Мой любимый враг

35

Несколько долгих секунд мы смотрели друг на друга. Я забыла, куда торопилась, забыла, по-моему, даже, как дышать. На мгновение мне показалось, что между нами всё как прежде. Но затем пронзительная синева его глаз подернулась льдом. Взгляд погас, снова стал чужим. Невыносимо больно это видеть.

– Привет, – наконец произнёс он глухо. – Как ты?

А я не могла выдавить из себя ни звука. Боялась, что начну говорить и просто разрыдаюсь.

Вчера я думала, что лучше бы он объяснился со мной. Сказал бы прямо: мы не можем быть вместе, прости… Думала, мне так будет легче. Но нет. Смотрела сейчас в его глаза, и внутри всё стыло. И отчаянно хотелось закричать: не бросай меня, не предавай, ты же обещал…

Я же не виновата в том, что мой отец тогда искалечил твоего брата. Я же не виню тебя за то, что твой брат сел пьяным за руль, сбил меня, маму, убил мою младшую сестру, а потом откупился. Мы не должны расплачиваться за их грехи. Я тоже до сих пор не могу поверить, что это твоя семья разрушила нашу жизнь, но… разве можно разлюбить в одночасье? Да, ты ни разу не сказал мне, что любишь, но я это чувствовала и без слов.

А теперь что, будто ничего и не было?

Но вслух произнесла совсем другое. Сухим, бесцветным голосом спросила:

– Значит, между нами… всё?

И замерла, застыла в ожидании ответа-приговора.

Он молчал. Стиснул челюсти так, что проступили скулы. Перевёл взгляд куда-то вбок. Теперь я видела – его равнодушие напускное. Это всего лишь маска. И она дала трещину. На самом деле, ему так же больно. Но ещё я видела, что он не может пойти против семьи. И сказать мне в глаза горькую правду ему тяжело, а кривить душой он не умеет. Вот и молчит.

Но я и сама уже всё поняла. Нас больше нет…

Сейчас скажу ему: ясно, ладно, бывай. Что тут ещё сказать, чтобы не уронить лицо? Чтобы не показать, что я на грани. Что мне без него даже жить не хочется.

Нет, я, конечно, переживу, куда денусь. Другой вопрос – как…

Я вдохнула поглубже. Ну же, соберись, велела я себе, попрощайся с ним и иди на урок. Эта затянувшаяся пауза и так унизительна: жду от него ответа – словно милостыню прошу.

Я сглотнула ком, но он будто сдвинулся чуть ниже и камнем застрял у меня в груди. Вздернула подбородок… только б не заплакать. Улыбнуться бы ему гордо, да губы дрожали.

– Ясно… – наконец выдавила я из себя. На остальные слова сил уже не осталось.

И тут Дима ответил:

– Я этого не хочу. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь.

Я качнула головой.

– Нет, Дима, теперь не знаю.

Ну, скажи! Скажи, что чувствуешь ко мне, раз уж начал. Но он молчал. И этот его виноватый взгляд говорил яснее любых слов: что бы он ни чувствовал, как бы ни относился, теперь это не имеет никакого значения.

Развернувшись, я вышла из гардеробной, ощущая затылком его взгляд. Свернула направо на автомате, совершенно забыв, какой у нас сейчас урок, куда нужно идти. Мне просто хотелось скорее скрыться. Я шла бездумно вперёд, ускоряясь с каждым шагом. И под конец едва не бежала.

Тут прозвенел звонок, и я словно очнулась. Сообразила, что забрела совсем не туда. Пришлось припустить в обратную сторону.

На урок я опоздала минуты на три. Математичка к таким моментам относилась всегда крайне болезненно, но в этот раз ни слова мне сказала. Даже не так – она уж было вскинулась, готовая отчитать меня, но, увидев, что это я, сразу передумала. Подозреваю, что это всё из-за моей истерики на педсовете. Учителя до сих пор поглядывали на меня с опаской и не вызывали отвечать.

В общем-то, сейчас мне это было на руку. Потому что, как я ни пыталась – ни на чём не могла сосредоточиться. Ни о чём не могла думать. Самые простейшие вещи я делала исключительно по инерции. А что-то посложнее вгоняло меня в ступор.

