ОЖЕРЕЛЬЕ-IV. ПРОРОЧЕСТВО

1

Хорошо меж подводных стеблей.

Бледный свет. Тишина. Глубина.

Мы заметим лишь тень кораблей,

И до нас не доходит волна.

(К. Бальмонт)

Вспугнутый косяк сельди завертелся серебряной воронкой. Две темные тени скользили под косяком. Они напоминали людей, но длинные ноги заканчивались ластами. Да и не смог бы ни один человек так долго пробыть под водой.

Фигуры легко вонзились в косяк и проплыли его насквозь, оставив позади вихрь серебристой паники. В руках у каждого из пловцов билось по крупной рыбине.

Добыча не мешала охотникам плыть сквозь толщу воды, пронизанной струящимся сверху светом.

Тот, что был крупнее, плыл впереди, уверенно и быстро; более мелкий следовал за ним. Дно стало ближе, на пути вздымались груды валунов, оплетенных водорослями. Близок был берег.

В волнах, кидающихся на скалы, всплыла круглая голова, покрытая крупной серебристой чешуей. Морской обитатель огляделся: пуст ли берег, не увидят ли его чьи-то глаза?

Убедившись, что вокруг никого нет, морское чудовище вынырнуло из воды по пояс и резко взмахнуло перепончатой когтистой лапой. Рыбина перелетела на берег, упала далеко от воды и забилась на камнях.

Гибкая чешуйчатая спина морского обитателя зазмеилась меж камней – и вот он уже на берегу. Стоя на четвереньках, закашлялся. На шее сомкнулись плотные жаберные крышки, пряча под собой жабры.

Чудовище встало на колени и несколько раз крепко втянуло в себя воздух. Затем обернулось к кромке прибоя – туда, где по валунам безуспешно скользил его младший спутник.

Морская тварь хрипло вздохнула, протянула переднюю лапу и помогла малышу взобраться на берег. Тот тоже закрыл жаберные крышки и откашлялся. Затем сел на камни, раскинув ноги, и подставил чешуйчатое лицо солнцу. Он улыбался, обнажая острые треугольные зубы.

Над берегом прозвучал мужской голос:

– Где твоя рыба, Морис?

Когда старший говорил, его лицо оставалось неподвижным, лишь немного шевелилась нижняя челюсть.

Младший перестал улыбаться.

– Ой, Джанни, не сердись. Обронил, когда на берег лез.

– Недотепа, – без особой строгости сказал Джанни. – Ладно, тащи сюда мою, съедим пополам.

Морис тут же перевернулся на четвереньки и в один рывок оказался рядом с сельдью, которая еще трепыхалась.

Рыбина тут же была разодрана на части и съедена вместе с головой, костями и плавниками. После этого оба морских охотника растянулись на камнях под солнышком.

Молчание прервал голосок Мориса, звенящий от волнения:

– Джанни... я хотел тебе сказать... я не вернусь в клетку.

Старший ответил не сразу. Когда он заговорил, голос его был холоден и сух:

– И как ты собираешься жить?

– Уплыву в далекие теплые моря, про какие ты рассказывал.

– Ты знаешь туда дорогу?

– Найду. А не найду – здесь буду плавать, у берегов. С голоду не сдохну. Лишь бы не назад, в клетку! Джанни, я больше не могу!

– Понимаю. А девочки могут, Уна и Гедда? Аша может?

– А... но... я...

– Если ты не вернешься, Алмаз запретит остальным выходить со мной в море. Они будут день за днем сидеть за проклятой решеткой и глядеть, как море заливает бассейн, а в отлив проклятая вода уходит.

– Я не подумал... Девчонки, да... Я вернусь.

Голос Джанни смягчился:

– Ты правильно решил. Но если бы ты сбежал, хуже всего пришлось бы все-таки не им, а тебе. Они были бы втроем, могли бы разговаривать. А ты рыскал бы вдоль проклятого берега, тоскуя в одиночестве. Не к людям же тебе соваться, верно? – Джанни поднялся на ноги. – Ладно, пора возвращаться. Когда-нибудь ваша судьба может измениться к лучшему, а сейчас будь мужчиной и не ной.

Морис тоже встал. Не сдержался, бросил в спину старшему другу:

– «Будь мужчиной», да? Тебе легко говорить! Ты-то в клетке не сидишь! Ты такой же колдун, как Алмаз... как они все! Захочешь – и примешь человеческий облик!

2

Тот, кто старается все предвидеть, теряет бдительность.

(«36 стратагем», древнекитайский военный трактат)

Слова Мориса звучали в душе Аквамарина, когда он, оставив мальчика за толстыми прутьями решетки, шел по одному из коридоров проклятого Семибашенного замка.

Принять человеческое обличье? Да легко. Вот сейчас он – высокий, стройный, смуглый иллиец. Такой, каким был молодой рыбак Джанни, когда его схватили проклятые охотники за людьми и продали в рабство.

