Мийол-ученик 2

Разлом 2: единение

— Сука! Тьфу! А ну прекращай… я сказал — прекра… тьфу! Да чтоб тебя совсем и поперёк!

— А Васька-то была права! — крикнула Шак. — Она всё-таки Улыбака!

— Что?! — неподдельно ужаснулся Мийол. — Ва… фуф… ни слова Ваське!

— Да-да, учи-итель, — почти пропела алурина.

— Я серь… тьфу! Я серьёзно!

— Да-да, я тоже.

— Поперёк вас всех… и полосками! Сука! Да Сука же, тварь толстошкурая, толстолобая, толсто… фу… толстожопая! Да, именно такая! Гадкая тварь, гадкая! Отлезь!

— Это разве не опасно? — вполголоса пробормотала Санхан, глядя на сцену, так сказать, воссоединительного валяния, совмещённого с восторженным облизыванием. Её тонкие смуглые пальцы, судорожно сжавшиеся на леере яхты, в суставах чуть не побелели.

— А ты сама что, не чуешь? — фыркнула Шак. — Расслабься уже. Это не дикий зверодемон отыскал добычу и примеривается, как бы половчее её сожрать. Это изначально стайный зверь, что долго скучал в одиночестве, радуется возвращению стаи… или… хи-хи!

— Тебе смешно?

— Или Сука приветствует любимого щеночка. От всей широты своего… языка.

— Но…

— Ой, расслабься уже! Отключи панику, заостри аурное чутьё. Я серьёзно. Никто никому и ничем там не угрожает. Мийол не дурак и не слабак, у него множество способов скрутить Суку и вывесить сушиться. Даже если забыть про чародейский ошейник.

— Но почему он вот так…

— Потому что Су… то есть Улыбака ему действительно рада. Да вчувствуйся ты уже! Она ему очень рада, она скучала, она приветствует его, как умеет, выражает любовь, как может…

— Зверодемон?!

— Ну и что, если зверодемон? Живая же… и чувствующая тварь. И, кстати, довольно умная, хотя до Эшки всё-таки не дотягивает. Поэтому учитель и поддаётся на эти вот… мокрые восторги.

— Но вот так… со зверодемоном…

Шак вздохнула, но продолжать попытки убеждения Санхан не стала. А заикаться о том, что вольности Бронированной Волчицы Паники вызывают у неё зависть…

«Почему всяким глупым четвероногим позволено, а мне — нельзя?

Нечестно!»

Порой алурине казалось, что учитель всё-таки немножко гуманист. Чуть-чуть, не на уровне рассудка, а где-то в глубине. Однако ощущения, усиленные инвертированным исчезновением, при любом разговоре вновь и вновь подтверждали: ничего такого в Мийоле нет. Не предубеждение останавливает его, а сложная смесь эмоций с моральными стопорами. Включая, кстати, нежелание расстраивать ту же Санхан, которая именно что гуманистка… в душе.

Так уж воспитана.

«Разумные всегда и всё усложняют. Это не так уж плохо, ибоиная простота хуже воровства — но и сложность оправдана отнюдь не каждая. Умей находить баланс».

Шак помнила слова Ригара, старалась брать пример с Мийола, но особой радости успехи ей не приносили. А останавливало от поползновений поступать по-своему и плевать на последствия чёткое осознание, что эти самые последствия — будут. Причём похуже, чем у сдержанности. Да и заденут они не только её: всем близким достанется по цепочке.

Взять опять же учителя… который за отвлечёнными размышлениями умудрился подойти не замеченным. Что само по себе многое значило: в норме алурины даже на супругов реагируют намного острее… ну, если верить материалам, добытым через матриарха.

— Шак!

— Да?

— Летим туда. Кажется, ближайший ручей — в той стороне. Мне надо умыться.

— Улыбаку тоже вымой. Попахивает, знаешь ли.

— Она не Улыбака!

— Да-да. Как скажешь, учитель.

Тяжкий вздох, проникновенный взгляд и безмолвный, аурным посылом обозначенный упрёк — ничто не поколебало насмешливой язвительности алурины.

