Мой неожиданный сиамский брат

Initium[Начало]

Initium[1]

Дорога плавно ложилась под колеса. «Серебристая тень» набирала скорость, уверенно наматывая километры Минского шоссе. В салоне «Роллс-Ройса» слышалось лишь чуть более громкое, чем обычно гудение мотора. Руки привычно держали руль. Он всегда любил автомобили и скорость. Запах салона, тепло и уют машины создавали беззаботно-приятное настроение. И только чувство все нарастающей скорости волновало кровь, адреналин возбуждал, как женщина. «…Все пройдет, как с белых яблонь дым, увяданья золотом охваченный, я не буду больше молодым… Шалишь, не уйдешь! — он придавил педаль. — Нет, надо признать — еще есть у нас порох в пороховницах. Пока еще руки крепко держат руль машины». Он надавил педаль газа до предела и элегантно увел лимузин влево. На скорости обошел мчащийся впереди автомобиль сопровождения. Обгоняя, успел заметить в окнах салона обеспокоенные лица охраны. Улыбнулся им, проскакивая вперед.

«Нет, ребятки, «старая гвардия» еще поучит вас молодых, как надо рулить. — Он был доволен и даже, пожалуй, счастлив в это мгновение. — Хорошо… и никто не надоедает всякими делами и проблемами. Не пристают, не дергают разными опостылевшими вопросами. — Ему уже давно все надоело. Он уже несколько лет чувствовал, что бесконечно устал. Хотелось отдохнуть и забыться. Но даже дома ему не давали покоя… — Доченька. Как он радовался ее рождению, — сердце кольнуло, старческая слеза застила правый глаз. Теперь, когда ее видел при встрече, он понимал — дочь приехала не просто так. Тоже, как и всем окружающим, ей от него что-то срочно потребовалось. — Мужики ее эти надоели. Один другого хуже, не пойми что. И много выпивать стала, куда Юра смотрит? А сын… тоже ведь непутевый, пьет не меньше. А ведь добрый, хороший парень… Столько надежд с ним связывал. Хотя конечно есть и моя вина, мало уделял им внимания. Вот и вырастил «цветы жизни». — Эх…, - в огорчении он ударил рукой об руль. — А ведь всю свою жизнь все делал для партии, для народа, для страны, для победы. Надо же и здесь нет покоя, мысли эти проклятые лезут в голову!» Он увидел стремительно приближающийся поворот. Притормозив, повернул резко, как умел и любил, с визгом тормозов вправо. День заканчивался. Солнце уже приближалось к закату, отбрасывая длинные тени на землю. Наверно из-за этих теней он и не заметил МАЗ, огромной скалой вдруг возникший перед капотом машины. В последний момент охранник, сидящий справа, рывком рванул руль влево, уводя машину из-под фронтального столкновения. Страшный удар сотряс воздух. Лобовое стекло рассыпалось, под двигателем разрасталась лужа. Над капотом парило. Испуганный водитель МАЗа вырулил на обочину и остановился, пытаясь рассмотреть в зеркало заднего обзора, что происходит.

Сидящий за рулем легкового автомобиля пожилой, с крупной седой головой, человек уронил голову на руль, потеряв сознание. Чёрный ЗИЛ-117 охраны, спешащий следом, резко затормозил, развернулся поперек, перегородив дорогу. Быстро захлопали двери. Четверо охранников рванули к разбившейся машине. Бледный, краше в гроб кладут, полковник Медведев первый подбежал к «Роллс-Ройсу», рванул дверь водителя. Увидел «деда» без сознания, завалившегося на руль. Осторожно, взяв двумя руками, прислонил голову старика к подголовнику. Левая бровь была рассечена, показалась кровь. Лицо выглядело безжизненно бледным, дыхание не прослушивалось.

