Мысли о мыслящем. О частной реализации концептуального подхода к опыту экзистенции

Субъект-объектная дихотомия

Всякий объект выделен из ткани бытия достаточно условно. Никакой объект нельзя рассматривать отдельно, в полном отрыве от всего остального: он просто никогда не существует в таком виде. В противном случае это будет почти то же, что попытаться изъять отдельную морскую волну и поместить ее в музейную капсулу.

Фактически все, с чем мы имеем дело, это не сами объекты, а их отношения (об этом уже говорилось в предыдущей главе). Мы, разумеется, предполагаем за этими отношениями некий субстрат, но сам он всегда остается величиной неизвестной, кантовской вещью в себе. Отношения — это всего лишь «соприкосновения поверхностей». Всегда остаются некие не проявляемые в отношениях, непознаваемые свойства объектов.

Участники отношений, взаимодействий, в сущности, равноправны. Разделение их на субъекты и объекты зависит исключительно от того, куда мы помещаем «точку зрения» (можно назвать это принципом относительности наблюдателя). Допустим, два человека встретились взглядами. При этом каждый из них является субъектом для себя и объектом для другого. Кто из них в данном случае истинный субъект? Почему мы вообще присваиваем себе статус субъекта, противопоставляя себя объекту? Потому, что играем более активную роль в наблюдении, взаимодействии? Мы полагаем, что субъект, взаимодействуя с объектом, осуществляет специфическую функцию его познания. Но если объект также одушевлен (хотя бы до некоторой степени), то процесс познания обоюден. В таком случае понятие познания ничего не добавляет к понятию взаимодействия, последнее лишь приобретает более сложный смысл.

Главная загадка — как вообще происходит взаимодействие, что заставляет его участников определенным образом изменяться? То, что они просто вынуждают друг друга менять пространственное положение элементов своей структуры, представляется не очень хорошим объяснением. Как учит нас физика, частицы вещества никогда напрямую не соприкасаются, непосредственное взаимное влияние оказывают лишь поля. Если не прибегать к математическому описанию, а попытаться выяснить физический смысл понятия поля, то окажется, что он довольно туманен. Обычно поле представляют как возмущение (отклонение от равновесного состояния) некой заполняющей пространство сплошной среды. Таким образом, эта среда в свою очередь должна состоять из элементов, являющихся проводниками полевого взаимодействия (в частности, переносчиками электромагнитного взаимодействия считаются фотоны). В результате проблема взаимодействия отодвигается на более глубокий уровень материи, но при этом не теряет свою остроту. По-прежнему непонятно, как переносчики взаимодействий движутся в сплошной среде и как их движение производит отталкивание или притяжение (которое еще загадочней, чем отталкивание).

К этим вопросам мы обратимся чуть позже, а пока поговорим о той роли наблюдателя, которую мы исполняем в качестве познающего субъекта. В процессе познания-взаимодействия происходят некие изменения в структуре нашего сознания. Логично предположить, что в структуре макрообъекта (то есть всего того, что является внешним по отношению к нашему сознанию) тоже происходят изменения в результате этого взаимодействия. Во всяком случае, весь наш опыт указывает на то, что так должно быть (например, при простейшем механическом взаимодействии двух предметов, то есть их столкновении или только соприкосновении, — по образу которого мы мыслим любое взаимодействие — происходит взаимная деформация, пусть даже кратковременная и микроскопическая). А как быть с известным вопросом Эйнштейна: если мышь смотрит на Вселенную, изменяется ли от этого состояние Вселенной? Очевидно, ответ на него должен быть положительным — хотя бы потому, что поток фотонов, взаимодействующий с роговицей глаза мыши, определенным образом изменяется (Эйнштейн, разумеется, имел в виду изменения другого масштаба; но для нас здесь важен сам характер явления, а не то, как оно влияет на математические расчеты).

С позиции квантовой теории все обстоит еще удивительней. Согласно классической копенгагенской интерпретации квантовой механики, измеряемые свойства квантовых объектов неопределённы до их измерения (наблюдения). Отсюда знаменитый парадокс «кота Шрёдингера», который и жив и мертв одновременно, пока наблюдателем не установлено состояние квантовомеханической системы, частью которой он является по условиям мысленного эксперимента[41]. Выходит, что Вселенная, в которой нет наблюдателей, на которую никто не смотрит, как бы и не существует (так кот Шрёдингера «съел» мышь Эйнштейна). Тут открывается простор для самых смелых предположений: от необходимости Бога, выступающего в качестве наблюдателя (прошли времена Лапласа, гордо заявлявшего, что не нуждается в подобной гипотезе!), до многомировой концепции Эверетта, утверждающей, что все возможные квантовые альтернативы реально сосуществуют.

Впрочем, возможна и менее эксцентричная трактовка квантовой механики, в которой функция наблюдения не несет в себе ничего мистического и сводится к взаимодействию измеряющих приборов с измеряемым квантовым объектом, в ходе которого последний проявляет себя определенным образом. То есть мы фактически фиксируем не свойства самого объекта, а свойства его взаимодействия со средствами измерения. Собственно, и отцы квантовой теории не стремились преувеличивать роль сознания наблюдателя. Гейзенберг писал: «Конечно, не следует понимать введение наблюдателя неправильно, в смысле внесения в описание природы каких-то субъективных черт. Наблюдатель выполняет скорее функции регистрирующего “устройства”, то есть регистрирует процессы в пространстве и времени; причем дело не в том, является ли наблюдатель аппаратом или живым существом; но регистрация, то есть переход от возможного к действительному, в данном случае, безусловно, необходима и не может быть исключена из интерпретации квантовой теории»[42]. В случае квантовых объектов регистрирующие устройства перестают действовать «классическим» образом и начинают оказывать заметное влияние на регистрируемые объекты. Как подчеркивал Нильс Бор, «поведение атомных объектов невозможно резко отграничить от их взаимодействия с измерительными приборами, фиксирующими условия, при которых происходят явления»[43].

Квантовая теория описывает не сами квантовые объекты, а результаты выполняемых над ними измерений. Но даже если мы учтем это обстоятельство, поведение таких объектов все равно выглядит странным с привычной точки зрения: «…в собственно квантовых процессах мы встречаем закономерности, совершенно чуждые механистическому пониманию природы и не поддающиеся наглядному детерминистическому описанию»[44]. По мнению Бора, это происходит по причине «непригодности классической системы представлений для передачи своеобразных черт неделимости или “индивидуальности”, характеризующих элементарные процессы»[45].

