Москва – Севастополь – Москва. Часть 3. Делай, что должно

Глава 24 Санотдел и медсанбаты 51-й армии. 4 августа 1943 года

Едва был отдан приказ о переходе к обороне, как начсанарм собрал командиров медсанбатов дивизий на совещание. Прокофьева ехала туда с неприятным докладом о противошоковом методе Штерн: ни разу она не увидела от него заметного эффекта. Рекомендованный метод должен был помогать при тяжелых степенях шока, но на деле не давал ничего, кроме беспокойства раненых и порой очень неприятных явлений, вроде кратковременной слепоты при введении раствора. По счастью обратимой, но раненые успевали испугаться и даже решить, что их пытаются убить. Словом, не работал метод прославленной Лины Соломоновны! С собой, кроме отчета, Прокофьева везла письмо на имя академика Штерн. Почти злое письмо. Она редко позволяла себе эмоции в такой переписке. Но не могла понять, как можно за несколько лет клинических исследований не заметить того, что ей самой стало очевидно за неполных две недели. Увиденное настолько жгло, что это настроение передалось письму, пусть даже подробному, с тщательным описанием всех проявившихся симптомов.

Но прежде письма хотелось послушать, что скажут о методе врачи из других дивизий. До сих пор майору Прокофьевой было не до обмена опытом. Что ж, совещание собрали как нельзя кстати!

Ольга Никаноровна, словно командир перед атакой, окинула взглядом широкий двор перед приземистым одноэтажным зданием, какой-то бывшей конторой, кирпичной, с исклеванными осколками стенами, где размещалась сейчас санслужба 51-й армии. Любой визит к начальству так или иначе был для нее боевой операцией. Тем более, что требовать и добиваться сегодня точно придется. Медсанбат отчаянно нуждался в пополнении. Именно сейчас, в короткий период затишья, каждый день которого дорог. Кочеткову восстанавливаться не меньше месяца. Нужен еще один хирург, нужен срочно. Значит, после совещания у нее будет непростой разговор с начальником санслужбы армии.

В санотделе собрались командиры медсанбатов шести дивизий. Минимум одного из них, крупного с лихими буденовскими усами подполковника она помнила еще по конференции в Ростове. Сейчас он о чем-то беседовал с незнакомым Прокофьевой немолодым майором медслужбы, рослым, подтянутым, с новеньким орденом «Красной звезды» на гимнастерке и медалью «За оборону Севастополя». «Не забыть, — пометила себе мысленно Прокофьева, — Узнать о представлении Поливановой». Тем более, что еще один майор, тоже, по выправке, из кадровых, но молодой, как она заметила, был с такой же медалью.

На крыльце курили совершенно незнакомые Прокофьевой командиры. Единственным знакомым оказался начальник санслужбы соседней дивизии полковник Демин. Удивительно — в первый раз не затянутый натуго в ремень и портупею. На ее приветствие он ответил вяло, без своего обычного шика, и вид имел озадаченный и какой-то подавленный.

Командир АПАЛ Ивашов приветствовал Ольгу Никаноровну очень дружески и как всегда по-граждански пожал руку. Ему она тоже писала о том, что вышло с противошоковым методом. Хотела знать, что тот увидел на секции. Писала недавно, вероятно, он не успел еще составить ответ, потому что свои выводы Ивашов всегда старался давать подробно и обстоятельно. С ним она тоже непременно сегодня посоветуется. Странно, что нет командира медсанбата из 302-й, может, не прибыл еще. Человек опытный, Гражданскую прошел, Финскую прошел. Хотелось бы знать, что он скажет.

— Новых лиц я вижу много, а где Денисенко и Левин?

— Денисенко на повышение пошел, он теперь начсандив, — ответил Ивашов и, вздохнув, добавил, — А Левин погиб, уже второй месяц как. Такое вот движение кадров в военное время.

— Как погиб? — спокойный, неторопливый, но очень старательный и опытный военврач второго ранга Левин совершенно не совмещался у Прокофьевой с понятием «погиб».

