На двух планетах

XXX РЕТРОСПЕКТИВ

Исма отметила в своем дневнике уже 18-е октября. Так как несколько дней перед этим она не делала никаких записей, ей понадобилось некоторое время, чтобы собраться с мыслями и определить дату. Она чувствовала себя очень расстроенной. Ко всем ее заботам присоединилось еще недомогание, явившееся результатом изменения жизненных условий. Ее слабость в последние дни стала так велика, что она уже не покидала своей комнаты. Ее друзья были этим весьма озабочены и даже вызвали Хиля, как лучшего на Марсе знатока человеческого организма, чтобы посоветоваться с ним. Последний должен был проделать для этой цели значительное путешествие от места своего пребывания до Кла. Хиль указал на необходимость постройки для Исмы особого аппарата, который дал бы ей возможность находиться в нормальных условиях земного тяготения и давления воздуха. С тех пор, как она находилась в течение всей ночи и части дня в этом искусственном земном климате, силы ее начали восстанавливаться.

Несмотря на то, что ее друзья и знакомые, прежде всего Ла, всячески старались ее приободрить, несмотря на то, что Зальтнер часто смешил ее добродушными шутками и юмористическими описаниями своих приключений на Марсе, она с тоскою ждала приходов Элля. Он навещал ее ежедневно, а во время ее болезни, насколько это допускалось ее состоянием, разговаривал с ней по телефону. Его отношение к ней продолжало оставаться таким же дружеским и участливым, он попрежнему относился к ней с исключительным вниманием, которым он успел избаловать ее за долгие годы. Он старался угадывать ее желания, почти никогда не приходил без того, чтобы не принести с собою что-нибудь, что, как он думал, могло бы ее заинтересовать — газетную статью, рисунок или один из тысячи любопытнейших образцов марсианской индустрии. И в то время, как она разглядывала принесенное, его взор покоился на ней с прежней нежной привязанностью. Она ни на что не могла пожаловаться и в то же время с болью чувствовала, что между ней и ее другом начинается какое-то отчуждение. В его присутствии это исчезало, но как только он уходил, оно вставало перед ней снова. Она сама начинала искать, чем бы его попрекнуть.

Почему не мог он до сих пор добиться, чтобы ей разрешили отбыть с межпланетным кораблем к южному полюсу Земли? Ее просьба была, хотя и с сожалением, но решительно отвергнута Иллем: обстоятельства не допускали этого. Элль напрасно старался поддержать ее ходатайство — ему разъяснили, что, пока Марс находится как бы во враждебных отношениях с Землею, нельзя допустить, чтобы кто-нибудь из обитателей Земли был отпущен. Когда же Элль как-то раз в ее присутствии горячо просил своего дядю об ускорении ее отправки на Землю, она почувствовала себя обиженной его усердием. А он хотел оставаться на Марсе! Не было и речи о том, чтобы он ее сопровождал. А ведь теперь его место должно было бы быть на Земле, где он мог бы содействовать примирению! Что же именно удерживало его сейчас?

Ей казалось, что она это знает. Почему вначале он так часто с такою теплотою и с таким восхищением говорил с Ла? А теперь он избегает произносить ее имя… Что произошло между ним и Зальтнером, что они так холодно встречаются? А когда он застает у нее Ла, как странно он на нее смотрит. Она хорошо знает этот взгляд. И зачем говорит он с Ла иногда так быстро по-марсиански, что она не в состоянии следить за разговором? Она уже не могла спокойно глядеть на них, когда они были вместе. Холод проник ей в душу и настроил ее неприязненно как по отношению к Ла, так и по отношению к Эллю. Ей не в чем было их упрекнуть, и все же они ее расстраивали и огорчали. Когда Ла уходила, а Элль оставался у нее и начинал говорить с ней тем же сердечным тоном, каким он только что, как ей казалось, говорил с Ла, ее охватывал гнев — словно у нее отнимают то, что должно бы принадлежать ей одной. Она становилась нелюбезной с Эллем, делала ему упреки, а после его ухода раскаивалась в том, как она говорила, как она смотрела, и чувствовала себя неблагодарной и дурной.

