Мятежный корабль

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ГОДА СПУСТЯ

Несмотря на бурные события, которыми ознаменовались в Европе конец XVIII и начало XIX века, английское общественное мнение то и дело возвращалось к истории восстания на «Баунти». Судьба той части мятежников, которая последовала за Флетчером Кристие-ном, оставалась долгое время неизвестной. Распространялись самые различные, по большей части ни на чем не основанные слухи. Чаще всего почему-то утверждали, что «Баунти» добрался до берегов Южной Америки, что Кристиен вступил на службу в испанский военный флот и погиб в одном из сражений, а остальные участники бунта разбрелись кто куда. Эту версию принял и Байрон: «певец свободы», он не мог не отозваться на столь близкое его сердцу событие, как восстание матросов против тирании жестокого командира, и посвятил ему поэму «Остров».

В декабре 1813 года отряд английских военных кораблей покинул Спитхэд, направляясь в далекое плавание в южную часть Тихого океана. 7 сентября 1814 года два участвовавших в походе фрегата «Бритон» и «Тагус», закончив изучение Маркизских островов, направились в обратный путь. Идя прямым курсом на Вальпараисо, они не предполагали делать больше остановок, пока не достигнут берегов Южной Америки. В последних числах сентября поздно вечером вахтенный «Бри-тона» увидел впереди какую-то землю. Хотя, судя по имевшимся картам, корабли должны были пройти на 3° восточнее острова Питкэрна, все же открывшаяся в предзакатный час суша могла быть только им. Расположенный к югу от архипелага Туамоту на 25°4′ южной щироты и 130°6′ западной долготы, Питкэрн лишен гряды коралловых рифов, которые защищают от морского прибоя значительное большинство островов в южной части Тихого океана. Крутые базальтовые скалы с зубцами и острыми гребнями отвесно поднимаются над белой пеной прибоя. Общий вид острова чрезвычайно красив, но вместе с тем мрачен и неприветлив. Причалить к берегу почти невозможно. При малейшем, порыве ветра неосторожное судно рискует быть разбитым в щепки об утесы.

В этот день стояла изумительно тихая погода. Море было совершенно спокойно. Капитаны обоих кораблей решили воспользоваться благоприятным случаем, чтобы побывать на острове, который со времени открытия его в 1767 году Картеретом, не посещался, поскольку это было известно, ни одним европейским судном. «Бритон» и «Тагус» легли в дрейф, чтобы дождаться утра и исследовать неожиданно появившийся на их пути остров.

Когда взошло солнце, английские моряки с изумлением увидели на острове хижины, возделанные поля и каких-то людей.

Вскоре от берега отвалило несколько маленьких лодок, смело вступивших в полосу яростных бурунов, чтобы направиться к «Бритону», стоявшему ближе к земле. Палуба фрегата немедленно заполнилась любопытными, с интересом наблюдавшими за всеми маневрами отважных гребцов.

По сведениям капитана Картерета, остров был необитаем. Откуда же взялись на нем люди? Удивление англичан еще больше усилилось, когда с приблизившейся лодки их окликнули на чистейшем английском языке!

По возвращении на родину один из офицеров «Бри-тона», лейтенант Шиллибер, издал книгу о своем путешествии, в которой подробно описал посещение острова Питкэрн. По его словам, дальнейшие события развернулись следующим образом.

Осведомившись о названии корабля и получив от капитана ответ, несколько рослых юношей по приглашению последнего поднялись на палубу фрегата. Один из них обратился к командиру «Бритона» Томасу Стейнсу с вопросом:

— Не знаете ли вы в Англии человека по имени Вильям Блай?

Только теперь в умах Стейнса и его офицеров возникла догадка. По внешнему виду юноши несомненно были полу-европейцами, английское произношение у них было безупречным. И если им знакомо имя Блая, то нет ли какой-нибудь связи между ними и пропавшими без вести участниками мятежа на «Баунти»?

Капитан Стейнс из дипломатических соображений ответил на вопрос вопросом.

— А вы не слышали ли о Флетчере Кристиене?

Юноша широко улыбнулся.

— Конечно, слышал, — произнес он. — Его сын находится в одной из лодок. Его зовут Пятница-Флетчер-Октябрь Кристиен. Его отец умер; он был убит одним из таитян.

Между тем к борту «Бритона» подошло еще несколько лодок, и по канату на палубу взобрались человек десять молодых островитян. Весть о том, что на Питкэрне поселились мятежники с «Баунти» в одно мгновение облетела корабль, и весь экипаж, кроме вахтенных, тесным кольцом окружил юношей. Каждому не терпелось поскорей узнать о судьбе Флетчера Кристиена и его товарищей, до тех пор остававшейся совершенно неизвестной и породившей множество легенд. Между капитаном Стейнсом и первым взошедшим на фрегат юношей (его фамилия была Мак-Кой) произошел следующий диалог. Хотя Шиллибер уверяет, что записал его дословно, но кое-что в нем следует несомненно отнести за счет очень пылкой фантазии автора. Все же этот диалог заслуживает того, чтобы его воспроизвести.

Капитан Стейнс. Так вы говорите, что Кристиен был убит?

Мак-Кой. Да, он был убит.

Стейнс. Кем?

Мак-Кой. Его убил таитянин.

Стейнс. Какова, по вашему мнению, была причина этого преступления?

Мак-Кой. Единственной причиной, насколько я знаю, была ревность; таитяне ревновали своих жен к англичанам. Кристиен был убит выстрелом в спину во время работы на ямсовой плантации.