— На мине подорвался. В 393-м МСБ теперь Огнев, перевели из 302-й дивизии. Да вон он, видите, высокий такой. Они с Денисенко работали чуть ли не с довоенных времен. Представляю, как тот не хотел старого товарища отпускать. А за Денисенко теперь Романов, неделю как майора получил, наш с вами земляк, ленинградец. У вас в корпусе все медсанбаты очень хороши. А вот у гвардейского корпуса в одной дивизии неладно вышло. Там начальника медсанбата под трибунал отдали. Уж что у них там стряслось, не знаю. Только замещает его теперь самый опытный врач медсанбата, сорок первого года выпуска. Надо будет у них передовую лабораторию развернуть, а то по молодости такого навертят… Тут и на старуху бывает проруха. С противошоковыми методиками вышло у нас очень печально. Для того и собрали.

— Вы про пункции по Штерн?

— Не только. Первый вопрос на повестке, сейчас сами узнаете.

— Прошу садиться, товарищи, — хотя начальник санслужбы армии и старался говорить негромко, голос его звучал как близкая канонада, — Сейчас, когда командование фронтом отдало приказ перейти к обороне, наша с вами основная задача — оценить то, чего мы сумели добиться на нашем участке за последние месяцы. Чтобы взять на вооружение передовые методы и не допускать тяжких ошибок. Цена ошибки командира — жизнь бойцов его подразделения. Цена ошибки врача — жизнь пациента. Во время июльского наступления врачами нашей армии были предприняты попытки противостоять шоку с применением новых методик. К сожалению, пока неуспешные. Товарищи из 393-го медсанбата тут присутствуют. Расскажите нам, пожалуйста, капитан Федюхин, что и как было сделано и каков итог.

На его слова из крайнего ряда пружинисто поднялся молодой еще капитан медслужбы, довольно видный мужчина, с очень бледным и напряженном лицом.

— Товарищи, как врач и как коммунист, я совершил непростительную ошибку, — начал он почти бесцветным голосом, глядя перед собой.

— Ближе к делу, — перебил начсанарм.

— Слушаюсь, т-товарищ полковник. Мною была предпринята попытка организовать вывод раненых в живот из шока еще в полку. Последствия моих ошибочных действий непростительны и я…

— Товарищ капитан, — снова прервал его начальник санитарной службы, — Мы все понимаем, как вы глубоко переживаете вашу неудачу, но мы здесь собрались не для того, чтобы вам публично сочувствовать или тем более осуждать. А для того, чтобы этот горький опыт не пропал даром. Пожалуйста, придерживайтесь основной темы. Переживать после войны в мемуарах будете.

На упоминание о мемуарах кто-то из слушателей улыбнулся. Федюхин чуть приободрился и начал докладывать.

Прокофьева слушала, хмурясь. Она хорошо понимала этого бледного капитана, который на совещание явился как на трибунал. Ошибки врача могут стоить очень дорого.

Но путь, которым он шел, на взгляд самой Ольги Никаноровны, начинался правильно. Вот только на каком-то моменте свернул не туда. Шок — главный враг хирурга. Попытка его опередить, да подай кто такую идею самой Прокофьевой, она бы наверняка за нее ухватилась. Хотя… Стоп! Что он там говорит про тромб? Мы должны действовать так, будто он уже есть. Вот оно! Ты, товарищ капитан, остановился там, где нельзя было останавливаться. Начали вывод из шока — всё, дальше только на стол.

'Он ведь сам сейчас подсказал себе ответ. Интересно, понял это или нет? — думала Прокофьева, как всегда быстро набрасывая в блокноте выводы из услышанного, — Похоже, не понял. Опять пошел себя винить. Отставить каяться! Ты не у попа на исповеди!" — хотелось прикрикнуть на него Ольге Никаноровне. Видимо, что-то в ее лице смутило докладчика, потому что он запнулся и закончил сухо и коротко, что мол понял главную ошибку, и считает своим долгом искать выход.

«Хоть что-то!» — доклад капитана Федюхина навел доктора Прокофьеву на вполне конкретные мысли. Вынести помощь в полк можно. Важнее понять, какую именно. Вот за что нужно зацепиться. Обсудить по прибытии с товарищами.

