На сердце без тебя метель...

— И что тогда, мадам? Не иметь слабостей? Или отменно изучить слабости своего vis-a-vis? Чтобы потом использовать их против него. Разве это хорошо, мадам?

— Такова жизнь, meine Mädchen, — с легкой грустью в голосе ответила мадам Вдовина.

Следующим днем все обитатели Заозерного, как и было должно, отправились в церковь на вечернюю службу. Там под проникновенную проповедь отца Феодора, тихое потрескивание свечей и робкие вздохи прихожан Лиза незаметно перенеслась в прошлое.

Еще год назад она стояла совсем под иными расписными сводами и вместе с остальными домочадцами Лизаветы Юрьевны обращала к святым ликам свои молитвы. Лизавета Юрьевна редко выезжала в церковь, все службы творил местный иерей в усадебной часовне, совмещенной с домом длинной галереей. У барыни были больные ноги, и нередко с позволения священника ей приходилось сидеть во время молитв. Лиза же неизменно стояла за ее левым плечом. И когда требовалось по завершении вечерней службы, склонялась к ней, целуя сперва протянутую сухую руку, а после морщинистую щеку.

— Простите меня, Лизавета Юрьевна, за вольные и невольные прегрешения мои пред вами, — тихий шепот и взгляд, опущенный в пол, как любила та.

— Бог простит! — следовал резкий ответ. А после уже мягче: — Прости и ты меня за вольные и невольные прегрешения пред тобой… Не со зла, а из добрых побуждений токмо.

«Ах, простите меня, милая Лизавета Юрьевна, — взывала мысленно Лиза во время вечернего служения на Прощеное воскресенье, стоя под деревянным куполом церкви за сотню верст от своей благодетельницы. — Простите меня за обиды и горести, что я вам доставила своим побегом. Теперь я понимаю, что сотворила. Теперь осознаю, отчего вы всегда так берегли меня и Николеньку, ограждая от всего мира».

Возвратившись в усадьбу, за ужином говорили мало. Словно не хотели растерять ту благость в душе, что принесли с собой из церкви после чина прощения. Лизе эта тишина еще больше давила на нервы, как и взгляд Александра, устремленный на нее через стол, прямой и открытый, будто никого кроме них за ужином не было.

Она умело избегала общения с ним в последние дни, и даже нынче, когда выезжали в церковь, лишь коротко его поприветствовала. Но рука, которой пришлось опереться, выходя из саней, на его подставленную ладонь, до сих пор хранила тепло его пожатия — дерзкого, на удивление, крепкого. Будто Александр силой хотел заставить ее взглянуть в его колдовские глаза.

Но нет, Лиза не только не сделала этого, но и умудрилась ускользнуть от него в церкви, затерявшись меж прихожанами. Знала, что не пойдет он вглубь храма, где после службы отец Феодор принимал исповедь. Лиза хотела бросить и это в копилку прегрешений Дмитриевского — отказ от исповеди перед Великим постом. Но потом с горечью вспомнила, что и сама нынче многое утаит, когда склонит голову под епитрахилью. Ей ли бросаться камнями?..

Наверное, именно от осознания этого Лиза беззвучно плакала, чувствуя на своем затылке руку отца Феодора. Да, она промолчала о главном, поведав только о сущих пустяках. И безропотно приняла причастие, роняя слезы под удивленным взглядом отца Феодора. А после точно так же плакала перед ликом Николая Угодника, когда ставила свечу, умоляя в который раз быть защитником тому, кто носил его имя.

Дмитриевский внимательно наблюдал за ней издалека, но не сделал ни единой попытки приблизиться. Ни в церкви, ни во дворе, когда рассаживались по саням. Только за ужином предложил дамам съездить на озеро, где должны были сжечь соломенное чучело — завершающее Масленичные гуляния действо.

— Нет, благодарю вас, подобные игры мне не по душе, — холодно отказалась Лиза, и в этот раз занятая последней переменой мадам Вдовина даже не повернулась в ее сторону. Ни укоризны, ни удивления. И Лиза была до глубины души благодарна ей за это.

— Неужели? — поднял бровь Александр. — Я, признаюсь, думал иначе…

Чтобы не показать легкую дрожь, что вдруг охватила ее пальцы, Лизе пришлось сделать вид, что она вытирает ладони салфеткой, завершая трапезу. «Это вновь происходит, — с тревогой подумала она. — Будто он высмеивает мои старания обмануть его, будто ведет собственную игру, о которой я не имею ни малейшего понятия».

— Не думаю, что это хорошая затея по нынешней непогоде, ваше сиятельство, — спасла положение мадам Вдовина, отвлекая на себя тяжелый взгляд Александра. — Еще когда мы возвращались из церкви, дул сильный ветер… а нынче… не метет ли вовсе? Верно, зима не желает покидать этих земель…

«Terrible homme!» — позднее Лиза повторяла в тишине спальни эти слова как заклинание, способное вернуть ее в тот день, когда она только прибыла в Заозерное. Когда все казалось таким простым. Когда сомнения в том, кому отдано ее сердце, еще не поселились в ее душе. Когда ее губы и ее тело знали прикосновения только одного мужчины. И когда она была уверена, что будет принадлежать только ему одному…

И Ирина, и Бигоша мирно спали в этот поздний час под треск поленьев в изразцовой печи. А за окном завывал свою тревожную песню ветер, словно о чем-то предупреждал Лизу, задумчиво наблюдающую снежное буйство. То и дело ветер царапался в стекло ледяной россыпью или барабанил крупными холодными каплями. Не позавидуешь тому, кого нынче застигнет под открытым небом эта непонятная метель, больше похожая на ледяной дождь, — Лиза даже темноты ночи не могла разглядеть из-за бешеного белого танца за стеклом.

Несмотря на опиумную настойку, которою ей щедро отмеряла Ирина, Лизе не спалось вторую ночь подряд. Что-то не давало ей покоя, заставляло крутиться в постели, сбивая простыни в комок. Что-то гнало ее прочь из комнаты, и девушка, наконец, подчинилась этому настойчивому голосу.

Ей казалось, что все происходит во сне. Она, верно, подалась действию капель и теперь лежит в своей постели и видит сон, схожий с тем, что привиделся ей в ночь с четверга на пятницу. Степанида называла такие сны вещими. Лизе же в ту ночь приснилось такое, о чем и вспоминать было совестно!

И всему виной — странная книга в красном переплете, которую она утащила из библиотеки. Даже эпиграф к ней гласил: «Матери запретят своим дочерям чтение этой книги». И здесь не было ни тени лукавства. Лиза подозревала, что любую мать хватил бы удар, прочитай та хотя бы страницу этого сочинения. Она и сама не сразу осознала, о чем читает. Да, признаться, и до сих пор не распознала некоторых вещей, о которых вели речь персонажи книги. Хотя, быть может, она не владела французским в той мере, что позволила бы ей понимать их природу?

Лиза тогда сумела прочитать только небольшой отрывок. Кто знает, не доведись ей испытать те самые поцелуи, о которых в нем говорилось, привиделось бы ей так отчетливо и многое другое из этой развратной книги? А после еще такой странный сон с четверга на пятницу, только усугубивший ее душевное состояние наутро…

Вот и нынче был сон, разве нет? Иначе и быть не может. Лиза даже чувствовала легкую дрожь, что охватывала ее тело при прохладе в коридорах в этот поздний час. Трепетали редкие тусклые свечи за стеклом настенных светильников, и она шла практически по памяти, медленно перешагивая со ступени на ступень или аккуратно обходя выступы и острые углы на своем пути.

Холод дверной ручки на мгновение привел в чувство, вызывая в странной пустоте, царившей в голове в ту минуту, огонек мысли о реальности происходящего. Но Лиза уже открывала дверь и медленно проскальзывала в образовавшуюся неширокую полосу приглушенного света.

Мимолетный страх и возбуждение от собственной смелости куда-то вмиг испарились, когда она подняла глаза и заметила Александра, лежащего на кушетке. Он подсунул одну руку под голову, другой же держал перед собой книгу, которую увлеченно читал. Настолько, что даже не заметил ее появления.

А Лиза наблюдала за ним, затаив дыхание. Темные глаза прикованы к книжным строкам. Волосы растрепаны. Лоб пересекают две тонкие морщинки, словно сюжет пришелся ему не совсем по вкусу. У него был такой домашний вид в этом халате, небрежно наброшенном на распахнутую на груди рубашку. И его ступни… Ее глаза непроизвольно расширились, когда она заметила его босые ноги.

Сердце подпрыгнуло куда-то вверх. Губы вмиг пересохли. И Лиза подчинилась желанию, наполнявшему ее с каждым мигом все больше и больше, вытесняя все разумные мысли из головы. Желанию шагнуть к нему и опуститься на колени подле дивана, прижимаясь лицом к его плечу. Так, чтобы он отбросил книгу в сторону и запустил ладони в ее волосы. Чтобы он прижал ее к себе, как прижимал всего несколько дней назад, и, лаская, прогнал прочь все мысли о прошлом, настоящем и будущем.

С этими лихорадочными мыслями Лиза смело сделала шаг вперед… еще один… и наткнулась на пристальный взгляд Александра.

Глава 18

Ей бы уйти тотчас же, как поняла, что все это не сон. Самый разумный поступок для девицы, оказавшейся в таком положении. Это, безусловно, едва ли остановило бы ее неминуемое падение в пропасть. И все же кто знает, как повернулась бы судьба Лизы, развернись она тогда к дверям и убеги прочь из библиотеки?

Но она осталась. Словно цепями прикованная к месту, на котором застыла, встретив взгляд Александра. Осталась, потому что сразу же поняла, что самое ее заветное желание — быть в этой комнате и рядом с этим человеком. Даже не так — она знала об этом еще до того, как переступила порог библиотеки.

Дмитриевский резко захлопнул книгу, и этот звук ясно подсказал ей, что все происходящее никак не может быть сном. И взгляд, которым Александр одарил ее, в растерянности замершую на месте… А ведь в Лизином сне он не смотрел на нее с таким осуждением и разочарованием, которое на какую-то долю мгновения промелькнуло на его лице.

Широко распахнув глаза и почти не дыша, Лиза наблюдала, как Александр медленно садится на кушетке, ничуть не смущаясь своего неприличного вида — небрежно распахнутого ворота рубашки и босых ног. Как откладывает книгу в сторону и лениво откидывается на спинку кушетки, по-прежнему не отрывая от нее пристального взгляда. «Вид у него сейчас как у большой кошки, затаившейся перед броском», — невольно мелькнуло в голове Лизы.

— Не могу сказать, что удивлен вашим визитом, — чуть растягивая слова, проговорил Александр каким-то странным тоном.

Но девушка не обратила на это внимания, полностью захваченная водоворотом чувств от его столь близкого присутствия. Неровный стук сердца, который отдавался даже в ушах, волнение, удивительное забытье, окутывающее словно облаком, — она смотрела в его глаза и чувствовала странную, непреодолимую тягу к этому мужчине. И тяга эта намного превосходила стыд, кольнувший непристойностью ситуации.

— Я не могла не прийти, — тихо проговорила Лиза, и одна из бровей Александра изогнулась в притворном удивлении.

— И что же заставило вас? Вернее, кто? Позволите догадаться?

Дмитриевский делал все, чтобы она развернулась и ушла. Его ироничный тон, нарочитое равнодушие и холод, с которым он наблюдал за ее волнением и вспышкой лихорадочного румянца на щеках и в вырезе сорочки под тонким капотом, его нарочито небрежная поза — все это должно было вызвать ее смущение. Но Лиза даже не шевельнулась, хотя разум уже настойчиво требовал одуматься, пытаясь перекричать стук ее сердца.

— Жаль разочаровывать того, кто так тщательно выстраивал план попрания девичьей чести, но, увы, я не поддаюсь на уловки подобного рода. Ежели вы помните, такое уже случалось. И мне казалось, что прошлая история должна была охладить даже самые горячие головы. И ясно указать на промахи в расчетах холодным умам. Или это расплата за мое предложение помочь вам с обязательствами? Награда за милости? В таком случае, мне вдвойне жаль, что вы здесь.

— Вы ошибаетесь, — поначалу от волнения Лиза сбивалась на каждом слоге, но постепенно ей удалось выровнять дыхание и унять дрожь, которая вдруг охватила ее, словно от сквозняка. — Никто не таится за дверью. И никто не шагнет сюда с целью воззвать к вашей совести. Madam ma mere приняла капли и спит сном ангела. Ни единая душа не ведает, что я здесь. А что касается ваших последних слов, не понимаю, о чем вы толкуете. Что за предложение?

Александр нетерпеливо взмахнул рукой, заставляя ее замолчать. Словно она говорила о сущих пустяках или нелепице, и он не желал более продолжать столь бесполезный разговор. Теперь он смотрел на Лизу с холодным любопытством, будто взвешивая правдивость ее слов и гадая о причинах, что могли привести ее сюда. А потом коротко произнес приказным тоном:

— Уходите!

— Нет!

Что сделал с ней этот человек? Она никогда не была такой, как нынче перед ним. Лиза сама удивилась смелости, с которой резко ответила ему. А потом даже сделала шаг вперед к кушетке, на которой он сидел. Она видела, как Александр вмиг напрягся от этой дерзости, коей явно от нее не ожидал, как и возражения его приказу, это ясно читалось в его глазах.

На короткий миг Лиза закрыла ладонями лицо, пытаясь унять страх от собственной смелости. Лицо под ее пальцами горело огнем, но уйти из этой комнаты и от этого мужчины она не могла. Терять уже было нечего… ничего не осталось…

— Я не могу уйти. Не сейчас, — повторила она вслух собственные мысли. И когда отняла ладони от лица, заметила, что взгляд Александра переменился. Теперь он смотрел на нее с легким оттенком горечи и сожаления.

— Простите меня, — тихо проговорила Лиза, чем на мгновение явно обескуражила своего собеседника.

Но разве можно иначе в тот день, когда свыше велено каяться в грехах и просить прощения за обиды? Так и тут вдруг пришла необходимость снять с души тяжкий груз, что мешал ей свободно дышать все последние дни. И будь, что будет!