Стейнс. Что стало с человеком, который убил его?

Мак-Кой. О, этого негодяя впоследствии пристрелил один из англичдн.

Стейнс. После смерти Кристиена столкновения между таитянами и англичанами продолжались?

Мак-Кой. Да, таитяне восстали, убили двух англичан и ранили Джона Адамса, который в настоящее время один еще остался в живых из всех мужчин, прибывших на «Баунти».

Стейнс. Сколько мужчин и женщин прибыло с Кристиеном на «Баунти»?

Мак-Кой. 9 англичан, 8 мужчин-таитян и 10 таитянок.

Стейнс. А сколько вас теперь?

Мак-Кой. Всего нас 48 человек.

Стейнс. В каком возрасте вы вступаете в брак?

Мак-Кой. Не раньше 19–20 лет.

Стейнс. У вас разрешается иметь по нескольку жен?

Мак-Кой. Нет, у нас бывает только одна жена; иметь несколько жен безнравственно.

Стейнс. На каком языке вы обычно разговариваете?

Мак-Кой. Всегда по-английски.

Стейнс. Но вы понимаете и по-таитянски?

Мак-Кой. Да, но не очень хорошо.

Стейнс. Старые таитянки тоже говорят по-английски?

Мак-Кой. Да, они умеют говорить по-английски, но произношение у них плохое. Однако понимают они все.

Стейнс. К какой национальности вы себя причисляете?

Мак-Кой. Мы полу-англичане и полутаитяне.

Стейнс. Кого вы считаете своим королем?

Мак-Кой. Конечно, короля Георга.

Стейнс. Хотели бы вы поехать в Англию?

Мак-Кой. Нет! Я не могу. У меня жена и дети.

Офицеры «Бритона» пригласили гостей в кают-компанию позавтракать. Когда окружавшая юношей толпа расступилась, Мак-Кой увидел маленького черного терьера. Сначала он сильно испугался и спрятался за спину одного из офицеров. Указывая на терьера он сказал;

— Я знаю, что это такое. Это собака. Но я раньше никогда не видел собак. Она не укусит меня?

Молодые питкэрнцы проявляли большую любознательность и подробно расспрашивали обо всем, что им пришлось увидеть. Их вопросы и замечания свидетельствовали о природном уме и понятливости.

Когда вахтенный начальник доложил командиру, что лодки островитян, оставленные без присмотра у борта «Бритона», начинает уносить течением, несколько юношей бросились в воду и, догнав вплавь свои лодки, подогнали их снова к кораблю. Затем был брошен жребий: кому остаться сторожить, кому — итти завтракать.

Из-за недостатка провизии «Бритон» и «Тагус» не могли долго задерживаться у берегов Питкэрна. Назначив отплытие на вечер, Стейнс и капитан «Тагуса» Пипон с несколькими офицерами съехали на берег. Сопровождавшие их в своих лодках островитяне указали им путь среди бурунов, который вел в небольшую бухту, где почти четверть века назад мятежники потопили «Баунти». Не без труда высадившись на скалистый берег, английские моряки направились к видневшейся невдалеке деревушке. Чистенькие домики стояли по сторонам небольшой площади, обсаженной кокосовыми пальмами, хлебными деревьями и другими растениями. Миновав деревню, капитан Стейнс и его спутники стали подниматься по склону горы, направляясь к дому Джона Адамса. На одном из уступов их поджидала девушка, одетая в обычный наряд таитянок. Это была дочь Адамса; она отличалась такой красотой, что несколько секунд англичане молча любовались ее смуглым личиком, с кротким выражением и ослепительной улыбкой, ее высокой стройной фигурой. Без сомнения, дочь Адамса оказалась здесь не случайно. Если бы офицеры были вооружены или явились бы в сопровождении вооруженных матросов, она сумела бы предупредить отца, и тот, все еще не зная, как отнесутся к нему представители английских властей, поспешил бы скрыться в лесу. Убедившись в мирных намерениях пришельцев, девушка застенчиво поздоровалась с ними и повела к дому отца, встретившего гостей на пороге.

Джон Адамс — представительный красивый мужчина — казался старше своих пятидесяти пяти лет. С понятным волнением он приветствовал первых английских морских офицеров, увиденных по прошествии двадцати пяти лет, и предложил им войти. Все уселись на табуретах вокруг простого некрашеного стола, и некоторое время царило молчание. Наконец, с некоторым трудом подбирая слова, Джон Адамс заговорил:

— Я плохо знаю английские законы. Может быть, адмиралтейство все еще считает меня преступником. Но я хотел бы, чтобы вы прежде всего выслушали, как все произошло, и как сложилась наша жизнь на этом острове. А потом решайте сами, что со мной делать. Капитан Стейнс попросил Адамса приступить к рассказу. Несколько мгновений тот как бы собирался с мыслями, затем медленно начал.

В течение двух лет наша колония жила вполне мирно. Поля приносили великолепные урожаи, дикие свиньи водились в большом количестве; кроме кокосовых пальм и хлебных деревьев, мы обнаружили еще много полезных растений, в том числе сахарный тростник, дикий табак и чай. К концу второго года, однако, спокойствие было нарушено. Причиной послужило следующее обстоятельство.

Молодая Рарахити была женой таитянина Опаху и одновременно матроса Вильямса. Подобные отношения являлись у нас обычными и не вызывали никаких неурядиц.