Непосредственный начальник Федюхина со своим докладом вызвал у Прокофьевой полное одобрение. Она ценила людей, умеющих доходчиво и точно объяснять, а сменивший Левина на посту командира военврач мог, пожалуй, заткнуть за пояс половину ленинградских лекторов из ВМА, у которых училась когда-то Ольга Никаноровна.

О провале с попыткой стабилизировать раненых в живот он сказал буквально два слова.

— За неудачу товарища Федюхина я несу свою долю ответственности. Я утвердил и рекомендовал эту попытку. Все, что мы можем сделать теперь, это извлечь из нашей неудачи уроки. Хорошо бы снабдить каждый полковой медпункт аппаратом Рива-Роччи для насколько возможно раннего выявления шока и возможно быстрой эвакуации, — докладывал майор.

Начсанарм печально вздохнул и сделал пометку в блокноте. Прокофьева понимающе кивнула. На весь ее медсанбат сфигмоманометр был ровно один и берегли его пуще глаза, потому что понимали — разобьется и все, хоть за линию фронта ползи за новым.

— Наш опыт показал в то же время, что телефонная связь между ПМП и МСБ возможна и очень помогает в работе. Так же о транспорте, товарищи. Опыт нашего последнего наступления показал, что на этом участке многие проблемы не изжиты. Необходимо довести до осознания всеми шоферами о необходимости везти раненых со скоростью не более 5–6 км/ч. Любая гонка машины с ранеными должна первый раз рассматриваться как халатность, второй — как вредительство, — последнее слово майор выделил особо.

Прокофьева кивнула, соглашаясь. Транспорт — беда общая. Только два дня назад у нее был очень крупный разговор с командиром дивизионного автобата, который совершенно безобразно распустил личный состав.

— Опробованная еще под Севастополем идея, что каждый автомобиль обратного порожняка должен получить в путевом листе отметку полкового и дивизионного медицинских пунктов оправдала себя полностью: 80% раненых доставлены из батальона в дивизию быстрее, чем за 4 часа. Время доставки раненого до батальонного медпункта я специально не рассматриваю, оно определяется больше санитарно-тактической обстановкой, чем нашей работой.

— Вы хотите сказать, что неважно, за сколько времени доставят в батальон? — спросил кто-то с места.

Голос был молодой и резкий. Прокофьевой не нужно было оборачиваться на спрашивающего, чтобы понять, что это тот самый новый командир МСБ у гвардейцев. Молодой и как все молодые начальники, очень критичный и не сразу ловящий суть.

— Я хочу сказать, что если мы оцениваем работу санитарного транспорта, мы должны исключить тот участок, на котором санитарный транспорт не работает. Вопрос доставки раненого до батальонного медпункта, это вопрос умения санитаров применяться к местности и удачи.

— Удачи⁈ Я не ослышался? — тот аж вскочил.

На взгляд Прокофьевой, так рваться в спор мог только человек, еще ни разу не побывавший под обстрелом.

— Раненый может оказаться в таком месте, эвакуация из которого вообще невозможна до наступления темноты, — веско ответил начальник МСБ, — Мы не можем повлиять ни на характер местности, ни на условия видимости. Поэтому их я отношу к категории удачи.

«Правильно», — негромко обронила Ольга Никаноровна. Ход мыслей немолодого строгого майора ей все больше нравился. Не боится высказываться прямо, от острых вопросов не уходит, встречая их в лоб. Таких людей она ценила, особенно среди коллег.

«Огнев его фамилия, надо запомнить. У хороших кадровых врачей пироговский принцип 'сперва административно» выражен с огромной ясностью. Никакая хирургия не даст результата, если раненых будут плохо выносить и медленно доставлять.

Интересно, какой он хирург? — спросила она себя и тут же сама ответила, — Хороший. Денисенко у себя халтурщиков не терпит, а они давно вместе работали'.

Молодой врач из гвардейской дивизии докладывал следующим. Распаленный очевидно проигранным спором, он говорил коротко и резко как с трибуны.

