Московское золото или нежная попа комсомолки

Глава 8. Хвостатые друзья человеков

— А что это у вас так дерьмом воняет? – прямо в Лехину задницу кричал чей то начальственный голос.

— И нечего в задницу кричать, я и в первый раз всё прекрасно слышал! – слова из анекдота будущего выскочили из Лехи раньше, чем мозг успел подключился к происходящему.

Надо сказать, что в этот момент Лёха висел вниз головой в кабине своего кукурузника, выставив этот самый зад в синих труселях на всеобщее обозрение над плексигласовым ветрозащитным козырьком.

Нырнув с тряпкой и ведром кверху задом в кабину самолетика, Лёха пытался оттереть остатки собачьих экскрементов из особенно труднодоступных мест.

Лёха оттолкнулся руками от пола и стал задом вперед медленно выползать наверх.

— Товарищ капитан третьего ранга, самолет к полету почти готов! Действия по дезинфекции после химического нападения хвостатых друзей человека закончены! –рассмотрев местного кандидата в Змеи-Горынычи и попутно обладателя трех полосок на рукаве тужурки, как был в одних синих уставных труселях с тряпкой в руках бодро отрапортовал Лёха.

– Только ототру ещё немного гавнеца от сиденья и сразу полетим!! Да вы не волнуйтесь, быстро долетим, а в полете запах почти и не чувствуется!

— Я наверное лучше на машине до штаба доберусь, куда спешить то! – взбледнул с лица обладатель черного кителя с тремя полосками.

25 апреля 1936. КП аэродрома Кача

Командир ходил перед строем и ставил задачу полку на день. Отправив часть летчиков изображать самолетики с растопыренными руками пеший по летному, он перешел к прочим службам.

—Ну что я вам должен объяснять, товарищ политрук, вы же лётчик! – подколол он боящегося летать комиссара — возьмите Лёхиного Засранца и слетайте сами за вашими газетами! А Хренов на гауптической вахте! И сегодня и завтра! Что бы не повадно было главного химика флота на го@няное сиденье пристраивать! — улыбаясь как чеширский кот изрек командир.

И хотя Лёха с Петровичем на чисто отмыли, а ветер выдул запах и высушил свежую краску, но после собачей истории обидной прозвище Засранец плотно привязалось к маленькому самолетику.

25 апреля 1936. Сараи лётной школы аэродрома Кача.

Сама эта собачья история началась, как водится, с откровенного идиотизма. Лёха в тот день уже два раза успел смотаться штаба флота, и вернувшись умудрился без особого шума приземлить свой мирный самолетик и, спрятав его за сараями летной школы, решил наконец заслуженно отдохнуть. В голове у него был прекрасный план — вздремнуть под крылом самолета после обеда, пока никто не вспомнил о его существовании.

Сквозь обволакивающую дрёму Лёха услышал настораживающие звуки. Сначала Лёху вывел из состояния дремоты далекий, но настойчиво усиливающийся собачий лай. Он терпел, сколько мог, но когда к лаю добавились громкие выкрики, не оставлявшие сомнений в их адресате, сонный покой окончательно улетучился. Резкий и гневный комиссарский голос, разносящийся по всему аэродрому, раздавался всё ближе и отчетливее:

— Где этот сушёный хрен ишака?! — ревел комиссар на весь двор обещая найти Лёху и совершить все мыслимые и немыслимые развратные действия, и не один раз, а желательно и в извращённой форме!

Лёха вздохнул. Ну, вот, началось... Придется вылезать.

Он медленно выбрался из-под крыла самолета, окинул взглядом суетящихся вокруг людей и, не теряя своего фирменного невозмутимого вида, поднял над головой только что найденный здоровенный ржавый гаечный ключ наверное размером на девяносто миллиметров и длинной метра на полтора. Отсутствие гаек такого размера в маленьком самолётике Лёху не смущало ни на грамм.