Однажды утром Рарахити отправилась на поиски птичьих яиц; карабкаясь по крутым скалам, она оступилась и сорвалась в глубокую пропасть, где и осталась навсегда.

Опаху искренне горевал о своей погибшей жене. Вильямс же не слишком скорбел: с некоторых пор он охладел к Рарахити, так как ему приглянулась Мани-маст, жена таитянина Меналеа и Кинталя. Меналеа, с трудом мирившийся с необходимостью делить свою жену с Кинталем, окончательно возмутился при мысли о новом любовнике.

После смерти Рарахити Вильямс потребовал, чтобы Манимаст стала его женой, угрожая в случае неисполнения его желания покинуть остров на оставшейся у нас шлюпке. Вильямс был мастером на все руки и приносил большую пользу нашей колонии. Терять его мы не хотели и волей-неволей должны были пойти навстречу его требованиям. Оскорбленный Меналеа ждал только случая отомстить.

Время от времени происходили и другие столкновения — опять-таки из-за женщин. Несмотря на все уговоры Флетчера Кристиена и мои, наши товарищи переходили от одной любовницы к другой, а с правами мужей вовсе не желали считаться. Каждым таким случаем Меналеа пользовался для того, чтобы разжечь в своих соплеменниках ненависть к белым.

Что касается таитянок, то они своих собственных чувств и желаний совершенно не проявляли. Они одинаково умели ладить и с мужьями, и с любовниками. Исключение представлял Юнг, к которому все женщины чувствовали расположение за его доброту и мягкость.

Возмущение среди таитян постепенно росло. Этому сильно способствовали своей грубостью и бесцеремонностью Мак-Кой и Кинталь. У недовольных появился вождь в лице Охоо, ловкого, развитого парня, сына одного из влиятельных ареоев. Пользуясь своим авторитетом и красноречием, Охоо организовал заговор. Так как мы ничего не подозревали и вели себя совершенно беспечно, таитяне решили ночью ворваться в наши хижины, часть из нас убить, а остальных заставить построить большую лодку, на которой они смогли бы вернуться на Таити.

Все было рассчитано, и день нападения назначен. План дикарей несомненно удался бы, если бы они не имели глупости посвятить в него жен.

Вечером, накануне назначенного дня, Манимаст, боявшаяся за жизнь Кинталя, тайком вышла из хижины, в которой помещались все таитяне, и прокралась к нашим домам. Переходя от одной двери к другой, она напевала на мотив одной из песен своей родины следующие слова:

Все мы вскочили с постелей, на которые уже успели улечься, и собрались в доме Кристиена. Тот распорядился, чтобы мы вооружились, но сами ничего не предпринимали. Ночь прошла спокойно.

На рассвете Кристиен с ружьем в руках вышел из дому, как бы направляясь на охоту за дикими свиньями.

По дороге он встретил Охоо с заступом на плече, шедшего работать на ямсовое поле. Кристиен остановил его и произнес.

— Здравствуй, Охоо. Скажи, почему твои братья хотят убить своих белых друзей?

На лице Охоо не отразилось никакого удивления или смущения.

— Почему ты меня об этом спрашиваешь?

— Сегодня ночью меня посетил дух, который сказал мне, что вы хотите нас убить.

Охоо ничего не ответил.

— Стало быть это правда?

Молодой таитянин, не умевший лгать, продолжал хранить молчание.

Кристиен потерял терпение:

— Скажи своим братьям, чтобы они, если вздумают напасть, не щадили нас, так как мы их не пощадим!

Охоо пожал плечами:

— Кто знает?

Кристиен продолжал, уже взбешенный:

— Мы вас щадить не станем, а убьем, как собак!

Охоо поднял свой заступ.

Кристиен, желая его напугать, приложил ружье к плечу и выстрелил нарочно мимо. Однако Охоо, услышав, как пуля просвистела около его уха, решил, что белый промахнулся, и бросился на него.

Кристиен выстрелил еще раз; раненый Охоо побежал к хижине своих соплеменников.

Таитяне, увидев, что их замысел стал известен, не решились открыто выступить и целый день просидели в своей хижине, запретив женам куда бы то ни было выходить. С наступлением ночи они скрылись в лесу, уведя с собой и женщин.

Мы достаточно хорошо знали их нравы и нисколько не удивились этому исчезновению. Так как плоды хлебного дерева и бананы тогда еще не поспели и не годились в пищу, то мы не сомневались в скором возвращении беглецов.

И действительно, через три дня появилась Манимаст. Она принесла Кристиену головы Охоо и Талалоо, его самого рьяного приверженца.

Как они умерли? Кто их убил? Почему? Никто из нас так и не узнал этого никогда.

На следующий день таитяне вернулись в поселок, и все пошло, повидимому, прежним порядком.

Однако, как впоследствии выяснилось, они ждали только удобного случая, чтобы предпринять попытку мщения.

Внешнее спокойствие продолжалось почти два года. А затем таитяне составили новый план нападения на нас.

Двое из них, Тимоа и Нехоу, украли несколько ружей с патронами и скрылись в лесу; они поддерживали постоянную связь с другими двумя таитянами — Тетаити и Меналеа. В условленный день Тетаити попросил у своего хозяина Вильямса ружье, чтобы поохотиться на диких свиней. Получив его, он встретился с двумя прятавшимися в лесу товарищами и вместе с ними Напал на Вильямса, работавшего на ямсовом поле. После первого же выстрела Вильямс упал, смертельно раненный. Ударами топоров его прикончили.

