Мольба Мариам

ГЛАВА 17

Я невыносимо страдала, горе мое было бесконечным.

Я чуть не лишилась рассудка.

Я заклеила все стены нашего дома размноженными фотографиями Дюрана, непрерывно покрывала их поцелуями и бормотала:

— О Аллах, как там мой сын? Сыт ли он? Не мерзнет ли он?

Однажды, отправившись, как обычно, в магазин, я увидела маленького мальчика, который попросил мать купить ему шоколадку. Она отказала, а он расплакался. Я поспешно достала шоколадку и протянула ее мальчику. Его мать, глядя на меня с подозрением, попятилась, но я взмолилась:

— Позвольте ему съесть шоколадку. Мой сын тоже любит шоколад, но теперь его нет, и я ничем не могу его угостить.

Вид ее очаровательного ребенка заставил меня разрыдаться, и я выбежала из магазина. Однако эта милая женщина подхватила своего сына и направилась вслед за мной к моей машине. Она обняла меня за плечи и расплакалась вместе со мной.

Будучи не в силах сдерживать свои чувства, я вскоре начала избегать мест, где могла встретиться с детьми. Дома я разговаривала сама с собой и спала в обнимку с любимой игрушкой Дюрана. Депрессия привела к тому, что моя кожа покрылась струпьями, которые болели, чесались и не поддавались никакому лечению.

Преследовавшие меня угрозы Каиса лишали меня сна. Он всегда повторял: «Если ты уйдешь, Мариам, я найду и уничтожу тебя, но сначала лишу жизни твоего сына. И перед смертью ты увидишь своего гибнущего сына». Неужели он отвез Дюрана в Афганистан для того, чтобы убить его там?

Но даже если его не убьет отец, я опасалась, что мой сын может стать жертвой военных действий. 1986 год не принес облегчения жителям Кабула. В город хлынули измученные и оголодавшие беженцы, вследствие чего население Кабула увеличилось вдвое и достигло двух миллионов человек. Около пяти миллионов афганцев лишилось крова, а приблизительно четыре миллиона из них стали беженцами. Точные цифры неизвестны.

Я следила за событиями в Афганистане с того самого момента, как мы покинули страну, но теперь, зная, что мой сын находится в Кабуле, я выискивала малейшие подробности. Заливаясь слезами, я слушала телевизионные новости, в которых сообщалось о взрывах, обстрелах, убийствах и беспорядках. По официальной оценке, за последние месяцы в Афганистане было убито более двенадцати тысяч гражданских лиц. А согласно последним сообщениям, сложившаяся обстановка в Афганистане приближалась к геноциду. Соплеменники моего отца сражались с русскими с самого начала, и теперь я узнала, что в родной папиной провинции Пактия было убито семьсот борцов сопротивления.

Как маленький ребенок мог уцелеть в такой мясорубке? Я защищала его с момента появления на свет, заботилась о его безопасности и благополучии. Кто теперь готовит ему его любимые блюда? Кто его согревает? Кто рассказывает ему сказки, играет с ним в прятки и смешит его?

Каис был не из тех, кто стал бы тратить время на малыша.

— Я молюсь Аллаху, чтобы он вернул нам Дюрана, — пытался утешить меня папа, после чего замечал: — По крайней мере, ты знаешь, что он со своим отцом.

Я не стала напоминать папе, что Каис — чудовище, которое даже своей родной сестре призналось в том, что не любит Дюрана. Я просто повернулась и вышла.

Надия тоже не хотела признаваться в том, что была не права.

— Ты должна была остаться с Каисом. Если бы ты жила со своим мужем, ничего не произошло бы.

— Значит, я должна была ждать, когда меня забьют до смерти?! — не веря своим ушам, вскрикнула я.

— Он бил тебя только потому, что ты с ним пререкалась, — пожала плечами Надия. — Тебе следовало проявлять к нему большее уважение.

Надию мало волновали мои переживания, поскольку папа наконец разрешил ей выйти замуж за ее шиита, не догадываясь о том, что они уже давно состоят в браке. Теперь, когда она официально могла считаться замужней дамой, Надия купалась в счастье, в то время как моя жизнь становилась все невыносимее.