— Простите меня за все мои прегрешения перед вами, — быстро повторила она, с силой сжимая пальцы в кулаки, чтобы не растерять ту решимость, что неожиданно толкнула ее на откровение. Ногти впились в нежную кожу, и эта боль давала силы продолжать: — Простите, ибо я не в силах более носить этот камень… он так давит… эта тяжесть невыносима. Я никогда ранее не думала, что смогу даже помыслить о том, что делаю ныне… Все эти интриги… эта игра…

Говорила сбивчиво, оттого что мысли путались в голове, мешая выразить то, что так и рвалось из души. А еще оттого, что видела перед собой. Ведь с каждым произнесенным словом лицо Александра смягчалось, а глаза наполнялись знакомым теплом. У Лизы даже в кончиках пальцев закололо от желания миновать разделяющее их расстояние и прижаться к его груди.

— Я прощаю вам, — ответил Александр, когда она, совсем растерявшись, сникла и замолчала. А потом вспомнил, что положено говорить иное, и поправился, угадывая, насколько ей важно сейчас услышать эти слова: — Бог простит. Ступайте, Лизавета Петровна.

— Вы не понимаете… не понимаете, — попыталась возразить Лиза, сознавая, что так и не сказала самого главного — того, что сотрет тепло из его глаз. Хотела сказать и в то же время до безумия страшилась. Быть может, потому и не сделала ни малейшей попытки продолжить? Не желая растерять той нежности, что на миг мелькнула в его глазах, когда она в смятении прикусила нижнюю губу, как маленький ребенок.

Александр вдруг поднялся с кушетки, и сердце Лизы в предвкушении встрепенулось в груди, когда он остановился прямо напротив нее, глядя ей в глаза долго и пристально. Словно в солнечных лучах она грелась в этом взгляде, ласкающем ее лицо. И продолжала молчать, боясь нарушить волшебство момента.

Впрочем, спустя несколько мгновений, Лизе пришлось испытать глубокое разочарование, когда Александр взял ее ладонь и поднес к губам в холодном и вежливом поцелуе, коснувшись скорее воздуха, чем нежной кожи.

— Ступайте с Богом, Лизавета Петровна. Позвольте пожелать вам покойной ночи. Без тревог и страхов перед гневом Господним… Ступайте.

Лизе ничего не оставалось, как подчиниться, уступая его требованию. Она коротко кивнула, прикусив губу в попытке удержать непрошеные слезы, и развернулась к двери, сама не понимая, отчего так горько и холодно стало в тот же миг. И было обидно, что он даже не провожает ее взглядом — она слышала, как звякнуло стекло, когда с графина, стоявшего на столе в глубине комнаты, сняли пробку.

Но у самых дверей, положив уже ладонь на ручку, Лиза вдруг замерла, все еще видя перед глазами взгляд Александра. Что-то такое было в этом взгляде, что заставило ее остановиться. Она резко обернулась и увидела, что Дмитриевский стоит, задумчиво глядя в огонь камина. Стекло бокала, который он крутил сейчас в руках, то и дело вспыхивало ярким отблеском при каждом всполохе.

Лиза смотрела на его широкие плечи, обтянутые материей домашнего халата, на крепкие пальцы, обхватившие бокал, на красивый, строгий профиль, освещенный скудным светом камина. Смотрела и понимала, что не может уйти. Словно невидимые нити накрепко привязали ее к этому человеку вопреки разуму и вопреки судьбе, уготованной ей с недавних пор.

— Ступайте, Лизавета Петровна, — еле слышно повторил Александр и отхлебнул изрядный глоток анисовой настойки из бокала, немного расплескав. С легкой усмешкой он вытер с капли с лица, и сердце Лизы дрогнуло при виде такого знакомого изгиба губ. Была в нем не только ирония над собой, но и странная горечь, которая не могла не отразиться в голосе, когда он проговорил: — Уходите, я прошу вас… тотчас же!

— Я не могу, — честно призналась Лиза. И в тот же миг пальцы скользнули с дверной ручки, а ноги сами понесли ее навстречу тому, чему суждено было случиться. — Как вы не понимаете? Я просто не могу уйти отсюда… от вас… Я никогда и ни к кому не чувствовала того, что ныне в душе моей. И с каждой минутой подле вас я понимаю, насколько мне нужно быть с вами… просто быть…

— Ma chère fillette, — сделав очередной глоток из бокала, произнес Александр. Выставляя это обращение неким заслоном между ними, пока Лиза медленно и несмело шла к нему через библиотеку. — Ma chère fillette, вы когда-нибудь читали одну из басен итальянца да Винчи? Подозреваю, что нет, иначе бы знали, чем заканчивается игра хрупкого мотылька с жарким пламенем огня. Пламя способно лишить нежное создание его тонких крыльев, разрушить до основания его жизнь, сжигая его в своей забаве дотла. Я видел подобное много раз и сам не единожды был тому виной. Пламя безжалостно к своей жертве, потакая собственной игре. Вы же знаете, что я ничего не могу обещать вам. Ровным счетом ничего.

— А я ничего не жду от вас! — воскликнула Лиза. — Я буду даже рада, ежели все окажется именно так. Потому что я не желаю неволить вас… и все это было бы только к лучшему…

— Но именно это вы делаете ныне. Вынуждаете меня отринуть редкий для меня порыв поступить так, как должно, а не по желаниям своим, — с грустной усмешкой заметил Александр, отставляя бокал в сторону, чтобы встретить ее приближение лицом к лицу. При последних его словах по губам Лизы скользнула та самая лукавая улыбка женщины, понимающей свою прелесть для мужчины. А в глазах вспыхнул огонек, который кружит головы обещанием. Хотя едва ли она сама понимала, насколько манящей выглядела в ту минуту.

— Пламя и мотылек, что рискует обжечь свои тонкие крылья, — предупреждающе проговорил Александр, когда Лиза остановилась в шаге от него.

— Я не боюсь их лишиться, — у Лизы даже в горле перехватило, когда произнесла вслух то, о чем подумала при этом сравнении. — Потому что я впервые почувствовала крылья за спиной только подле вас. Не будет вас — не будет и крыльев. Так скажите мне, могу ли я уйти по собственной воле, когда лишь рядом с вами чувствую себя такой живой и такой… такой… Потому что знаю — ежели я уйду сейчас из этой комнаты, я больше никогда… не будет больше… этих ощущений… этих крыльев за спиной. Никогда!

Александр шагнул вперед, и Лиза выставила перед собой ладонь, словно боясь, что он сейчас силой выведет ее из библиотеки. Слабая попытка остановить, тем не менее возымевшая успех, едва только ее рука уперлась в обнаженную грудь в вороте его рубашки. Глаза Лизы удивленно расширились, когда под пальцами оказалась обжигающе горячая кожа. Когда под их кончиками она ощутила бешеный стук сердца, вторящий ее собственному, будто эхо. И от этого открытия кровь в ее жилах побежала еще быстрее, кружа голову и сбивая дыхание.

Пальцы Лизы дрогнули на груди Александра, когда она заметила, какими темными вдруг стали его глаза. Бездонные омуты, в которых она потеряла остатки разума, взывающего к правилам, впитанным за годы воспитания. Мягкость его кожи так и притягивала прикоснуться уже смелее, пробежаться легким движением до самой шеи, где так отчетливо билась жилка, выдавая его волнение. Его желание…

У этой самой жилки Александр поймал ее тонкие шаловливые пальчики и поднес к губам, целуя каждый, ни на миг не отводя пристального взгляда от потрясенно распахнутых голубых глаз, в которых уже плескался огонь. А потом он замер на мгновение, словно пытаясь прочитать что-то в ее взгляде за дымкой желания. Лиза в этот момент подняла свободную от плена его пальцев руку и сделала то, чего хотела уже давно. Ласково провела от места у виска, где все еще виднелся след от ссадины, до уголка губ, который так привычно изгибался порой, заставляя ее сердце пускаться вскачь. А потом, когда Александр привлек ее к себе, прижимая яростно к своему крепкому телу, запустила уже обе ладони в его волосы и подставила губы под поцелуй. Отдала себя целиком его рукам, сжимающим ее тело, его ласкам, от которых время словно остановилось и все обстоятельства отступили прочь. Ей было так хорошо в этом плену, так благостно, что Лиза даже взмолилась тихим шепотом, когда Александр отстранился на нее, когда обжигающий жар его объятий в тот же миг сменился холодом одиночества:

— Не оставляй меня…

— Нет, — он мягко улыбнулся, разомкнув объятия только для того, чтобы подхватить ее на руки, сделал несколько шагов и опустил свою драгоценную ношу на кушетку. — Конечно же, нет, Elise…

Это нежное имя, каким ее звали в те времена, когда Лиза была безгранично любима и счастлива, заставило ее окончательно потерять голову. И ни удары непогоды в окно рядом с кушеткой, где Лиза уступала настойчивым и нетерпеливым ласкам Александра, ни прохлада, скользнувшая по ее обнаженной коже, когда были сброшены последние покровы с ее тела, не сумели охладить ее страсти. Вернуть ее на грешную землю из того вихря чувств и эмоций, который только набирал обороты с каждым прикосновением его рук или губ.

Он стал для нее в те мгновения всем. Ее надеждой, теплом ее сердца, якорем, который удерживал на волнах судьбы, что то и дело угрожали утащить на самое дно, где нет ни единого проблеска света. Не потому ли она цеплялась за его плечи так сильно, не желая ни на единый миг отпускать от себя, боясь потерять то, что обретала только с ним?..

— Elise… Elise… — хрипло шептал Александр, и Лиза выгибалась ему навстречу или прижимала его к себе сильнее, упиваясь невероятными по силе ощущениями, что он вызывал в ее теле. И тихо отзывалась на его шепот, будто на некий вопрос:

— Да… да…

Только раз реальность вторглась в ее морок, так сладко кружащий голову. Когда острая боль разорвала туман наслаждения, заставляя инстинктивно вскрикнуть в тишине комнаты, потрясенно и с явным упреком. И глаза распахнулись в тот же миг, чтобы встретить внимательный взгляд темных глаз, чутко подмечающих любое движение на ее лице.

— Je suis bien^[190], — поспешила заверить Лиза, заметив неподдельную тревогу в глазах Александра. И повторила, обхватывая ладонями его лицо: — Je suis bien…

— O bon Dieu, Elise, — прошептал он в ответ, и ей вдруг показалось, что голос его дрогнул, а глаза подозрительно блеснули в неясном свете свечей. Но Александр запустил пальцы в ее волосы, разметавшиеся по диванной подушке, и уткнулся носом в ее шею, будто пряча свое лицо от ее взгляда. — Elise…

С каждым последующим мгновением Лиза понимала, как необратимо менялась ее жизнь. Александр не просто захватил в плен ее тело и душу, которые она столь безрассудно дарила ему сейчас. Он менял ее сущность, открывая прежде закрытые двери. И отчего-то все было таким естественным для нее: тяжесть его тела, запах и тепло его кожи, твердость мускулов под ее ладонями. Словно случилось то, что должно было произойти. В отличие от единственного момента, когда другие руки и губы попытались перейти ту самую грань, через которую она сейчас сама шагнула без раздумий.

— Я люблю, — проговорила Лиза одними губами самой себе, борясь с тяжелеющими с каждым мгновением веками. На ее губах играла довольная улыбка с тех пор, как услышала тихий стон наслаждения, сорвавшийся с губ Александра, и когда он лежал расслабленно на ее теле, пытаясь выровнять дыхание. Разве это не любовь, когда твоя душа поет просто оттого, что хорошо ему? — Я люблю тебя…

Александр был без меры удивлен и несколько раздосадован, когда спустя некоторое время поднял голову и заглянул в лицо Лизы, чьи пальцы уже не ласкали его волосы, а лежали на его плечах. Она спала, приоткрыв губы, чуть распухшие от его поцелуев. И снова в его голове проснулась та назойливая мысль, что неприятно звенела фоном на протяжении их недавнего диалога. Тогда, в первые минуты, Александр решил, что девушка пьяна — уж слишком сбивчивой была ее речь и странен блеск глаз. Но после почему-то поверил в искренность слов Лизы, в ее раскаяние, и настолько потерял голову от смеси невинности и греха во всем ее облике… Или это долгое воздержание взяло верх? Забылись мысли и о тщательно расставленной ловушке, и о возможной благодарности за предложенную помощь. И даже злость на то, что Лиза, собираясь стать женой старика, решила оставить себе приятные воспоминания для будущей жизни в браке.

А теперь понимал, что причиной ее странного и безрассудного поведения был дурман лауданума. И неприятно царапнуло горечью в душе от этой догадки.

Когда Лиза зябко повела плечами, Александр нащупал на полу небрежно брошенный некогда халат и бережно накрыл ее обнаженное тело. И снова все мысли вон из головы при взгляде на это лицо, при прикосновении к этому хрупкому телу…

Поленья в камине догорали, медленно таяли свечи, впуская в комнату полумрак, постепенно выползающий тенями из углов. А Александр все смотрел и смотрел на легкое движение ресниц, на мерно вздымающуюся грудь и чуть приоткрытые губы, не в силах выпустить Лизу из рук и даже переменить позу, несмотря на то, что от неудобного положения уже неприятно покалывало в затекшей руке. Только, когда часы на каминной полке мелодично пробили два раза, напоминая о быстротечности ночи, он решительно поднялся с кушетки. Сон Лизы был настолько глубок, что она при этом только удобнее устроилась на освободившемся пространстве.

Ранее Александру приходилось только сбрасывать одежды с женского тела, а никак не облачать девицу, выполняя роль горничной. Тем более девицу, которая нисколько не помогала ему справиться с рукавами и лентами, а безмятежно спала, одурманенная сонными каплями. Он даже нечаянно порвал кружево сорочки и слишком сильно дернул ленту, пытаясь завязать капот, а потому был только рад, что Лиза не слышит тех слов, что иногда срывались с его губ.