Ах, она знала это состояние, это чувство неудовлетворенности, но не могла ничего изменить. Так бывало всякий раз, когда Эллю нравилась другая. Она убеждала самое себя, что это бессмысленно. Она сама приучила его к тому, что он ни на что большее, как на ее дружбу, не может надеяться. Как же могла она запретить ему любить другую, раз она сама отвергала его любовь? Но каждый раз, как начинала угрожать эта опасность, ее охватывала ревность. Почему же она допустит это теперь, когда она — пленница на чужой планете, больная и одинокая, когда он — единственный человек, который в состоянии ее понять? Почему теперь он… Но в чем же она его упрекает? Почему она сама была не лучше? Почему здесь, свободная от всех человеческих отношений и связей, она не скажет ему, что она не хочет, не может обходиться без него? Почему? Потому что любить его — она не хочет! И почему она не может от него отказаться, раз она любит своего мужа, раз она отправилась искать его в пустынях полярной ночи, раз она стремится к нему через мировое пространство? А что, если Торма уже нет? Что, если вернувшись во Фридау, она будет так же одинока, как здесь?

Ее печальные размышления были прерваны звонком, возвещавшим посетителя. Она слышала, как экипаж остановился перед верандою. Это был голос Элля: он разговаривал с Ла. Исма поправила волосы, взглянула на себя в зеркало и осталась недовольна своим взволнованным видом. Сейчас же вошел Элль. Она, улыбаясь, встала ему навстречу.

— У вас опять хороший вид, — сказал он, посмотрев на нее.

Он задержал ее руку в своих. В ее глазах он мог прочесть большую радость. Это был один из тех дней, когда она не умела скрыть, насколько он ей мил.

— Я не знаю, — ответила она. — Я, собственно, чувствую себя не вполне хорошо. Никак не могу отделаться от неприятных размышлений.

— Так поедемте со мною, Исма. Вы увидите нечто такое, чего мы давно ждем. Опыты с ретроспективом дали блестящие результаты — мы сможем увидеть подлинную битву канонерки с воздушным кораблем, которую мы когда-то пережили.

— Ах. Элль, еще раз эта ужасная история! Я больше этого не хочу!

— Я думал, торжество техники вас заинтересует. Заглянуть в прошлое…

Исма заметила, что она обрадует Элля, если поедет с ним.

— Ну, хорошо, — сказала она. — Раз вы хотите, поедем.

В большом зале был уже погашен свет, когда Исма и Элль вошли. Освещенный экран представлял побережье Земли Гриннеля — место англо-марсианского столкновения. Можно было ясно разглядеть лейтенанта Прима и двух матросов, высадившихся на берег. Ясность то увеличивалась, то уменьшалась, то одна, то другая часть картины затемнялась, расплывалась. Тем не менее при помощи бинокля Исма могла узнать того офицера которого она видела с воздушного корабля на палубе английской канонерки. В безмолвном напряжении следил зал за тем, как с матросами случилось несчастье, как марсиане пришли им на помощь, как возник конфликт…

Марсиане были удовлетворены: недоразумение разъяснялось. Англичане действительно могли принять их за врагов.

Высадив пленных марсиан на берег, разбитая канонерка двинулась к югу. Перед зрителями проходили плавучие льдины, бухты и фьорды. Исме казалось, что она опять на воздушном корабле, что она ищет следов Гуго в этом так быстро покинутом краю.

Вот, в одном из проливов появилась лодка, потом другая, третья…

Исма схватила Элля за руку. — Смотрите, смотрите туда!

— Действительно! — воскликнул Элль. — Это эскимосские лодки, так называемые «умиаки». Надо задержать картину на месте!

Лодки, очевидно, были уже замечены канонеркой, и на ней ждали их приближение. Наконец «Сторожевой» спустил шлюпку с восемью матросами. Шлюпка и один из умиаков быстро плыли друг к другу навстречу. На носу эскимосской лодки стоял человек и махал меховой шапкой. Его светлое лицо было обрамлено белокурой бородою — это был не эскимос.

— Гуго! — раздался громкий возглас. Марсиане удивленно повернулись, не понимая, что это значит.

— Это — Торм! — крикнул Элль, обращаясь к Иллю и поддерживая упавшую к нему на руки Исму.