Мир приключений, 1925 № 06

И В МАСЛЕНИЧНОМ УГАРЕ

Новейшее, только что вышедшее

произведение Гергарта Гауптмана.

Иллюстрации А. Рубина.

Парусный мастер Кильблок был уже год женат. У него был хорошенький домик на берегу озера, двор, сад и небольшой кусок земли. В коровнике стояла корова, на дворе копошились клохчущие куры и крякающие гуси. В хлеву стояли три свиньи, которых предполагали заколоть в этом году.

Кильблок был старше своей жены, ню это не мешало ему быть таким, же жизнерадостным, как и она. И до, и после свадьбы они оба одинаково любили вeчерники с танцами. У Кильблока была поговорка: «Тот глупец, кто в брак вступает, как в монастырь».

— У нас, Марихен, — прибавлял он обыкновенно, обнимая сильными руками кругленькую женщину, — веселая жизнь только теперь начинается.

И действительно, жизнь супругов, за исключением шести коротких недель, была сплошным праздником. Эти же шесть недель не могли вызвать больших перемен. Маленький крикун, которого они принесли, оставлялся на попечении бабушки и… гайда! — к соседям; стоило только ветру донести звуки вальса и постучаться в окна домика.

Но Кильблоки участвовали не только на всех вечеринках своей деревни. Они не забывали и окрестных деревень. Часто случалось, что бабушка не могла встать с кровати и тогда «маленькое чучело» брали с собой. Ему кое-как устраивали в танцовальном зале постельку, чаще всего на двух стульях, и завешивали от света фартуками и платками, и бедный мальчик спал в такой своеобразной постельке под оглушительный шум медных инструментов и кларнетов, под топот и визг танцующих, в воздухе, пропитанном запахом водки, пива, пыли и сигарного дыма.

Если окружающие выражали удивление, парусный мастер имел всегда готовый ответ:

— Это — сын папы и мамы Кильблок, поняли?

Если Густавхен начинал плакать, мать его, окончив танец, подхватывала его и исчезала с ним в холодных сенях. Тут, сидя на лестнице или в углу, она давала малютке, жадно высасывавшему ее, разгоряченную танцами и вином грудь. Наевшись досыта, мальчуган становился необыкновенно весел. Это доставляло его родителям большое удовольствие, тем более, что эта странная веселость скоро сменялась тяжелым, напоминающим смерть сном, и ребенок не просыпался до самого утра.

Прошли лето и осень. Парусный мастер, выйдя в яснее утро на крыльцо, увидал, что вся местность окутана снежным покровом. Белые хлопья лежали на сучьях хвойного леса, окружавшего широким кольцом озеро и дедину, в которой расположилась деревня.

Парусный мастер радостно улыбнулся. Зима была его излюбленным временем года. Он не без удовольствия посмотрел на тяжелые лодки, которые уже с трудом продвигались по озеру, покрытому тонкой ледяной корой.

— Скоро, — думал он, — лодки крепко засядут, и тогда начнется для меня хорошее время.

Было бы несправедливо назвать Кильблока лентяем. Ни один человек не работал усерднее его, когда была работа. Но когда озеро, а с ним и его работа замерзали на месяцы, Кильблок не грустил, а считал, что этот досуг нужно приветствовать, как возможность весело использовать скопленный заработок.

Покуривая короткую трубку, Кильблок спустился к озеру и попробовал ногой лед. Претив ожидания, лед сломался при первом же нажиме, и парусный мастер чуть не потерял равновесия.

Он с проклятием отскочил назад и поднял выпавшую из рук трубку.

Наблюдавший за ним рыбак крикнул ему:

— Вы на коньках хотите покататься, мастер?

— Через недельку, пожалуй.

— Так я себе скоро куплю новые сети.

— Для чего?

— Чтобы выловить тебя, когда ты провалишься.

Кильблок добродушно засмеялся. Он хотел что-то ответить, но раздался голос жены, звавшей его к завтраку.