На четвертой перемене я зачем-то поплелась со всем классом в столовую. Просто все пошли – и я за ними. И уже там поняла, что зря. Прямо напротив за столом ашек сидел Рощин и смотрел на меня неотрывно. Я и так с трудом держалась, а этот его взгляд буквально жёг меня насквозь, заставляя ещё сильнее мучиться. Так и хотелось ему высказать: ну зачем ты так смотришь, раз уже всё решил? Зачем меня терзаешь?

К черту всё! Не могу так больше. Я поднялась, так и не притронувшись к еде. Выскочила из столовой. И почти сразу услышала за спиной:

– Таня!

Я не оглянулась, не остановилась, наоборот, прибавила шагу. Не хотела, чтоб он видел, как мне плохо. И вообще, пусть оставит меня в покое. К чему эта агония?

Но Дима догнал меня, поймал за локоть.

– Подожди… постой.

Развернул меня к себе. Впился глазами так жадно, будто не видел меня много лет и ещё столько же не увидит. Нас обходили с двух сторон и, наверное, мы странно смотрелись, встав посреди коридора, молча глядя друг другу в глаза.

– Что? – наконец спросила я.

– Прости меня, пожалуйста.

– Ты уже просил прощения.

Я видела, он маялся, метался, не знал, что делать, что придумать. Видела, что ему тоже плохо. Но мне от этого ничуть не легче.

– Дима, мне надо идти, – устало сказала я.

– Давай после уроков встретимся… поговорим?

Первым порывом было отказаться. Я ведь и без разговоров всё понимаю – он принял сторону матери. И мусолить эту тему – только рану бередить. Но почему-то, пожав плечами, ответила:

– Хорошо.

***

Мы сидели с ним в «Studio coffee», куда он раньше не раз меня звал, да я всё отказывалась. Слышала, что цены здесь заоблачные. Так оно и оказалось. Впрочем, я заказала только раф, чтобы уж совсем не сидеть за пустым столом. Дима тоже взял лишь кофе.

Пару раз он спросил о какой-то ерунде, словно не мог решиться заговорить о главном. Потом повисла долгая пауза. Прежняя легкость исчезла, хотя сейчас он не казался чужим или далёким. Он был почти такой же, как прежде, только очень напряжённый.

– Как твоя мама? – нарушила я затянувшееся молчание.

– Плохо. Она в больнице сейчас, – ответил он, глядя в свою чашку. А потом поднял глаза на меня и вдруг сказал: – Я не хочу, чтобы у нас всё закончилось. Но я не знаю, что делать. Как вообще нам быть… Твои знают, что я … ну, что это мой брат…?

– Тётя знает, а отец – нет.

– А ты… что думаешь ты… про нас?

Его взгляд стал напряженным. Я не стала ломаться, ответила, как есть:

– Ты не твой брат. И я тоже не хочу, чтобы всё закончилось.

Дима улыбнулся, в лице его проступило облегчение. И меня вдруг отпустило. И даже тягостная натянутость между нами исчезла.

– А тётя?

– Тётя мне не указ. А мама твоя… она ведь, мне кажется, будет сильно против.

– Не знаю, – пожал он плечами, сразу помрачнев, но взглянул на меня и снова улыбнулся.

– Я думала, что ты решил порвать со мной. Не звонил же.

– Я просто не знал, что тебе сказать. Как вообще всё это переварить…

Снова повисла пауза, только не такая, как несколько минут назад, когда мы молчали, потому что оба боялись услышать страшные слова. Сейчас же нам стало так легко, словно кто-то разжал невидимые тиски и наконец позволил дышать полной грудью. И от этого так сладко кружилась голова, и тепло разливалось по телу.

Дима протянул руку, накрыл мою ладонь.

– А ты и правда не знаешь, как я к тебе отношусь?

– Чужая душа потёмки, – с деланой невинностью улыбнулась я.

Несколько секунд он смотрел на меня, а потом произнёс:

– Я люблю тебя.