Рассмотрим известный эксперимент с прохождением одиночных электронов через двухщелевую пластину. При этом на детекторном экране возникает картина чередующихся светлых и темных полос, похожая на иллюстрацию интерференции волн. Однако каждый отдельный электрон оставляет на экране точечный след, а интерференционная картина появляется лишь как статистический результат попадания на экран множества частиц. Если в щелях пластины установить детекторы, то выяснится, что электрон всегда проходит через одну щель, а не через обе сразу, как волна. Шрёдингер (вслед за Максом Борном) предложил этим явлениям такое объяснение: «Волны, о которых мы говорили, не должны считаться реальными волнами. Верно, что они порождают интерференционные явления, которые в случае света, где они уже давно известны, считались решающим доказательством, устранившим любые сомнения в реальности световых волн. Тем не менее, мы теперь говорим, что все волны, включая световые, лучше рассматривать как «волны вероятности». Они являются лишь математическим построением для вычисления вероятности нахождения частицы…»[46]. Таким образом, необходимо признать то, чего никак не хотел признавать Эйнштейн: принципиально вероятностный характер поведения квантовых объектов. Зная текущее состояние квантового объекта, мы можем предсказать лишь вероятности его возможных последующих состояний, определяемые волновой функцией (наложение которых, собственно, и дает интерференционную картину в двухщелевом опыте). Похоже, это означает, что мы достигли предела доступного для нас погружения в микромир, обнаружив там бесструктурные частицы, закономерности поведения которых можно описывать лишь статистически, не надеясь когда-нибудь найти некие «скрытые параметры», позволяющие перейти к полностью детерминистскому описанию. Так что пресловутое выражение о «свободе воли электрона», по-видимому, имеет под собой реальное основание.

Но этим дело не ограничивается. Как показали опыты по проверке неравенств Белла, существует эффект квантовой нелокальности, проявляющийся в том, что регистрируемые параметры взаимосвязанных («спутанных»[47]) квантовых объектов принимают значения согласованно и одномоментно вне зависимости от расстояния между объектами. Чем можно объяснить этот феномен? Считается, что передача информации между объектами со скоростью, превышающей скорость света, невозможна. Была выдвинута не менее фантастичная гипотеза о том, что эта передача происходит благодаря обратно направленным во времени сигналам, то есть перемещениям в прошлое. Последующие эксперименты по типу «квантового ластика» с отложенным выбором, если верить некоторым публикациям в прессе, говорят в пользу этой гипотезы. Вместе с тем выдающийся современный физик-экспериментатор Антон Цайлингер и его соавторы в относительно недавно опубликованной работе указывают на следующее: «Общей чертой экспериментов с отложенным выбором является то, что квантовые эффекты могут демонстрировать влияние будущих действий на прошлые события. Однако никакого парадокса не возникает, если квантовое состояние рассматривается только как “каталог нашего знания” (Schrödinger, 1935) без привлечения какого-либо описания на основе скрытых параметров. Тогда это состояние представляет собой набор вероятностей всех возможных результатов измерений, а не реальный физический объект. Относительный временной порядок измерений не важен, и никакие физические взаимодействия или сигналы, направленные в прошлое, не требуются для объяснения результатов экспериментов»[48].

Для объяснения явлений квантовой нелокальности можно принять другое предположение, которое, кажется, будет лучше соответствовать наблюдаемой картине мира: о дальнодействии между квантовыми объектами.

В сущности, дальнодействие ничуть не невероятней, чем близкодействие. Точнее, и то и другое одинаково труднопредставимо. Автор первого в СССР курса теоретической физики Я. И. Френкель о понятии близкодействия высказался так (этот текст интересен и как пример философского рассуждения физика): «…если рассматривать процесс передачи действия от одного тела к другому с микроскопической точки зрения, с точки зрения молекулярного строения тела, то то, что мы воспринимаем как близкодействие, оказывается дальнодействием. Правда, дальнодействием на очень малых расстояниях, но от того, что расстояние мало, суть дела не меняется… Та самая среда, которой заполнено междузвездное пространство, может заполнить и междумолекулярные пространства, и тогда мы можем себе представить, что действие, идущее от одной частицы тела к соседней, осуществляется не через разделяющую их пустоту, а через соединяющую их среду. Нетрудно, однако, убедиться, что это представление о промежуточной междумолекулярной среде нисколько не решает вопроса о сведении дальнодействия к близкодействию, а сводит только дальнодействие на очень малых расстояниях к дальнодействию на еще меньших расстояниях. В самом деле, та среда, которая была придумана для связи между молекулами или звездами, — эта промежуточная среда была создана по образу и подобию упругих тел, которые были уже известны физикам. При описании свойств среды, так же как при описании свойств упругих тел, физики… исходили из представления об атомной структуре и предполагали, что среда состоит из очень малых частиц, находящихся на чрезвычайно малом расстоянии друг от друга и действующих друг на друга на этих очень малых расстояниях. Установив уравнения смещения и движения этих частиц, в дальнейшем забывали об атомной структуре и трактовали среду как сплошное тело. Таким образом, близкодействие оказывалось на самом деле замаскированным дальнодействием»[49].

То, что Френкель увидел в близкодействии замаскированное дальнодействие, перекликается с идеями, известными еще порядка 2,5 тысяч лет назад. Имеются в виду знаменитые апории Зенона Элейского («Ахиллес и черепаха» и «Дихотомия»). Действительно, если мы представляем пространство геометрическим, то между любыми двумя его точками, как бы близко они ни были расположены, всегда будет достаточно места для других точек; то есть эти две точки никогда не соприкоснутся. Как тогда они могут взаимодействовать?

Гильберт и Бернайс в своей совместной монографии «Основания математики» предложили такое решение парадокса Зенона: «…на самом деле мы вовсе не обязаны считать, что математические пространственно-временные представления о движении являются также физически осмысленными и в случае произвольно малых пространственных и временных интервалов. Более того, у нас имеются все основания предполагать, что, стремясь иметь дело с достаточно простыми понятиями, эта математическая модель экстраполирует факты, взятые из определенной области опыта, а именно из области в пределах того порядка величин, которые еще доступны нашему наблюдению, подобно тому как совершает определенную экстраполяцию механика сплошной среды, которая кладет в основу своих рассмотрений представление о непрерывном заполнении пространства материей. Подобно тому, как при неограниченном пространственном дроблении вода перестает быть водой, при неограниченном дроблении движения также возникает нечто такое, что едва ли может быть охарактеризовано как движение. Если мы встанем на эту точку зрения, то этот парадокс исчезает»[50]. Это означает, что должны существовать минимальные «порции» не только вещества, но и движения, а также, надо полагать, материи и пространства. Но такая тотальная дискретность, пожалуй, сама является чем-то парадоксальным, противоречащим видимой структурированности и единству мирового целого.

