Мой неожиданный сиамский брат

К нам на утренний рассол…

К нам на утренний рассол…[1]

Утро началось с водных процедур и бассейна. Ильич плавал минут сорок, нырял, фыркая от удовольствия, от неожиданно вернувшегося ощущения помолодевшего, полного сил и энергии тела. Потом была пробежка по парку, на которую генсек потратил еще полчаса. Закончил утреннюю зарядку контрастным душем. После легкого завтрака, не задерживаясь, Леонид Ильич взялся за работу.

Викторин испытывал чувство глубокого удовлетворения.

«Повезло мне, что Леня — генсек, да и большой любитель женщин. А окажись какая-нибудь пьянь или старушка замшелая … Тогда бы взвыл от такого попадания. Смотри, как старается. И даже подталкивать не надо. Главное, чтобы не слишком отвлекался на женские чары и не тратил на них все свое время. Дел у нас хватает — Родина ждет. Будем трудится на ее благо и подталкивать на это сиамского братика… Сибарит он все же, а не трудоголик, увы… Хотя от трудоголика я бы тоже взвыл, наверное. Одна работа и ничего кроме работы, причем не моей любимой…»

В десять часов приехал генерал Крючков. Невысокого роста, коренастый, с большой лысой головой, со слегка крючковатым носом на лице, украшением которого служили лишь умные внимательные глаза, из-за больших очков похожий на филина, начальник Первого Главного Управления КГБ (разведки) Викторину внешне не понравился сразу. Но Андропов ему доверял, да и сам Викторин помнил только, что, став преемником Юрия Владимировича на посту председателя КГБ, Крючков ничем себя не замарал. Разве что отсутствием инициативы, этакий, если подумать, Берия при Сталине, способный хорошо выполнять поставленную задачу, но растерявшийся при полной самостоятельности. Так что оставалось только думать, что Брежнев и Андропов лучше разбираются в своих подчиненных. Хотя Брежнев, честно говоря, хотел бы вместо Крючкова видеть другого человека, но и он не стал спорить с главой КГБ.

Генеральный и начальник разведки поднялись в библиотеку. Крючков сел на то же место, где сидел вчера его шеф, Ильич сел рядом и протянул лист бумаги.

— Владимир Александрович, вот фамилии людей из вашего ведомства и ГРУ, а также и кое-кто из гражданских. Это те, про кого я помню точно. Кто же знал, что всех «предателей» из органов надо помнить? В газетах и на телевидении говорилось все больше про олигархов и популярных певцов. А в то время, простите, про КГБ и разведку, я книжек почти и не читал, не увлекался, — Викторин развел руками и, улыбнувшись, продолжил.

— Но про этих помню очень хорошо. Они в свое время «прогремели». Про них много писали газеты, показывали передачи по телевидению. Если есть вопросы, задавайте…

Начальник ПГУ смотрел список и, видимо был потрясен, брови полумесяцем взлетели вверх от удивления.

— Леонид Ильич, что — и генерал Калугин? Полковник Гордиевский? Это же наши лучшие люди. Калугин наш самый молодой и перспективный генерал. Хотя в последнее время, что-то у него в работе не ладится…Н-да… Теперь многое становится понятным…

— Так, вот один из ваших комитетчиков, кто — сейчас уже не помню, писал, что Калугина завербовали еще в бытность пребывания его на стажировке в Колумбийском университете США. Помню, что где-то в пятьдесят восьмом — пятьдесят девятом годах. А Гордиевский вообще сволочь — перебежит в Англию, через пять лет, в восемьдесят пятом году. Завербован был МИ-6, в то время, когда работал в Торгпредстве в Финляндии. Его взяла шведская полиция на проститутке в бордели. Захотелось парню «сладенького», запретного. Вот и сгонял по-тихому из Финляндии в Швецию, развлечься. Там его англичане и подцепили на крючок… Вот еще один инженер… Толкачев, очень ценный кадр для ЦРУ. Они даже после того как, мы его взяли, добытые им документы пять лет переводили с русского. И главное, что характерно, сам предал. Скатился в рот ЦРУ, как колобок. Деньги, пачки сотенных купюр резиночками перетягивал. Такой аккуратный, бережливый, — Генсек едва сдержался, чтоб не выругаться матом. — Даже в библиотеке технической подменил учетную карточку, чтобы ни заметили, сколько читает. Американцы ему эту карточку специально в Лэнгли изготовляли, берегли эту гадину. Которая нам столько навредила, что целой его жизни не хватит для расплаты… Ну, в общем, повторюсь, что вспомнил — здесь все. Может потом, кого еще вспомню. Если удастся, конечно.

