Мрачный дебют

Глава 1 Синее пламя

— Как-как, простите? — переспросил я, поправляя откровенно неудобный пояс с бутафорским мечом.

Интервьюер, рыжеволосая девушка, примерно моего возраста, то есть где-то в интервале между двадцатью пятью и двадцатью семью, перелистнула свой чёрный блокнот и с неловким видом кашлянула.

— Я спросила, могу ли обращаться к вам просто по имени? — повторила она вопрос, подняв на меня взгляд своих зелёных глаз.

А она ничего, с какой стороны ни посмотри.

— Да, конечно, Ирина. — кивнул я.

Думаю, я ещё не настолько большая величина, чтобы ко мне обращались по имени-отчеству…

— Итак, — приготовила журналистка карандаш. — Самый главный вопрос, который чаще всего задают наши читатели и, в первую очередь, читательницы — насколько правдивы слухи о том, что вы имеете романтические взаимоотношения с Анфисой Демиденко?

Ложь и провокация, созданная руками жёлтой прессы. Демиденко — птичка высокого полёта, у неё на следующие три года проекты, а ещё «Кинотавр» за лучшую женскую роль. Я же… Я выстрелил удачно парой последних проектов, критики меня очень любят, без шуток, поэтому все пророчат мне большой успех, но в будущем.

«Нельзя обосраться…» — подумал я, вспоминая очень мудрые строки очень жизненной песни Михаила Елизарова.

— Если я скажу, что ничего нет — мне не поверят, если я скажу, что что-то есть — это будет неправдой. — нашёл я отличный, по моему мнению, ответ.

Симпатичная Ирина кивнула, записав ответ в блокнот. Честно, не понимаю, почему она пишет — включён диктофон и мои ответы записываются.

— Дмитрий, у многих интересующихся новостями шоу-бизнеса возникают вопросы, связанные с вашим отчеством, — продолжила опрос Ирина. — Если не секрет, как же так получилось, что у вас отчество Ибрагимович?

Можно было бы разглагольствовать об этом вечно, начать с самого начала, с казахских степей, с сороковых годов, с довольно романтических обстоятельств знакомства моего деда с моей бабушкой, но у меня нет на это времени.

— Это потому, что так зовут моего отца, — ответил я. — Имя это ему дал мой дед, в честь своего лучшего друга, работавшего с ним на Целине, в пятидесятые годы и позже. Тогда не было большой проблемой дать ребенку любое имя, причём Ибрагим — это не самый плохой из возможных вариантов.

— Да, — согласилась Ирина, чуть подумав перед этим. — Вам очень повезло, что ваш отец не решил назвать вас Остапом.

Избитая шутеечка, преследовавшая меня в любой школе, где моё отчество становилось достоянием общественности. До сих пор смешно, правда-правда…

— Да, очень повезло, — дежурно улыбнулся я. — Ещё какие-то вопросы? У меня через тридцать минут выступление, поэтому прошу вас поторопиться, Ирина.

В драмтеатр на Васильевском я попал, можно сказать, через постель — безалаберно проспал пробы в Большом, за что корю себя каждое утро, стоя перед зеркалом в ванной бабулиной квартиры. Мне этого не простили, поэтому я там персона нон грата. И не горю желанием его посещать, потому что всё здание служит свидетельством моего сокрушительного провала.

Это не значит, что драмтеатр на Васильевском какой-то плохой, но перспектив больше у… кхм… Большого. Вот Демиденко с Большого начинала, смотрите, где она теперь.

Впрочем, худа без добра не бывает — ведь именно в этом драмтеатре, после седьмой по счёту постановки, меня пригласили сыграть третьестепенную роль в «Менты: Криминальный город». Деньги неплохие, пусть и роль незаметная. Но зато дальше попёрло!

Роль второго плана в «Бесе» 2020 года, а затем и в «Бесе 2» — там я играл друга главного героя, который вроде как хороший, но, в середине первого фильма, предаёт, за что заслуженно получает срок в тюрьме, а во втором фильме встаёт на путь искупления. И в продолжение вообще ввели роль моего персонажа только потому, что я отыграл на все деньги и сильно понравился публике.