Семья Кильблок сидела за завтраком.

Старая бабушка пила свой кофе у окна. Вместо скамеечки, под ногами у нее стояла зеленая четырехугольная шкатулка-ящик, на которую она по временам озабоченно поглядывала полупотухшими глазами. Ее длинные костлявые руки дрожа открыли ящик стоявшего рядом стола и принялись рыться в нем. Наконец, ее пальцы нащупали монету. Она вынула ее и аккуратно опустила в отверстие в крышке шкатулки под ногами.

Кильблок и его жена наблюдали за старухой и кивнули друг другу. По застывшему, увядшему лицу бабушки скользнуло выражение скрытого довольства, как всегда, когда она по утрам находила в столе монетку, которую молодые супруги редко забывали положить туда.

Еще вчера молодая женщина разменяла для этой цели марку на мелочь и, смеясь, показала ее мужу.

— Мать — хорошая копилка, — сказал тот, весело поглядывая на зеленую шкатулку, — кто знает, сколько там уже денег. Во всяком случае — не мало, и когда старуха умрет, от чего боже сохрани, будь уверена, что мы еще получим хорошенькое наследство.

Эти слова точно ударили молодую женщину по ногам. Она вскочила, взмахнула юбками и запела:

— В Африку, в Камерун, в Ангру Перуену…

Ее прервал громкий вой. Лотте, маленькая, коричневая собачка, подошла слишком близко к зеленой шкатулке и получила за это от старухи пинок ногой. Супруги хохотали во все горло, глядя на Лотте, которая с визгом заползла за печь, скрючив спину и корча жалобную мордочку.

Старуха невнятно бормотала что-то про собаку, и Кильброк громко крикнул ей:

— Так, так, мать! Нечего собаченке шататься вокруг да около, это твоя шкатулка! Никто не может ее тронуть и даже кошка или собака, не правда ли?

— Она хороший сторож, — добавил он с чувством удовлетворения, выйдя с женой во двор задать корм скотине. — Так у нас каждый грош будет цел, правда, Марихен?

Марихен ловко управлялась с мешками отрубей и с торбами. Не смотря на холодный воздух, рукава ее были засучены, юбки подоткнуты и упругие ноги и руки сверкали на солнце.

Кильблок с удовольствием поглядывал на жену. Фрау Марихен расхаживала между скотом и птицей. Из дверей дома давно уже раздавался детский плач, но это не отвлекало ее от ее занятий.

Была масленица. Семья сидела за послеобеденным кофе. Годовалый Густавхен играл на полу. Напекли блинов и все были в отличном расположении духа. Отчасти из-за блинов, из-за того, что была суббота, а, главным образом, потому, что в этот день собирались в деревню на маскарад.

Фрау Марихен должна была быть в костюме садовницы, и ее костюм висел возле огромной кафельной печи, распространявшей в комнате сильный жар. Печь топилась целый день, так как морозы стояли необычайные. Озеро покрылось слоем льда, по которому спокойно могли проезжать тяжело нагруженные возы.

Бабушка, по обыкновению, горбилась у окна над своей шкатулкой, а Лотте, привлеченная ярким огнем, свернулась возле печной дверки, которая по временам тихонько постукивала.

Сегодняшний маскарад должен был быть последним удовольствием этой зимы, которая прошла так приятно. Праздники, вечеринки, пирушки дома и у соседей сменяли часы работы. Но кошелек при этом опустел, скотина отощала, и это не могло не действовать на настроение; супругов.

Но они успокаивали себя, поглядывая на бабушкину шкатулку.

Зеленая шкатулка под ногами старухи вообще успокоительно действовала на супругов во всех затруднительных случаях жизни.

Дохла ли свинья, — сейчас же вспоминалась шкатулка, и хозяева успокаивались. Разрывался ли парус, исчезали ли клиенты, — шкатулка всегда исполняла свою роль.

