Морской узел

Глава 13 Дебил дебилом!

Палаточный городок спал долго, просыпался медленно, и на пляже пока еще хозяйничали стайки любопытных чаек, которые оставляли на мокром песке смешные кленовые следы. Я с удовольствием искупался. Утреннее море – все равно что сонная женщина. Есть в нем какое-то необыкновенное очарование и нежность. Расчесываясь перед осколком зеркала, который подвесили на кустах прежние туристы, я с трудом подавлял в себе желание позвонить Ирине и пожелать ей доброго утра. Дзюба не был бы Дзюбой, если бы не организовал прослушивание телефонов Ирины и агентства – то есть в тех местах, где он выставил засаду. Ирина должна быть чиста от меня, убеждал я себя. Она не должна униженно объяснять в милиции, почему я ей звонил и что хотел сказать помимо сказанного.

Но что будет, если я ей не позвоню? – размышлял я, зашнуровывая туфли и стряхивая с джинсов комочки высохших водорослей. Она придет в агентство, потом начнет волноваться и в конце концов начнет искать меня. Куда она позвонит первым делом? Мне на мобильный. Я не стану отвечать. Тогда она позвонит на домашний телефон. А уже потом – в аэроклуб.

Вот-вот, именно в аэроклуб, подумал я, застегивая палатку на молнию. А что ей скажут? И вообще, какой информацией располагают начальник аэроклуба, инструкторы, руководитель полетов?

Я захотел получить ответ на этот вопрос немедленно. Поднявшись по сыпучему склону на шоссе, я побежал по нему в сторону рыбацкого поселка. Начнем с аэроклуба. Это очень важно. Ведь должны там как-то отреагировать на исчезновение самолета! А вот как именно они отреагировали – это очень важно. На продовольственном рынке, уместившемся на трех длинных столах, поставленных буквой «П», я купил стакан семечек и холодный пирожок с картошкой. Жуя на ходу, свернул на улочку, ведущую к поселковому совету. Там, если мне не изменяет память, есть почта. А на почте – телефон. Даже если Дзюбе совсем делать нечего и он надумал прослушивать разговоры аэроклуба, то получит звонок от неизвестного лица, произведенный с почтового отделения поселка. Пусть потом носится по Побережью, ищет это лицо. А кто меня тут знает?.. Я закрылся в телефонной кабинке, в которой пахло, как в зале ожидания вокзала. Ответил мне чей-то ленивый голос, который я слышал впервые. Значит, это не начальник, не руководитель полетов. Какой-то мелкий сотрудник, возможно, кто-то из инструкторов.

– Алле! – дурашливым голосом, каким, по моему мнению, должен говорить не вполне умный, не вполне законопослушный, любящий кутежи молодой деляга. – Я, пардон, не ошибся? Это тут на самолетах катают?

– Да, – раздалось в трубке после недолгой паузы.

– Короче, летать хочу. С детства ни друшлять, ни берлять не могу, все о самолетах думаю. Даже с нар на зоне падал, снилось, что с парашютом. Умасли душу, братан, покатай ядово, чтоб меня приходнуло как следует и дружбаны на земле от зависти позеленели. А то они думают, что я как жопа на два унитаза…

– К сожалению, все полеты временно приостановлены.

– Ты ж меня по живому режешь, братан! Вот так всегда! Стоит мне на какой-нибудь подвиг решиться, как – раз! – и облом. И когда же вы там снова раскочегаритесь?

– Не знаю. До особого распоряжения.

– Ну, ты меня, братан, по самому больному месту ударил. У вас там что, керосин закончился? Так я подгоню цистерну и филки отвалю сколько надо. Мне разве в крысу на святое дело?

– Нет, не в керосине дело, – нехотя ответил голос. – Тут у нас… В общем, чепэ случилось. – Он тянул слова, думая, как бы сказать мягче, чтобы не потерять навсегда хорошего клиента, явно готового сорить деньгами. – Самолет пропал.

– Пропал?! – ахнул я. – Какой-нибудь чушок угнал, что ли?

– Нет, никто не угнал… Мы еще сами толком не знаем… По-видимому, он совершил аварийную посадку. Но вот где именно – вопрос… Вы позвоните нам через недельку, может быть, к этому времени все прояснится.

– Без базара, братан! Позвоню! – ответил я, повесил трубку и выскочил из кабинки, так как там уже нечем было дышать.

Они не знают, куда пропал самолет! Они не знают, что я упал в море! Они вообще ничего не знают – как и то, жив я или нет! Замечательно! Превосходно! Ядово, как сказал мой герой, которого я только что старательно разыграл.

