Московская старина: Воспоминания москвичей прошлого столетия

В. Н. Соболев. О петушиных боях в Москве*

ыло время, когда в Москве процветали петушиные бои, когда они манили к себе со всех сторон столицы охотников разных званий и состояний, спешивших к ним в урочный час в каретах, на лихачах и пешочком с петушком под мышкой. Приезжали в Москву на бои и иногородние охотники со своими заветными, испытанными бойцами, из Тулы и даже из Петербурга. Бои имели характер серьезный; они не составляли забавы в смысле развлечения или препровождения времени: они были в полном смысле охотничьи, имели свою определенную цель — оценку достоинств боевой птицы. Здесь решались вопросы об охотничьей славе того или другого лица, произносились суровые, беспощадные и безапелляционные приговоры, пред которыми склонялось целое общество охотников и в которых черпали и развивались стремления к улучшению петушиных пород, вырабатывались правильные понятия о красоте, силе и ловкости боевой птицы.

Понятно, что всякий настоящий охотник с любовью относился к своей птице; он высоко ценил достоинства и нередко увлекался ими до ослепления; понятно, что при таких, можно сказать, поэтических наклонностях, он за торжественную победу своего бойца готов был отвечать всем своим достоянием, и отсюда-то являлись те заклады, которыми сопровождались петушиные бои. Заклады эти не имели спекулятивной цели; они имели значение лишь уверенности в силе своего бойца и в его победе; сознание это руководило на боях всеми охотниками, и они, распадаясь на две партии, спешили заявлять себя сторонниками того или другого бойца и предлагали каждый, по мере своих средств, заклад противной стороне.

Не более десяти лет тому назад [то есть в шестидесятых годах] петушиные бои в Москве допускались открыто во дворе отставного чиновника Ивана Осиповича Соколова, в Домниковском переулке, ведущем от Садовой к дебаркадеру Николаевской железной дороги.* Но с того времени они почему-то подпали под опалу полиции, которая начала неутомимо преследовать их; в особенности же гонение на бои усилилось, как говорят охотники, по настоянию Общества покровительства животных, признавшего их безнравственной, жестокосердной забавой…

По рассказам старожилов, начало петушиной охоте в Москве положил граф Алексей Григорьевич Орлов.* Насколько верны эти рассказы, утвердительно сказать нельзя, но ему приписывают первую выписку из Англии боевых петухов, которыми он потешался вместе с другими вельможами того времени, устраивая у себя петушиные бои, сопровождавшиеся большими закладами… Он, по рассказам, с таким вниманием относился к заведенной им петушиной охоте, что у него со строгой аккуратностью записывалось каждое снесенное курицей яйцо и велась подробная родословная каждого петуха. В то же время был в Москве другой известный петушиный охотник, генерал Всеволжский, у которого были также выписанные английские петухи и происходили боевые состязания с петухами других охотников из купцов, за которым он посылал свои экипажи; петухи же были у графа Орлова пера красного, а у Всеволжского — серые.

В 1812 году, при нашествии на Москву французов, в ней, конечно, было не до петушиных боев, и все боевые петухи или были заблаговременно вывезены, или попали в суп, но по изгнании неприятеля английские боевые петухи были заведены уже многими лицами; петухи же графа Орлова появились тогда у диакона того прихода, где он жил, и надо полагать, что этот диакон или получил их в подарок от графа Орлова, или приобрел другими какими-либо путями. От диакона порода эта перешла к дьячку Калитниковского кладбища, который прославился ею между охотниками, и долгое время петухи под названием калитники считались лучшими в Москве.

Выводки от выписанных английских петухов выходят хотя пером не так красивы, но ростом больше и сильнее чистокровных английских. Охотники много раз пробовали сажать на бой этих выводков с английскими петухами, и всегда победа оставалась на стороне нашего выводка, который постоянно отличался силой, стойкостью и крепостью.

Ни один охотник не назовет настоящего боевого петуха английской породы петухом; охотничье название ему — птица; действительность же породы ее обозначается названием родовая или чистокровная.