Заботы умирялись и тогда зеленой шкатулкой, когда слишком заметным делалось оскудение в хозяйстве.

Да, вокруг шкатулки витали такие соблазнительные мечты, что супруги привыкли считать момент ее вскрытия апогеем своей жизни.

Давно уже было решено, как употребить лежавшие в ней деньги. Небольшая часть этих денег была прежде всего назначена на увеселительную недельную поездку, быть может, в Берлин. Густавхен. конечно, должен был остаться у друзей, в соседней деревне.

Когда разговор касался этого путешествия, супругами овладевало какое-то лихорадочное состояние.

Сегодня в разговоре опять затронули эту поездку. Но их отвлек Густавхен, забавными движениями обративший на себя вниманию. Он поднял кверху свои расцарапанные, ручонки, точно говоря: «слушайте», и издал грязным ротиком звук, похожий на крик лягушки.

Родители следили за мальчиком, едва сдерживая смех. Наконец они не выдержали. Они прыснули со смеху и хохотали так громко, что Густавхен заплакал, а бабушка повернула к ним свое отупелое лицо.

— Ну, не: плачь, трусишка, никто тебя не обижает, — успокаивала его мать, наполовину уже одетая в костюм садовницы. Что это с тобой? Что ты машешь руками, точно канатный плясун!

Кильблок, отряхавший свой желтый фрак, пояснил, смеясь:

— Озеро, озеро!..

В окна, действительно, проникали то громко, то тише, глухие звуки волновавшейся под ледяной корой воды. Ребенок, видимо, в первый раз их услышал и старался подражать.

Веселее супругов все росло. Особенно много смеялась Марихен. Ню на нее напала жуть, когда Кильблок надел страшную маску, выкрашенную в пепельный цвет.

— Спрячь эту рожу, прошу тебя, — закричала она, дрожа всем телом. — Она же совсем похожа на покойника, который пролежал в земле три недели.

Но мужу нравился страх жены. Он бегал за ней, придерживая руками страшную рожу, так что она, в конце концов, обозлилась.

— Не хочу больше видеть эту нечисть, — затопала она ногами, а Кильблок упал на стул, задыхаясь от хохота.

Наконец, супруги были готовы. Он — «писака», — в желтом фраке и бархатных коротких панталонах, с огромной картонкой чернильницей и таким же большим пером на голове. Она — садовница, — с бумажным венком на волосах.

Часы показывали семь, можно было отправляться. Густавхен пришлось взять с собой. С бабушкой недавно был удар, и ей нельзя было поручать какую бы то ни было работу.

На окно возле лампы поставили старухе еду. Таким образом ее спокойно могли оставить одну до следующего утра.

С ней простились, крича ей в уши:

— Мы уходим!

Вскоре после этого единственными обитателями домика остались старая бабушка у окна и Лотте у печки. Кильблок запер дом снаружи.

Маятник старых шварцвальдских часов мерно отбивал тик-так. Дряхлая бабушка молчала или бормотала скрипучим голосом молитву. Лотте похрапывала во сне, а с улицы доносились теперь уже громкие звуки волн под ледяным покровом раскинувшимся в свете луны, в резко очерченных темных берегах, покрытых сосновым лесом.

Супругов встретили тушем.

«Писака» возбудил большой интерес. Цветочницы, цыганки и маркитантки прятались за своими кавалерами.

Кильблок был очень доволен впечатлением, производимым его маской. Он, точно волк, гонял перед собой толпу девушек и женщин, убегавших от него.

В двенадцать часов сняли маски. Друзья Кильблока окружили его, уверяя, что не узнали его в маске.

— Ах ты жулик, ах ты мошенник, — раздавалось со всех сторон.

— Вот это так весело! — кричал в окружавшей 'его толпе Кильблок. — Музыка, музыка!

— Музыка, музыка! — подхватили все.

Кильблок плясал от души. Он притоптывал ногами и покрикивал, заглушая музыку.

