Моргемона (СИ)

18. Вдовье горе

Гидра прихрамывала, следуя за иксиотами. Те подчинились требованию Тавра и несли корону вглубь его паласа. Диатрис осталась без своего облачения из синей чешуи — Тавр забрал его. Волнами расходились слова о том, что он не имеет права надевать корону до благословления Иерофанта. Другие печально подтверждали, что дуэль была выиграна так, как это делали ещё до Троих по завету Кантагара — а значит, трон он получит в любом случае.

Она едва заставила себя оставить тело Энгеля — она доверила его только сэру Леммарту. Но Тавр потребовал её присутствия, поэтому леди Ланхолия потащила её под локоть за собой.

Фигуристая, роскошная, дьявольская женщина, что была повинна во всём. Изгиб её тёмных губ и острых бровей сводил с ума. Гидра смотрела на неё красными от боли глазами и не находила слов.

— Ты ведьма, — шептала она. — Ты всё это время была ведьмой. Ты хотела убить меня ещё тогда.

— Да, но ты, как ни странно, отвертелась, — певуче отвечала мать и влекла её за собой вверх по ступеням Оскала. — И отмазала эту грязную девку, отродье поганой Сагарии.

«Так это была ревность?» — безмолвно вопрошала Гидра. — «Ты ненавидела меня за то, что я отягощала тебя в твоём чреве. И ненавидела Сагарию, потому что отец любил её. Но колдовство помогло тебе приманить его — и расправиться с соперницей».

— Крестьяне всегда тебя ведьмой называли, — твердила Гидра, словно во сне. — Кто мог подумать, что это будет правдой.

«А я ещё наивно полагала, что ты не способна на убийство. Да ты настоящая хладнокровная змея».

— Колдовство — древнее искусство Нааров, — спокойно отвечала ей Ланхолия. — Даже старая Тамра училась ему у моей бабушки, а моя бабушка постигла его из церковных книг. Если б не оно, наш род давно бы угас среди других таких же, вроде Манааров, обедневших бывших доа.

— Но ваш род и так угас…

— Нет. Лара и Летиция несут лучшее от нашей семьи. Пусть под другой фамилией, но то неважно… истинный талант передался в крови. Но не тебе.

Идти стало совсем тяжело. Гидра запиналась о ковры и стукалась о вазоны, ничего не видя перед собой. Однако мать уверенно вела её за собой.

— Тебе повезло стать доа, ведь в тебе всё от отца, не от меня, — продолжала марледи Ланхолия. Её тёмные очи мерцали, отражая огни факелов, будто тревожные алые звёзды. — И теперь ты, разумеется, полагаешь, что неуязвима. Что связь с Мордепалом не даст тебе умереть. Но тебе придётся, дочь моя. Дождусь я наконец, и у нас с Тавром родится долгожданный сын — и тебе нечего будет делать в мире, который принадлежит нам.

— Да уймись, — простонала Гидра в ответ. — Мне ничего не…

«…не надо?» — перед глазами стояло белое лицо Энгеля, залитое кровью из его рта, и диатрис знала: её смысл был утрачен.

— И без тебя как-нибудь разберусь, — выдохнула она.

Мать холодно улыбнулась и наконец перестала тащить её. Они пришли.

Гидра только сейчас поняла, что они в Прудах. Меж пористых скал, в которых поднимался пар от горячих озёр. Где-то там, как прежде, туман шевелился крылами драконов.

И Тавр был здесь, и иксиоты, и военные командиры Энгеля с покрасневшими от удержанных слёз глазами. И сэр Берег — полководец самого Тавра, весь в бинтах поверх полученных ран. И гвардия в чёрных с серебром одеждах.

Тавр, держа в руках корону, ещё недавно украшавшую Энгеля, сделал несколько торжественных шагов вглубь тумана. Его зелёные глаза пылали упоением. Он видел себя на вершине мира. Ещё бы, ведь он разгадал всё. Подчинил драконов, не будучи доа. Укротил магию руками своей беззаветно влюблённой супруги. Покорил всю страну своей силой и хитростью.

А его хитрая жена при виде него глупела, наслаждалась им и гордилась, с улыбкой следя за каждым движением супруга.

Тавр присвистнул.

— Таа-рэу! — прозвучали нараспев его слова. Рыцари зароптали, и Гидре подумалось, что отец настолько восторжен, что сейчас велит драконам сожрать всех явившихся сюда врагов. Жестокие правители древности иногда приносили подобные жертвы по особо крупным праздникам.

На его зов ответил, как всегда, восприимчивый Лукавый. Болотно-зелёный дракон в лунной лазури казался нефритовым. Он величаво поднялся из озера, став Тавру высокой тенью.

И Тавр развернулся лицом ко всем собравшимся, оставив Лукавого позади себя, будто сторожевого пса.

— При вас, — торжественно произнёс он. — И при тебе, бывшая диатрис.

Гидра изнеможённо посмотрела на него в ответ.

— Я по закону богов и людей надеваю эту корону. И пусть марлорды и марледи придержат все свои свидетельства: меня рассудили сами Боги, и моим единственным заверением будет дракон.

Он поднял корону над своей головой. Он короновал себя сам, как диатр из былых веков, и его дерзость и высокомерие внушали страх покорённым воинам.

