На двух планетах

XIX НОВЫЙ ВОЗДУШНЫЙ КОРАБЛЬ

Грунте очнулся от тревожного сна и посмотрел на часы. Стрелка показывала 9,6, что соответствовало часу ночи по средне-европейскому времени; следовательно, по общепринятым понятиям, еще царила глубокая ночь. Поэтому Грунте намеревался снова заснуть. Но его внимание было внезапно привлечено каким-то странным шипением. Его слух сразу отличил этот звук от равномерного шума волн, привычного в ночной тишине спальни. Казалось, будто этот звук доносится откуда-то снаружи, разрастается, потом постепенно ослабевает и, наконец, совершенно затихает. Но вот через некоторое время шипение возобновилось, и на этот раз уже определенно с другой стороны. Грунте не мог посмотреть, что делается снаружи, потому что в комнате не было боковых окон; однако, он знал, что в стеклянном потолке есть люки, которые можно открыть, но потолок был слишком высок, и добраться до него было трудно. Поэтому Грунте решил разбудить Зальтнера. Тот начал было ворчать, что ему не дают покоя даже ночью. Но вот вдали снова послышалось шипение, и Зальтнер одним прыжком вскочил с постели и мгновенно оделся. Он взобрался к Грунте на плечи, и в таком положении ему удалось прикрепить к потолку два каната; через две минуты наблюдательный пост был сооружен. Они осторожно высунули головы из люка и стали глядеть в ту сторону, откуда теперь доносился отдаленный, но отчетливый свист. К безграничному своему удивлению они увидели, что этот шум был вызван полетом исполинской птицы, которая, широко раскинув крылья, низко держась над водою, скользила по воздуху. Вот она приблизилась к острову и с невероятной быстротой пронеслась над его крышей. Несмотря на быстроту движения этой таинственной птицы, люди успели заметить, что у нее нет ни головы, ни ног и ее продолговатое тело похоже на заостренную с обоих концов сигару. К заднему ее концу был прикреплен длинный, плоский хвост, заменяющий ей руль. Конечно, наблюдатели сразу поняли, что перед ними новое изобретение марсиан — воздушный корабль, приспособленный к условиям земной атмосферы. Было ясно, что это пробный полет, который марсиане хотели совершить в тайне от людей.

Воздушный корабль удалялся; потом круто повернул, описав в воздухе короткую изящную дугу, снова понесся назад и внезапно остановился над самым островом. Можно было видеть, как затрепетало все тело корабля, когда этот безумно быстрый полет был так внезапно остановлен. И тут произошло нечто еще более необычайное, — крылья и руль внезапно исчезли, корабль на высоте приблизительно десяти метров над крышей острова повис в воздухе. В длину оп был не более десяти метров, а диаметр его равнялся четырем метрам.

Вещество, из которого был сделан этот корабль, напоминало стекловидную оболочку межпланетных марсианских кораблей с тою только разницей, что не было прозрачно. Две гладкие, снаружи выпуклые крышки составляли пол и потолок корабля: на переднем и заднем конце его они были скреплены, а с боку между ними оставалась щель шириною приблизительно в один метр. В эту щель можно было разглядеть, что команда корабля состоит из двенадцати марсиан.

Но вот корабль медленно спустился на крышу острова и остался на ней в полной неподвижности, хотя якорь и не был брошен. Команда высадилась, и другая партия марсиан вступила на корабль. Только те два марсианина, которые раньше находились на корме и на носу корабля, снова заняли свои места. Обоих их Грунте и Зальтнер видели впервые, почему и заключили, что это строители нового корабля, прибывшие на «Гло» для ознакомления здешних марсиан со способом управления новым аппаратом. Галереи острова были переполнены зрителями, но со своего, слишком низко расположенного, наблюдательного пункта Грунте и Зальтнер не могли их видеть.