Рассмотрим предположение о дискретности материи. Суть его возможного обоснования и опровержения приводит Кант в одной из своих антиномий. Тезис этой антиномии Кант формулирует так: существует только простое или то, что сложено из простого. Антитезис: в мире нет ничего простого. Тезис доказывается тем, что если простого не существует, то невозможно никакое сложение; соответственно, тогда не было бы нашего мира с его сложными объектами. Антитезис доказывается следующим образом: простое занимает какое-то пространство, а так как все реальное, занимающее какое-то пространство, заключает в себе многообразное, составные части которого находятся вне друг друга, то простое должно было бы быть субстанциально сложным, что противоречиво.

Очевидно, что доказательство антитезиса предполагает ньютоновское понимание пространства как «вместилища» материи, обладающего геометрическими свойствами и состоящего из бесконечного количества точек. Тогда всякое «простое», занимая место в пространстве, неизбежно окажется во многих его точках. Но такое понимание физического пространства приводит к абсурдным заключениям.

Представим, что каждый элемент x множества положительных вещественных чисел отображается точкой на числовой прямой. Каждому числу x, большему 1, поставим во взаимно-однозначное (биективное) соответствие число 1/x. Тогда интервал единичной длины (0, 1], рассматриваемый как множество точек, окажется больше интервала (1, ∞), поскольку всем точкам последнего будет соответствовать какая-то точка интервала (0, 1], и вместе с тем интервалу (0, 1] принадлежит точка 1, которой нет соответствия на интервале (1, ∞). Выражаясь проще: 1 > ∞ - 1. Если мы спроецируем таким же образом точки интервала (1, 2] на интервал [½, 1), то получим, что 2 - 1 = 1 - ½, т. е. 1 = ½ или 1 = 2 или 1 = 0 (в зависимости от преобразования равенства); если проделаем аналогичную операцию с интервалом (2, 4], то получим 1 = ⅛ или 1 = 8 и т. д. Эти абсурдные результаты — очевидное следствие того, что все рассматриваемые множества точек являются континуальными. С ними нельзя производить подобные операции. С другой стороны, сами по себе эти операции математически корректны и опираются на эмпирическую реальность. А вот понятия бесконечности и точки (которую можно представить как частное выражение понятия бесконечности: предел бесконечного деления) имеют к эмпирической реальности весьма косвенное отношение — это лишь экстраполяции нашего разума (в природе нет известных нам примеров актуальной бесконечности). Воображаемые точки не имеют размера и при этом занимают какое-то место в пространстве (имеют свои координаты) — конечно, такие парадоксальные объекты не могут считаться реальными сущностями. Поэтому определять с их помощью местоположение некоего простого (несоставного) материального объекта было бы неверно. Такие объекты сами могли бы рассматриваться как точки, образующие пространство, но уже не воображаемые, а реальные.

Все это, кажется, свидетельствует против антитезиса Канта (а заодно и апорий Зенона) и против представления о непрерывности пространства и материи. Кроме того, кажется очевидным, что в случае непрерывности материи было бы невозможно ее движение, перемещение, — ведь для него не будет свободного пространства (это верно и в том случае, когда под движениями материи понимаются флуктуации физического вакуума).

Напротив, доказательство тезиса кантовской антиномии выглядит весьма убедительным (вспомним также доводы Гильберта и Бернайса). Но что тогда придает целостность дискретной материи? К тому же, хоть движение и невозможно в заполненном пространстве, как оно возможно в дискретном, пустом?

Что может заставить переместиться объект, находящийся в абсолютной пустоте, на который не оказывается в данный момент никакого внешнего воздействия? Мы, конечно, можем предположить, что этот объект имеет свою внутреннюю структуру, которая и вынуждает его перемещаться (по инерции, сохраняя полученный ранее импульс, или даже самостоятельно). Но этим мы лишь перенесем фокус рассмотрения с самого объекта на составляющие его элементы, перемещение которых в пустоте точно так же нужно будет объяснить. Что же нам остается? Продолжать выбранный путь объяснения ad infinitum? Тогда мы вернемся к представлению о непрерывности материи.

А как объяснить сам факт сохранения положения или упорядоченного движения (по некой траектории) объекта в пустоте? Пустота, то есть отсутствие материи, вообще говоря, не есть что-то существующее. Она не состоит из точек, в которых объект может покоиться или через которые он может проходить. Другими словами, пустота не может выполнять роль «субстрата», поддерживающего материальные объекты. В противном случае она тоже должна быть чем-то материальным, вступающим во взаимодействие с объектами. Таким образом, мы вновь приходим к понятию непрерывной материи.

Итак, непрерывность материи представляется не менее обязательным условием существования мира, чем ее дискретность. Как можно примирить две эти противоположные позиции?

На первый взгляд, решением могла бы стать идея, примененная в теории бран (М-теории): физическая материя в своей основе подобна многомерной мембране. Допустим, что Вселенная — это трехмерная поверхность, вибрирующая (осциллирующая) в десятимерном, как в М-теории, пространстве. Получится, что материя нашего трехмерного мира непрерывна и вместе с тем в ней существуют дискретные волны (образующие материальные объекты), которые порождаются ее колебательным движением в других пространственных измерениях. Но это означает, что обозначенная выше проблема перемещения теперь относится к этим загадочным иным измерениям. То есть гипотеза о многомерности пространства вовсе не снимает вопрос о проблематичности движения материи в пустоте. Кроме того, не вполне ясен физический смысл «свернутых» пространственных измерений (помимо известных нам трех), в которых происходят осцилляции.

Вообще, насколько правомерно предположение о том, что пространство (любого количества измерений) существует само по себе, отдельно от материи? Общая теория относительности (ОТО), например, предполагает жесткую взаимосвязь между свойствами пространства и динамикой материи, определяемую гравитационными уравнениями Эйнштейна. Тем самым она отрицает ньютоновскую концепцию абсолютного пространства (при этом ОТО хорошо подтверждается экспериментально). С точки зрения философии, как мне кажется, взаимосвязь пространства и материи тоже представляется очевидной. Если мы полагаем материю основой всего, то всякое «обособленное» пространство следует рассматривать как одну из ее форм (иначе мы снова столкнемся с вопросом о субстанциальном дуализме, который уже обсуждали в предыдущей главе). Кроме того, эмпирически мы знакомы только с материей — с тем, что способно реально воздействовать на сущность сознания, — и наши представления о взаимоположении материальных объектов лишь характеризуют эти воздействия; соответственно, памятуя о принципе Оккама, нет необходимости считать, что за данными представлениями скрывается некая особая сущность, именуемая пространством.

Приведу несколько исторических примеров, демонстрирующих похожие философские позиции. Так, в натурфилософии Декарта пространственная протяженность рассматривалась как атрибут материи, то есть пространство фактически отождествлялось с материей. Также и Лейбниц утверждал, что пространство не существует отдельно от материи, — оно лишь вы­ра­жает по­ло­же­ние материальных объ­ек­тов от­но­сительно друг дру­га. Представление Канта о пространстве как форме внешних созерцаний, являющейся субъективным условием чувственного восприятия, подразумевало, что вне сферы восприятия феноменов понятие о нем лишено смысла; тем самым подчеркивался его условный, несубстанциальный характер.

