевых кроссовок.

— Ты лишился праздничного ужина, но если сейчас не соберешься, лишишься еще и подарка.

— Главное, я не лишился тебя.

Они разговаривали тихо. Почти шепотом, словно каждый из них оправдывался. И каждый действительно оправдывался. Он — с одной стороны, она — с другой. И это позволяло им встретиться посередине.

— Прости. Не думал, что ты знаешь. Я не хотел, чтобы кто-нибудь знал.

— А я и не знаю, потому что ты не хочешь. У меня есть просто подарок. Просто к обычному дню. Просто потому что, мне кажется, он бы тебе понравился. Ничего особенного. Сувенир для друга. На память.

Энди вышел из душа. Солнце ребенком плескалось в кувшине на столе, преломляя в резных гранях цвет свежевыжатого сока.

— Не знала, что ты будешь на завтрак, — улыбнулась Эдда. — Заказала на свой вкус.

— У меня так болит голова, что я даже думать о еде не могу.

— Ты не думай. Посмотри. Она легкая.

Энди приподнял крышку. На блюде лежала маленькая коробочка.

— Что это? — парень тянул время, пытаясь понять, как реагировать.

— Знаешь, — грустно произнесла Дженнифер, — когда-нибудь наступит время, когда ты покинешь эти края, чтобы двигаться дальше. Никто не знает, куда закинет жизнь, и какой стороной повернется к тебе. Надеюсь, самое трудное и печальное ты оставишь здесь. Для меня невыносимо думать, что и я являюсь частью этого, и что наши отношения начинались с купли-продажи. Ты продавал себя, я покупала…

— Дженни, ты не о том говоришь! Перестань!

— Открой коробочку.

Внутри, утопленный в алый бархат, лежал перстень. Темно-красный, почти черный рубин обрамляла гладкая золотая оправа. Кольцо выглядело элегантно и неброско.

— Это камень твоего знака, — пояснила миссис Эдда. — Он защитит тебя. Рубин — мудрый камень, в то же время это — минерал силы и горячей крови. Здесь недалеко есть темпл (2) кришнаидов. При нем живут монахи-отшельники. Они знают толк в камнях и сами его подбирали, я лишь показала твою фотографию. Мне хочется подарить его тебе в день рождения, чтобы всегда, где бы ты ни был, он хранил и оберегал тебя.

— Спасибо, Дженни, — голос Энди дрогнул. — Мне приятно ощутить твою заботу, но я не могу его взять…

— Не можешь?

— Понимаешь, — замялся мальчишка, — это не день моего рождения.

— Не твой?

— У меня нет дня рождения, зато есть день смерти. Я думал, мне не придется никогда признаваться, но этот день — день рождения Роя.

Энди стало стыдно. Если бы он мог, он ни минуты не думая, провалился бы сквозь землю, но он не мог. Джен смотрела на него так, что парень понял, придется давать объяснения.

— Понимаешь, — начал он упавшим голосом, — у меня никогда не было документов, и я не знаю даже, когда мне посчастливилось родиться. Я заплатил Даву за то, чтобы он сделал мне хоть какие-нибудь. Вот и сделал день рождения Роя днем своего рождения. Тогда я провел этот день так, как не пожелал бы никому. Еще днем я думал, как выжить, а ночью понял, что не стоит. Рой никогда не считался ни с кем и делал все, как считал нужным. Вот прошел год, и я смог объяснить и оправдать все его поступки… все, кроме одного. Даже теперь мне больно думать об этом, а тогда…

Дженнифер подошла и обняла парня. Это было не обычное объятие, она обняла его по-матерински. Она почувствовала несколько толчков внутри его груди, почувствовала, как он старается погасить рождающиеся слезы.

— Все пройдет. Еще не время, раз ты не можешь этого забыть.