Разведение породистых петухов составляло предметы особенных попечений охотников. Они заботились о правильном уходе за цыплятами, но в особенности о том, чтобы куры как можно ранее начинали нестись от породистых петухов и чтобы затем как можно ранее выводились цыплята, так как петух раннего вывода успеет лучше сформироваться и быть более надежным для осенних боев.

Петух раннего вывода, хорошо выдержанный, считается у охотников настолько надежным в бою, что хозяин этой птицы пускал ее на каждого молодого петуха, не заботясь о том, соответствует ли он противнику по своему росту и другим условиям, и даже не удостаивая взглянуть на этого противника. Вызов на такой бой делался в кругу охотников обыкновенно следующими, громко произносимыми обладателем раннего петуха словами: «Любого в Москве молодого!» При этом петух выставлялся на стол и красовался на нем, окруженный охотниками, рассматривавшими его со сосредоточенным вниманием и выражавшими в общем говоре свои суждения о нем. Через несколько минут выискивался противник, завязывались пари и следовал бой.

Боевые петухи делятся охотниками на четыре возраста: петух до года называется молодым, имеющий более года, или, лучше сказать, перелинявший два раза, то есть одевшийся вторым пером, — переярком; трехлетний — третьяком; за три года называется старым.

В уходе за боевыми петухами важную роль играет так называемая отдержка петухов и приготовление их к боям. Отдержкой называется отдельное содержание молодого петуха от прочих цыплят. Хозяин-охотник, наблюдая за выводком, замечает, какой из молодых петушков имеет краснее других гребень и щеки, и если этот петушок во время корма бьет других, то получает название старосты и в сентябре отсаживается отдельно с курицей; у него обрезается гребень и сережки, и все это тут же дается ему склевать. Охотники, давая петуху склевать его же гребень и сережки, рассчитывают, что петух через это будет злобнее в бою. По отсадке старосты в оставшемся выводке выступает на его место другой подобный драчун и, получая название подстаросты, отделяется, в свою очередь, для отдержки, подвергаясь такой же операции и угощению своим гребнем и сережками…

В отдержке петухи приготовляются к бою и приручаются к хозяину следующим образом: если молодой петух жирен и весок, то его кормят катушками из черного хлеба и сухим овсом; если же он не в теле, то дают ему пшеничные зерна. Кормят его рано утром и вечером при огне, для того чтобы он привык различать при огне предметы, так как петушиные бои производятся обыкновенно вечером. При отдержке охотник старается брать молодого петуха чаще в руки, охорашивает его и оглаживает, приговаривая разные любезности и приучая к себе, и действительно, петух через несколько дней делается совершенно ручным. Приготовление к боям переярков, третьяков и всех других возрастов делается точно так же, за исключением только пшеницы, которою в этих возрастах петухов не кормят. Некоторые охотники во время отдержки петухов дают им пить красное вино.

При правильной заботливой отдержке тело петуха делается твердо и мускулисто, остаток гребня ярко-красный, перо блестящее. Когда петух получает подобный вид, то по-охотничьи он называется птица в положении.

Каждый боевой петух имеет свою кличку. Клички эти чрезвычайно разнообразны. Вот несколько кличек бывших в Москве известных петухов: Протодиакон, Варвар, Улан, Сокол, Драгун, Судак, Офицер, Каторжный, Пересвет, Мужик, Бриллиант, Квартальный, Путаник и т. п.

Цена боевой породы петуха от 3 до 75 рублей. Разумеется, чем петух более выигрывает пари, тем он считается дороже, потому что он ценится как лучший производитель для отвода молодых и как надежный боец. Боевой петух может драться до пяти лет. Пари в петушиных боях бывают также очень разнообразны и простираются от 3 и до 300 рублей серебром.