«Выступать тоже не умеет, — подвела черту Прокофьева, — воздух сотрясать, это еще не главное. Правильно Ивашов к нему собрался. Этот наработает, если вовремя не одернуть! Героический труд… кого он этим удивить хочет? А вот с организацией у него неладно и сам он этого не понимает.»

Наконец, вызвали ее саму. Прокофьева рассказала о том, что получилось с пункциями. Или работают испытанные противошоковые методы, или же не работает ничего. Усомнилась, всегда ли правильно определяют степень шока. Достоверных случаев вывода из четвертой степени лично ей за всю практику не попадалось.

— Ошибка в технике выполнения самой пункции исключена, — закончила Прокофьева, — Доказательств работы этой методики ни я, ни мои коллеги не обнаружили.

— Ваши соображения понимаю, товарищ майор, — начальник санслужбы армии черкнул что-то в бумагах, — В рапорте на мое имя вы их можете изложить? Что, уже есть? Отлично. Довожу до сведения всех, товарищи: санотдел фронта дал рекомендацию эксперименты с пункцией прекратить. При выведении из шока пользоваться отработанными методиками.

Разговор о пополнении возник сам собой, после того, как начальник санслужбы танковой дивизии доложил об испытаниях сухой плазмы. Результаты были отличные, только не было в достатке самой плазмы, и людей как всегда.

"Товарищ начсанарм! Двух фельдшеров мне найдите. Они вам сотни людей с того света вытащат! — горячился он, — Да каких людей! Золото, сталь, а не люди!'

Строгий ответ полковника: «Спасибо, учту», не оставлял сомнений в том, что людей нет, и разговор о пополнении, какие бы доводы ни приводила Ольга Никаноровна, может окончиться ничем. И полковники не всесильны, как и академики с новыми противошоковыми методиками.

В перерыве мужчины опять курили во дворе, спорили, склоняя не оправдавший надежд метод на все лады.

— Я уж думал, мне сейчас выскажут, что шприц в руках держать разучился. Ан нет, перемудрила все-таки Лина Соломоновна.

— С таким отчеством только в хирургию и лезть… — проворчал врач гвардейцев, больше для себя, чем для собеседника. Но Прокофьева отличалась тонким слухом.

— Вы что-то сказали, товарищ гвардии майор?

— Да так, черта помянул, — и осекся под ее взглядом, наново покраснев. Хотел еще что-то добавить, но Прокофьева развернулась и ушла. Свое мнение о майоре она уже составила.

По личным вопросам начсанарм вызывал каждого из прибывших отдельно. Прокофьеву первой.

— Как у вас с личным составом, Ольга Никаноровна? — начал полковник доверительно и как-то даже слишком мягко, что Прокофьевой сразу не понравилось. Когда с ней говорили так деликатно, это обычно значило отказ по самым объективным причинам, — Про то, что вам нужен еще один хирург, я знаю, рапорт ваш видел. Пополнение вам будет. Как минимум еще одного врача в ближайшее время к вам откомандируют. Из молодых, конечно, институт окончил в этом году. Опытных — сами понимаете. Коллектив у вас здоровый, крепкий, — продолжал полковник тем тоном, которым врач обычно говорит «организм у вас крепкий», — но думаю, что женское население в нем полезно будет разбавить. Иногда и физическая сила требуется, не только опыт.

Прокофьева знала, что ее медсанбат за глаза кличут «бабьим царством», а ее саму называют то «чумой», то «игуменьей женского монастыря». Полковник, надо отдать ему должное, ни разу не позволил себе спросить «как дела в вашей обители», хотя в дивизии такое слышать приходилось. Правда, сейчас уже реже.

Чтобы не только иметь право требовать то, без чего нормальной работы быть не может, но и добиться результата, а не просто сотрясать воздух, сделать пришлось многое. Женщин в госпиталях много, но женщин в комсоставе не любят и не доверяют им. Не зря в сорок первом командование так настойчиво толкало тогда еще военврача третьего ранга Прокофьеву в дружеские объятия Наркомздрава, в тыловой госпиталь. Как-то после очередного жаркого спора долетело в спину «что бабе на фронте делать». Повторить ей это в лицо и тогда никто бы не решился. Но чтобы доказать, что военврач третьего ранга, выпускница Военно-медицинской академии — не баба! — пришлось, как в русских сказках, две пары стальных башмаков истоптать.