Улыбнувшись, как будто только что увидел старых друзей, он громко и невозмутимо бросил собравшимся:

— Ну вы что, не видите? Я расчалки подтягиваю! — и, словно в подтверждение своих слов, махнул здоровенным железяком в сторону самолета.

Все взгляды моментально переключились на его «рабочий инструмент» паровозного размера.

Рядом с дежурившим по аэродрому капитаном стоял лейтенант, судя по двум кубарям в зеленых петлицах, с двумя трущимися у его ног овчарками на поводках.

— Под Донузлавом обнаружена группа нарушителей! Диверсанты вышли на берег, требуется срочно доставить туда розыскных собак! Группа уже по следу идёт! — заорал дежурный, размахивая руками так, что казалось, вот-вот взлетит сам. — Это приказ командира полка!

Лёха посмотрел на собачье войско, на сержанта, на дежурного и надо сказать совсем не проникся важностью момента. Он совершенно не горел желанием ни лететь куда то сломя голову, ни садиться в каких-то е@енях, рискуя свернуть шею под этой самой головой, ни ловить каких то бандитов.

— Товарищ лейтенант! А как ваши собаки полетят на самолёте-то? Вы уверены, что они перенесут полёт? — Лёха скептически посмотрел на овчарок, которые нервно переминались у ног пограничника.

— Я лейтенант погранвойск НКВД! — лейтенант резко дернулся и выпрямился, будто его оскорбили лично. Глаза его сузились, а голос зазвенел железной уверенностью. — Это пограничные собаки, специально тренированные!

— То-то я и смотрю, что таки и ни флот ни разу! – ляпнул Лёха.

— Хренов! Отставить разговорчики! — раздался резкий голос, и из-за сарая, как всегда в самый неподходящий момент, вырулил политрук. Он тут же уставился на Лёху тяжёлым взглядом,— Приказ командира полка! Срочно готовься к вылету! Надо помочь товарищам пограничникам!

Лёха, явно не впечатлённый нарезанными ему задачами, скривил на лице полное понимание и, не теряя ни секунды, выдал:

— Товарищ лейтенант, вы тогда, пожалуйста, отойдите в поле... ну, вы понимаете, про-какайте ваших собачек, пожалуйста! — и улыбнулся как мог невинно.

Зелёный лейтенант, стоявший рядом, аж подпрыгнул от возмущения, багровея на глазах:

— Что вы себе позволяете?! — выкрикнул он, явно не ожидая от Лёхи подобной нахальной просьбы.

— Хренов! — уже громче возмутился комиссар, и лицо его побагровело еще сильнее, - прекратите паясничать!

— Ухожу, ухожу, ухожу! — быстро ответил Лёха, поднимая руки в жесте примирения, сделав испуганное,— Вы тогда сами с собачками в заднюю кабину, пожалуйте! — и тут же показал руками, как будто он подталкивает собак через борт.

Смахнув с пот с лица, когда наконец удалось отключить тяги управления курсанта в задней кабине, Лёха приступил к погрузке хвостатого войска. Пятнадцать минут мучений, ругани и попыток впихнуть собак во главе с их "зелёным погонщиком" в самолёт наконец то закончились успехом. Скулящие собаки и недовольный зеленый лейтенант заняли своё место в самолёте, и вся эта шумная компания наконец была готова к вылету.

Самолёт вручную выкатили на рулёжную дорожку, и Лёха, был готов к очередной порции приключений.

Техник взялся за пропеллер, резко дернул, мотор чихнул и взревел. В задней кабине хором взвыли собачки и похоже разом прокакались.

— Мой самолёт! – горестно стонал Лёха, ощущая непередаваемый аромат, поплывший вокруг самолета и особенно в переднюю кабину.

Лёха помахал рукой дежурному, дал газу и стал взлетать прямо со стоянки, что бы набегающий поток воздуха хоть как то сдул за борт собачий аромат.

Колеса запрыгали по неровностям, маленький самолетик разогнался и ловко прыгнул в небо, взлетев, Лёха лихо заложив левый вираж.

