Мятежный корабль

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
КАРЬЕРА КАПИТАНА БЛАЯ

Судьба привезенных в Англию мятежников с «Баунти» и суд над ними вызвали оживленные толки и в течение нескольких месяцев являлись злобой дня. Но прошло немного времени и об этой истории забыли. Обстановка в стране была очень тревожная, и все классы населения — с одинаковым интересом, но с совершенно различными чувствами — пристально следили за событиями, развертывавшимися по ту сторону Ламанша.

Восставший народ Франции разрушил феодальный строй. Власть перешла в руки буржуазии, но революция на этом не кончилась. Избранный в сентябре 1792 года Национальный Конвент принял декрет о низложении короля и установлении республики. 21 января 1793 года Людовик XVI был казнен. Внутри Конвента не утихала борьба, которая привела вскоре к якобинской диктатуре. Для борьбы с внешними врагами и внутренней реакцией был создан Комитет общественного спасения и Комитет общественной безопасности. Против революционной Франции составилась коалиция европейских держав. Шла война, которой суждено было продлиться долгие годы и совершенно преобразить Европу. На первых порах многие англичане даже из буржуазных кругов относились к революции с сочувствием. Они воображали, что во Франции создается такой же благоразумный и законопослушный парламент, как тот, который помогал королю и его министрам управлять Великобританией. Знаменитый парламентский оратор Эдмунд Берк, один из виднейших вождей партии вигов, находившейся тогда в оппозиции, первый выступил с предостережением.

Его «Письма о французской революции» оказали огромное влияние на умы и явились предвестником перемены правительственного курса. Английское министерство, руководимое Питтом Младшим, после недолгих колебаний решило примкнуть к коалиции, создавшейся с целью обуздать революцию. Летом 1793 года англичане уже фактически принимали участие в военных действиях. Почти не имея сухопутной армии, они не могли играть видной роли в планах союзников, рассчитывавших стремительным маршем захватить Париж, но вся тяжесть борьбы с морскими силами противника по необходимости легла на их плечи. Эта борьба стихийно разрасталась, предъявляя с каждым днем все более высокие требования к личному составу флота.

Хуже всего, по мнению английского правительства, было то, что революционная зараза перекинулась через пролив и захватила широкие народные массы в больших городах. Английские радикалы, малочисленные и невлиятельные в парламенте, сумели, однако, заставить всю страну прислушаться к своему голосу. И голос этот раздавался тем громче, чем чаще становились военные неудачи, чем больше жертв людьми и деньгами требовало столь опрометчиво начатое военное вмешательство во внутренние дела соседней Франции.

Какое значение наряду с этими великими мировыми потрясениями мог иметь бунт кучки матросов, разыгравшийся на борту маленького шлюпа в далеких неведомых морях?

Английские политики и публицисты, поглощенные более важными проблемами, перестали вспоминать об этом незначительном инциденте. Однако у профессиональных, кадровых моряков была более твердая память, и они лучше понимали неизбежную связь великого и малого, постоянно проявляющуюся в явлениях повседневной жизни. на военных кораблях его британского величества не переставали говорить о «Баунти». Но говорили далеко не с одинаковыми чувствами, находившимися в прямой зависимости от служебного положения беседующих. В офицерских кают-компаниях ругательски ругали мятежников, сокрушались об излишней мягкости судебного приговора и жалели о том, что не удалось изловить и повесить Флетчера Кристиена. Совершенно другие речи можно было услышать в матросских кубриках. Здесь вполголоса, но упорно и со все возраставшим озлоблением повторяли, что на «Баунти» люди восстали за правое дело, что трое повешенных погибли, как мученики, что давно пора рядовым морякам напомнить офицерам о своих неотъемлемых человеческих правах.