Сейчас и в штабе дивизии, в штабе армии доктора Прокофьеву знают и уважают. Ее медсанбат считают образцовым, ставят в пример. А раз так, то и прозвище «бабье царство» можно носить с гордостью. Но люди нужны. Нужны рабочие руки, умелые, опытные.

— Спасибо, товарищ полковник. Молодой — не страшно. Главное, чтоб толковый.

— Дадим… зауряд-врача, других не поступает. Толковый, ручаюсь. Но и вас попрошу войти в положение соседа. В 393-м хороший хирургический коллектив, а фронтового опыта мало. Новый командир у них из кадровых, так за две недели заметно стало, как в полках подтянулись. Товарищ Левин, их прежний начальник, был хирургом отменным, золотые руки, но половину сил тратил на то, чтобы исправлять недоделки из полков. И погиб тоже… как гражданский. Понимаю, тут и опыт не всегда спасает. Но опыт не всегда спасает, а его отсутствие всегда губит. А тут еще одну из самых опытных операционных сестер потеряли. Надолго, если вообще не признают негодной к службе. Со свежим пополнением пришел к нам один хороший лейтенант, но его нужно танкистам отдать. С вынесением переливания плазмы вперед они очень много сделать могут. Так что на вас надежда, товарищ Прокофьева. Дайте в 393-й операционную сестру. По возможности, с фронтовым опытом. У них там отличный коллектив, но кадровых мало. Больница, а не медсанбат.

Два часа назад Ольга Никаноровна точно бы приняла это предложение в штыки. Для начала, среднего персонала у нее было едва в комплекте, она это знала, и полковник знал. Но она слышала начальника 393-го медсанбата и представляла, над чем он принял командование. Каково кадровому тянуть гражданский коллектив, майор Прокофьева отлично знала на собственном опыте. «Бабье царство» тоже им было и не так, чтобы слишком давно.

Майор Прокофьева не любила, когда начальство обращается с просьбами. На приказ нужно отвечать «есть, товарищ полковник!» и точка. Хотя и просьбу эту понять можно. Она мысленно представила себе нового начальника медсанбата. Противопоказаний к передаче под его командование хорошего специалиста не нашла. И выставила свои условия.

— Хорошо, — ответила она вместо привычного «есть», — У меня есть операционная сестра с отличной подготовкой. С фронтовым опытом. Может при необходимости быть наркотизатором. При не самых сложных операциях, пока. Но, товарищ полковник. Вместе с предписанием, я вручу ей заслуженную награду, — и Прокофьева вынула из планшета заранее заполненное представление на медаль «За отвагу», — Вы же лучше меня знаете, человек в одну сторону, документы в другую, и хорошо, если хоть после войны встретятся.

— Мне про ваш случай с миной уже звонили из штаба фронта, между прочим. Требуют подробный доклад. Ранение неразорвавшимся снарядом — случай редкий. Поэтому, документы на… — полковник взглянул в бумагу, — лейтенанта Поливанову я подпишу. Поливанова? На нее же вчера пришла медаль «За оборону Севастополя». Тоже, как видите, долго ее искала. Вот две и вручите, товарищ майор. И отправляйте своего лейтенанта на новое место службы. С медалями. Пусть несет вашу школу.

После беседы с начсанармом все выходили с разными выражениями лиц. Ну, Огнев, понятно, доволен, ему медсестру пообещали. Танкист вышел ошарашенный и все повторял «Дали фельдшера, дали!» Гвардеец, напротив, выскочил красный как рак, и что-то начал яростно строчить в блокноте. Не иначе, по качеству доклада да лишнему героизму прошлись. Ничего, пусть привыкает…

Раиса проснулась непривычно рано даже по фронтовым меркам. В крошечном окошке, затянутом плексигласом, едва светлело. Вся землянка еще спала крепким сном. Родионова, подложив руку под щеку, посапывала по-детски. Лескова рухнула даже не раздеваясь, только ремень сняла да надвинула на глаза пилотку.