Но эхо его слов ещё не отзвучало среди скал, как Лукавый повернулся к нему мордой.

Гидру словно хлестнуло презрением и ненавистью гордого зверя. Она застыла; а Лукавый без промедления выдохнул пламенем на корону и руки, что держали их. Поток пламени сорвал с Тавра всю плоть — лишь ноги повалились на землю.

Марледи Ланхолия завизжала в ужасе, туша свой подол.

Лётные штаны Гидры загорелись, но она не сдвинулась с места, в отличие от рыцарей, которые кинулись в разные стороны. Она смотрела, как Лукавый сжирает Тавра, будто Бархатца, и смеялась. Слёзы текли по её щекам, но смех наполнял Пруды жутким аккомпанементом. И даже когда сэр Арбальд потянул её за руку прочь, она продолжала хохотать.

Ведь её желание исполнилось.

Смотреть на тело Энгеля Гидра не могла — от этого её сердце рвалось в клочья. Она сперва молча бродила по шумным замковым коридорам. Её слух даже уловил нечто любопытное: воины обнаружили в подвалах недавно убитого тигра. Благородный зверь был зарезан ритуальным ножом, будучи на привязи у одной из тюремных решёток.

«Твои чары имели свою цену, но счастья они тебе тоже не дали», — подумала Гидра. И поняла, что ни это злорадство, ни что-либо другое не утешит кровоточащую рану в её душе.

Она отправилась к Мордепалу. Лишь её лётный супруг мог утешить её. Невозмутимость и потаённая злоба дракона напитали безутешную диатрис, и она отправилась летать над ночным морем, чтобы не дать себе погибнуть от тоски.

«Ты не исполнил своего обещания», — твердила себе Гидра, пытаясь отдать свою душу звёздам. — «Но и я не уберегла тебя, хотя ответ был всё это время перед глазами. Ты всегда всё делаешь плохо, Гидра. Всегда».

И лишь одно было причиной жить для неё: отец наконец-то помер.

Она не считала дней, которые провела в полёте. Мордепал охотился при ней на дельфинов и диких лошадей, а она не замечала ничего и не хотела слезать.

Но однажды звон колоколов всё же позвал их — и они мрачной тенью смерти полетели на остров Дорг.

Мордепал оставил её в Раале и отправился домой, к своему гнезду и Сакраалу. А она возвращалась в гнездо разорённое и опустевшее.

Сойдя с башни, она пала в руки Авроры. Теперь нежная фрейлина не поливала её слезами. Она решительно привела подругу в порядок, приодела её и надела ей корону диатрис обратно на голову.

— Ты не можешь просто стать кормом для детёнышей Мордепала, когда вся Рэйка ждёт тебя, — сказала ей Аврора сурово.

И Гидра очнулась.

Настал день Суда Гагнаров, учреждённого века назад для того, чтобы боги могли указать на того, кто займёт трон, если выбор не был определён законом наследия или законом дуэли. В тронном зале, при множестве облачённой в чёрное знати, предстали и Гидра, и марледи Ланхолия, и марлорд Вазант.

Впрочем, марлорд Вазант сразу же сказал, что противостояние с драконьими лордами его не интересует — и он выходит из состязания, если между его внуками и детьми кого-то из Ланхолии или Гидры будет обязательно заключён брачный союз.

«Старый слизень как всегда устраняется», — закатила глаза Гидра, стоя перед Иерофантом Мсарой на пару с матерью.

— Ваше Высокопреосвященство, — голос прекрасной марледи Ланхолии надламывался, она была вся одета в чёрное. Многие смотрели сочувственно на неё и на её выступающий живот. — Всяк тому свидетель, что мой супруг одержал победу честно по заветам Кантагара. И уговор их с диатром Энгелем был стар, как мир: кто победит, тот и получает корону. Тавр победил. И я ношу под сердцем его наследника. Значит, ему и быть владыкой Рэйки, а мне до срока — ди-регент Гидриар.

Иерофант Мсара тоже был в чёрном. В дни траура всякий служитель одевался, как последователь Схали, в неприметные тёмные обноски, будто церковь была лишена достатка и богатств. Он кивнул марледи Ланхолии, принимая её заявление, и та добавила:

— Великая Мать наградила меня силой. Я дам жизнь ребёнку, и он будет надеждой и отрадой Рэйки. Но Ландрагора уродилась не в меня. Она слаба и вряд ли сможет продолжить род. После её смерти страна придёт в смуту, и её сомнительные женихи начнут рвать страну на части.

Иерофант кивнул вновь, но уже более неохотно. Его тяжёлый взгляд обратился к Гидре.

«Не помог мне что-то камушек», — ответила Гидра глазами.

Впрочем, настал её черёд взять слово. Взгляд Авроры из-под чёрной вуали посмотрел на неё сурово и побудительно.

«Она права. Я не позволю колдунье надругаться над тем, чего столько лет добивался Энгель».

— Ваше Выск… Про… тьфу, — после стольких часов молчания язык Гидры заплетался. Иерофант махнул рукой, позволяя ей пропустить титулование. — Словом. Тавр одолел Энгеля потому, что Ланхолия — ведьма. Они бились, и Ланхолия заговаривала его на победу.