И сейчас продюсеры уже нашли бабки на спин-офф «Беса» с главной ролью для меня. В самом конце этого или в начале следующего года стартуют съёмки, потому что события спин-оффа будут происходить зимой, посреди Магадана. И снимать будем прямо там, в Магадане, если всё не переиграют. А ещё ходят слухи, что черновик сценария — полная дрянь, но…

«Нельзя обосраться», — словно мантру, мысленно повторил я. — «Не-е-ельзя обосра-а-аться…»

— А сейчас вы кого играете? — спросила Ирина.

Газета у них, конечно… Никогда не выписывал «АиФ», но, вроде бы и как бы, кто-то ещё читает бумажные газеты, презрительно игнорируя онлайн-ресурсы. От одного интервью хуже не станет, ведь популярность среди бабушек и дедушек — это тоже популярность. Макс не даст соврать.

— А по мне не видно? — спросил я, приняв горделивую позу и сунув руку в наполовину расстёгнутый китель.

— Нет. — ответила Ирина.

— Совсем не видно? — спросил я, поправив шляпу-двууголку.

— Наполеон? — с неловкостью улыбнувшись, уточнила журналистка.

Я тяжело вздохнул.

— Совсем не похож? — спросил я разочарованно.

— Похожи, просто я не сразу узнала этот… — Ирина покрутила кистью в воздухе, вспоминая слово.

— Образ, — подсказал я. — Ещё какие-то вопросы или я могу идти?

— Да, расскажите, пожалуйста, о своей жизни. — попросила интервьюер от «АиФ».

— Родился в Казахстане, в глухой деревеньке, название которой вы едва ли сможете правильно произнести, — вновь тяжело вздохнув, начал я. — По национальности русский, но до девяти лет очень плохо говорил на русском языке…

— Это как? — невежливо перебила меня Ирина.

Она начинает нравиться мне всё меньше и меньше.

— Это так, что в селе было только две русских семьи, — всё же, снизошёл я до объяснения. — Верещагиных и Родионовых. Среда была казахоязычная, мой отец тоже вырос в такой же среде, а дедушка с бабушкой хорошо владели разговорным казахским, поэтому дома мы очень редко говорили на русском. Ну, знаете, когда все твои друзья говорят на казахском, друзья родителей говорят на нём же, очень сложно взять и выучить русский. В школе, конечно, я освоил родной язык, но казахский не забыл.

Фанбаза в Казахстане у меня одна из самых мощнейших, потому что «Бес» и «Бес 2» выстрелили не только в России, но и в странах СНГ. И я навсегда «наш человек в России» для казахстанцев — это греет душу.

— Скажите что-нибудь на казахском, пожалуйста, — попросила Ирина.

— Это обязательно? — вздохнул я недовольно.

— Просто я думаю, что… — начала интервьюер.

— Димитрий! — вошёл в кабинет Антон Маркович, заведующий труппой.

Антон Маркович Журавлев — это дядечка лет шестидесяти, настоящий живчик, потому что только благодаря его активности эта богадельня продолжает давать спектакли.

Седовласый мужчина, не скрывающий, одержавшую решительную победу в битве за голову, плешь, обычно носил твидовый костюм и какой-нибудь необычной расцветки рубашку. Это очень старомодно, но зато по-своему стильно. Когда стану пожилым, думаю, резко сменю гардероб на что-то вроде того.

— Да, Антон Маркович? — спросил я у него.

— Полина сегодня не приедет, поэтому её роль исполнит Валентина. — сообщил заведующий труппой.

Проклятье. Но почему? Опять будет работать не по сценарию, пытаясь «лучше раскрыть роль»…

Выходит, что Жозефину де-Лерм будет играть Валентина — с этим уже ничего не поделаешь. Хороших сторон в этом я найти не могу, потому что Валя из «болота», то есть актёрского таланта у неё нет, но зато есть богатый папа, потакающий её прихотям и «отучивший» её в РГПУ имени Герцена.