Я невольно улыбался, потому что все получалось здорово и даже немножко весело. Хотя и чуток страшно. Потому как идея, пришедшая мне в голову, была с душком. Если бы ее выдала Ирина, это было бы простительно. Но как я мог додуматься до такого!

Но додумался так додумался. Выгода налицо. Если осуществить эту бредовую идею, то я смогу распрямить крылья, гордо поднять голову и перестану озираться. Вот только Ирина… Ирину мне было жаль. Ей предстояло испить горькую чашу до дна и выступить в роли некоего гарантирующего символа.

В город я поехал на рейсовом автобусе. Это было утомительное и долгое дело. Сначала автобус медленно и дымно взбирался по серпантину на перевал, нагреваясь, словно метеорит, вошедший в плотные слои атмосферы. Затем так же долго спускался. Полчаса у него ушло на то, чтобы преодолеть мыс, который на скутере я обогнул за одну минуту. Я ругал себя за то, что не пошел по берегу пешком. Особенно крепкие выражения в собственный адрес я начал выдавать после того, как сидящий рядом со мной пьяный в дымину мужик начал заваливаться набок. Я придавал его разомлевшему телу вертикальное положение, но всякий раз мужик снова заваливался на меня, и с его головы мне под ноги падала замусоленная кепка. За этим занятием дорога прошла незаметно. На предпоследней остановке мужик вдруг продрал глаза, посмотрел в окно, жутко закричал, чтобы водитель подождал, и ринулся на выход. Оставшуюся часть пути до автовокзала я ехал с комфортом, удобно расположившись на широком сиденье. Когда выходил, увидел на полу кепку моего нетрезвого попутчика.

У магазинной витрины я, поборов брезгливость, примерил ее и удивился тому, как неузнаваемо она изменила мою внешность. И тотчас в моем сознании родилась легенда. Пока я шел к своему дому, эта легенда обросла деталями и подробностями.

Из парковых кустов я недолго рассматривал свой дом, с щемящей грустью «прогуливался» взглядом по своей лоджии, повитой диким виноградом, взирал на кухонное окно, из которого так часто вылетали головокружительные запахи запеченной буженины, тушеных бараньих ребрышек, классического узбекского плова, а также дружные застольные песни! Сглотнув слюну, я мысленно провел черту от кухонного окна до земли, но черта задела край козырька подъезда. Что ж, тем лучше!

У Шерлока Холмса было множество надежных способов добывания информации, и я не стал изобретать велосипед и решительно направился к ближайшему продуктовому магазину. Мне повезло, и я сразу нашел двух замызганных подростков, которые рыскали по мусорным урнам в поисках стеклянных бутылок.

– Деньги нужны? – спросил я, чем сразу стал для них более интересен, нежели мусор.

– А сколько дашь? – нагло спросил белесый пацан со сколотым передним зубом.

– Десять долларов, – ответил я и сразу, чтобы не было никаких сомнений в честности сделки, вынул из кармана купюру.

– А что надо? – осторожно поинтересовался другой – лопоухий, как слоненок.

Я завел их в кусты, откуда наблюдал за домом, и показал на подъезд.

– Все, что лежит на козырьке, собрать в пакет и принести мне.

– А если там кошелек с деньгами? – смело предположил белесый.

– Кошелек, золотые кольца, бриллиантовые сережки и ключи от «Мерседеса» можете оставить себе, – великодушно разрешил я. – А все остальное – мне.

Парни переглянулись. Они пока не понимали, в чем заключается фокус-покус.

Через пять минут, задыхаясь от бега и желания поскорее заполучить обещанные баксы, они вернулись с полным пакетом мусора. Я тут же вывалил содержимое на землю. Пустые пластиковые бутылки, разбухший от дождей самоучитель по вязанию крючком и погнутую алюминиевую кастрюлю с пригоревшей кашей я велел сразу же отнести в мусорный контейнер. А вот мои влажные джинсы, футболку и обломок посадочного щитка я откинул ногой в сторону. С джинсами я расправился жестоко: напрочь оторвал одну штанину. Футболку тщательно потоптал, а потом еще вытер об нее ноги. Затем аккуратно сложил всю эту рвань в пакет и туда же сунул обломок щитка.

– Держите! – сказал я, протягивая пацанам купюру.

Лопоухий нерешительно взял деньги, повертел доллары и посмотрел на меня как на идиота. Его товарищ отступил от меня на шаг – на тот случай, если я вдруг начну кусаться.

– А-а-а… – протянул лопоухий, заталкивая купюру в карман. – А это… А зачем тебе эта фигня?