Он так прижимал к себе Марихен, что она подавила крик. Казалось, что после игры в «смерть» ее муж хочет всем своим существом почувствовать жизнь.

Но веселые достигло апогея и приближалось к концу. Число гостей таяло. Кильблок и его жена вместе с единомышленниками еще не отступали.

Когда ушли и музыканты, предложили петь хором. Предложение, было единодушно принято, но во время пения некоторые из гостей и, в числе их, Кильблок, заснули.

Их разбудили, когда призрачный свет утра стал вползать через занавески в комнату.

— Свежего воздуха! Свежего воздуха! — послышалось со всех сторон. Все теснились к дверям.

Начинался солнечный воскресный день. Все облегченно вздохнули, отряхивая запахи танцовального зала. Решено было прогуляться. Солнце умеряло холод и прогулка обещала быть исключительно приятной. Мужья любезничали с женами, пели, шутили, прыгали по замерзшему шуршащему лесному мху. На полянке затеяли танцы и вернулись обратно утомленные и затихшие.

Было два часа, когда супруги Кильблоки стояли перед своим домиком, усталые, но не пресыщенные. Мастер вложил уже ключ в замок, но не повернул его. Он чувствовал внутри какую-то пустоту, от которой ему было жутко.

Взгляд его упал на озеро, оживленное конькобежцами и санками.

— Марихен. — сказал он, — а что, если мы сделаем еще прогулку? Через озеро, в Штебен, к твоей сестре?

Молодая женщина слишком устала и заявила, что не может бежать на коньках.

— Это ничего не значит, — ответил он и вытащил из сарая зеленые санки-кресло.

— Я думаю, так будет хорошо, — сказал он, надевая коньки.

Марихен не успела опомниться, как уже сидела в санях, держа на коленях Густавхен. Муж толкал санки сильными руками по сверкающему льду.

Родственники, имевшие в Штебене гостинницу, радостью встретили супругов. Они были очень гостеприимны, угощали кофе, блинами и вином. Кроме Кильблоков были еще некоторые гости из города. Они торопливо стали прощаться с наступлением темноты.

— Сегодня полнолуние, — заметил хозяин, — и переезд по озеру совершенно безопасен. Вам незачем спешить.

— Трусливые городские крысы! — шепнул Кильблок своему шурину.

— Мальчик ведь уже совсем здоров? — обратилась одна из женщин к мужчинам, погруженным в карточную игру.

— Совсем здоров, — последовал ответ.

— Через два часа после того, как его вытащили из воды и он лежал в теплой кровати, он вдруг закричал: помогите, я тону!

— Помогите, помогите, я тону! — закричал Кильблок и взял со стола последнюю карту. Он выиграл и с довольным видом зажал в руке несколько медных монет.

В это время кто-то стал рассказывать, как при дневном свете и на открытом месте чуть не утонул мальчик. Его спасли подоспевшие рабочие. Все присутствующие знали это место. Оно было в южной части озера, где в него впадала легко тающая на солнце мелководная реченка.

Кильблок много выиграл и потому не стал противоречить жене, когда она позвала его домой. С друзьями прощаюсь долго. Наконец, простились, и Кильблоки направились к озеру.

Луна стояла отвесно над голубоватой ледяной поверхностью. Точно серебряная пуговица сияла она среди усеянного искорками звезд хрустального купола. От луны струился светящийся туман, чудесно окутывая землю. Воздух и земля точно застыли от стужи.

— Мы будем дома через десять минут, — уверял Кильблок.

Точно игрушка, мчались сани по прямой линии на желтый огонек, падавший по ту сторону озера из окна домика Кильблоков! Это была бабушкина лампа, часто служившая мастеру маяком и в лунные ночи. Очертания домика становились все резче. Можно было уже отличить отдельные окна, и в одном из них силуэт бабушки. Вдруг стало сразу темно.