Когда Дмитриевский нес Лизу в ее покои, дом спал. Тишину ночи лишь изредка прерывали удары ветра в оконные стекла. Только однажды, когда он миновал длинный коридор в гостевую половину, ему послышался какой-то шум у подъезда. Но торопясь вернуть Лизу в постель, Александр не стал подходить к окнам. А вот горничная, прислуживающая гостьям Заозерного, не спала и тут же распахнула дверь, едва он тронул дверную ручку. Залаял звонко щенок, спрыгнув с постели навстречу нежданному визитеру, и Ирина, разгадав значение властного взгляда барина, быстро подхватила Бигошу на руки. Она сжала щенку челюсти, чтобы Александр, устроив девушку в постели, мог уйти незамеченным из комнаты. И когда он медленно закрывал дверь покоев и долго стоял, то сжимая, то снова разжимая дверную ручку, ему действительно казалось, что ни одна душа, кроме горничной, не знает о том, что он был там, где ему быть вовсе не должно.

Уходя прочь по еле освещенному коридору, Дмитриевский не знал, что сейчас, в этой ночной тишине, кто-то неотрывно смотрит ему вслед. И взгляд этот горит такой яростью, что она буквально пропитывает воздух вокруг.

Когда шаги Александра стихли, к двери метнулась тень, и мужская рука легла на дверную ручку. До безумия хотелось распахнуть эту дверь и перешагнуть порог. А потом заключить свои объятия ту, что сейчас была там, в комнатах, и увезти прочь из Заозерного, как он и планировал сделать этой ночью.

Решение пришло неожиданно минувшим днем, когда он в который раз мысленно повторял слова, переданные через верного ему человека — из тех самых уст, что едва ли могли солгать или слукавить, он знал это как никто.

«…Тем, кого любопытство томит, кому же мое сердце отдано, скажи… Разве может прельстить легкий игривый ветерок или теплый спокойный ветер, когда так и манит к себе буйный вихрь, способный все согнуть на своем пути и подчинить своей воле?..»

Все верно. Что он и кто он, особенно ныне, в сравнении с влиятельным и благородным графом Дмитриевским? Но не только извечное понимание разницы в положении, состоянии, душевных качествах, наконец, терзало его душу. Еще тогда, в имении, когда наблюдал за Александром и своей bien-aimée, он остро почувствовал, что Лиза явно склонялась к тому, как и все остальные женские особы любого возраста и положения. И видит бог, он сам сделал все, чтобы так случилось.

Он сидел тогда в темной комнате на станции, где остановился проездом в ожидании лошадей. Или в ожидании чего-то иного? Не в силах заставить себя сесть в сани и продолжить свой путь подальше от Заозерного. И от нее, от Лизы… Под удивленные косые взгляды смотрителя он пропустил уже несколько почтовых, а под конец второго дня и вовсе перестал выходить из комнаты, предпочитая одиночество и темноту. Даже огня себе не велел приносить.

Он то бросался в постель и зарывался в твердую подушку лицом, то вскакивал и начинал ходить по комнате из угла в угол. И пытался думать не о Лизе, а о том, кто был ему дорог не меньше. О том, кто владел его душой и его помыслами. О своем отце.

Он снова и снова воскрешал в памяти частые разговоры с ним, моменты родительской ласки. С самого раннего детства отец был для него средоточием мира, образчиком поведения, кумиром. Удивительно привлекательной наружности, благородной стати и острого ума мужчина, его отец был любим многими, кто знал его. Единственное, чего не хватало ему, что было предметом его несбыточных мечтаний и приступов частой меланхолии — владения и титул Дмитриевских. О, это было бы действительно венцом для его отца! Получить то, что должно быть его, а не старого, выжившего из ума Николая Дмитриевского, покойного отца нынешнего графа.

— Подумать только — потомок славного рода воинов роется в земле, сродни холопу! — каждый раз, когда отец думал о Заозерном, тут же вспоминал об оранжереях и их владельце. — Достойно ли сие фамилии? Никогда! Никогда! Можно ли было помыслить, что цветочки будут заботить графа Дмитриевского более всего остального? Отличился ли он в войне с французами? Нет! Он предпочел отсидеться за спинами тех, кто проливал кровь во имя Отчизны! Нет, и не смей возражать мне! Откуп дать — не то же самое, что под пули встать! Истинный Дмитриевский жизнь отдаст за царя и за землю свою.

Так говорил ему отец, когда он, будучи подростком, сидел в маленьком кабинете после домашних уроков. Словами о чести рода и славе имени неизменно заканчивались занятия еще с довоенной поры. Наверное, именно потому, они навсегда запечатлелись в его памяти и вошли в сердце, заменяя в том все иные чувства.

Он тогда смотрел на отца, раненного в битве при Малоярославце, с которой тот буквально чудом вернулся живым. Смотрел и чувствовал слепящую ненависть к тому, кто пренебрег своим долгом, откупился от защиты Отечества на поле брани, кто был недостоин носить титул Дмитриевских, в отличие от его отца, героя и инвалида войны.

А спустя время в речах отца к имени Николая Дмитриевского присоединились и имена его сыновей. Старшего клеймили за недостаточное усердие в учебе и на службе (впоследствии — за распутство, бретерство и явное пренебрежение честью), младшего — за слабоволие, застенчивость и увлечение садоводством подобно Дмитриевскому-старшему.

— Наша кровь, — говорил ему отец, сжимая плечи и глядя прямо в глаза. — Только наша кровь достойна быть во главе рода. Наша! Ты по достоинствам своим для титула боле гож! Твоим титул быть должен. И остальное тоже. Я знаю — так быть должно. И только так!

В пятнадцать лет он впервые задумался о том, что слова отца должны стать пророческими. В семнадцать твердо решил, что так и будет. Впоследствии юношеская решимость превратилась в четко поставленные цели, к которым он шел каждый год. Медленно, но верно. Особенно после смерти отца, которого окончательно задушила болезнь после ранения в легкое.

Тогда и родился план, который должен был привести его к осуществлению задуманного. Ему действительно казалось, что само Небо благоволит ему. Или преисподняя, куда он непременно угодит после окончания своего жизненного пути за все грехи свои, тяжелыми гирями висящие на ногах. Постепенно вырисовывались детали, находились ключевые звенья цепи, которую он создавал, чтобы опутать ею Александра, ставшего к тому времени главой рода Дмитриевских. И даже та самая встреча на одном из вечеров казалась тогда знаком расположения высших сил к его замыслу. А потом его сердце словно насадили на крючок, который с каждым днем входил все глубже и глубже, раздирая рану. И он сам дергал за этот крючок, причиняя себе немыслимые муки. А еще в унисон с кровоточащим сердцем вдруг заговорила давно спрятанная в темных глубинах совесть…

Он знал, что так случится. Знал еще до того, как вдруг принял решение вернуться в Заозерное и увезти Лизу, чтобы обвенчаться с ней в первой же церкви, как когда-то она предлагала ему. Не потому ли так торопил запрягать сани и щедро сыпал целковыми, когда вдруг заартачился ездовой, говоря, что надвигается непогода, а «живот свой дорог покуда»? Наконец выехали со станции, гоня лошадей к темнеющей линии горизонта, и у него немного отлегло от сердца. Казалось тогда, что он успеет, что еще не упущен тот самый миг, после которого нет возврата. И он закрыл глаза, пряча лицо в высоком вороте от бьющего в лицо ледяного снега, и думал о Лизе, воскрешая в памяти ее милый образ, ее голос и нежность ее рук.

А еще представлял картины из будущей жизни… О, какими же благостными были те грезы: и яблоневый сад, и чаепития за круглым столом с кружевной скатертью, и трое детей, мал мала меньше! И она, склонившая голову ему на плечо… В ней, только в ней было его благословение на иную жизнь. Без ненависти и злости на судьбу. Без притворства и лжи. Без коварства замыслов и жестокости к тем, кто попал к нему силок. Его маленькая Лиза, его душа, его bien-aimée…

Метель закружила его сани, когда погас дневной свет, и на землю опустились сумерки. Когда он был всего в нескольких верстах от Заозерного, планируя ступить в усадебный дом до того, как лакеи погасят основной свет в комнатах. Метель сбила его с пути и, явно насмехаясь, стала водить вокруг имения. Она с силой била его ледяной крупой, свистела в ушах, обманывала мороком, зовя голосом Лизы из сгустившейся темноты. Метель стала виновницей того, что он опоздал. И тот самый миг был упущен…

Это после он станет уверять себя, что все еще возможно, будет обманывать себя во всем. И позволять себя обманывать. А нынче стоит, растерянный, прислонившись лбом к двери, и в нерешительности гладит пальцами дверную ручку. Она была там, за этой дверью. Уже не его bien-aimée, он знал это, чувствовал сердцем, хотя разум до сих пор отказывался понимать. Его будущее обратилось в прах этой ночью. Рассыпалось снежной крупой все: и яблоневый сад, и круглый стол под кружевом скатерти, и силуэты детей. И только метель была сейчас в его сердце, неприятно холодя грудь, а еще — на его лице, тая на щеках маленькими горячими каплями, казалось, прожигая кожу насквозь.

Он сам не помнил, как вышел из дома, как сел в сани и уехал прочь из Заозерного. И уж тем более не помнил, как оказался на озере, где еще недавно стояли Масленичные балаганы. Где еще виднелись темные позабытые остовы деревянных горок и лотков, которые завтра разберут на доски, а ветер гонял обрывки разноцветных лент. Шел, не понимая, куда и зачем, с трудом переставляя ноги, будто старик. Добившись своей цели, насмешница-метель улеглась, и только звезды были свидетелями его странной прогулки. Да еще люди за спиной, кричавшие ему что-то вслед.

«Оставьте меня! — хотелось крикнуть в ответ. — Оставьте, ибо так должно!» Но он промолчал и смело шагнул туда, куда так и тянуло сейчас, словно на поводу, где его встретил лед угрожающим треском, таким оглушительным в тишине звездной ночи. На короткий миг он замер на месте, будто еще раздумывая, нагнулся и обтер горячее лицо снегом, а потом все-таки сделал последний роковой шаг вперед, невзирая на крики ямщика.

Тьма, разверзшаяся под его ногами и милостиво принявшая в свои объятия, была обжигающе холодной. У него в тот же миг свело ноги, а после и руки, когда лед сломался еще больше, позволяя воде вцепиться в свою жертву всеми силами, чтобы утянуть в свои глубины. Желал ли он умереть? Эта мысль даже не приходила ему в голову. Просто нужно было хоть как-то унять тот огонь, в который превратился холод в его груди, выжигая в нем все с такой болью, что хотелось запрокинуть голову и по-волчьи завыть в черное небо.

Холод ледяной воды медленно обволакивал, обещая блаженное забытье. И он закрыл глаза, усилием воли удержав себя от того, чтобы схватиться за края образовавшейся полыньи и не уйти под толщу, из которой уже не будет возврата. Куда все настойчивее тянули его полы пальто на меху, вмиг отяжелевшие от влаги.

А потом вдруг в его угасающем сознании мелькнуло ее лицо, и он, дернувшись, начал сопротивляться изо всех сил. «Нет, я не дамся! Не дамся! Не позволю! Не дамся!» — повторял он зло, сам не понимая, к кому обращается — к воде, неумолимо тянувшей его под лед, судьбе, которая в очередной раз обернулась против него, или к кому-то другому. Он хватался за лед, в отчаянии обламывая его края, царапал пальцами, пытаясь ухватиться и задержаться на поверхности хотя бы на миг.

Он бился за нее. Ту, что видел в тот миг перед глазами. Ту, что никак не мог оставить нынче одну…

И тут какая-то сила ухватила его со спины и выдернула из воды, протащив по льду. Вначале, правда, не удалось, и он больно ударился спиной, ломая края полыньи. Но спустя какое-то время он уже ехал по холодной тверди, с облегчением понимая, что спасен от темного омута, что едва не поглотил его.

— Барин! Дорогой ты мой! Барин! — склонилось над ним знакомое лицо дядьки, ходившего за ним с пеленок. — Что же ты, барин? Я ж кричал тебе, что там разлом впереди! Ямщик кричал! Куда тебя понесло-то?

Дядька еще долго причитал над ним, пока вез его в санях, закутав в собственный тулуп, который сбросил еще там, на озере. Прижимал к себе, как мать прижимает несмышленое дитя, пытаясь скрыть от мороза влажные волосы под краем овчины. Отчитывал за оплошность и безрассудство нынешней ночью, начиная с выезда в непогоду со станции.

А он только смотрел на звезды в постепенно светлеющем небе и видел вместо них дом с высокой кованой оградой, в окне которого за кружевной занавесью угадывался девичий силуэт. И сердце глухо колотилось в груди в ожидании, когда отведет эту занавесь в сторону тонкая рука, и он увидит свою bien-aimée. Взгляд ее прекрасных голубых глаз обожжет до самого нутра и заставит вспомнить, что у него все еще бьется сердце в груди, что оно все еще живо…

Глава 19

Лиза медленно открыла глаза, наконец-то выплывая из топкой трясины глубокого сна. Через щель в неплотно задернутых портьерах в комнату вовсю пробивались солнечные лучи, и в потоке света лениво кружились крошечные пылинки. Где-то игриво рычал Бигоша. Верно, вновь утащил одну из туфель мадам и в эту минуту с наслаждением грыз ее, разрывая тонкий шелк острыми зубами. В соседней комнате неспешно ходили, что-то напевая, но так тихо, что слов было не разобрать.

«Ирина», — узнала по голосу Лиза, с явным усилием удерживая веки открытыми. Девушка резко села в постели, понимая, что если хотя бы на минуту закроет глаза, то снова станет пленницей сладкой, безмятежной дремы, как уже было несколько раз за утро. Это движение отдалось легкой тянущей болью внизу живота, и Лиза озадаченно нахмурилась. А потом вспыхнула огнем стыда, когда в голове одна за другой стали всплывать картинки, вызывая в ней странный ответный трепет.

Обнаженная кожа под губами. Властные мужские руки на ее теле. Темные густые волосы под ее пальцами. Черные, как глубокий омут, глаза внимательно вглядываются в ее лицо.

Это, должно быть, сон. Как тогда, несколько дней назад. Это непременно должен быть сон! Ведь в то утро она тоже проснулась с томлением в душе и какой-то странной тяжестью внизу живота. «Вроде бы все то же, а вроде и нет», — подумала Лиза, откинув одеяло.