Поводов для жалоб во флоте имелось сколько угодно. Дисциплина попрежнему была жестокой и поддерживалась она девятихвостой плетью и линьками. Матросов кормили прескверно, и в провиантской части шло явное воровство, на которое адмиралтейские лорды и комиссары смотрели сквозь пальцы. Жалование было грошовое и вдобавок из-за частой нехватки денег в государственном казначействе уплачивалось в высшей степени неаккуратно. Однако главным источником недовольства оставалась насильственная вербовка, практиковавшаяся теперь систематически и в широких размерах, потому что никакими иными способами нельзя было пополнить сильно увеличившийся в военное время флот. С насильно завербованными рекрутами на корабли были занесены семена революционной пропаганды, которую радикалы вели на берегу. И семена эти, упав на весьма благоприятную почву, вскоре дали ростки.

Огонь, долго тлевший под пеплом, впервые прорвался наружу осенью 1795 года. Волнения прежде всего вспыхнули среди экипажей военных кораблей, стоявших в устье Темзы. Здесь организовались судовые комитеты, и Адмиралтейству была отправлена петиция, содержавшая ряд пунктов. Как это всегда бывает в ранних стадиях подобных массовых движений, требования пока что носили исключительно экономический характер и можно предполагать, что они были выработаны матросами с участием представителей низшего командного состава.

Моряки требовали, или, вернее, почтительнейше ходатайствовали (ибо до угроз дело еще не дошло) чтобы начальство приняло к сведению и руководству следующие их пожелания:

повышение жалования, остававшегося на прежнем уровне, хотя стоимость жизни за последнее время увеличилась на 30 %;

улучшение качества продовольственного пайка;

организация ухода за больными матросами в госпиталях, где они обычно оставались брошенными на произвол судьбы;

более частое увольнение на берег во время стоянки кораблей на рейде.

Адмиралтейство отправило к недовольным трех делегатов, которые пообещали, что правительство внесет в палату общин билль, предусматривающий повышение жалования младшему командному составу на 5 шиллингов, а простым матросам на 4 шиллинга. Что касается остальных пожеланий, то для всестороннего их обсуждения будет создана особая комиссия.

Моряки, подавшие просьбу, согласились на компромисс, но предупредили делегатов, что до исполнения этих минимальных обещаний ни один корабль не покинет рейда.

Господа из Адмиралтейства, повидимому, слишком легко отнеслись к словам матросов. Прошло больше трех месяцев, а к осуществлению намеченных реформ не было даже приступлено. Всем и каждому становилось ясно, что дело попросту положено под сукно.

Весной 1795 года верховный адмирал лорд Бриджпорт отдал эскадре приказ сняться с якоря и выйти в море. Судовые комитеты этого только и ждали. Ни один корабль не тронулся с места. Матросы устраивали шумные митинги и выносили резолюции, в которых настаивали на исполнении своих требований. Вице-адмирал Компойс, державший свой флаг на фрегате «Лондон», вызвал морскую пехоту, рассчитывая, что присутствие хорошо дисциплинированной части, не принимавшей участия в волнениях, «образумит» его людей. Но он ошибся. Матросы встретили пехотинцев криками и свистками. Те, после троекратного предупреждения, дали залп и пять человек положили на месте. Тут, однако, внезапная паника охватила отряд. Усмирители со стыдом ретировались, а матросы стали полными хозяевами корабля. Они воспользовались этим, чтобы арестовать своих офицеров и запереть их в каютах. Кое-кого при этом им очень хотелось повесить. Адмирал Компойс, еще сохранивший некоторое подобие начальнического авторитета, сумел убедить их этого не делать.

Председателем судового комитета на фрегате «Лондон» избрали Ричарда Паркера. Насколько можно судить, это был человек замечательный по ораторскому таланту и по революционной энергии. Бывший боцман, разжалованный в рядовые за дисциплинарные проступки и за смелое отстаивание матросских прав, он пользовался огромным влиянием среди товарищей. В великом восстании английского флота он играл роль примерно аналогичную той, которая досталась на долю Джона Адамса во время мятежа на «Баунти». Только судьба его сложилась несравненно более трагично.