Состав Общества петушиных охотников в Москве был в прежнее время также до крайности разнообразен. Тут вы могли встретить крестьянина, мещанина, дьячка, чиновника, диакона, квартального, студента, кучера, барина, купца, иностранца, повара, лакея, отставного солдата, а подчас шулера или другого какого-нибудь жулика. Как видите, в числе членов преобладал большей частью небогатый простой люд. Общество это собиралось обыкновенно где-нибудь в трактире, где чинно рассаживалось за столики и вело нескончаемую беседу о петушиной охоте и о боевой птице, попивая кто чаек, а кто водочку, преимущественно очищенную и рябиновую. Сближение столь разнообразных представителей петушиной охоты, при возбуждаемом ею веселом настроении их, и присущая русскому человеку шутливость не могли не отразиться на взаимных отношениях этих охотников между собой; все они также окрещены друг другом кличками, которые так и остались за ними, и многие из охотников знали потом других своих собратов только по кличкам, не заботясь узнать ни сословия их, ни имени, ни фамилии. Привожу несколько таких кличек, оставшихся в памяти охотников.

Бутылка — повар, являвшийся на петушиные бои всегда под хмельком, что и послужило поводом прозвать его бутылкой. Плакса — чеканщик риз; во время боя он вскакивал, вскрикивал сквозь слезы при каждом ударе, наносимом его петуху, а при окончательном поражении горько плакал. Коко — богатый купец, небольшого роста, с маленькой бородой, рябоватый; когда его петух оставался победителем в бою, то он, торжествуя эту победу, покрикивал: «Ко-ко-ко». Костяная яичница — купец, очень скупой, предлагавший иногда угощение, но никогда никого не угощавший. Мало — англичанин; на всякое предложение пари при петушином бое отвечавший с важностью: «Мало!» Старый волк — краснодеревщик, хорошо понимавший петушиную охоту и потому, как знаток петухов, никогда не проигрывавший заклада в бою. Молодой волк — приятель Старого волка, сомнительная по профессии личность. Подхалим — бедный чиновник; после боя всегда усердно расхваливал победившего петуха и зачастенько пользовался даровым угощением. Магистр (он же Профессор с медалями) — туляк, имевший несколько медалей за выставки петухов; знаток в петушиной охоте, но пользовавшийся репутацией человека, которому невыгодно класть палец в рот. Ученая степендия (он же Лохматый) — бывший студент Петровской земледельческой академии, отличавшийся длинными, всклокоченными волосами. Барин (он же Бакенбарды и Полуночник) — чиновник с непомерно длинными бакенбардами, приезжавший на бои не ранее как около полуночи. Пускай поиграют — квартальный, страстный петушиный охотник; когда во время боя его петуха противная сторона, державшая с ним пари, предлагала окончить бой вничью или взять половину пари и развести петухов, то он, не соглашаясь ни на какие предложения, отвечал обыкновенно одной фразой, указывая на бившихся петухов: «Пускай поиграют!» Свистун — один из замечательнейших петушиных охотников, отставной чиновник пожилых лет, отводивший хорошую боевую птицу, державший у себя бои, распоряжавшийся ими с полным авторитетом и знанием дела, всеми охотниками любимый, но, увы, говоривший с присвистом.

Можно было бы привести еще несколько десятков подобных прозвищ, полученных петушиными охотниками от своих сотоварищей по охоте, прозвищ смешных и подчас довольно метких, но, полагаю, и приведенных достаточно, чтобы иметь понятие об оригинальности взаимных отношений членов этого Общества.

Не менее оригинальны охотничьи выражения, слышавшиеся в беседах и во время петушиных боев; они также сложились как-то сами собой и усвоены охотниками с незапамятных времен. Вот [некоторые] выражения.

Отшпоривается — означает, что петух отражает удары противника лапами. Если петух не отшпоривается, то в глазах охотников он не стоит ни копейки.

Пошла. Это выражение употребляется при пробе молодых петухов в первый раз. Пока во время пробного боя молодых петухов хозяева их смотрят молча, бой не считается действительным… но как только оба хозяина произнесли слово пошла, бой считается с этой минуты уже настоящим и может сопровождаться закладами как хозяев между собой, так и со стороны прочих охотников.