— А что с Полиной? — спросил я, сильно не желая взаимодействовать на сцене с Валентиной.

— У неё трудности, которые я бы не хотел обсуждать при… — Антон Маркович мельком посмотрел на журналистку. — И закругляйте интервью, тебе скоро на сцену.

— Да-да, — ответил я, возвращаясь взглядом к журналистке. — Ещё какие-нибудь вопросы?

Заведующий труппой покинул кабинет режиссёра-постановщика, выделенный для короткого интервью. Руководство относится с пониманием, поэтому идёт на встречу, чтобы разрешать «последствия популярности».

— То есть у вас родня в Казахстане? — продолжила опрос Ирина.

— Родители, — без особого желания ответил я. — Не захотели ехать в Петербург и возиться с документами. Им и там нормально.

— Но бабушка… — нахмурила брови журналистка.

— Как дед умер, это было в две тысячи восьмом году, она увидела, что дети устроены и её мало что держит в Казахстане, поэтому она вернулась в Ленинград, то есть уже в Санкт-Петербург, — объяснил я. — И что, ваших читателей интересуют только подробности моей биографии? А планы на будущее? А ожидаемые роли? Нет?

Это интервью уже начало меня раздражать. Я очень часто давал интервью, поэтому разбираюсь в вопросе. Это интервью раздражает некомпетентностью интервьюера. Или интервьюерши? Или интервьюерки? Или интервьюерэссы?

— И вы, выходит, переехали в Петербург, к бабушке, после чего поступили в СПбГУ, так? — проигнорировала мои озвученные и неозвученные вопросы Ирина.

— Так всё и было, — вздохнул я. — Думаю, наше интервью можно считать состоявшимся, потому что мне нужно перепроверить грим, скоро начнётся спектакль. Рад был побеседовать.

— Но я ещё хотела спросить… — начала Ирина.

— Увы, но вынужден огор̀чить вас невозможностью пр̀одолжения интер̀вью, — начал я настраиваться на своего персонажа и переходить на французский акцент. — Напр̀авление к выходу знаете. Ар̀евуар̀, мадмуазель.

Я встал со стула, поправил китель, двууголку, после чего поклонился Ирине и покинул кабинет.

Прохожу сквозь узкие и полутёмные коридоры, пропустив мимо себя стайку технических работников, которым предстоит занять свои места.

Сегодня играем «Вмешательство Наполеона».[1] Станислав Пешков играет Ландрю, а я, соответственно, Наполеона. Жозефину играет, к сожалению, Валентина…

Почему сабля или что там Наполеону положено, такая тяжёлая? Надо сказать бутафору, чтобы сделал лёгкое оружие, ведь мне даже вынимать этот меч, по сюжету постановки, не нужно. Или вообще, пусть отвинтит лезвие и оставит только рукоять — оружие тянет пояс и это выглядит нелепо. Это у нас в раздел «Не забыть», а не в раздел «Как обычно, забыл».

Рискованная тема, финал дырявый, как дуршлаг, но худрук, Иван Абрамович, решил попытать удачу — население у нас притязательное, но хорошо забытое старое имеет повышенные шансы на успех только потому, что это уже классика, пусть и не очень успешная при своих современниках.

В зале играла французская музыка 30-х годов — так Иван Абрамович собирается настроить уже ожидающих начала спектакля зрителей «на атмосферу».

— Non, je ne regrette rien… — пропел я тихо, подпевая Эдит Пиаф.

Стоп.

— Вот Александр̀ Владимир̀ович… — прошептал я, меняя курс к кубрику звукорежиссёра.

Не люблю лезть в чужую работу, но Эдит Пиаф, которая исполнила свою самую знаменитую песню в 60-е годы, это совершенно точно не в атмосфере пьесы 30-х годов.

Простой зритель, может, не заметит несоответствия, но если в зале критики, то есть риск, что завтра в околотеатральных кругах будут глумливо посмеиваться над нами, потому что важно всё — от музыки до спектакля, до выдачи шуб с куртками, после.

Но я не успел решительно подпортить отношения со звукорежиссёром, потому что там уже был Иван Абрамович, распекающий всех причастных и непричастных. Он услышал мои шаги и резко развернулся.