Мать раздражённо вздохнула.

— Моя дочь сама большой любитель оккультных наук. Но подкрепить её гнусные обвинения ей нечем.

— И всё же мы их выслушаем, — заметил Иерофант. — Всякая из вас будет говорить в свою очередь.

Гидра вздохнула. Поймала тяжёлый взгляд ди Монифы, что смотрела на неё с обособленного от прочих сиденья.

«Да не бойся, я не желаю посмертно очернять Энгеля, упоминая его происхождение», — мысленно фыркнула на неё Гидра. И заговорила:

— Всё началось давно. Когда диатр Эвридий разорвал помолвку с марледи Тамрой Гидриар и женился на ди Монифе. Марледи Тамра обратилась к колдунам. Она мечтала, чтобы счастье Эвридия длилось недолго. И за колдовство заплатила частью своего разума. Но у неё получилось: беды замучили почившего диатра. Его обжёг Мордепал, а вместе с его смертью его дружную семью постиг раскол.

История старухи Тамры многому научила марледи Ланхолию. Она всерьёз взялась за обучение колдовству. Её цель была выйти замуж за марлорда, неприступного и желанного. И она своего добилась. Вот только марлорд Тавр был увлечён другой девушкой — Сагарией Райской Птицей. И обручение не смогло изменить его влюблённость. Сагария стала первой жертвой.

Когда соперница была уничтожена, марледи Ланхолии не было нужды продолжать ритуалы. Одно у них не выходило с Тавром — произвести на свет сына, а не дочь. Боюсь представить, чем именно она занималась, чтобы добиться желаемого. Однако познания её росли. Тавр, тем не менее, не любил ждать. Его увлекали военные кампании, и он в конце концов велел жене прекратить колдовать впустую, а взяться устранять тех, кто был ему вреден: торговца из Мелиноя, который мог знать о странных поставках на Аратингу. Потом лорда Магра Денуоро, который заподозрил вмешательство колдовства в войну. Потом и нас с Авророй.

Но мы с Авророй избежали этой участи благодаря тому, что я тоже кое-что знала от старухи Тамры. Защитное колдовство — поджигание трав и камушков. На этом, увы, мои познания кончались, и я не могла понять, кто является нашим врагом, если не мой отец. Как всякий знаток драконов, он был по-своему вовлечён в тонкие искусства, и мне не приходило в голову думать на кого-то, кроме него.

Всё, что у меня было — это камушек оникса, который я держала в руке и шептала слова, запретившие бы Тавру колдовство во время поединка. А шептать надо было на марледи. Она выиграла чисто, не дав никому себя заподозрить, ведь всю жизнь она была лишь безымянной тенью Тавра — никто не мог ожидать от неё такого могущества. Вот только магия не всесильна. Она потеряла своего мужа — никаким колдовством было не образумить его жажду демонстраций собственной власти.

Для ритуалов Тавр покупал ей тигров — животных, чья кровь способна дать силу Мелиною, который исполнял все приказы колдуньи. Первый тигр был убит для Магра, два следующих — для нас с Авророй, а последний был заколот перед самой дуэлью. Его-то и нашли солдаты в катакомбах Оскала. Впрочем, сейчас марледи Ланхолия наверняка уже спрятала всё, что выдавало бы её колдовство, но я изложила вам всё, что знаю — клянусь праведным Ирпалом, грозным Ранкаром и молчаливым Схали, — довершила Гидра. И хотя её слова звучали сухо, бесстрастно, сквозь сдержанность просвечивало пламя гнева.

Гул в зале стал громче. Теперь Гидре было ясно, что её история прозвучала весьма голословно, и полный презрения взгляд матери доказывал это. Кроме того, она косвенно обвиняла в колдовстве и себя в этот момент.

— Помилуйте, ну нельзя ж все необычные смерти списывать на чаровство, — заговорил марлорд Вазант. — Да ещё и одного-единственного человека.

— Можно, — вдруг оборонил Иерофант.

И в зале повисла гробовая тишина.

Марледи Ланхолия замерла, а Иерофант Мсара спрятал руки в рукавах и обратился к ней. Его голос зазвучал, роняя каждое слово в тишину, как в колодец:

— Её Диатрость знает, о чём говорит. И её изложение — именно то, что довершает моё познание о вашем колдовстве, марледи.

Все задержали дыхание. А Иерофант продолжил:

— Иерофант Рхаат предупреждал меня о чаровницах рода Наар. Ваша бабушка, леди Сипресс Наар, соблазнила его и получила доступ к сакральным книгам священства, откуда узнала о самой страшной силе среди савайм: лхаме Мелиное. Она прочла, что, жертвуя тиграми и частью своей судьбы, можно снять с него первую печать — Печать Крови. Чудовище вырвалось на свободу.

Дворяне ахнули. Но тут же смолкли вновь.

— Разумеется, оно было подчинено лишь ей. Но никому не под силу овладеть демоном по-настоящему. Делая для неё то, что она пожелает, он вынуждал её делать и то, что желает он. Леди Сипресс Наар получила доступ ко дворцу и стала придворной дамой; таков был её интерес. Но интерес самого Мелиноя был куда обширнее. Он смутил разум королевы Лорны Гагнар, не дал ей продолжить род и убедил её услать драконов. Ради своей малой прихоти жить во дворце королевы леди Сипресс оборвала величайший род доа.