Кильблок испуганно обернулся и увидел огромную тучу, затянувшую весь горизонт и поглотившую луну.

— Теперь надо скорее, — сказал он и с удвоенной скоростью стал толкать перед собою сани.

Домик еще был освещен луной. Но огромная тень ползла все: дальше и дальше над озером и покрыла, наконец, все окрестности, вместе с домишком, непроницаемым мраком.

Но Кильблок уверенно направлял сани на огонь от бабушкиной лампы. Он успокаивал себя, что нечего бояться, но какой-то темный инстинкт заставлял его торопиться.

Он напряг все силы. Пот выступал из пор, тело его горело, он задыхался…

Молодая женщина сидела сгорбившись, судорожно прижав к себе ребенка. Она молчала и не двигалась, точно боясь замедлить скорость езды. Ее тоже охватил необъяснимый страх. У нее было только одно желание — скорее достигнуть цели.

Стало так темно, что Кильблок даже не видел жены. А озеро, скованное ледяным панцырем, громко бушевало. Это был то рокот, то заглушенный вой волн, напиравших на ледяную поверхность. Кильблок вырос у озера и знал, что при двенадцатидюймювой толщине льда нечего бояться. Но фантазия уже не подчинялась его не совсем здравым рассуждениям. По временам ему чудилось, что под ногами открываются черные бездны, чтобы поглотить его с женой и ребенком. Раскаты, подобные грому, ползли издали и разрешались глухим ударом под самыми его ногами.

Жена вскрикнула.

Он хотел уже спросить ее, не сошла ли она с ума, как вдруг слова застряли у него в горле. Единственная светлая точка, по которой он направлял сбой путь, затрепетала… стала бледнее… бледнее… дрогнула… вспыхнула… и… совершенно исчезла.

— Боже мой, что это вздумала мать!.. — невольно вырвалось у вето, и в его мозгу, как молния промелькнула мысль о настоящей опасности.

Он остановился и протер глаза. Была это правда или обман зрения? Он готов был верить последнему. Отражение на сетчатой оболочке обманывало его. Но и эта иллюзия пропала, и он почувствовал себя потонувшим во мраке. Но он еще думал, что знает направление, в котором был потухший свет, и стрелой помчал в ту сторону сани.

К шуму волн присоединился из мрака голос его жены, упрекавшей его. Прошло несколько минут. Наконец, супругам послышался лай собак. Кильблок облегченно вздохнул. Вдруг отчаянный крик… толчок… из-под его коньков посыпались искры.

С почти нечеловеческой силой повернул он резко сани и остановился.

Жена судорожно ухватилась за его руку. Он знал, что она взглянула в глаза смерти.

— Успокойся, кошечка, это ничего! — утешал он ее дрожащим голосом. Но ему самому казалось, что ледяная костлявая рука сжала его сердце.

Молодая женщина дрожала, точно лист. Язык ее онемел.

— О, о!.. Господи!.. Господи!.. — было все, что она могла выговорить.

— Да в чем же делю, говори же ради бога!

— Там… там… — заставила она себя выговорить, — я слышала, ясно слышала… вода… вода, открытая вода…

Он напряженно прислушался.

— Я ничего не слышу.

— Я видела, правда, я видела совсем ясно… прямо перед собой… правда…

Кильблок напрасно старался всмотреться в непроницаемый воздух. Ему казалось, точно ему вынули из орбит глаза, и он пытается смотреть пустыми глазными впадинами.

— Я ничего не вижу.

Жена его немного успокоилась.

— Но ведь, пахнет водой.

Он сказал ей, что она видела это во сне, но страх его рос.

Густавхен спал.

Кильблок хотел потихоньку ехать дальше, но жена запротестовала всей силой своего смертельного страха. Слезливым голосом просила юна его ехать назад. Когда он не послушался ее, она стала кричать, как сумасшедшая:

— Лед ломается, ломается!