У нее всегда был беспокойный сон — за ночь сбивала простыни, а подол ночной сорочки, к ее стыду, задирался едва ли не до ушей. Вот и сейчас ноги и бедра были обнажены, и на светлой коже виднелись небольшие смазанные темные пятнышки. Нет, это вовсе не ежемесячные недомогания, если расчеты Лизы были верны. И тогда это означало только одно…

«Не думать, не думать, не думать…» — как заведенная механическая кукла, мысленно повторяла Лиза, пока шла от постели к туалетному столику, пока наливала воды в фарфоровый тазик, пока отжимала яростно тряпицу от лишней влаги. Ей казалось, что если она сотрет с кожи это явное свидетельство реальности прошлой ночи, то и все остальное так же легко исчезнет. Ни памяти, ни мыслей, ни последствий… И никто не узнает.

Последнее желание в ту же минуту отпало за ненадобностью, потому что Лиза встретилась взглядом с Ириной. Горничная, видимо, уже некоторое время стояла в дверях и молча наблюдала, как она со злостью трет тряпицей кожу бедра. Лиза мгновенно покраснела, выдавая себя с головой.

— Вас спрашивала барыня, — тихо проговорила Ирина, забирая тряпицу из Лизиных рук, чтобы помочь ей. — Велела позвать вас тотчас же, как пробудитесь. А коли не подниметесь с постели до сумерек, силой будить.

— До сумерек? — удивленно переспросила Лиза.

— Так уж отобедали давно, барышня. Скоро к чаю звонить будут, — ответила Ирина, аккуратно вытирая кожу девушки сухим полотном. А потом взглянула вопросительно, словно пытаясь разгадать по лицу Лизы, верно ли она поступила. — Я барыне ни полсловечка о том, что ночью было нынешней, не сказала. Коли решите сказать, говорите. Коли прикажете слова ваши подтвердить, и тут я с вами. Хотя барин…

— Барин?.. — смущенно отводя взгляд в сторону, спросила Лиза, делая вид, что разглаживает опущенный после омовения подол сорочки. Явно вынуждая Ирину продолжить, что та и сделала нехотя.

— Хотя барин молчать велел обо всем, когда ночью сюда вас принес.

Разве ж она не знала этого? Разве он сам не сказал ей вчера, что не намерен нести ответственность за то, что может произойти, перекладывая всю тяжесть поступка только на ее плечи? Все честно. Это было только ее решение — перешагнуть ту самую грань, после которой не было ничего, кроме пустоты. Тогда отчего же так больно сейчас? И так хочется плакать…

Лиза словно наяву услышала свой шепот, который так и остался безответным в те мгновения, когда отступило прочь настоящее и забылось мучительное прошлое. Жалела ли она о тех нежданно для нее самой вырвавшихся словах? Нет, отчего-то не жалела. Как не было сожалений и о том, что произошло ночью. Лишь горечь от разбитой надежды на то, что все могло быть иначе, что то, что она чувствовала и тогда, и сейчас хотя бы на малую толику было взаимным. И видит бог, ей до безумия этого хотелось! И сила этих незнакомых ей ранее чувств пугала.

— Lisette, venez me voir!^[191] — раздался вдруг властный голос из соседней комнаты, и Лиза испуганно посмотрела на Ирину. — Я слышу, что вы поднялись с постели… venez me voir!

— Мадам здесь? — шепотом спросила Лиза у Ирины. — Я полагала, она внизу…

Ответить горничной помешал приказ, прозвучавший уже громче и настойчивее, чем минуту назад, и Лизе пришлось подчиниться, несмотря на то, что Ирина вдруг попыталась зачем-то остановить ее, ухватившись за рукав сорочки.

Софья Петровна, уже облаченная в платье к ужину, полулежала на кушетке возле окна. Она занималась починкой кружевного воротничка и тут же отложила его в сторону, едва Лиза ступила на порог ее спальни.

— Venez près de moi^[192], — проговорила мадам, когда Лиза в дверях опустилась на колени и стала ласкать бросившегося к ней из угла комнаты щенка. Бигоша даже забыл про свою добычу, шелковую туфлю мадам, и теперь восторженно прыгал вокруг хозяйки, так и норовя лизнуть ее в нос.

— Laissez votre toutou^[193], — раздраженно сказала Софья Петровна, устав ждать, пока Лиза наиграется со своей живой игрушкой.

Девушка же будто нарочно медлила, делая вид, что увлечена щенком, и подчинилась только в ответ на требовательное:

— Allons!^[194]

Некоторое время они внимательно смотрели друг другу в глаза, словно пытаясь прочитать мысли. Первой сдалась мадам, устало откинувшись на спинку кушетки и комкая растерянно кружево воротничка, совсем не заботясь о том, что может порвать то, что еще недавно так заботливо чинила.

— Каков подлец! — прошептала она, кусая губы. — Каков мерзавец… ни чести, ни благородства за сиятельным видом! А ведь даже не подумаешь, глядя на него нынче… Каков подлец!

Злость так и крутила Софью Петровну с того самого мгновения, как пришло оглушительное по своей силе осознание происшедшего. Ее цепкие глаза тут же подметили наружные швы сорочки, в которой Лиза прошлым вечером заходила пожелать ей покойной ночи. И порванное кружево, державшееся на честном слове у самого ворота. А еще в глазах Лизы появилось что-то новое, что без слов подсказало Софье Петровне — случилось нечто, переменившее саму сущность девушки. Слабый румянец на ее щеках, то, как она смущенно и нервно сжимала пальцы, досказали остальное.

А потом захлестнула ярость. Такая острая, что Софья Петровна стала задыхаться. Как можно было после всего, что случилось ночью, без тени малейшей тревоги или смятения обсуждать погоду за окном? Да еще ввернуть слова о том, что дороги при таком солнце быстро просохнут, а значит, путь Вдовиных из Заозерного будет легким. Вот потому и не удержались на губах злые слова в адрес Дмитриевского, в ответ на которые вдруг встрепенулась Лиза, поначалу поникшая под ее взглядом.

— Нет-нет! — она так яростно бросилась на защиту своего обидчика, что Софья Петровна даже растерялась на миг. — Нет, он не таков! Вы думаете, это он… а это я! Я! Меня и бейте злыми словами. Не его… не его! Это ведь я пошла… я сказала…

— Вы? — мадам грустно улыбнулась, понимая, что ситуация с каждым мгновением становится все непригляднее. Значит, эта la ingénuee сама стала основной виновницей всего. Значит, граф не соблазнил, прельстившись ее юной прелестью да схожестью с супругой-покойницей, а лишь взял то, что так щедро ему предложили.

— Разве не того вы ждали от меня? — зло бросила Лиза. В голосе ее ясно слышались слезы, потому мадам поспешила смягчиться:

— Помилуйте. Да, я ждала от вас и от него некоего сближения, но разве ж такого?.. Моя милая, вы совершили досадную промашку, скажу вам прямо. Одно дело, когда мужчина добивается вас, совсем же иное — когда вы сами… — и осеклась, понимая, что сыплет сейчас соль на кровоточащие раны. Вспомнила, как когда-то сама совершала ошибки, следуя тому же зову, что толкнул Лизу на роковой для девицы шаг, и что понуждал защищать своего невольного обидчика перед всем миром.

— Простите мне мою резкость, — мадам протянула Лизе руку, прося этим жестом присесть ее подле себя. Но девушка даже не шевельнулась, и Софья Петровна не могла не огорчиться, что еще недавнее чувство близости и расположения меж ними, судя по всему, сошло на нет. — Быть может, я увлеклась навязанной мне ролью, meine Mädchen, но я не могу не думать о вашей судьбе. Нынче, когда обстоятельства таковы. Я понимаю, отчего вы пошли на этот шаг. Думаете, не понимаю? Я ведь тоже была молода и тоже безрассудно увлекалась… Я знаю, каково это, когда голос сердца заглушает разум. И знаю, к чему это приводит. Оттого и тревожусь за вас.

— Не надобно, — Лиза покачала головой, упрямо поджимая губы. — Я сама так решила. И не жалею… и его не виню. Даже за то, что он вот так… Я буду даже рада, ежели не случится…

— O, meine Mädchen, вы так наивны и так глупы той самой глупостью юности, — горько заметила Софья Петровна. — Будете рады, что Дмитриевский проявит себя подлецом? Sehr gut! И что тогда? Что вы можете предложить вашему bien-aimé^[195], если граф не поведет вас под венец? Получая имя Дмитриевского через его постель (оставим чувствительность и приличия!), вы теряли самое драгоценное, что только есть у женщины для любимого мужчины, но приносили ему богатства и земли графа взамен. Что вы ему дадите, если Дмитриевский откажется от вас?

— Я вас прошу!.. прошу! — не выдержав, прервала ее Лиза, и мадам заметила, как та дрожит, словно в ознобе.

Сейчас девушка казалась слабым, беззащитным ребенком, и Софья Петровна почувствовала неожиданное желание приласкать ее, развеять все тревоги, стереть слезы с этого ангельского личика.

Неужто Дмитриевский способен предать этот образчик очарования юности? Неужто дерзнет? Нет, Софья Петровна не позволит! И не только потому, что заставить его поступить согласно правилам чести — отвечает ее собственным устремлениям. Не позволит она, чтобы этот дивный цветок был безжалостно смят порывом мужской страсти. Чтобы Лиза загубила свою жизнь, как она сама когда-то едва не загубила, после единственного свидания по зову сердца.

К счастью, Софье Петровне тогда попался легковерный сын мелкопоместного дворянина из Калужской губернии, который поверил в «искреннюю» любовь юной актрисы из Митавы и увез ее прочь от толков и неминуемого грехопадения. И пусть за ее спиной судачили о бегстве из родительского дома, пусть проклял отец, антрепренер небольшой театральной труппы, которой пришлось покинуть город после того, как пожаром пролетел по гостиным слух о внезапном отъезде «бесстыдницы». Софье Петровне все же удалось встать на ноги и отойти от той пропасти, в которую едва не сбросила ее безрассудная страсть к усатому щеголю в уланском мундире. Но Лиза… едва ли Лиза, этот, по сути, еще наивный ребенок, обладает качествами, присущими провинциальной актрисе. Нет, без помощи ей не встать, особенно, когда рядом нет того, на кого можно опереться, как сделала это в юности Софья Петровна.

«Нет, ну каков все-таки подлец, — возмущенно размышляла позднее она, оставшись одна в тишине своих покоев. — Неужто откажется?..» К тому все и шло, судя по его привычно отстраненно-учтивому виду. И эта фраза про отъезд… Словно упреждение возможного хода, словно открытое обозначение своей позиции. Но разве ж возможно, чтобы она так ошиблась?

От всех этих мыслей у Софьи Петровны даже голова разболелась. Она все пыталась понять, как могла не распознать истинной натуры Дмитриевского, поддавшись тому, что изредка наблюдала в его глазах и поведении, да и что уж греха таить — его мужскому очарованию. Все думала, какой ход следует сделать ей, как опекунше этой несчастной невинной девушки, которая сама не понимала, куда ее тянет глупое сердце.

К вечернему часу, когда собирались на заведенную в доме по английскому обычаю чайную трапезу (покойный граф был заядлый англоман, а его сын не стал менять привычного уклада), Софье Петровне показалось, что она нашла выход. Кликнув Ирину, женщина велела собирать барышню к чаю, невзирая на любые отговорки.

— Матушкин приказ, а его едва ли можно ослушаться, — сурово поджав губы, говорила Софья Петровна. А после кратко изложила то, что требовалось от Ирины.

Горничная в ответ только кивала, сложив руки под передником. Зная обо всем, что случилось ночью, она без особого труда разгадала замысел барыни.

Софью Петровну унесли из покоев крепкие лакеи. А Ирина поспешила в комнату Лизы. Она подняла с постели спрятавшуюся под одеялом барышню, принесла обжигающе ледяной воды для умывания и настояла, чтобы та вымыла лицо. А затем помогла ей облачиться в выбранное барыней платье и, усадив перед зеркалом, стала прибирать ее волосы.

Лиза покорно подчинялась всем указаниям с таким отрешенным видом, что у Ирины от жалости сжималось сердце. О, как же ей хотелось, чтобы барышня стала прежней — с задорным огоньком в глазах да с румянцем на щеках, а не этой бледной тенью той прелестной, жизнерадостной девицы! Как же хотелось склониться к ее уху и шепнуть, что все тревоги, которые морщинками легли на высоком лбу Лизы, абсолютно беспочвенны. Что хозяин и сам уже дрогнул перед очарованием и хрупкостью ее красоты, как о том в последние дни вовсю судачат в черной кухне и людской, опасаясь, впрочем, ушей комердина барина или сурового дворецкого.

Ирина так бы и поступила, но Лизе, погруженной в свои мысли, не хотелось слушать болтовню горничной, и она одним коротким взглядом приказала молчать. В тишине думалось лучше. И девушка надеялась, что в эти последние минуты перед встречей с Александром все же придет то самое верное решение, как ей следует вести себя с ним.

Пока ее собирали к чаю, она все не могла решить, чего именно хотелось ей больше: чтобы то, что сказала мадам было правдой, или наоборот, оказалось только маской, которую носил хозяин этого дома. Да, Лиза сама вчера сказала, что ничего не ждет от него и ничего не просит взамен. Но сейчас, при последних лучах солнца, когда мягкий свет свечей остался в прошлой ночи, она понимала, что лукавила. Ей безумно хотелось, ступив на порог салона, увидеть ту нежность, которая была ночью в его глазах. Чтобы и сегодня вечером, и завтра, и через месяц она горела чарующим светом в его взгляде. Только для нее одной.

Жалела ли она после разговора с мадам о том, что произошло? Жалела ли, что отдала Александру не только свою честь, но и сердце, невольно прошептав то, что запела в голос ее душа прошлой ночью? Лиза прислушивалась к собственным ощущениям и понимала, что не была такой живой с той самой осени, когда, казалось, разрушилась ее жизнь. Теперь она понимала, что означали те возвышенные фразы из сентиментальных романов, которые авторы вкладывали в уста героев. Она бы тоже прожила определенные моменты из прошлой ночи раз за разом, навсегда остановив время…

— Готово, барышня, — вторгся в ее мысли голос Ирины.