Однако уже спустя несколько минут Мийол нашёл способ сравнять счёт. Нет, не словами. Он всего лишь принялся, как и собирался, отмываться от слюны, а также надраивать броневые пластины нового-старого питомца, заодно обрабатывая жидким мылом шерсть Суки/Улыбаки…

Прямиком в русле лесного ручья — и нагишом.

Пакостник. Ничуть не стыдится ведь… хотя и не красуется. Вроде как. Просто делает своё дело. А что при этом крепкие мышцы перекатываются под блестящей от капель, гладкой кожей, играют этак рельефно, гипнотически…

Не хотите — не смотрите! В чём проблема-то?

Санхан и Шак смотрели. Правда, не очень долго: аккурат до момента, когда первая поняла, что вторая тоже смотрит, и не уволокла её в кают-компанию. Лицо у неё при этом было заметно темнее обычного, но алурина не собиралась акцентировать на этом внимание.

Сама хороша.

— И всё-таки он слишком рискует, — проворчала смуглянка без особой задней мысли, просто чтобы разбить неловкую тишину.

— Нет там никакого риска, — ровно из тех же соображений отозвалась Шак. — Во-первых, по Улыбаке ещё Щетина подчиняющим ритуалом прошёлся. Во-вторых, на ней висит артефактный ошейник. Как раз для предотвращения… всякого. В-третьих, учитель может через свой сигил и заметить нехорошие признаки, и врезать связывающим управлением, не доводя до крайностей.

— Всё равно это как-то… не хомячок всё-таки — зверодемон! Ещё и хищного вида…

— Важнее, что этот зверодемон вырос из стайного хищного вида.

— Почему?

— А Мийол разве не объяснял? Или Ригар? Нет? Ну, тогда слушай…

«Когда я успела привыкнуть — и полюбить! — рассказывать про нечто новое, желательно ещё и шокирующее при этом? Впрочем, с кем поведёшься…»

— …таким образом, — подытожила короткую лекцию Шак, — нельзя грести зверодемонов под один шаблон. Да, конечно, все они разные; но исходная точка их эволюции влияет на большее количество факторов, чем может показаться. На вероятное поведение в том числе. И если для обычного горожанина вполне хватает знака равенства между «младший зверодемон» и «угроза, держаться подальше, желательно отгородившись Стенами», то для мага, чья специализация связана с диколесской фауной, это слишком грубый подход. И непрофессиональный.

— Хочешь сказать, — хмыкнула Санхан, — что тут всё как с алхимией? Обычный человек увидит лишь этикетку с символом алого черепа. А вот маг мало того, что поймёт, почему на банку налеплена такая этикетка, влёт расшифровав нанесённую под черепом формулу, так ещё и сможет использовать её содержимое для синтеза чего-то не столь опасного и полезного?

— Точно. Можешь поверить: если бы Улыбака происходила, скажем, от рыси — учитель ни за что не позволил такому зверодемону валять себя по земле. Просто потому, что это и впрямь стало бы безмолвным сигналом «я добыча, добивай и жри». Впрочем, Демоническая Рысь любого подвида просто-напросто не полезла бы так вот лизаться… это типичное поведение псовых.

— Интересно. А та Эшки, которую вы порой вспоминаете? Она же вроде бы тоже хищник-одиночка. Филины стаями не летают.

— Не летают, — кивнула Шак. — Но там во всех смыслах особый случай. О подробностях лучше спрашивать учителя: у меня просто специализация не та, я по незнанию могу наболтать ерунды. Но всё же кое-что, в чём уверена, расскажу. Для начала: Мийол и Эшки — родня по магии, свойства скрытности и связанности у них общие. Затем фактор эволюции: если Улыбака досталась нам в, так сказать, готовом виде, уже зверодемоном — то Эшки эволюционировала от третьего до четвёртого уровня, уже имея связь с учителем и под его присмотром.

— Я слышала, что это важно, — покивала в ответ Санхан. — Пастырь со своим вороном тому пример, а ещё — Серая Каэли и её Глазоед, если говорить о знаменитых лагорских Охотниках.