Паркер знал, что надо ковать железо, пока горячо. Благодаря его усилиям, открытый мятеж в тот же день распространился на все корабли, стоявшие на рейде. Все команды вышли из повиновения. Офицеры были обезоружены, арестованы, заперты под замок или свезены на берег. Тогда Паркер отправил адмиралу Чарлзу Бакнеру, старшему флагману Северной эскадры, новую петицию. Форма ее попрежнему была очень вежливая и почтительная, но содержание несколько изменилось. К прежним экономическим требованиям прибавлено было одно новое, совсем иного рода: свезенные на берег офицеры возвращаются к своим должностям не иначе, как с согласия судовых комитетов. По существу это означало бы введение выборного начала в деле командования английским флотом. Самые основы морского могущества Великобритании вдруг зашатались.

Флагман возразил, что не может приступить к рассмотрению каких бы то ни было петиций и пожеланий до тех пор, пока матросы не вернутся к исполнению своих обязанностей и не допустят обратно на корабли всех офицеров. Вместо ответа, Паркер произвел десант на берег. Взломав ворота арсенала, мятежники завладели вооруженными баркасами, стоявшими вдоль набережной, и пригрозили потопить все корабли эскадры, если делегаты Адмиралтейства не явятся для совещания с ними на борт линейного корабля «Сандвич», который являлся теперь главным очагом восстания.

Общие силы эскадры равнялись двадцати четырем вымпелам, причем половину этого числа составляли большие линейные корабли с многоярусными бортами.

Вход в Темзу был прегражден, и матросы не позволяли ни одному судну подниматься вверх к Лондону или выходить в море без официального пропуска, подписанного Паркером. Настроение команд было боевое и приподнятое, но революционная сознательность большинства оставляла желать многого.

9 июня, в день рождения короля Георга, матросы по обычаю салютовали из орудий и кричали ура. Эти верноподданнические манифестации, надо думать, придали храбрости перетрусившему военно-морскому начальству. Fie прошло и двух дней после празднования королевского рождения, как правительство Англии изъявило, наконец, свою непреклонную волю. Три линейных корабля — «Нептун», «Ланкастер» и «Азинкур» под начальством адмирала Эразмуса Гувера вышли из Портсмута и направились к устью реки Темзы. На «Нептуне» помощником командира служил наш старый знакомый Вильям Блай.

За несколько лет перед тем он командовал фрегатом «Провиденс» и еще раз побывал на Таити, причем по возвращении Королевское общество присудило ему золотую медаль за научные заслуги. После открытия военных действий он неоднократно принимал участие в морских боях против французов. Но о воинских подвигах Блая мало что известно вплоть до того момента, когда его зловещая фигура вновь выступила из туманов истории на командирской рубке «Нептуна».

После того как правительственные корабли выстроились в одну линию, адмирал Гувер сигналом предложил мятежникам сдаться, угрожая в случае отказа немедленно открыть огонь.

Перевес сил был безусловно на стороне восставших. Если даже не считать второклассных судов, они имели в своем распоряжении двенадцать кораблей против трех. Но здесь нужно принять в расчет невесомые величины: Англия вела кровавую войну не на жизнь, а на смерть с исконным наследственным врагом. Французские крейсеры угрожали ее торговле; правительство Директории подготовляло высадку в Ирландии. Английское правительство не щадило денег на пропаганду. Патриотические газеты обливали грязью «франкофилов» и повсюду распространяли страх перед французскими шпионами и провокаторами, только о том и помышлявшими, как бы возбудить гибельную смуту среди верноподданных его величества. Этим россказням верило общество, должны были поневоле верить и английские матросы. Чтобы подняться выше национальных распрей, чтобы различить во мгле будущего отдаленные всемирные результаты этого движения, начавшегося во имя пайка и прибавки жалования, нужна была такая широта революционного кругозора, какой не обладали, да и не могли обладать люди, весь свой век прожившие в тисках палочной дисциплины.

Поэтому междоусобный бой в устьях Темзы, бой, который, судя по всему, должен был окончиться полной победой восставших, так и не состоялся. Десять тысяч человек, еще недавно полных решимости и бодрой отваги, малодушно отступили и предали своих вождей.

После третьего адмиральского сигнала «Ризистанс», «Лепард» и «Эритуз» первыми объявили о сдаче. Сэр Эразмус Гувер дал остальным кораблям еще четверть часа на размышление. До истечения этого срока все они выразили покорность, кроме «Сандвича». Дело восставших было безнадежно проиграно.

