На сердце без тебя метель...

За завтраком Лиза с безмятежным видом сообщила, что поедет в церковь на освящение «лестниц»^[212]. Она заранее знала, что сопровождать ее будет только Ирина: Пульхерия Александровна уже третий день мучилась болями в суставах, а Александр не отличался набожностью и посещал церковь только по особым праздникам. После недолгих уговоров и споров о благочестии так и вышло.

В церкви девушка пробыла недолго. Уж слишком проникновенен был голос отца Феодора, читающий житие угодника Иоанна:

— Как огонь сожигает и уничтожает хворост, так и слеза чистая смывает все нечистоты, как наружния, так и внутренния…

— Дурно мне что-то от ладана, — Лиза постаралась не обращать внимания на понимающий взгляд Ирины, когда, пошатнувшись, схватилась за ее ладонь. — Выйти бы…

— Сей же час, барышня, сей же час! — засуетилась горничная, уводя Лизу из церкви. — Вы только прямее держитесь да чувств не лишитесь. А то как бы злым языкам повод не дать. Венчание-то ранехонькое, скорое…

Ирина даже не удивилась просьбе барышни прогуляться пешком до усадебного дома и после свернуть в парк к дальнему краю. Только единожды нахмурилась, когда барышня, сев на мраморную скамью подле непотребной статуи, попросила ее сходить в дом за пуховой шалью. Сперва Ирина хотела возразить, а после вспомнила, что в доме глаза сторонние, не до свиданий теперь жениху и невесте. Решила, что барышня хозяина здесь поджидать будет, и с легким сердцем выбрала самый дальний путь к дому да еще завернула к кухне поболтать с помощницами поварихи.

Тихо журчала вода в гроте. Лиза задумчиво сидела, рассматривая цветы мать-и-мачехи, желтым ковром рассыпанные среди пожухлой прошлогодней травы. Но недолго мраморный красавец Аполлон был единственным ее компаньоном в этой весенней тишине. Через несколько минут позади скользнула тень мужчины, нарушая мнимое уединение девушки.

Он опустился рядом на скамью, и Лиза напряженно застыла в ожидании нелегкого разговора, к которому пыталась подготовиться на протяжении всей бессонной ночи. Но мужчина молчал. Просто сидел, положив ладонь на мраморную поверхность скамьи возле ее узкой ладошки. Смотрел прямо в глубину парка, как и она, подмечая признаки пробуждающейся весны. И это молчание помогло им обоим выровнять дыхание и, наконец, отыскать в себе силы взглянуть на своего vis-a-vis.

Еще вчера Лиза обратила внимание, каким нездоровым он выглядит, но вблизи признаки недавно перенесенной болезни были еще заметнее. И она с трудом удержалась, чтобы не сжать в волнении его ладонь и не коснуться пальцами бледного исхудавшего лица. Сейчас она ясно понимала, что по-своему он до сих пор был дорог ей, как бывает дорога вещь из далекого прошлого, вызывающая внутри странное тепло.

— Значит, случилось, — произнес он медленно, словно каждое слово причиняло ему необычайную боль. В этот момент он не смог смотреть ей в глаза, боясь прочитать в них свой приговор. — Теперь ты его невеста…

— Все, как и должно, — откликнулась Лиза. — Как и было оговорено.

— Как это произошло? Он… ты… — его пальцы дернулись на холодном мраморе, словно кто-то ударил его наотмашь, а после сжались в кулак. — Я и подумать не мог, что будет так… он дотрагивается до тебя… всякий раз… словно ты уже жена ему. Да и к жене едва ли на людях вот так… Вы?.. Как он решился на предложение? Что за причины?..

Скорее неким внутренним чутьем Лиза распознала в его голосе нотки гнева и ненависти, незнакомые ей прежде. Никогда ранее он не говорил о Дмитриевском с таким чувством. И это не могло не насторожить ее.

— Я следовала всем вашим наставлениям, — глухо проговорила она, в волнении теребя ленты шляпки.

Мужчина смотрел нее напряженно и пристально. Потому ей пришлось собрать все силы, чтобы голос не дрогнул, когда она повторила:

— Всем вашим наставлениям…

Очередная полуправда-полуложь. Но видит бог, разве могла она иначе, когда с такой силой сжимался кулак, когда так нервно ходили желваки на его лице, а голос был полон ненависти?

— Я удивлен, что это так, — с явным недоверием произнес он, вглядываясь в ее профиль. — Едва ли Alexandre по доброй воле сделал предложение. И он так касается тебя… словно ты ему жена. Жена, понимаешь?!

— Это все, что ему остается, — быстро возразила Лиза, краснея от волнения и неприличия разговора. — Граф ждет венцов. Таково было решение. Иначе как же?

Мужчина долго смотрел на Лизу, которая в лихорадочном волнении продолжала крутить ленты шляпки, и разрывался на части, не зная чему верить — то ли ее словам, то ли собственным глазам. Разве не видел он, как Дмитриевский глубокой ночью отнес Лизу в спальню? Разве не видел, что она была лишь в тонком капоте, а Александр — без сюртука? Разве не видел, как тот смотрел на Лизу, лежащую в его руках?

Но сердце, глупое сердце, так хотело верить — что все еще возможно, что она все еще принадлежит ему! И будет чайная трапеза под старыми яблонями, и будут дети с ее удивительными глазами, и будет счастье, о котором он так мечтал. Но будет после, а сперва… сперва хотелось ухватить еще одну мечту за хвост. Тем более сейчас, когда мечта была так близко.

Они снова замолчали, наблюдая, как медленно проплывают редкие облака в голубом небе. Он наслаждался короткими минутами рядом с ней, пусть ему было и непозволительно даже коснуться ее рукава. А Лиза не знала, что сказать, обуреваемая противоречивыми чувствами. Несмотря на все, что произошло, этот мужчина все еще был ей близок. Но теперь она как никогда остро ощущала разницу меж тем, что когда-то испытывала к нему, и тем, что вызывал в ее душе Александр.

Странная смесь жалости и тепла сплелись воедино. Особенно, когда взгляды их встретились над протянутой им пачкой бумаг. Письма и рисунки от брата, которые он бережно хранил за полой сюртука у самого сердца. А ведь сначала даже не хотел брать их с собой, чтобы сделать Лизе больно за те мгновения в тени коридора у ее дверей, за чужие руки на ее теле… Но не смог. Радость, которую он каждый раз видел в глазах своей bien-aimée, проливала елей на раны его истерзанной души.

— Николенька очень тоскует, — проговорил мужчина, и Лиза едва сдержала слезы, пряча свернутые в тонкую трубочку бумаги в рукав жакета. Перед глазами тут же возникло личико с большими голубыми глазами под белобрысой челкой. О, petit frère! Какой же невыносимо острой стала в эту минуту тоска по нему!

— Я мог бы устроить ваше свидание. Одно только слово, и я увезу вас к нему! — его голос вдруг сорвался в волнении, а потом он заговорил отрывисто и быстро, словно боялся передумать. Даже вскочил на ноги и лихорадочно заходил вдоль скамьи. — Я увезу вас к нему тотчас! Желаете того? Одно только ваше слово! Едемте нынче же!

Лиза не ожидала такого порыва и испуганно замерла, чувствуя, как сердце в этот миг рвется на две половины. Одна уговаривала ехать к Николеньке, ее маленькому братцу. Наконец-то обнять его, убедиться, что он жив-здоров, а сны дурные от лукавого приходят и только. Другая же была с Александром.

Лиза смотрела в глаза своего vis-à-vis и думала о том, что скажи он эти слова в начале их авантюры, она бы без раздумий вложила свою ладонь в его протянутую ныне руку. Стала бы ему верной супругой и никогда бы даже помыслить не посмела об ином мужчине, старательно оберегая свое счастье от любых невзгод и напастей.

Но все зашло слишком далеко. Все переменилось. И теперь Лиза понимала, что чувства, испытываемые прежде к этому мужчине, совсем не та любовь, о которой она грезила в отрочестве и о которой читала в книгах. Ныне она так любила Александра, что даже мысль о расставании с ним причиняла ей физическую боль.

Потому и медлила в эту минуту, испуганно глядя на протянутую в ее сторону ладонь, на умоляющие глаза и нервно бьющуюся жилку у виска. Она представила себе будущие дни без Александра, и сердце ее болезненно сжалось. Но Николенька… O mon Dieu, Николенька! Без него ей тоже не было жизни. Ведь только ради брата она и ступила на путь предательства и лжи.

Два противоположных пути. Тягостный ей предстоял выбор. Но, на ее счастье, не сложилось. Девушка с трудом сдержала возглас облегчения, когда мужчина вдруг схватился за голову, судорожно запустил пальцы в волосы и тихо проговорил-простонал:

— C’est impossible… impossible… pas à présent…^[213]

Его плечи поникли, словно под тяжестью невыносимой ноши, а руки мелко дрожали, когда он снова опустился на скамью подле Лизы — только лицом не к парку, а к гроту, будто пряча лицо от ее взгляда.

— Он не отпустит тебя так просто, — проговорил, будто оправдываясь, понимая, что загнал себя нынче в тупик, что играть придется до конца. — И мне не спустит. Не такова натура. Отыщет везде и воздаст за унижение, которому подвергнется, коли уедем. Не будет жизни после… не даст! И жить не даст. Вызовет — и как всех остальных…

«Нет! — хотелось прокричать Лизе. — Александр не таков, как о нем говорят!» Теперь она бы спорила с любым, зная нежность, с которой могут обнимать эти сильные руки, зная мягкость его голоса.

— Знать, до самого конца… — со странной горечью произнес мужчина, признавая поражение, которое нанесла ему судьба.

Нет, ему было не жаль Александра. Муки ревности и сердечная боль, притупившись вдали от Заозерного, нынче вспыхнули с новой силой, как и ненависть, которая с недавних пор поселилась в его душе. Ранее он видел в Александре лишь препятствие к тому, что должно быть его по праву. Даже испытывал жалость, что так все сложилось. И если бы существовал иной способ получить то, к чему он так страстно стремился, он бы, верно, избрал этот путь. Но не теперь. Не теперь, когда видел, с каким нескрываемым удовольствием Дмитриевский дразнил всех, выставляя напоказ свою близость к Лизе, — словно демонстрировал трофей…

— Знать, так суждено, — проговорил он, и сердце Лизы на короткий миг окаменело от смысла этих слов. Но плохо спрятанная горечь в холоде его голоса и неприкрытая душевная мука, которую выражала его поза, вызвали у девушки очередной приступ жалости.

Лиза сама не могла объяснить природу охватившего ее чувства. Здесь было сострадание к нему и к его ставшей вдруг безответной любви, и стыд за то, что уже не любила его, а он по-прежнему любил и верил, что любим. Могла ли она судить его теперь, когда так переменились их роли? Когда сама стала игроком, а он лишь пешкой в ее руке? Наверное, именно в эту минуту она сумела понять его. И простить… наконец-то, простить.

А потом и вовсе не сдержалась, когда мужчина повернулся к ней и протянул на раскрытой ладони бутон бумажного цветка. Расплакалась, выплескивая в слезах все сочувствие, которое помимо воли испытывала к нему сейчас.

Слезы катились по Лизиным щекам, и не было сил остановить их, ведь она вдруг вернулась на несколько месяцев назад, в гостиную меблированных комнат, когда они впервые остались наедине после побега из дома Лизаветы Юрьевны.

Они сидели тогда по разные стороны большого круглого стола под бахромчатой скатертью, не поднимая друг на друга глаз. Лиза робела перед их близостью, вдруг ставшей реальностью, и молча наблюдала, как он вертит в руках белый лист бумаги, складывая и аккуратно прижимая сгибы. Поймав ее взгляд, мужчина несмело улыбнулся. Только тогда она поняла, что он взволнован не меньше. Помолчав немного, он произнес:

— Моя маменька выучила меня из бумаги цветы крутить. В отрочестве при сильном волнении я начинал расчесывать кожу. До крови, бывало. Доктора не могли найти средство от того. А маменька приучила: мол, как нервы разыграются, поделки из бумаги крути… Вот с тех пор и кручу…

Чувствуя неловкость от собственной откровенности, он тогда протянул ей через стол на ладони бумажный бутон. Тот был одновременно похож на тюльпан и розу — такой хрупкий, с тонкими изгибами.

Нынешний бутон, весь испещренный ровными строками чернильных строк, был так же красив и хрупок. И у Лизы защемило сердце от понимания, что ему тоже сейчас нелегко. Они оба были в ловушке, из которой не было выхода.

Мужчина сперва заробел, когда Лиза заплакала, бережно взяв цветок с его ладони. Но после крепко обнял ее одной рукой, прижимая лбом к своему плечу, позволяя ей облегчить душу.

— Тише-тише, ma bien-aimée. Не надобно плакать, — ласково шептал он, чувствуя отчаяние и невыносимое горе при виде Лизиных слез и ее склонившейся на его плечо головы. — Что с нами сталось? Что я наделал, господи? Ведь я не могу… Не могу видеть, как он касается тебя, понимать, что он мог ласкать… что он вправе целовать тебя. Я еле держу себя в руках… Ненавижу! За его поведение ныне, за вид хозяина, за maison verte^[214]…

Лиза молча всхлипывала, поглаживая пальцами бумажные лепестки цветка. Тогда он набрался смелости и, приподняв ее подбородок, поцеловал в лоб, прямо у линии волос, едва не ударившись лбом о поля ее капора. Ему до безумия хотелось вновь ощутить вкус ее губ, как в те времена, когда она со счастливой улыбкой позволяла ему целовать себя, но он отчего-то не осмелился. Словно она была чужая ему. Хотя… разве не так оно?

— Я не сумею здесь быть. Ты гораздо сильнее меня, я же слаб… не смогу! — в волнении он сжал пальцы Лизы с такой силой, что она едва не поморщилась. — Иначе сорвусь. Как вижу его — злоба вскипает… Душит меня, травит… Не смогу стерпеть.

— Не надо, — тут же в испуге прошептала Лиза. Снова почувствовав угрозу своему тщательно выверенному плану. Нет, ей во что бы то ни стало надобно обвенчаться с Александром. Тогда люди не способны будут их разлучить. А смерть… она сумеет вовремя остановить эту костлявую старуху, что, следуя худому замыслу, уже простирала руки к ее любимому.