Наконец, терпение его лопнуло. Он крикнул жене, что ее проклятый рев будет виною, если они все трое утонут. Пусть она заткнет глотку, Не то он бросит ее на озере и уедет один. Ничего не помогало, и теперь еще Кильблок вдруг перестал соображать, какого направления ему нужно держаться. Место же, на котором он стоял, казалось ему ненадежным.

Его объял холодный ужас. Он повернул сани и последним напряжением сил толкнул их. Спасение какой бы то ни было ценой… и вдруг — всплеск, брызги, волнение взбудораженной воды… он потерял сознание.

Мгновение спустя он понял, что въехал в прорубь. Его сильные члены с нечеловеческой мощью боролись с черной ледяной водой, пока он не почувствовал, что может снова дышать.

Из груди его вырвался далеко разнесшийся крик… второй… третий… С этим криком могло лопнуть горло… изойти кровью легкое… Его пугал звук собственного голоса, но он кричал… он рычал, как зверь:

— Помогите, помогите нам!.. Мы тонем!.. Помогите!

С этим криком он исчез под водой, пуская пузыри, пока снова не вынырнут и снова не Люди ял рев.

Он высунул правую руку из воды, ища за что ухватиться. Напрасно! Он снова исчез под водой. Когда он всплыл, вокруг было светло. В трех локтях слева от него был лед, окружавший широкую прорубь. Он попытался добраться до льда. Он еще раз опустился под воду, наконец ухватился за лед. Пальцы его скользили. Он попробовал снова и, вцепившись в лед, точно когтями, подтянулся кверху. Теперь он до плеч поднялся над водой, и его полные ужаса глаза скользили по снова залитой лунным светом ледяной поверхности. Там… там его домик… дальше деревня… а там… правее… это фонари… огни… люди.

В ночи снова пронесся его крик.

Он напряженно прислушивался.

Высоко над ним разнесся звук. Дикие гуси летели по звездному куполу, пересекая темно темные тонки диск полной луны. Кильблок услышал за собой плеск. Над водой поднимались пузыри, и кровь застыла в его жилах. Он боялся оглянуться, и все же оглянулся. Темная масса всплыла и снова исчезла под водой. Показался башмак, рука, меховая шапка. Вся эта масса подплывала ближе, ближе, он хотел ее схватить, но она снова исчезла.

Минута смертельного ужаса — потом безумный смех. Ему показалось, что что-то ухватилось за него под водой; сначала схватило его за ногу, потом обвилось вокруг ног, поднялось до сердца. Глаза его остеклянились, руки соскользнули… он опустился под воду… отдаленный, глухой шум воды… хаос мыслей и картин… потом — смерть.

В деревне услышали крики о помощи.

Рабочие и рыбаки стали собираться к месту катастрофы. Через час на лед вытащили труп ребенка. По его возрасту заключили, что еще должен был потонуть взрослый человек.

В виду того, что дальнейшие поиски не приводили ни к чему, один из рыбаков предложил закинуть сети. Этими сетями выловили около трех часов утра трупы молодых супругов.

Кильблок лежал с искривленным, распухшим лицом и закатив глаза, точно жаловался на коварство неба. С его платья и из карманов текли ручейки воды. На лед падали, звеня, медные монетки, когда его стали класть на носилки.

Три трупа были опознаны и их понесли к домику Кильблоков.

Дверь нашли запертой. В окнах не было огня. Внутри лаяла собака, но даже на повторный стук не отозвался никто. Один из рыбаков влез через окно в темную комнату. Под лай маленькой собачонки, шлепая полными воды сапогами, прошел он первую комнату и без труда открыл маленькую дверцу. У него вырвался крик удивления.

В темном алькове сидела древняя старуха. Она склонилась над стоившей на земле открытой зеленой шкатулкой, полной золотых, серебряных и модных монет. Кисть правой руки зарылась в монетах, на левую была опущена голова. Ее почти голый череп освещал слабый, тусклый огонек потухающей лампы.