Особенно хочу обратить внимание на лейбницевскую реляционную концепцию пространства. Если пространство определяется совокупностью отношений между материальными объектами, то описание физических взаимодействий должно строиться на основе принципа дальнодействия. Известный российский физик-теоретик Ю. С. Владимиров о возможности создания подобной реляционной теории взаимодействий говорит следующее: «Если избран реляционный подход к природе пространства-времени, то далее для описания физических взаимодействий необходимо использовать именно концепцию дальнодействия, так как теперь невозможно ввести переносчики взаимодействия, распространяющиеся по пространственно-временному фону, которого просто нет. Необходимо строить теорию без использования понятия полевых переносчиков взаимодействий в качестве исходной физической категории. Здесь подсказку дает теория прямого межчастичного электромагнитного взаимодействия Фоккера — Фейнмана, опирающаяся на принцип Фоккера, в котором взаимодействие описывается лишь через характеристики взаимодействующих частиц»[51]. Причем, согласно теории Уилера — Фейнмана, при рассмотрении взаимодействия любой пары частиц необходимо учитывать все частицы окружающего мира, поскольку они оказывают определенное влияние на данное взаимодействие. Это отвечает принципу Маха, который постулирует, в частности, что инертные свойства каждого физического тела зависят от всех остальных физических тел во Вселенной.

В соответствии с реляционным пониманием пространства, оно фактически представляет собой статистический результат всей совокупности взаимодействий, то есть некую обобщенную систему отношений всех материальных объектов между собой. Реализуются эти отношения через дальнодействие, которое подразумевает непосредственную взаимосвязь объектов (в том числе наблюдаемую в экспериментах «спутанность» состояний частиц).

Теперь настало время вернуться к проблеме двойственности природы материи — и дискретной, и непрерывной. Реляционный подход, вытекающий из констатации зависимости пространства от свойств материи, с одной стороны, предполагает дискретность (выделенность объектов, вступающих во взаимодействия). С другой стороны, механизм дальнодействия может быть объяснен только скрытым от нас единством объектов, что предполагает непрерывность материи. Эта непрерывность образует «фон», на котором происходят взаимодействия, и потому недоступна прямому наблюдению (так рыбы, согласно образному сравнению, не замечают воды, в которой живут).

Остается вопрос, какова природа этого «фона» и каким образом на нем выделяются объекты, а также как возможно их движение, если материя по сути непрерывна.

За ответом предлагаю обратиться к Аристотелю, который утверждал, что «все изменяется из существующего в возможности в существующее в действительности»[52]. Надо заметить, что мысль об Аристотеле в контексте рассуждений, касающихся современной физики, приходила на ум не только мне, но и — в свое время — Гейзенбергу, который использовал понятие potentia (латинский перевод греческого «дюнамис») аристотелевской философии при объяснении квантовой теории. По этому поводу не могу не процитировать Хайдеггера: «Аристотель и древние греки не “выдохлись”, не “устарели”. Напротив, мы даже не начинали их понимать»[53].

Итак, «пустое пространство», тот «фон», на котором происходят взаимодействия, можно представить как материю в состоянии потенциального бытия. Тогда простейшие материальные объекты (фундаментальные частицы) возникают в результате ее переходов в состояние актуального бытия. Связь этих бинарных состояний и сам механизм переходов в привычных физических терминах, пожалуй, наиболее правильно будет обозначить как некую разновидность флуктуации, то есть случайный эффект качественного изменения в материальном субстрате (сказать об этом что-либо более содержательное затруднительно в силу предельной элементарности этих процессов, выражающих глубинные свойства материи). Аристотель также считал, что если имеются противоположности, то должно быть и нечто промежуточное; и вероятно, в качестве такого промежуточного между потенциальным и актуальным бытием материи выступает физический вакуум — в пользу данного предположения свидетельствует его гипотетическая способность порождать и поглощать виртуальные частицы, то есть как бы «мерцать» на грани между существованием и несуществованием.

Таким образом, можно условно выделить три уровня материи: «верхний», который в той или иной мере доступен для нашего наблюдения вплоть до субатомных частиц (при наблюдении которых, однако, уже возникают всяческие парадоксы вроде квантовой неопределенности и нелокальности, корпускулярно-волнового дуализма и т. п.); промежуточный уровень, который может теоретически описываться как физический вакуум или близкие к нему состояния полей; и, наконец, полностью скрытый от нас базовый уровень, который содержит в себе материальное бытие остальных уровней как потенцию и обеспечивает единство и связанную с ним внутреннюю упорядоченность материи.

С позиции, обусловленной нашим опытом, базовый уровень материи должен представлять собой нечто абсолютно единое, несоставное и неопределимое, аналогом чего может служить геометрическое понятие точки. В этой неопределенной «точке», однако, выделяются, актуализируются многочисленные континуальные «области». Пытаться говорить об этом языком классической геометрии явно бессмысленно: ее термины к такому предмету просто неприложимы.

Вопросу происхождения множества из единства особое внимание уделялось в неоплатонизме. В философии Плотина этот процесс описывается как эманация, излучение единого Первоначала, которое не есть сущее, но возможность сущего, и порождает все сущее вследствие преизбытка своей природы, не рассеиваясь в нем, но сохраняя свое постоянство. Здесь важным представляется акцент на качественном изменении бытия при переходе от Единого ко многому. Обычный для нашего способа познания принцип сведения всякого качественного изменения к количественному здесь не работает. Порождение многого Единым — это процесс не физический, а в буквальном смысле метафизический, то есть вне границ предмета познания физики. Как сказал авторитетный исследователь античной философии Джон Рист, «за метафизикой нужно обращаться именно к Плотину — без преувеличения, царю метафизиков. И его философия, выходящая за пределы конечного мира греков, выглядит созвучной современному миру и, подобно теории относительности, разрушает привычный и механистичный мир умопостигаемой реальности»[54].