— Мне так… тягостно, когда вы подле, когда под вашим взглядом… — попыталась объяснить она и осеклась. От презрения к себе ей не хватало воздуха.

Он же истолковал ее слова по-иному.

— Тебе было бы… легче, ежели б я уехал? Как до того? Тебе было легче, когда меня не было в имении?

Лиза не смогла выдавить из себя ни слова, только быстро кивнула, отводя в сторону взгляд. И оба почувствовали невероятное облегчение, когда он согласился, что в таком случае для него было бы разумнее уехать. И каждый в этот же миг ощутил себя чудовищем из-за чувства невероятной душевной легкости.

— Я вернусь на Красную горку. Сама понимаешь, мне никак не уклониться от того, чтобы быть при нем на венчании, — мужчина стиснул пальцы в кулак, собираясь с силами, чтобы продолжить. За эти месяцы он так и не сумел приучить себя к мысли, что скоро она ступит под церковные своды с другим. — Через несколько недель все будет кончено, ma bien-aimée. Всего несколько недель, и ты увидишь своего брата.

— Вы устроите нам свидание? — чуть не подскочила на месте Лиза. Ее сердце быстро заколотилось, вызвав на щеках яркий румянец.

— Гораздо лучше, — улыбнулся он, ласково сжимая ее руки и лаская пальцем ее ладонь через тонкую ткань перчатки. — Всего несколько недель, и ты более никогда не разлучишься с ним. Никогда! Я увезу тебя в ночь после венчания, и все будет так, как оговорено меж нами. Уютный дом с мезонином, маленький садик и наше маленькое семейство: ты, я, твой братец до поры совершеннолетия, покамест он не уедет за границу, и наши дети…

— Вы прежде говорили о годе или половине года, не менее, — растерянно пролепетала Лиза, не понимая, отчего вдруг случились такие перемены, и, страшась даже подумать, что они могут ей сулить.

— Ты уже получишь его имя, а я буду при нем, чтобы в нужный момент все уладить. Тебе нет нужды находиться в Заозерном столько времени. Я не могу позволить, чтобы ты принадлежала ему, как жена. Ты моя. Только моя! Тебя предназначило мне в жены само Провидение, даруя нам встречу. Я никогда не позволю быть иному. Возьми…

В Лизину ладонь скользнуло что-то холодное и гладкое. Это был обычный флакон из зеленого стекла для духов или ароматических масел, который можно увидеть на туалетном столике любой барышни.

— Всего несколько капель — две или три на бокал вина, не более. И в ночь после венчания его члены охватит паралич. Он будет медленно подбираться от кончиков пальцев рук и ног все выше и выше. А после сморит сильный сон, такой крепкий, что из пушки не пробудить. На двое или даже трое суток, как повезет. За это время ты уже покинешь губернию. Есть одно место. Тебе оно непременно придется по нраву. Там ты поживешь до моего приезда. И именно туда тебе привезут Nicolas…

— Это яд? — в ужасе перебила Лиза. Она почти не слышала его слов, все мысли ее были сосредоточены на флаконе, что жег ей ладонь сквозь ткань перчатки.

— Это яд, коли более капель дать, — согласился он. — А иначе — сонная микстура. Или настойка от боли зубной. Только тут белены поболее. Так что будь осторожна — только три капли на бокал. Не забудь, ma bien-aimée, прошу тебя… Merde! — внезапно выругался мужчина, взглянув куда-то в сторону. — Похоже, твой выжленок увязался за твоей девкой.

Действительно, тишину парка поначалу еле слышно, а после все отчетливее разрывал восторженный звонкий лай. Лиза даже не успела удивиться тому, как он метко угадал, что это именно Бигоша. Из-за поворота на аллею сначала выкатился маленький щенок, продолжая заливисто тявкать, а следом показалась высокая мужская фигура, при виде которой сердце Лизы вдруг подпрыгнуло в груди и забилось с удвоенной силой.

— Alexandre! — с досадой прошипел ее vis-à-vis и отступил на шаг от скамьи, скрываясь от постороннего взгляда за камнями грота.

А Лиза уже поднималась, торопясь навстречу мужчине, что резкими размашистыми шагами шел по аллее. Иногда он склонялся к щенку, который в бестолковой радости путался у него под ногами.

— Лизавета, — тихо позвал голос от грота, и девушка чуть повернула голову, стараясь ничем не выдать себя тому, кто стремительно приближался к ней, свернув на боковую дорожку с аллеи. — Три капли, не более. А после я увезу вас к Николеньке, слово дворянина! Я вас увезу!

Лиза еле заметно кивнула, уже не понимая, с чем соглашается, а потом быстрым шагом пошла навстречу Дмитриевскому. Флакон из толстого стекла незаметно скользнул в маленькую сумочку. Туда же отправился и бумажный бутон, чьи лепестки при этом были безжалостно смяты. Лиза очень надеялась, что Александр не обратит внимания на тяжесть сумочки, и благодарила Бога, что ее собеседник вовремя ускользнул в тень грота. Значит, тайное свидание так и останется тайным.

О, как же хорош Александр! Какая гордая поступь, без слов говорившая о его статусе и положении! Сильный и властный мужчина. И в то же время может выглядеть таким по-мальчишечьи очаровательным, когда ветер треплет его волосы, как сейчас. Лиза невольно залюбовалась им. Ей до сих пор с трудом верилось, что совсем скоро, менее чем через три недели, этот мужчина станет ее мужем. И будет целиком и полностью принадлежать ей.

Но тут же эти благостные мысли сменились опасениями. А вдруг Дмитриевский уже знает о ее встрече с Marionnettiste, догадывается о содержании их разговора или вообще об авантюре, что разворачивается за его спиной? Не решаясь встретить пристальный взгляд графа, Лиза остановилась в нескольких шагах, приветствуя подбежавшего к ней Бигошу. Она увлеченно ласкала щенка, пока, наконец, Александру не надоело молча стоять рядом. И тогда он проговорил, протягивая Лизе руку, явно вынуждая девушку принять ее и выпрямиться:

— Щенок станет отличным выжлецом, когда подрастет. Великолепный нюх! Это у него от матери. Она лучшая в моей стае.

А когда Лиза уже стояла напротив, глядя ему в глаза, сменил тему без особого перехода, как обычно делал, желая застать врасплох:

— Я увидел подле черной кухни твою горничную. Странно, что она оставила тебя одну.

— Я отправила Ирину вперед за шалью, а сама решила прогуляться, — проговорила Лиза, стараясь изо всех сил, чтобы голос ее звучал ровно. — Озябла, когда возвращались из церкви.

— Аполлонов грот — изумительное место, не правда ли? От него удивительный вид на парк. Немудрено, что ты задержалась, — Александр некоторое время задумчиво смотрел на грот, а после предложил Лизе локоть, и она с готовностью положила пальцы на его рукав. Правда, они слегка дрогнули, когда он продолжил: — Странно лишь то, что ты так отклонилась от дороги в усадьбу… тем паче озябнув. Я бы хотел попросить тебя впредь не поддаваться импульсивным желаниям, так беспечно рискуя своим здравием.

Был ли какой-то иной смысл в его словах? Лиза так и не смогла понять, глядя в абсолютно спокойное лицо Александра. А он быстро отвернулся от нее, легко наклоняясь и подхватывая палку, чтобы подразнить Бигошу…

— Я буду благоразумной впредь, — пообещала девушка тихо, но он услышал и мягко улыбнулся, погладив ее пальцы на сгибе локтя:

— Очень на это надеюсь, — а потом улыбка слетела с его губ. — Ты вся дрожишь! Сущим сумасбродством было ехать в церковь, а после еще и устраивать прогулки пешком. Весенняя пора коварна — кажется, по-летнему пригревает, а ветер проникает до самого нутра. Надобно было оставить тебя в доме!

— Вы забываете, что я предприняла эту прогулку отнюдь не с праздной целью, — напомнила ему Лиза.

— А вы забываете, что я безбожник. Для меня забота о здравии телесном важнее, чем о вечном покое.

Одно дело слышать эти слова от других, и совсем иное — от него самого. Так открыто и честно. От греховности сказанного Лизе действительно стало зябко, несмотря на солнце, заботливо пригревающее через сплетения голых ветвей парковых деревьев.

— Разве в вас совсем нет веры в Бога? Не могу поверить… Как же жить без веры?

— Вера… Каждому человеку нужно во что-то верить, тут я соглашусь с вами. И я прежде верил. Верил в силу молитвы, верил, что кто-то свыше вершит наши судьбы и может переменить в любую минуту то, что суждено. Что он милостив. А потом, после долгий раздумий и проклятий, посылаемых в никуда, я понял, что все в моей жизни творится исключительно моими собственными порывами и желаниями. Если бы не моя безудержная страсть, моя покойная супруга не сошла бы в могилу, давая жизнь нашему сыну. Если бы я мог вовремя отступить, следуя наставлениям и просьбам, Нинель счастливо доживала бы свой век в покое. Если бы не мое стремление настоять на своем, что-то доказать наперекор здравому смыслу и долгу чести, мой брат был бы жив, а не принял бы пулю, которую прочили мне. И если бы я не посетил того офицерского кружка, имя Дмитриевских не было бы запятнано заговорщиком против царской фамилии. И сердце моего отца билось бы и ныне. А я не был бы заперт в этих землях и в этих стенах, ежемесячно подвергаясь унизительной для меня процедуре отчетности за свои деяния и мысли. Чья вина во всем происшедшем? Винить ли мне кого за эти поступки и неверно принятые решения, потянувшие за собой череду горестей?

— Все в длани Божьей… на то воля Его, — попыталась несмело возразить Лиза, понимая, что едва ли ее богословских познаний хватит для того, чтобы переубедить Александра. Если даже отцу Феодору этого не удалось… А еще она испугалась горячности, с которой говорил граф. Будто огонь полыхал в нем, пожирая его изнутри, и отголоски этого огня прорывались в гневливых нотках голоса и резких движениях.

— Воля Его? — Дмитриевский усмехнулся. — Как удобно для всех. Придумали, чем прикрыть собственные проступки. Его воля! Вот и все. Творю добро — Его воля на то. Творю зло — тоже Его воля! Люди просто прикрывают словами собственные деяния. Как прикрывают словом «любовь» низменное чувство похоти, дабы придать совсем иное значение тому, что движет ими.

Лиза замерла, потрясенная этими откровениями. Взглянула так растерянно, что он тут же опомнился и, обхватив рукой ленты ее шляпки, притянул ее лицо ближе к себе.

— Я имел в виду, что людям свойственно так поступать, во множестве своем. Но есть те, у кого все иначе … Я вас шокировал? Таков уж я… Простите мне мою откровенность, ma Elise, простите. Я совсем позабыл, что говорю с чистотой юности… со светлой душой.

Александр стал целовать лицо Лизы, не давая ей отвернуться, ведь ленты капора были туго намотаны на его ладонь. Будто хотел стереть из ее памяти все неприятные чувства, что могли вызвать его слова. И Лиза, как это бывало прежде, забыла. Особенно, когда его губы, наконец, нашли ее рот, когда поцелуи стали жарче, заставляя ее вцепиться в его сильные плечи. Бигоша громко залаял и стал прыгать на Лизу, пачкая грязными лапами подол ее платья. Только тогда они, тяжело дыша, отступили друг от друга.

— Я не верю в Бога, — тихо сказал Александр, ласково гладя ладонью ее лицо. — Но я верю в то, что мы сами творим свою судьбу. Я верю в это небо над нашими головами, в солнце. Верю, что весну сменит лето. И я верю в тебя, в твои губы и руки. В твою нежность и твой свет, которым ты наполняешь меня. Софья Петровна права — я Аид, истинное его воплощение.

При последних словах Лиза удивленно ахнула, и он криво улыбнулся уголком рта.

— Удивлена? В этом доме нет ничего, что укрылось бы от меня. Я гляжу на тебя и понимаю истину этого прозвища. Ты — моя Персефона. Ты — моя весна посреди холода и мрака, окружавших меня прежде.

Лизу вдруг забила нервная дрожь. Если бы она могла, то упала бы на колени перед ним и зарыдала, выплескивая всю свою боль и раскаяние.

— Ты дрожишь, — Александр обеспокоенно провел ладонями по ее рукам от плеч до ладоней. — Ты совсем озябла. Я не должен был задерживать тебя своими откровениями. Скорее в дом. К растопленному камину. Я прикажу подать чаю, укутаю твои ноги пледом, и будем сидеть вместе, как старички, у огня…

Только вечером Лиза аккуратно развернула изрядно помятый бумажный бутон, почти потерявший форму на дне бархатной сумочки. Ровный красивый почерк. Знакомые строки, пропитанные чувством глубокой тоски, и, конечно же, любви, о которой кричала буквально каждая из них. И каждая из этих строк была мерилом глубины ее падения…

Как и слова Александра, которые она вспомнила, спрятавшись после в кровати под одеялом, когда дом погрузился в темноту. «…Я верю в тебя…» — шелестел его шепот среди ночи, отражаясь от стен комнаты и заполняя пространство под потолком. И от этого голоса нельзя было скрыться. «…Я верю в тебя…»

Лиза откинула одеяло, аккуратно встала с кровати, стараясь не потревожить спавшего в ногах Бигошу, и опустилась перед иконой, освещенной тусклым светом лампадки.

— Помоги мне, Господи, — прошептала она, в мольбе прижимаясь лбом к холодному полу. — Помоги мне, ибо не ведаю я, что мне делать дальше. А каждый день только множит грехи мои… и нет пути назад… Помоги мне, Господи. На тебя уповаю…

Святой лик грустно смотрел с иконы на ее слезы. Мигал неровными отблесками огонек лампадки, словно порывался что-то ей подсказать. И эти отблески, падая на туалетный столик, отражались в зеленом стекле флакона, будто выделяя его среди прочих склянок. Как знак, что порой посылается свыше. Знак, о котором так молила Лиза в эту ночь под тихий шелест первого весеннего дождя, что смывал последние следы зимы в Заозерном и его окрестностях.

Глава 22

В последние ночи Лиза никак не могла уснуть. Все обдумывала, как же должно ей поступить. Что, если мадам не права? Что, если душа Александра не так темна, как всем представляется? Разве может быть жестоким человек, который с такой нежностью укутывал ее ноги вязаным пледом и был так заботлив за чайной трапезой, которую они по привычке разделили с дремлющей Пульхерией Александровной?