Слово это, имеющее такое решающее значение, служит иногда к тому, что более опытный охотник ловит на слове неопытного и выигрывает у него пари. Это делается таким образом: когда молодые петухи вступят в бой, то охотник, понимающий толк в петухах, заметив по первым схваткам бойцов, что его петух несомненно побьет противника, начинает приставать к хозяину с вопросами: «Ну что же, пошла, что ли? А, пошла? Ну говори же». Если тот, кого он спрашивает, понимает также в боях, то он обыкновенно отвечает не пошла, и это повторяется во время боя по нескольку раз; но если вопросы обращены к неопытному или горячему охотнику, то он, покрепясь сначала, невольно крикнет пошла, и после этого ответа все заклады, предложенные перед боем и принятые во время боя, решаются уже окончанием боя и переходят к тому, чей петух победит. Слова пошла и не пошла употребляются также и в тех случаях, когда молодой петух, пущенный в бой, оробеет при большом стечении публики и отскочит от своего противника; в этом случае необходимо знать, признает ли хозяин сробевшего петуха бой действительным или нет, что он и свидетельствует тем или другим из приведенных слов. Но когда в закладных боях владельцы петухов условились между собой в закладах заранее, то есть за неделю, за месяц, то хотя бы в бою петух только отскочил, а не был побежден, он считает себя побежденным и заклад проигранным.

До прихвата. Условное выражение, означающее, что если в бою молодые петухи схватили друг друга носом за перья и наносили удары, то хотя бы после того один из них отскочил, бой считается все-таки действительным.

Ушел — когда петух от ударов противника побежит, поджимая свой хвост и кракая. Это позорное отступление сопровождается криками охотников противной стороны: «К покрову, к покрову, к покрову пошел, голубчик!» Или же: «Что, друг, допросили тебя!» Бывали случаи, что взволнованный хозяин такого петуха, в особенности когда он его собственного отвода, выбрасывал его за хвост с арены.

Ничья. Это выражение оканчивает бой в том случае, когда оба петуха дойдут до изнеможения и не в состоянии победить друг друга.

Захватил. Это бывает при бое как молодых, так и старых петухов, когда один из петухов, нанеся другому удар и не дав ему опомниться, начнет повторять удар за ударом так, что противник поневоле сдается. Такой бой оканчивается скоро, и в рядах зрителей нередко слышатся одобрения победителю: «Вот так отчитал»…

Осеньчук. Это означает, что петух выведен в августе или в сентябре; он старше молодого, но моложе переярка.

Теперь следует сказать несколько слов о некоторых проделках, которые встречаются в петушиной охоте.

Так как, по пословице, в семье не без урода, то и в охотничьей среде, состав которой чрезвычайно разнообразен, встречаются люди всякого пошиба и просто плуты.

Случается, например, что в руках плутоватого охотника осеньчук преобразовывается в молодого, для чего ему подтачиваются стеклышком шпоры, чтобы он походил на раннего. По охоте это называется подделок, и беда тому аферисту, которого уличат в подобной подделке; кроме потери им всяких своих закладов, если они отданы за этого петуха, он изгоняется с посрамлением из среды охотников и большей частью угощается на прощание всеми возможными боксами и колотушками.

Некоторые же проходимцы намазывают перед боем своему петуху перья на шее деревянным маслом и слегка посыпают перцем, через что во время боя соперник подготовленного таким образом петуха не может брать его носом за перо и поэтому не может наносить ему ударов, начиная вдобавок чихать, и поневоле остается побежденным; но эта проделка скоро обнаруживается, и хозяин намазанного победителя претерпевает одинаковую постыдную участь с подчищиком петушиных шпор.

Бывали случаи, что если один охотник даст своего петуха подержать другому, то петух мигом окажется измятым и в бою никуда не годным, а то случались и такие молодцы, которые, взяв подержать чужого петуха, незаметно скусывали ему кончик носа, отчего петух лишался возможности хватать как следует своего противника за перо и, следовательно, способности к бою, пока не отрастет нос. Конечно, за подобную проделку виновник не доискивался порой и своего носа, но это в таком случае, когда прегрешение его скоро замечалось и он не успевал увернуться вовремя от расправы.

Хотя приведенные случаи бывают очень редки, но вообще опытный охотник никогда не даст своей птицы в чужие руки, хотя бы человеку близко знакомому, а выставляет ее большею частью на стол на показ охотникам, любуясь ею и сам вместе с другими. Петух же, как ручной, стоит покойно и, как бы понимая, что составляет предмет наблюдения окружающей толпы, вытягивает кверху шею, принимает красивую позу и смотрит молодцом. Зажиточные охотники привозят или присылают со своими служителями петухов на бой в клетках, запертых на замок, оставляя ключ при себе, так что до прибытия хозяина петух остается неприкосновенным.