Диалектику единого и многого Плотин раскрывает через понятие числа. Переводивший плотиновский трактат «О числах» А. Ф. Лосев поясняет его мысль следующим образом: «…число как эйдос есть и сверх-сущая единичность, всегда равная себе и невыразимая, и — определенное множество таких единичностей, ставших, поэтому, уже выразимыми и счисляемыми»[55]. Единичность — основа исчисления. Мало того, эта основа — едина. Предоставим слово Плотину: «…прежде множества должно существовать единство, от которого только и может получить бытие множество, подобно тому, как единица предшествует всякому числу. Нам возразят, пожалуй, что это требование существенно только для чисел, так как числа все составные (состоящие из единиц), но какая необходимость, чтоб и в мире истинно сущего прежде всего существовало единое, из которого бы проистекало многое? Необходимо это, отвечаем, потому, что без единого все вещи были бы разрознены и рассеяны и, предоставленные в своих комбинациях чистому случаю, представляли бы собою полный хаос»[56]. Именно единство, лежащее в основе всякой множественности, делает возможным применение к ней универсальных численных методов (вот ответ на поставленный Вигнером вопрос о «непостижимой эффективности» математики). Если бы мир строился на качественно различных основаниях, то есть на двух или более базовых единичностях, то мы имели бы столько же несводимых друг к другу математик. В реальности же широкая применимость универсальных математических методов указывает на то, что за всем многообразием скрывается единство — та универсальная Единица, различными степенями которой измеряется все множество явлений. Причем это единство не превращается во множественность, а присутствует наряду с ней. То есть бытие является едино-множественным[57]. При этом сам процесс появления актуальности множественного из потенциальности Единого количественно невыразим, так как он логически предшествует какой-либо количественной определенности и, соответственно, не может быть предметом исчисления.

Таким образом, обособленным первичным формам актуального бытия нельзя приписать никакой строгой геометрии — всякая геометрия возникает как производное от их соотношений. Обособленность, выделенность этих форм в едином потенциальном бытии мы сможем как-то объяснить, лишь вновь прибегнув к понятию внутренних свойств материи: только предположение об их дифференциации позволяет логически сочетать множественную обособленность с сохранением изначального единства. Напомню, что хотя такие свойства и не имеют прямых внешних проявлений, все же они в определенном смысле обнаруживают себя в качестве необходимого условия феноменов внутренней жизни сознания (квалиа). Теперь мы нашли другое их выражение, которое обусловливает сам факт принадлежности материальных объектов к актуальному бытию. (Механизм изменений этих внутренних свойств мы не можем наблюдать — нам доступны лишь результаты его действия, от которых, как от следствия, мы умозаключаем к причине. Действительно, поскольку внутренние свойства не нуждаются во внешнем пространстве для своего проявления, то именно они должны быть причиной неоднородностей в непрерывной материи.) Объединим оба вывода в один: принадлежность к актуальному бытию сопровождается эффектом его переживания.

Перейдем к вопросу о движении. Ранее мы говорили, что движение как перемещение в непрерывной материи, то есть в пространстве материи, совершенно непредставимо. И это не зависит от размерности пространства. Единственное измерение пространственно-временного континуума, в котором остается «место» для движения, — это время. Только там возможен переход из состояния «теперь» в некое будущее состояние. Конечно, такой переход трудно назвать перемещением, тем не менее он должен представлять собой достаточно похожий физический акт, правда, происходящий с учетом специфики временнóго измерения: прежде всего, анизатропности времени (его направленности от прошлого к будущему), а также постоянства скорости изменений (так как воспринимаемая нами смена событий происходит примерно в одном ритме). В такой концепции время обретает более конкретную, материальную природу и, в сущности, может рассматриваться как четвертое пространственное измерение материи. Сама же материя (в ее актуальной форме) представима как совокупность мировых линий. Понятие мировой линии, описывающей движение произвольной материальной точки, Минковский определял так: «Пусть элементу времени dt соответствуют изменения dx, dy, dz пространственных координат этой субстанциальной точки. Мы получаем тогда в качестве изображения, так сказать, вечного жизненного пути субстанциальной точки некоторую кривую в мире, мировую линию… Весь мир представляется разложенным на такие мировые линии, и мне хотелось бы сразу отметить, что, по моему мнению, физические законы могли бы найти свое наисовершеннейшее выражение как взаимоотношение между этими мировыми линиями»[58]. В данной интерпретации мировая линия перестает быть абстрактным понятием и приобретает реальность материального объекта.

Возможность математического моделирования подобной пространственно-временной структуры рассматривается, в частности, в статье А. Л. Круглого[59]. Для этой цели предлагается использовать гипотезу причинностного множества (causal set). В ее основе лежат идеи конечной делимости и причинности. Данная гипотеза предполагает два типа первичных сущностей. Первый — это элементарные события (кванты событий), которые математически представляются элементами причинностного множества или вершинами ориентированного графа. Второй тип — элементарные причинно-следственные связи (кванты причинно-следственных связей) элементарных событий, которые математически представляются отношениями порядка пары элементов или ребрами ориентированного графа. Гипотеза причинностного множества как модели мира реализует реляционный подход: наблюдаемые явления определяются отношениями первичных элементов. В рамках гипотезы разными исследователями выдвинут ряд альтернативных предположений, в том числе приводимые мной далее. Так, фундаментальные частицы могут интерпретироваться как некие простые процессы, которые образуются из элементов причинностного множества. Выделение частицы из окружающего причинностного множества обусловлено тем, что связь элементов, принадлежащих частице, в некотором смысле сильнее, чем их связь с другими элементами. Динамика частиц в направлении мировых линий означает добавление к имеющемуся причинностному множеству новых элементов. Тем самым причинностное множество продолжается (последовательно растет) в будущее. Алгоритм, согласно которому добавляется новый элемент, носит вероятностный характер. Имеющееся причинностное множество определяет вероятности различных вариантов добавления новых элементов. Порядок добавления новых элементов задает течение времени. В целом пространство-время является неким усредненным описанием свойств больших совокупностей элементов.

Попробуем представить, как могут происходить взаимодействия в такой четырехмерной материальной структуре. Бинарность базовых взаимодействий (притяжение и отталкивание), по-видимому, связана с двойственностью материи — потенциальной и актуальной, непрерывной и дискретной. Можно предположить, что притяжение или отталкивание между парой элементарных материальных объектов возникает, если имеется соответствие их внутренних свойств, выражающее либо единство, присущее потенциальному бытию материи, либо обособленность, характерную для актуального бытия. Это то, что можно сказать о «дофизическом» уровне взаимодействия. На каких же принципах должно строиться описание физических взаимодействий?

Ранее мы говорили, что под взаимодействием в случае реляционного подхода подразумевается дальнодействие. Однако это не то дальнодействие, которое означает мгновенное действие на любом расстоянии через пустое пространство. (Такую идею Ньютон считал абсурдной, несмотря на то, что она фактически следовала из его теории тяготения.) Не существует пустого пространства, отдельного от материи. Именно структура материи обусловливает свойства пространства и времени. Топология взаимосвязей элементов материи (в ее актуальной ипостаси) должна определять, в частности, и эффекты дальнодействия между, казалось бы, сильно удаленными друг от друга объектами; причем эти взаимосвязи пролегают не в пустоте, а в потенциальном бытии материи.