Маневры продолжались. Не меняя горизонтального положения, без крыльев и без руля, лодка с возрастающей скоростью неслась прямо ввысь. Какая сила подымала ее? Не видно было ни воздушного шара, ни винтов, ни взмаха крыльев. Не прошло и нескольких минут, а лодка уже почти скрылась из виду, и невооруженному глазу она теперь казалась едва приметной точкой. Скоро, однако, эта точка стала быстро разрастаться. Корабль стремительно падал; но тут он распустил свои крылья и руль и, как огромная хищная птица, с шумом и свистом понесся вокруг всего острова, почти коснулся морской глади и снова, кружась, стал подниматься. При этом корабль повидимому, обменивался какими-то сигналами с островом, но Грунте не мог понять их значения. Потом крылья корабля свернулись, руль стал дыбом, из-под кормы вырвалось белое облако пара, раздался треск и шум, как бы от орудийного выстрела — и корабль, как пушечное ядро, понесся вверх в сторону десятого меридиана. Мгновение — и он скрылся из виду.

По движению, начавшемуся на острове, Грунте и Зальтнер заключили, что на этот раз корабль пустился в более далекий путь и расчитывать на его скорое возвращение нечего. Поэтому они покинули свой неудобный наблюдательный пост и вернулись к себе в комнату, решив, однако, во что бы то ни стало дожидаться возвращения корабля. Для этого они сговорились дежурить по очереди.

Они, конечно, избавили бы себя от этого труда, если бы знали, как продолжителен будет этот разведочный полет. Возвращение корабля ожидалось марсианами только к следующей ночи.

Опыты марсиан вполне удались. Новые летательные аппараты, расчитанные на условия земной атмосферы, вполне оправдали все ожидания марсиан. Теперь они были обладателями воздушного корабля, которым они могли управлять, как им вздумается, и который мог устоять против любой бури.

То, к чему так долго и тщетно стремились люди, было достигнуто марсианскими техниками в сравнительно краткий срок, потому что в их распоряжении было средство для подъемов к воздухе, неведомое людям, а именно — диабаричность.

Илль привез этот новый летательный аппарат с Марса и теперь убедился в его пригодности. Марсиане производили опыты ночью, или, вернее, в предназначенное для сна время, не столько потому, что хотели утаить от людей новые достижения своей техники, сколько из нежелания иметь свидетелей возможных неудач. Во всяком случае, в планы Илля не входило посвящать людей в новые успехи воздухоплавания; но в виду того что предстояло произвести еще целый ряд маневров, а в распоряжении марсиан до наступления полярной ночи оставалось всего лишь две недели, Илль всячески был заинтересован в том, чтобы Грунте, если тот все еще будет упорствовать в своем решении был возможно скорее удален с острова.

Разведочный полет, предпринятый этой ночью по направлению к Европе, находился в связи с этими соображениями.

Выяснилось, что при благоприятных атмосферных условиях новый аппарат мог свободно двигаться со скоростью двухсот метров в секунду. При этом полет происходил на высоте десяти километров и в слое такого разреженного воздуха что люди во всяком случае могли существовать лишь при непрерывном вдыхании кислорода. Что же касается марсиан, то им достаточно было лишь изредка увеличивать приток кислорода для того, чтобы эти условия не вызывали у них особых недомоганий. Правда, на этой высоте сильные воздушные течения могли порою уменьшать или увеличивать скорость полета, но в среднем все-таки можно было двигаться со скоростью семисот километров в час. Таким образом, путешествие от северного полюса до Берлина заняло бы не более шести часов.

Как только на Марс прибыла световая телеграмма, извещающая об успешности пробных полетов, Центральный Совет отпустил средства на постройку ста сорока четырех воздушных кораблей, которые должны были быть закончены к наступлению весны на северном полюсе Земли.

Было еще раннее утро, когда Зальтнер, покинув свои наблюдательный пост, откуда он тщетно высматривал возвращение корабля, хотел отправиться на крышу, чтобы помочь Грунте в работе по починке шара; но тут его неожиданно вызвали в приемный зал.