Он кивнул на пакет, который я держал под мышкой. В его глазах играла настороженность: а вдруг продешевил? Вдруг рваные джинсы и грязная футболка потянут больше, чем на десять баксов? Не попросить ли еще?

Я поманил пацанов пальцем, опустил им на плечи руки.

– Это хлопок, – пояснил я. – Стратегическое сырье. Основной компонент ракетного топлива. Будем готовить носитель к запуску.

Я оставил парней в состоянии глубокой задумчивости и пошел через парк. Опасаясь опять вляпаться в толкучку у летнего театра, я сделал большой круг через аттракционы. По мере того как я приближался к колесу обозрения, все громче и отчетливей слышался низкий мужской голос, звучащий через динамики и эхом разлетающийся по всему парку. Вскоре мне стало ясно, что это поэт медленно и ритмично читает свои стихи. Ритм был заунывный, словно поэт хромал на одну ногу, и когда он припадал на нее, то голос сразу взлетал на тон выше:

На слове «идиот» мужской голос выжидающе затих, будто ждал аплодисментов. После паузы, когда я уже вышел к аттракциону «Замок страха», из огромного динамика раздался взволнованный голос ведущей:

– Вы слушали стихотворения кандидата на пост мэра города Богдана Сиченя.

«Буду через парк ходить, – подумал я, – глядишь, начну в политике разбираться, повышу свое гражданское самосознание. Заодно стихи послушаю».

Меня несколько смутило, что парикмахерская, в которую я собирался заглянуть, называлась «Сфинкс», и она была вплотную пристроена к «Замку страха». Возможно, в ней стригся обслуживающий персонал замка. Тем не менее время надо было экономить.

– Я хочу покраситься в черный цвет, – сказал я молоденькой парикмахерше, которая сидела перед зеркалом, давила прыщики и строила гримасы. – Да еще седые «перышки» сделать.

Парикмахерша обошла вокруг меня, приподнимая то одну, то другую прядь с таким видом, словно она выбирала соленую капусту на рынке.

– А чем вам не нравится ваш натуральный цвет? – удивилась она. – У вас замечательные волосы.

По-моему, она кокетничала со мной, чтобы втянуть в какой-нибудь бесплодный и пустой разговор.

– Я готовлюсь к фестивалю сексуальных меньшинств, – ответил я.

Девушка потухла, ее интерес ко мне угас, и она принялась за работу. Когда она закончила и дала мне зеркало, чтобы я мог осмотреть себя со всех сторон, меня вдруг начал душить глупый смех. Но когда же я водрузил на голову трофейную кепку, то мне даже стало немного страшно. Дебил дебилом! Родная мать не узнала бы.

Девушка приняла у меня деньги, вздохнула и сокрушенно покачала головой, словно хотела сказать: какие мужики пропадают почем зря!

– А вы за кого будете голосовать? – спросил я, подойдя к двери. – За Сиченя?

– Да пропади пропадом этот ваш Сичень! – зло ответила девушка, отмывая в рукомойнике выпачканные в черной краске руки. – С его политикой и замуж не выйдешь, и детей не нарожаешь.

Я решил не снимать кепку, чтобы постепенно втягиваться в новый образ. Перейдя по мосту речку, я просочился через ряды вещевого рынка, обошел фургоны оптовиков и вскоре встал у прилавка магазина «Спецодежда». Изучив ассортимент, я сделал вывод, что поставщиком этого магазина является какая-нибудь близлежащая зона. Впрочем, меня это вполне устраивало. Я подобрал себе темно-синюю телогрейку и кирзовые сапоги с грубыми, будто сшитыми из кровельного рубероида, голенищами.

Примерив обновку, я в ней и остался, несмотря на жару и невыносимую духоту. На мое счастье, погода вдруг резко испортилась: с гор подул порывистый ветер и полил дождь. Люди, прикрывая головы чем попало (одна женщина использовала для этого унитазный стульчак с крышкой), кинулись врассыпную. Я шлепал сапожищами по лужам в гордом одиночестве, чувствуя, как телогрейка постепенно пропитывается водой, обвисает и приобретает еще более ужасный вид. Но весь этот маскарад играл мне на руку, и в кабинет начальника аэроклуба я зашел в полной уверенности, что он ни за что меня не узнает, даже если когда-то видел и запомнил.

– Чем могу быть полезен? – спросил он меня, с недовольством глядя на расползающуюся грязную лужу под моими сапогами.

Я натянул на уши кепку, откашлялся в кулак. Лицедей из меня никудышный, но сейчас я придуривался с удовольствием: отбивал свою свободу.