Тогда Блай с десятью надежными людьми спустился в шлюпку и поплыл к «Сандвичу», пушки которого безмолвствовали. На палубе Ричард Паркер, его помощник Дэвис и еще несколько человек стояли молча, столпившись тесной кучкой. Вокруг них образовалась страшная пустота. Матросы пугливо пятились подальше от обреченных.

Капитан Блай подошел к ним и опустил свою тяжелую руку на плечо Паркера. Тотчас же солдаты морской пехоты арестовали его, а также Дэвиса и прочих главарей. Все они сдались без сопротивления. Лишь один делегат по имени Уолкер тут же покончил с собой, размозжив себе голову выстрелом из пистолета.

Пленники были отвезены на борт «Нептуна», где состоялся военный суд под председательством адмирала Гуверг. Паркер и Дэвис были осуждены на смерть, прочие «к порке всем флотом». Каждому из них предстояло получить по двести ударов плетьми, причем наказание должно было производиться поочередно на всех кораблях эскадры.

На другое утро Паркер и Дэвис были повешены на фок-мачте «Сандвича», после чего их товарищи начали свое страшное путешествие с корабля на корабль.

Наказание, определенное судом, представляло собой особого рода торжественный обряд, освященный самыми почтенными и старинными традициями английского флота. Обряд этот совершался следующим образом: преступник, обнаженный до пояса, ложился ничком на железную решетку; руки его и колени привязывались ремнями к брусьям. Один из младших офицеров брал девятихвостую плеть и отсчитывал осужденному десять ударов. Тут плеть переходила к боцману, который ударял еще двадцать пять раз. Судовой оркестр играл при этом бравурный марш. Затем несчастного развязывали, завертывали в одеяло и везли на соседний корабль, где повторялась та же процедура. Если наказанный терял сознание, ему вливали в горло несколько глотков вина. В тех случаях, когда это средство не помогало, врач щупал пульс и определял, способен ли пациент перенести дальнейшую порку или его надо отправить в госпиталь и дать ему отлежаться, чтобы он мог без опасности для жизни выдержать остальную часть наказания.

«Порка всем флотом» совершалась без спешки и суеты, с методической, неторопливой жестокостью и продолжалась по меньшей мере несколько часов сряду. К концу такой прогулки спина осужденного, по словам очевидцев, походила на «гнилой паштет», и с каждым ударом девятихвостой плети во все стороны разлетались липкие сгустки крови.

Волнения среди моряков английского флота этим, однако, не ограничились. Отголоском восстания, поднятого Паркером, явилась попытка мятежа на корабле «Мальборо», начавшаяся по инициативе боцмана Симонса. Капитан Эллисон, старый заслуженный моряк, поседевший в боях, растерялся и ничего не мог поделать с командой — быть может, потому, что его доброму сердцу были противны жестокие меры. Как бы то ни было, матросы вышли из повиновения, и опасные признаки открытого недовольства стали уже проявляться и на других кораблях средиземноморской эскадры, во главе которой стоял адмирал лорд Сент-Винсент.

Высшее начальство поспешило командировать на место событий фрегат «Нептун» под командой капитана Блая, который уже успел доказать Адмиралтейству свои таланты укротителя и палача. Как и на «Сандвиче», Блай смело поднялся на палубу «Мальборо» и собственноручно схватил за шиворот предводителя недовольных Симонса. Военный суд приговорил Симонса к повешению. Исполнение приговора было возложено на товарищей осужденного.

Поздно вечером капитан Эллисон явился на адмиральский корабль, попросил флагмана принять его и высказал свои опасения. Он полагал, что среди матросов «Мальборо» волнение еще далеко не улеглось, и навязанная им расправа с товарищем может послужить поводом к новой вспышке. Поэтому он просил перенести казнь на какой-нибудь другой корабль.