Нет. Не такой. Полоски жаберных крышек все-таки приходится прятать под длинными волосами. Тут уж ничего не изменишь. Это след от проклятого скальпеля. Алмаз кладет одного раба за другим на стол, привязывает ремнями и пытается лезвием и магией сделать из человека высшее существо. Пока получаются все больше трупы.

Ему, Джанни, вживили жабры акулы. Но тогда же, прямо на столе, проявился дремавший в душе магический дар – и полыхнул так, что замок зашатался! Даже маги поспешили признать его своим и приняли в Ожерелье, дав имя Аквамарин.

Ха! Великое счастье! Джанни давно сбежал бы от них, поселился в рыбачьей деревушке, женился на тихой, доброй женщине...

Да разве проклятые чародеи отпустят? На краю Антарэйди сыщут!

Впрочем, теперь Джанни и сам не хотел удрать. Здесь у него появился якорь, крепко держит.

Аша, Уна, Гедда, Морис. Четыре жертвы Алмаза. Или, как говорит эта сволочь, четыре его большие удачи. Четверо детей с вживленной в кожу чешуей, вставленными в рот акульими зубами, врезанными в шею жабрами. Старшей, Аше, всего шестнадцать лет. Младшим, близнецам Уне и Гедде, по восемь. А проклятый Алмаз похваляется, что от этих четверых пойдет род морских людей. Эти изменения, дескать, проявятся у их потомков, потому что Алмаз пользовался не только скальпелем, но и магией.

Джанни постарается вытащить своих друзей из проклятой пещеры-клетки. Пока Алмаз отказывается их продать, но когда-нибудь...

Чтобы успокоиться, Аквамарин прислонился к стене, закрыл глаза, привычно проверяя свою магическую силу. Перед внутренним взором заклубился серый туман, в котором, окружив чародея кольцом, пульсировала большая черная медуза. Отлично! Сила почти не растрачена...

За поворотом коридора послышались голоса. Аквамарин открыл глаза и с неохотой пошел туда, где собрались почти все маги Ожерелья. Отвечать отказом на приглашение не стоило: зачем зря сердить Алмаза?

В просторном каминном зале уже ждали четверо. Алмаз, как всегда в белоснежном одеянии, приветливо обернулся к вошедшему:

– Хорошо, что ты пришел! Мы собрались здесь, чтобы разделить радость Двуцвета, его триумф. Присаживайся.

И он указал на кресла, поставленные так, чтобы сидящим было хорошо видно зеркало в посеребренной раме, что висело меж двух старинных картин.

– А где сам Двуцвет? – спросил Аквамарин, опускаясь в кресло и обводя взглядом темнокожую, с пронзительным взглядом Агат, илва Изумруда в буром балахоне, статную Сапфир, перекинувшую на грудь толстые светлые косы.

– Двуцвет в Халфате, – пояснил Алмаз. – Он там добивается, чтобы царевну Айджан отдали за принца Джордана. И сегодня мы услышим, как правитель Халфата произнесет обещание...

– А нам это надо? – не выдержав, перебил его Аквамарин.

– Во-первых, надо, – укоризненно ответил Алмаз. – Нельзя допустить к власти принцессу Эннию, она может причинить чародеям много неприятностей.

– Сука, – с ненавистью выдохнула Сапфир.

Джанни-Аквамарин не понял, какое отношение имела царевна Айджан к принцессе Эннии, но переспрашивать не стал.

– Во-вторых, – с той же мягкой укоризной продолжал Алмаз, – мы не горстка одиночек. Мы – Ожерелье. Мы радуемся свершением друзей и огорчаемся их неудачам. Двуцвет хочет показать результат своего хитроумия, своей предусмотрительности. Мы станем свидетелями его торжества. Жаль, что с нами сейчас нет Рубина. Но я уверен, что у себя в Порт-о-Ранго он тоже глядит в волшебное зеркало.

Сапфир презрительно хмыкнула.

Аквамарин опустил глаза, чтобы скрыть насмешку. Он ни в полушку не ценил дружбу чародеев.

Илв Изумруд прощебетал (и в щебете слышны были ворчливые нотки):

– Если мы друзья, почему мне до сих пор не помогли найти полосатого урода?

– Ищем, – коротко ответил Алмаз.

– Какого полосатого урода? – заинтересовалась Сапфир.

– Илвы высоко ценят чистую наследственность, – объяснил Алмаз. – У каждого шерсть должна быть однотонной. Тех, у кого полосы и пятна, убивают, чтобы они не передали свой порок детям. Если я правильно понял, из леса Форенуар бежал, спасая жизнь, полосатый илв. За ним был пущен убийца – некая магическая сущность, суть которой ведома лишь шаманам. Изумруд хотел бы заполучить полосатого беглеца, приманить на него «тень-убийцу» и выяснить что это за сущность такая.

– Я дал ниточку, которая ведет к полосатому! – продолжал обижаться Изумруд. – Змеи нашептали мне, что о нем знает какой-то Бенц!

– Бенц? – вскинула курчавую голову Агат. – Тлолкалойо называл мне имя! Мой бог пророчил, что на всех тропах, по которым будет идти Ожерелье, путь нам преградит Бенц!