Но замечательно, что, невзирая на разнокалиберный состав общества, сходящегося на петушиные бои, невзирая на то, что туда могут проникать карманники и другие мошенники, не было примера, чтобы кто-нибудь из них не только покусился на кражу, но не отдал бы своего заклада, хотя затаить свой заклад в массе возбужденных петушиным боем зрителей весьма легко, так как заклады предлагаются во время боя многими лицами за того или другого петуха только на словах, и кто именно предлагает, запомнить трудно, а между тем, по окончании боя, все проигравшие вынимают свои рублевики и подают их владельцу победителя, протискиваясь к нему в толпе.

Петушиные бои производились в старину или в комнате или просто на дворе; посторонние зрители в этом последнем случае толпились в воротах и у заборов; некоторые смотрели через заборные щели, а некоторые, кто посмелей, влезали на забор и цеплялись там в разных позах. Сведения же о более правильном устройстве боев сохранились с тридцатых годов. С этого времени охотники начали устраивать для боев арены. Устройство этих арен, или, как называют их охотники, ширм, незамысловато. Где-нибудь в удобном, открытом месте на дворе или в саду ставится на столбах круглый навес, то есть просто делается одна крыша; под нею в середине устраивается на земле круглая же загородка, в диаметре не более одной сажени, а в вышину от земли несколько более аршина. Вот и вся арена, или петушиная сцена; она обивается внутри войлоком; если в ней настлан пол, то и он обивается также войлоком; делается это для сохранения птицы от ушибов; загородка вся сплошная и входов в нее нет. Вокруг этой арены ставятся амфитеатром в несколько рядов скамейки для зрителей, ближайшие к арене пониже, а дальние выше, так, чтобы задним зрителям была видна вся арена; но во время боя более известных петухов или когда он сопровождается значительными закладами, словом, когда он представляет более интереса для охотников, в средних рядах обыкновенно зрители налегают на плечи передних, а в задних рядах просто становятся на скамейки, и вся охотничья публика наклоняется к арене, следя с живейшим любопытством за малейшими движениями бьющихся петухов. Между рядами скамеек с двух противоположных сторон оставляются узкие проходы к арене, по которым вносятся на бой петухи; каждый охотник, неся своего петуха на арену для предстоящего боя, старается издали показать ему противника, подносимого своим владельцем с противоположной стороны.

Так как бои бывают вечером, то арена должна быть освещена, и для этого над нею привешивается к крышке большая лампа; случается же, что арену освещают свечами, которые держат в руках сидящие в первом ряду зрители; от взмаха петухов крыльями свечи часто гаснут, но их спешат зажигать при понуканиях о том с разных сторон. Открытые помещения для петушиных боев устраиваются для того, чтобы в арену проходил свободно воздух, иначе при спертом воздухе петухи скоро ослабевают. Но устраиваются арены и в комнате, причем они внутри по стенкам и по полу обиваются также войлоком, а лампа подвешивается к потолку.

Более известные петушиные бои на устроенных аренах производились в 1830 году в Подвесках,* при трактире купца Коломенского, и за Тверской заставой, в первом направо трактире; потом бой перешел на Дербеневку, в дом Раева, и в то же время был на Переведеновке, у одного из охотников, известного под именем Михаила Титыча, в собственном его доме.

В 1855 году бой перешел на Смоленский рынок в трактир Шустрова и на Остоженку в трактир, называемый «Голубятня», в 1856 году — на Черногрязку,* в Домниковский переулок, в дом знаменитого в своем роде охотника Ивана Осиповича Соколова; арена у него была устроена в углу двора под деревом, а потом, когда дом этот был перестроен и в нем помещен трактир «Ливадия», то бой перешел к содержателю этого трактира Холину. В то же время бой происходил при одной из харчевен на Конной площади. В шестидесятых годах петушиные бои вовсе прекратились, подвергшись, как выше сказано, гонению, и допускались только украдкой кое-где, в нежилых домах, на чердаках и т. п., под страхом накрытия полицией.