Поражённое молчание казалось звенящим.

— Как всегда бывает при контракте с демоном, счастье не приходит даже после исполнения всех желаний. Мелиной свёл леди Сипресс с ума, и та родила, марледи, вашу мать, которая тоже страдала безумием. Ваш род был на грани гибели от её выходок. И если б не леди Тамра, что интересовалась оккультным наследием леди Сипресс, то вы, марледи Ланхолия, никогда бы не вышли замуж за Тавра с такой скверной кровью в жилах. Но вы вовремя подсмотрели за леди Тамрой. Ведь она наведывалась в вашу скромную резиденцию в Арау и постоянно спрашивала о личных вещах леди Сипресс. Всё это я знаю благодаря расследованию, которое провёл Иерофант Рхаат после смерти своей нечестивой возлюбленной. К сожалению, он начал это слишком поздно, чтобы докопаться до недавних событий.

Марледи Ланхолия не демонстрировала никаких эмоций. Но её пышные губы сжались в прямую линию.

— Мне же, когда я заступил на должность, досталось его тревожное знание. Мелиной каким-то одному ему ведомым способом воспользовался церемонией, что прошла в Малха-Мар — на его вотчине — и снял с себя вторую печать, Печать Духа. Полагаю, за счёт Её Диатрости Ландрагоры. Именно поэтому я начал думать, что она, коли верить слухам, стала наследницей запретных знаний леди Сипресс и леди Тамры. У меня было слишком мало времени, чтобы изучить её действия и прийти к должным выводам. Даже если учесть, что Её Диатрость подстроила бы покушение на себя, чтобы отвести от себя вину, одно не складывалось в моём предположении: смерть Сагарии Райской Птицы произошла до рождения Её Диатрости. И я не мог вынести обвинения. Выходило так: до снятия Печати Духа Мелиной был полностью покорен заклинателю, почему и убил Сагарию Райскую Птицу, которой, вроде бы, был увлечён. Но после снятия печати он мог и проигнорировать требование колдуна. Что он и сделал, оставив в живых леди Аврору и Её Диатрость. Погибель диатра Энгеля же и вовсе была совершена не его руками — а лишь отголоском его силы, заговором, который взывал к его «кровавой» ипостаси. Но сам он диатра Энгеля убивать не желал, потому что, если б это было возможно, марледи Ланхолия бы всенепременно этим воспользовалась.

Гидре стало дурно.

— Как вы понимаете, к тому моменту она поняла, как оплошала. Слепая жажда исполнения желаний сделала её глупой, а Мелиной, как всегда, обхитрил контрактера и приблизился к срыву третьей печати, Печати Плоти. К счастью, тут вы и были остановлены. Её Диатрость поведала достаточно, чтобы я наконец составил полную картину и понял: всё это время именно вы вели нашу страну к погибели своей алчностью. Во имя любви ли, или во имя наживы, теперь уже неважно. Мне предстоит долгая и кропотливая работа, чтобы восстановить прежние печати и вновь обезопасить Рэйку от хитрого демона.

Недоумённый ропот в зале становился всё более гневным. Марледи Ланхолия забегала глазами. Она не показывала этого, но Гидра, и сама ошеломлённая, ощущала, что та поражена.

— Это неправда, — растерянно возразила марледи. — Все знают, что моя дочь была болезненна оттого, что отдавала свои силы нечистым силам. И раз она и сняла эту Печать Духа, значит, это она и…

— Ага! — вдруг раздался громкий возглас сэра Леммарта. — И ваш хилый муж, ни разу не вышедший ни на турнир, ни на фронт, прямо так в бою и одолел диатра Энгеля, первого мечника Рэйки! Безо всякого колдовства!

Зал взорвался этим простым, но веским аргументом. Люди кричали, недоумевая, каждый о своём. Одни вопили «ведьма!» — не зная, кому именно из двух кандидаток на трон; другие оплакивали судьбу Энгеля, а третьи уже начинали задаваться вопросом, что за зло наползает на Рэйку.

Но когда ди Монифа медленно поднялась на ноги, толки стали тише. Надломленным, но громким голосом бывшая королева произнесла:

— Убийство Сагарии Райской Птицы потрясло меня когда-то. Я ненавидела её за то, что она опозорила род Мадреяров, разнеся повсюду весть о своей внебрачной связи с моим братом Вазантом. Но жестокость её убийства была настолько же ужасна, насколько сильна ненависть ведьмы к сопернице. Эта женщина убила ради своей любви. Диатрис Ландрагора же ради своей любви села на дракона и вступила в бой бок о бок с Энгелем, и поэтому я, как королева-мать, обвиняю марледи Ланхолию.

— Я обвиняю марледи Ланхолию! — подхватил марлорд Вазант в ужасе. — Сагария кружила головы мужчинам, но от расправы над ней кровь стынет в жилах. А лорд-канцлер Магр Денуоро, а почтенный член торговой гильдии Мелиноя…!