«Со мной Александр становится другим, — убеждала себя Лиза. — Как со своей тетушкой»

Девушка хорошо помнила первые дни пребывания в Заозерном. И свое удивление при виде того, как всякий раз менялся Дмитриевский в присутствии Пульхерии Александровны: взгляд его моментально смягчался, а голос становился непривычно ласковым. И Лизе очень хотелось верить, что и с ней он был иным…

Именно такому Александру можно открыться. Рассказать обо всем. О раннем сиротстве, о малолетнем брате, о жизни у Лизаветы Юрьевны на правах приживалки и о своем отчаянном положении после бегства из ее дома. Он смог бы понять. А понимание разве не первый путь к прощению? Пусть и на фундаменте жалости… И тогда можно строить нечто новое. Светлое. Не оглядываясь назад.

«Да, — убеждала себя Лиза, — все так и должно. Всем будет только лучше» Александр непременно поможет мадам Вдовиной и ее невезучему сыну. И отыщет Николеньку. Она не выдаст ни доктора Журовского, ни Marionnettiste. Раскрыть роль доктора в авантюре ей почему-то казалось неправильным. Она помнила смятение, которое без труда читалось в маленьких глазах за стеклами очков, и не могла не жалеть его — всего лишь очередную жертву. А Marionnettiste… его она не выдаст при условии, что он вернет ей брата. И так будет лучше всем… и даже ей! Даже если Александр прогонит ее прочь…

«Нет-нет! — тут же уверяла она себя, чувствуя, как испуганно бьется сердце при этой мысли. — Он не прогонит. Разве смогут оттолкнуть меня эти руки, чьи касания так нежны?»

И ослепленная, зачарованная словами любви, Лиза едва не переступила через собственные страхи. Всего лишь один короткий миг отделял ее от признания, когда судьба так жестоко сорвала флер любви и покоя, которым Лиза была окутана в последние дни. Когда снова явился прежний Александр, столь пугающий ее. Когда в доме пролилась алая кровь… оставляя пятна, которые не вывести, не испортив ткань.

То было словно предупреждением для нее, как позднее думалось Лизе. Никогда не забывать, что мягкий свет в темных глазах в мгновение ока может сменить обжигающий холод.

Обстановка в доме накалилась, и все шло к ссоре, едва возвратился Василь. После об этом открыто скажет Лизе Пульхерия Александровна, когда они останутся наедине в гостевой спальне губернаторского дома, где их радушно разместит хозяин по просьбе Александра. Впервые тетушка будет так рассудительна, отбросив жеманный тон молодящейся старости, будто пытаясь всеми силами устранить трещину в отношениях Лизы и Александра.

— Василь всегда был зол на язык. Но при том ему надобно было помнить, что яд может обратиться и против своего обладателя, как и любое зло. Он привык пользовать имя Alexandre, зная, что едва ли кто призовет его к ответу за злые насмешки, помня о сродстве с графом Дмитриевским, трепеща пред знатностью и богатством, да славой знаменитого задиры, наконец! Но Василь совсем позабыл, что терпение самого Alexandre небезгранично… и что тот, будто бочка с порохом, к которой достаточно поднести фитиль. Хотя…

Тут старушка на короткий миг замолкла, а после продолжила, тряхнув головой в знак подтверждения собственным мыслям:

— Я убеждена, что Василь отчего-то намеренно подносит огонь к этому фитилю. Так и тогда случилось. Буду откровенна, моя милочка: полагаю, мальчику тяжело принять будущий брак Alexandre с вами. Я, может, и выгляжу со стороны petite sotte^[215], но подмечаю многое. И многое понимаю. Alexandre — буря, сметающая все на своем пути, если вывести его из себя. Но я говорю вам, и вы должны верить: вам не надобно опасаться его. Он вспыхивает, как порох, и так же быстро перегорает. Вот увидите, пройдет время, и все наладится. И я уверена, что именно Alexandre первым протянет руку Василю. Потому что у него большое сердце и благородная душа, моя милочка. И мне больно видеть, что вы потеряли веру в это из-за недавнего происшествия…

— Не будем о том, прошу вас, — пробормотала тогда Лиза, делая вид, что безмерно устала.

И Пульхерия Александровна замолчала, устроилась удобнее в своей постели и спустя несколько минут уже спала.

А вот Лизе под крышей губернаторского дома не спалось. Она все думала о случившемся в Заозерном. Сопоставляла то, что узнала, с тем, что могла додумать сама. И почему-то чувствовала себя уже не такой счастливой, как прежде, когда Василь еще не переступал порог усадебного дома.

Да, Пульхерия Александровна права. Именно Василь отчего-то первым начал зло и едко поддевать Александра. Но ведь и граф не остался в долгу и, на удивление Лизе, вдруг принял вызов кузена на словесную дуэль. Пока не случилось то, что случилось…

В первый же вечер за ужином Василь с деланным удивлением поинтересовался, отчего в губернии ни одна живая душа не знает о предстоящем радостном событии.

— Оставим Тверь в покое… в конце концов, действительно, откуда им знать? — будто рассуждая сам с собой, говорил Василь. — Но уезд! Он молчит. В станционном трактире, этом рассаднике сплетен, тишина. И соседи наши ближайшие, что встретились нам с Борисом Григорьевичем в пути, ни словом не обмолвились. Женитесь ли вы, мой друг?

— Свои печали и радости я волен оставлять при себе в стенах своего дома, а не ставить в известность весь свет, — жестко отрезал Александр.

И Лиза заметила, как слегка прищурил при этом глаза Василь, словно хищник, почуявший добычу.

— Но помилуйте, разве ж так не принято? — не унимался он. — Ваша женитьба, mon cher, событие не только для местных умов и языков. Но они первыми должны были донести эту весть до столицы… а тут тишина. И ни полсловечка в листках, ни малейшего слушка меж соседей. Вы следуете у него на поводу, Lisette? Не думаю, что при вашем воспитании вы позволили бы себе пренебречь полагающимися случаю визитами.

— Вас беспокоит, что окрест не знают о венчании? В таком случае могли бы сами стать глашатаем и разнести весть по гостиным. Как вы подчас и делаете в столице, mon cousin.

Реплика, произнесенная холодным равнодушным тоном, попала в цель. Василь слегка побледнел и недовольно поджал губы. Александр же продолжил спокойно разрезать кусок жирной стерляди в тарелке (в отличие от соседей по столу Великий Пост он не держал и ел все, что вздумается) и так же спокойно и медленно произнес:

— И я был бы безмерно благодарен вам, Василий Андреевич, ежели бы вы соблаговолили обращаться к вашей будущей кузине не столь sans gêne^[216].

Лиза испуганно взглянула на Василя, и сердце ее тревожно забилось. Она уже знала, что ее жених не склонен к пустословию. А значит, он заметил расположение Василя к ее персоне, которое тот и не думал скрывать после известия о предстоящем венчании.

Борис хотел переменить тему разговора и отрыл уж было рот, но Василь опередил его, резко бросив своему кузену:

— Вы назвали меня сплетником?! — и еще больше разъярился, когда Александр все так же хладнокровно ответил:

— Я не позволил себе этого. Вы, mon cher Vasil, и только вы вольны говорить о своей сущности.

— Неудивительно, что в округе нет слухов о предстоящем венчании, — голос Лизы чуть дрожал от волнения и страха из-за гнетущей атмосферы, что воцарилась в столовой после слов графа. Но разве могла она допустить продолжения этой ужасной ссоры?

Девушка выразительно посмотрела на Василя, взглядом приказывая ему промолчать и прекратить этот злой разговор, способный привести лишь к оскорблениям. Знала, что он подчинится ее немому приказу, как знала и то, что едва ли смогла бы проделать подобное с Александром.

— Мы сговорились с Александром Николаевичем аккурат перед Великим постом. Оглашение было сделано во вторник после особого молебна. Как вы понимаете, едва ли кто мог пустить толк о том, ведь на службе присутствовали только домашние. А что до визитов, так пост! Грешно по гостям ездить. Вот после Светлого праздника, я полагаю, и визиты сделаем, — Лиза нерешительно взглянула на жениха, внимательно наблюдающего за ней поверх бокала: — Верно я говорю, Александр Николаевич?

— Я подчинюсь любому вашему решению, — флегматично ответил он.

Казалось, только Пульхерия Александровна пришла в восторг от этой идеи. Как и от того, что Лиза сумела увести разговор в сторону и не дала кузенам поссориться прямо за столом.

— Вы умница, моя девочка. Так ловко ввернули про визиты и про оглашение. Мы и вправду что-то запамятовали, что надобно бы во всем традициям и правилам следовать. Даже не готовимся вовсе. А ведь событие-то какое! — шепнула она Лизе по дороге из столовой в салон. Там уже поставили ломберный столик и разожгли огонь в камине.

— Сердце что-то закололо. Лизавета, милочка, распорядитесь тайком, чтобы мне капель сердечных принесли, — попросила Пульхерия Александровна позднее. — Не хочу мальчиков тревожить. Давненько я так не огорчалась их ссорам. Да и ссор таких давненько не было. Только когда у Нинель оба ходили в поклонниках. Вот тогда, как у петухов в птичнике, только пух с перьями и летели…

— Василий Андреевич был влюблен в супругу Александра Николаевича? — удивилась Лиза. Она даже подумать не могла о таком, и это знание вдруг отразилось в ней неприятным уколом в сердце.

— О, безумно! Мой маленький мальчик! Он так рыдал, когда Alexandre увез Нинель. Хотел даже послать ему вызов, да отговорили, слава господу. Василь редко после бывал в Заозерном, где жили молодые. И, помнится, очень тяжело перенес смерть Нинель. Словно в насмешку над бедным Alexandre мадам Дубровина позволила именно Василю проводить в последний путь свою дочь. А Alexandre выкинула вон из имения. Василь тогда промолчал, чтобы остаться у гроба, не заступился, считая, что тот виновен в смерти Нинель. И Alexandre долго не мог простить ему этого предательства.

Сразу после похорон старый граф узнал одним из первых, что сын его вызвал кузена на мужицкий бой на палках, понимая, что пошли он настоящий вызов Василю, мог бы убить того или покалечить. Бил тогда аккуратно, издеваясь над неповоротливостью кузена, и сломал тому два ребра. Пульхерии Александровне о том тайно донесли домашние слуги.

За драку Александр получил пощечину от отца. И это было лишь толикой кары, что готовил сыну старый граф Дмитриевский. Только Пульхерия Александровна своими уговорами смогла смягчить разгневанного брата.

— Но они ведь примирились! — озадаченно воскликнула Лиза, вспоминая слова Александра о кузене.

— Примирились, — согласно кивнула Пульхерия Александровна. — А потом случился тот страшный день в декабре 1825 года, когда заговорщики вывели полки на Сенатскую. И когда полк Alexandre тоже вывели на площадь, и когда он повел своих солдат против тех отступников^[217].

— Я ничего не понимаю, — растерянно пролепетала Лиза, застыв на месте с пледом в руках. Она как раз помогала старушке удобно устроиться в кресле у камина. И не могла не оглянуться на Александра, который о чем-то напряженно беседовал с Борисом. — Разве он сам не… не заговорщик?

— О, моя милочка, как все запутанно в этом мире! — грустно улыбнулась Пульхерия Александровна. — Это уже после, когда начались аресты и розыски, обнаружилась связь Alexandre с неким тайным обществом. Le lien!^[218] Тонкая ниточка, которой оказалось достаточно, чтобы на мальчика легло пятно заговорщика. Пусть будет проклят тот, кто упомянул его имя на допросе, желая смягчить себе наказание! Как об Alexandre говорили тогда! Мое сердце разрывалось на куски от боли. Никто не встал подле него в первые недели. Брат мой был нездоров из-за потери Павлуши. Василь, друзья и сослуживцы Alexandre отвернулись от него. Они полагали, что мой мальчик предал сперва честь офицера, нарушив присягу царю, а после и самих заговорщиков, выступив против них. Он остался один. Только Борис, дай господь ему здравия, бился за него… Это только после, когда мы узнали, что Alexandre не состоял ни в одном тайном обществе, все поспешили к нему с примирением. Но было слишком поздно. С тех пор Alexandre никому не доверяет… и именно поэтому он никого не принимает в Заозерном, лишь изредка позволяя гостям поучаствовать в его охотах.

И снова сердце Лизы болезненно сжалось. Какую страшную боль она причинит Александру своей ложью! Как должно поступить ей? Открыться ли, пытаясь удержать этим откровением хотя бы крупицу его расположения?

В таких тяжких раздумьях девушка провела еще одну бессонную ночь, и наутро следы усталости не могли не отразиться на ее лице. В нарушение всех приличий это не преминул отметить Василь. Облокотившись на клавикорды, за которыми сидела Лиза, полушутя-полусерьезно он проговорил:

— Я, конечно, не такой безбожник, как мой кузен, но, да простит меня Всевышний, порой очищение перед Светлым праздником отнюдь не во благо. Вам нездоровится? Вы так бледны, ma Lisette.

— Зачем вы делаете это? — нервно прошептала Лиза, не отрывая взгляда от нот. Но от волнения, что он в присутствии Александра столь близко склонился к ней, допустила ошибку в игре. Слишком высокая нота неожиданно резко прозвучала среди мерного течения музыки, и все, кто был в тот момент в музыкальном салоне, обернулись в их сторону.

— Зачем вы дразните его?

— А зачем дразнят зверя на гоне? — Василь улыбнулся странной улыбкой и с легким поклоном перевернул нотный лист прежде, чем она сама подняла руку. — Ради азарта. Это так… м-м-м… будоражит кровь. Разве вы еще не поняли, ma Lisette? Я люблю дразнить людей. Когда они доходят до пика в своих чувствах, вскрывается истинная их сущность. Скрытая от глаз…

Он так долго и пристально смотрел в ее глаза, что Лиза невольно покраснела. И именно тогда, как поняла впоследствии, она совершила первый свой промах. Или это случилось раньше, когда только решила, что ей вполне по силам вести свою собственную игру?..

— Венчание на Красную горку? — озабоченно спросил Головнин тем же вечером, когда они все сидели за ломберным столиком, разыгрывая партию в вист. Александру выпало быть в паре с Борисом, Лиза с Василем играли против них.

— Довольно недальновидно в плане бумаг. Слишком скоро. Как поверенный, я не могу смолчать. Я ничего не успею. Пасую!

Лиза заметила, что Борис при этом явно нервничал и старательно избегал смотреть ей в глаза.