Мой очерк был бы далеко не полон, если бы я не познакомил читателей с самым боем петухов; мне приходилось видеть эти бои и слышать рассказы о них из первых рук; поэтому постараюсь описать процесс охотничьего петушиного боя.

Прежде всего, нужно сказать, что бои эти обыкновенно начинаются с 6 часов вечера и, смотря по количеству сошедшихся охотников и принесенных ими петухов, продолжаются в течение вечера и иногда и за полночь. В сборное же воскресенье* на первой неделе великого поста бои начинались в старые годы с утра и продолжались целые сутки.

Петушиным боям предшествует целый ряд приготовлений и разных подходов, высматриваний и выведываний. В июне и в июле охотники начинают похаживать один к другому под предлогом навестить приятеля, причем гость и хозяин, разговаривая о всех возможных житейских делах, стараются не заговаривать прямо о петухах и в особенности о предстоящих боях, а как-нибудь вскользь завести речь о желаемом предмете и повысмотреть молодых петухов. Ни расстояние, ни погода не удерживают этих визитов; охотники, не задумавшись, отправляются за 15 и более верст с единственной целью взглянуть на молодую птицу. При внезапных же встречах охотников в это время первый вопрос делается, конечно, о петухах, хотя каждый охотник хорошо знает, что в ответ не услышит правды, а услышит по большей части похвальбу.

В октябре охотники начинают мало-помалу сходиться по вечерам, как бы по инстинкту, в какой-нибудь известный им трактир, при котором устроены где-нибудь на задах петушиные охотничьи ширмы, арена. Здесь уже начинаются вызовы на бой пока одними молодыми петухами, потому что бои переярков, третьяков и старых петухов бывают не ранее ноября, так как в октябре они в распадке, то есть линяют, и об них охотники в это время отзываются «мой еще не в мундире»: это значит, не совсем перелинял и убрался пером. Впрочем, в октябре, кроме вызовов на бой молодыми петухами, охотники начинают закладываться на переярков, третьяков и старых. Понятно, что обо всем этом между охотниками происходят самые оживленные переговоры, споры, похвальбы, опровержения и т. д. Так как в среду солидных охотников стекаются в тот же трактир, также по охоте, и всякие «красные жилетки», «бутылки» и тому подобные лица, у которых страсть к петушиной охоте разыгрывается не менее барской и купеческой, то между ними идут такие же, но еще более типичные переговоры, которые стоят того, чтобы о них сказать несколько слов.

— Ну, что ж, садись, что ли, со мною, а? Идет? — пристает сухопарый детина в бесцветном коротком пальто к сидящему с ним за одним столиком мастеровому в чуйке.

— Мой еще не в положении, — отвечает тот, — не готов.

— Как не готов? Ведь сам я видел — рожа лопнуть хочеть. А он, вишь, не готов.

— Тебе говорят, что не в положении, не стал бы и говорить.

— Что ты? Гм!.. Да ты где, под столом? — спрашивает сухопарый, приподнимая на столе конец скатерти и заглядывая под стол, ища будто бы там своего собеседника.

Сидящие за тем же столом охотники начинают подсмеиваться над сконфуженным мастеровым, приговаривая: «Что, брат, струсил!» Он, задетый за живое, приходит в азарт и, привскакивая, кричит своему противнику:

— Клади деньги, бью!

Эти магические слова производят общее движение за всеми столами, тотчас откуда-то выскакивает непрошенный глашатай и, бегая по комнатам трактира, кричит сидящим охотникам: «Господа, бой!» Его осыпают со всех сторон вопросами: «Кто бьет?» Он называет обоих заложившихся охотников их кличками, и бой действительно готов.

Таким или почти таким образом устраиваются петушиные бои между мелкими охотниками. Охотники же крупных размеров, то есть более состоятельные лица, уговариваются о бое и закладываются без выходок, подобных заглядыванию под стол, но также не без подзадориваний и разных подходов.