— Я обвиняю марледи Ланхолию, — эхом повторила Гидра. — Она угрожала мне смертью перед венчанием с Эваном, а Аврора должна была стать жертвой её ненависти — и оправданием тому, чтобы это выглядело как интерес ди Монифы.

— Мы обвиняем марледи Ланхолию, — произнесли Иерархи, поднявшись со своих мест. Всякий держал в руках свитки и книги. — Если б не посмертное признание Иерофанта Рхаата, мы бы так и не понимали, кто губит Рэйку, освобождая Мелиноя. Но мы успели. Последняя печать ещё держится — вопреки ненасытности этой ведьмы.

— Мы обвиняем марледи Ланхолию! — зазвучало со всех сторон.

Гидра тонула в этих словах, как в райском пении. Она слабо улыбалась и наблюдала за смятением матери, которая, разумеется, оставила далеко от себя все свои колдовские вещи. Наверняка даже не держала в рукаве лунный камень, боясь досмотра.

«Ты знала, что я буду пытаться рассказать о твоём колдовстве, но мои речи были бы жалки и смешны. Ведь у меня не было никаких доводов, лишь слепые обвинения. Ни ты, ни я не ожидали, что в наше противостояние войдёт Иерофант — тот, кто знал куда больше нас обеих», — восхищённо думала диатрис. — «Мне впервые кажется, что сила Богов — не пустой звук».

— Обвиняя вас именем Богов и Великой Матери, марледи, я лишаю вас титула и всех прав верноподданной Рэйки. Под стражу церковных рыцарей её! — велел Иерофант. И обернулся к Гидре, поведя рукой.

Он указывал на трон.

Под гневный рёв леди Ланхолию поволокла гвардия в зелёных плащах, а Гидра, как в тумане, прошла до своего изящного трона и села. И вопли ненависти сменились на восхищённые и громкие:

— Доа! Доа! Диатрис!

Она моргнула, и слёзы тронули её глаза. Вся Рэйка была у её ног, но её солнце погасло.

Однако, хотела она того или нет, королевство вступило в новую эпоху. Впервые после периода смуты, возникшей из-за смерти диатра Эвридия, в стране установилась единоличная власть. И она прекрасно понимала, насколько жалко выглядит на троне. Её никто не учил ни законам Рэйки, ни правилам распределения денег из казны, ни тонкостям международных отношений, ни другим сложным решениям. Поэтому она сформировала Совет, в котором экономические решения делегировала марлорду Вазанту, военные — сэру Арбальду, а международные — ди Монифе. Были и другие внутренние проблемы, которые она отдала лорду-адмиралу Хойя. Но любой из знати понимал: вскоре это приведёт к формированию коалиций между членами Совета, и для Рэйки взаправду настанут тёмные времена.

Впрочем, даже самые ярые противники женщины на троне пока вели себя тихо. Первые два лунара никто не винил Гидру в том, что она устранилась от дел. Вся Рэйка скорбела вместе с ней. Диатрис не было ни на приёмах, ни на церемониях; её не видели ни на Аратинге, ни в самой столице. И никто не знал, что она едва спит ночами — но это было видно по её иссыхающему, измученному лицу.

Она добралась до таких высот, до которых мог воспарить лишь дракон. Но была там, над облаками, в одиночестве, лишена хоть какого-либо смысла жить. Не хотела умирать лишь назло матери и судьбе отца.

И долго она избегала Мелиноя, но всё же вернулась. Птимен, десятый лунар года и шестой лунар дождей, был ласковым временем на побережье. Солнце стало не столь жарким, но зимние ливни ещё не начались. Кто-то из лордов принял регентство над городом, но гвардией местных иксиотов, как всегда, руководил сэр Леммарт.

Он встретил Гидру в порту и подал ей коня. И всю дорогу сопровождал её рассказами о том, как он видел поднявшегося над горами Сакраала.

— …и нет, я могу поклясться, это было не облако! Гидра?

Её так часто назвали «Ваша Диатрость», что она с непривычки очнулась от забытья и подняла на рыцаря взгляд, пока ехала рядом с ним по мелинойской улице.

— Посмотри по сторонам, — подбодрил её Леммарт и взглядом указал на растущие на улицах новые дома — из дуба и сосны, а то и из камня. — Мелиной живёт дальше. Как Энгель и хотел.

— Ага, — потерянно кивнула Гидра. Она была одета в чёрное каждый день и каждую ночь, и корона на её голове скорее давила, чем украшала. Рыжие волосы отросли чуть ниже плеч, но кудрявились так слабо, что больше походили на сухую солому.

Иными словами, сколь бы она ни храбрилась, всякий видел, что диатрис проживает свою вдовью жизнь в муках.

— «Ага», — передразнил её Леммарт и вновь поймал её взгляд своими острыми золотыми глазами. Для этого ему пришлось преградить ей дорогу своим конём. — Гидра. Ты смотришь, как мёртвая, хотя ещё живая.

— Я знаю.

— Я не могу помочь тебе с твоим горем. Но одного прошу: если ты вздумаешь пойти куда-нибудь одна, в лес, и ещё и ночью, как это обычно бывает у потерянных людей, просто позови меня. Ладно? Не знаю насчёт тигров, но пантер я тут видел.