Лиза с недоумением взглянула на собственное отражение в зеркале. Белое платье из воздушной кисеи, перехваченное в талии шелковым голубым поясом, того же оттенка ленты в заплетенных косах, замысловато уложенных возле ушей, большие, слегка растерянные глаза — все это придавало ей вид девочки, едва покинувшей детскую.

Хотела ли Лиза предстать перед Александром после вчерашней ночи юной наивной барышней? Определенно, нет. Ей вдруг захотелось, чтобы при взгляде на нее Дмитриевский ощущал вовсе не стыд или сожаление за содеянное. Ей хотелось видеть в его темных глазах восхищение или, на худой конец, холодное равнодушие, но только не жалость. Потому что жалость лишит ее последних сил. И тогда как никогда остро почувствуется то дно, на которое она упала прошлой ночью.

Ирина с явной радостью в глазах поспешила выполнить указания барышни. Платье скромницы было заменено на иное — из переливчатого шелка цвета слоновой кости с вырезом, обнажающим ключицы и часть груди (особенно, когда отпороли широкое кружево по вороту платья). Волосы Ирина убрала в строгий, высокий узел — на большее, увы, не хватало времени. Но эта прическа не только сделала Лизу взрослее. Она придала всему ее облику особенной грациозности и хрупкости. И обнажила шею, по которой так мучительно медленно проводил губами Александр, казалось, еще совсем недавно. Лиза даже покраснела, вспоминая те ощущения, которые вызывали в ней эти прикосновения. И снова почувствовала, как кружится голова от этих столь осязаемых воспоминаний.

Волнение все сильнее охватывало ее, пока она шла в сопровождении лакея к салону, где обитатели Заозерного собирались на чай. Перед дверями в салон ей и вовсе показалось, что она сейчас упадет в обморок при низком звуке голоса Александра, донесшемся до ее ушей. Он там. Всего одно короткое мгновение, и лакеи распахнут перед ней створки. Быть может, пока не поздно развернуться и уйти?

Двери легко распахнулись, открывая взгляду Лизы всю честную компанию, собравшуюся в салоне: Софью Петровну на канапе, к которому был приставлен чайный столик, Пульхерию Александровну в кресле напротив и Александра. Он стоял у камина и задумчиво смотрел в огонь, будто только игра пламени интересовала его в этот момент. Лиза ясно поняла, что мадам Вдовина недовольна, и скорее всего, именно поведением графа и его показным равнодушием к дамам, расположившимся у чайного столика за его спиной. А потом недовольство Софьи Петровны перекинулось на Лизу, когда она цепким взглядом осмотрела девушку с головы до ног. Но не сменилось ли это недовольство восхищением в ту же минуту?.. Лиза не успела разгадать, так как Дмитриевский двинулся вдруг в ее сторону, и она перевела взгляд на него. Пока он шел к ней, так и смотрела, словно заяц на хищника, пытаясь собрать вмиг растекшееся, словно водица от талого снега, мужество и делать вид, что ей безразлично все происходящее.

— Mademoiselle Вдовина, — остановившись в шаге от Лизы, приветствовал ее Александр.

Софья Петровна за его спиной резко выпрямилась, чтобы не пропустить ни слова. В воздухе тяжелым невидимым облаком повисло тревожное ожидание. Одну лишь Пульхерию Александровну, озабоченную тем, что к чаю не поставили графинчик ее любимой настойки, это облако не коснулось.

Лиза не решилась подать ему руки для приветствия. Во-первых, она сама не понимала, следует ли ей это делать, учитывая все обстоятельства. Во-вторых, ей показалось, что Александр и не собирается первым протягивать свою ладонь. В-третьих, у нее вдруг задрожали пальцы, и Лизе безумно не хотелось показывать ему свое волнение. Она желала выглядеть сильной перед ним. Той, которой всегда мечтала быть…

По правилам Лизе полагалось ответить. И она уже собиралась это сделать, незаметно вдохнув воздуха, но Александр не позволил ей сказать и слова.

— Многоуважаемая Софья Петровна, — обратился он, не поворачиваясь при том к мадам Вдовиной, и оттого в этом обращении Лизе почудилась насмешка. — Не позволите ли вы мне переговорить с mademoiselle Вдовиной наедине?

Софья Петровна и Лиза тревожно переглянулись, а Пульхерия Александровна настолько удивилась просьбе племянника, что даже замерла на месте, презабавно приоткрыв рот. Ладони Лизы вмиг вспотели от волнения, и она с трудом подавила желание по-детски вытереть их о платье, тем более под пристальным мужским взглядом, которого сейчас так старательно избегала.

Словно почувствовав пренебрежение в поведении Дмитриевского, Софья Петровна выдержала долгую паузу, вынуждая его повернуться к ней. И когда граф повторил свою просьбу, глядя ей в глаза, а его голос в конце слегка дрогнул, она простила ему и его надменность, и деланное равнодушие.

Он волновался. А это, несомненно, означало, что их маленькая авантюра увенчалась успехом. Софья Петровна еще немного выразительно помолчала, а после милостиво согласилась, напомнив, что, как и положено, будет наблюдать за их разговором через открытые двери.

Ах, если бы Лиза, проходя мимо в соседнюю комнату, хотя бы мельком взглянула на нее! Она определенно сумела бы одним лишь взглядом, придать ей уверенности для этой беседы и подсказать, что дело сделано. Но девушка прошла быстрым и резким шагом, гордо выпрямив спину, словно ей было не по нутру то, что ожидало ее спустя несколько мгновений. И это вдруг насторожило Софью Петровну, заставляя ее сердце испуганно сжаться. Она видела, как серьезна и печальна Лиза, ставшая к ней лицом в соседней комнате прямо перед Дмитриевским, как сжимает губы в тонкую линию и как уходит от взгляда своего vis-a-vis. И с каждым мгновением огонь торжества в глазах мадам Вдовиной медленно угасал. Пусть она плохо слышала слова, которые произносил граф, но ясно видела даже с этого расстояния, какое смятение царит в душе Лизы, этого несчастного создания брошенного в самое средоточие борьбы света и тьмы.

А Лиза действительно словно балансировала на бревне над глубоким оврагом, мучительно раздумывая в какую сторону ей следует ступить быстрыми шажками. Она знала, она поняла тотчас же при просьбе Александра, о чем он заговорит, уведя ее от посторонних ушей из салона. И ее бедное сердце разрывалось сейчас на части. Ведь оно буквально подпрыгнуло в груди при первых же его словах, произнесенных ровно и неторопливо, а потом замерло от ужаса, понимая, какое будущее эти слова повлекут за собой.

— Лизавета Петровна, — показалось ли ей, или голос Александра несколько смягчился, когда он произнес ее имя. — Лизавета Петровна, я не привык говорить множество слов. Потому надеюсь, вы простите мне мою краткость. Я был бы самым наисчастливейшим человеком на свете, если бы вы ответили согласием на мою просьбу. А суть сей просьбы такова: Лизавета Петровна, я прошу вас оказать мне честь и доставить счастие стать моей женой.

Вот они, те самые слова, ради которых Лиза приехала в Заозерное, ради которых заморозила в себе совесть, позабыла о чести. Но разве сумела она заморозить сердце, метавшееся в груди, не зная, что подсказать для ответа, которого напряженно ждал Александр? Сердцу было отчего-то не до причин, заставивших его произнести эти самые слова. Бедное, оно лишь с восторгом замирало при мысли о тех днях, что ожидают впереди. Что может быть слаще того, чтобы быть рядом с этим мужчиной и днями, и ночами?.. И что может быть ужаснее, чем стать той, кто приведет его к гибели, к самому краю?..

Но она должна ответить согласием. Ради Николеньки, который где-то у незнакомых ей людей с нетерпением ждет встречи «с милой сестрицей», как пишет в каждом послании. И ради сына Софьи Петровны, что застыла сейчас на канапе, напряженно глядя на нее в открытые двери. Она должна ответить…

Но сейчас Лиза так остро ощущала близость Александра, пусть он и стоял на расстоянии вытянутой руки. Она чувствовала его, как никогда и никого до этого мгновения. Словно прошлой ночью он настолько проник в нее, что она стала его частью. Или он ее. И Лиза сама не понимала, как ей поступить. Бешеный перестук сердца грохотом отдавался в ушах. Вспоминалась алая кровь под собственными пальцами, что текла по его лицу. И пусть ее убеждали, что это была настойка, она-то знала правду.

Именно поэтому, разбивая собственное сердце и чаяния мадам, стиснувшей до боли в костяшках пальцев подлокотник, Лиза медленно покачала головой. Тяжелым камнем в тишине комнаты упали слова, произнесенные сдавленным шепотом:

— Мне очень жаль… — Лиза сама не понимала к кому обращается: к Александру или к Софье Петровне, сдавленно вскрикнувшей, увидев, как Лиза отрицательно качает головой.

— Мне очень жаль, — повторила снова, теперь уже старательно отводя взгляд и от потрясенного лица мадам. Глядя на миниатюру, висящую на стене комнаты, и не видя ее в этот момент. Буря слез медленно зарождалась внутри нее, грозя смести все на своем пути, даже остатки гордости. Потому до безумия хотелось сейчас же сорваться с места и уйти, чтобы скрыть свое горе от чужих глаз. — А теперь, прошу вас, позвольте…

— Взгляните на меня, — неожиданно приказал Александр, и Лиза испуганно перевела взгляд. Но не на него, а на Софью Петровну, словно та могла ей чем-то помочь.

— Взгляните на меня, — повторил он, а потом вдруг протянул руку за спину и с громким звуком, перепугавшим Лизу, резко захлопнул створки дверей. Но еще больше она испугалась того, что видела сейчас в его глазах. И что напомнило ей все слова о жестокости человека, стоявшего напротив нее.

Он был зол. Она без труда читала это в его взгляде, хотя на его лице по-прежнему не дернулся ни один мускул.

— Лизавета… — голос был таким вкрадчиво мягким, напоминающим о том Александре, который с такой нежностью ласкал ее прошлой ночью, что решимость Лизы дала первую трещину. И она поспешно заговорила, стараясь не дать ему вновь очаровать себя и не поддаться невероятному по силе желанию уступить.

— Что вы делаете? Зачем затворили? Вы же знаете, так нельзя! Прошлой ночью вы сами сказали, что не имеете ни малейшего намерения… я вас прошу… не стоит… не надобно принимать решений… вы же сами сказали, и я вам поверила! — почти вскричала она под конец своей сбивчивой речи.

— Я передумал, — спокойно проговорил Александр, и Лиза едва не сорвалась в приступе истерического смеха, настолько забавными ей показались его спокойствие и эта фраза. — Я позволю себе повторить свою просьбу. Лизавета Петровна, я прошу вас оказать мне честь и доставить счастие стать моей женой.

Они стояли друг напротив друга, схлестнувшись взглядами в немом поединке. Она видела по его глазам, что он не уступит, что для него отчего-то очень важно получить ее согласие. Но теперь легкий флер очарования тем Александром, которым он был еще недавно, развеялся, помогая ей собраться с силами. Теперь она видела перед собой совсем иного Александра, властного и непримиримого. И хотя ее сердце разрывалось от боли, она все-таки проговорила, запинаясь, словно вколачивая гвозди в гроб того света, которого больше никогда не будет в ее душе:

— Я не могу… Простите меня… я не могу…

Лиза прекрасно помнила по прошлым дням, проведенным подле властной старухи, не терпевшей, когда ей перечили, что личности подобного рода не принимают отказа. Не умеют этого делать. Потому не удивилась, когда Александр снова ринулся в атаку, пытаясь настоять на том, что уже считал решенным делом.

О, видит бог, при других обстоятельствах счастливее особы не было на всем белом свете! И она бы уже давно ответила согласием на предложение, не раздумывая по каким причинам оно было сделано. Но разве могла она сделать это при том мраке, что скрывался в ее душе?

— Раз уж вы завели речь о событиях, которые имели место быть недавно, то должны понимать — их природа едва ли оставляет вам возможность ответить мне отказом, — настаивал Дмитриевский. — Я говорю вам прямо — с играми покончено. Ваша мать спит и видит вас моей супругой и хозяйкой всего, чем я владею. Неужто вы позволите себе разочаровать ее?

Лиза только покачала головой и, вновь бросив короткое «простите меня», обогнула Александра, чтобы не дать слабину перед его напором и наконец-то уйти прочь. Она знала, что ее непременно настигнет Божья кара за все содеянное в последнее время, но разве же думала, что наказание придет через ослепляющее чувство к этому человеку? Невыносимая мука…

И мука эта стала только горше, когда Александр вдруг настиг ее у самой двери. Он словно хищник вцепился пальцами в ее предплечья, не позволяя убежать.

— Стойте! Я вас прошу, стойте! — хрипло прошептал он, и горячее дыхание обожгло ее обнаженную шею. И в тот же миг ноги стали такими мягкими, отказываясь держать, а внутри что-то взметнулось удушающей волной.

— Как отпустить вас, Elise? Как вас отпустить?..

Лизе показалось, что ее сердце остановилось, а мир вокруг замер: затихли звуки, потускнели краски, словно оставляя их наедине. Она стояла в руках Александра ни жива ни мертва, боясь спугнуть его признание. Даже дыхание затаила, наслаждаясь той сладостью, что приносило каждое его слово, и одновременно мучаясь от острой душевной боли.

— Я думал, что все уже решено. Разве может быть иначе? Отчего вы отказываете мне? Потому что я всеми проклят и обречен жить отвергнутым в этих землях? Потому что на мне клеймо государственного преступника? Но разве титул и мои владения не могут быть достойной наградой взамен возможности блистать в свете? Вашей матери вовсе безразличны мои грехи… Ведь она вынудила вас? А вы боитесь меня… как тогда, в первые дни. Потому и отказываете, верно? Вам вовсе не надобен такой супруг. Вы меня боитесь. Настолько, что даже потеря чести не столь страшна, как будущность подле меня. Разум взял волю над вашими слабостями? Едва ли… страх передо мной затмил и его. Как вы тогда говорили мне на охоте? Я жестокосерден. Я безнравственен. Я презрел долг дворянина и предал честь рода. Истинное чудовище, запертое в имении, верно? И вы боитесь меня…

— Вы же знаете, это не так! Вы ведь все прекрасно знаете! — В этот момент помимо воли голос Лизы вдруг выдал все, что она так тщательно скрывала от него, пряча взгляд. И тогда она закрыла лицо руками, чтобы не видеть его лица. И не выдать себя уже целиком, показывая, как сияют сейчас от счастья ее глаза. А еще — скрыть подступившие слезы от грустной смеси горечи и нежности в его голосе.