Итак, представьте себе один из октябрьских вечеров в плохо освещенном узком переулке; среди погруженных в полумрак домиков, жмущихся молчаливо один к другому, выделяется один дом, хотя также небольших размеров, но двухэтажный, каменный, все окна его освещены, на стене над окнами верхнего этажа красуется чуть ли не во весь дом вывеска с надписью: «Трактир»; одна лестница ведет вверх с улицы, другая со двора. Во дворе, в углу, под большим деревом, устроена, по всем правилам петушиной охоты, арена, вокруг которой стоят амфитеатром скамейки; на одной из ветвей дерева, над ареной, висит лампа. К трактиру подъезжают один за другим на извозчиках и на собственных лошадях разные посетители, все они поднимаются по лестнице в трактир, туда же тянутся и пешеходы; каждый из приезжающих и приходящих гостей вносит саквояж, мешок, порой клетку — это вносятся молодые петухи. Половые у дверей приветствуют каждого входящего поклонами и спешат подавать заветные па́ры чая* или, кому требуется, и очищенную или рябиновку, так как из так называемой жизненной эссенции только эти два сорта преобладают между охотниками плебейского отдела.

Но вот трактир скоро наполнился охотниками. Хозяин сам, конечно, заклятый охотник, поэтому он со всеми на короткой ноге и знает все их клички; половые его также знают всех своих гостей. Все охотники сидят чинно за столами, забавляясь большею частью чайком. Общий говор вертится на боевой птице, на птице в положении и не в положении, на молодых, переярках, третьяках и т. п. Порой возникает спор за тем или другим столом, при котором вдруг выхватывается из саквояжа или мешка петух и ставится гоголем на стол, а потом опять прячется; иногда раздается пение петуха где-нибудь в отдельной темной комнате.

Но вот завязывается между сидящими в углу за особым столом вызов на бой; после нескольких отрывистых возгласов бой решен, и в ту же минуту раздается по всем комнатам трактира магическое слово: «Бой! Кто бьет, кто бьет?» — «Ученая степендия с Мало!.. Вот так бой!»

Все охотники вскакивают и устремляются поспешно по лестнице во двор, в заветный угол, чтобы захватить ближайшие к арене места на скамейках. Лампа уже зажжена и ярко освещает арену, ветви дерева и скамейки.

— Кто за кого? — кричат бегущие охотники, вызывая на заклады.

— Я за красного три!

— Да ты кто?

— Не узнал, что ли?

— А, Бутылка идет!

— За черного пять! — кричат в толпе.

— Идет! — отвечают с другой стороны.

Охотники занимают места на скамейках, кто где попало, предлагая друг другу заклады то за того, то за другого петуха, и ожидают с нетерпением, когда их вынесут из трактира; но хозяева петухов, предназначенных для боя, что-то замешкались; нетерпение охотников усиливается, начинают высказывать уже на их счет разные колкие замечания и даже побранки…

— Идут, идут! — раздается между охотниками.

И действительно, оба охотника несут своих петухов, один проходит медленно к арене с правой стороны, другой — с левой; оба стараются подойти одновременно; вот они уже у самой арены друг против друга, держа каждый в обеих руках перед собой петуха, один — пера красного, другой — черного. Они стараются, чтобы петухи увидели еще до арены друг друга. Подойдя к самой арене, оба охотника начинают тихо раскачивать своего петуха вправо и влево и затем одновременно спукают их в арену и тут же садятся.

Все кругом замерло, мигают только блестящие глаза охотников, напряженно устремленные при ярком свете лампы на только что спущенных бойцов. Петухи долго ждать себя не заставляют. Ни с того ни с сего красный в ту же минуту подскакивает к черному, царапнул его обеими лапами в грудь, и хватил с размаху крыльями; черный предвидел это разбойничье нападение и в свою очередь встретил нападавшего когтями и размахами крыльев, полетело только с обоих по нескольку перьев. За первым ударом пошли одна за другою подобные же схватки. Петухи оказались прямого хода, бьются без фальши, грудь в грудь; охотники молча следят за каждым их движением.

— За красного десять! — слышится где-то сзади.

— Пошла, — отвечает, не оборачиваясь, хозяин противника.

— За красного пятерка!

— Пошла!

— За черного четвертная!