Благородный лорд очень сухо и неприветливо встретил старого служаку. Он выразил сожаление по поводу того, что капитан Эллисон, повидимому, не чувствует себя в силах поддержать порядок на вверенном ему корабле и предложил ему в таком случае передать начальство над «Мальборо» капитану Блаю. Старик, сильно волнуясь, попытался отстоять свое мнение, но ничего не достиг и совершенно расстроенный вернулся к себе.

На следующее утро, однако, начальник эскадры принял некоторые меры предосторожности на случай возможного мятежа: он отдал приказ, чтобы несколько кораблей со всех сторон окружили «Мальборо» и были готовы открыть огонь по первому сигналу. Все эти корабли он подчинил капитану Блаю.

В половине восьмого утра осужденного, содержавшегося на адмиральском корабле, перевезли под конвоем на «Мальборо». К восьми часам все приготовления к казни были закончены, и по сигналу, данному самим адмиралом, Симонса вздернули на рею фок-мачты. Ио веревка оборвалась, и бедняга тяжело грохнулся на палубу. Среди матросов послышался негодующий ропот. Казалось, вот-вот они взбунтуются. Не колеблясь ни секунды, Блай дал своим кораблям приказ открыть огонь. Но прежде чем пальники успели прикоснуться к запалам, матросы накинули на шею Симонса другую веревку и снова вздернули его на воздух.

Последние содрогания тела, качавшегося в пустоте над морем, еще не успели прекратиться, когда Блай вошел в адмиральскую каюту и доложил:

— Дисциплина восстановлена, милорд!

Этот жестокий подвиг окончательно упрочил карьеру Вильяма Блая. Он был произведен в капитаны 1-го ранга, и в 1801 году мы видим его командиром линейного корабля «Глиттон», который входил в состав эскадры, блокировавшей Копенгаген. Эскадра эта была подчинена Нельсону, и знаменитый адмирал не преминул при случае похвалить Блая за усердную службу королю.

В 1805 году командир «Глиттона» получил новое, еще более высокое назначение. Ему был предложен пост губернатора Нового Южного Уэльса в Австралии, и он принял эту должность, открывавшую широкие перспективы его честолюбию. Но, должно быть, ему на роду было написано весь свой век иметь дело с мятежниками. Он принялся усердно бороться с контрабандным ввозом спиртных напитков в колонию. По своему обыкновению, он действовал при этом в высшей степени произвольно и жестоко, ни с кем и ни с чем не считаясь, попирая человеческое достоинство. Не привыкшие к такому обращению колонисты взбунтовались; 10-й пехотный полк под начальством майора Джонстона примкнул к восставшим. Капитан Блай отказался пойти на какие-либо уступки и был посажен в тюрьму на берегу Ботани-Бей, где провел два года. Английское правительство, проученное примером недавнего отпадения североамериканских колоний, не спешило притти к нему на выручку. В конце концов обитатели Нового Южного Уэльса силой усадили строптивого губернатора на корабль и отправили его обратно на родину.

По возвращении он был произведен в контр-адмиралы с почетным правом поднимать синий флаг на своем корабле, а в 1814 году на радостях по случаю окончательной победы над Бонапартом ему дали чин вице-адмирала. Но даже лордам Адмиралтейства было теперь ясно, что человек с таким характером не способен занимать высшие командные должности в обстановке мирного времени. К тому же и здоровье Блая, расшатанное столькими испытаниями, уже ему изменяло. Свирепый морской волк попросил, чтобы его уволили на покой, и удалился в свое наследственное логово в графстве Кент, где и умер в 1817 году.

Среди фамильных драгоценностей, доставшихся его наследникам, обнаружили несколько любопытных предметов. Одним из них была тыквенная чашка с вырезанными ножом словами: «Чашка, из которой я ел свой жалкий паек». Второй представлял собой металлическую пластинку с вделанной в нее пулей и выгравированной надписью: «Эта пуля, весом в 1/25 фунта, служила для взвешивания пайка сухарей, раздававшегося три раза в день и поддерживавшего существование 18 человек под командованием капитана Вильяма Блая в течение 48 дней — с 28 апреля до 14 июня 1789 года». Рядом с пластинкой лежали и самодельные весы из двух половинок скорлупы кокосового ореха.