Крючков, убрал список в портфель, встал.

— Леонид Ильич нет слов, Ждем, если кого-то или что-то вспомните потом. Вы простите, что я так… просто потрясен. Тут каждое слово, каждая крупица информации на вес золота. Но как-то не верится…

— Ничего, ничего я понимаю, сам был в растерянности, — Ильич встал, прощаясь. — Давай, генерал, не теряй времени, бери в «ежовые» рукавицы этих гадов. Используй их на полную катушку.

Собеседники крепко пожали руки.

— Спасибо Вам, Леонид Ильич, — и вдруг, озорно подмигнув, генерал продолжил шепотом. — Родина «подшефного» не забудет.

Крючков уехал, оставив Викторина наедине с его соседом и размышлениями о том, почему в запомнившейся ему истории КГБ ничего не сделал для борьбы даже с явными предателями. Потеряло инициативу и послушно шло в фарватере курса партийного руководства? Или все же был заговор среди чекистов, о котором писали некоторые авторы. Викторин вспомнил даже одну статейку в газете «Аргументы и факты», в которой о наличии плана КГБ по смене строя писалось очень убедительно. Вроде как в высших кругах «чекистов» решили, что другого пути реформирования Союза нет. Потом он поделился с Леонидом Ильичом своими размышлениями, а заодно и опасениями из-за наличия довольно большого круга осведомленных о нем. Поспорили. Причем Брежнев приводил такие аргументы и говорил о таких фактах, которые Викторин просто не знал и не мог знать. В его время об этом молчали, как рыбы об лед и говорливые политики и говорливые журналисты… Постепенно Викторин успокоился и отправился отдыхать, сообщив «брату», что готов прийти на помощь в любой момент. В остальное время до следующей аудиенции Брежнев много читал, много звонил. Обзвонил, как уже давно было заведено, два десятка наиболее авторитетных секретарей обкомов. Поговорил с Машеровым, вызвал его для разговора в Москву. Петр Миронович, явно удивленный столь неожиданным приглашением, упросил Брежнева немного подождать, ссылаясь на неотложные дела в ЦК Компартии Белоруссии. Договорились встретиться чуть позднее, перед Пленумом ЦК.

Надо заметить, что уже давно было решено переместить Машерова на ближайшем Пленуме на место Косыгина. Ходили слухи, что Ильич неодобрительно относится к этому решению, ревнуя к популярности Петра Мироновича, как возможного преемника и кандидата на пост Генерального Секретаря ЦК. Но в действительности против перемещения его в Москву генсек отнюдь не возражал, поскольку не видел в нем соперника. Да и слухи о спланированном против Машерова покушении можно считать только слухами. Слишком много неожиданной импровизации в решениях Петра Мироновича в тот злосчастный день, которые просто не могли быть заранее просчитаны никем.

Немного позднее приехал начальник Главного Разведывательного Управления. Ему Леонид Ильич, уже имея опыт разговора с Андроповым, рассказал обо всем еще быстрее. Тем более, что генерал Петр Иванович Ивашутин был отличным аналитиком, к тому же имел великолепную память. Конечно, ему трудно было сразу поверить в реальность такой фантастики, но когда Викторин припомнил несколько рассказанных ему Рыбаковым в «той» жизни случаев из действий ГРУ за рубежом, генерал вынужден был признать, что «сказка стала былью». Поговорили весьма плодотворно, кроме предателей, начальник ГРУ получил также сведения о возможных действиях США и НАТО в ближайшее время. Потом Викторин взял управление в свои руки и почти час отвечал на вопросы Петра Ивановича.