— Ну вот. А ещё — это третий важный момент — во время перелёта в Рифовые Гнёзда, когда фон Природной Силы падал ниже порогового, Мийол поддерживал Эшки и Зунга, как донор — прямой передачей маны. Что уже помянутое родство по магии углубило дополнительно.

— Разве это вообще возможно? — «Об этом он мне не рассказывал!»

— Оказалось, что возможно, — Шак повела плечами. — Хотя там сразу несколько вводных сошлось. Уже помянутое родство по магии — раз, свойство жизнь у обоих акцепторов, сильно облегчающее адаптацию к чужой силе и устраняющее неизбежные повреждения… ну и, конечно, самое главное, без чего всё остальное не имеет смысла: готовность делиться маной с магическими зверями. Притом в зелёных зонах, где большинству магов и самим силы мало.

Санхан покачала головой, зажмурилась ненадолго.

— Сумасшествие! Чистое сумасшествие…

— Неверно. В корне.

— Почему?

— Потому что сумасшедшие действия не срабатывают, а учитель добивается успеха. Значит, он ссоурифф, а не ширрах.

— Когда-нибудь он всё-таки ошибётся. И скорее всего — именно со своим зверьём.

— На твоём месте я бы больше верила в… него. И ему.

— А ты… — на лету проглотив едва не вырвавшиеся слова, подмастерье почти что гладко закончила: — …не слишком ли слепо веришь Мийолу?

«Не слишком ли? — вспыхнула алурина, сдержавшись лишь немалым усилием. — Это после всего того, что… но особенно — после того, как лишь с его поддержкой я стала афари?

Да я сдохну за него по одному слову!»

Но вслух Шак просто отчеканила:

— Он. Мой. Учитель.

Тихий вздох.

— Знаешь, я даже немного вам завидую.

— Это взаимно, — с видимой лёгкостью созналась алурина. — Только причины для зависти у нас с тобой разные.

Перехватив её взгляд, Санхан полуосознанным жестом положила ладонь на собственный живот. Чуть прищурилась, спросила осторожно:

— А ты бы хотела… то есть — я же знаю, как в вашей культуре важно деторождение…

— Снова в корне неверно.

— Почему?

— Какая такая «ваша культура», — хмык, сходный скорее с чиханием, — когда я — безродная фрисс, воспитанная людьми? По духу я чистый человек. Да я сейчас алуринис учу, как чужой язык, потому что свободнее всего говорю и думаю именно на низкой речи! И даже когда выучу, «правильной» алуриной мне всё равно не бывать. Никогда. Ведь я — фрисс.

— Мне… жаль.

— А мне — нисколько, — отрубила Шак. — Родня по крови вышвырнула мою мать вместе со мной вон. И хотя я понимаю их мотивы, как явные, так и скрытые… не забуду. Не прощу.

— Понимаю… отчасти. Мне тоже есть, что помнить — и что не хочется прощать. Но всё-таки ответь: хотела бы ты родить?

— Конечно! Только скорбная телом и разумом этого не захочет. Просто я пока не готова к этому.

— Почему? Ты ведь уже… ну…

Алурина видимых сомнений не показала, да и внутреннего сопротивления во время ответа от неё не ощущалось:

— Возраст всё равно маловат, надо подождать ещё пару лет. Лучше даже три-четыре, два года — необходимый минимум. Заодно очень желательно прорваться на пятый уровень, стать сильнее, прану уплотнить. А там уж за спермой подходящего самца дело не станет.

— Как-то ты… — небольшая заминка, — словно клановая.

Шак вперила в Санхан прямой взгляд. Аурой не давила, даже не пыталась — не эксперту магии давить на подмастерье — но решимость, волю, дух показала в полной мере.

И женщина быстро уступила алурине, отводя свой взгляд.