Мартин в это время работал на плантации, соседней с моей. Он услышал выстрел и, решив, что Кристиен убил дикую свинью, крикнул мне:

— Чудесно! Сегодня вечером у нас будет славный ужин!

Расправившись с Вильямсом, таитяне направились к плантации Кристиена, где работали Миллс, Мак-Кой и Меналеа. Чтобы не возбудить подозрений, убийцы попросили Меналеа сопровождать их и помочь принести дикую свинью, будто бы застреленную ими.

Напасть на двоих белых таитяне не решились и пошли дальше на поиски Кристиена, которого они рассчитывали застать одного.

Кристиен сидел у порога своего домика и чинил какую-то утварь. Тимоа выстрелил, и Кристиен упал в предсмертных мучениях. Его стоны долетели до ушей Мак-Коя, и тот забеспокоился.

— Кто-то, видно, заболел, — произнес он.

— Нет, — ответил ему Миллс, — я узнаю голос Манимаст; она зовет своих детей.

Удача подбодрила таитян; надо было доводить дело до конца и прежде всего разъединить Миллса и Мак-Коя. Двое из них спрятались в хижине Мак-Коя, а Тетаити побежал к нему с сообщением, что в его доме хозяйничают скрывавшиеся в лесу Тимоа и Нехау. Мак-Кой поспешил к себе, желая накрыть воров на месте преступления. Едва он ступил на порог, раздался выстрел, но пуля пролетела мимо.

Мак-Кой помчался обратно к Миллсу, рассказал ему о случившемся и посоветовал, не теряя времени бежать в лес. Однако Миллс, всегда хорошо относившийся к таитянам и пользовавшийся их любовью, не видел оснований бежать и не послушался Мак-Коя. Тот не стал терять времени на уговоры и отправился разыскивать Кристиена, но нашел его уже мертвым. Тогда Мак-Кой зашел за Кинталем (который уже знал о нападении и успел послать свою жену с поручением предупредить всех товарищей) и вместе с ним спрятался в лесах.

Тем временем опьяненные запахом крови таитяне продолжали избиение белых. Следующей их жертвой оказался слишком доверчивый Миллс. За ним погиб и Мартин.

Один из таитян, по имени Тенина, чувствовавший особое расположение к Броуну, хотел, повидимому, его спасти. Он первый вошел в хижину Броуна и, выстрелив в него холостым зарядом, быстро произнес:

— Сделай вид, что ты мертв.

Броун упал, но настолько растерялся, что сейчас же вскочил на ноги и попытался убежать. Меналеа убил его.

В это утро я работал на своей плантации, находившейся несколько в стороне от остальных, за группой скал. Я слышал только первый выстрел и ничего не подозревал о происходившем до тех пор, пока жена Кинталя не прибежала ко мне и не спросила:

— Почему ты работаешь в такое время?

Не понимая в чем дело, я последовал за ней, почти сразу же наткнулся на таитян и, подозревая недоброе, скрылся в лесу. Через несколько часов, думая, что все уже успокоилось, я решил вернуться в деревню. Не успел я подойти к ней, как таитяне заметили меня и бросились мне навстречу. Я снова побежал по направлению к лесу. Бегал я тогда хорошо, и расстояние между мной и моими преследователями все время увеличивалось. Я уже считал себя спасенным, как вдруг пуля пробила навылет мое плечо. Я упал и через несколько секунд увидел занесенный над моей головой ружейный приклад. Мне удалось отвести удар рукой и вскочить на ноги. Собрав последние силы, я снова бросился бежать. Преследователи увидели, что мне, пожалуй, удастся ускользнуть; так как лично против меня они ничего не имели, то предложили мне вернуться в деревню, обещая не трогать меня. Я так обессилел от раны, что решил принять их предложение.

Меня привели в дом Кристиена, где я нашел его труп. Туда же через некоторое время пришел Юнг, которого таитянки спрятали на время кровопролития; по их усиленным просьбам, ему также гарантировали безопасность.

Мак-Кою и Кинталю удалось благополучно скрыться в лесах.

Таитяне праздновали победу, но наслаждались ею недолго. Уже на следующий день они начали ссориться между собой; они никак не могли притти к согласию относительно распределения жен, мужья которых были убиты.

Дело кончилось тем, что Меналеа пристрелил Тимоа в то время, как тот сидел рядом с бывшей женой Кристмена и аккомпанировал на флейте ее пению. На следующий день тот же Меналеа напал на Тетаити, пытавшегося утешить огорченную смертью Тимоа таитянку, и убил бы и его, если бы не вмешались женщины. Меналеа, боясь оставаться в деревне, убежал в лес и присоединился к Кинталю и Мак-Кою. Те отнеслись к нему с подозрением, но, узнав, что число их врагов уменьшилось, почувствовали себя более уверенно. Как-то днем они появились на гребне скал, господствовавших над поселком, и дали по нему несколько выстрелов из своих ружей, сильно испугав таитян. Они пришли ко мне и попросили передать моим скрывавшимся в лесу товарищам, что те могут спокойно вернуться в деревню при том условии, если они убьют Меналеа. Меналеа был действительно убит, но Кинталь и Мак-Кой не решились довериться таитянам, которых они всегда притесняли, и продолжали прятаться в лесу.

