Мой любимый враг

33

Отцу я так и не призналась насчёт собрания. Я договорилась с тётей Валей, чтобы она сходила вместо отца.

– Ну не знаю… – поначалу упиралась Валя. – А если Денис на работе задержится? Я с кем оставлю мелких? Собрание… это же всегда так долго. У меня столько свободного времени нет. Я и так ничего не успеваю.

– Ну, пожалуйста. Ну, хочешь, я в выходные с ними посижу, а ты куда-нибудь сходишь развеешься?

– У меня на развеяться нет времени, – гордо сообщила она. – Но вообще, ты могла бы и раньше предложить помощь своей тёте, которая, между прочим, тебя вырастила. А то вспомнила про нас, только когда самой что-то понадобилось.

– Ну, извини. Ты могла бы и попросить, если что надо. И потом, ты сама боялась, что в школе узнают про отца.

– Ладно, – согласилась тётя. – Я спрошу Дениса. Если он точно не задержится, если приедет с работы вовремя, то схожу вместо Ивана, так и быть.

У меня словно гора с плеч рухнула. Может, это и нехорошо стыдиться родителей, но я бы посмотрела на тех, кто так считает, будь у них отец как у меня.

Дима тоже не хотел, чтобы его мама приходила на собрание, но, естественно, по другой причине. Он за неё переживал. Пытался оградить от лишних волнений.

Это так мило. Я где-то читала, что заботливые сыновья становятся заботливыми мужьями. Правда, эта мысль тут же меня смутила. Так далеко про нас я вообще-то не загадывала, даже в мечтах ни о чём таком не думала. А тут вдруг пришло на ум, и стало неловко.

Когда я вернулась от тёти, отца дома не было. Я пожарила картошку, потом села за уроки. А перед сном позвонил Дима. Как всегда, в начале одиннадцатого. К его вечерним звонкам я уже настолько привыкла, что они стали вроде своеобразного ритуала, без которого спокойно не усну. А главное, в такие моменты, казалось, что между нами не существует расстояния, что мы рядом.

Дима сообщил, что его матери всё-таки позвонили из школы по поводу собрания, так что она будет. К счастью, в этом плане можно было не волноваться – сотовым мой родитель не обзавелся.

Но зря я радовалась. Около двух ночи отец заявился домой в самой ненавистной стадии опьянения. Когда выпил уже столько, что себя едва контролирует, но и недостаточно, чтобы просто завалиться бревном и уснуть. В таком виде он злющий и скандальный.

Вот и сейчас начал долбиться в мою комнату. Пришлось встать и отпереть дверь, иначе бы он её попросту выломал.

– Почему это меня вызывают в школу? А ну скажи, чего ты там такого натворила?

Я спросонья никак не могла сообразить, откуда он узнал про педсовет. А оказалось, это тётя Валя сболтнула. Он подпил, ему не хватило, вот и поперся к ним просить в долг. Ну как просить? Требовать, орать, угрожать. Довёл свою сестру до истерики, и она вывалила, что он – никчемный пьянчужка, которому плевать на всех и вся, даже на родную дочь. Ну и педсовет приплела. За это я её, конечно, поблагодарю потом, но сейчас надо было как-то выкрутиться.

– Говори, что ты там выкинула такого? Мою мать за все десять лет ни разу в школу не дергали! Прогуливаешь? Не учишься? Говори! А то тут некоторые утверждают, что я совсем дочерью не занимаюсь. Значит, начнем воспитывать прямо сейчас!

И отец на полном серьезе стал вытаскивать из шлёвок ремень.

– Ты совсем с ума сошёл?! – закричала я.

– Как с отцом разговариваешь? – рыкнул он и замахнулся.

– Только тронь! Я тебе этого никогда не прощу!

– Ишь как заговорила! Надо будет – не только трону. Отхожу так, что сидеть не сможешь. Распустилась совсем!

– Я распустилась? – вскипела я. – К твоей дочери приставал взрослый мужик. Учитель. Ди… мальчик из другого класса это увидел и вступился за меня. Посторонний мальчик вступился, а родной отец что? Меня же еще избить готов? За что? За то, что какой-то похотливый козел ко мне липнет, и я его в этом обвинила? Мне и так никто не верит. Кроме этого мальчика… И так его все выгораживают. Ещё и ты здесь… Ну, ударь. Ударь! Что ты еще можешь для меня сделать? Напиться, наорать, а теперь ещё побить? От тебя и так никогда ни поддержки, ни защиты, ничего хорошего… Ты не отец, ты...

Давняя обида вдруг вскрылась, как наболевший нарыв. Я перешла на крик, меня колотило, по щекам струились слёзы. Отец растерянно на меня таращился, бессильно опустив ремень.