Тихо, стараясь не шуметь, Раиса поднялась, торопливо оделась, только обуваться не стала, чтобы не потревожить никого, и выскользнула наружу босиком, неся сапоги в руках.

Солнце еще не поднялось. В балке, где вчера взорвали злополучную мину, качался сизый туман. Было не по-летнему холодно и стыло, но сон слетел, как не было. Ну, это как раз дело привычное. Важно, что страх вчерашний ушел без следа.

Первое, что попалось на глаза, пока шла умываться, незнакомая машина. Черная «эмка» у КПП. Неужели начальство пожаловало ни свет ни заря? Так, срочно приводить себя в порядок. Не хватало еще кому-нибудь из санслужбы дивизии попасться на глаза расхристанной, с распахнутым воротом и босой!

Но тут Раиса с удивлением заметила, что у «эмки» стоят двое — незнакомый командир и Ведерникова. Маленькую, похожую на оловянного солдатика Тамару Егоровну, которая, по примеру своего командира, тоже ходила в бриджах, а не в юбке, сложно с кем-то перепутать. А командир, с такого расстояния звания не разобрать, вдруг не таясь обнял ее и даже чуть на руки приподнял. Раиса, смутившись, отступила за ракитник. Неловко вышло, будто нарочно подсматривала! И поспешила вниз, в балку, где у ручья были устроены мостки. Умывалась долго и старательно, до тех пор, пока сверху не послышались шаги.

— Ну, ты ранняя птаха, — Ведерникова улыбалась устало и будто чуть виновато, — Неужели выспалась уже?

— Не знаю. Но спать все одно не выходит.

— Ну, теперь уже и подъем скоро. Давай, Рая, буди девчонок, сегодня пируем! Завтрак будет прямо как до войны.

Через полчаса Ведерникова делила между подругами американскую консервированную колбасу в банках, белый хлеб и даже конфеты. Последнее казалось чем-то фантастическим. Раиса и в Саратове-то их не видела, не то что на фронте. Майор Ведерников, безусловно, очень любил супругу. И постарался от души.

— Ешьте, девчата, заправляйтесь, — говорила Тамара, — Еще Кочеткову сейчас отнесу, для поправки здоровья. Главное, чтобы не упирался, Дон Кихот батальонный!

— Ох, Тома, балует тебя майор, а, — Родионова ухитрялась одновременно улыбаться и жевать.

— Горюшко мое… — Ведерникова покачала головой и глаза сделались печальными.

— Опять, что ли, уговаривал? — тут же спросила Лескова.

— Опять. И опасно, и сердце-то у него не на месте, и в ППГ врачей не хватает, чего упрямишься-то. Вот как проведал, что Ольгу Никаноровну чуть не затемно в штаб армии вызвали, так и прилетел, сокол.

— А чего вдруг в штарм-то сразу, не в дивизию?

— Говорили, что конференция. Всех дивизионных врачей собрали. Ну вот, только-только она уехала, Горюхин повез, как он сразу и прискакал. И опять пошел уговаривать перевестись подальше в тыл, — сетовала Тамара, — Думаете, от чего он примчался-то? Про мину эту узнал! О ней уж, поди, солдатский телеграф на весь фронт разнес. Вот и приехал убедиться, что все целы. Ну и снова о переводе затеял. Уж сколько раз твердила, не трави ты душу, дорогой мой товарищ майор, здесь мое место — не понимает.

— Эх, Тома, — вздохнула Лескова, — это тебе надо его по званию догонять, может, тогда поймет, когда ты сама майором будешь. Или он уж в подполковники выйдет?

— Да где ему, — Ведерникова улыбнулась печально, — нет, Галя, он уж теперь до пенсии в майорах проходит. Не все человеку дано. Ну и пусть, чай, не за званье замуж выходила. Главное, чтобы жив был, головушка бедовая. А погоны, да что тех погон…

В этот день Раисе пришлось побыть и операционной сестрой, и трижды наркотизатором. А потом еще и смену в перевязочной принять. Но это она сделала по собственному почину, упросив Лескову спрятать ее за любой работой, лишь бы не пришлось беседовать с нагрянувшими в расположение корреспондентами из фронтовой газеты. Не то, чтобы Раиса вовсе их не любила, по сорок первому году товарищи добром запомнились, но нынешних гостей интересовала опять эта трижды клятая мина. А рассказывать про нее, да еще теми словами, которыми положено говорить для газеты, не хотелось отчаянно.