— Хорошо, — соврала Гидра.

Соврала — потому что первой же ночью, когда она осталась одна в своём будуаре диатриссы, вид постели стал ей настолько тошен, что она надела удобное платье с чёрной кружевной пелериной и в одиночестве выскользнула через чёрный ход замка к поймам Тиванды.

«Прости, Леммарт, но твоё жизнелюбивое щебетание мне куда тяжелее звуков сельвы».

Воздух, не пропитанный солью, звенел хором множественных цикад. Над великой рекой Тивандой поднимался туман. И ноги сами несли Гидру тем же путём, что когда-то — к зарослям лилигрисов.

В свете луны она увидела целое поле белых цветов. Холм, на котором возвышался Лорнас, внизу весь утопал в лилигрисах. Они будто потягивались к замку из глубины дождевого леса.

Гидра хмыкнула сама себе: «И впрямь, как говорил Иерофант, сила Мелиноя растёт наглядно». И пошла дальше, к самому берегу. Здесь цикады были громче всего. Она отыскала местечко, где можно было спуститься к воде, не запутавшись в зарослях, и встала, глядя на своё отражение в медленном токе воды.

«Совсем постарела, Гидра», — сказала она себе. — «Не стало Энгеля — и сгинула твоя шестая голова. У тебя осталась лишь одна — твоя собственная. Не гидрина — человеческая. Голова обычной несчастной женщины с залёгшими под глазами кругами и тяжёлым взглядом».

Она моргнула, потёрла лицо руками, и…

Шорох прозвучал у неё за спиной.

Она тут же выпрямилась — и увидела в отражении словно вторую луну. Это белый, как морская пена, диатр Энгель стоял рядом с ней. И в его светлых глазах была неутолимая печаль и бесконечная нежность.

Гидра подняла взгляд от воды и увидела его рядом. Совершенно живого и настоящего. Его ноги приминали покрытую росой траву, его грудь вздымалась при дыхании, и косой шрам по правой брови кривил его выражение лица.

Прекрасного лица.

Диатрис застыла, перестав дышать. Она едва заставила себя оторваться от его светлого взора и рассмотрела длинные белые одежды — словно церемониальное шервани диатра, но совсем не энгелево. Ибо сверху оно было покрыты белой шкурой с синими полосками.

Гидра до крови закусила нижнюю губу. И подавила громкий всхлип.

— Мучитель, — сдавленно простонала она. — За что ты избрал мне такую пытку? Почему не показываешь свои жуткие глаза? Хочешь увидеть мои слёзы? Ты…

И она, оставив одну ладонь у лица, не справилась с собой и прорыдала:

— …их увидишь, кого я обманываю.

Она спрятала взгляд, но успела заметить боль и волнение, что знакомым до малейших деталей выражением появились на его лице. Она отвернулась, пряча свои слёзы. Но он тут же шагнул к ней.

И обнял её за плечи, прижал к своей горячей груди, принялся гладить по голове шершавой рыцарской ладонью. Его тёплое дыхание согрело её замёрзшую душу, а голос, совершенно настоящий, зазвучал над ухом:

— Бедная моя, лапочка моя. Не ругайся. Я ведь ждал тебя. Знал, что ты не сразу придёшь. Но всё равно очень ждал.

— Ты не он! — пытаясь вырваться, взвыла Гидра. Но руки его сжали лишь крепче, и он притянул её к себе всю, так что диатрис невольно плакала у него прямо на плече.

Точно так же, как до этого. Он всегда прижимал её к себе именно так: левой рукой обнимая за плечи, правую — положив ей на спину, а голову склоняя к её макушке или к уху, куда шептал утешительные нежности:

— Ты так считаешь, но ты ведь всё равно искала здесь меня, милая, — мягко говорил он.

— Ты не можешь быть им, если станешь выглядеть как он, говорить как он, думать как он и вести себя как он!

— Правда?

Гидра на секунду смолкла, пытаясь найти для себя ответ на этот вопрос. Её вердикт был однозначен:

— Да. Это всё обман. Ты не он, и он не был тобой. Ты меня обманываешь, чтобы завладеть мной, а я… а я…

«Хочу этого? Не хочу? Я никогда не смогу довериться ему, зная, что он такое на самом деле».

Она подняла на него взгляд, и слёзы новым водопадом хлынули из её глаз. Она видела лишь сопереживание и волнение в нём, как если бы это правда был её любимый белокурый диатр.

Однако она помнила, как держала холодеющее тело возлюбленного в своих окоченевших руках. Жизнь оставила его тогда. И сейчас это не мог быть он.

— Поплачь, поплачь, моя луна, — проворковал он и щекой прижался к её макушке. Своим ростом он укутывал её, совершенно осязаемо прятал от речного тумана, и согревал её худое, обессиленное тело.

И Гидра плакала, вымочив в слезах всю тигриную шкуру у него на плече.

— Ну если ты пытаешься очаровать меня своими гнусными чарами, — рыдала она, — то почему не соврёшь и не скажешь: «Да нет, это точно я, это не Мелиной!» Почему не разубеждаешь, почему молчишь, ну?!