— Верещагин! — воскликнул слегка полноватый дяденька. — Ты почему ещё не на сцене!? Живо дуй туда, скоро начало! А у нас тут с музыкой трагедия… С кем я работаю?! Кто все эти люди?! Почему мне нельзя вам ничего доверить?! Следить должен, за руку вести вас, бестолочи! Да вы понимаете вообще, как сильно подпортили нам репутацию? Эх, вы…

«Нельзя обоср̀аться», — мысленно настраивал я себя.

Музыка, пока я шёл по коридору, сменилась на некий популярный когда-то, в тридцатые, французский шлягер. Несомненно, он рвал чарты во Франции, поражая сердца и души уже давно мёртвых людей.

Я уже был на сцене и стоял на отметке, замерев как восковая фигура, в горделивой позе, с высокомерным выражением лица, когда снова случилась заминка.

— Да что ещё? — спросил я, перекрикивая громкую музыку.

— Володя куда-то пропал, — ответил механик сцены, вроде бы, Вадим.

Он стоял вне поля зрения зрителей и отвечал за передвижение всего, что должно двигаться, а также за полёт всего, что должно летать.

— Кто-нибудь может отвлечься ненадолго и раздвинуть грёбаный занавес? — донесся до меня экспрессивный риторический вопрос Пешкова.

Этот вопрос был хорошим и своевременным.

Наконец, появился право имеющий, а не тварь дрожащая, и дёрнул за рычаг импортного электродвигателя.

Занавес разъехался и обнажил актёрам яркий свет и самое страшное, что может увидеть актёр театра… зрителей.

Свет слепил и не позволял разглядеть, что именно происходит в зале, но я быстро понял, что происходит что-то неправильное. Потому что музыка затихла, а из зрительского зала раздавались вопли, топот, хрипы и испуганная ругань.

Я приставил ладонь к глазам, чтобы избавиться от влияния верхнего освещения, и вгляделся в зал. Выпучив глаза, я отступил назад.

— Всем не двигаться! — крикнул я остальным участникам постановки. — Тут что-то не так!

Зрители ломились в двери, а наша знаменитая на весь Питер железная лестница отчаянно скрипела, ведь по ней спешно взбирались десятки людей.

Но самое ужасное, что на выход ломились не все. Некоторые из зрителей колотили и кусали лежащих и вопящих людей, раненых и беспомощных.

Вот один из зрителей, нависнув над жертвой, схватил её за голову, после чего впился зубами в шею, сразу же оторвав клок плоти. Кто-то включил освещение зала — стали видны шокирующие подробности.

Страх. Я оцепенел, хоть и считал себя крепким парнем, не только физически, но и ментально.

Парализовавший всё тело ужас резко схватил всего меня и начал медленно, будто бы демонстративно, сжимать. Ни вдоха, ни выдоха — полное оцепенение.

— … — кажется, кто-то со мной говорит.

Словно пробиваясь сквозь плотную пелену, заставил себя повернуть голову к источнику звука и увидел пятящегося Пешкова, тычущего указательным пальцем куда-то вперёд.

Зрение будто работало как камера с низкой частотой кадров, то есть часть картинки я просто терял, будто просматривая очень чёткий диафильм.

Оцепенение никак не отпускало… А у меня ведь был веский повод взять себя в руки и сбежать, но это, сейчас, было сильнее меня.

«Веский повод» врезался ногами в край подмостков и рухнул на лакированный дощатый настил. Изо рта ненормального зрителя плеснуло кровью и ошмётками плоти. Человеческой.

И это послужило последней каплей. Тут уже омерзение преодолело лёд оцепенения и я был вынужден бороться с рвотным позывом. Комок чего-то кислого и неприятного поехал вверх по пищеводу, но я удержал завтрак при себе и понял, что теперь могу думать — страх никуда не делся, но чуть отпустил.

— Димон! — крикнул из-за моей спины Стас. — Ты чего стоишь?! Беги! А-а-а, сука!