От неожиданного манёвра, да ещё и резкого подъёма, бедные собачки сзади, не выдержав потрясений, похоже опорожнились ещё раз, добавив к и без того нелёгкому полёту запахи, явно неподходящие для столь героической операции.

— А Хрен не курит и не пьет, и матом не ругается,

— Он всю планету на@бет и даже не подавится! — во всё горло орал Лёха, залихватски распевая слегка переделанную версию песни из будущего.

Лететь было чуть больше часа, и чтобы как-то скоротать время, Лёха чередовал громкое пение с попытками прислушаться к тому, что происходило сзади.

Сквозь рев мотора ему периодически удавалось уловить вой и скулёж несчастных овчарок. Лёха пару раз попытался докричаться до зелёного лейтенанта через переговорную трубу, но в ответ слышал только свист ветра и рёв двигателя. Не добившись ничего вразумительного, он начал задумываться:

— Не подох бы этот зелёный огурец там, — пробормотал он себе под нос, чуть нахмурившись. — А то что я с этими хвостатыми один делать-то буду? Ни летать, ни командовать…

Иногда ему даже казалось, что он слышит характерное попёрдывание — звуки, вполне подходящие для освобождающегося собачьего кишечника. Но, усмехнувшись, Лёха отмёл эту мысль:

— Да не, это уж слишком. С таким-то рёвом мотора и ветра — что я, сквозь всё это треск собачьих кишок услышал? Вряд ли, это фантазия разыгралась, не иначе, — рассудил он.

Попытка разглядеть хоть что-то в заднее зеркало тоже не увенчалась успехом. Лёха видел только мерцающие вдалеке облака и мелькающий хвост самолёта. Лейтенант и его хвостатые спутники остались скрытыми от его взора, и Лёха лишь пожал плечами, возвращаясь к своему привычному способу расслабиться — снова затянул любимую песню, громко и с душой, как будто только она могла перекрыть всё это окружающее его безумие.

Снизившись и пройдя на бреющем вдоль побережья пару раз, Лёха изо всех сил вглядывался в землю, пытаясь разглядеть хоть какие-то признаки военных. Однако время шло, а цель не наблюдалась. И он уже почти отчаялся и решил идти на ближайший аэродром, когда, заложив вираж на Донузлав, наконец заметил на далёком поле группу военных, активно размахивающих руками.

От их активных жестов явно зависел исход всей операции.

— Ну, наконец-то, — пробормотал Лёха, разворачивая нос самолёта. Он аккуратно посадил свой кукурузник прямо на поле, стараясь приблизиться к военным, не забывая про ветер и неровности земли. Но даже при всех его навыках, на пробежке самолётик здорово потрясло.

И тут же, как по команде, из задней кабины донёсся очередной «ароматный» сигнал — собачки, похоже, дружно опорожнили кишечник ещё разок, добавив финальный штрих к и без того не самой комфортной миссии.

25 апреля 1936. Поля и береговая линия около Донузлава.

— А что у вас тут так дерьмом воняет? — спросил подбежавший пограничник, поморщившись и прикрывая нос рукой.

Лёха, не теряя самообладания и привычного сарказма, ответил:

— Собачек ваших готовим к поискам, чтобы нюх у них лучше был! — усмехнулся он, кивая в сторону самолёта. В голове у него всё ещё крутилась мысль: «куда только в этих, казалось бы, небольших собаках столько дерьма-то влезает?» - Лёха не переставал удивляться масштабам бедствия.

Тем временем пограничники ловко извлекли из самолёта их «погонщика» — задумчивого, да и сильно подмоченного в буквальном смысле слова лейтенанта, который был уделан по самые уши коричневой субстанцией. За ним, по очереди, они выдернули и собак — грязных, как черти, но рвущихся на поводках и полных решимости убежать как можно дальше от этого летающего кошмара. Овчарки вырывались, скулили и рвались в поле, словно зная, где их ждёт избавление от страданий.