Положение оставалось очень напряженным, но женщины нашли из него довольно своеобразный выход. Ночью, во время сна своих мужей, они отрубили им головы и наутро принесли их мне. Так погибли последние из отправившихся с нами таитян. Это произошло 3 октября 1793 года.

Мы немедленно дали знать Кинталю и Мак-Кою, что они могут спокойно вернуться.

Вечером мы устроили торжественные похороны. Трупы чернокожих были преданы сожжению. Вокруг погребального костра женщины, как предписывал этикет, пели похоронные песни, причитали, рвали на себе волосы.

Тела наших товарищей мы похоронили в расположенных рядом могилах.

Из захваченной с «Баунти» библии я прочел несколько псалмов.

Нас осталось на острове четверо мужчин, девять женщин и несколько детей. В течение приблизительно года все шло наилучшим образом. Мы занимались обработкой полей, разводили ямс, чай и табак, ловили рыбу, устраивали западни для диких свиней. Женщины помогали нам во всех работах.

Причиной, нарушившей мирное существование, явилось опять поведение Мак-Коя и Кинталя. Они относились к женщинам, как к рабыням, и нередко колотили их. В конце концов таитянки начали жалеть о своих мужьях и думать о том, не сделали ли они ошибки, убив их.

В один прекрасный день женщины пришли к заключению, что они достаточно насладились жизнью на Питкэрне в обществе белых, и что пора возвращаться на Таити. Одна только Миото, жена Юнга, попыталась протестовать против планов своих подруг, но вскоре решила подчиниться общему решению.

Для того чтобы покинуть остров, таитянкам, конечно, необходима была лодка. Имевшаяся у нас шлюпка с «Баунти» по своим размерам не подходила для столь далекого путешествия; к тому же мы сами нуждались в ней для рыбной ловли. Надо было, следовательно, построить новую шлюпку, достаточно большую, чтобы в ней можно было проплыть свыше тысячи миль по открытому океану.

Вся эта затея представлялась совершенно бессмысленной, но женщины упорно настаивали на ее осуществлении. Прежде всего им необходимо было обеспечить себе нашу помощь, так как они прекрасно понимали, что своими силами им не обойтись. Задуманной цели они достигли весьма остроумным способом.

В течение нескольких недель они всячески отравляли нам существование. Они отказались исполнять домашние работы, вечно были недовольны и срывали свою злость на ребятах, награждая их в нашем присутствии щипками и колотушками, от которых те поднимали неистовый рев. Нечего и говорить, что при всякой попытке с нашей стороны подойти к ним с ласками, они принимались царапаться и кусаться.

Нам ничего не оставалось делать, как согласиться на их отъезд и обещать помощь в постройке большой шлюпки.

Женщины радостно принялись за работу. Одна из них, носившая теперь имя Дженни, дошла в своем рвении до того, что для пополнения запаса досок и гвоздей разобрала почти до основания свой дом. Что же касается нас, то мы испытывали в это время некоторую грусть: перспектива остаться одним на залитом кровью острове нас мало радовала.

Через шесть месяцев шлюпка была готова; в длину она имела около тридцати футов, в ширину — около семи. В нее погрузили кокосовые орехи, плоды хлебного дерева и несколько бочонков пресной воды.

Незадолго до всех этих событий Юнг начал вести дневник, в котором записывал все более или менее примечательные события нашего существования. 15 августа 1794 года он лаконически записал:

«Сегодня женщины попытались покинуть остров, но, как мы и ожидали, шлюпка перевернулась».

Конечно, такой конец безумной затеи следовало считать весьма счастливым. Если бы женщинам удалось выйти на шлюпке в открытый океан, они неминуемо погибли бы. А так они отделались только испугом и купанием. Они вплавь достигли острова и, сконфуженные неудачей, вернулись к прежней жизни. В течение нескольких месяцев они не проявляли никаких признаков недовольства.

Надо сознаться, что после этой истории все мы вели себя не совсем хорошо по отношению к нашим женам. Их вынужденное купание и возвращение служили предметом постоянных шуток и острот. Но это было бы еще полбеды; гораздо худшее заключалось в том, что Мак-Кой и Кинталь начали проявлять еще большую жестокость и грубость. При таких условиях женщины очень скоро почувствовали желание положить конец своему подневольному состоянию. Их было девять против четырех: полевые работы укрепили их мускулы, не уступавшие теперь мускулам мужчин. Что могло помешать им расправиться с нами, как некоторое время тому назад они расправились со своими соплеменниками? Они решили убить нас во время сна. Но подобно тому, как когда-то жена Кинталя Манимаст сообщила нам о заговоре таитян, и теперь Миото, преданная жена Юнга, не захотела его смерти и спасла всех нас. Она предупредила Юнга, подбросив в его хижину кокосовый орех с нацарапанными на нем знаками, а тот сообщил о готовящемся покушении остальным.

Мы немедленно отвели всех женщин в служивший им жилищем сарай и заперли там. Долго мы не могли решить, что с ними делать. После того, как они обещали больше не повторять попытки и впредь не давать своим поведением повода «даже заподозрить возможность таковой», мы решили их простить.

Однако Юнг записал в своем дневнике:

«Мы не забыли их поведения, и между нами было решено, что первая женщина, которая нарушит данное обещание, будет убита, и что так же мы поступим с каждой из остальных, если она в чем-либо провинится».

На Юнга это происшествие произвело очень тяжелое впечатление; он впал в меланхолию, подумывал о самоубийстве. Быть может, он и исполнил бы свое намерение, если бы как раз в это время у Миото не родился сын с совершенно светлой кожей, сильно походивший на отца.