— Давай без виляний, коллега. Буду честна, как Ригар заповедовал, потому что внутри семьи иначе нельзя. Да, я бы по первому щелчку и со всей страстью легла под учителя. Да, я бы орала от счастья, если бы каким-то чудом смогла родить именно от него. А за неимением своих котят — с таким же счастьем и радостью буду возиться с вашими. И с твоим, и с ребёнком Элойн. Я уже это обещала, теперь повторю сказанное: его ребёнок — это заранее любимый мной ребёнок.

— Но…

— Я не ложусь под Мийола только по одной причине: из-за тебя.

— Что?

— Он не хочет обижать тебя. Я не хочу обижать тебя. Ты не готова им поделиться. То есть с Васькой — ещё так-сяк, а со мной — нет. Поэтому я не пытаюсь перейти черту в отношениях и он тоже сдерживается. Всё ради твоего спокойствия.

— Неправда!

— Ещё скажи, что я «не такой», — хмыкнул призыватель из коридора, а вскоре и сам вошёл в кают-компанию. Ещё местами мокрый, но уже одетый… легко. Санхан опомниться не успела, как он уже выдернул её из кадарского кресла, сам сел прямо на пол и её посадил себе на левое бедро, приобняв — всё одним обманчиво неспешным, танцующе-текучим движением. — На самом деле я как раз такой: похотливый и жадный. Но я всё-таки маг. Все мы маги. Сдержанность у нас даже не в крови, а глубже: в самой сути, в основе Пути. Поэтому я могу ограничивать свои желания, как и Шак. Кстати, ученица! Что ты там сидишь, как не родная? А ну-ка, групповые обнимашки!

И снова Санхан не успела ни опомниться, ни испугаться, как со спины к ней прильнуло ещё одно тело, заметно теплее человеческого, и обнимающих её рук стало ровно вдвое больше прежнего. А пугаться вроде как следовало: она ведь прекрасно знала, каким жутким природным оружием могут становиться сложно устроенные, совсем не человеческие кисти рук алурины. Но… её жуткие когти, твёрдые и острые, в боевом положении выдвигающиеся почти на полных три пальца перед ладонью, способные вскрыть плоть до самой кости быстрее, чем глаз моргнёт дважды… эти когти сейчас прятались так глубоко, как только возможно. А смуглую кожу мягко, словно хрупкую драгоценность, и вполне целомудренно — ограничиваясь плечами — поглаживали чуткие и разве самую малость мозолистые нелюдские пальцы. Возможность сравнивать у Санхан была, и ладони той же Васьки в воспоминаниях ощущались грубее.

Но самое главное — это, конечно, слияние аур.

Если к ощущению от близости Мийола смуглянка успела привыкнуть и полюбить его, то бесплотная ласка души Шак… на таком расстоянии уже не оставалось и остаться не могло места каким-либо неясностям, наигрышу или самообману. Более того: инвертируя своё исчезновение, алурина словно вплавляла в женщину свою нагую суть, показывала всё, открывалась предельно. Да и призыватель изменил свою обычную скрытность на прямую противоположность, буквально заливая всех их проецируемыми чувствами. И всё же они стали лишь фоном, а вот Шак…

Санхан попросту не ожидала ничего подобного.

«Так много тепла… столько беспорочной преданности… а эта решимость — да она в сотню раз острее и опаснее, чем её когти!

И любовь. Столько любви… впору испугаться… потому что в ней можно утонуть.

Пусть она в основном направлена на него и на не рождённое ещё дитя, но ведь и меня тоже любят… причём даже этого «тоже» почти слишком много.

За что? Почему?

Ведь я… ведь сама-то я вовсе не…»

— Ш-ш-ш!

Едва слышный выдох Шак пустил по коже Санхан, начиная от тыльной стороны шеи, волну мурашек.

— Ты часть семьи, — сказал Мийол, с небольшим отставанием выдохнув в правое ухо и породив ещё одну волну дрожи — сильнее и слаще. — И ты всегда будешь её частью… если сама останешься тут, если примешь наше родство-в-духе.