— Ну! Жив!?…

Яркий свет ослепил. Он наполнял всю душу какой-то блаженной невесомость и легкостью. Странное, неведомое доселе состояние охватило сознание Викторина. «Что со мною?! — подумал он. Оглянувшись вокруг, увидел, что необыкновенный, невиданный прежде свет объял его. Викторин чувствовал себя спокойно и хорошо. Свет манил к себе и звал. И он не мог сопротивляться этому зову, и полетел навстречу. Настораживало, пожалуй, лишь необычное ощущение отсутствия тела. Но было так хорошо. Его охватило состояние счастья и покоя. — Так вот оно как происходит, — подумалось Викторину. — Слава Богу — я на Небе. А то я все же опасался, не хотелось попасть к «рогатому», — подумал инженер. — О..! Наконец встречусь с отцом, который неожиданно умер два года назад».

В душе зародилось чувство огромного, абсолютного счастья. Трофимов радостно рассмеялся.

Однако напротив себя инженер увидел не отца, а невысокого, коренастого человека, почему-то смутно знакомого. Это был пожилой, лет восьмидесяти старик, явно довольно красивый в молодости, с лицом, на котором выделялись густые черные брови. Он стоял, удивленно осматривался вокруг.

— Да это что же такое… я умер что ли? — неожиданно спросил старик, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Разве непонятно? — ответил Трофимов. — Теперь все. Мы на небе, а дальше, если память не изменяет, будет Суд Божий. «Нет, где я его видел?» — подумал он.

— Так все же есть бог! — воскликнул старик. — Говорила мне мама, надо было все же ее слушать…а вот товарищ Суслов и другие товарищи, все же не правы. Жаль что теперь, — огорченно замолчал незнакомец, но после нескольких секунд молчания продолжил. — Не подскажешь теперь товарищам. А ведь надо бы подправить курс партии. Да, о чем это я? Мне теперь это ни к чему. Хотя много сил потрачено ради партии и народа. И народ это ценил. Вот маршала Советского Союза мне дали, три звезды Героя — ценят Генерального Секретаря.

Инженер мысленно ударил себя по лбу. «Узнал! Это ж Брежнев Леонид Ильич!»

— А может бога и нет. Ни ангелов, ни райских ворот не видно, — из чувства противоречия, присущего большинству российских интеллигентов, заметил Викторин и тут же, стремясь сгладить неловкость, продолжил. — Вот не ожидал что на том свете с Вами, Леонид Ильич, познакомимся. Меня зовут Виктор Иванович Трофимов, по профессии — инженер-конструктор, погиб сегодня по непонятной мне причине. Ну а про Вас, я все знаю. Вы умерли во сне десятого ноября 1982 года, от тромба. Ну и как Вам здесь?

— Ну, Виктор, я, в общем, чувствую себя хорошо, даже отлично, как в молодости, а легко-то как… И не болит ничего. Витя, подожди. Что ты говоришь? Умер в восемьдесят втором году? Я же попал в аварию сегодня, пятнадцатого сентября восьмидесятого года. И я не путаю, голова как часы работает. Это ты что-то перепутал, наверное.

— Да нет, Леонид Ильич, не путаю. Придется вам кратко рассказать, что было после вашей смерти.

Рассказ, несмотря на старания рассказчика, получился длинным, но время «на том свете», похоже, течет по-другому. Если там вообще время есть… Виктор рассказывал и рассказывал. Про «гонки на лафетах», когдана смех всему миру один за другим умирали престарелые генсеки. Про молодого Генерального, объявившего Гласность, Ускорение и Модернизацию. А потом и Перестройку, завершившуюся в итоге Перестрелкой и развалом страны. Про поднявшие голову национализм и бандитизм. О сдаче всех международных позиций и союзников… Про коммунистов, в одночасье перекрасившихся в капиталистов и рвущих на части общенародную собственность. Об убитых и умерших от голода простых людях, «невписавших в рынок»… После окончания рассказа Ильич, потрясенный, долго молчал, потом, побагровев лицом, высказался. — Прое…ли страну сраные гэбисты и ставропольские комбайнеры! — и выдал дополнительно такое многоэтажное, живописное описание всех основных фигурантов недавней истории России, что Викторин впал в изумление. — Это что же? — Продолжал разгневанный Брежнев. — Мы, коммунисты, кровь проливали, войну выиграли. Голод терпели, разруху. Страну отстроили. Ночей не спали, не доедали, крепили щит Родины, достигли паритета с Америкой. Я столько лет работал, на бабу заскочить было некогда. Мало мне челюсть фашисты в войну разбили, все здоровье угробил — спать не мог. Просился два раза на пенсию, товарищи не пустили. «Вы наше Знамя партии, не можем без Вас. Больше отдыхайте». Так меня эти… уверяли! Остался ради страны. По воле партии и народа. А этот ставропольский секретарь, колхоза бы ему не доверил, все по ветру развеял, вместе со свердловским алкашом. Ну, я им покажу кузькину мать!