– Ты это… успокойся… Я ж это… не всерьез, – он отшвырнул ремень в угол так, будто всё дело в нём. – Ну, чего ты так-то… перестань. Я же батя твой… Ты скажи только, кто этот козлина… я ж ему руки-ноги поотрываю… А что пью… так не для веселья же. Больно мне… невмоготу…

– А мне, думаешь, не больно?

– Я брошу, – прочувствованно сказал отец. – Сукой буду, брошу.

Только я уже знала цену этим пьяным клятвам. Мама тоже когда-то клялась. Но сейчас он хотя бы присмирел, перестал размахивать ремнем и выступать. Да и я проревелась и успокоилась. Даже немного полегчало.

– Так что за хрен к тебе приставал? Ты скажи. Он у меня, тварь такая…

– Опять в тюрьму захотел? – устала перебила его я. – С ним в школе разберутся. На педсовете.

– Да и пусть в тюрьму, за родную дочь сяду, что мне. Только пусть эта гнида знает…

Отец ещё долго сотрясал воздух ругательствами, а я прикидывала в уме, сколько мне осталось спать. Наконец он тоже начал зевать и убрел к себе, шатаясь, шоркая ногами и бубня под нос проклятья.

***

На другой день я шла в школу с чугунной головой и припухшим лицом. Дима даже спросил, не заболела ли я.

Честно говоря, чувствовала я себя действительно какой-то полубольной, но когда он стоял напротив, заглядывал в лицо с неподдельным беспокойством, становилось легко и хорошо. Я смотрела в его глаза, самые красивые в мире, и думала: «Вот оно, счастье. Вот так – мне вообще ничего не страшно».

После уроков мы не разошлись по домам, решили дождаться педсовета. Побродили по округе, посидели в кафе, потом вернулись в школу.

И хотя тётя Валя, когда я днем ей позвонила, заверила, что сама придёт на собрание, а отец вряд ли помнит, в какой школе я учусь, и вообще к шести вечера наверняка будет на бровях, мне с каждой минутой становилось не по себе. Тревога как тонкая ледяная корка расползалась внутри, колола острыми иголочками, сковывала, мешала дышать.

– Ты не переживай, – сказал Димка, неверно поняв причину моего страха. – Физрук за всё ответит.

Я выдавила улыбку.

Димина мама пришла незадолго до начала.

– Мам, познакомься, это Таня, – представил нас Дима.

Как же мне хотелось ей понравиться! Я даже заробела. Сама-то она мне нравилась уже заранее. Мне вообще нравилось всё, что имело отношение к Диме. А его мама… я сочувствовала её горю, понимала её срывы, про которые мне рассказывал Дима, и безмерно восхищалась, как она смогла при этом вырастить такого сына.

Она оказалась примерно такой, какой я себе и представляла. Элегантной, ухоженной, всё ещё красивой, с гордой осанкой и безупречными манерами.

– Здравствуй, – сдержанно улыбнулась мне она. – Рада познакомиться. Значит, вы с Димой дружите?

– Да, – ответила я, неумолимо краснея.

– А твои родители тоже будут?

– Тётя вот-вот должна прийти.

Валя примчалась как раз в тот момент, когда Ян Маркович пригласил всех в малый актовый зал.

Дима незаметно пожал мою руку, когда мы входили, мол, не волнуйся, всё будет хорошо.

Но расселись мы с ним довольно далеко друг от друга. Так уж получилось. Тётя присоседилась к знакомой биологичке, которая сидела в первом ряду у окна, и принялась её расспрашивать про дела гимназии, как будто забыла, зачем мы здесь. Ну и мне пришлось сесть с ней рядом. А Дима со своей мамой заняли два места с другого края в третьем ряду.

Я оглянулась, встретила его ободряющий взгляд, улыбнулась ему в ответ. И тут же почувствовала, как пристально и едко меня разглядывает Попович. Правда, когда я на него посмотрела, он тут же отвёл глаза. А там уже и директор начал выступление.

– Как вы уже знаете, в нашей гимназии случилось ЧП, – мрачно объявил он. – Даже два. Хотя обстоятельства нам ещё предстоит выяснить. Прежде всего – это обвинение в домогательстве. Наша ученица, Таня Ларионова, заявила, что учитель физкультуры Алексей Витальевич позволял себе… недопустимые действия в ее отношении. Неоднократно.

Кроме Ольги Юрьевны и моей классной, в зале было ещё несколько учителей, в том числе и физрук парней. Все сразу загудели, зашептались.