Переход от одного актуального состояния материи к другому, вообще говоря, может быть практически мгновенным, но поскольку эти состояния фиксируются как актуальные, то возникает последовательность состояний, которая и определяет ход времени в целом, а также скорости взаимодействий (интервалы переходов — ничтожно малые или сколь угодно большие — влияния на эти параметры не оказывают). Простейшие взаимодействия в пространстве и во времени могут быть достаточно случайными и носить характер флуктуаций в потенциальном бытии, но по мере усложнения материальных объектов и увеличения количества взаимосвязей образующих их элементов, ведущего к уменьшению степеней свободы последних, уровень случайности снижается, тогда как уровень детерминизма, напротив, растет. В результате мы получаем трехмерное пространство материальных объектов, однонаправлено и, в целом, с ограниченной скоростью эволюционирующих во времени.

Эти объекты могут рассматриваться как концентрации полей или скопления частиц. В современной теоретической физике главенствует стремление свести все фундаментальные проявления материи к понятию поля (еще Эйнштейн отмечал: «Мы могли бы рассматривать вещество как такие области в пространстве, где поле чрезвычайно сильно... В нашей новой физике не было бы места и для поля, и для вещества, поскольку единственной реальностью было бы поле»[60]). Это соответствует представлениям о единстве материи и ее непрерывности, и в этом смысле поле как математическое понятие вполне подходит для описания физических явлений. Но с другой стороны, физическое понятие поля предполагает наличие частиц, которые являются его переносчиком, и в целом квантовое понимание природы микромира подразумевает, что энергия в нем распределяется порциями. Исходя из этого, более предпочтительным выглядит описание физической реальности, в том числе полей, через взаимодействие частиц, что адекватнее отражает актуальную форму бытия материи. Вероятно, поле также можно представить как выражение свойств частиц, привносящих «искажения» в равновесное потенциальное состояние материи, стимулируя тем самым ее актуальные проявления в форме полей (похожим образом Эйнштейн предлагал рассматривать гравитацию как искажение пространства в результате присутствия массивных космических тел). В таком случае физическая картина мира должна описываться на основе реляционной модели, в которой пространство и время являются производными характеристиками межчастичных взаимодействий (нечто подобное реализуется в теории петлевой квантовой гравитации[61], которая, однако, еще не вполне разработана).

Строго говоря, эти взаимодействия даже не совсем правильно так называть — ведь никаких «действий», собственно, не происходит. Имеются лишь динамические отношения объектов. В каком-то смысле это напоминает лейбницевскую теорию монад, которые, как известно, «вовсе не имеют окон», так что их изменения происходят исключительно из внутреннего принципа (стремления), а не от внешних причин. Впрочем, объекты-«монады», о которых здесь идет речь, не имеют не только окон, но и стен, и потому не могут считаться независимыми друг от друга. Отношения между объектами можно интерпретировать как суперпозиции, обусловленные их внутренними свойствами. Тем самым подразумевается некое единство, наложение различных внутренних состояний вследствие непрерывности материи, но, в отличие от квантовой суперпозиции, эти состояния являются не взаимоисключающими, а взаимодополняющими. Весь мир в любой заданный момент времени являет собой общую суперпозицию всех образующих его объектов (частиц). Последние выделены из общей массы материи в силу принадлежности к актуальному бытию и вместе с тем объединены благодаря своей укорененности в потенциальном бытии, составляя как бы единую «сеть». Поэтому изменение любого объекта («флуктуация» его внутренних свойств, распространяющаяся по оси времени) влечет за собой изменение всей «сети». Видимо, именно так происходит направленная эволюция материи во времени. Таким образом, мы приходим к старому принципу «все связано со всем», известному еще автору Гандавьюха сутры (индийский первоисточник которой появился ранее V в. н. э.).

Согласно Д. Т. Судзуки, в истинной реальности (реальности Будды), описываемой Гандавьюхой, «мы имеем взаимопроникновение и слияние всех вещей, причем каждая обретает что-то универсальное, не теряя при этом своей индивидуальности»[62]. Идея взаимопроникновения является одной из основных в данной сутре: «Каждая индивидуальная реальность, помимо того что она является собой, отражает в себе нечто универсальное и в то же время она такова благодаря другим индивидуальным реальностям»[63]. Это весьма похоже на предлагаемую концепцию двойственного бытия материи. Надо сказать, что и понимание времени, о котором говорится в Гандавьюхе, близко к тому, что было изложено выше: «…прошлое и будущее свернуты в сияющее настоящее, которое вместе со всем своим содержанием не остается чем-то неизменным, ибо оно непрерывно развивается. Таким образом, прошлое — это настоящее, оно же — будущее, но это настоящее, в котором прошлое и будущее сплавлены вместе, никогда не остается настоящим, однако присутствует вечно»[64].

Подытожим то, к чему мы пришли. Неоднородность, структурированность наших представлений о мире — то, что в них выделяются различные объекты, — говорит о его дискретности. Но эта дискретность не является в полном смысле слова реальной. Все объекты взаимосвязаны, поскольку находятся во взаимодействии друг с другом, а также с нашим сознанием, в котором они находят свое отражение (последнее как бы становится их общей точкой соприкосновения). Взаимосвязь подразумевает единство, которое, в свою очередь, предполагает непрерывность.

Если явления отталкивания еще можно объяснить с помощью дискретности (отталкивание связано с невозможностью одновременного нахождения нескольких объектов в одних и тех же координатах пустого пространства), то явления притяжения в дискретной материи мыслимы лишь как вторичные, производные от отталкивания (т. е. объекты лишь по видимости притягиваются, отталкиваясь от каких-то других объектов). Между тем притяжение в нашем мире играет никак не меньшую роль, чем отталкивание, — определенно не второстепенную. Достаточно сказать, что оно присутствует во всех известных науке фундаментальных взаимодействиях, тогда как отталкивание — только в электрослабых. Чтобы адекватно описать притяжение, необходимо допустить единство непрерывной материи.

Но как возможна дискретность, если в основе лежит непрерывность? У материи как субстанции должны иметься внутренние свойства (об их наличии свидетельствуют также наши квалиа). Определенные их проявления (состояния) соответствуют тому, что мы называем актуальным бытием. Такие состояния распределены дискретно, образуя элементарные материальные объекты. Те внешние свойства, которые проявляют объекты, причастные актуальному бытию, представляют собой суперпозиции внутренних свойств (состояний). Подобного рода суперпозиции задают все конфигурации элементарных объектов, образующие сложные объекты и, предположительно, имеющие топологический характер.