— Как влюбленный жених, отвечу, что мне это безразлично, — пожал плечами Александр.

— Как влюбленный жених вы слишком равнодушны к грядущему событию, mon cher cousin, — иронично обронил Василь, делая ход. — К примеру, я весьма удивлен, не обнаружив приготовлений к свадьбе. У всех распоряжения о Светлом празднике и только. Вистую!

— Каких приготовлений вы ожидаете, mon cher cousin? Неужто что-то может быть важнее Пасхи? — усмехнулся Александр, забирая взятки. — И потом, я бы не желал большого празднества.

— Я помню, что вы не особо жалуете даже церемонии в кругу семьи, а предпочитаете… как это назвать?.. интимную церемонию. Только вы, шаферы и ваша невеста.

В этой фразе без особого труда читался плохо скрытый намек, и Борис с Лизой быстро опустили взгляды к картам, делая вид, что не поняли подтекста.

— А ведь это особый день для любой девицы! К нему готовятся едва ли не с рождения, — продолжал Василь будто между делом.

Лиза безуспешно пыталась сосредоточиться на картах. Больше всего ее злило то, что эти двое вели себя так, словно ее и не было за столом. Да еще упомянули имя той, о ком, она предпочла бы, чтобы и вовсе никогда не вспоминали в этих стенах. О, если б можно было, словно мел с грифельной с доски, стереть любое напоминание о Нинель! Услышав замечание Бориса, что не должно обсуждать предстоящее венчание в подобном ключе, Лиза не выдержала. Хотя, верно, следовало все же промолчать.

— Ежели вы держите в уме, что я могу быть недовольна данным обстоятельством, то смею вас заверить, что мне нет ни малейшего дела до того, сколько гостей будет на праздничном обеде, и состоится ли он вообще. Вистую!

— И зря! — парировал Василь, и непонятно к чему относилось его неодобрение: к Лизиному ходу, что неминуемо вел ее к поражению, или к ее словам о свадьбе. — Признаюсь, впервые вижу женщину, которую не интересует даже подвенечный наряд.

— Я всегда полагала, что день венчания должен принадлежать только двоим — тем, кто под венцы ступает, — тихо сказала Лиза, делая вид, что сосредоточена на картах, и смущаясь взглянуть на мужчин за столиком. — А венчаться я могу и в венчальном платье моей маменьки… тем более оно принесло ей счастье в браке. Это ли не залог того, что и мое замужество будет не менее счастливым?

— Вы полагаете? — вкрадчиво проговорил Василь, и тут же раздался резкий оклик Бориса: «А! Василий Андреевич! Фальш-ренонс! Попались-таки, голубчик!»

От этого торжествующего восклицания Лиза вздрогнула и невольно бросила взгляд на своего партнера по игре. Тот грустно улыбнулся ей:

— Спешите, Lisette, отречься от меня, следуйте правилам^[219]…

Взгляд Александра буквально прожигал ее, но она так и не посмела посмотреть на жениха, когда покачала головой и, улыбнувшись Борису, предложила списать штраф с обоих партнеров. Естественно, в той партии они с Василем так и не выиграли.

— Осторожнее, meine Mädchen, кузены явно ведут меж собой какую-то игру, — говорила ей в тот же вечер перед сном Софья Петровна. — Не станьте заложницей этой игры. Быть меж двух огней весьма опасно. И, похоже, нашего Аида сжигает ревность. Вы бы видели, ведь он готов испепелить взглядом своего легкомысленного кузена, едва тот оказывается подле вас…

На короткое мгновение она замолчала, прищурив глаза, а после вновь повторила:

— Осторожнее. Особенно теперь, когда до цели всего несколько шагов. Нынче наш Аид выспрашивал меня про венчальное платье. Мол, пойдут ли к нему сибирские алмазы из парюры фамильной. Он бы желал видеть ее на вас в день венчания.

— И что вы ответили? — взволнованно спросила Лиза, чувствуя, как страх перед возможным промахом мадам, а также какое-то неясное предчувствие заполонили сердце.

— Умудрилась усыпить его любопытство. Стала упирать на то, что я против вашей идеи облачиться в него. Что невесте графа не пристало под венец в старом платье идти, пусть и материнском. Он отправит вас с теткой в Тверь за покупками. У графа неограниченный кредит в Гостином дворе. Я, конечно, предпочла бы, чтобы вы поехали в столицу или в Москву, да тетка стара, а Аид не желает, чтобы вы уезжали надолго. Я бы и сама поехала с вами, да только вот до сих пор обездвижена.

Взглянув на ногу, аккуратно устроенную на подушках, Софья Петровна огорченно вздохнула. А потом снова напомнила Лизе:

— Осторожнее, meine Mädchen. Порой одна-единственная оговорка способна разрушить самую прочную крепость обмана. Я-то не позволю ему застать себя врасплох, а вот вы?.. И держитесь подальше от нашего Диониса. Иначе грянет гром, ihr werdet noch an meine Worte denken!^[220]

И гром действительно грянул — за одним из так похожих друг на друга обедов, после той памятной игры в вист.

Казалось, накал страстей наконец-то пошел на спад. Кузены стали мягче друг к другу в своих подтруниваниях и насмешках, и остальные обитатели Заозерного облегченно вздохнули.

— Дивная нынче погода, — вполне невинно начал Василь. — Я имел превосходную прогулку в парке. Заглянул в самые дальние его уголки. Вы уже ознакомились с усадебным парком, Lisette? Он таит в себе столько тайн и открытий…

От Лизы не укрылось, какими взглядами посмотрели на Василя при этом Борис и Александр. Предупреждение и приказ. И даже мурашки пробежали по рукам от напряжения, которое буквально повисло в воздухе, когда Василь так неосмотрительно продолжил гнуть свою линию:

— В особенности прекрасен уголок в западной части парка, где maison verte^[221]. Наяды! Великолепные и чарующие создания. И это не только мраморный ансамбль, что сотворил в начале прошлого века итальянский скульптор, выписанный нашим знаменитым с Alexandre предком.

— Вы полагаете, что это та самая тема, что следует обсуждать при дамах? — с явным упором на словах «та самая» проговорил Борис. Левая бровь его даже пару раз дернулась, выдавая волнение. — Ваши рассуждения о древнегреческой мифологии нынче совсем неуместны.

— Просто я подумал, что la Belle должна знать обо всех уголках замка, где ей предстоит обитать после свадьбы, — с притворным недоумением пожал плечами Василь. — Чтобы не осталось никаких тайн и недомолвок. Разумеется, ежели la Belle все же решится…

— Вы говорите загадками, Василий Андреевич, — улыбнулась мадам Вдовина, и тот с готовностью ответил, будто ожидал этих слов:

— Какие загадки, милая Софья Петровна? Дивлюсь я вашей прозорливости… Кому решились отдать свою Belle? Хотя разве в той французской сказке отец не поступил в точности тем же образом?^[222]

— En voilà assez!^[223] — вдруг тихо произнес Александр, но от холода в его голосе всем сразу стало неуютно. — Я бы попросил тебя, Василь, держать свои соображения при себе. По поводу французских сказок, греческой мифологии, приготовлений к венчанию и прочего. Иначе отныне ты будешь вынужден довольствоваться собственной компанией.

— Уверен, нашей дорогой тетушке будет весьма не хватать в этом случае моего общества, — смело парировал Василь, уверенный, что едва ли ему укажут на дверь из опасения огорчить старушку.

— Уверен, общество Лизаветы Петровны настолько скрашивает ее досуг, что эта потеря не станет столь ощутимой. Тем паче после Рождества ты уже дважды побаловал нас своим присутствием в Заозерном сверх обычной меры. Я даже предположить не смею причины этого. Или смею?

В последнем вопросе настолько явно прозвучала плохо скрытая угроза, что у Лизы задрожали руки. Ей пришлось очень медленно и аккуратно сложить приборы на тарелке, чтобы не выдать эту предательскую дрожь.

— Господа! — укоризненно произнес Борис, призывая мужчин обратить внимание, что они не одни в столовой. А потом смущенно улыбнулся притихшим дамам, сидящим по другую сторону стола: — Прошу прощения за эту неловкость… В последнее время они столь часто забываются…

— Ну что вы! — иронично отозвалась Софья Петровна. — Мы ведь почти одна семья. Какие могут быть неловкости меж сродственниками?

Впрочем, ее саркастичная улыбка мгновенно угасла, когда на нее упал тяжелый взгляд графа. Удостоверившись, что у мадам Вдовиной начисто отпало желание далее упражняться в остроумии, Александр перевел взор на Василя:

— Не соблаговолите ли, mon cher cousin, после обеда заглянуть в библиотеку? Полагаю, вы определенно еще не все мне сказали. Я бы вовсе не желал, чтобы неловкости подобного рода, что возникают от нашей милой беседы, испортили обед остальным.

— Mon cher cousin, — натянуто улыбнулся ему Василь. — Возможны ли секреты меж сродственниками? Или у вас они имеются?

«Зачем он это делает?» — думала Лиза, удивляясь тому, насколько смело и настойчиво Василь пытается вывести Дмитриевского из себя. Или намекнуть на что-то собравшимся за столом… Но на что? Она снова хотела вмешаться, как несколько дней назад, но в этот раз так и не набралась смелости, встретив пристальный взгляд Александра, устремленный на нее с торца стола. Он приказывал молчать, и Лиза подчинилась, снова ощущая в груди неясный трепет перед этим человеком, таким знакомым ныне и все же… все же таким чужим.

Василь продолжал дразнить кузена, по аналогии со сказкой называя его lа Bête^[224]. И с удовлетворением наблюдал, как, отвечая ему, Александр все больше теряет самообладание.

— Я не привык говорить за трапезой о деньгах, — в какой-то момент холодно начал Дмитриевский, зная, что ударит в самое слабое место Василя. — Эта тема извечно портит аппетит. Но вы вынуждаете… Так извольте! Я хотел говорить с вами о том, что с недавних пор ваше содержание обходится мне слишком дорого. Что ваше поведение не по возрасту и недостойно нашей фамилии. Что вы в который раз пренебрегли советом и моими дружескими хлопотами касательно вашей будущности и отвергли должность в Коллегии^[225]. Вам нравится, что в вашей подписи значится чин «недоросль»? Хотя нет… верно, не нравится, иначе вы не опускали бы его в переписке, ставя это жалкое — «литератор». Я имел удовольствие прочесть одно из ваших творений. Не буду упоминать инициалы адресата, к которому вы обращались. «Любовь» и «кровь» отменно рифмуются даже под моим пером, но я не льщу свое тщеславие, как это делаете вы… Дмитриевский и рифмоплет… admirable!^[226] Прошу меня простить, уважаемые дамы, Борис Григорьевич, что не буду иметь удовольствия разделить с вами трапезу… Василий Андреевич, жду вас в библиотеке!

Он уже почти подошел к дверям, которые услужливо распахнули перед ним лакеи, когда Василь ядовито бросил ему в спину:

— Вы правы, Дмитриевский и заговорщик — сочетание…

И тут же осекся, не вынес пристального взгляда, которым кузен, резко обернувшись, буквально пригвоздил его к месту. «В библиотеке!» — повторил ледяным тоном Александр и вышел вон.

Обед завершился в полном молчании. Уходили по одному, тихо прощаясь до ужина. Сначала Василь, который изменил своей привычке и, не поцеловав руки дамам, ускользнул, пряча глаза. Вскоре, проводив до салона Пульхерию Александровну и Лизу, вышел явно чем-то встревоженный Борис. Женщины продолжали молчать и в салоне. Но через некоторое время, не выдержав, Пульхерия Александровна вдруг поманила к себе Лизу и прошептала ей на ухо:

— Христом Богом вас заклинаю, моя милочка, ступайте в библиотеку. Машку мою в провожатые возьмите и ступайте. Alexandre смягчится при вас… вы его отрада, елей для израненной души. Ступайте, покамест не стало совсем поздно. Mon pauvre garcon!^[227] Молодость кружит ему голову и заставляет говорить глупости! А Alexandre слишком непримирим…

Но Лиза опоздала. Когда она, добежав до библиотеки, застыла в нескольких шагах от дверей, внутри уже вовсю бушевала буря. Лакеев поблизости не было. Верно, предусмотрительный дворецкий отослал всех прочь, чтобы не слышали барской ссоры. Да, и Лизе не следовало стоять и вслушиваться в глухие крики за дверью, не пристало то благородной девице. Но тут она услышала собственное имя и сделала знак сопровождавшей ее Машке отойти подальше, к дверям анфилады.

— …кто она для тебя? Кого ты видишь в Lisette?

— Я повторяю тебе который раз — не смей называть ее по имени! Я запрещаю тебе!

— Вот! Вот оно! Ты снова делаешь это! Как и тогда — с Нинель… как с mademoiselle Зубовой! Я видел, как ты смотрел на нашу гостью еще тогда, на новогоднем бале у предводителя. И не говори, что я не прав. Сперва она не привлекла твоего внимания. Ты сам говорил об этом, сидя здесь, на этом вот самом месте. И вдруг такой интерес! Это я своим расположением невольно вызвал его… Я сам! О господи! Сам!..

— Полно, mon cher, не ищи того, чего нет. И не перекладывай с дурной головы на здоровую… Быть может, ты и не отболел чувством, что кружило тебе голову в те годы. Меня же уволь! И повторяю — я решительно запрещаю тебе говорить о ней. Запрещаю!

— И как ты заставишь меня, mon cher cousin? Выгонишь за порог? Нет, не выгонишь, потому что tantine никогда не позволит того. Лишишь содержания? Так tantine и тут мне в помощь! Вычеркнешь из духовной^[228]? Так моего имени там нет, мне ли не знать? И не смотри на господина Головнина. Не он мне сведения о том дал… О, я даже вообразить не могу, как он, должно быть, радовался, когда составлялась духовная! Так что я волен говорить то, что мне угодно! Бедная несчастная девочка! Знает ли она, кому вручает свое сердце? Да, я зол! Ты прав, я зол до исступленья, до безумия! Она же влюблена в тебя отчаянно, до дрожи… Невинная чистая душа, к несчастью ее, наделенная сходством с Нинель. Ты погубишь ее, как погубил Нинель! И меня пугает то, что я вижу… Угодно ли тебе вообще венчаться, или это очередная твоя забава? Как та, что привела девицу Парамонову к краху всей ее жизни, и стоила жизни Павлу и несчастному брату Парамоновой. Ты заскучал, mon cher? Тебе захотелось любви этого наивного существа? Или просто тепла в спальне? Так ступал бы в maison verte и предавался бы там плотским и иным радостям жизни!