Пока погранцы разбирались с псами и их лейтенантским «начальством», Лёха организовал оставшихся — заставил погранцов вручную развернуть самолёт и дернуть винт. Когда двигатель снова заурчал, он уселся в кабину, быстро сделал предполётный контроль и, развернувшись, легко взлетел по своим же следам на примятой траве. Кукурузник уверенно набирал высоту, оставляя позади поля, пропитанные запахом сгоревшего бензина и разнося по воздуху передаваемый запах собачьих «ароматов».

Вернувшись на родную базу, Лёха зарулил самолёт на самую дальнюю стоянку. Как только мотор заглох, он быстро отбежал на ветер подальше от «ароматного» самолёта, стащил с себя комбинезон и, глубоко вздохнув, наконец с чувством продекларировал:

- С облегченьецем!

25 апреля 1936. Дальняя стоянка аэродрома Кача.

— А что у тебя так дерьмом воняет? — удивлённо спросил Иван Петрович, подойдя к Лёхе после пробежки от самолётной стоянки. Мужик, лет под пятьдесят, большой ценитель местной самогонной промышленности и по совместительству штатный техник Лёхиного кукурузника, стоял с застывшим ужасом на лице, догадываясь, кому это всё придется отмывать.

Лёха, с мрачным выражением лица высказался:

— А это у нас комиссар погранцам взаимопомощь оказывал! — не сомневаясь заложил он инициатора всей операции, словно это политрук лично насрал в задней кабине.

Иван Петрович скривился, представляя себе объем работ, но вопросы больше не задавал - привык, что с Лёхой всегда всё не как у людей.

Посовещавшись с Петровичем, Лёха перегнал самолетик на самый край аэродрома, поближе к пожарной бочке, разделся до трусов и стал помогать Петровичу отмывать аэроплан.

— Надо водовозку подогнать и шлангом под напором промыть фюзеляж, — предложил Лёха, потирая затёкшие руки. — Или давай я на пляж сяду, из моря воды натаскаем!

— Там соль, — с укором покачал головой Петрович, задумчиво почесывая макушку. — Нельзя. Надо пресной водой, и так потом всё сушить придётся долго, да ещё и лаком по новой перекрашивать. Ну а так, если уж совсем без вариантов, — махнул рукой Петрович, — то списывать тогда придётся всё это хозяйство, — и Лёха пошёл в ТЭЧ за водовозкой.

Часа через три, измотавшись, но добившись первого приемлемого результата, они наконец выдохнули. Водителю водовозки пришлось выдать двойную порцию нелегальной тушёнки в обмен на помощь, но зато самолёт отмыли весьма прилично . Весь процесс занял гораздо больше времени, чем Лёха рассчитывал, но главное, что работа была сделана. Одежду и обмундирование, перемазанные с ног до головы, Лёха с Петровичем тоже постирали и аккуратно развесили сушиться на расчалках..

Когда вся суета закончилась, отмывшись уже сами водой из шланга водовозки, они устало растянули брезент под крылом самолёта и улеглись на него сушиться под тёплым солнцем. Солнце тихо пригревало, а лёгкий ветерок приятно обдувал уставших, но довольных мужчин.

— Ну что, Петрович, — лениво протянул Лёха, глядя в небо. — Сегодня развлеклись на славу, - сказал Лёха и ловко увернулся от летевшего подзатыльника.

Минут через пятьдесят к самолёту припылила дежурная полуторка во главе с главным виновником торжества:

— А что это у вас так дерьмом воняет? – спросил подошедший комиссар.

— А это товарищ политрук, остатки братской помощи пограничникам попахивают! Не справился пограничник с таким размахом нашей братской помощи и широтой нашей души. Разорвало беднягу! Все таки слабоваты они против нас, флотской авиации!

— Хренов, что ты орал во время полета? – подозрительно спросил политработник.