— Ты наша, — подхватила алурина, делая объятья крепче, шепча в левое ухо, ласково и гладко потеревшись щекой, — а мы твои. Всегда. Мы выбрали тебя и не жалеем об этом. Ты наша. Мы делим одно дыхание: ты и ты и я. Одно.

— Ты наша, а мы твои, — повторил Мийол. — Гони сомнения прочь. И скажи уже… это.

— Мы… мы семья, — Санхан словно со стороны ощутила, как мелко дрожит всем телом. А ещё из глаз течёт полноводный поток — и голос прерывается. — Мы семья. Я… я люблю… тебя. И тебя. Действительно люблю! Я… люблю вас… обоих!

— Умница. Я так тобой горжусь…

— И я тоже. Ты смогла.

Дрожь куда-то ушла, а вот тепло тройных объятий, умноженное переплетением аур — таким, словно они действительно дышали в унисон — осталось. Общая тихая радость, счастье, покой с нотой усталости… сама того не заметив, Санхан закрыла глаза и растворилась в сияющем облаке неги без остатка. И без малейшего сопротивления.

…лёгкий, как взмах крыльев мотылька, шёпот:

— Спит?

— Да. И улыбается. Глянь, какая милота!

— Вижу. Может, унесём на палети?

— Не надо. Лучше ляжем прямо тут. Сбегаешь за матрасом с одеялами? Только возьми свои.

— Зачем?

— Запах.

— А-а… я как-то подзабыла. Сейчас всё принесу.

…проснулась Санхан из-за небольшого неудобства. Точнее, из-за некоторой духоты. Как оказалось, роль этакой ветчины в двойном бутерброде гуш-итциро, когда сама обнимаешь Мийола и к спине льнёт не тёплая Васаре, а почти горячая Шак, да ещё от пояса и ниже всех троих прикрывает одеяло — довольно неуютна.

Впрочем, алурина тут же почувствовала её настрой, отодвинулась и извинилась.

— Всё хорошо, — пробормотала Санхан умиротворённо, с вязкой ленцой. — Не надо извинений. Это скорее я должна…

— Ой, не начинай снова! — Мийол перевернулся на спину, ловко приобнял свою женщину левой рукой и чмокнул её в нос с мягкой улыбкой. — Ничего и никому ты не должна. Ну, кроме честного выражения своих желаний.

— Именно, — подхватила Шак, снова чуть придвигаясь со спины. — Открытость и откровенность суть основа… всего.

— Спелись, да? Следовало ожидать… но я всё равно не согласна!

— С чем?

— Ну… делиться.

— И не надо, — алурина.

— Мы подождём, — Мийол.

— Сколько нужно.

— Сколько захочешь.

— Тебе решать.

— Предвкушение тоже доставляет радость.

— Ну точно спелись, — буркнула Санхан. Впрочем, даже не пытаясь изобразить настоящее неприятие: ауры всех троих по-прежнему переплетались так, что не вдруг разберёшь, кто тут над кем подтрунивает, кто кого облизывает ленивой нежностью и кто за кого радуется.

…когда она решила перестать предохраняться, это стало вполне осознанным шагом. Но даже теснейшая из возможных для неё и её мужчины кровных связей… нет, даже она не решала всех проблем с отношениями. Не давала… необходимого. Потому что ни один обладатель развитой аурной чувствительности, мало-мальски опытный в чтении настроений, не обманется этим поверхностным «теперь мы родня по крови».

Полным-полно случаев, когда кровные родственники — даже вроде как ближайшие, вплоть до полных близнецов — расходились во взглядах, планах на будущее, симпатиях и характерах до настоящей непримиримой ненависти. (По слухам, в некоторых кланах этот вопрос стоял особенно остро: те же Шелетидйид склонны смотреть на соклановцев скорее как на соперников, да и у Кордрен с этим… не блестяще).

Так что нет, кровное родство не спасает от конфликтов. При этом не меньше случаев, когда совершенно не связанные кровью становились полноценной семьёй. Собственно, в теории любая гильдия — пример того, как это происходит. Взять вот саму Санхан: да, она любит, уважает и почитает родителей… больше потому, что так положено… но уже не первый год постепенно отдаляется от них. Их интересы кажутся всё мельче, их кругозор — всё уже, их мечты выглядят приземлёнными, чуть ли не примитивными. При встречах (всё более редких) с ними попросту не о чем говорить. Ну, из того, что волнует её саму.