В ответ на эту бурную речь за дверью послышался голос Александра, но столь тихий, что Лиза не смогла разобрать ни слова. И в ту же минуту раздался возмущенный возглас Бориса: «Господа! Александр, опомнись! А вы, Василь, имейте благоразумие и замолчите, наконец!»

— Отчего никто в округе не ведает о венчании? Отчего нет никаких приготовлений? — наседал Василь и умолкал только, когда ему отвечал Александр, также тихо и размеренно. — Сомневаюсь ли? В твоем благородстве?

Тут в библиотеке раздался шум, будто кто-то резко сдвинул мебель, и отчаянный крик Бориса: «Господа! Господа!» А потом его же резкое и злое:

— Василь, вы, право, безумец! Чего вы добиваетесь? Вызова?

— Зачем? Ответь мне! Скажи мне — зачем?! — не слушая Бориса, требовал Василь. А потом крикнул с горечью, от которой у Лизы сжалось сердце: — Для кого-нибудь она бы стала целым миром, а будет для тебя лишь ожившим списком с портрета! Несчастная глупышка!

А затем снова раздался шум сдвигаемой с места мебели и крики Бориса, призывающего Александра образумиться. И странный звук, который Лиза, как ни напрягала слух, так и не сумела распознать. Что это был звук ударов, она поняла только после, когда распахнулась дверь, и из комнаты с безумным взором буквально вывалился Василь. Волосы его были растрепаны, одежда — в беспорядке. И что самое ужасное — лицо его заливала кровь.

Он уже пробежал несколько шагов от библиотеки, когда заметил Лизу, стоявшую у него на пути. На короткое мгновение он замер, а потом в два шага подошел к ней и, пользуясь растерянностью девушки, схватил ее за руку.

— Будьте… будьте… — поспешно начал он, но так и не сумел договорить, и только страстно прижал ее ладонь к своим губам.

— Будет вам, Василий Андреевич, не надобно! — Лиза испуганно и смущенно выпростала руку из его цепких пальцев. Потом суетливым движением достала из узкого рукава платья шелковый платок и протянула ему. — У вас кровь на лице. Возьмите.

— Ах, оставьте меня! — в голосе Василя вдруг послышались странные нотки, и она поняла, что у него совсем сдали нервы. Да и можно ли было винить его в том? Ее саму сотрясала нервная дрожь такой силы, что платок в руке так и трепетал.

Позади раздался испуганный вскрик Машки, и только тогда Лиза перевела взгляд от Василя, все еще склоненного над ее рукой, в сторону библиотеки. Там, облокотившись о дверной косяк, стоял Александр и с мрачной улыбкой взирал на развернувшуюся перед ним картину. Это был тот самый человек, что вызывал в ней ранее безумный страх. И снова от трепета, в который ввергал ее один лишь взгляд этого мужчины, задрожали колени и закружилась голова.

Так какой же он настоящий? И что было лишь притворством, маской? Жестокость и непримиримость Александра, так явно читавшиеся сейчас на его лице? Или невероятная нежность, с которой он брал ее лицо в плен своих ладоней? И тогда Лиза впервые честно призналась себе, что совсем не понимает и не знает своего будущего супруга.

Глава 23

Стоя на низкой кушетке, девушка наблюдала из окна бельведера за спешным отъездом. У крыльца, ожидая, пока погрузят багаж, в нетерпении расхаживал Василь. Она знала, что он уедет. Знала, но до последнего надеялась, что все будет иначе.

Тишину комнаты нарушил звук приближающихся шагов, и Лиза поспешно соскочила с кушетки на пол. Не было нужды говорить, кто, даже не запыхавшись от ходьбы по длинной лестнице, поднялся в бельведер и остановился неподалеку за ее спиной. Взгляд Лизы упал на рукав собственного платья. На светлой ткани даже в сумерках на удивление отчетливо выделялись пятнышки крови — крови Василя, который запачкал ткань, когда целовал ей руку. И теперь, казалось, эти капли жгли ее кожу через рукав.

Лиза вспомнила тяжелый взгляд Александра, которым он недавно смотрел на нее в дверях библиотеки. Темные глаза графа ясно выражали недовольство тем вниманием, что она оказывала Василю, пытаясь остановить кровотечение из его сломанного носа. Быть может, Лиза была неправа, когда вела себя, будто хозяйка, отдавая распоряжения прибежавшим на звук колокольчика дворецкому и лакеям. Но разве можно было допустить, чтобы Василь истек кровью? Борис неожиданно выступил ее союзником, и сделал все, чтобы не допустить Пульхерию Александровну к пострадавшему племяннику, а также не дать проведать о скандале. Лиза полагала, что Головнин и нынче сидел подле старушки, развлекая ее карточной игрой, дабы, по его выражению, скрасить минуты уныния в преддверии ужина.

Интересно, зашел ли Василь попрощаться к ним перед отъездом? Или только к ней он поднялся в бельведер, разузнав от лакеев, где спряталась барышня? Нарушая все мыслимые приличия… Александр не мог не узнать об этом. Лиза спиной чувствовала тяжесть его взгляда и ощущала себя крайне неловко из-за томительного молчания, повисшего в воздухе. Значит, знает…

— Вы не провожаете Василия Андреевича? — спросила она, когда не стало сил долее молчать.

— Вы полагаете, ему необходимы мои напутствия в дорогу? — задал он встречный вопрос, и Лиза все-таки обернулась, чтобы видеть его глаза. Впрочем, вид у него, как всегда, было совершенно невозмутимый.

— Вы должны были остановить его. Ни один здравомыслящий человек не отпустит другого в дорогу на ночь глядя.

— Ни один здравомыслящий человек не путешествует по темноте, — парировал Александр, на пару шагов приблизившись к ней.

Лиза отвлеклась на звук отъезжающего экипажа и потому не сразу заметила этот маневр. А когда взглянула на него, дыхание сразу же сбилось в груди. Он не подошел вплотную — меж ними было еще около двух шагов, но ей почему-то казалось, что Александр заполонил собой все пространство вокруг нее.

— Ваш кузен не мог остаться после случившегося, — заметила Лиза. — Разве вы не понимаете? Пусть даже он был в некоторой степени виновен в том. Иногда наступает такой момент, когда должно благоразумию взять верх над чувствами. Долгу взять верх. Мой отец говорил мне так. А еще всегда напоминал, что старший должен быть мудрее и снисходительнее к младшему. И я бы хотела… хотела, чтобы вы тоже помнили о том. Да, Василь далеко не ангел, но…

— Сожалеете, что Василий Андреевич уехал? — вкрадчиво поинтересовался Александр. — Отныне некому будет переворачивать вам нотные листки или петь с вами дуэтом. Некому будет услаждать ваш слух строчками собственного сочинения… Он вам по нраву? Он ведь иной. С ним всегда благостно, ни уныния, ни тоски… Ваша мать тонко подметила: он — истинный Дионис. Бог безудержного веселья, блаженного экстаза и любви.

Только сейчас Лиза заметила мрачный огонь, которым горели в эти минуты глаза Александра. И радость мгновенно вспыхнула в ее груди. Не ревнуют, если нет никаких чувств в сердце. А ведь именно ревность разъедала сейчас душу ее жениха и плескалась в глубине его глаз.

— Чему вы улыбаетесь? Я и предположить не мог, что вы способны на кокетство, — произнес меж тем Дмитриевский чуть резче, чем хотел, и тем самым вновь невольно оттолкнул ее от себя. Взгляд Лизы сразу стал напряженным, а лицо таким настороженным. А после она и вовсе похолодела, когда он бесстрастно заявил: — Мой кузен писал к вам. Я знаю. Я собственными глазами видел его стихи, посвященные вам. И перед отъездом… Разве он не был здесь? Зачем?

Что Лиза могла ответить, кроме как признать, что Василь поднимался в бельведер попрощаться и извиниться перед ней? И что она сама понимала, какую ошибку совершила, позволив случиться этому разговору наедине.

— Что он говорил вам? — продолжал расспрашивать Александр, и Лиза невольно отступила еще на шаг, чувствуя себя неуютно из-за его мощи и властности голоса. — Что бы Василь ни сказал, вы не должны это полностью принимать на веру. Нет, я не хочу сказать, что он лжет, просто… Он был некогда влюблен в мою покойную жену. И как мне кажется, винит себя в том, что не смог уберечь ее от смерти, от брака со мной… от меня. Как вы знаете, я был виной тому, что Нинель умерла. Моя в том вина и только! Поймите, он видит в вас Нинель, вот причина его влюбленности. А посему стремится защитить. Пусть даже от меня.

— А вы? — не выдержала Лиза. — Вы тоже видите во мне Нинель?

Александр так долго смотрел на нее и молчал, что девушка разнервничалась и даже захотела уйти, смутившись от своего вопроса. Боже, как же она глупа! Спросить у него про первую жену… да еще вот так — в сравнении с собой…

Но прежде чем Лиза двинулась с места, Александр вдруг резко шагнул к ней и обхватил ладонями ее лицо, вынуждая смотреть в свои глаза.

— Когда я впервые встретил тебя там, на дороге, я видел только тебя. Это уже после, в доме, я стал подмечать некое сходство с Нинель: наклон головы, черты лица, хрупкость фигуры. Но все же это была ты. И сколько бы я ни смотрел, сколько бы ни пытался поймать хотя бы тень прошлого, я видел тебя. Я даже обмануть себя пытался. Тогда, в день верховой прогулки… приказал подать тебе ее любимый наряд для езды. Чтобы увидеть в тебе ее. Чтобы убедить себя, что чувства в груди лишь остатки былого огня.

— Синее платье… это вы приказали? — не смогла сдержать удивления Лиза. Она ведь тогда так злилась на того, другого мужчину, думая, что он намеренно подложил ей этот наряд. А оказалось, сам Дмитриевский вызывал призрак прошлого.

— Все оказалось напрасно, — Александр улыбнулся уголком рта, и сердце Лизы вновь учащенно забилось. — Везде была ты. Везде и всюду. Наполняя мой мир какими-то странными эмоциями и чувствами. Меняя его и меня самого. Как бы я ни желал обратного. И когда я смотрю на тебя, я вижу только тебя. Это Лиза прикусывает губу, когда у нее не выходит чистого музицирования. Это Лиза звонко смеется над проделками своего выжленка. Это глаза Лизы становятся такими голубыми, когда она понимает, что я вот-вот поцелую ее…

Действительно, с каждой фразой голова Александра все ближе склонялась к ее лицу, и уже в середине его речи она понимала, что последует за тем сближением. И уже заранее предвкушала его поцелуй. Знала, что он заставит позабыть ее о том Александре, который вызывал в ней безотчетный, почти панический страх. Как однажды в салоне, когда ударил кого-то хлыстом, как нынче в библиотеке. Само воплощение возмездия и ярости…

— Я тебя совсем не знаю, — прошептала Лиза позднее, когда они сумели хотя бы на миг прервать поцелуй. — Нынче днем твоя тетушка весьма удивила меня, сказав, что ты не был в рядах заговорщиков на Сенатской.

— Так вот почему ты столько времени проводишь подле нее, — пошутил Александр. А потом посерьезнел и сказал: — Но ведь и я тебя не знаю. Брак для того и создан, чтобы люди узнавали друг друга. Разве нет? У нас впереди много-много лет, чтобы разгадать все загадки нашего прошлого.

— И все же кое-что я хотела бы знать уже теперь, — Лиза упрямо уклонилась, когда он вновь хотел ее поцеловать. Ей действительно хотелось разобраться в том, что же случилось в жизни Александра, чтобы лучше понять его. И может быть, это поможет ей решить, когда же лучше во всем ему признаться. — К примеру, о восстании и вашей роли в нем… Расскажите мне. Вас, я бы хотела услышать только вас… и тогда, уверена, я забуду все чужие слова, что слышала ранее.

— Барышня! — вдруг раздался от дверей резкий шепот Ирины. — Барышня, вас маменька кличут! Велели идти тотчас же. Сильно гневаются, что вы… что вы тут!

— Пошла вон! — последовал резкий окрик Александра, в душе которого еще не погас огонь ярости, медленно и верно разожженный кузеном. От недовольства, что им помешали, едва погасшие угли вспыхнули с новой силой. И новая вспышка его гнева снова напомнила Лизе злой прищур глаз и резкий свист хлыста. Она отступила сперва на шаг, а после и вовсе выскользнула из его рук, чтобы убежать из темного уже бельведера вслед за Ириной.

— Простите, я не могу ослушаться madam ma mere, — быстро прошептала Лиза, извиняясь. При этом старалась не думать о том, как разочарованно упали его руки, которые он протянул к ней, в попытке остановить. — Никак не должно более разочаровывать ее своим ослушанием.

Когда Лиза уже ступила на первую ступеньку лестницы, голос Александра заставил ее на мгновение остановиться:

— Elise! Мне бы хотелось, чтобы только я владел вами после венчания. И мне кажется, что вашей маменьке лучше бы вернуться в свое имение. Быть может, вы позволите мне разрешить ее трудности, позаботиться об этом?

— Позаботиться о чем? Вы желаете, чтобы я осталась здесь одна после нашего венчания? — Лиза не сумела при этом совладать с приступом страха, сковавшего горло, и хриплость голоса выдала ее испуг с головой.

— Разве вы будете одна? Я буду подле вас, — мягко отозвался Александр из темноты. — Мне просто кажется, что ваша мать слишком опекает вас. А я хочу увидеть именно ваши поступки и услышать ваши слова. Потому что…

— Потому что? — требовательно повторила за ним Лиза, когда Александр на мгновение смолк. Она думала, что он не станет продолжать, и после минутного ожидания уже стала спускаться вниз, когда он все же произнес ей вслед:

— Потому что я до сих пор подвержен сомнениям. Мне кажется, что принять мое предложение вас в значительной мере заставило материнское желание, а не столько чувство ко мне.

Наверное, Лизе следовало тогда остаться в и убедить его в обратном. Но у нее к той минуте совсем сдали нервы, и она поспешила уйти, с трудом спускаясь по лестнице на трясущихся ногах.