Там Зальтнера ожидала Ла. Вчерашняя холодность и отчужденность совершенно исчезли. Ласково улыбаясь ему, со всем свойственным ей очарованием, она подошла к нему и приветствовала его с такою нежностью, что он сразу почувствовал себя обезоруженным. Она усадила его подле себя и, держа за руку, сказала:

— Чему же ты так дивишься, Заль? Ведь сегодня мой день, и до то, что было вчера, нам нет дела. А может быть, ты уже забыл?..

— Как мог я забыть? Я только не понимаю…

— Но, милый друг, это же так просто! Ведь мы любим друг друга?

— Ла!

— А разве не говорила я тебе уже, что любовь не должна лишать свободы? Ведь Зэ ты тоже любишь?

— Прошу тебя…

— Я знаю, что это так; и это наше счастье, потому что иначе мы не могли бы видеться с тобою.

— Что за странные у вас нравы!

— Ведь мы не можем принадлежать друг другу навсегда. Сможешь ли ты остаться на Марсе? Смогу ли я жить на Земле? Где же нам быть с тобою? Где-нибудь между планетами? Да и какое отношение это имеет к любви? Это вопросы различного порядка. Будем же наслаждаться красотою и счастьем, которые дает нам свободная игра чувства. Если бы ты любил меня одну, ты скоро потерял бы свободу, тобою овладела бы страсть, влекущая за собою сердечную муку, и я должна была бы уйти от тебя. Правда, мужчина и женщина могут достигнуть иного счастья, которое уже ни похоже на игру, но такому счастью предшествует много испытаний; и никто не знает, возможно ли оно в любви человека и нумэ. А для того, чтобы мы никогда не забывали, что любовь — это игра, мы не должны участвовать в ней только вдвоем, но мы все-таки должны быть вдвоем, когда мы этого захотим… А теперь не ломай себе над этим голову! Мне надо сообщить тебе нечто серьезное.

— Как? Еще посерьезнее этого? Я и в этом-то еще не успел разобраться. Но ты права, мы не должны забывать о самом главном ради нашей… игры.

— Мне кажется, что ты все еще не понимаешь меня. Игра — это искусство; и трагедия — тоже игра, с тою только разницей, что гибнешь не сама, а гибнет тот герой, вместе с которым ты все переживаешь. И мы ничуть не принижаем нашего чувства, наоборот, оно очищается и возвышается, когда мы переносим его в царство свободной игры, в царство прекрасного, нами самими созданного вымысла. Безумец! Разве этот поцелуй — вымысел? Нет, вот если бы мы при этом думали, что теряем свою свободу — это действительно был бы вымысел. А теперь слушай: ты поедешь с нами на Марс, чтобы стать, наконец, более понятливым.

— Говоришь ли ты это, как мол возлюбленная, Ла? Тогда, отстаивая свою свободу, я докажу тебе, что я твой достойный ученик. Ты знаешь, почему я не могу следовать за вами.

— Знаю, и ты поступаешь честно; за это я тебя ещё больше люблю. Вчера вы держали себя, как настоящие мужи. Но если мы исполним ваше желание; позволим вам предупредить Европу о нашем прибытии и дадим одному из вас возможность вернуться на родину, разве другой тогда не согласится поехать с нами?

— А кто же этот другой?

— Это мы увидим. Но кроме шуток, мне поручено узнать у вас, согласились ли бы вы на такое предложение? Как только один из вас выразит готовность отправиться на Марс, мы тотчас же доставим другого на родину.

— Удивительно! Ведь мы с Грунте хотели обратиться к вам сегодня именно с таким предложением. Обнаружилось, что наш шар пригоден только для одного воздухоплавателя, и из нас двоих отправиться должен, разумеется, Грунте. Если вы согласны помочь нам в починке нашего шара, я готов следовать за вами на Марс.