Короткий взгляд через плечо позволил увидеть, что на коллегу напал другой нездоровый зритель. М-м-матерь божья! Да что тут происходит?!

Ненормальный зритель медленно поднялся на ноги, а я, ни на секунду не уверенный, что совершаю правильный поступок, завозился с извлечением сабли из ножен.

Когда сабля оказалась у меня в руке, бежать уже было поздно. Ненормальный пошёл на меня.

Лицо его было окровавлено, но кровь была точно не его. Изо рта его осыпаются лоскуты кожи, которые этот ублюдок продолжал жевать. Сейчас блевану, точно…

Удержался. Во рту появился неприятный привкус. Очень неприятный. Но я так и не решил, что делать — бить человека мечом по голове, прямо на сцене, но взаправду или бежать.

Отступать некуда, кажется, Стас зовёт меня жалобным голосом. Проклятье, да что это за безумие?!

Решаю, что надо брать себя в руки и действовать.

Мысли мелькают словно молнии, заставляя чуть не окочурившийся от былого оцепенения организм действовать.

Замахиваюсь на психически долбанутого зрителя мечом, но тому хоть бы хны — даже не отшатнулся. Зато он вновь пошёл на меня, а я отступил. Вообще ничего не боится, будто откуда-то знает, что я не ударю. Надо бить, иначе тут не выжить.

Вырубить его ударом плашмя? Вариант. Потому что не хочу потом сидеть за превышение чего-то там, или за что сажают в тюрьму.

«Нельзя обосраться». — посетила голову мысль.

Железяка у меня в руках — это красивая бутафория, кусок стального прута, художественно превращённый во внешне похожее на оружие нечто. Надеюсь, не проломлю зрителю череп, а также не сломаю свою единственную защиту.

Да это же зомби!

Мысль озарила меня лишь тогда, когда сабля летела прямо в череп не уклоняющегося зрителя. Хруст, м-м-м, мама не горюй…

Во все стороны брызнуло мозгами и кровью. Железяка в моих руках чуть погнулась, но не сломалась.

Я неловко отступил на шаг и упал на задницу.

Зомби упал вперёд, скорее всего, мёртвый. Кино учит нас, что их надо сильно бить по голове, чтобы разрушить мозг, но я ни в чём не был уверен, поэтому начал отползать назад.

Но не успел я проползти и десятка сантиметров, как что-то ударилось об мой… мою ногу. Да, будем считать, что это была нога. Опустив взгляд в ту область, я увидел серебристого цвета шарик. Это точно не из нашего реквизита, иначе бы я опознал эту штуку.

Не знаю, зачем, но я схватил этот шарик и сунул его в карман брюк.

— Димон, помоги! — воскликнул Стас Пешков, пытающийся отбиться от навалившегося на него зомби.

Я вскочил на ноги и подлетел к борющимся. Взяв зомби за плечи, я скинул его с собрата по сцене, после чего посмотрел на погнутый меч. Этой железякой сейчас даже не ударить…

— Берись за руку! — крикнул я коллеге. — Уходим отсюда!

Но зомби уже встал на ноги и пошёл на меня, протягивая руки для захвата.

Выхода нет.

Замахиваюсь бутафорским мечом и наношу удар, метя в голову. Погнутая железяка попала в цель, но окончательно сломалась о череп зомби, не нанеся достаточно ущерба — зомби взял меня за грудки и попытался вцепиться зубами в моё лицо. Пытаюсь отпрянуть, одновременно нанося колющий удар прямо в раскрытый рот зомби.

М-м-м, мерзость… Металл скрипнул по зубам, а затем я ощутил сопротивление плоти, передаваемое рукоятью меча — это было уже слишком, поэтому я не смог удержать позыв и блеванул струёй рвоты прямо на, вроде бы убитого, зомби.

Резко стало плохо и я почувствовал вкус шавермы с курицей, съеденной утром, по пути в театр.

Хватаю коллегу за руку и тащу его за кулисы.

— Бля… — просипел Пешков. — Димон, он погрыз мне лицо…

Чёрт. Если это зомби, как в кино, то… А если нет? Надо затащить его в безопасное место и оказать первую помощь!