В покоях девушку уже ждала разгневанная мадам, которая обрушилась на нее с упреками за вольное поведение с Василем. Кто-то, верно, уже успел доложить ей об их прощании в бельведере.

— Разве я не говорила вам об осторожности? Любой шаг нынче может привести нас к падению в пропасть. Любой! К чему вам понадобилось это прощание с Дионисом? Отчего не отослали его прочь тотчас же, или не ушли сами? Или… O, mein Gott! Неужто это Дионис? — при этой мысли рот Софьи Петровны так презабавно открылся от удивления, что не будь Лиза так вымотана душевно, непременно бы рассмеялась.

— Ежели это Дмитриевский-младший, то глупо! Глупо возбуждать в его сиятельстве невольное подозрение. Слишком рискованно! И потом — не та натура у этого прожигателя жизни, чтобы вы бежали с ним… Вот управитель…. Хотя какой из Головнина соблазнитель? Слишком аккуратен во всем. Но ежели это Василий Андреевич… о, тогда он дьявольски хитер и вдвойне опасен. Отвести от своей персоны подозрения, старательно бросая на себя тень. Что вы молчите, meine Mädchen? Ни единого возражения? Кто же таинственный покровитель нашей авантюры? Кто ее создатель? Младший Дмитриевский или господин Головнин? Ах, ступайте же! Вижу по вашему лицу, что вы ни намека не позволите себе о том! Хотелось бы надеяться, что и с нашим Аидом вы так же неприступны, как скала…

В тот вечер в усадебном доме впервые за время пребывания Вдовиных царила мрачная и явно тягостная атмосфера. Ужин, к которому Александр так и не спустился, остальные провели в молчании, пряча друг от друга взгляды. Пульхерия Александровна к концу и вовсе расплакалась и ушла к себе, не дождавшись последней перемены.

А Лиза, позабывшая из-за всех волнений и тревог переменить платье, никак не могла оторвать взгляда от злосчастного рукава, где по-прежнему темнели пятна крови. Кровь и слезы. Вот, что принесла она в эти стены. И кто знает, сколько еще прольется крови и слез? Но открыться Александру было до безумия страшно. И теперь уже не только от осознания, что она потеряет его…

Перед отходом ко сну Лиза пересказала мадам странное предложение Александра заняться делами Вдовиных, чтобы Софья Петровна покинула Заозерное после венчания. Та не особо разделила тревогу девушки и только беззаботно отмахнулась:

— Ранее ему не повезло с belle-mère, неудивительно, что он не желает моего присутствия, — а потом слегка нахмурилась и кивнула: — Но я запомню ваши слова. Видно, я чересчур убедительно играю свою роль и выполняю обязанности, что она налагает на меня. Стало быть, надобно стать мягче…

На следующее утро Александр вышел к завтраку и напомнил дамам о предстоящей поездке в Тверь, которая была запланирована еще несколько дней назад.

— Ежели ваше здравие, ma chère tantine, позволяет вам выдержать этот путь, то я считаю, следует выехать вместе с Борисом Григорьевичем. Он в Калугу едет и вызвался проводить вас до Твери. Не стоит более откладывать это путешествие, тем паче времени до венчания мало.

Лиза страшно огорчилась отъезду из Заозерного, до которого, как неожиданно выяснилось, остались считанные часы. А еще разозлилась, что ее желаниями так вольно распорядились, даже не спросив мнения по поводу поездки. Софья Петровна же, как обычно строила планы, радуясь тому, что Лиза получит от предстоящего выезда не только новый гардероб.

— Ежели Дионис был прав, ежели действительно есть что на уме у нашего Аида, то вы обязаны сделать все возможное, чтобы повернуть колесо удачи в нашу сторону, — и, встретив вопрошающий взгляд Лизы, пояснила: — Ежели никто не знает в городе о предстоящем венчании, в ваших силах сделать так, чтобы о нем заговорили. И тогда у Аида не останется ни малейшего шанса передумать.

— Вы полагаете, что Василий Андреевич говорил именно о том? — встревожилась Лиза и высказала свои сомнения, что мучили ее на протяжении нескольких прошлых дней и ночей. — Разве возможно это? Что не будет венчания…

— Vorsicht ist besser als Nachsicht!^[229] — благоразумно заметила мадам. — И осторожнее с управителем. Он что-то стал много выспрашивать у меня в последние дни, будто на чем-то поймать пытается. Нюх у поверенных почище, чем у любой выжловки будет. Недаром именно Головнина граф дает в сопроводители до Твери. Нет, он не Кербер… он Гермес, которому есть свободный доступ в царство Аида. Тот еще хитрец, или грош цена моему опыту.

При прощании у подъезда Лиза была бледна, скованна и непривычно молчалива. Даже от Пульхерии Александровны не укрылось ее состояние, что уж говорить о Дмитриевском, который с позволения тетушки отвел невесту в сторону.

— Что вас тревожит, Elise? Что заставляет так озабоченно хмуриться ваш очаровательный лобик? — Он взял обе ее руки в ладони и сжал, словно передавая тем самым ей часть своих сил и уверенности.

— Я не знаю. Мне сегодня снова снился тот ужасный сон. Там были вороны и снег… И снова я умирала среди поля в одиночестве, — нервы Лизы в эту минуту были так расстроены, что она была готова умолять его отменить поездку в Тверь. Привычный кошмар вернулся, и даже нежность рук жениха не могла прогнать ощущение неотвратимости чего-то дурного.

— Это всего лишь сон, — Александр был скептиком и не верил в пророчества и вещие сны, а потому не воспринял слова Лизы всерьез. И страхи ее отнес на счет волнения перед дорогой и переживаний от предстоящей разлуки с матерью. — С вами ничего не случится в пути. Борис Григорьевич позаботится о том. А в Твери вас примет Петр Адрианович. Всего лишь одна неделя, и вы вернетесь… А после минет и Пасха, и будет Красная горка… И тогда вы никогда более не покинете меня, ежели будет ваше желание на то.

— Нет, никогда! Никогда! — с трудом сдерживая слезы, воскликнула Лиза. Почему-то казалось, что стоит ей только уехать, как непременно случится что-то худое.

Александр улыбнулся успокаивающей улыбкой, как улыбаются чересчур взбудораженному ребенку, поцеловал холодные пальцы невесты, переплетенные с его пальцами, а затем скользнул в поцелуе губами ото лба до самых губ. Так мимолетно, но так нежно, что у Лизы подкосились ноги.

— Езжайте с легкой душой, Elise, — прошептал он. — Вам никак нельзя не ехать. Тетушка столь воодушевилась поездкой, что едва ли возможно ее остановить. И она никогда не простит мне, коли вы пойдете под венец в наряде, недостойном вашей прелести.

Лиза с трудом заставила себя разомкнуть пальцы, чтобы отпустить на волю его руки. И чтобы занять место в карете и уехать от него. Даже забылось в тот миг, что они не одни, что за ними наблюдают десятки глаз: Пульхерия Александровна, Борис, дворовые. И когда уже сидела в карете, а их маленький поезд (карета с дамами и коляска Бориса) тронулся в путь, покидая усадебный двор, Лиза вдруг снова выглянула из оконца. Александр стоял, широко расставив ноги и заложив руки за спину. Волосы его слегка развевались от порывов весеннего ветерка, глаза в прищуре от яркого солнечного света. «La Bête^[230]», — вдруг шепнул в голове голос Василя, и в тот же миг вспомнилась французская сказка. Красавица также уезжала из Замка Чудовища, чтобы вернувшись найти его бездыханным…

Лиза тихо плакала, отвернувшись к оконцу, за которым медленно проплывали деревья, окутанные нежно-зеленой дымкой молодой листвы. Она была предоставлена сама себе: Пульхерия Александровна, по обыкновению, выпила несколько глотков вишневой и, сложив руки на животе, мирно похрапывала напротив. Но это одиночество, некогда столь желанное, нынче тяготило Лизу. В голову то и дело лезли мысли и воспоминания, а разум снова начал нашептывать, словно вторя стуку колес: «Смотри, не прогадай… не прогадай… не потеряй… не потеряй».

Именно поэтому Лиза обрадовалась, когда по крыше кареты забарабанили тяжелые капли дождя, и Пульхерия Александровна наконец проснулась. Обеспокоенная непогодой, старушка тут же настояла, чтобы Борис пересел к ним, несмотря на все его возражения и напоминания о приличиях.

— У вас давеча грудная случилась, мой мальчик, потому даже слышать не желаю возражений.

Когда Пульхерия Александровна так уморительно поджимала губы, отказать ей было решительно невозможно. Вот и Борис не стал долго спорить и занял место напротив дам, внеся в карету запах влаги от его промокшего сюртука.

— Вы были больны? — переспросила Лиза, и Борис медленно, словно нехотя, перевел взгляд с Пульхерии Александровны на нее.

— При частых разъездах немудрено, — всем своим видом он выражал нежелание разговаривать с девушкой, но Лизу это отчего-то только раззадорило.

— Я знаю, что у вас есть несколько имений. К чему вам тогда эти разъезды по делам его сиятельства? Вы могли бы жить собственными делами.

— Наверное, оттого, что я привык быть при нем. А еще оттого, что Александр Николаевич не волен сейчас покидать границ имения, а значит, не может сам вести свои дела. На его благо, на поездки в пределах губернии местная полиция закрывает глаза, но вот далее… А доверить дела стороннему человеку — так не всякому вера есть.

— Именно, мой мальчик! Именно! — Пульхерия Александровна растроганно протянула Борису руку, и он почтительно коснулся ее губами. — Ты — сущий дар небес для нас… в особенности в те дни.

— Не будем о том, иначе вы снова станете плакать, — нежно пожал ее руку Борис.

После они некоторое время ехали в полном молчании, слушая монотонный стук дождя по крыше экипажа. Убаюканная этим звуком и мерным покачиванием кареты на размытой дороге, Пульхерия Александровна вновь задремала, а Головнин и Лиза наблюдали за дождем, уставившись каждый в свое оконце.

— Alexandre говорил мне, что всем нам были даны прозвища, — вдруг произнес Борис, не отрывая взгляда от забрызганного каплями стекла. — Он сам стал Аидом или Гадесом, хранителем мрачного подземного мира. Василь — Дионис, вечный юноша, бог, соблазняющий девиц оставить прялки и бежать из дома предаваться удовольствиям. А я Кербер…

— С недавних пор у вас иное прозвище, — спокойно возразила Лиза. И поймав его вопросительный взгляд, продолжила: — Гермес…

— Вестник богов и проводник душ в подземное царство Аида. Что ж, по крайней мере, отныне я не собака, а бог, — усмехнулся Борис, и эта усмешка вдруг напомнила Лизе Александра. — А вы знаете легенду о Дионисе и Ариадне? Вспомнилось что-то… Дионис встретил Ариадну во время своего путешествия, когда проезжал через остров Наксос. Ее бросил спящей на этом острове Тесей, которому Ариадна помогла убить Минотавра и сбежать с Крита. Вы, верно, слышали эту историю с клубком? Дионис полюбил девушку и проникся уважением к ней. Ради него Зевс даровал Ариадне бессмертие — вечную жизнь и вечную молодость. Дионис помог ей восстать из пепла предательства и лжи, причиной чему послужила ее слепая любовь.

— К чему вы говорите это? — срывающимся голосом спросила Лиза, внезапно почувствовав, что недаром Борис рассказал ей эту легенду. Девушка вдруг вспомнила намеки Василя и открытые обвинения, брошенные в пылу скандала между кузенами. И даже холодок пробежал по спине, когда заглянула в глубину серых глаз своего собеседника и уловила в них тень жалости.

— Просто вспомнилось, — ответил Борис с улыбкой. Но глаза при этом остались серьезными, снова ввергая Лизу в водоворот тревожных мыслей.

— Василий Андреевич тогда сказал… сказал…

— Тот, кто подслушивает, никогда не услышит доброго слова, — напомнил Головнин, чуть прикрыв глаза, словно пряча за веками отражение своих истинных мыслей. — Вы отказываете Alexandre в благородстве?

— Но ведь та история… с девицей Парамоновой…

— Лизавета Петровна, я не люблю говорить о вещах, коих не был свидетелем, — отрезал Борис. — Я искренне верю, что подозрения Василя беспочвенны, даже несмотря на прошлое и настоящее Alexandre.

Настоящее? И снова тот самый холодок по спине. Борис некоторое время с участием смотрел на нее, а после уткнулся в книгу, что лежала у него на коленях. Лизе бы расспросить его, но она боялась услышать даже мимолетный намек на что-то, что может пошатнуть ее чувства к Александру. Ведь единственное, что ныне удерживало ее от пучины отчаяния, — надежда на то, что после венчания он примет ее раскаяние и простит.

— Отчего вы так не любите Василия Андреевича? — вдруг резко спросила Лиза, и сама удивилась своему тону. — За то, что он не поспешил на помощь Александру Николаевичу после ареста? Но граф ведь простил его проступки. Все до единого…

— Раз уж мы заговорили откровенно, Лизавета Петровна, я не стану отпираться. Вы когда-нибудь читали сочинения господина Крылова? В одной из его басен есть замечательные персонажи — стрекоза и муравей. Так вот, муравью никогда не бывать другом стрекозы. Уж слишком они разные. Так и я никогда не смогу понять Василия Андреевича. Всеми своими поступками и житейским укладом он вызывает во мне одно лишь неприятие. А что до прощения Alexandre… Можно принять проступки, но не прощать их. Принять, потому что прошлого не изменить. Полагаю, это тот самый случай.

Высказавшись, Борис вновь погрузился в книгу, оставив Лизу наедине с ее тягостными размышлениями о странных отношениях между кузенами.

Дождь вскоре прекратился. Но Головнин покинул карету только под вечер. Вышел до заставы, чтобы не бросать тень на имя юной попутчицы. С Лизой он больше не заговаривал, только учтиво беседовал с пробудившейся через пару часов Пульхерией Александровной. Когда прибыли в Тверь, Борис проводил дам до губернаторского дома, видимо, выполняя просьбу Дмитриевского передать их из рук в руки Петру Адриановичу.

В передней маленькая компания неожиданно столкнулась с ротмистром Скловским, тем самым, что был так явно увлечен Лизой на новогоднем бале. При виде девушки, следующей за Борисом и Пульхерией Александровной, глаза улана так и вспыхнули страстным огнем.