В мае 1795 году мы приступили к постройке двух небольших лодок и в течение нескольких дней закончили их. Теперь мы могли чаще разнообразить нашу пищу свежей рыбой. В декабре этого же года впервые за все время мы увидели проходивший мимо острова корабль. В большом смятении мы укрылись в пещере, превращенной Кристиеном в крепость; на наше счастье, в этот день море было бурным, и неизвестное судно поспешило уйти от опасных берегов. Любопытно, что неделей позже, как отметил Юнг, «море было таким спокойным, каким мы его не видели со дня нашего прибытия на Питкэрн».

В 1796 году произошло так мало событий, что в дневнике Юнга запись о них заняла только одну страницу. В начале 1797 года женщины снова взбунтовались. Невидимому, им просто надоело довольно-таки однообразное существование вдали от родины. На этот раз они не пытались нас убить, а удовольствовались тем, что заявили о своем решении жить совершенно независимо от нас.

Нам пришлось подчиниться их прихоти и выделить им ряд плантаций, на которых они начали самостоятельно работать. Разрыв сношений был настолько полным, что при встречах женщины делали вид, что не узнают нас. Так продолжалось около года.

Жизнь наша стала еще более скучной. Как это всегда бывает, насладившись мирным существованием, мы вскоре почувствовали, что частые размолвки с нашими подругами и следовавшие затем примирения вносили много разнообразия и помогали нам коротать время.

В конце концов и женщинам надоело одиночество. К тому же дети, к этому времени уже подросшие, до некоторой степени связывали нас. Они ежедневно приходили к нам, сообщали о том, что делается у матерей, а затем возвращались домой со свежими новостями о нас.

Когда наступила весна, природа взяла свое.

Однажды вечером Манимаст решила навестить Кинталя в его хижине. По дороге она встретила Мак-Коя, прогуливавшегося с Дженни. На следующий день состоялось всеобщее примирение, и все пошло по-старому.

Условия нашего существования год от года улучшались. Поля давали прекрасные урожаи ямса, чая и табака. Дикие свиньи были приручены и превратились в домашних. В море вокруг острова можно было наловить рыбы. Дети подросли и уже оказывали некоторую помощь в работах.

В мае 1798 года мы пережили большое волнение. После трехдневной бури наступил полный штиль. Около полудня мы увидели большое судно, медленно подвигавшееся к острову. Как и в прошлый раз, мы немедленно укрылись в пещере и поставили часовых, которые должны были следить за всеми маневрами судна. Через некоторое время оно настолько приблизилось, что мы смогли убедиться в отсутствии на нем какого бы то ни было флага. Вероятно, мы имели дело с пиратской шхуной.

Таинственное судно, подойдя к острову на расстоянии двух или трех миль, начало лавировать, как бы в нерешительности, остановиться ли ему здесь или итти дальше. Тогда мы избрали следующий план действий. Несколько женщин сели в шлюпку и поплыли навстречу судну. Если бы оно оказалось английским, они должны были наговорить кучу всяких небылиц о невозможности приблизиться к острову. В противном же случае для нас имело смысл вступить с экипажем судна в сношения и попытаться обменять имевшиеся у нас продукты на гвозди, полотно и другие предметы, в которых мы ощущали недостаток. Спрятавшись за скалами, мы внимательно наблюдали за шлюпкой, направлявшейся к судну. К величайшему изумлению, мы вскоре увидели, что оно повернуло в сторону открытого моря и стало удаляться. Очевидно, капитан по каким-то причинам не пожелал иметь дело с женщинами. После тревожного дня мы снова смогли вернуться в наши хижины.

В это время мы теснее сблизились друг с другом, часто обедали вместе, братски делились всем, что у нас имелось. Отношения с женщинами также значительно улучшились. Неизвестно, как долго продолжалась бы эта мирная жизнь, если бы не произошло печальное событие, положившее ей конец.

Однажды Мак-Кой, взобравшись на вершину кокосовой пальмы, упал с нее, вывихнул себе правое бедро и поранил бок. Ему пришлось несколько недель пролежать в постели, а затем он еще долго не был в состоянии работать.

Томимый скукой, он вспомнил о том времени, когда у себя на родине, в маленьком шотландском городке, работал на винокуренном заводе, и решил устроить аппарат для перегонки спирта. Проявив много изобретательности и сноровки, он с помощью Кинталя соорудил нечто вроде перегонного куба. В апреле 1798 года ему удалось получить из настоя корней чайного дерева бутылку крепкой водки. С этих пор Мак-Кой и Кинталь чуть ли не ежедневно напивались допьяна.

Злоупотребление спиртными напитками начало сказываться очень скоро. У Мак-Коя появились приступы белой горячки. Во время одного из них он бросился со скалы и разбился насмерть.

В начале следующего года умерла жена Кинталя. И без того грубый, Кинталь, теперь всегда полупьяный, стал совершенно невыносим. Хотя на острове имелось достаточно женщин, он потребовал от Юнга, чтобы тот уступил ему Миото. Конечно, такая наглая претензия встретила резкий отпор, но Кинталь не отказался от своего намерения.

Как-то утром он застал Миото одну в поле и попытался насильно овладеть ею. Миото стала сопротивляться, звать на помощь. Охотившийся поблизости Юнг прибежал на крики с ружьем в руках. Кинталь окончательно озверел и с дикими проклятиями бросился на Юнга. Только весьма недвусмысленная угроза пристрелить его на месте заставила Кинталя сдержаться.