— Зачем мне тебе лгать? — тихо отвечал лхам и продолжал поглаживать её по голове. — Это всегда был я, и я говорил тебе об этом. Чтобы ты не горевала так сильно.

— Да это чушь! Энгель терпеть тебя не мог! Он не хотел даже вспоминать о тебе!

— Печать Плоти, луна моя… Всё равно уже распалась вместе с телом.

«Значит, Иерофант ошибся, считая, что последняя печать ещё цела; он ведь не знает, что Энгель был родной кровью Мелиноя! Наверняка этот демон зачал его с одной-единственной целью — получить окончательное освобождение…»

Она подняла на него свой пылающий взор и злобно оскалила зубы, словно желала вцепиться в его лицо.

Но не могла, ведь это было лицо не демона, а её возлюбленного диатра.

— Так что же ты не утопил всю Рэйку в крови? — выдохнула она, чувствуя недолгий прилив спасительной иронии. — Ты ведь всеми правдами и не правдами разрушал эти печати. Теперь ты свободен. Айда, устрой кровавый дождь всему народу Рэйки и растерзай всех к чёртовой матери! Так ведь поступают демоны?!

Тот свёл брови в ответ и коснулся её лба своей ладонью, как раньше. Будто проверял, нет ли жара.

— Разве я когда-нибудь хотел этого?

— Ты — да! — прокричала Гидра и стиснула в кулаках края его ворота. — Ты же об этом только и мечтал! Это Энгель хотел привести Рэйку к былому величию, справедливости и миру — а ты хотел лишь всё испортить и всё разрушить, чтобы по руинам ходили тигры!

— Какой юный разум, — наконец выдавая себя, произнёс Мелиной. Но в этих словах не было надменности — лишь сожаление. — Ты думаешь, я и правда горевал по тиграм?

Слёзы иссохли мгновенно: пытливый ум Гидры быстро потребовал объяснений. Она внимательно уставилась в лицо лхама.

То никак не изменилось. Это были всё ещё совершенно человеческие черты. Не проступила чернота в глазах и не вытянулись черты лица. Но взгляд его стал более туманным, обращаясь в прошлое.

— Мы жили здесь, на берегах Тиванды, до прихода Кантагара, — произнёс он негромко. — Иные, непохожие на вас. Нас не пугала тьма лесов. И мы не просили Ирпала пролить на нас свет. Тогда пролился огонь.

Гидра обомлела. Она всматривалась в него снова и снова. Но эта мысль казалась ей и пугающей, и очевидной одновременно.

— Т-то есть… — заикаясь, пробормотала она, — т-ты… остался такой… последний?

— Не остался, — он качнул головой. — Но уничтожить меня было не так просто. Я был их надеждой. Я был их Энгелем. И я им и остался на все эти века тишины.

— Так ты ищешь мести Рэйке?

Он вздохнул и улыбнулся ей своими глазами.

— Посмотри, моя Шаа, — и он, положив ладонь ей на щёку, повернул её лицо туда, где вдалеке, сквозь ветки, просвечивали огни города. — Они строят дома после того, как недавно сами горели в них.

— Да…?

— Это и есть мой народ. Люди, которые, просыпаясь, каждый день ждут, что потомки Аара окатят их огненным дождём. Это они же. И я всё тот же. Я — Энгель, Энгель — Мелиной.

Сердце Гидры замерло окончательно. Она хлопала глазами и не могла найти слов.

То, что он говорил, теперь было понятно ей.

И непонятно одновременно. Взаправду принять им сказанное ей было не под силу.

— И ты хочешь, чтобы больше не было драконов? Или Ирпала? — Гидра пыталась подвести всё к тому, что могла бы усвоить своим «юным разумом».

— Я хочу, чтобы их надежды воплотились. И они больше не знали огня, — тихо, но отчётливо произнёс лхам. — Я хочу стать для них тем, кем они просили меня стать — их правителем и их защитником. Драконы должны уйти.

«Мелиной — это Энгель», — думала она растерянно, будто пытаясь себя вразумить.

— Ты жаждешь исполнить свою судьбу, — сказала она неожиданно для самой себя.

И он погладил её по голове.

— Ты постигла часть моей мысли, моя Шаа.

— Но то, как ты убивал показанных марледи Ланхолией людей…

— С печатями я был властен лишь над частью себя. Другая находилась в чужих руках.

Она неловко кивнула и расслабила пальцы, что стискивали его ворот. И пробормотала:

— Выходит, ты лишь хочешь быть тем, кем должен был быть… и эти люди будто действительно ждали тебя… Вся страна воспевала Энгеля. И тебя когда-то…?

— Да. Судьба важна. Ты верно сказала.

— А что же тогда с моей судьбой? — и она успела уловить, как он покосился куда-то в сторону. Словно надеялся, что этот вопрос пройдёт стороной. — Не молчи, Эн… Ме… не молчи. Ответь мне.

Он моргнул и минорно посмотрел на неё в ответ. Но в этом взгляде было покровительство и желание просветить её, невзирая на внутренний протест.

— Боюсь, доа — это судьба, — тихо произнёс он. — Которая отсекает мою. Либо ты, либо я.

Гидра остолбенела. Ей было услышать эти слова столь же тяжело, сколь ему — говорить их.