Они ведь… не маги. Вообще.

Поэтому так и происходит. Она движется по избранному Пути, становится лучше, растёт и меняется, а они… ну, они просто стареют.

И поэтому Санхан искала замены былым связям среди согильдийцев. Частично вполне успешно, как это случилось с Элойн и Кульми. Частично… нет. Причём до знакомства с Мийолом она попросту не осознавала, насколько одинока.

Это оказалось частью проблемы. Осознание. И рождённое из него стремление к большему.

Сложно мириться с тем, что став одновременно ассистентом при базиларе, женщиной при любимом мужчине и матерью его ребёнка… что даже так ты остаёшься дальше от него, чем эта-заноза-в-мягком: Васаре. Да ладно ещё Васаре — та всё-таки сестра. Но оставаться дальше, чем Шак?! Чем нелюдь, из милости пригретая, от щедрот возвышенная, удобства ради приближенная!

Обидно. И завидно.

…а теперь внезапно оказалось, что на самом деле никакого непреодолимого порога — нет. Что она уже воспринимается ближайшей роднёй. В том числе той самой нелюдью, что оказалась много честнее, сильнее и чище духом, чем… и все препятствия, ощущаемые Санхан, этот кокон одиночества, такого привычного и такого — с недавних пор — тесного, холодного, ранящего…

Всё это — её выбор и её работа.

«А я ещё имела глупость снисходительно посматривать на Элойн: мол, накрутила себя, нагородила глупостей, не может очистить голову от сора — это же так легко, со стороны глядя! Что в этом такого? Берёшься и этак вот, по щелчку, меняешься к лучшему…

Только на поверку я сама оказалась не намного лучше нашей рыжей.

И сора у меня в башке — ой-ой. Скорее даже, ой-ой-ой.

Даже этот недавний тройственный аурный резонанс… это тоже не омни-зелье. Нет, не оно. Просто моя истинная родня, как ей и положено, без лишних слов оба-два подвели меня к моей проблеме и дали пощупать её с фасада. Мол, твоё? Да, твоё. Мешает? Ещё как мешает. Проход перегородило так, что не пройти, не проехать — только перелёт на пике эмоций и помог…

Теперь вот решай, что с ней делать. Только всё сама, всё ручками. Никто за тебя эту работу не сделает: мусор твой — значит, убирать тоже тебе.

Можешь, конечно, и не убирать. Будем, как прежде, летать в гости. Но… это ведь именно для тебя помеха, а не для нас, летунов. Да и принуждать к чему-то такому… в нашей семье такое не принято, у нас — свобода.

Мы даже готовы терпеть добровольные ограничения, чтобы тебе было удобней!

Хочешь настоящей близости? Трудись. Всё в этой жизни, что чего-то стоит, добывается не иначе, как долгим трудом. Усилием, старанием, упорством. Или ты думаешь, что той же Шак не пришлось дистиллировать свой дух, чтобы очистить от тяжёлых фракций? Что она, из банды взятая, полудикая сирота, возвысилась до себя нынешней легко и просто? Ха!

Чтобы не уступить мохнатой — действуй. Чтобы не отстать — шевелись. Расти. Меняйся.

…ведь этот Путь обещает облегчение, да и награда в конце дороже любых сокровищ».

— Знаете что? — сказала Санхан вслух.

— М?

— Я вас люблю. И тебя. И… тебя. Но валяться так вечно нельзя.

— И то верно, — вздохнул Мийол. — Пора лететь дальше… но знаешь что?

Мгновенный обмен взглядами. Улыбка — ясная, без подвоха.

— Мы тебя любим! — хором с двух сторон, словно долго репетировали.

…хотя, может, и репетировали. Ведь для того, чтобы добиться настоящей близости между разными разумными, надо потрудиться.