После сдвинувшегося по времени из-за неожиданно долгого разговора с Ивашутиным, позднего обеда Ильич отправился на охоту. День продолжился удачно, генсек был счастлив. Тем более что и охота закончилась удачно, Брежнев лично подстрелил пару кабанчиков.

Вечером идиллия проживания в охотничьем домике «Завидово» была нарушена. На территорию охотничьего хозяйства, благополучно преодолев все посты охраны, въехала «чайка». Леонид Ильич, в этот момент благодушно отдыхал, расположившись на веранде дома с Юлечкой Чубарсовой и всей компанией товарищей по охоте. Громким контрабасом звучал густой, сильный голос Брежнева. Он был занят любимым после охоты делом — распределением, что Бог послал. А Высшие Силы сегодня не поскупились на охотничьи трофеи. Обе кабаньи туши щетинистой горой лежали друг на друге. Егеря разделывали туши кабанов на четыре части, передки и задки. Пальцем шеф указывал то на одну часть туши, то на другую.

— Вот этот передок Косте Черненке — старый друг лучше новых двух… Этот передок Громыке, давно главному дипломату ничего не посылал. Это не правильно. Надо поддержать товарища. Андрею в Америку к Рейгану ехать скоро, пускай подкрепится… Вот этот задок Грише Романову в Ленинград фельдегерской связью пошлите. Пускай почувствует, что помнит о нем Генеральный секретарь. Перспективный кадр партии — пусть порадуется. Смотрите, чтобы не пропала кабанятина. Слышишь, Рябенко?

— Да, Леонид Ильич, сделаем, — ответил начальник охраны.

— Ну а этот задок…. его Горбачеву пошлите. Пусть порадуется, побалуется мясцом… своего «сородича»… А этот задок Диме Устинову, министру обороны. Надо поддержать товарища, у него сейчас проблем много. Один Афганистан чего стоит… Вот этот передок…

Тут процесс распределения был прерван самым бесцеремонным образом. Из «чайки» выбежала лет сорока пяти, дородная, в теле женщина. И сразу с криком: — Папа! — бросилась к остолбеневшему Ильичу.

«Ну, шеф, держись», — заехидничал Викторин, прикидывая, не скрыться ли на время куда-нибудь подальше.

Приблизившись к папе, дочка остановилась и удивленным голосом спросила.

— Папа ты ли это? Ты такой помолодевший… Да просто красавец. Где мешки под глазами?.. Где живот?

— Ну, Галю… дочка. Сама видишь. Стараюсь быть в форме…. Физкультура, медицинские процедуры. Результат, как говорится, на лице…

«Ильич, где бы ты был, если бы не сиамский брат Витя. Скромнее надо быть, скромнее», — продолжал чревовещать Трофимов. А «первая принцесса СССР» продолжала рассматривать, тормошить, столь разительно изменившегося отца. Продолжалась эта идиллия недолго, минут пять. Неожиданно радостные воркования дочки прекратились. Она замолчала, пристально вглядываясь, куда- то за спину Ильичу. Почувствовав недоброе и догадываясь, куда та смотрит и на кого, папа попятился, стараясь закрыть Гале обзор. На веранде наступила томительная тишина.

— Так значит это, правда! — закричала дочка, и разгневанной фурией бросилась к «избраннице сердца» папы.

Разыгравшаяся яростная битва всем хорошо запомнилась. Дочка генсека, имея более тяжелую весовую категорию, поначалу одерживала вверх. Но Юля была моложе и в обиду себя не дала. Две женщины громко визжа, таскали друг друга за шевелюры. Слова и угрозы которыми они обменивались, от души и со вкусом, относились к тем, что обычно встречаются в идее надписей на заборах. Причем молодая соперница, явно побеждала в боевой схватке. Старшая же одерживала верх в словесной дуэли, как ни как — опыт приходит с годами.

«Ильич, спасай женщин, а то покалечат друг друга», — первым пришел, в себя Викторин. Генсек очнулся от столбняка.