Разберем более подробно, что мы подразумеваем, когда говорим о внешних и внутренних свойствах объекта. Внешние — это то, что характеризует его взаимодействия с другими объектами, или, иными словами, то, что происходит на границах объекта с внешней средой (вспомним цитировавшийся фрагмент из письма Флоренского). Внутренние — это то, что происходит внутри границ. Внутренние свойства выражают истинную сущность объекта как вещи в себе, тогда как внешние свойства не принадлежат самому объекту; точнее, они в равной степени относятся и к нему, и к другим объектам, с которыми он взаимодействует (в частности, к субъекту, наблюдающему объект). По сути, внешние свойства и образуют пространство взаимодействий, — оно как бы соткано из них. При этом все их проявления носят объективный характер.

Например, то, что некий объект отражает видимый свет с определенной длиной волны, доступно объективному наблюдению, в результате которого любой человек, обладающий нормальным зрением, сделает заключение: «Красный цвет». Эта реакция наблюдателя сама, в свою очередь, может рассматриваться как объект наблюдения. Допустим гипотетически, что мы способны наблюдать ее с какой угодно степенью детализации. Тогда то, что мы наблюдаем, будет описываться примерно так: «Известная материальная структура, отвечающая за сознательные функции данного человека, приняла такое-то конкретное состояние, означающее восприятие красного цвета в сознании этого человека». Но мы не сможем описать результат своего наблюдения словами «красный цвет». В этом смысле «красный цвет» есть субъективное проявление внутренних свойств первого наблюдателя, недоступное нашему объективному наблюдению. Такие субъективные проявления существуют в особом пространстве — назовем его условно пространством внутренних свойств, — отличающемся от метрического пространства, в котором выражают свои внешние свойства объекты. Это пространство свойств, очевидно, не является индивидуальным для каждого субъекта, поскольку субъективные проявления не определяются всецело внутренними свойствами самого субъекта: в них также отражается информация об объектах. Учитывая, что между внутренними и внешними свойствами имеются принципиальные различия, эта информация, ставшая частью проявлений внутренних свойств субъекта, не может быть сведена к внешним свойствам объектов — она должна в какой-то мере выражать их внутренние свойства.

Если внешние свойства — это проявления способности объектов быть в отношении друг к другу, то внутренние свойства — это то, что представляют собой объекты сами по себе — «за вычетом» их внешних свойств. Разумеется, ни один объект не может находиться вне всяких отношений с другими объектами. Но он также не может находиться во всех возможных для него отношениях со всеми объектами сразу. При этом те его свойства, для проявления которых в данный момент нет подходящих условий ввиду отсутствия соответствующих отношений, никуда не исчезают, а пребывают как бы в скрытом состоянии. Сущее, в котором они скрыты, является их носителем и в этом качестве обладает некими внутренними свойствами, кардинально отличающимися от тех свойств, что выступают вовне.

Однако, описывая нечто внутреннее как свойства объекта, не впадаем ли мы в противоречие — ведь понятие свойства предполагает соотнесенность с чем-то; с чем же может быть соотнесен объект помимо другого объекта? Очевидно, с самим собой; то есть он должен иметь внутреннюю структуру, способную к изменениям. Может показаться, что это означает невозможность существования элементарных объектов, поскольку теоретически позволяет проникать в их внутреннюю структуру, подобно тому как с луковицы снимают слой за слоем до тех пор, пока от нее ничего не останется. Но на деле этому препятствует непрерывность материи, по мере углубления в нее раскрывающаяся как актуальная бесконечность. Поэтому если мы вообще признаём существование каких-либо объектов, выделенных в непрерывной материи, то мы должны признать и существование элементарных, неделимых объектов, несмотря на некоторую парадоксальность этого понятия[65].

Всякое изменение во внутренней структуре элементарных объектов предполагает проявление их внутренних свойств. Последние, по-видимому, связаны с самой способностью объектов изменяться. Эту способность проще всего определить, противопоставив ей абсолютную неизменность, то есть небытие объектов. Таким образом, внутренние свойства характеризуют способность объектов принадлежать к актуальному бытию, выделившись из бытия потенциального. Ее можно рассматривать как основу любых проявлений энергии.

В современной физике энергия играет роль ключевого понятия. Гейзенберг придавал ему еще и философский оттенок: «По теории относительности масса и энергия, в сущности, одно и то же, и поэтому можно сказать, что все элементарные частицы состоят из энергии. Таким образом, энергию можно считать основной субстанцией, первоматерией. Фактически она обладает существенным свойством, принадлежащим понятию субстанции: она сохраняется»[66]. Такое физико-философское понимание энергии, будучи приложено к аристотелевскому учению, обнаруживает в нем новые смыслы: «…материю Аристотеля, которая в основном была “потенцией”, то есть возможностью, следует сравнивать с нашим понятием энергии; когда элементарная частица рождается, энергия выявляет себя благодаря форме как материальная реальность»[67]. Материальные объекты выступают как актуальные воплощения, локализованные сгустки энергии, сокрытой в потенциальном бытии.

Поскольку способность объектов энергично (в буквальном смысле) проявляться в актуальном бытии имеет характер базовой, наиболее фундаментальной, то представляется естественным другие их способности (свойства) сводить именно к ней. Внутренние свойства непосредственно выражают эту способность через самоидентификацию и движение воли элементарных объектов. Внешние же свойства определяются совокупными проявлениями внутренних свойств элементарных объектов и структурой взаимосвязей между ними (возникающих как своего рода поля в потенциальном бытии материи, не переходящие, однако, в полной мере на уровень актуального бытия), то есть тем, что выше было названо суперпозицией внутренних состояний.

Конечно, элементарные объекты и их внутренние свойства плохо поддаются описанию[68]. В сущности, они характеризуются лишь своей принадлежностью к актуальному бытию, что их качественно выделяет как относительно независимые индивидуальности и вместе с тем уравнивает как явления одинаковой природы, превращая во множество единиц. Бессмысленно спрашивать, имеются ли между ними доступные стороннему наблюдению различия и насколько они велики, поскольку все знакомые нам характеристики такого рода относятся к сфере внешних свойств, которую как раз и создают элементарные объекты, сами при этом оставаясь «в тени». Поэтому было бы неверно отождествлять такие объекты с известными физике элементарными частицами[69]. Последние следует рассматривать как простейшие конструкции, минимальные внешние проявления, обязанные своим происхождением активности элементарных объектов. Тем не менее они, видимо, настолько приближены к своему первоисточнику, что непосредственно отражают эту активность, наследуя некоторые ее черты, главные из которых — с точки зрения нас как внешних наблюдателей — это спонтанность и не полная детерминированность[70].