— Меня должно бояться девице, вы правы. Я именно таков, каковым вы меня увидели. Все истина. До последнего слова. Я жесток, непримирим с тем, что мне наперекор. Я презираю людей из-за множества их пороков и недостатков. Из-за лицемерия, которым с давних пор был окружен. Но все-таки…

Лиза не могла видеть, скорее почувствовала, когда Александр обошел ее в одном движении и встал напротив, положив свои ладони на кисти ее рук, по-прежнему прижатые к лицу.

— Я понял это сразу же, как увидел вас, сидящей на дороге, там, подле отъезжего поля. Словно почувствовал, что вы неспроста появились в моей жизни. Но долгое время не желал верить этому чувству, уверяя себя, что все лишь оттого, что все кругом твердят про сходство внешнее. Вы говорили, что боитесь меня, а я сам боялся того, что просыпалось в моей душе, когда вы рядом. Боялся, потому что знал, что это навсегда переменит мою прошлую жизнь. А вчера… когда вы говорили про крылья… я понял, что более не хочу прежней жизни. Что мне нравится то, что возникает внутри, когда я только слышу ваш голос или шелест платья. Нравится держать вас в своих руках и слышать, как вы шепчете мое имя.

Лиза почувствовала, как невольно заливается краской при воспоминании об обстоятельствах, когда он мог слышать этот шепот. Благо, что ее лицо было спрятано в ладонях от его взгляда. И слезы… они уже текли, словно вторя его словам, каждое из которых острой иглой впивалось в ее сердце. Две противоположные эмоции — радость и неудержимое горе — разрывали Лизу сейчас на части, и каждая умоляла дать тот самый верный ответ на его признания.

— Все мои прежние проступки и беды: дуэли, бражничество, бретерство, безрассудная авантюра, которая привела в крепость… все оттого, что жить не хотелось прежде. Только и думал, чтобы все закончилось быстрее — этот бесконечный бег по кругу изо дня в день. В особенности, в последние годы. А нынче… нынче я понял, что живу. Хочу жить, понимаете? И как мне отпустить вас, когда вы стали тем самым огнем, что разогнал мрак вокруг меня? Ваши слова, ваши взгляды, ваши безрассудные и чистые чувства, которые вчера открылись мне. Я успел позабыть, каково это, вот так очертя голову… И совсем забыл, как должно говорить о своих чувствах.

Александр замолчал, и пауза затянулась, сопровождаемая лишь странным шорохом. Заинтригованная этим, Лиза не могла не отнять ладоней от лица и едва сумела сдержать изумление и восторг, когда увидела, что он опустился перед ней на колени. Но и при этой унизительной, должно быть, для его характера позе он сумел остаться хозяином положения. Сначала положил руки ей на талию, удерживая на месте, а после захватил в плен ее ладони, не позволяя снова спрятаться от него.

— Ведь именно так должно предлагать руку, верно? — с легкой усмешкой проговорил Александр, глядя в ее удивленные заплаканные глаза. В его взгляде светилась знакомая ей нежность, и последние бастионы Лизы рухнули с оглушительным треском. — Видите, как быстро вы сумели меня поставить на колени? Вы меня меняете. Вы перевернули мою жизнь. Каждый день я узнаю вас заново, ведь за считанные минуты вы способны превратиться из нежного цветка в неудержимую богиню ярости. Но я готов поклясться чем угодно, что мне это нравится! Elise, я… я… Вы мне нужны. Вы мой свет, которого мне так не хватало все эти годы. Останьтесь подле меня. Я смогу без вас жить, но вот желаю ли? А потому… взгляните на меня, не отводите взор, не сейчас! Elise… Лиза… Лизонька… я не хочу быть без вас. Без вас я погрязну во мраке. Станьте моей женой, и я обещаю вам — ни единой причины не будет у вас, чтобы вы пожалели о своем согласии! Ни единого мига!

— Вы не понимаете… — Лиза пыталась удержаться от того ответа, что так и норовил сорваться с губ. Но Александр уже видел ее слабость и стал медленно подниматься с колен, а потом обхватил руками ее лицо, беря его в плен. — Ничего благостного не будет в этом союзе… только худое…

— Я все решу, — твердо сказал он, глядя в ее глаза. — Вот увидишь, я смогу. Скажи мне только «да»… скажи от сердца, как вчера ночью… скажи, что ты будешь моей женой.

Лиза хотела возразить, она действительно хотела остаться твердой в своем решении отказать ему, и будь что будет. Лишь бы удержать его от первых шагов в сторону пропасти, куда она неминуемо поведет его, едва примет предложение. Но Александр, заглушая Лизин протест, стал медленно сцеловывать слезинки с ее лица, будто стирал один за другим все следы ее горя, а из головы — все мысли о предстоящем будущем. А потом он добрался и до ее губ, где замер на мгновение, едва касаясь своими губами.

— Скажи же!

Разве могла она ответить иное? Когда его глаза, чарующие своим светом, были сейчас так близко. Когда в голове не осталось ни одной мысли, кроме осознания, что он рядом, что он обнимает ее. И что он хочет, чтобы так было всегда.

Но Александр не стал дожидаться, пока Лиза решится, а принялся целовать так, чтобы последние возражения ее рассудка сгорели в обжигающей страсти его поцелуев. И когда в очередной раз он прошептал прямо ей губы: «Скажи!», Лиза покорно ответила «да», ощущая в душе невероятный восторг при виде его просиявшего в тот же миг лица и счастливого смеха, которым он встретил ее согласие.

«Не думать. Только не думать о том, что будет после», — мысленно убеждала себя Лиза, когда Александр снова поцеловал ее, страстно и глубоко, будто запечатывая данное ему слово, и закрыла глаза, когда он легко приподнял ее над полом и закружил.

Она держалась за его плечи, переплетая пальцы, чтобы сделать их объятие еще крепче. Вдыхала запах его кожи и волос. Чувствовала виском, как бьется жилка на его шее. И мечтала о том, чтобы этот момент длился вечно. Крепость его тела. Сила рук, круживших ее. Запах кожи. И легкий дурман, будто от вина.

А думать о том, что рано или поздно на смену опьянению всегда приходит горькое похмелье, Лиза не желала.

«После… Я буду думать обо всем после…»

Глава 20

Кольцо было тяжелым. Ободок из золота венчался крупным камнем небесно-голубого цвета в обрамлении мелких жемчужин. Несмотря на свою строгую красоту, фамильное обручальное кольцо Дмитриевских скорее тяготило Лизу. Быть может, из-за размера камня или потому что служило ей явным напоминанием о паутине лжи и о той пропасти, к которой она с каждым днем все ближе подталкивала Александра. Камень был изумительно красив. Даже сейчас, спустя столько дней, минувших с момента предложения, от его вида у Лизы захватывало дух.

— Вы носите на руке целое состояние, meine Mädchen, — поцокала языком Софья Петровна лишь только они остались наедине в собственных покоях. — Сибирский алмаз^[196]! Говорят, они столь редки, а их цена непомерно высока… А ведь есть еще и la parure^[197] с тем же камнем! И все это будет вашим! Вашим!

Но Лизу вовсе не волновала стоимость перстня или других драгоценностей, что перейдут ей после свадьбы. Она до сих пор ощущала тепло губ Александра на своих пальцах, которые он еще долго целовал, надев на один из них кольцо с топазом. И словно наяву она видела его взгляд, когда он взглянул после в ее глаза. Только это и волновало Лизу с недавних пор. А еще один-единственный вопрос, на который она не знала ответа.

Всякий раз, когда Лиза оставалась наедине со своими мыслями, разум убеждал ее разорвать пелену безумия этой fiançailles^[198]. Но стоило ей оказаться подле Александра, увидеть его взгляд, почувствовать его нежность, жар его поцелуев…

Лиза не сдержала счастливой улыбки, вспоминая эти горячие и настойчивые касания губ и языка, от которых она совершенно теряла волю. Разумеется, следуя строгим правилам, жениха и невесту не оставляли наедине. Мадам Вдовина согласилась, что Александру и Лизе позволительно видеться чаще обычного при условии, что Пульхерия Александровна не спустит с них глаз. Но dame patronesse нерадиво блюла нравственность этих свиданий, неизменно засыпая после рюмки-другой вишневой настойки, о которой не забывал распорядиться заботливый племянник. И тогда Лиза поддавалась безумию, которое снова и снова влекло ее в объятия Дмитриевского, пробуждая в ней неутолимую жажду прикосновений его рук и губ. И пусть они были мимолетны, но их глубина и страсть так горячили кровь. Хотелось раствориться в них полностью… хотелось забыться и забыть.

И Лиза действительно забывала обо всем, когда Александр страстно целовал ее, прижимая к себе. И о лакеях, что могут невольно увидеть их в полуоткрытые двери, и о мирно дремлющей неподалеку Пульхерии Александровне. Она буквально задыхалась от переполнявших ее чувств, когда могла так смело проводить пальцем по скуле и далее вниз по щеке к высокому вороту рубашки, подвязанному шелковым галстуком. Или когда ласкала мягкие волосы, наслаждаясь теми ощущениями, что возникали при этом в кончиках пальцев и где-то внутри ее тела.

В эти моменты реальность отступала прочь, оставляя Лизу в чудесном мороке. И ей казалось, что счастье, от которого так сладко кружилась голова, будет вечным. Как и эта нежность в темных глазах мужчины. И огонь, в котором она, не обжигаясь, горела однажды ночью.

О, этот огонь! Это неукротимое по силе желание, которое Лиза читала в глазах Александра, когда их поцелуи становились все глубже, а объятия все крепче. Сознание собственной власти над ним в эти минуты действовало на Лизу крепче любого хмеля. И тогда она уже сама теснее прижималась к нему, удивляясь тому, что его напор и сила его рук больше ее не пугают. Любовь, проснувшаяся в сердце, совсем заполонила ее, заставила позабыть обо всем и вновь слепо довериться мужчине. И видит бог, в этот раз ей отчего-то не было страшно. И не было ни малейшей толики сомнений, когда она уступала воле Дмитриевского, когда подарила ему собственное сердце. И уже не было страха, когда шептала ему в ухо, едва касаясь того губами:

— Я люблю тебя… я безумно тебя люблю… ты стал всем светом для меня… целым светом…

И Александр, глядя в ее сияющие глаза, обнимал ее тогда еще крепче и целовал, не давая ей больше произнести ни слова. Губы от тех страстных поцелуев предательски распухали, выдавая позднее мадам их очередное своеволие и нарушение приличий.

Пытаясь хотя бы на мгновение забыть об Александре, Лиза распахнула книгу, которую, задумавшись, уже долгое время бесцельно держала в руках. В тишине библиотеки солнце ласково грело кожу ее лица через оконное стекло, играя бликами на камне обручального кольца и отражаясь в каплях, падавших с крыши. Голубое небо под стать топазу было удивительно чистым и светлым. Даже через стекло Лиза различала тонкие трели первых птиц, которые приветствовали весну, смело ступившую в Заозерное. Снег медленно таял, убегал с полей под темноту лесных деревьев и превращался в грязно-коричневую жижу на дорогах. А потому имение нынче было словно отрезано от всего мира, сохраняя мир и покой, воцарившиеся в нем. Весна, приведя с собой распутицу, будто благоволила к Лизе, позволяя ей дольше притворяться даже наедине с собой, и не думать о том, что принесет будущее, когда на Красную горку она выйдет из церкви Заозерного супругой графа Дмитриевского.

А еще Лизе было страшно взглянуть в другие мужские глаза. Ей казалось, что на ее лице без особого труда можно было прочесть, как счастлива она сейчас и как сильно любит. И оттого становилось не по себе всякий раз, когда вспоминала она прежнюю влюбленную Лизу и прежние свои чувства, которые нынче казались совсем иными. То, что поселилось в ее душе теперь, было намного глубже, Лиза знала это. Теперь едва ли обойдется царапиной, зажившей спустя несколько месяцев. В этот раз невозможно будет так легко вырвать любовь из сердца. Как Лиза сможет посмотреть в глаза того, другого, зная, что ныне все иначе, что то, что она когда-то чувствовала к нему, сгорело без остатка вместе с последней преградой, ее девичеством, в ту самую зимнюю ночь?

Из книги на подол платья выпал один из цветов, которые Лиза принесла из оранжереи несколько дней назад и заботливо вложила между страниц. В виде этих тонких нежно-розовых лепестков девушка хотела сохранить дорогие ей моменты. Как и тот, что так отчетливо стоял сейчас перед глазами.

Неделю назад Лиза с Пульхерией Александровной сидели после завтрака в оранжерее и составляли букеты для украшения столовой и салона. Лиза тогда даже обрадовалась этому занятию, ведь Александр уехал верхом еще на рассвете и до сих пор не вернулся. Девушка, конечно, никому бы не призналась в своей досаде на то, что она так долго — целую ночь, утро и уже часть дня — не видела его. Но срезала цветы чересчур резко, совсем не думая, какие хотела бы взять в букеты. И также рассеянно собирала их в вазы, которые по знаку уносил лакей.

Тихонько посапывала Пульхерия Александровна, сложив морщинистые пальцы на животе. С крыши оранжереи звонко капала вода, выбивая песенку весны в глубоких бороздах подле стен дома. Лизе же, справившейся с последним букетом, вскоре наскучило сидеть без дела, и она решила пройтись по дорожкам, чтобы осмотреть знаменитый цветник покойного графа. Тот поразил ее с первых минут — пышным цветением, яркими красками, изумрудной зеленью на фоне бело-черного пейзажа Тверской земли за высокими окнами. Особенно удивили Лизу некоторые цветы, ранее невиданные, а еще роскошные плетистые розы, обвивавшие деревянные решетки на противоположной стороне оранжереи. «Даже Лизавета Юрьевна не имела такой цветочной роскоши в имении», — невольно подумала Лиза, аккуратно трогая пальцем нежные лепестки роз. От сладкого дурмана цветов даже закружилась голова. Или потому что девушка вдруг распознала сердцем, что уже не одна стоит возле этих решеток, любуясь пышным розовым цветением?