— Так… кто-то из нас должен прервать свой путь здесь? — прошептала она.

Он опустил белые ресницы, отвечая «да».

Почему-то Гидра не знала, что чувствовать. Она подалась вперёд и вновь прижалась к его груди. А он неожиданно стиснул так крепко её в своих руках, так сильно прижался щекой к её голове, что горе сжало ей горло.

— Моё солнце, — прошептала она и зарылась носом в его плечо. — Моё солнце…

— Моя луна, — проворковал он в ответ. И она ощутила влагу его слезы у себя на макушке.

Набрав воздуха, она решилась и проговорила:

— Ты много лет ждал исполнения того, что предначертано тебе. А мне без тебя здесь делать нечего. Я уступаю тебе, ми…лый мой.

— Я не принимаю твоей уступки, — прошептал лхам и стиснул её в объятиях ещё крепче. — Я ждал здесь. Потому что знал, что не смогу. Я люблю тебя.

Гидра поняла, что её сердце болит ещё сильнее. Но раньше боль была острой, оглушающей, а теперь она протянулась через всё тело, оставляя разум осознавать её со всей ясностью.

— Я думал, — заговорил он ей в волосы. — Я хотел найти выход. Мне кажется, я нашёл его. Если ты пойдёшь со мной. Вверх по течению Тиванды. Ты присоединишься ко мне. Мы будем вместе, и ты станешь такой, как я.

— Не живой и не мёртвой?

Он неопределённо покачал головой.

— Думаю, что, скорее, живой. Хотя… Но ты разделишь мою судьбу. Если… если ты хочешь.

Гидра притянула к себе его шею и бесстрашно ткнулась лбом в лоб древнего лхама.

— Конечно, хочу, — проворчала она. — Если ты разделишь мою судьбу тоже.

Он вопросительно поднял брови. А Гидра ощутила нарастающую уверенность.

— Ты никогда не сидел в гриве дракона. Не знавал судьбу доа. Не можешь понять, почему это то, что должно быть на свете — потому что оно недоступно тебе.

— Я и не смогу.

— Но ты сможешь увидеть, что это имеет право на жизнь. Моя судьба докажет тебе, — с неожиданной настойчивостью заговорила Гидра и стала перебирать его белые волосы. — Я — доа, значит, от моей крови родятся доа. Я поставлю свою судьбу рядом с твоей — сделаю всё, чтобы доа были. Но так, чтобы это никогда не повторило то, что произошло с твоим народом.

— От моей крови уже никто не родится, милая.

Гидра мотнула головой и зажмурилась.

— Я не смогу править побережьем, как когда-то, — продолжил Энгель. — Пока драконы здесь, их глаза неотрывно следят за тем, чтобы я не появился вновь.

— Ты будешь править рядом со мной, — ответила Гидра. — Ты будешь делать то, о чём мечтал, моими руками. А я, своими, творить свою судьбу. И потом, когда мой час настанет, я приду к тебе.

Губы Энгеля дрогнули, и он склонился к ней. Коснулся её губ своими, но не слишком определённо, будто просто хотел разделить с ней вдох.

— Луна моя, — проворковал он нежно. — Ты… словно сами эти драконы — летишь против ветра. Но зато лишь туда, куда пожелаешь.

— Может, для этого они и нужны в мире?

— Не знаю, моя хорошая, но я… я видел многое. Не думаю, можно ли возродить доа так, чтобы это больше не закончилось катастрофами. Следующее поколение, может, и усвоит данные тобою догмы. Но как предугадать то, что будет после них? И дальше?

— Тебе придётся сильно постараться, чтобы давать мне правильные советы!

— Безобразница, — он коснулся её губами вновь. — Да ты хоть представляешь, что это будет…

— Это будет правление доа и лхама, которого не видывало ни одно королевство в мире!

Энгель свёл брови, широко открыв глаза, будто пришёл в ужас и умиление одновременно.

— Что ж. Значит, так и будет, — неожиданно согласился он. И скинул с себя тигровый плащ на траву. А затем, поддержав Гидру между лопаток, наклонил её от себя; и опустился на меховую шкуру вместе с ней, целуя её так же нежно и старательно, как и в первую ночь. Гидра трепетала, колеблясь между обожанием к Энгелю и страхом Мелиноя, но, как и тогда, его последовательные поцелуи, один за другим, разгоняли все оставшиеся в голове сомнения.

Она обняла его за плечи, а затем развела в стороны его одежды, ища какие-нибудь застёжки в многослойных белых тканях. Под ними это был всё тот же диатр Энгель: со шрамами от упавших укреплений на правом плече, с бледными полосками от чужого клинка — на левом. Гидра не могла наглядеться. Она целовала его в ответ, пока мозолистые рыцарские руки привычно откидывали паллу и проскальзывали и под верхний, и под нижний элементы сари.

— Солнце моё, милый мой, — беспрестанно шептала она, заставляя его порывисто прижиматься ближе.

— Моя Шаа, — урчал он в ответ.

Их тела соединились вновь. Неверие в то, что это происходит по-настоящему, окончательно рассыпалось. Они льнули друг к другу крепко, как никогда, и с каждым новым движением границы между их мирами стирались, создавая один — их собственный.