— Эй, парень, я думаю, что я кое-что знаю.
— О чем это ты говоришь, Виктория?
— Я знаю кое-что. А это значит деньги. Большие деньги.
— Смотри, девочка, будь осторожна. Сама не впутайся. Может, я лучше разберу, что к чему.
Виктория засмеялась грудным довольным смехом.
— Ты жди и смотри, — сказала она. — Я уж не дам маху. Это деньги, парень, большие деньги. Кое-что я вижу, кое о чем догадываюсь. И я думаю, что догадка у меня верная.
И опять раскатился в ночи грудной и нежный смех.
— Эвелин…
— Да?
Эвелин ответила машинально, не глядя на мужа.
— Эвелин, что ты скажешь, если мы бросим все это и вернемся домой в Англию?
Она расчесывала свои короткие темные волосы и сейчас же, резко отведя руку, обернулась к нему:
— Ты хочешь сказать… Но мы ведь только что приехали. Мы пробыли на островах от силы недели три.
— Я знаю, но что ты на это скажешь?
Ее глаза испытующе и недоверчиво следили за ним.
— Ты в самом деле хочешь вернуться домой в Англию?
— Да.
— Оставив Лаки?
Он болезненно поморщился.
— Полагаю, ты все время знала, что это… продолжается?
— Да. Превосходно знала.
— Ты ни разу ничего не сказала.
— А зачем? Все это у нас уже было несколько лет назад. Мы оба не захотели разрыва. Мы решили, что будем жить раздельно, но на людях не подавать виду, — и она прибавила прежде, чем он смог ответить: — Но почему ты решил вернуться именно сейчас?
— Потому, что я вот-вот сорвусь! Эвелин, я не могу здесь больше торчать, не могу!
Уравновешенный Эдвард Хиллингдон был теперь на себя не похож. Он задыхался, руки его тряслись, а спокойное, обычно бесстрастное лицо казалось перекошенным от боли.
— Бога ради, Эдвард, что случилось?
— Ничего. Я просто хочу убраться отсюда.
— Ты безумно любил Лаки, и теперь это кончилось? Ты об этом говоришь?
— Да… Не думаю, что и ты будешь вечно чувствовать одно и то же.
— О, давай не будем сейчас об этом. Я хочу понять, Эдвард, что тебя так сильно расстраивает.
— Я особенно и не расстроен.
— Но на тебе лица нет. Почему?
— Разве не ясно?
— Нет, не ясно, — сказала Эвелин. — Давай говорить без обиняков. У тебя была интрижка с женщиной. Это случается довольно часто. Теперь это кончилось. Или нет? Может, с ее стороны еще не все кончено? Я часто думала, знает ли об этом Грег.
— Не знаю, — сказал Эдвард. — Он никогда ничего не говорит и с виду кажется вполне дружелюбным.
— Мужчины бывают невероятно бестолковы, — задумчиво проговорила Эвелин. — А, кстати, возможно, у Грега есть интерес на стороне…
— Он ведь приставал к тебе, разве нет? — сказал Эдвард. — Ответь мне. Я знаю, что приставал.
— А, да, — небрежно сказала Эвелин, — но ведь он липнет ко всем подряд. Это же Грег. На самом деле, как я понимаю, это все ровным счетом ничего не значит. Он просто доказывает свои мужские достоинства.
— Ты им увлечена? Я ведь чувствую, Эвелин.
— Грегом? Я его обожаю, и он меня забавляет. Он верный друг.
— И это все? Хотел бы я тебе верить.
— Я не могу понять, какое тебе до этого дело, — сухо сказала Эвелин.
— Я знаю, что заслужил это.
Эвелин подошла к окну:
— Я хотела бы знать, что именно тебя расстраивает, Эдвард.
— Я уже сказал тебе.
— Странно.
— Ты, видимо, не можешь понять, что после того, как все кончено, это кажется безумием.
— Я попробую. Но меня беспокоит сейчас другое. Лаки, кажется, вцепилась в тебя намертво. А она ведь не просто так себе, отвергнутая любовница. Она тигрица с крепкими коготками. Ты должен сказать мне правду, Эдвард. Это единственная возможность, если ты хочешь удержать меня.
— Если я не уберусь от нее подальше, я убью ее, — ответил он хрипло.
— Ты убьешь Лаки? Но почему?
— Потому что она заставила меня сделать…
— Что она заставила тебя сделать?
— Я помог ей совершить убийство.
Наступило долгое молчание. Эвелин смотрела на него во все глаза.
— Ты понимаешь, что ты говоришь?
— Да, но я тогда ничего не знал. Она попросила меня получить для нее у аптекаря какое-то лекарство. Я не знал… У меня и в мыслях не было, зачем ей это нужно. Она уговорила меня скопировать рецепт, который у нее был…
— Когда это случилось?
— Четыре года назад, когда мы были на Мартинике. Когда… Когда у Грега жена…
— Ты имеешь в виду, Гейл, его первую жену, и хочешь сказать, что Лаки ее отравила?
— Да. И я помог ей. А когда я понял…
Эвелин прервала его:
— А когда ты понял, что Лаки, указав на тебя, сказала, что вы замешаны оба, потому что это ты подделал рецепт и доставал отраву? Правильно?
— Да. Она сказала, что сделала это из жалости: Гейл так страдала и сама упросила, чтобы Лаки дала ей что-нибудь, и все кончилось.
— А, убийство из милосердия! И ты ей поверил?
Эдвард Хиллингдон помолчал и сказал:
— Нет… Не в глубине… Я, скорее, хотел верить, потому что был совершенно без ума от Лаки.
— А потом, когда она вышла за Грега, ты еще верил этому?
— Я заставлял себя верить.
— А Грег, как много он обо всем этом знает?
— Абсолютно ничего.
— Ну, в это я с трудом поверю!
Эдвард Хиллингдон взорвался.
— Эвелин, мне нужно избавиться от всего этого! Она смеется мне в лицо! Эта женщина знает, что я не люблю ее больше. Я не хочу ее и вот-вот возненавижу, но она все время дает мне почувствовать, что мы повязаны…
Эвелин ходила взад и вперед по комнате, затем она остановилась прямо перед ним.
— А все оттого, Эдвард, — сказала она, — что ты невероятно внушаем и чувствителен до нелепости. Эта чертова баба заполучила тебя, играя на твоем комплексе вины, и я скажу тебе по-библейски, что грех, который тяготит тебя, — это грех не убийства, а прелюбодеяния. Ты чувствовал себя виноватым во время твоей интрижки с Лаки, потом она сделала тебя своим орудием, замыслив убийство, и ухитрилась сделать тебя ответственным за него. Но ты не виновен.
— Эвелин, — он шагнул к ней.
Она чуть-чуть отступила, испытующе глядя на него.
— Это все правда, Эдвард, скажи? Или ты меня разыгрываешь?
— Эвелин! Чего ради я бы стал это делать?
— Откуда я знаю, — проговорила она медленно. — Такое тоже возможно… потому что мне трудно поверить. И потом… О, я не знаю… Видишь ли, я ведь не знаю, где правда, когда я все это слушаю.
— Давай все бросим и вернемся домой. В Англию.
— Да. Мы вернемся. Но не сейчас.
— Почему?
— Мы должны вести себя, как обычно, особенно теперь. Это очень важно, ты понимаешь меня, Эдвард? Не давай Лаки ни малейшего подозрения на то, что мы замышляем…