– Тишина в зале, – прикрикнул Ян Маркович. – Как вы понимаете, это очень серьезное обвинение. Да что уж, это уголовное преступление. Поэтому, прежде чем принимать какое-то решение, мы должны во всем разобраться.

А дальше пошли разговоры и споры даже не по второму, а по десятому кругу. Я в который раз повторяла свои слова. Попович оправдывался.

В его защиту выступил Матвейчук. Приплел зачем-то левые случаи, когда какие-то дуры обвиняли в приставаниях невиновных. Заодно напомнил, что остальные ученицы все мои «нелепые обвинения» опровергают. А сам Алексей Витальевич никогда ни в чем таком замечен не был. И вообще он прекрасный человек и педагог. Ломать его судьбу – грех и позор, который ляжет несмываемым пятном на всех.

После его пламенной речи учителя, даже те, с кем у меня были хорошие отношения, встали на его сторону. Кто-то обвинял меня в том, что я подло оклеветала и попыталась опорочить их коллегу. Кто-то старался сгладить углы. Та же химичка, Димина классная, прямо настоящим миротворцем выступила:

– Коллеги, давайте не будем устраивать охоту на ведьм. Ведь очевидно, что здесь всему виной не-до-по-ни-ма-ние! Алексей Витальевич – молодой, дружелюбный, панибратский. Где-то ведёт себя не как учитель и наставник, а как старший брат, как друг. Таня его обвинила не со зла, я уверена, она просто неверно поняла его дружелюбие.

Мне же больше не давали и слова вставить. Несколько раз я вскакивала с места, пыталась их перекричать. Но Валя дергала меня за рукав и шипела:

– Не позорь меня и себя. Ты уже выступила, всё.

Я со злостью выдернула руку, оглянулась на Диму, еле сдерживая слёзы. Он же взирал на всех так, будто наблюдает со стороны странный цирк. Холодно, чуть брезгливо. Потом, видимо, почувствовав мое внимание, посмотрел на меня, и взгляд его тотчас переменился, потеплел, проникся сочувствием.

Тем временем директор, повысив голос, попросил всех замолчать.

– Второе происшествие – это драка. Безобразная драка с участием ученика одиннадцатого «А» класса, Дмитрия Рощина, и, опять же, Алексея Витальевича…

Тётя Валя встрепенулся, завертела головой.

– Рощин? Он сказал, Рощин? Это кто? Он здесь? Это он вон там? А с ним кто? Не вижу отсюда… – никак не унималась Валя, ерзая и подскакивая на кресле.

Дима рассказал всё, как было, но и его слова тоже принялись яростно оспаривать. И Матвейчук орал громче всех, заявив в довесок, что Рощин в принципе плюет на дисциплину. Слово учителя ставит в ноль и на уроках делает всё, что ему вздумается. Ольга Юрьевна, правда, тут же принялась защищать Диму.

И тут поднялась Димина мама. Она не кричала, как другие, но когда заговорила – все смолкли и обратили внимание на нее, хотя Дима, я видела, просил её сесть и не вмешиваться. Но она, несмотря на мягкость, даже ранимость, была настроена твердо.

Тётя отчего-то охнула: «Господи…не может такого быть…».

– Вы знаете, – начала Димина мама, – мы совсем недавно переехали из Петербурга. Дима там учился в лицее…

Вдруг дверь приотворилась, и я внутри у меня всё оборвалось – в зал бочком втиснулся отец. Нетрезвый, в рабочей спецовке. Переступив порог, он попытался закрыть за собой дверь и покачнулся. Еле на ногах устоял.

Это кошмар, это катастрофа…

Я скосила глаза на тётю, но та сидела в таком же ужасе.

– Извиняюсь, на работе задержался, – заплетающимся языком сообщил он.

– Вы вообще кто? – спросил его директор.

– Как кто? Я – отец! Отец Тани Ларионовой. Здесь же собрание, мне сказали? Кто тут пристаёт к моей дочери?

Господи, нет… Какой позор. Как это пережить? Мне хотелось сползти под сиденье, провалиться сквозь пол, исчезнуть. На Диму и его маму я боялась даже глаза поднять.

– Вы, пожалуйста, пока присядьте, – к нему подошла Ольга Юрьевна, усадила возле двери.

Отец, на удивление, её послушался, сел без лишних слов.

Я, умирая от стыда, взглянула наконец на Диму, а потом на его маму. И вздрогнула. Димина мама во все глаза смотрела на отца. Не просто смотрела. Она буквально оцепенела. Закаменела с внезапно исказившимся, посеревшим лицом. Я ничего не понимала, но от её вида у меня самой застыла кровь.

Она беззвучно шевелила губами, глядя на отца полными ужаса глазами...