В этот, несомненно, прекрасный и вдохновенный момент гнева генсека, что-то будто ухватило Викторина за ноги и рвануло вниз. Сознание постепенно выныривало из глубины беспамятства. Второе пробуждение было гораздо хуже первого. Внутри все болело, ныло и страдало.

«Что со мной? Тело будто отлежал — все иголками колет, ватное, как не свое. Никак не могу понять, что со мною и где я. Неужели опять на земле? — только не это!» — неожиданно появившиеся звуки пробили тишину вокруг.

— Леонид Ильич, что с вами? Леонид Ильич? — Викторин открыл глаза.

«Вроде сижу, в машине. Вокруг люди, бегают, говорят что-то. Что, не пойму. И руки не мои: кисти, пальцы крупные со старческими пигментными пятнами, волосатые. Какие-то лица перед глазами; все чужие, незнакомые. Леонид Ильич, что с вами? О ком это он? — Меня же Викторин зовут? — И тут в голове Викторина неожиданно раздался голос. — Нет, почему же. Это правильно товарищи говорят Я — Леонид Ильич и тело это мое. Так что, Витя, меня слушай»

«Ну, ничего себе. Так что, я еще и не в свое, а в Ваше тело вернулся?» — изумился Трофимов.

«Да, в моё. Я и сам не в своей тарелке, опять все болит и давит. А как хорошо на небе было!»

«Ну, Леонид Ильич, давайте договариваться. Тело-то, похоже, и мне подчиняется,» — инженер пошевелил рукой, вызвав радостные и, без преувеличения, ликующие крики окружающих генсека людей:

— Жив!… Жив Леонид Ильич!

Такое ликование сопровождающих генсека людей было не наигранным и не было вызвано страхом наказания. «Деда» действительно искренно любили, несмотря на его все более очевидную для всех дряхлость. Он был добрым, действительно «человечным» человеком, особенно по отношению к людям, его окружавшим. Знал всех по именам, беспокоился об их быте, жилье, играл с ними в домино, дарил подарки. Для этих людей, для так называемого «персонала» он был свой, любимый всеми — «наш дед». Это потом пришедшие к власти «великие перестройщики» и строители демократического общака, людей, окружавших их, стали делить на категории, в зависимости от счета в банке и обладания властью. Те, кто ни денег, ни власти не имел, стал для новой номенклатуры «мусором, быдлом», а для самых «неиспорченных и продвинутых демократов» — электоратом, населением, россиянами. Ну, а для Леонида Ильича простые люди были свои: Володьки, Мишки, Васьки, даже друзья соратники по политической борьбе были те же Юрки, Димки. Генсек был сам, как говорили раньше, плоть от плоти народной. И думал он и переживал не за свои счета в зарубежных банках, которых у него и не было, а о победе социализма, в который искренне верил. В конечном счете, он хотел, чтобы простые люди жили хорошо и мирно. Правда, не всегда зная о том, как эти простые люди живут, и вполне веря поступающим докладам о том, что «жить стало лучше, жить стало веселей».

За окнами царило буйство осени — золото-бордовая палитра красок, «прекрасная пора — очей очарованье». Машина «скорой», в которой находился генсек, с воем сирен стремительно приближалась к Москве. Рядом с «высокопоставленным пациентом» находился его личный врач Косарев и медсестра Юленька Чубарсова — молодая, весьма привлекательная, рыжеволосая особа с зелеными глазами. Тридцати трех лет, высокого роста женщина со стройной фигурой, которой могла позавидовать и Афродита.

Все это время, в силу столь неожиданно открывшихся обстоятельств — незримый, скрытный ото всех, диалог между Брежневым и Трофимовым продолжился:

«Леонид Ильич, давай как-то условимся насчет имени. Зови меня, пожалуйста, Викторин. Витя я для чужих, для близких — Викторин. А мы теперь как два сиамских близнеца, ближе некуда, считай даже ближе жены. Как кстати ее зовут?