— Почему, Джен? — взмолился Энди. — Разве я похож на вора? На той карточке было всего лишь сорок долларов… Он не хотел, чтобы я взял… вернее, получается, украл. Неужели это так много, и я стоил дешевле? Он же знал, что у меня ничего нет, кроме куртки и джинсов… почему он не позволил взять их?! Это же не четыре тысячи и даже не четыреста, это всего лишь сорок долларов! Но он не позволил! Видимо, моя жизнь стоила столь ничтожно, что эта сумма была слишком велика для нее. Я понял тогда, что раз это слишком дорого за жизнь… я пошел к дальнобойщикам, но они не хотели даже говорить со мной. Смеялись и шарахались, словно я был прокаженным. Они что-то кричали про сифилис, и чтобы я не подходил к ним, а я плакал и просил. Я просто хотел унять страдания. Наконец, один из них сжалился и швырнул мне пятьдесят долларов. День рождения Роя. Мне так хотелось, что бы у него был праздник. Так хотелось, — голос Энди упал, и последние звуки он уже просто прошептал.

Дженнифер тихонько поглаживала парня по спине.

— Я рада, что ты выжил.

— Когда я умер… я помню… там было так хорошо. Тепло, уютно. Там нет боли. И страдания тоже нет. Со мной разговаривали ангелы, и я забыл обо всем. Я так не хотел возвращаться.

— Ничего, — вздохнула миссис Эдда. — Скоро ты наберешь деньги и сможешь обо всем забыть. Во всяком случае, постараться.

— Я отдам ему все, — Энди говорил как одержимый. Казалось, он не слышит ее, — включая стоимость куртки, джинсов и кроссовок. Все, до самого последнего цента. Не хочу, чтобы он думал, что я остался что-то должен. Не хочу после чувствовать себя обязанным.

— Энди, — мягко произнесла Джен, стараясь заглянуть парню в глаза. — Если Рой и забрал у тебя все, я хочу хоть что-то восполнить. Сегодня двадцать девятое… Прости, я должна тебе признаться кое в чем. Я была в больнице и видела историю твоей болезни. И в полицейском участке видела твое дело…

— Но…

— Мой муж был достаточно известным в округе человеком. Считай, я посмертно воспользовалась его авторитетом. В три пятнадцать у неизвестного молодого человека наступила клиническая смерть в результате передозировки анальгетиками на фоне обширного перелома ребер, посттравматической пневмонии и распространения гнойного абсцесса. В результате обследования было выявлено, что молодой человек был жестоко избит. При нем кроме банковской карточки на имя Роя Гейла Маккены, часов Ролекс и связки ключей ничего не было обнаружено. Анализ крови позволил понять, что юноша почти ничего не ел по крайней мере на протяжении последних двух с половиной суток. Первый удар сердца зафиксирован через четыре минуты. Продолжать?

— Не стоит.

— Я вполне могу понять причину твоего вчерашнего состояния, но жизнь не стоит на месте, и сегодня твой второй день рождения. Не обижайся, мне нет никакого дела до господина Маккены, но мне есть огромное дело до господина Джалалли. Это кольцо я заказывала именно для него и рада, что могу преподнести его именно в этот день. С днем рождения, Энди.

Она потянулась, приподнялась на мысках, наложив на губы парня нежнейший из всех поцелуев мира.

Вновь подкрадывалась весна. По расписанию. Как ей и положено. Тихо. Незаметно, но с каждым днем все ближе и ближе. Природа вздыхала, пробуждаясь, и уже можно было почувствовать тепло этого дыхания. Время расслоилось и текло неравномерными ручьями. Вот уже почти середина весны, и все вокруг готовится прогуливается в сторону лета. Спешить некуда, и природа наслаждается обновленным миром. Он выжил в суровых зимних ветрах и теперь горделиво празднует победу. Энди несся, словно летел с горы с отказавшими тормозами. Он так и не выбрался из аэротрубы над жерлом вулкана. Вулкан то притихал, сонно замирая, то вновь начинал клокотать, выплевывая потоки камней и раскаленного пепла. Мальчишка бился, падал, вновь поднимался, вновь собирал себя, отряхивался и летел дальше. Он находился, вернее, пребывал в том состоянии… после второго рождения он быстро повзрослел, очевидно, потому что уже делал это и точно знал, как оно делается. Это такое состояние, когда ты еще являешься тем, кто ты есть, но уже позиционируешь себя, как тот, кем ты еще не стал. Энди хотелось просто жить. Жить так, как живет большинство его сверстников. Просто радоваться, мечтать и быть от этого счастливым. Но он входил к клиентам уверенной свободной походкой и улыбался так, словно мир признал его победителем. Игра с самим собой утомляла, и парень все больше и больше уставал. Он уставал от себя. Уставал от людей. Ему не хотелось ничего, кроме того, что постоянно хотелось спать. Дженнифер отлично это понимала, ссылаясь то на головную боль, то на что-то еще, лишь бы он не мучился после, что опять уснул, не дождавшись ее из душа.