— Mademoiselle Vdovina! J'ai de la chance de de vous voir!^[231] — обратился ротмистр к Лизе после общих приветствий, заставив ее премило покраснеть от смущения. — Не могу в полной мере выразить свою нечаянную радость! Я полагал, что вы и ваша маменька уже продолжили свой путь, и мне более не представится шанса насладиться вашим обществом. Я пару раз приезжал в Заозерное, но, увы, мне было отказано в визите. А в последний раз и вовсе сообщили, что вы уехали…

— Неужели? — Лиза удивленно перевела взгляд на Бориса, а молодой улан стал сыпать вопросами о здоровье ее матери, длительности визита в Тверь и ее планах на время поездки.

— Да, нынче пост, но, быть может, вы изыщете возможность взглянуть на обновленный сад Путевого дворца Его Величества? Говорят, он великолепен!

Тут Борис, который с самого начала с явным недовольством взирал на ротмистра, поспешил вмешаться:

— К сожалению, вынужден напомнить вам, сударь, что мы проделали долгий путь, и дамы устали. Нынче не время для светской беседы… И еще — не уверен, что у Лизаветы Петровны выдастся свободная минута для прогулок. Время ее визита весьма ограничено, а ведь ей предстоит немало хлопот. Подготовка к свадьбе, знаете ли, иной быть не может.

— К свадьбе? — ошеломленно переспросил улан, и Пульхерия Александровна, которая уже успела позабыть об усталости и с живым интересом прислушивалась к разговору, с удовольствием ответила на его вопрос:

— Да, истинно так. С моим племянником, графом Александром Николаевичем Дмитриевским.

Лиза готова была поклясться, что при этом старушка заговорщицки переглянулась с Борисом.

— Зачем вы сказали господину Скловскому об этом вот так? В передней? — сокрушалась позднее Лиза, когда они с Пульхерией Александровной остались наедине в отведенных им покоях.

— Я спасла его голову, моя милая. Alexandre явно не пришел бы в восторг оттого, что его невесту столь настойчиво зазывали на прогулку в парк… Мальчик безумно ревнив, держите это в памяти. И потом, все едино мы открылись в том семейству Петра Адриановича. А завтра в лавки едем и к портнихе. Вы полагаете, никто не узнает, что со счета моего племянника будет оплачено венчальное платье? Да после визита к мадам Робэ об этом заговорит весь город! Или вы желаете сохранить все в тайне? Уж не надумали ли от венцов повернуть?

Но весь город говорил о свадьбе уже на следующее утро. Вероятно, ротмистру, так и не оправившемуся от шока, не терпелось с кем-нибудь поделиться. По крайней мере, когда Пульхерия Александровна и Лиза выехали в коляске за покупками, многие из встреченных знакомцев по новогоднему балу после приветствий спешили принести свои поздравления. Некоторые обещались непременно нанести им визит, чтобы еще раз засвидетельствовать свое почтение и расположение.

Последующие дни превратились в сплошную круговерть из покупок многочисленных тканей, кружев, готовых предметов дамского туалета, постельного белья и милых безделушек для интерьера (так пожелала Пульхерия Александровна). А еще надо было принимать в губернаторском доме чуть ли не всех представителей тверского светского общества и наносить им ответные визиты.

Поэтому Лиза даже не удивилась, когда во время очередной примерки венчального платья в мастерской портнихи, увидела через щель в занавесях, отделяющих мастерскую от лавки, мадам Зубову. Выражение лица пожилой дамы явно указывало на то, что ей уже поведали о предстоящем венчании на Красную горку, и она пришла сюда лично удостовериться в правдивости слухов. А кто может быть лучше осведомлен, чем портниха невесты?

— Беретные рукава — это просто находка! Уж доверьтесь мне, барышня, это я в «Московском телеграфе» подсмотрела. Первой мне журнал доставили среди прочих, — щебетала в тот момент мадам Робэ, ловко закалывая ткань в складки на широких рукавах будущего свадебного платья, в которое облачили Лизу. Из-за ее болтовни девушка не смогла расслышать, о чем заговорили мадам Зубова и Пульхерия Александровна, безропотно ожидающая во время примерок на диванчике в лавке.

— Voilà, мы готовы показаться! — портниха, заколов последнюю складку на рукаве, отступила, чтобы полюбоваться своим творением.

Она сделала знак своей помощнице, и та отодвинула занавесь. Пульхерия Александровна так и ахнула, восторженно всплеснув руками, а мадам Зубова смерила девушку холодным взглядом от подола до самого лифа, украшенного кружевом и шелковыми цветами. Ее взгляд медленно пополз выше, и, встретившись глазами с Лизой, Варвара Алексеевна неодобрительно поджала губы.

— Voile de mariée!^[232] — вдруг спохватилась Пульхерия Александровна и поманила к себе мадам Робэ. — Милочка моя, вам доставили блонды, что мы из Москвы выписывали? Успели ли вы раскроить?

Портниха утвердительно кивнула и отправила помощницу куда-то в задние комнаты. А сама поспешила подать руку Лизе, чтобы девушка сошла с табурета, и подвела ее к зеркалу. Подоспевшая помощница протянула хозяйке фату, и та аккуратно опустила ее на голову Лизы. Мадам Робэ стала что-то обсуждать с Пульхерией Александровной, но Лиза уже не слышала их. Она зачарованно рассматривала свое отражение, поражаясь тому, насколько платье изменило весь ее облик.

Невеста. Сейчас она и в самом деле ощутила себя невестой, в этом роскошном платье из нежного шелка слоновой кости, щедро украшенном блондами и шелковыми цветами по широкому подолу. На гладко зачесанных кверху волосах белели цветочки флёрдоранжа^[233], который по последней моде, как уверяла мадам Робэ, сотворили для Лизы из шелка и украсили жемчугом. Длинное прозрачное кружево фаты окутывало ее, будто облаком…

Лиза представила лицо Александра в тот момент, когда он увидит ее в подвенечном наряде, и счастливо улыбнулась. А потом поймала в зеркале недобрый взгляд мадам Зубовой, и улыбка дрогнула на ее губах.

Пожилая дама вдруг шагнула к Лизе и, делая вид, что поправляет кружево фаты, тихо проговорила:

— Рано улыбаетесь, mademoiselle! Я знаю, кто вы… я определенно знаю, кто вы есть!

Глава 24

От злого свистящего шепота по спине Лизы пробежал неприятный озноб. Она еще раз встретилась в зеркале взглядом с мадам Зубовой и увидела в глубине ее глаз неудержимую ярость. А еще нечто такое, чего не сумела разгадать. И даже дыхание затаила, чувствуя внутри странную смесь страха и облегчения при мысли, что, верно, авантюре пришел конец. Где только силы нашлись, чтобы удержаться на ногах и не умолять Зубову молчать?.. Бессмысленная попытка.

— Я определенно знаю это! — продолжала тем временем Варвара Алексеевна. — Я знала это с первой же минуты, как граф решил оказать вам гостеприимство, еще когда вы сели в мои сани… Вы и ваша маменька — авантюристки и охотницы за завидным женихом! Коих тут побывало немало… Но вы… О, вы оказались самой-самой! Я даже помыслить не могла, что его сиятельство поддастся на ваши уловки…

С каждым ее словом смятение в душе Лизы ослабевало. Девушка смело выдержала в зеркале взгляд Зубовой и медленно проговорила:

— Я не понимаю вас, мадам.

— Неужели? — скептически вздернула бровь Варвара Алексеевна.

В глазах ее теперь помимо ярости читалось предупреждение. И Лиза поняла, что отныне у нее появился противник — расчетливый и гораздо более опытный, чем она и, возможно, даже, чем Софья Петровна.

— Я вижу вас насквозь, моя милая, — фамильярно обратилась к ней Зубова прежде, чем отойти. — На своем веку я повидала немало искательниц Фортуны. Вы можете обмануть Пульхерию Александровну, вы можете одурманить своими чарами графа Дмитриевского. Но я вижу вас насквозь! Задумывались ли вы, сколько судеб ломаете ныне?

— Я вас не понимаю, мадам, — спокойно повторила Лиза, поправляя фату и меняя складки на свой манер, словно исправляя те, что были сложены рукой Варвары Алексеевны. — Но тем не менее вы вольны думать, что вам угодно. Разубеждать вас мне не пристало…

Глаза пожилой дамы сверкнули опасным огнем. Не совершила ли Лиза ошибку, поддавшись мимолетному желанию показать своей собеседнице, что ее нисколько не тревожит мнение посторонних? Примеряя на себя маску Лизаветы Юрьевны, которой та отменно пользовалась против тех, с кем не желала продолжать разговор на неприятную тему.

— Воротничок, мадам, — вежливо обратилась к Зубовой помощница мадам Робэ, протягивая той якобы причину ее визита в лавку.

И Варвара Алексеевна была вынуждена отступить к широким окнам, делая вид, что внимательно осматривает тонкую работу. Лиза же обернулась к Пульхерии Александровне, которая с улыбкой продолжала разглядывать будущую племянницу, а после и вовсе с восторгом захлопала в ладоши. При этом шаль, укрывавшая ноги женщины, соскользнула на пол, и Лиза, повинуясь выработанной годами привычке быть услужливой, быстро шагнула к креслу Пульхерии Александровны, подняла шаль и заботливо укутала ее колени.

— Вы истинное чудо, дитя мое, — улыбнулась старушка, ласково погладив Лизу по щеке. — Душу Alexandre исцелит только доброта и нежность, и в вас ее доволь…

— Ах! — вдруг раздалось от окна, и Лиза, вздрогнув от неожиданности, обернулась. Варвара Алексеевна порвала кружево воротничка, но смотрела не на дыру в тонком сплетении, а на Лизу и Пульхерию Александровну. Смотрела так, что у Лизы снова пробежал холодок по спине.

Впрочем, Зубова более не сказала ни слова, лишь вежливо попрощалась и приказала мадам Робэ завернуть ей поврежденный воротничок. Она вышла так скоро, словно не могла более ни минуты оставаться в лавке. Через стекло больших окон Лиза видела, как услужливо распахнулась перед Варварой Алексеевной дверца кареты, и как раздраженно взглянула та на лакея, замешкавшегося опустить перед ней подножку. И эти короткие доли минуты позволили Лизе разглядеть в глубине кареты темный силуэт хрупкой барышни, что так и вздрагивал от рыданий.

Всего лишь на мгновение Лизе так отчетливо вдруг открылось чужое горе, при виде которого в ней вновь пробудилась совесть. А ведь после обручения казалось, что этот голос более никогда не раздастся в ее голове…

Наверное, поэтому все оставшиеся дни до возвращения в Заозерное Лиза была молчалива и грустна. А также весьма рассеянна с многочисленными визитерами, которые то и дело приходили в губернаторский дом, и холодно-равнодушна к разговорам о будущей свадьбе. Ее состояние не могли не заметить. Толки и предположения о причинах предстоящего на Красную Горку венчания разгорелись с новой силой. Люди удивлялись, что не было ни объявления в газетных листках, ни билетов на обручение и обед. К тому же было неясно — ждать ли билетов и на само венчание, или граф предпочтет тихое семейное торжество. «Странно, — шептались в гостиных, — все-таки не простой дворянин, титулованный… что-то нечисто здесь…видали, как печальна невеста? То-то и оно…». Вспоминали также прошлую репутацию графа и строили самые невероятные предположения касательно причин свадьбы.

А ротмистр уланского полка Скловский, тот самый, что никак не мог подавить в себе глас ущемленного самолюбия, на одной из офицерских попоек взгромоздился на стол и заявил, что ставит пару новых дуэльных пистолетов на то, что венчания не будет. Его тогда быстро осадили, стащили со стола, испугавшись, что, если слух дойдет до Дмитриевского, барьера улану не миновать.

Лиза же и Пульхерия Александровна за хлопотами подготовки приданого даже не догадывались, какую смуту посеяли своим приездом в Тверь. На протяжении всех оставшихся до отъезда дней девушка только и думала о том, что принесет это венчание всем участникам авантюры. Совесть не умолкала ни на миг, грызла ее изнутри. Даже Пульхерия Александровна заметила странное состояние Лизы и несколько раз пыталась выведать о его причинах. Но после безуспешных попыток сдалась. Только спросила прямо, когда уже тряслись в карете, выезжая за городскую заставу:

— Любите ли вы Alexandre, дитя мое? Без уловок и отговорок ответьте старухе…

— Всем сердцем, — горячо воскликнула Лиза, в этот раз не уходя от ответа. — Дни вдали от него были для меня сущей мукой… и что бы он ни творил в прошлом или в будущем, моих чувств уже ничто не переменит.

«А если он отвергнет меня, то убьет мою душу», — добавила про себя Лиза, чувствуя, как глаза наполняются слезами. Действительно, дни, проведенные в разлуке с Александром, казались ей вечностью, и она уже отсчитывала часы до возвращения в Заозерное. Отбивала пальцами ритм дороги и думала о нем. Что он делает сейчас? Ждет ли их встречи, как она? Гонит ли вперед стрелки часов, приближая минуту свидания?

— Я все хотела спросить вас, моя милочка, — уже при подъезде к границам имения обратилась к Лизе Пульхерия Александровна, мирно проспавшая всю дорогу. — В Твери все недосуг было, а в пути что-то сморило… а уж дома, боюсь, и не вспомню о том. Позвольте узнать, что вам тогда Варвара Алексеевна на ушко нашептала?

Лиза мгновенно покраснела и вспомнила о страхах, которые всколыхнул в душе тот холодный шепот. Думать о том и уже тем более расстраивать старушку не хотелось. Но прежде чем она сумела найти достойный ответ, Пульхерия Александровна вдруг положила ей ладонь на колено.

— Не пытайтесь придумать ответ, коли не желаете говорить, милая. Полагаю, мало она вам там нашептала приятностей. Лиди — единственная ее отрада. Варвара Алексеевна долго билась с семьей belle-fille^[234] за право опеки над девочкой после смерти сына, а вскоре и его жены. За внучку она и жизнь отдать готова. В губернии все считали, что Alexandre посватается к Лиди. Это было лишь вопросом времени. А тут ваше дорожное происшествие, и вот итог… Не думаю, что Лиди в восторге от того. А Варваре Алексеевне ее слезы горше некуда… Но полагаю, теперь мы нескоро их увидим. Едва ли они прибудут в Заозерное на Пасхальный праздник, а нам тем паче не до визитов в Вешнее. К чему я, собственно, веду? К тому, что хотелось бы мне, старухе, дать вам совет — верьте только словам Alexandre. Завистников в эту пору великое множество, как и радетелей за благостное будущее. И прежде чем суждение выносить, спросите его самого… К примеру, что надумали о ссоре той с Василем? Вы так и не ответили мне ни разу.