— Мало, тридцать пять!

— Пошла!

Между тем петухи щелкают друг друга неутомимо; оба начинают тяжело дышать, даже хрипеть, не смыкая носов; кружатся, вертятся, подпрыгивают; наконец один, видимо, слабеет, противник же будто понял это, бьет его сильнее и сильнее, и, увы, тот быстро поворачивает к нему свой хвост, моментально принимает вид какой-то мокрой курицы и бежит от противника.

Бой кончен, петухов берут с арены; охотники все разом заговорили, пошли суды и пересуды, и началась расплата закладов. Затем вся честная компания отправляется в трактир, там предстоит угощение, и если выигрыш был значительный, то хозяин победившего петуха угощает всех охотников на свой счет чаем и водкой; отказаться от этого угощения никто не вправе, потому что оно введено обычаем и предлагается по охоте. Во время угощения следуют новые вызовы на бой, и публика снова в угол двора тем же порядком. Так происходят петушиные бои один за одним, нередко далеко за полночь.

Много забавных рассказов привелось мне слышать об этих боях. Вот, между прочим, один рассказ, слышанный мною от петушиного охотника, известного в свое время оригинала.

«Держал я у себя бои, которые были тогда в ходу. Все шло своим порядком, как вдруг приезжает охотник из Петербурга и привозит петушищу ростом чуть не со слона. Ну, хорошо, приехал он и явился на бой; пошли заклады, кто сколько в силах; кто что ни предложит, он все — пошла, да пошла; пустит своего верзилу в бой, раз, два, и готово; с кем ни пускал, всех отчитал; на другой вечер опять та же история; на третий — тоже; так он лупил нас с неделю, всю нашу птицу перебил и обобрал рублей под тысячу. Вот и говорят мне охотники, пустите, мол, с ним своего переярка; куда же переярка, отвечаю я, он и третьяков и стариков обработал, тут нечего соваться с переярком, а злость берет на шельму такая, что страсть. Начали опять приставать: „Пустите переярка“. Э, думаю, была не была, идет! Заложились. А заложились не на шутку, на 300 рублей; мы-то сложились, я вложил четвертную, а петербургский, забравши силу, держит против нас один. Птица у меня была хорошая, отдержанная как следует, в положении, а все страшно, ну как, думаю, убьет? Тогда хоть ложись и умирай! Пошел я, взял своего переярочка, несу, и петербургский своего несет, ничего; подошли мы к ширме. А народу собралось — не продерешься, сидят все молча. Петербургский говорит: „Пускаем?“ Я говорю: „Пускаем“. Он пускает своего в ширму, я тоже помахал птицу, пускаю. Только что я поставил переярка, как он с разгону хвать его, да так махнул, что вышиб его прямо на дерево, стало быть, сразу покончил с ним. Тут пошла катавасия, лампу разбили и давай колотить петербургского-то.

— Позвольте, за что же колотили петербургского-то?

— Как за что? Ведь он нас всех обобрал и всю птицу перебил.

— Все это так, но в этот раз, по вашим же словам, он проиграл.

— Конечно, проиграл, за это и поколотили, сорвали на нем сердце, уж очень было обидно. С тех пор он уж и не совался с своим петухом, убрался восвояси».

Вот другой подобный случай. Спустили на бой двух переярков; у обоих были подточены шпоры; петухи изодрались до такой степени, что легли один против другого. Хозяин одного из них протянул руку, чтобы взять своего петуха, оговорившись, что ничья; как другой охотник мгновенно вскочил в ширму, и отталкивая протянутую руку, закричал неистово: «Не смей трогать!» Это взорвало противника, он, в свою очередь, вскочил в ширму, и около лежавших петухов произошла свалка их хозяев, а в это время отдохнувшие петухи начали снова свой бой, и таким образом на петушиной арене произошло самое ожесточенное побоище двух петухов и двух их хозяев, которых, однако же, скоро розняли хохотавшее охотники. Спустя четверть часа оба дравшиеся охотника сидели в трактире вместе и дружно попивали чаек. На замечание же, что они уже успели помириться, они простодушно отвечали: «Мало ли что бывает, в охоте сам себя не помнишь».