Лиза даже не вздрогнула, когда сильные руки обвили ее талию и, чуть отклонив назад, прижали к крепкому мужскому телу. Только довольно улыбнулась, чувствуя, как отступает прочь мучившая ее все утро тоска.

— Vous n'avez rien contre?^[199] — прошептал ей в ухо Александр, и от дыхания, скользнувшего по коже, по телу тут же пробежал легкий трепет. Будто среди тепла, которым была полна оранжерея, на нее подул легкий освежающий ветер.

— Против ваших рук? Едва ли, — игриво ответила Лиза, с улыбкой разворачиваясь к нему.

— Вы узнали мои руки? — притворно удивился он.

— Я узнала, что вы рядом еще прежде, чем вы дотронулись, — проговорила она, и Александр как-то хитро прищурился в ответ на эти слова. — Дивно, но это так…

— Действительно дивно, — согласился он и стал целовать ее руки, медленно проводя губами от пальчика к пальчику.

— Вы были на прогулке? — решилась завести разговор Лиза, чтобы не думать о той буре чувств, что снова поднималась внутри при этих легких поцелуях. Солнечные лучи мимолетным блеском отражались в его приглаженных назад чуть влажных волосах, и она поняла, что он пришел в оранжерею тотчас, как привел себя в порядок после поездки верхом. Вдруг захотелось запустить пальцы в его волосы и растрепать их, придавая ему мальчишеский вид, какой был у него тогда, той ночью в библиотеке.

— На границе с Вешним воды подмыли земли. Большая часть лога обрушилась, утащив с собой изрядный кусок, — пояснил Александр, прочитав легкое недовольство в ее голосе из-за его долгого отсутствия.

— С Вешним? Полагаю, вы также нанесли визит и в имение, раз уж оказались неподалеку?

Голос звучал раздраженно, выдавая ее с головой, но Лиза не могла ничего с собой поделать. Даже сама мысль о том, что он мог встретить сегодня прекрасную Лиди, больно кольнула ревностью. И радость от его появления несколько угасла, уступая этому дурному чувству. А еще злости, когда он посмотрел ей в глаза, и уголок рта иронично пополз вверх. Именно поэтому Лиза вдруг рванулась прочь, убегая от его насмешки над ее ревностью, но разве возможно было от него уйти?

— Оставьте! — Александр резко обхватил руками ее лицо, вынуждая Лизу замереть на месте. — Оставьте это… Вам нет нужды даже думать о том.

— Но она так красива… я всегда полагала, что ежели и суждено кому стать вашей женой, то только ей. Она первая красавица губернии. Наследница земель мадам Зубовой. Она истинная роза. Я же лишь… лютик!

Александр ничего не ответил. Он на мгновение отошел, огляделся, словно искал что-то, а потом, сорвав с одного из растений в горшках небольшой цветок, вернулся к Лизе. По соцветию цветок был схож с розой — так же плотно прижимались друг к другу лепестки, и Лиза поначалу решила, что именно розу протягивает ей Дмитриевский.

— Этот цветок довольно красив, как вы полагаете? Мой отец отдал немалую сумму за его корни. Цветок везли специально для него с Востока. Розы есть в каждой оранжерее в наших землях, но подите-ка отыщите этот цветок.

— Я вас не понимаю, — проговорила Лиза, но цветок из его рук покорно приняла, удивляясь необычной красоте и хрупкости этого нежно-розового соцветия. А Александр снова взял ее лицо в свои ладони и проговорил, с нежностью заглядывая ей в глаза:

— C’est renoncule^[200]. Садовый лютик, который мой отец почитал более роз. И признаюсь как на духу, для меня теперь тоже нет краше цветка и никогда не будет… ma renoncule…

А потом поцеловал ее — сперва в повлажневшие отчего-то глаза, после потерся носом о кончик ее носа, чтобы вызвать улыбку на ее губах, и уже после — в эту улыбку, захватывая в плен приоткрытые губы.

Сейчас, вспоминая те поцелуи, Лиза не могла не улыбнуться. Солнце тогда ласково грело их своими лучами через стекла оранжереи, подсвечивая пылинки вокруг их силуэтов, словно создавая золотистый ореол. Сладко пахло розами, кружа и без того хмельную голову Лизы. И Александр обнимал ее, и под его губами она цвела подобно растениям этой оранжереи. Она тогда принадлежала ему. Целиком.

Поцелуи становились все жарче и настойчивее. Ее пальцы запутались в его волосах. Лиза сделала это намеренно, потому что слишком сильно было желание распустить тугой галстук и, распахнув ворот рубашки, проскользнуть ладонью прямо к коже, чтобы почувствовать силу мускулов под своими пальцами. Лиза даже не помнила, когда Александр успел прижать ее спиной к решетке с розами, придавив юбки своим коленом. Она опомнилась, только когда он сам прервал поцелуй, почувствовав, как сверху на них упали редкие лепестки роз, не удержавшиеся в бутонах, когда покачнулась решетка.

— Что ты делаешь со мной? — глядя на нее в упор, хрипло прошептал Александр.

Лиза безуспешно попыталась прочитать его мысли, удивленная немым вопросом, застывшим в темных глазах. А потом сдалась и только улыбнулась, заметив лепесток розы в его растрепанных волосах:

— Я люблю тебя…

Он долго и пристально смотрел на нее, а после снова поцеловал, прошептав наперед о том, что никогда еще с таким нетерпением не ждал Пасхи. И она рассмеялась, довольная его нетерпением, его желанием, его страстью.

— Lisette! Lisette, où etes vous?^[201] — позвала Лизу пробудившаяся при звуке ее смеха Пульхерия Александровна, и ей пришлось выскользнуть из объятий Александра.

— Elise, — позвал ее Дмитриевский, и когда она обернулась, бросил ей садовый лютик.

Лиза прижала к губам этот хрупкий цветок, чувствуя как гулко, словно молот, стучит в груди сердце. Как же она любила его в тот момент! Как же хотелось, чтобы все действительно было так, как ему виделось!

— Я не могу потерять его…

Эта мысль мучила Лизу на протяжении последних недель после предложения Александра. Сказать ему правду сейчас — означало спасти его от уготованной ему участи, но в то же время потерять. А лишиться света, которым он согревал ее душу, когда Лиза только начинала понимать, что это такое — чувствовать человека всем своим существом…

Удивительно, но именно Софья Петровна подсказала Лизе тот самый путь, который мог бы стать для нее истинно верным. Они долго говорили в ночь после того, как было сделано предложение. Женщина выглядела тогда очень усталой, под ее глазами залегли такие глубокие тени, что Лизе она казалась смертельно больной.

— Вы едва не отказали ему, meine Mädchen. Отчего? Муки совести или нечто другое терзало вас в ту минуту? — Мадам задумчиво теребила крест на груди, выдавая свое волнение. — Ежели говорить начистоту, меня беспокоит ваше душевное состояние, meine Mädchen. На какие безрассудства толкнет вас очередной приступ? Помните ли вы о том, насколько шатко наше положение до венчания? Я неоднократно говорила вам о том. Или вы полагаете, что чувства к вам помешают ему выдать нас для честного суда? Едва ли!

— Вы полагаете?.. — Лиза так и не решилась спросить, думает ли Софья Петровна, что Дмитриевский действительно любит ее и, руководствуясь именно этими чувствами, а не из долга или по чести, сделал днем ей предложение.

Но мадам без труда прочитала невысказанный вопрос в глазах девушки и устало улыбнулась.

— О, Лизхен, вас совсем ничему не учит жизнь! Слова всегда красивы, но что таится за ними, в той глубине, куда не под силу порой заглянуть? Нет, я не могу утверждать, что он не питает к вам никаких чувств. Они есть. Вот только какова их природа? Надолго ли они и насколько глубоки? Вы новое лицо для него. Вы пробудили в нем жажду жизни и любви, вы вернули его из той темноты, где до сих пор пребывал наш Аид. Но по опыту вам скажу, meine Mädchen, вы не должны верить, что мужская любовь живет до гробовой доски. Порой она так мимолетна, что даже дуновения от нее не успеваешь почувствовать. И мужчины так легко жертвуют своей любовью, вам ли не знать того?

И Лиза не могла не покраснеть, осознав, что впервые вспомнила о том, другом, кого когда-то смело назвала бы своим любимым. Нынче же она с трудом могла воскресить в душе хотя бы толику прежнего чувства к нему. Или оно было? Ведь душа до сих пор замирала при воспоминании о том мужчине. И Лиза не могла понять — в тревоге ли или в прежнем волнении.

— Вы сейчас на перепутье, — продолжала Софья Петровна, словно читая ее мысли. — Вы вкусили иной любви. А эта любовь порой кружит голову сильнее чистых и непорочных чувств, что вы ведали ранее. Мой вам совет — не позволяйте себе забыться. Думайте только о себе, чтобы сохранить сердце в целости и не измучить душу. Коли встанет выбор, за кем идти и кому жизнь свою вверить, смело идите за тем, кто вас любит, а не за тем, кого любите вы. И помните, что в ваших руках столько судеб. Не только судьба нашего Аида. В противоположность ему многие другие жизни… Помните, meine Mädchen, помните!

Сомнения кружили голову. Даже холодный отблеск серебра медальона не помогал вернуть былое хладнокровие, даже рисунки брата, в которые Лиза вглядывалась, чтобы выбрать единственное верное решение.

И только рядом с Александром темнота в душе отступала прочь. Когда он брал ее пальцы в свои большие ладони, когда она прижималась к его груди и слушала, как бьется его сердце. Тот, другой, тоже обнимал ее, но разве пела ее душа в тех объятиях? Разве появлялась легкость в сердце, когда руки ласкали ее лицо и волосы? Тот другой тоже любил ее, но только любовь, горящая в глубине этих темных глаз, заставляла ее чувствовать себя такой живой и такой свободной.

«…Идите за тем, кто любит вас…» — снова вспомнила Лиза наставления Софьи Петровны, гладя пальцами засыхающий цветок. И вдруг, наконец, поняла, как ей следует поступить. Нет, груз ее сомнений никуда не делся, но стало намного легче, когда появилась надежда. И эту надежду подарил ей он, Александр…

— Когда вы так улыбаетесь, я готов любоваться вами бесконечно, — произнес от дверей библиотеки предмет ее мыслей, и Лиза просияла лицом, увидев его. — От кого вы прячетесь здесь? Неужто от меня?

— Просто хотела побыть в одиночестве, нынче это для меня такая редкость, — Лиза еще дальше отодвинула тяжелую портьеру, за которой скрывалась от посторонних глаз, сидя на широком подоконнике библиотеки с книгой.

Александр шутливо изогнул бровь.

— Быть может, мне стоит удалиться?

Девушка тут же покачала головой, и он, в несколько шагов приблизившись к ней, легко подхватил один из стульев у стены и уселся напротив.

— Я едва отыскал вас…

— С трудом в это верю, — парировала с улыбкой Лиза, и он рассмеялся ее кокетливому тону. А потом протянул руку и перевернул книгу, чтобы взглянуть на автора и название. — Сочинение Карамзина? Не слишком ли печальное чтение в такой благостный весенний день?

— Даже в благостные дни нужно помнить о том… — начала было Лиза, но тут же осеклась, не желая вспоминать о своей былой доверчивости и о том другом мужчине, что первым вошел в ее жизнь. Ведь следом неизменно приходило чувство вины перед тем, кто сидел сейчас напротив нее.

— О чем вы думаете? — вдруг спросил Дмитриевский, и она даже вздрогнула от неожиданной резкости его голоса. Прежняя мягкость, с которой он обращался к ней, исчезла без следа.

— Ни о чем существенном…

Но разве можно было обмануть его внимательные глаза? Лиза видела, что Александр не поверил ей. Отложив книгу в сторону, он потянулся и взял ее руки в свои ладони. И тогда предчувствуя повторение вопроса, она поспешила увести разговор в сторону:

— Расскажи мне… расскажи мне о себе. О своей семье. О том, как ты рос здесь, в этих стенах…

Дмитриевский долго смотрел на нее, не нарушая молчания, и Лиза уже решила, что ее просьба так и останется без ответа. Но, криво улыбнувшись, он все же заговорил:

— Честно говоря, большую часть своей жизни я провел вне этих стен. Здесь я жил только первые годы, пока меня не отправили в корпус на обучение. Вернулся я сюда во время войны, да и то — убежал тотчас же, как приехал. Француза бить хотел, а в итоге сам был нещадно бит розгами. Тут же, в конюшнях. Когда вернули из побега. Затем служба, которая не позволяла часто бывать в Заозерном. А после… в последнее время даже желания на то не было. Мы с отцом, случалось, часто спорили на сей счет. Он сетовал, что мне нет дела до земель и до фамилии. Называл паркетным шаркуном и viveur^[202]. Посему я предпочитал держаться подальше от имения, куда удалился отец после смерти belle-mère^[203] в 1817 году.

И тут же, практически без перехода, не давая опомниться зачарованно слушавшей его Лизе, задал встречный вопрос:

— А ты? Расскажи о своем детстве.

На короткий миг Лиза растерялась, не сразу вспомнив, что именно рассказывали ранее о прошлом Вдовины. А потом заговорила, аккуратно подбирая слова:

— Мои прошлые годы не особо полны событий. Родилась до войны. Отца впервые увидела, когда уже вступила в отрочество, — он вернулся домой в 1818-м. Но несмотря на это, мы стали удивительно близки. Отец не имел возможности взять учителя в дом и посему сам стал моим наставником. Я уже говорила, как он любил охоту и собак. Уверена, он был бы в восторге от выжленка, которого ты подарил мне. Хотя без сомнения воспротивился бы тому, что я держу его в спальне — это ведь не паркетная собака.

— Ежели позволишь, его надобно на псарню отдать, — кивнул Александр, словно соглашаясь с мнением ее отца. — Коли будет желание, станет твоим на гоне. Но в твоей спальне место вовсе не ему…

Пальцы Александра скользнули по щеке Лизы, заправляя за ушко непослушную прядь. Девушка в смущении покраснела, потупив на мгновение взгляд. Не столько от ласки, сколько от того, что прочитала в его глазах. Память услужливо напомнила, как она недавно отдалась в его власть в этой самой комнате, на кушетке, что стояла за его спиной подле камина.