Военкоров взяла на себя Родионова, а Раисе не удалось отвертеться только от попадания на фотокарточку. Если, конечно, она не выйдет на ней с закрытыми глазами. Показалось, что от усталости все-таки моргнула.

И лишь когда гости на попутной полуторке укатили в сторону штаба дивизии, где у них тоже ожидался «очень хороший материал», возвратилась Прокофьева. Привез ее Горюхин, вместе с грузом медикаментов, потому что просто так, ради одного совещания, даже в штабе армии, командир не станет гонять грузовик.

Вечером, перед тем, как новой смене заступать на дежурство, объявили общее построение. Прокофьева умела говорить доходчиво, коротко и так, чтобы весь строй слышал. О боевой задаче, о том, что потрудился личный состав хорошо, и в трудную минуту не оплошал и санслужба армии выражает всему медсанбату благодарность. И объявила о вручении наград.

Раиса до последней минуты не ждала, что вызовут ее, и сделала положенный шаг вперед только когда Лескова ее тихонько подтолкнула. Добро, что «Служу Советскому Союзу!» отчеканила как положено.

Ей случалось получать благодарности по службе до войны и на фронте, но не более того. У врачей, Раиса заметила, вообще наград мало. У Алексея Петровича за Финскую так вообще ничего, только у Денисенко, помнится, была «Красная Звезда». А тут… «За отвагу» медаль боевая, солдатская. С такой брат с Финской пришел, но он боец, а Раиса? Мина, это, конечно, страшно. Но по уму так награждать надо прежде всего Прокофьеву. И саперов, вместе с раненым, потому что с такой смертельной штукой в плече еще и о товарищах заботиться, в самом деле подвиг.

А вторая медаль подле первой давила на сердце, колола как засевший осколок. Разве Раиса обороняла Севастополь? Она немцев-то видела полторы минуты в бинокль! И не будь рядом Алексея Петровича с пулеметом, это было бы последнее, что она увидеть успела в жизни. Да, работы было как нигде. В поту и крови выше глаз. Но ведь это у всех так, медицина — она и в тылу труд тяжкий, тоже бывает ночей не спишь. Но разве Раиса — боец?

С кем поделиться тем, что на душе кипит сейчас? С Лесковой? Она и хороший товарищ, и кроме того, парторг. Но нет… Даже ей не может Раиса доверить своих мыслей. Брату бы сказала, если бы он рядом был. И Алексею Петровичу еще… будь он жив.

Но чего точно не ждала Раиса, что на следующее утро, прямо после подъема, ее вызовет командир и вручит предписание о переводе в другую дивизию. Сначала она ушам своим не поверила. Как переводят? Почему? Только привыкнуть успела, новому выучиться — и на тебе.

— Я тебя в конце концов не для себя учила, а для победы, — Ольга Никаноровна говорила как всегда спокойно и твердо, — Там командир хороший, сработаетесь.

Кто другой сказал бы «уверена, что сработаетесь» или «постарайтесь сработаться», или даже что-нибудь вроде «приказываю сработаться» или «обещаю, сработаетесь». Но Прокофьева была верна себе, и говорила как наперед знала.

— Где же я еще такого командира как вы найду? — вырвалось у Раисы.

— А ты не ищи такого же — в одну реку два раза не войдешь, — второй раз за все время службы лейтенант Поливанова увидела, что ее начальник улыбается, — Работай как у меня работала, и все сможешь. После войны увидимся.

Она пожала ей руку, от души, не как командир, а как старший товарищ. Пальцы у Прокофьевой были сильные, жесткие. И сказано все было опять с той одной ей присущей уверенностью, будто все уж наперед знала — и когда война кончится, и то, что обе они войну эту переживут, и место встречи, и точный ее день и час. Раиса с трудом удержалась, чтобы спросить, где, мол, и во сколько увидимся?