Железную бутафорию, сломанную пополам, я взял с собой — это хоть какое-то оружие.

В коридорах к гримёркам горел свет, но людей и зомби не было. Остальные члены труппы смылись сразу, когда началась эта нездоровая кутерьма, поэтому мы остались здесь одни. Но как зомби пробрался на задник?

— Это же Сёма… — сказал Стас, поднявшийся на ноги и ведомый мной по коридору. — Из осветителей… Значит, если кусают — становишься таким же? Я умру, Дим?

— Мы не знаем наверняка, поэтому давай зайдём в гримёрку, там точно была аптечка, — ответил я, стараясь сохранять спокойствие.

Дверь гримёрки была заперта. Я постучал, но в ответ тишина.

— Какого чёрта? — спросил я. — Там кто-то есть?

Даже если там кто-то есть, они напуганы и молчат. Ясно.

— В туалете дверь не закрывается… — подсказал Стас, поморщившись от боли.

— Идём. — решил я.

Как бы цинично это ни звучало, но остальные зомби пошли вслед за зрителями, поэтому их мало интересует сцена и всё, что за ней — это даёт нам время, чтобы спрятаться и подлатать Пешкова.

До туалета, одного из самых чистых и аккуратных помещений нашего театра, без шуток, кстати, мы дошли спустя минуту. Кровь Стаса капала на ещё советский линолеум, под шарканье нашей старомодной и не очень удобной обуви.

— Я сейчас отключусь… — прошептал Стас. — Ох, как же мне паршиво…

— Прорвёмся, Стасян, — попытался я его прибодрить. — Сейчас подлатаем тебя. Как новый будешь, но не сразу.

Но тупая шутейка не помогла, потому что Пешков обессилено упал, а я не успел вовремя перехватить его.

В туалет его пришлось затаскивать, схватив под плечи.

— Я могу идти… — произнёс он.

— Не болтай, — покачал я головой. — Где тут аптечка?

Ящик с красным крестом был обнаружен на стене у входа, но там были только бинты, пустая бутылочка из-под зелёнки, а также стерильные перчатки, кажется, советских времён или около того — и всё. Ваты нет, спирта, разумеется, тоже нет, жгута нет. Дело дрянь.

— Не отключайся, — потормошил я коллегу за плечо. — Очнись!

Пешков открыл глаза и уставился на меня усталым взглядом человека, который уже не совсем понимает, что происходит вокруг.

Бутылочка с зелёнкой была совсем пустой, поэтому я бросил её в урну у раковины и занялся перематыванием лица Стаса стерильным бинтом. Коллега лишь вяло хлопал глазами. Погрызли его сильно, укусы глубокие — человек, находясь в здравом уме, не сумел бы так сильно покусать другого человека.

— Так, надо набрать сто три… — начал я хлопать карманы и нащупал только металлический шарик.

Но у меня же нет телефона, он в гримёрке, в шкафчике. Проклятье… Как же всё неудачно.

— У тебя нет мобильника? — спросил я у коллеги.

Тот ничего не ответил, поэтому я зашарил по его карманам и не нашёл ничего, кроме пачки сигарет и зажигалки.

— М-м-м, зараза… — с отчаянием произнёс я.

Из туалета мне выходить никуда не хочется, там опасно и могут сожрать. А ещё непонятно, как укусы влияют на людей — Джордж Ромеро показывал, что после укусов люди обращаются в зомби и нападают на родных и близких…

— Димон, лучше уходи… — просипел обессиленный Стас. — Я, кажется, умираю…

Я не могу его бросить. Просто сожру себя сам, потом, если выживу.

— Нет, — покачал я головой. — Надо вызвать помощь или дождаться прибытия полиции.

— Ерунда-а-а… — сипло протянул Стас. — Не только у нас…

— Почему? — спросил я с искренним удивлением.

— Чувствую… — ответил коллега. — Как в кино… И когда я подохну, тебе придётся убить меня, Димон… А лучше…

— Это не может быть как в кино, — нервно выдохнул я. — Кино — это фантастика, это не по-настоящему. Это не может быть правдой…

Он не ответил. Голова его бессильно упала. Почему-то я сразу понял, что он умер.