Элементарные объекты можно также назвать субъектами, чтобы обозначить акцент на их активной роли в мировых процессах. Тут просматривается параллель с учением Николая Лосского о субстанциальных деятелях. Лосский определяет их так: «Существо, творящее события и являющееся носителем их, есть субстанция, скажем лучше, чтобы подчеркнуть активность его, — субстанциальный деятель. Творя события, имеющие временную и пространственно-временную форму, субстанциальные деятели сами свободны от этих форм: они невременны и непространственны. Мало того, они распоряжаются этими формами: в самом деле, творя такие события, как движение, звуки, стремления, чувства и т. п., они не выбрасывают их в самостоятельно существующее уже время и пространство, а сами придают своим проявлениям временную или пространственно-временную форму: следовательно, они суть носители принципов этих форм как способов своего действования. Чтобы подчеркнуть это, скажем, что субстанциальные деятели сверхвременны и сверхпространственны»[71].

Возвращаясь к вопросу о специфике пространства внутренних свойств, приходится констатировать, что судить о нем мы можем только на примере собственных ментальных состояний (которые следует рассматривать в качестве непосредственных проявлений этих самых внутренних свойств). Прежде всего, необходимо отметить его связь с четырехмерным пространством взаимодействий. Хоть эти пространства и существуют, можно сказать, параллельно, но события в них в целом синхронизированы; при этом пространство, в котором возникают явления сознания, представляет собой как бы проекцию пространства взаимодействий. Все ментальные явления связаны с внешними воздействиями или собственной активностью сознания, то есть отражают те или иные изменения в материальном носителе сознания. Поэтому они находятся в определенном соответствии с проявлениями внешних свойств носителя (также возникающими как результат подобных изменений) и взаимодействующих с ним материальных объектов. Отсюда можно сделать вывод, что если между какими-либо объектами существует внешняя взаимосвязь, то проявления их внутренних свойств тоже некоторым образом взаимосвязаны, или находятся в суперпозиции.

Но почему для объяснения ментальных состояний субъекта недостаточно описания его собственных свойств, раскрывающихся во взаимодействии с внешними объектами, зачем для этого привлекать понятие суперпозиции? Попробуем исходить из привычного материалистического понимания природы взаимосвязи субъект — объект. Если внешние воздействия вызывают некие изменения в материальном субстрате сознания, которые отражаются в наших квалиа, то возникает вопрос, почему сознание не порождает подобные квалиа самостоятельно в процессе своей собственной активности, тоже, очевидно, предполагающей изменения в материальном субстрате? Можно возразить, что на самом деле как раз порождает — в частности, во время сна. Но все же образы сновидений, несмотря на свою кажущуюся реалистичность, лишены той полноты и согласованности, которая характерна для сознательного восприятия внешней реальности. Мир сновидений фрагментарен и вторичен. Сознание, безусловно, способно фантазировать и творить, что находит свое выражение и в образах сна, но внешний мир в этом смысле разнообразней и шире, так что временами он выходит за рамки наших самых смелых фантазий. Стало быть, внешние влияния, которые нами воспринимаются, привносят в наше сознание нечто такое, чего само оно породить не может. Следовательно, в момент восприятия сознание в прямом смысле расширяется, «присваивая» себе внешние объекты, то есть в своей материальной основе они (сознание и объекты) сливаются и образуют относительное единство, в результате чего возникает состояние сознания, которое характеризуется квалиа, включающими как «свои», так и «чужие» элементы. Подобное должно происходить и с объектами, но поскольку в их ментальных состояниях превалируют собственные квалиа, то и в данном акте восприятия их состояние будет иным, отличным от состояния воспринимающего их сознания. Общее же ментальное состояние, возникающее при восприятии объекта субъектом и охватывающее всю полноту квалиа того и другого, может быть доступно лишь на более высоком уровне сознания.

Поясню на примере. Допустим, мы смотрим на какой-то предмет. Тем самым подразумевается, что внутреннее «ментальное» состояние предмета становится частью нашего восприятия (т. е. нашего ментального состояния). Конечно, такая связь с предметом опосредована световым потоком и нашей зрительной системой, и, строго говоря, именно она (зрительная система) является тем объектом, с которым взаимодействует сознание. Тем не менее состояние зрительной системы несет в себе некоторый отпечаток взаимодействия света с рассматриваемым предметом. Данный предмет, свет, зрительная система и наше сознание находятся во взаимосвязи. Соответственно, внутренние свойства всех этих объектов проявляются до известной степени согласованно, сливаясь в некий общий феномен. То, что мы его воспринимаем исключительно как свой личный опыт, может объясняться особой ролью мозга как сложной материальной структуры, частично изолирующей наше сознание от всего возможного спектра внешних влияний. Однако в случаях экстрасенсорного восприятия (при условии, разумеется, что они имеют под собой реальную почву) эта изоляция, видимо, в какой-то мере преодолевается. Согласованность внутренних субъективных состояний, вероятно, также проявляется в отдельных актах эмпатии и в механизме зеркальной активности нейронов[72].

Так как всякое взаимодействие предполагает обоюдную, хоть и по-разному выраженную, активность участвующих в нем объектов и при этом сопровождается совместным проявлением их ментальных (или протоментальных) свойств, то формальное разделение взаимодействующих агентов на объекты и субъекты утрачивает смысл. Это применимо и к процессам познания.

Цель и суть познания — в получении информации. Попытаемся по-новому взглянуть на понятие информации, следуя за Карло Ровелли (не только одним из главных теоретиков петлевой квантовой гравитации, но и доктором философии): «…мир — это не просто сеть сталкивающихся атомов, это также сеть корреляций между множествами атомов, сеть реальной взаимной информации физических систем друг о друге… Любая физическая система проявляет себя только во взаимодействии с другой физической системой. Описание физической системы, таким образом, всегда дается в форме отношения с другой физической системой, с которой взаимодействует первая. Любое описание системы является, таким образом, описанием информации, которой система обладает о другой системе, иными словами, описанием корреляции между двумя системами»[73]. Такое понимание информации отсылает нас к идее Бертрана Рассела о том, что познаваемая реальность есть система отношений. Чтобы познать мир, мы должны осознать себя как часть этой системы, то есть выявить свои отношения с другими объектами, сделав себя в некотором смысле «мерой всех вещей» (по Протогору). Однако такой способ «измерений» не будет уникальным. Отношения предполагают обоюдность. Если мы (наши свойства) состоим в корреляции с другими объектами, то и они находятся в корреляции с нами и между собой. Каждый из них может быть выбран «единицей измерения» (т. е. представлен в качестве субъекта). При этом общая система отношений будет описываться одинаково полно. Поэтому ни один из подобных способов описания нельзя считать приоритетным — здесь действует тот же релятивизм, что и при выборе инерциальной системы отсчета. Соответственно, никакой из объектов, на основании свойств которых формируется описание, не может рассматриваться в качестве истинного субъекта, определяющего, с каких позиции должна выстраиваться система подлинных знаний о мире[74]. Пожалуй, лишь полная совокупность всех возможных описаний имеет право считаться действительным выражением Истины с большой буквы. (К этой мысли мы вернемся через пару глав.)