— Néanmoins, Elise… — его пальцы пробежали по линии ее плеча, потом скользнули вдоль руки, закрытой узким рукавом из тонкого муслина, а после без особого труда обхватили в кольцо ее запястье. — Néanmoins^[204], что вас тревожит? Что заставляет ваш лоб так очаровательно хмуриться?

Дмитриевский говорил шутливым тоном, но Лизе почему-то слышался в его словах некий подвох. Позднее она и сама не смогла себе объяснить, почему ей в который раз поневоле пришлось насторожиться. Так застывают звери на гоне, когда не понимают, с какой стороны ждать опасность, но отчетливо знают, что она совсем рядом.

— Мне по сей день непривычно, что мы с вами вскорости под венцы ступим. Что вы — мой нареченный и станете моим мужем. Непривычно, что мои чувства к вам взаимны. И мне неловко перед вами за мой обман.

Дни, что Лиза провела подле Лизаветы Юрьевны, научили ее многому. В том числе и одной простой истине: расскажи лишь часть правды, и тогда тебе поверит даже самый сомневающийся человек. Вот и нынче, чтобы избежать до поры ненужных расспросов, Лиза решила следовать этой тактике. «До того самого дня, как все решится», — твердо повторила она мысленно клятву, что дала сама себе некоторое время назад.

При словах об обмане на лице Александра, на ее удивление, не отразилось ровным счетом никаких эмоций. Он продолжал смотреть в ее глаза, словно пытался что-то разглядеть в их глубине, и лишь грустно улыбнулся уголком рта, когда она продолжила:

— Я обманывала вас. И маменька тоже. Едва ли не с самого первого дня было решено, что грех не воспользоваться моментом и не сделать попытки получить ваше расположение, а с ним ваше имя, состояние и титул. Мне неловко и больно признаваться в этом, но… вы ведь и сами знали. Не думаю, что нам удалось обмануть вас.

— Матримониальный прожект вашей матери был столь плохо замаскирован, что только слепец не разгадал бы его, — медленно проговорил Александр.

Лизе вдруг стало дурно от той лжи, которую они возводили с Софьей Петровной, от тех замыслов, что планировались за его спиной. И оттого, что она по-прежнему лжет ему. Но разве могла она нынче иначе? «До Красной горки… до Красной горки, а там…»

— Я не держу зла, — мягко сказал Александр, видя, как потускнела голубизна ее глаз. — Даже за то, что оказался в проигрыше в вашей игре. Хотя едва ли назову это проигрышем…

Его глаза вновь вспыхнули тем самым светом невысказанной нежности. И завороженная этим светом, Лиза не удержалась и коснулась его щеки, ласково провела пальцами по коже. Желание касаться его до сих пор было таким настойчивым. Быть может, оттого, что происходящее все еще казалось ей нереальным?

— Ты росла вместе с братом? — спросил Александр, и ей снова пришлось собраться с мыслями, чтобы ненароком не проговориться.

— Скорее нет, чем да. Несмотря на то, что дом наш был очень мал, мы росли на разных половинах, как и пристало брату и сестре. А вы? Вы росли вместе братом?

— Ты забываешь, что у нас с ним большая разница в годах. Павел был твоего возраста. Я воспитывался с Василем. Мы вместе делили детскую, покамест меня не отправили на учебу. Недолго — пару-тройку лет, но и этого хватило. Я не любил его. Мне он казался слишком мал годами, чтобы жить со мной в одной комнате. Когда нас свели в детской, мне было семь, а ему всего лишь два года от роду. И я безумно ревновал его позднее к своему отцу. Даже Павла так не ревновал, хотя, полагаю, виной тому возраст. Мне казалось, что Василя любят более. Да и как не любить послушного белокурого ангелочка? «Сущий ангелок», — так говаривала моя нянька. Я же для нее был «истинным бесенком». О, иногда в те годы я так ненавидел его! И Василь платил мне сторицей, — странно усмехнулся Александр, вспоминая прошлое. — Ведь это он выдал меня отцу, когда я сбежал летом 1812 года, чтобы присоединиться к армии. Я был тогда уверен, что именно мне суждено принести победу нашим войскам в войне с Bonaparte и никак иначе… Меня поймали по дороге в Торжок. Самое обидное во всей это истории, что я шел совсем в другую сторону, не к Москве.

— А нынче? — спросила Лиза, улыбаясь той давней досаде, что промелькнула в голосе Александра при воспоминании о побеге. Она так и видела темноволосого мальчика, недовольного больше не тем, что был пойман, а тем, что с самого начала его план был обречен на неудачу. — Я видела, что меж вами по-прежнему нет родственной близости.

— C'est faux^[205]. Иногда мы пикируемся, иногда расходимся в суждениях. Но кровь Дмитриевских всегда берет верх. Что бы ни случилось, Василь всегда будет рядом. Правда… — Александр снова криво улыбнулся, на миг открывая Лизе легкую грусть, которую не мог не испытывать при этих словах. — Правда, Василь, как истинный Дмитриевский, забудет о зове крови, ежели дело пойдет вразрез с его догматами чести. Тогда, в 1812 году, он заявил, что я поступаю дурно, оставляя отца в столь тревожный час. Это же случилось и после неудавшегося восстания на Сенатской, когда меня арестовали как заговорщика против царской фамилии. И когда не стало Нинель…

Слышать имя покойной жены Александра Лизе было неприятно. Даже странная горечь наполнила рот при мысли, что он мог прежде кого-то обнимать и целовать, как ее. Что мог любить так же, как ее. Или даже больше…

— И вы не держите на него зла за былое? — спросила она, пытаясь загнать неприятные мысли в самый дальний уголок своего сознания.

— Нет, не держу, как бы странно это ни звучало. При всех наших разногласиях я верю, что он будет рядом в трудную минуту. А если не будет, то открыто заявит о том. Я доверяю ему точно так же, как доверяю Борису Григорьевичу. Ни больше, ни меньше. Есть единицы из числа моего окружения, кому я слепо доверю свою сущность, и они оба в том списке наравне.

— Foi aveugle est meurtrière^[206], — не могла не произнести Лиза, сжимая в волнении его пальцы. — Так говорил мой отец…

И снова в глазах Александра мелькнула странная тень, природы которой Лиза, как ни пыталась, не сумела разгадать. И в тот же миг сердце болезненно сжалось, ведь она понимала, каково ему будет, если правда каким-либо образом вскроется. Ей уже однажды довелось пережить разочарование после того, как она слепо доверилась и пошла за собственным сердцем в мир иллюзий. Оттого вдвойне больнее, что именно ей придется разорвать ту тонкую нить доверия, что протянулась меж ними с недавних пор.

Лиза не могла долее смотреть ему в глаза, опустила взгляд к распахнутой книге, что по-прежнему держала на коленях. Александр проследил ее взгляд и заметил цветок садового лютика, быстро подхватил его из книги прежде, чем она успела ему помешать.

— Лютик? К чему он вам?

Что за странная нотка прозвучала в тот момент в его голосе? Или Лизе с ее расстроенными нервами уже начинало мниться всякое там, где и в помине ничего не было?

— Как память, — ответила она, глядя на цветок, который Дмитриевский вертел в руках. Тот казался таким хрупким в его ладонях — того и гляди переломится, и лепестки рассыплются по ковру.

— К чему вам один цветок, когда у вас будет вся оранжерея? — удивился он.

— Люди не могут быть рядом всегда, — нашлась Лиза после минутного замешательства. — Иногда обстоятельства складываются так, что они удаляются друг от друга. Пусть даже на короткий срок — на день, на час… И тогда я достану этот цветок и буду думать о вас.

— У меня есть иное предложение, — возразил Александр. — Я никогда вас не отпущу от себя. И вам не понадобится даже малейший знак в память обо мне, пусть и на короткий срок.

Лиза видела, каким холодным блеском отразилась твердость слов в темноте его глаз. Пальцы сжались в кулак. От всего облика мужчины веяло силой. И в то же самое мгновение к ней вернулся былой страх, который она когда-то испытывала в его присутствии.

Этот человек был действительно горяч в своих чувствах и решителен в своих желаниях. Он страстно любил, и она уже начинала понимать, что не менее страстно мог ненавидеть. Лиза тотчас вспомнила Александра тем, каким подглядела как-то украдкой — жестоким в гневе, слепо поддающимся ярости…

«После… я буду думать обо всем после…» А сейчас хотелось только одного — чтобы он обнял ее и прижал к себе и чтобы стук его сердца заглушил все худые мысли в ее голове.

За окном раздались чьи-то выкрики, стук колес экипажа по брусчатке, лошадиное ржание, и Лиза, движимая любопытством, повернулась, чтобы взглянуть на причину всей этой суматохи. Подъехавшая карета была изрядно забрызгана грязью. При взгляде на количество дорожных сундуков могло показаться, что в Заозерное пожаловала светская модница.

«Или модник», — поправила себя Лиза, видя, как выбирается из кареты, щегольски помахивая тросточкой, Василь. С другой стороны, широко распахнув дверцу и не дожидаясь, пока лакей откинет ступеньку, на землю спрыгнул Борис.

— О! Как они только не поубивали друг друга в пути, — насмешливо произнес прямо над ухом Лизы Дмитриевский, наблюдая поверх ее головы столь примечательное прибытие. — Это равно тому, чтобы поместить в один ящик кота и пса…

«Quand on parle du loup^[207]», — помимо воли подумала Лиза, глядя на мужчин у подъезда усадебного дома. Она застыла не в силах пошевелиться в ожидании того момента, когда прибывшие почувствуют ее напряженный взгляд. И те, будто прочитав ее мысли, вдруг одновременно повернулись к окну библиотеки. Со стороны это выглядело забавно, и в любую иную минуту Лиза бы рассмеялась от схожести их телодвижения. Но не сейчас… не сейчас, когда в душу камнем упало осознание того, что все те игры, которые она вела прежде, станут только опаснее.

Потому что отныне ей предстояло играть за себя самой, отчаянно подбирая козыри. И помоги ей господь, ибо в этой игре ставки для нее были чересчур высоки — не только ее собственная будущность, но и тех людей, которых она любила сильнее всего на свете. Судьбы их нынче находились на разных чашах весов, опасно балансируя в обманчивом равновесии.

Быстро прошептав Лизе в ухо: «Надобно бы пойти встретить наших путников», Дмитриевский вышел вон. Девушка обернулась от окна и случайно заметила на ворсе ковра бледно-розовую тень цветка, что прежде так радовал глаз. Мужские пальцы чересчур сильно сжали тонкий стебель, и пышная головка садового лютика склонилась набок, а нежные лепестки частично осыпались. Хрупкая красота была смята в едином порыве чувств и отброшена в сторону…

Глава 21

Следующая неделя была наполнена для Лизы странным предчувствием грозы. Ей казалось, будто темные тучи сгущаются над ее головой, грозя разразиться бурей и играючи сломать ее, будто ствол тонкой березки. Но девушка вновь позволила внутреннему голосу усыпить себя. Убаюканная нежностью Александра, она забывалась в свете его глаз, подчас совсем теряя ощущение реальности. И убеждала себя, что все худое, что творила в те дни, непременно искупит позднее. Что сумеет испросить прощения за свое участие в авантюре, которую продолжала поддерживать, уже преследуя свои цели.

Лиза понимала, насколько изменилась за последние месяцы. Осознание собственной греховности камнем давило на душу, мешало дышать невыплаканным комком в горле. И даже когда она оставалась одна в тишине своей спальни и давала волю слезам, легче не становилось.

— Я искуплю… я все искуплю… Только прошу, помоги мне… лишь бы сохранить тайну… а дальше… — молила Лиза перед образами, в глубине души ужасаясь дерзости своей просьбы.

Она стала такой, какой и хотел видеть ее когда-то Marionnettiste^[208]. Играла, тщательно просчитывая ходы наперед и обдумывая каждый свой шаг и каждое слово. Только игра уже велась не двумя противниками. Партия шла теперь а trois^[209].

Решение, как следует поступить, пришло к Лизе в день приезда Василя и Бориса на Берещенье^[210]. Такое простое и одновременно сложное: ничего не предпринимать до венчания, и только после, в два или три дня, открыть Дмитриевскому правду обо всем. Он будет предупрежден об опасности, но уже не сможет отвергнуть ее так просто. Потому что будет связан с ней неразрывными узами…

«Нет, я не могу потерять его… Не могу… Не могу!» — как заклинание мысленно повторяла Лиза всякий раз, когда презрение к себе и страх перед греховностью задуманного захлестывали ее с головой. Нервы ее были совершенно расстроены. И потому, найдя однажды на собственной подушке короткое послание, написанное знакомым почерком, девушка испугалась до безумия.

В прошедшие дни она без особого труда угадывала по мгновенно бледнеющему лицу, по напряженному развороту плеч, насколько больно и неприятно ее прежнему возлюбленному видеть мимолетные прикосновения Александра.

Terrible home. В тот вечер Лиза вспомнила, как в сердцах называла Дмитриевского прежде. Когда он, будто дразня мужчин в салоне, скользнул пальцами по ее обнаженной шее и объявил о предстоящем браке. В тот момент ей показалось это случайностью. Верно, он просто забылся, что теперь перед посторонними глазами они должны строго следовать приличиям. Но и после эти касания не раз повторялись. Когда вел ее в столовую к обеду, когда помогал занять место за столом, когда подходил после, во время игры в вист. Локоток, обнаженная шея, тонкая талия, обтянутая легкой тканью платья.

И эти прикосновения уже не приносили былой радости. Ведь Лиза буквально кожей ощущала злость того, другого, удивляясь ее неприкрытости. И готова была плакать от разочарования, увидев отблеск торжества в темных глазах Александра, когда он все-таки уловил напряжение, словно разлитое в воздухе.

«Я жду вас у дальнего грота или grotte de Apollon^[211] после позднего завтрака», — гласила записка. Короткий приказ, заставивший Лизу затрепетать от смешанных чувств: страха перед встречей с ним лицом к лицу, смущения, тревоги при мысли о том, что их могут увидеть вместе, и тогда…