– Вот, – сказал я и вытряхнул из пакета прямо на стол начальника грязное тряпье и обломок щитка. – Вот все, что осталось от Кирюхи.

Начальник, глядя на безнадежно испорченный приказ, на забрызганный органайзер и недопитую чашку кофе, побледнел.

– Что это за гадость?! – постепенно увеличивая громкость, стал заводиться он. – От какого еще Кирюхи?! Вы кто, черт вас подери?!!

Я снова откашлялся в кулак, вынул из кармана товарный чек и стал скручивать его, словно самокрутку. Начальник аэроклуба, уволенный в запас майор авиации, изо всех сил старался демонстрировать образец выдержки и интеллигентности. Я уважал этого человека, стараниями которого мне открылась дорога в небо. Но сейчас был вынужден его разозлить. Я сунул в рот скрученный в трубочку чек, прикусил его и, не разжимая зубов, ответил:

– Это не гадость, товарищ начальник. Это останки вашего пилота и нашего дорогого односельчанина и родственника Кирилла Андреевича Вацуры, скоропостижным образом скончавшегося в авиационной катастрофе в небе над Сусоями.

Начальник привстал, промокнул платком взопревший лоб, протер седые виски.

– Где вы это нашли?

– Рядом с нашей деревней Сусои. В болоте. Самолет зажевало, как муху в навозе. Ничего не уцелело, кроме вот этих дорогих нам вещей.

Я смахнул несуществующую слезу и поискал на столе спички.

– А почему… почему рядом с вашей деревней? – задыхаясь от волнения, спросил начальник, двумя пальцами приподнимая обломок щитка. – Как самолет мог оказаться над вашей деревней?

– Зазноба у него там живет, – ответил я, покашливая. – Валька Тимощук. Она давно по всей деревне растрезвонила, что Кирюха за ней якобы на персональном самолете прилетит. Никто не верил. И вот прилетел… Третий день уже, как это случилось. Мы с мужиками в том болоте ковырялись, ковырялись, да вот только это и смогли выловить. Да туда хоть дюжину слонов брось – так даже копыта не достанешь. В прошлом году, перед посевной, трактор туда въехал – и все, кранты, гиблое дело! Только пузырь выпукнулся с каким-то нехорошим запахом. От него вся деревня потом с трудом дышала, на работу никто не вышел, повсеместно компрессы с водкой на рот накладывали для лучшей фильтрации…

– А что… – пробормотал начальник, осторожно извлекая из-под рваных джинсов приказ. – Разве его родственники живут в вашей деревне?

– Да там каждый второй ему родственник! Вот я, к вашему сведению, прихожусь его двоюродным братом.

– Мгм, – пробормотал начальник и кивнул на диван: – Присядьте…

Я взял со стола зажигалку и подпалил кончик самокрутки. Начальник сел за стол, осторожно сдвинул на край останки дорогого пилота и нажал на кнопку селектора.

– Борисыч, – сказал он (Борисыч – это наш руководитель полетов). – А Вакулин приехал?

– Да, Сергей Михайлович. Вот он, рядом со мной.

– Пригласи его ко мне, пожалуйста.

Я даже закашлялся и чуть не выплюнул самокрутку. Только не это! Начальник позвал в кабинет моего инструктора, с которым до последнего времени мы летали в одной «спарке» и который знает меня как облупленного!

Я лихорадочно думал, как бы избежать разоблачения. Сделать вид, что мне приспичило, и выйти из кабинета? Но это ничего не решит, Вакулин наверняка будет дожидаться, когда я вернусь. А если я не вернусь, то рухнет весь мой план. Попросить начальника, чтобы наш разговор продолжался наедине? Я никак не мог найти спасительное решение. Начальник, заметив, что я сижу как на иголках, очень мягко, щадя мои чувства, произнес:

– Я вас прекрасно понимаю и разделяю ваше горе. Извините нас, если можете. Но я уверяю вас, что виновник этой катастрофы уже наказан. Техник, который готовил самолет к вылету, уволен. Вот приказ…

Дрожащей рукой он протянул мне съежившийся от влаги лист с чернильными разводами. Я шмыгнул носом и кивнул. У меня слезы встали в глазах от жалости к начальнику. Он искренне переживал, а я, подлец, его разыгрывал, играл на возвышенных чувствах!

Тут дверь распахнулась, и в кабинет зашел Вакулин. Я обмер и втянул голову в плечи.

– Вот из села приехал родственник Кирилла Вацуры, – представил меня начальник.