— А ну прекратить! Смирно! Не то прикажу обеих в бассейн забросить, — прокричал Ильич. — Медведев! Собоченков, что смотрите? Разнимите! Держите их! — тут же рявкнул на застывших телохранителей Ильич. Охранники быстро соорудили живой шлагбаум, встав между враждующими сторонами. В драке неожиданно возникла пауза.

Женщины смотрели с ненавистью друг на друга, тяжело дышали, но уже не дрались. Они, конечно, понесли некоторый ущерб, но на готовность к новому столкновению это не повлияло. Волосы у обоих выглядели как у огородных пугал. Помада размазаны по лицам, как боевая раскраска индейцев. У Юли на левой щеке красовалась глубокая царапина. У «принцессы», Галины Брежневой, под правым глазом наливался ультрамарином синяк.

— Все… брэк, расходимся. Расходимся, я сказал!. Галя, иди в свою комнату, приведи себя в порядок. Юленька, подымись к себе. Я сейчас приду, — Ильич устало пошел за дочерью. Дальнейшие перипетии семейных отношений остались вне знания Трофимова. Викторин решил отдохнуть и немного подремать, не подслушивая семейных тайн своего симбионта. Потом, ночью перед сном, Ильич кратко поведал о дальнейших событиях.

— Юленька будет жить в Москве, я позвоню управделами Совмина Смиртюкову. Пусть выделит квартиру и машину с водителем. А Гальку отправил к мужу, пусть Юра утешает. Но пришлось пообещать, что уеду послезавтра в Заречье, к жене. Виктория Петровна плачет… Нельзя ее обижать. Я супругу очень уважаю. Вот такие, друг ситный, дела, — проговорил тихо, и устало генсек. Было видно, что утомился, как выжатый лимон, Ильич. Все-таки возраст, не тридцать лет.

Викторину стало жаль «брата». За эти дни Тимофеев сдружился, прирос к вынужденной «второй половине». Брежнев, конечно, был не ангел. Он был политиком и этим все сказано. Политика же, как известно, дело грязное и чистых, как ангелы, политиков не бывает.

Но Ильич, в отличие от политиков «новой демократической» волны не был равнодушен к судьбам и жизни остальных, простых людей. Именно поэтому Леонид Ильич Викторину нравился. Как нравился и Советский Союз и социализм, при всех его недостатках. Все было, и плохое тоже было. Но почему же многим, в том числе и Викторину, жившим в те годы, так упорно кажется, что вместе с грязной водой выплеснули и ребёнка? Всё могло произойти иначе, если бы не череда ошибок и случайностей. Викторин считал, что этот строй и эта страна имеют право на жизнь. Распад страны уж точно не был предопределён историей, наверняка существовали иные варианты. Именно поэтому он стремился сделать все, чтобы история изменилась. Нужны лишь вовремя сделанные точечные реформы. Он вспомнил, как Рыбаков рассказывал ему о выкладках ГРУ по возможному предотвращению развала СССР. Планировалось арестовать всего тысячу человек[2] — и все, Союз бы сохранился. Конечно не тот и не такой, как в начале восьмидесятых. Но в этом не было бы ничего необычного, и страна и сам строй непрерывно менялись в течение всей своей истории. СССР двадцатых и СССР конца тридцатых отличались больше, чем Российская империя в восемьсот шестьдесят первом и она же в пресловутом тысяча девятьсот тринадцатом. Даже в хрущевский и брежневский периоды истории страна резко поменялась, при этом сохранив главное — спокойную и, в целом, счастливую жизнь для подавляющей массы населения. А если же навести порядок в том же сельском хозяйстве, разобраться с не введенными в строй мощностями заводов и фабрик, провести удачные реформы, смягчить, а потом и вообще устранить фактически появившееся неравенство в положении различных республик и народов, вызвавших вспышку национализма в начале девяностых, ускорить внедрение новинок научно-технического прогресса… В общем, надежды Викторина имели под собой твердую почву.

Примечания:

[1] Л. Филатов «Про Федота-стрельца, удалого молодца»: «К нам на утренний рассол прибыл а К нам на утренний рассол Прибыл аглицкий посол, А у нас в дому закуски — Полгорбушки да мосол»

[2] Цифры озвучены на форуме «В вихре времен» одним компетентным представителем силовых ведомств