Но ведь не может человек так быстро умереть от укусов?! Он не потерял много крови, он должен быть жив!

Я осторожно приблизился к нему, но потом передумал. В кино зомби кидаются внезапно.

Это, наверное, очень глупо, но мне захотелось закрыться в туалетной кабинке и ждать там помощи…

Если Стас «восстанет», то услышит или почувствует меня — я понятия не имею, что могут эти зомби. Может, лучше поместитьего в кабинку? Или привязать к…

Чёрт, точно!

Я набрался решимости, покрепче сжал обломок бутафорского меча и подошёл к телу Стаса.

Ногой я толкнул его в бок, но он не кинулся на меня, как я подспудно ожидал, а просто завалился в противоположную сторону.

Поняв, что он просто мёртв, с щелчком отвыкших от подобного суставов, я быстро присел на корточки, после чего расстегнул его ремень и быстро извлёк его из ременных петель.

Дальше я, ненавидя себя за это, за ногу перетащил тело Стаса к окрашенной в серое чугунной батарее. После этого я привязал его правую руку к толстой трубе, сняв с покрытия трубы облупившуюся краску.

Когда я отошёл, тело коллеги неестественно зашевелилось. Выпучив глаза и приоткрыв рот в потрясении, я упёрся спиной в кремового цвета кафельную стену. Я ждал этого, но ждать и увидеть — это разные вещи.

— Ы-ы-ы-х-х-х… — донеслось от Пешкова. — Хр-х… Хр-х…

Сейчас мне захотелось оказаться где-нибудь подальше, а ещё лучше было бы проснуться от этого кошмара. Но я не спал. Ещё когда тащил Стаса по коридору, я сильно ущипнул себя несколько раз и это не помогло.

Приподняв меч, я следил за действиями Стаса. Он, в это время, попытался встать. Правую руку ему использовать не удалось, поэтому он провалил первую попытку.

Тут я не выдержал и бросился в туалетную кабинку. Опустив крышку, я закрыл дверь и взобрался на унитаз, после чего замер.

Телефона нет, из оружия — кусок железяки, я в проклятом костюме Наполеона, на унитазе, внимательно и испуганно слушаю, как мой коллега, ставший зомби, пытается встать на обе ноги и выдернуть свою руку из ремня. У меня нет ничего. Разве только шарик… Но какой в нём смысл?

Я медленно вытащил серебристый шарик из кармана и посмотрел на него.

Он не гладкий, как мне показалось в самом начале — на нём есть некие выпирающие кольца, пространство между которыми было плотно усеяно чёрными значками. Я вгляделся в них, потому что мне показалось, что я, будто бы, понимаю, что это некий текст или… не знаю, как это объяснить…

Ощущение, будто в них есть какой-то смысл не давало мне и шанса оставить это, на первый взгляд, бесполезное занятие, поэтому я проморгался и начал отдалять от себя шарик. Вроде бы я вижу что-то. Внезапно, я понял, что вижу понятный текст.

Меня удивило, что эти знаки на шарике, каким-то непонятным образом, передают цвет некоторых слов. Безумие, конечно, но более безумно выглядит то, что эти символы внезапно стали мне абсолютно понятны.

Хм… И что я…

А-а-а… В голове у меня возникло чужеродное ощущение, холодное и властное, ультимативно спрашивающее у меня одобрения некой… «активации»?

Психоэмоциональное состояние объекта — это, как я понял, речь обо мне. Или кто-то ещё может быть объектом?

Эпический, магия проклятых масок — это всерьёз? Это больше похоже на бред. Может, я сошёл с ума? Каковы шансы на то, что я просто чокнулся и убил двоих зрителей, пытавшихся остановить разбушевавшегося драматического актёра, а теперь спрятался в туалете с заложником?

Но это ведь не сон, а я в своём уме!

— А, знаешь, гори оно всё синим пламенем, — произнёс я. — Одобряю активацию.