Я еще ниже опустил лицо, поднял воротник телогрейки и стал яростно пыхтеть самокруткой. Едкий дым выедал мне глаза, в горле с неимоверной силой першило, я кашлял, хрюкал, всхлипывал и заливался натуральными слезами.

– Примите мои… от всего сердца… я очень сожалею… – забормотал Вакулин.

Я видел только его ботинки – замечательные летные ботинки, которым я так завидовал и не раз просил Вакулина продать их мне. Чувство ужаса не покидало меня. Мне страшно было представить, что будет, если инструктор вдруг меня узнает.

– Вот все, что от него осталось, – тяжелым голосом произнес начальник, и я услышал, как об стол тихо брякнулся обломок щитка.

– Да, – прошептал Вакулин. – Он был в этой футболке… И в этих джинсах…

– Самолет упал в болото недалеко от деревни Сусои, – продолжал начальник и, повысив голос, поскольку обращался уже не столько к Вакулину, сколько ко мне, добавил: – Но мы не имеем (он постучал кулаком по столу), не имеем морального права обвинять пилота в умышленном отклонении от курса!

– Да, – шумно сглотнув, подтвердил Вакулин.

– Потому что мы определили причину отказа двигателя и выяснили, что в катастрофе виноват наш техник Шугайко! – занимался самобичеванием начальник.

– Этот подлец установил в двигатель неисправный датчик фазораспределения, – добавил инструктор. – Мы дали ему деньги на новый датчик, а он свинтил где-то старый, да еще и неисправный.

– «Где-то»! – злобно передразнил начальник. Теперь весь его гнев был обращен к ненавистному технику Шугайко. – Он сам признался, что выменял датчик за бутылку водки у техников аэропорта. А те сняли его с самолета, давно списанного в утиль.

– А с неисправным датчиком далеко не улетишь, – вставил инструктор. – Рано или поздно заглохнет двигатель.

«Так вот какая собака виновата во всех моих бедах! Техник Шугайко! – с облегчением подумал я, так как теперь с меня спадало бремя вины за разбитый самолет. – Найду его и обязательно набью морду!» Самокрутка догорела и теперь обжигала мне пальцы. Я кинул ее под ноги и раздавил сапогом, как обязательно поступил бы мой герой. Инструктор стоял рядом со мной и переминался с ноги на ногу.

– А вы похожи на Кирилла, – вдруг произнес он с едва заметным испугом.

– Двоюродный брат, – пояснил начальник.

– Да, может быть… – рассеянно отозвался Вакулин. – Ухо… и овал лица… Ну просто копия…

Я снова закашлялся.

– Чаю хотите? – предложил начальник.

– Нет, – сипло ответил я.

Начальник скрипнул стулом и перешел к самой трудной части разговора:

– Вы, конечно, можете потребовать у нас моральную компенсацию, но…

– Не надо, – перебил я тем же сиплым голосом и громко высморкался в рукав телогрейки.

– Ну да, понимаю… У вас, безусловно, есть полное право подать на нас в суд.

«Дорогой мой майор! – подумал я. – Когда я вернусь к нормальной жизни, то обязательно принесу тебе ящик водки в качестве моральной компенсации за то, что я сейчас тебя мучаю!»

– Какой суд?! – простонал я. – О чем вы говорите?!

– Так что же вы хотите? – в один голос спросили начальник и инструктор.

– Похоронить брательника по-людски, – ответил я.

– Это само собой, – пообещал начальник. – Это наш долг. Похороним как летчика.

– И чтоб некрофил в газете… – добавил я.

– Некролог, – вежливо поправил начальник. – Некролог обязательно поместим. И памятник закажем.

– Нет! – заорал я и топнул ногой. – Ни памятника, ни монумента не надо!

– Как же так? – попытался возразить инструктор. – Что ж за могила без памятника?

– Не надо! – настоял я. – У нас в деревне обычай такой – хоронить без памятника. И без креста. И без таблички. Только холмик. Как у Льва Толстого. Таков древний обычай…

– Как скажете, – произнес начальник. Он был несколько ошарашен, но слушался беспрекословно.

– Это надо сделать срочно, – потребовал я, тяжело поднимаясь с дивана. Инструктор кинулся поддержать меня под руку. Я гневно оттолкнул его, мол, не старик еще, это просто горе меня временно подкосило.

– В ближайшие дни, – пообещал начальник, но я поставил более сжатые сроки:

– Завтра! Завтра!

Он дал мне слово чести, что мои похороны состоятся завтра, еще несколько раз попросил прощения и услужливо распахнул передо мной дверь. Вакулин вызвался меня проводить, но я пошел с летного поля так быстро, что инструктор вскоре выдохся и безнадежно отстал.