— Виктория Петровна.

— Во, как в кино — были два Федора, теперь Викторин и Виктория. Леонид Ильич, ты не обидишься, если буду звать тебя «шеф»?

— А что, шеф… пусть буду шеф, вроде подшефным моим будешь — ответил генсек.

— Договорились. Шеф, я тут у тебя в организме осмотрелся. Ну, ты себя и запустил. Что печень, что почки, сосуды, сердце и остальное еле работает. Как ты жив-то еще? Так дело не пойдет. Я, между прочим, совсем еще молодым к тебе «на хозяйство» попал. Мне только сорок пять исполнилось. Так что мне бы еще жить и жить, к тому же и наслаждаться этой жизнью по полной программе хочется.

— Да, сорок пять, вот я помню, была у меня на фронте одна медсестра… ух, мы с ней, — начал вспоминать Брежнев.

— Шеф, давай о бабах вспоминать потом, сейчас речь идет о жизни. Я пожить еще хочу. Представь, я же всего лишился. Был молодым, в меру красивым, меня девушки любили, а теперь? Давай договоримся. Теперь шеф, извини, никаких излишеств в смысле выпивки, еды и разной химии. Зарядочка, прогулки на свежем воздухе, да и культурный уровень подтянем: книги, театр, кино, вин… э-э-э… зоопарк. Этим путем фундамент новой жизни создадим. Ты фильм «Звездные врата» смотрел? Хотя, что это я? Откуда ты мог, это после тебя показывали. А вспомнил я его потому, что там инопланетяне подселяют в человека такого разумного червя-паразита. И такой червь заботится о хозяине, лечит его, защищает в опасности, ну и «рулит» хозяином немного, … иногда. Так и у нас, дорогой Леонид Ильич, примерно та же ситуация. Я конечно не такой червяк, а всего лишь призрак. Но я вроде могу изменять состояние твоего организма в сторону оздоровления. Видно все же не зря так вышло, что я моложе оказался. Не знаю, как это получается, но процесс пошел — вот уже вижу, что сосудики получше становятся. Так что шеф, давай жить мирно, уважая интересы друг друга. Если Бог даст, может, еще лет десять проживем, а не два, как в истории. Хочешь?

— А что, Викторин, давай попробуем, чем чёрт не шутит. Кому же не хочется подольше прожить. Да еще и здоровым… Хотя теперь насчет этого чёрта… того, надо поосторожнее. Бог ведь существует, получается. Теперь молитву, какую читать надо будет, с патриархом опять же посоветоваться…

— «Иной мир» точно есть. А вот насчет Бога и ангелов, все же гложут меня сомнения. Мы же с тобой никого не видели. Так что о том, кто там существует, а кто нет, судить не можем, — отозвался Викторин. — Подумаем потом, в общем. Эй, а нас, похоже, кто-то зовет…»

Очнувшийся Ильич открыл глаза, рядом наклонилась медсестра, поправляя повязку на голове. Юное, в конопушках, лицо, курносый носик, длинные ресницы и завораживающие изумрудные глаза оказались совсем близко. Рыжие, чем-то сладко пахнущие локоны волос касались лица генсека. Он посмотрел еще ниже, на глубокий вырез белого халатика — открылись два очаровательных холма и ложбина упругой груди. Процесс оздоровления организма «шефа» действительно пошел. Причем, при виде открывшихся взгляду прелестей юного работника медицинской сферы, организм перешел в новое, «боевое» состояние быстрее взлетающей в космос ракеты. Как у героя одной известной книги, у Ильича, неожиданно для него, бешено застучал пульс в самых необычных местах. Давно такого с ним не было. Правая рука генсека инстинктивно легла на обнаженное колено медсестры: — Как тебя зовут? — слегка севшим от неожиданного волнения голосом спросил он.

— Юля, — ответила медсестра Брежневу, покраснев как мак.

— А я, Юля, мужчина, — внезапно резким движением вплотную придвинувшись к ней, сказал Брежнев

Примечания:

[1]Начало, лат.