Лёха, не теряя самообладания, даже не моргнул:

— Я товарищ командир агитировал пограничников за здоровый образ жизни, против пьянства и курения! – на голубом глазу ответил Лёха, - А товарищ пограничный лейтенант, мало того, что вонючкой редкостной оказался, так еще и ябедой! – выдал Лёха.

А сам подумал, -«погранец настучал, гадёныш».

Лёха завершил свою речь с полным чувством правоты, так будто комиссар должен был сейчас же ему медаль вручить за правильную воспитательную работу. Комиссар, впрочем, только плотнее сжал губы, но явно не зная, что ответить на такую убежденность и счастливо отбыл на командный пункт.

10 апреля 1936. Дальний края аэродрома посёлка Кача.

Как ни странно, точку в затянувшейся истории с Настей поставил Макс, пришедший на самый конец поля, где Лёха сушил свой самолётик.

- Максик! Только не спрашивай, чего у нас так дерьмом воняет! – хором продекларировали Лёха с Петровичем.

- А правда, чего у вас так дерьмом воняет? – не подвел их Макс.

Лёха завидовал Максу по-доброму. Его друг был прост, как железнодорожный рельс, но это ему ничуть не мешало. Макс вернулся из увольнения, в котором мотался в Симферополь к своей пассии. Три-четыре часа в одну сторону Макса ничуть не смущали. Отведя Лёху в сторону, он стеснительно, глядя куда-то вдаль, начал:

— Лёша, ты не подумай ничего... В общем, сам решай, конечно, но оно вот так выходит, что, может, Нина моя и права. Она мне сказала, что видела кое-что. И ещё, она с одной девочкой говорила, та всё сама слышала, хоть им и нельзя рассказывать. И пообещай, пожалуйста, что ты — никому!

Макс никогда не славился ясностью в изложении мыслей, хотя о своих любимых самолётах мог говорить часами, размахивая руками, будто сам был одним из них.

— Максик! — Это прозвище звучало забавно по отношению к девяностокилограммовому здоровяку с бугрящимися мышцами, но Макс, как и все большие люди, не обижался. — Давай-ка расставим всё по порядку.

— Нина сказала, что видела… что она видела? — уточнил Лёха.

— Настя твоя в окружной госпиталь в Симферополь ездила, а не к нам в Севак, — выдал первую порцию информации Макс.

— И что Нине девочка рассказала? — продолжил допрос Лёха, чувствуя, как внутри всё сжимается.

— Настю её капитан из штаба округа бросил, когда перевёлся в Ленинград, — Макс преданно посмотрел на Лёху.

— А что видела Нина?

— Её медицинскую карту, хотя им не разрешено рассказывать, — выдохнул Макс, потупив взгляд.

— И что там написано?

— Что она беременна. Двенадцать недель, — сказал Макс с виноватым выражением лица, избегая смотреть на друга.

Лёха почувствовал, как невидимая стрела, по приходи которой он оказался в этом теле, со всей дури врезала ему по голове ещё раз. Внутри что-то оборвалось, и слова застряли в горле.

— Максик, спасибо тебе! — Лёха крепко пожал другу его огромную лапищу. — Не волнуйся, я молчу и ничего не слышал.

Оставшись один, Лёха подытожил своё состояние одним словом: тоска. Он поднял голову к небу, полному звёзд, и с горечью прокричал:

— Зелёные человечки! Заберите меня отсюда. Пожалуйста!

25 апреля 1936, командный пункт аэродрома Кача

На следующее утро во время развода Лёха с удивлением услышал:

- Товарищу Хренову объявляю благодарность и в качестве поощрения снимаю одно ранее наложенное взыскание! Вот! Берите пример с товарища Хренова! – в кои то веки комиссар положительно отозвался о Лёхе, - человек бросил регламентные работы, подтягивание расчалок, понимаете ли! И самоотверженно подключился помогать пограничникам в задержании диверсантов!

Строй лётчиков, техников и прочих обитателей аэродрома сдержанно ухмылялся.