Провожали ее всей дружной компанией. Аня Родионова даже всплакнула. Кочетков долго жал руку, обещал, что если доживет до конца войны, то воспоминания напишет и в них нипочем Раису не забудет. Непонятно, насколько сам он в это верил, но Раиса в душе была согласна на воспоминания, даже если Кочетков там ее фамилию перепутает. Главное, пусть жив останется.

Ведерникова вручила на дорогу банку американских консервов.

— Мало ли, сколько топать придется, держи. Мы тут не отощаем.

— Ты смотри, перед начальством новым, хорошее оно там или как, сходу особо не мелькай, — напутствовала Лескова, — ни опытом, ни, — она хлопнула себя по бедрам, — ни объемами. Сходу это мало кто оценить сможет. Вот притретесь друг к другу, тогда уж.

— Я кроме опыта ничем показываться не буду! — нахмурилась было Раиса.

— Не зарекайся, — улыбнулась Галина Алексеевна, — От любви и насморка никого еще бог не уберег.

Раиса взглянула ей в лицо, а она улыбку прячет. И глаза щурит точь-в-точь как доброй памяти Светка Прошкина, соседушка дорогая… Хором расхохотались.

Дорога к новому месту была привычной. Привычно пыльной, привычно долгой. Разве что без команды «Воздух!» пока обходилось, благо за воздухом большую часть пути было, кому следить: подобрала машина, идущая на аэродром. В кузове ехали какие-то важные самолетные запчасти, упрятанные под брезент, как уверял сопровождавший их лейтенант-летчик, «по соображением секретности, это вам, товарищ доктор, не йод с зеленкой».

Сначала попутчик смешил Раису какими-то летными байками, она другой заковыристее, уж не знаешь, где верить, где нет. Потом, энергично жестикулируя, стал показывать, как давеча оторвал «худому» хвост по самую кабину. Раиса слушала, вежливо улыбаясь, но на попытку лейтенанта как бы случайно, на ухабе, привалиться к ее плечу, сурово его отодвинула.

Летчик заупрямился. Он был в одном с Раисой звании, с орденом «Красной Звезды», выглядел браво и явно не привык, чтобы его так осаживали. В конце-концов на очередном ухабе он был отправлен на лысую гору к ведьмам. Раиса постучала в кабину шоферу и когда тот притормозил, легко спрыгнула через борт, как прыгала при воздушном налете.

— Виражи вокруг «лаптежника» нарезать будешь! — отрубила она, решив, что лучше отмахает сколько-нибудь пешком, чем дальше отбиваться от настырного кавалера.

— Да что «лаптежник», у меня с ними разговор короткий, раз — и в дамки!

— Ну и совет вам да любовь! — припечатала Раиса.

Лейтенант на несколько секунд даже дар речи потерял. Но в последний момент нашелся и прощальное слово оставил за собой:

— Уж не знаю, товарищ лейтенант медицинской службы, повезет кому-то с такой языкастой или наоборот, небо с овчинку покажется.

Дальше Раиса шла пешком и даже хотела было отказаться, когда рядом с ней притормозил еще какой-то «ГАЗик» с затянутым брезентом кузовом. И лишь когда он остановился, разглядела на пыльном зеленом тенте сильно выцветший красный крест. Свои! Вот таким приглашением подвезти можно и воспользоваться.

Углядев в кабине, кроме шофера, еще и пассажира, очевидно командира, Раиса поправила пилотку, застегнула верхнюю пуговицу гимнастерки и зашагала к машине.

Дверца кабины распахнулась.

— Вы не к нам ли в медсанбат так торопитесь, товарищ лейтенант медицинской службы? — услышала она вдруг поразительно знакомый голос.

Раиса подняла голову и онемела… Разом вылетел у нее из головы и устав, и все звания, что лычки, что новенькие, не успевшие обтрепаться погоны на плечах того, кто улыбался ей из машины.

И все еще стоя по стойке «смирно» Раиса выговорила изумленно и радостно, глазам не веря:

— Т-товарищ профессор? Это правда вы?