Поведение его становилось все более и более безрассудным. Я и Юнг должны были притти к заключению, что нам следует избавиться от него, если мы не хотим сами погибнуть. Однажды вечером Кинталь попытался поджечь дом Юнга, и я пристрелил его.

Из семнадцати мужчин, девять лет назад высадившихся на острове, осталось только нас двое. В течение года мы жили спокойно. Теперь Юнг гораздо меньше тосковал о родине; Миото и сын примирили его с изгнанием. К сожалению, астма, и прежде сильно мучившая его, значительно усилилась. Он с каждым днем все слабел и, наконец, принужден был слечь.

Однажды утром Миото прибежала за мной в слезах и сказала, что ее муж умирает. Я поспешил в его хижину. Он уже не мог ничего сказать и молча протянул мне руку. Через несколько минут Юнга не стало. Это произошло в июне 1800 года.

Я остался один. Потеря последнего товарища очень опечалила меня. Долгое время я чувствовал себя подавленным и разбитым. Иногда мне казалось, что моя жизнь стала бесцельной. Но это состояние продолжалось недолго, и вскоре я примирился со своей участью.

На острове в это время было девятнадцать детей, из которых некоторым шел уже девятый или даже десятый год. До тех пор они находились всецело на попечении матерей. Теперь я решил сам заняться их воспитанием. Каждый день по нескольку часов я посвящал обучению детей грамоте. С «Баунти» мы захватили несколько книг и в их числе библию, по которой я и учил читать. Пишу я не слишком хорошо и научить детей письму не мог.

Кроме грамоты, я старался передать ученикам и все остальные свои познания. Я рассказывал им о разных странах, виденных мною, и о народах, живших там, о зверях и растениях, одним словом, обо всем, что я сам знал.

Большинство детей имело хорошую память; слушали они меня охотно, и я бесконечно радовался при мысли о том, что если когда-нибудь им придется покинуть этот остров, они вступят в мир не невежественными дикарями.

Так проходил один год за другим. Дети росли, превращались в юношей и девушек, женились и выходили замуж, и у них в свою очередь рождались ребята. Спокойная жизнь ничем не нарушалась.

Несколько лет тому назад, в 1808 году произошло большое событие. В тихое безоблачное утро к нашему острову пристало первое судно. То был американский китобой «Топаз» под командованием капитана Фолджера. Он торопился на промысел и оставался у Питкэрна только до вечера. Капитан Фолджер побывал на берегу; зайдя ко мне, он увидел компас и хронометр, взятые нами с «Баунти», и с моего разрешения увез их с собой, обещав переслать в Адмиралтейство. Много месяцев после этого я со дня на день ждал прихода какого-нибудь английского корабля. Но годы шли, и ни одного паруса не появлялось на горизонте.

Сегодня утром мой сын и сын покойного мистера Кристиена работали на плантациях в западной части острова и заметили ваши корабли. Они прибежали ко мне. Я узнал английские флаги и велел юношам выехать в лодке навстречу и предложить вам высадиться на острове. Теперь в Англии узнают о существовании нашей колонии. Что бы со мной ни случилось, она не будет брошена на произвол судьбы, и о моих детях и детях умерших товарищей позаботится правительство.

Конец своего рассказа Джон Адамс произнес дрожавшим от волнения голосом. Слушатели тоже были взволнованы. Противоречивые чувства боролись в них. Простое человеческое сострадание говорило одно, а кастовые предрассудки английских морских офицеров твердили другое. После нескольких мгновений тягостного молчания капитан Стейнс произнес:

— Если бы наша встреча произошла двадцать лет назад, я вынужден был бы заковать вас в кандалы и отвезти в Англию. Но теперь я не имею никакого права сделать это.

С точки зрения Адмиралтейства ваше преступление, каково бы оно ни было, безусловно погашено давностью. А я со своей стороны полагаю, что вы искупили его всей вашей последующей жизнью.

Стейнс крепко пожал руку Адамсу. Тот с чувством поблагодарил и принялся расспрашивать, что делалось в мире за долгие годы, прошедшие с тех пор, как он покинул Англию. Он не имел об этом ни малейшего представления. Но больше всего его интересовала судьба товарищей, оставшихся на Таити. Крупные слезы потекли по его лицу, когда он услышал о трагическом конце некоторых из них на «Пандоре» и на «Брансуике».

В конце беседы Джон Адамс сказал, что мечтает побывать в Англии, еще раз перед смертью посмотреть на родные места. Капитан Стейнс предложил взять его с собой, если кто-нибудь из взрослых сыновей или дочерей согласится ему сопутствовать. Джон Адамс позвал жену и детей и сообщил им о предложении капитана. Не поняв сначала о чем идет речь и вообразив, что английские моряки хотят силой увезти Адамса, родные громко зарыдали. Старшая дочь бросилась к Стейнсу и принялась умолять его не трогать отца. Толпившиеся на поляне вокруг дома остальные жители острова, услышав плач, также заволновались. Когда недоразумение разъяснилось, все в один голос стали просить Адамса не покидать их.

— Ну, видно мне нельзя расстаться с моими детьми, — произнес наконец Адамс; — видите, сколько их у меня. И всем я пока что нужен.