Энди спит, а Дженни лежит рядом и смотрит. Как он спит. Кажется, она знает его пять тысяч лет, но знает двух совершенно разных людей. Он был совсем мальчишкой, когда ворвался в ее жизнь и взорвал ее. Взрыв получился отменным. Остатки разлетевшихся хлопьев все еще летают, не совсем готовые осесть. Он был разительно тощим, бесконечно испуганным и… прекрасным. Прошло время, и он оформился. Походка приобрела уверенную стать, сквозь которую выдавливалась зарождающаяся сексуальность. Черты лица сгладились и подернулись налетом мужественности. Жесты незаметно преобразовались и теперь перешли в категорию определенной дерзости. Парень преврщался в мужчину. Молодого и… прекрасного. И лишь взгляд так и оставался лишенным блеска. Энди смотрел глубоко, словно хотел видеть суть. Тяжесть и тоска. Дженнифер всегда видела их в его глазах. Теперь парень спит. Где-то в соседней комнате трещит проснувшийся сверчок. Понедельник. У мальчишки выходной, и Дженни боится шелохнуться, чтобы не разбудить его случайно. Последнее время Энди приходится нелегко. Теперь он тянет все шоу один. Господин Ким уехал, узнав, что серьезно болен его отец. Кто знает, когда… и, вообще, он вернется когда-нибудь или нет. Шоу в клубе разрослось, превратившись в серьезную программу, и выступление парня нередко растягивается от получаса до минут сорока. Он включил в свои номера то, что в принципе включать было нельзя. И включать было нельзя именно по невозможности технического исполнения. А Энди включил, и плевать хотел, что это невозможно. Дженнифер не разговаривала с ним целых двадцать шесть с половиной минут после того, как он как-то пригласил ее в клуб посмотреть его новый, как он сказал эротик-танец. Начиналось все действительно эротик. Он танцевал реггетон. Причем казалось, что в этом самом реггетоне парень двигает не только отдельно каждой мышцей живота, но и отдельно каждым ребром. И даже отдельными частями ребер. Шест тоже, вроде бы, не вызывал смущения, пока Энди не начал выполнять наверху не больше, не меньше, чем элементы брейка. Он словно издевался над публикой, собрав пучком сердца зрителей и таская их за собой на невидимой леске вверх-вниз, а после сорвался и разом вырвал их. Все почти увидели момент, когда он должен разбиться, а Энди вдруг замер в таких миллиметрах от пола, что волосы коснулись деревянного покрытия. Сначала наступил шок, потом постшоковое состояние, а потом публика еще долго не могла разобрать, где чье в этой наваленной спутанной куче сердец. Дженни пришлось приложить немалые усилия, чтобы вновь запустить свое сердце, выдернув его из глубокого обморока. На обратной дороге из клуба Энди молча смотрел, как она злится, позволяя ей вдоволь этим заниматься. Она даже оказала некоторое сопротивление, когда он обнял ее, но он отстранился и сказал. Как-то вдруг. Вроде бы никак, но совершенно однозначно.

— Давай так. Я могу это делать так, что ты ни разу даже не вздохнешь, и тогда после сможешь со мной не разговаривать еще так долго, как захочешь. Однако, я могу это делать и по-другому, и если тебе не удастся не вздохнуть хотя бы раз, ты снимешь обет молчания. Выбирай.