Я намеревалась улизнуть в Афганистан, чтобы заняться поисками сына, но папа, опасавшийся этого больше всего, спрятал мой паспорт, заявив, что он будет находиться у него в большей сохранности. И мне никак не удавалось его уговорить, что я найду проводника, который поможет мне пересечь афганскую границу, отыщу там своего сына и вернусь с ним в Америку. Но возможно, папа был прав, так как война с Россией в то время была в полном разгаре и границы были закрыты. Даже закаленные бойцы с трудом передвигались по стране. Весь Афганистан превратился в запретную зону. В него нельзя было попасть и из него нельзя было выбраться.

Папа постоянно поддерживал связь с друзьями и родственниками, оставшимися в Афганистане. И теперь он просил их помочь в поисках моего сына.

— Я верну тебе сына, Мариам. Обязательно верну, — повторял он.

И по прошествии восьми месяцев после исчезновения Дюрана папе наконец удалось найти адрес. Впервые за все это время мы узнали, что Каис и Дюран живы. Я бросилась в Госдепартамент Лос-Анджелеса, наивно полагая, что американское правительство отправит в Афганистан спецгруппу, чтобы вызволить моего сына, но получила убийственный ответ.

— Мы ничего не можем сделать, — ответил мне чиновник Госдепартамента. — У Соединенных Штатов нет в настоящее время дипломатических отношений с афганским правительством.

Привыкнув к тому, что живу в стране, где глава государства зачастую лично откликается на просьбы граждан, я написала письмо в Администрацию Рейгана, умоляя американского президента помочь мне вернуть сына. Но от него я получила лишь формальный ответ с теми же самыми данными, которые мне уже сообщил чиновник Госдепартамента. «Соединенные Штаты не поддерживают дипломатических отношений с Афганистаном».

Когда я снова впала в отчаяние, папа показал мне газетную статью о маленьком мальчике, который был похищен во Флориде и убит.

— Зачем ты мне это дал? — обезумев от страха, воскликнула я. Неужто то же самое произошло с Дюраном и папа таким образом пытался меня подготовить к страшному известию?

— Просто подумай, как тебе повезло, — ответил папа. — По крайней мере, твой сын был увезен не чужим ему человеком и его никто не убил. Ведь он находится со своим отцом, Мариам.

Я лишь покачала головой, изумляясь отсутствию у него проницательности и сочувствия.

Мы убедились, что Дюран жив, когда Каис передал мне сообщение через папиных друзей в Афганистане: «Если Мариам пересечет границу Афганистана, я отрежу ей ноги и отправлю их обратно в Лос-Анджелес».

Жившие в Кабуле друзья и родственники продолжали прилагать усилия для того, чтобы увидеться с Дюраном. Кое-кто даже пытался относить ему подарки, но на пороге дома их регулярно встречал разгневанный Каис, угрожавший свернуть им шею. Кроме того, мы узнали, что Каис разорвал отношения с афганскими патриотами и стал советской марионеткой. Он доставлял пищу русским и неплохо зарабатывал. Я старалась убедить себя найти в этом хоть какое преимущество: Каис не ушел на фронт и не бросил Дюрана на попечение чужих людей. И хотя Каис служил врагам моей страны, я надеялась, что часть получаемых денег он тратит на моего сына.

Потом одной женщине удалось проникнуть в дом Каиса и увидеть Дюрана, так как Каис не знал, что она моя подруга. Она успокоила меня, сказав, что Дюран жив, хотя часто плачет и постоянно кричит: «Мано! Мано!» Она была изумлена, когда в ответ на эти известия я начала рыдать.

Я часто молилась, чтобы мой сын забыл меня, полагая, что тогда жить ему станет легче. Но, судя по всему, Дюран получил такую психологическую травму, что даже после десяти месяцев разлуки продолжал ждать меня. Когда я поняла это, мои мучения лишь усилились. Друзья и родственники начали шептаться, что эти переживания убьют меня и вскоре им придется меня хоронить.

Но едва я узнала, что мои кузины уже шьют мне саван, я решила, что должна быть сильной. Если я умру, кто станет бороться за возвращение моего сына? Я знала, что, как только на моем надгробии выбьют эпитафию, все позабудут о судьбе несчастного Дюрана.

Тогда-то я и осознала: у меня нет другого выхода, я обязана жить.