— Разве? — улыбнулась Лиза. — Я же призналась вам, что ничто не изменит моего чувства к нему. Ничто!

Последнее слово девушка произнесла так восторженно, что Пульхерия Александровна радостно рассмеялась. Ее кудряшки так забавно затряслись на фоне шелковых полей шляпки, а носик так сморщился, что Лиза тоже вдруг рассмеялась, чувствуя, как все тревоги последних дней отступают прочь. И это приподнятое настроение только множилось с каждым мгновением приближения к усадьбе. Наконец, миновав ворота и сторожку с выбитым на камне гербом Дмитриевских, выехали на длинную подъездную аллею. А когда показалась громада дома, сердце Лизы забилось с такой силой, что шум его биения отдавался в ушах. Пульхерия Александровна что-то говорила ей, но она уже ничего не слышала. «Он! Он! Он! — кричало ее сердце. — К нему! К нему! К нему!»

Они возвратились в Чистый четверг, потому суета во дворе ничуть не удивила. Под пристальным наблюдением дворецкого усадьба готовилась к Светлому Пасхальному воскресенью: натирали полы, расколачивали оконные рамы, все вокруг намывали и начищали. Во дворе крепостные выдирали редкую поросль травы между каменными плитами подъезда. Едва показался экипаж, они тотчас же вскочили на ноги и, стянув шапки и склонив головы, выстроились вдоль дороги. Но Лиза лишь мельком взглянула на них, торопясь пройти в дом.

Он не встречал их на крыльце, как она представляла себе последние часы пути. Только крестьяне да дворовые кланялись ей, и спешно выбежали лакеи, чтобы услужить прибывшим. Последним на крыльцо вышел важный дворецкий и принялся следить за разгрузкой багажа.

— Что Александр Николаевич? — несмело спросила у дворецкого Лиза, пока тот обеспокоенно наблюдал, как лакеи помогают выйти из кареты Пульхерии Александровне. Прошло уже довольно времени, чтобы ее жених вышел встречать их, но его по-прежнему не было.

Лиза окинула взглядом дом. Легкий весенний ветерок развевал в окнах светлые кисейные занавеси. В том числе и в окнах библиотеки, где, как ей показалось, мелькнула чья-то тень. Впрочем, это мог быть и не Александр — дворовые девушки мыли оконные стекла, потому то в одном проеме, то в другом появлялся чей-то силуэт.

— Как только крикнули о приближении экипажа, я тотчас послал доложить ему и мадам Вдовиной, — ответил дворецкий. — Его сиятельство в библиотеке, барышня. Мадам Вдовина в салоне первого этажа.

— Ступайте же к нему, милочка моя, — тяжело опираясь на одного из лакеев, прокряхтела Пульхерия Александровна и подмигнула Лизе. — В свете того, что вся губерния уже знает о венчании, есть ли в том грех?

Больше девушку упрашивать не пришлось. Так чинно, как только могла, она поспешила подняться на второй этаж в библиотеку. Быть может, надо было сначала отдать дань приличиям и зайти к Софье Петровне. Но Лизе так не терпелось увидеть Александра, что она позабыла обо всем. Даже через ступени иногда перешагивала, торопясь быстрее дойти до библиотеки.

У самой двери у Лизы отчего-то закружилась голова, и ей пришлось на миг остановиться. Она прислонилась лбом к стене, пытаясь выровнять дыхание. Говенье Страстной недели и нервное напряжение последних дней не могли не сказаться на ее здоровье. Но как еще попытаться снять хотя бы часть грехов со своей души, ежели не строгим постом?

Головокружение быстро прекратилось, и Лиза поспешно распахнула дверь, совсем позабыв постучаться. И снова ей пришлось замереть: ведь кровь так и прихлынула к голове, когда на фоне светлого окна она разглядела силуэт Александра. Сердце билось и билось в груди, а всю ее охватила такая слабость, что, казалось, она вот-вот лишится чувств прямо на пороге библиотеки.

Он был так красив. Он был таким родным и домашним нынче — без сюртука, в жилете и рубашке. И она любила его без памяти…

— C’est vous^[235], — коротко произнес Александр, по-прежнему не двигаясь. За шумом биения своего сердца Лиза не сумела распознать, что за нотки при этом промелькнули в его голосе. А от радости, что видит его спустя столько дней разлуки, ей даже не показалось странным, что он не двинулся к ней навстречу, а стоит и смотрит на нее — пристально и цепко, как раньше.

— C’est moi^[236], — согласилась она, остановившись у двери и отчего-то заробев.

Они смотрели друг на друга через всю комнату, словно встретившись впервые, или заново знакомясь, словно что-то успело позабыться в разлуке и теперь требовалось время воскресить это что-то в памяти.

Лиза первая нарушила молчание, за короткое мгновение поборов свое смущение и робость перед ним. Это ведь был ее Александр… Она смотрела на его лицо, на слегка растрепанные волосы и говорила себе с восторгом: «Мой»! Чувствуя, как сердце буквально разрывается на части от любви к этому мужчине.

— Я считала дни до этой минуты… и, бывало, ругала вас за то, что отправили меня в Тверь. Я так скучала… И вот наконец я здесь!

Александр даже не улыбнулся в ответ на ее признание и сопровождавшую его счастливую улыбку. Глаза Лизы так и сияли, он же только вглядывался в нее, наблюдая за такой стремительной переменой: только что такая серьезная и напряженная, а теперь взволнованно-счастливая. И Лиза на миг отметила себе странность его поведения. «Разве так встречают невесту после долгой разлуки?»

Она произнесла это вслух игривым тоном, пытаясь вызвать улыбку на его губах, как это бывало прежде, но Александр так и остался серьезным.

— Я отчего-то полагал, что вы не вернетесь.

— Не вернусь? Отчего? — Лиза настолько удивилась его словам, что не сумела скрыть изумления, так явственно прозвучавшего в голосе. Так простодушно, так по-детски. И уголки его губ чуть дрогнули в улыбке. Правда, вышла она несколько кривой и непонятной для Лизы.

— Поцелуй меня.

Почему она совсем не удивилась тогда этому короткому и резкому приказу? девушка и сама потом не понимала. Наверное, радость, что, наконец, видит его воочию после стольких дней, совсем затуманила ей разум.

Лиза медленно направилась к Александру, сознавая, что нравится ему, как может нравиться женщина. Он пробуждал в ней нечто, что заставляло ее становиться игриво-манящей, заставляло хотеть пробуждать в нем желание. А его холодность отчего-то подстегивала ее еще больше. Удивляясь своей смелости, Лиза приблизилась к нему и обхватила ладонями его лицо, чувствуя, как вмиг бросило в жар при одном только взгляде в его глаза, при одном лишь касании его кожи. От запаха его кожи…

Александр не сделал ни малейшей попытки склониться к ней, словно и не желал этого прикосновения. Но Лиза видела, как дрогнули уголки его губ, как смягчилась линия рта и как знакомо потемнели глаза, в которых вскоре заполыхает знакомый огонь. Она улыбнулась этой незнакомой игре, и, приподнявшись на цыпочки, аккуратно коснулась губами его губ. И не было никаких сомнений или страхов оттого, что первой целует мужчину. Ведь это был он… И от первого же касания так сладко закружилась голова…

Лиза продолжала целовать его, постепенно забывая робость первых касаний и делаясь смелее раз от раза. Но Александр так и не шевельнулся под ее руками, не ответил на поцелуй, и она отстранилась, удивленно заглядывая в его глаза. Он странно смотрел на нее, и Лиза никак не могла разгадать выражение его глаз.

— Кого я поцелую, тот и есть, — прошептал он, вдруг обхватывая ее голову пальцами и сминая поля ее шляпки. — Кого поцелую, тот и есть…

— Что? — переспросила Лиза, морщась оттого, что ленты шляпки сильно натянулись и впились ей в шею. И тогда он рванул одной рукой ленты, разрывая узел, и сбрасывая шляпку на пол. Лиза даже не успела испугаться этого резкого движения, как Александр уже притянул ее к себе и впился в губы глубоким страстным поцелуем, сминая ее робкое сопротивление. Его нетерпение, его желание спустя короткий миг передалось и ей, и Лиза ответила на этот поцелуй, цепляясь за его плечи, обтянутые тонким батистом рубашки. При воспоминании о том, что случилось несколько недель назад в этой самой комнате, кровь быстрее побежала по жилам, а в теле разлилась незнакомая прежде истома, жажда объятий и поцелуев. Чтобы они стали горячее и глубже. Чтобы исчезли все преграды стать единым целым. Как прежде…

Но Александр поймал ее пальцы, уже смело забравшиеся под рубашку, и сжал их, не давая продолжить ласки. Он прервал поцелуй и, обняв ее одной рукой, уткнувшись лицом в ее шею, замер, вынуждая и Лизу зачарованно застыть на месте.

— Я даже испугалась, что вы не желаете меня видеть, — прошептала она, наслаждаясь крепостью его объятия и прерывистым дыханием, обжигавшим ее шею. — Скажите, что ждали моего возвращения… скажите, что тосковали, как я… скажите же!

Если бы Александр не ответил, Лиза бы, наверное, разрыдалась, настолько сильно было нервное напряжение, когда она говорила, упрашивая его, а он все молчал и молчал. Но он заговорил, и все страхи в тот же миг отступили:

— Дни, что ты была в отъезде, были сущим мучением… настоящий ад. И врагу бы не пожелал подобного.

— Скажи, что думал обо мне, — молила Лиза, прижимаясь к нему так тесно, как только могла. Никогда более она не желала расставаться с ним. Даже на день… на час…

— Каждый Божий день, — прошептал он в ее шею, с силой обнимая ее. — Каждый день…

А потом Александр снова целовал ее, и она упивалась этой близостью, по которой так тосковала в прошедшие дни. Странное умиротворение вошло в Лизину душу, словно после долгих и мучительных скитаний она вернулась домой. И они все никак не могли расстаться, разомкнуть рук и губ. Только еле слышный стук в дверь и напоминание дворецкого, что мадам Вдовина желала бы видеть свою дочь, разорвали эти нити.

В тот день у Лизы было странное состояние — ей все казалось таким знакомым, и в то же время она смотрела на все, словно узнавая заново. Ей показалось, что за время отсутствия комната ее как-то изменилась, что даже Бигоша стал иным: щенок не сразу признал ее, даже зарычал на пороге. И Софья Петровна привиделась какой-то отчужденно-усталой.

— Я, верно, давно вас не видала, — призналась Лиза во время их привычного откровенного разговора перед сном. — Мне все нынче мнится каким-то чужим и отстраненным… Вы, дом, эти комнаты… Бигоша не признал… и Александр Николаевич встретил как-то странно.

— Les hommes^[237], — рассеянно отозвалась Софья Петровна. — Перед венчанием для них немудрено вести себя так, особенно для нашего Аида. Не могу знать, что у вас там было в Твери, но его тут просто одолели визитеры поздравлениями с предстоящим венчанием. Уже на третий день он затворился у себя и велел говорить, что его нет в имении, что он болен… Рычал на всех неделю с лишком. Но думаю, вы сумеете вернуть ему благостное настроение. Ведь нынче он впервые спустился в столовую. Обычно мы все в покоях трапезничали.

К удивлению Лизы, Софья Петровна, хотя и расспрашивала про Тверь, про новые наряды, приданое и венчальное платье, мыслями витала где-то далеко, за сотни верст. Лиза знала, что срок оплаты долгов сына мадам истекал с началом полковых маневров, а ведь летная пора была не за горами. Да и венчание уже через каких-то девять дней. Как тут не быть рассеянной и нервной?

В ночь после приезда Лизе снова приснился кошмар. Она проснулась мокрая от пота, когда ее грубо затрясла испугавшаяся ее крика Ирина.

— Я умирала… умирала, — рыдала Лиза без слез, изо всех сил хватаясь за девушку, — и никак не могла дойти! Я умирала… не могла дойти… я так хотела дойти…

Это был не привычный ее кошмар. Но в то же время увиденное во сне, ускользающее от нее, когда она пыталась воскресить его в памяти, было чем-то на него похоже. А когда Лиза поняла, что сон привиделся ей с четверга на пятницу, совсем впала в истерику. Ее безумие становилось только яростнее, и Ирина безуспешно пыталась успокоить ее. Софья Петровна внимательно прислушивалась из своих покоев, бессильная чем-либо помочь. И только когда Лиза закричала в бессвязном бреду: «Он знает! Он все знает!», громко приказала горничной ударить барышню по лицу, чтобы замолчала.

— O mein Gott, — шептала Софья Петровна позднее, гладя волосы Лизы, когда та, успокоившись, устроилась на ночь в ее постели. — Бедная девочка… бедная девочка… бедные мы все… Никому не выйти из этой авантюры без потерь… никому!

Далее так продолжаться не могло. Хранить в себе это страшный груз грехов для Лизы было невозможно. В пятницу днем, когда вся усадьба вновь погрузилась в приготовления к Светлому празднику, а Александр выехал в поля проверить первые всходы, Лиза тайком ускользнула из дома. Через парк направилась к деревянной церкви, купол которой так и манил ее к себе за зеленью деревьев.

Отец Феодор ничуть не удивился, когда после службы, она подошла к нему и попросила ее исповедовать. Сначала Лиза боялась говорить, ее голос глухо звучал из-под епитрахили, словно она надеялась, что священник не разберет ни слова из ее исповеди. А потом словно дверца потайная отворилась, и признание хлынуло бурным потоком: лихорадочное и сбивчивое от волнения, которое по-прежнему сотрясало ее тело мелкой дрожью. Только однажды дрогнула рука отца Феодора поверх епитрахили на ее голове. Когда Лиза ответила на его вопрос, чего же добивается таинственная персона (имя кукловода девушка произнести так и не решилась).

— Смерти Александра Николаевича. После венчания он должен умереть, не позднее следующего лета.

— Вам должно открыться графу, — мягко сказал отец Феодор. — Нельзя молчать ни единого дня.

— После венчания, — твердо возразила Лиза, чувствуя, как после признания к ней возвращаются душевные силы. — Я непременно все расскажу ему. Только мне надобно…