— Прекрасно, милый друг! Вот за это я тебе очень благодарна! А о шаре вам беспокоиться нечего. У нас есть более надежный способ добраться до Германии…

— Воздушный корабль?

— Вы подслушали?

— Нет, мы видели, и на этом-то корабле вы хотите… Но ведь тогда и меня могут прихватить с собою?

— Нет, таково наше условие: ты должен следовать за нами.

— Ах, Ла, ведь я и не противлюсь.

— Так пойдем же, мы переговорим с милейшим Ра и с твоим другом.

— Но прежде, чем итти к ним, нельзя ли мне еще минутку поболтать с тобою?

Было семь часов, уже наступило время вечернего отдыха, когда с разведки вернулся воздушный корабль. После того, как Илль, с большим удовлетворением прослушал подробный доклад, корабль тотчас же приготовился к новому дальнему полету.

Грунте и Зальтнер уже разошлись по своим комнатам и поэтому ничего не знали о прибытии корабля. После переговоров с Иллем и Ра, Грунте выразил согласие пуститься в обратный путь на марсианском воздушном корабле. Грунте уже готовился к отъезду и укладывал все вещи, которые хотел взять с собою. Он получил разрешение провезти багаж весом не более одного центнера, и кроме своих книг и инструментов вез с собою множество всяких мелочей, которые могли бы ознакомить его соотечественников с производством марсиан. Закончив приготовления к отъезду, он лег спать.

На следующее утро, как только немцы позавтракали и Зальтнер отправился в приемный зал, в комнату Грунте вошел Хиль, Грунте в это время увязывал свои вещи.

— Это и есть ваш багаж? — спросил Хиль. — Может быть вам еще что-нибудь нужно захватить с собою?

— Нет, это все. Вес всех этих вещей не превышает одного центнера.

— Значит вы готовы к отъезду?

— Вполне. Вы видите, я даже в дорожном костюме, а вот и моя шуба. Когда мы двинемся в путь?

— Очень скоро, может быть, в течение этого часа. Нужно ли вам побеседовать еще с вашим другом?

— Нет, мы обо всем уже переговорили. Он пересылает со мной на родину письма и свои дневники.

— Итак, вы готовы ехать хоть сейчас?

— Я к вашим услугам.

Хиль подошел к нему вплотную и, пристально глядя ему в глаза, взял его за руки, как бы желая проститься с ним. Грунте почувствовал, что этот взгляд как-то особенно пронзил его. Он не мог отвести глаз от Хиля, и все окружающее начало расплываться перед ним, — он видел только эти огромные блестящие зрачки.

Врач медленно коснулся рукою его лба и внушительно произнес:

— Вы спите!

Грунте стоял в каком-то оцепенении, без сознания, с широко открытыми глазами. Хиль осторожно опустил ему веки и, оглянувшись, кому-то кивнул. Дверь открылась, и в комнату вошло десять марсиан. Шестеро из них бережно подняли Грунте, положили его на носилки и вынесли из комнаты; остальные забрали багаж. Грунте перенесли на воздушный корабль и заботливо закутали в шубу; в рот ему вставили трубочку, соединенную с резервуаром, наполненным кислородом.

Несколько минут спустя воздушный корабль поднялся. Когда он достиг высоты тысячи метров, боковые отверстия были закрыты. Привели в действие реакционный аппарат — и вот корабль, забирая все выше, понесся на юг по направлению десятого меридиана.

Ра отправился в приемную комнату к Зальтнеру и сказал ему:

Не удивляйтесь тому, что вы уже не найдете здесь своего друга. Надеюсь, что мы скоро сможем передать вам весть о его благополучном прибытии на родину. Мы сочли нужным ускорить отъезд.

Зальтнер подбежал к окну. Вдали, на горизонте, блеснуло едва заметное облако пара и тотчас исчезло.

Теперь он был единственным европейцем на северном полюсе.

Зэ подошла к нему.

— Не огорчайтесь, милый друг, — сказала она. — Завтра наш межпланетный корабль отбывает на Марс!