Солнце стало уже склоняться к западу, когда гости покинули дом Джона Адамса. Они наскоро обошли поселок и побывали в домах других колонистов. В доме Кристиена капитан Стейнс заметил несколько книг. Среди них оказалось изданное в 1784 году «Путешествие вокруг света» Джемса Кука с подписью Блая на заглавном листе и с его пометками на полях. Увидев, что английского офицера эта книга очень заинтересовала, сын Флетчера Кристиена подарил ее ему.

Как ни кратковременно было пребывание моряков на Питкэрне, капитан «Тагуса» Пипон по возвращении на родину смог дать достаточно подробное и яркое описание неожиданно обнаруженной колонии и ее жителей. Вот что он сообщил:

«Эта любопытная колония насчитывала сорок восемь человек всех возрастов. Молодые люди, все уроженцы острова, отличаются высоким ростом и атлетическим сложением. Они обладают приятными, полными достоинства манерами. Доброжелательство и сердечная доброта написаны на их лицах, черты которых сильно напоминают английский тип; впрочем, большинство островитян имеет и некоторые особенности, характерные для таитян, как то: несколько приплюснутый нос и толстые губы. Черные длинные волосы они обычно заплетают в косу. Юноши носят соломенные шляпы, по форме похожие на матросские; в качестве украшения в них втыкают несколько птичьих перьев. На плечах накинут плащ, напоминающий пончо индейцев Южной Америки и доходящий до колен. Вокруг талии обернут пояс, как у жителей Маркизских островов. Все предметы одежды изготовляются из коры деревьев.

Молодые девушки достойны особого восхищения. Они высоки, крепко сложены, грациозны; на их губах всегда играет улыбка, выражение лица кроткое и спокойное. В обращении они скромны и застенчивы до такой степени, что могли бы служить примером для женщин народов, почитающихся наиболее добродетельными. У всех великолепные, белые, как слоновая кость, зубы; черты лица имеют резко выраженный английский тип. Одеждой им служит лишь кусок ткани, спускающейся с груди до колен; на плечах ткань обычно бывает небрежно откинута, обнажая бюст такой красоты и изящества, какие только можно вообразить. Они носят весьма элегантные шапочки; хотя единственными наставницами в этом искусстве были их матери-таитянки, лондонские модистки могли бы позаимствовать на Питкэрне прекрасные образцы хорошего вкуса, соединенного с простотой.

Природная скромность молодых девушек и те основы морали, которые им с детства внушил Джон Адамс, сделали то, что до сих пор они сохранили полную чистоту и невинность. Адамс уверял нас, что со времени смерти последних участников мятежа в колонии не наблюдалось ни одного случая нарушения порядка.

Все молодые люди принимают участие в земледельческих работах.

После того, как юноша возделает достаточный участок девственной почвы и приручит достаточное количество диких свиней, чтобы содержать семью, Адамс разрешает ему жениться и сам совершает нечто вроде обряда бракосочетания.

Жилища колонистов отличаются чистотой и снаружи, и внутри. Маленький поселок расположен в виде четырехугольника; в некотором отдалении, на вершине холма, находится хижина Джона Адамса. В ней он живет со своей слепой женой, тремя дочерьми в возрасте от пятнадцати до восемнадцати лет и двумя сыновьями — двенадцати и четырнадцати лет; кроме того, в его семью входят дочь первого мужа его жены и зять.

На склоне другого холма находится жилище Кристиена, сына Флетчера Кристиена.

В поселке все пространство между домами покрыто травой, по которой бродит разная домашняя птица; для защиты от свиней оно окружено со всех сторон невысокой изгородью.

Меблировка дома проста, но удобна; все предметы сделаны из дерева. Имеются кровати, стулья и сундуки; последние служат для хранения одежды, которую изготовляют из коры дерева дундо; из той же коры делают фитили для освещения.

Внутренняя часть хижин разделена на две половины; одна служит кухней и столовой, вторая — спальней.

Молодые люди под руководством Джона Адамса занимаются разведением кокосовых пальм, банановых и хлебных деревьев, ямса, чая и кофе Они сами выделывают всякого рода орудия и утварь, пользуясь для этого тем запасом железа, который когда-то был унесен с «Баунти».

Джон Адамс ведет точную запись количества и рода работы, выполненной каждой семьей; к концу месяца он подводит итоги и устанавливает, кто чьим должником является. Для расплаты служат съестные припасы и всякого рода изделия.

Из напитков на острове употребляется только вода; больным (кстати сказать, колонисты болеют очень редко) дают горячий чай.

Любопытно отметить, что маленькие дети, когда их в возрасте двух лет отнимают от груди, нисколько не страдают от колик, столь мучающих наших английских ребят…»

Под вечер английские моряки в сопровождении всех жителей Питкэрна собрались на берегу. Сердечно попрощавшись с Джоном Адамсом и остальными колонистами, гости уселись в ожидавшие их шлюпки и вернулись на корабли. Несколько юношей в лодке сопровождали капитана Стейнса до борта «Бритона», и капитан передал с ними для Адамса запас бумаги, которой на острове почти не осталось, и кое-какие кухонные принадлежности.

Послышался скрип поднимающихся якорей. Вечерний бриз наполнил поставленные паруса, и оба фрегата стали медленно удаляться.

Через полчаса берег опустел. Все вернулись домой к обычным занятиям. Один только Джон Адамс еще долго стоял у моря, следя взглядом за кораблями, превратившимися в две едва заметные точки, которые вскоре исчезли в синей дали безбрежного океана.