Сапфир прекратила играть концом косы и явно хотела задать еще вопрос. Но тут зеркало неярко вспыхнуло – и на нем появилось лицо Двуцвета.

Все прекратили разговор и с уважительным интересом принялись следить за тем, как в серебряной раме менялось изображение. Только что оттуда весело подмигнул Двуцвет – и вот уже мелькают нарядные халфатийцы, ухоженные цветочные клумбы, сверкающий прозрачный водоем и деревянный помост возле него.

Алмаз, который знал кое-что о планах Двуцвета, рассказал магам об обряде явления зеркала и о пророчествах, которые правитель произнесет в дивном сне.

– И эти пророчества сбываются? – усомнилась Агат. – Пророчит только бог!

– Да, это мошенничество, – кивнул Алмаз. – Когда старуха вводит правителя в волшебный сон, она тихо велит ему слушать ее шепот и громко повторять то, что она прошепчет... О, глядите – правитель.

На помост поднялся пожилой, но крепкий мужчина с длинной ухоженной бородой. Голову его венчал жесткий парчовый колпак. Жесткий взгляд и грубые, резкие черты лица говорили о властности. Не обращая внимания на взревевшую толпу, он опустился на высокую подушку и устроился поудобнее.

Вслед за ним на помост поднялась тощая, прямая, как жердь, старуха в алом одеянии. В руках у нее была бронзовая шкатулка. Женщина открыла шкатулку и показала всем небольшое зеркало на золотой цепочке. Толпа вновь взвыла.

– Мудрая Фатха готова узнать истину! – закричали глашатаи.

Старуха уселась на подушку рядом с правителем – теперь зрители видели только ее спину. Поставив шкатулку рядом с собой, она принялась раскачивать зеркало перед лицом правителя.

Волнение толпы передалось даже магам в Семибашенном замке. В напряжении смотрели они, как расслабились черты лица правителя, как отвисла его челюсть. Он продолжал сидеть, но закрыл глаза.

Фатха достала из рукава свиток и, не оборачиваясь к толпе, громко произнесла:

– Виновен ли Джефер, сын Умма, племянник правителя, в злоумышлении против царственного дяди – или на него возведен поклеп?

Не открывая глаз, правитель громко и четко произнес:

– Джефер, сын Умма, виновен в злоумышлении и должен быть предан казни через отсечение головы мечом.

Глашатаи заорали, слово в слово повторяя произнесенную фразу.

Когда толпа успокоилась, Фатха пронзительно прочла второй вопрос:

– Какова будет судьба Айджан, возлюбленной дочери правителя, достигшей возраста невесты?

Правитель ответил так же отчетливо:

– Царевна Айджан станет высокой наградой. Первый советник Валхан, сын Румата, породнится с правителем, дав благородную Айджан в жены своему сыну Оммуну.

Глашатаи принялись орать в толпу решение судьбы, а маги в креслах озадаченно переглянулись.

– Разве Айджан – не та, которую Двуцвет хотел сосватать за Джордана? – спросил Аквамарин.

Никто не успел ему ответить: в зеркале сменилось изображение. Вместо помоста с восседающими на нем правителем и старухой в раме появилось лицо Рубина, их собрата по Ожерелью, известного в Порт-о-Ранго как эдон Манвел ду Венчуэрра.

– Вы видели то же, что видел я? – в веселом возбуждении заговорил он. – Видели, как обляпался наш прозорливый и предусмотрительный?

– Увы! – Алмаз безуспешно пытался изобразить огорчение, но глаза его блестели насмешкой. – Боюсь, друг мой, ты прав. В чем-то наш Двуцвет потерял свою обычную расчетливость и осторожность.

3

Посмотришь, одни – простецы и глупцы,

Другие – обманщики и хитрецы.

(Абу-ль-Ала Аль- Маарри )

Едва не рыча от ярости, Двуцвет опустил руку с зеркальцем, которым он незаметно, из-за плеча стоявшего перед ним халфатийца, пускал солнечный зайчик на помост. Теперь уже незачем было стараться, чтобы маги из Ожерелья увидели происходящее. Задуманный триумф обернулся позором.

Надо было прервать показ зрелища уже в тот миг, когда на помост вместо Ухтии поднялась эта костлявая кляча Фатха. Но в груди ошеломленного мага жила надежда: а вдруг Ухтия, которая почему-то не смогла принять участие в обряде, договорилась с товаркой, что та скажет нужную фразу! Может быть, они поделили меж собой деньги! Двуцвет отсыпал столько золота, что хватило бы на весь Дом Зеркала...

Как бы не так! Пророчество произнесено, Айджан станет невесткой советника, союз с Альбином под угрозой срыва – и даже в самом лучшем случае не будет скреплен родственными узами. А он, Двуцвет, выставил себя идиотом в глазах Ожерелья.

Оставалось лишь узнать, кому сказать спасибо за проваленные замыслы. Учесть свои ошибки. И начать все сначала.

Двуцвет вернулся в почти опустевший Байхент . Нет, не направился в Дом Зеркала. После сегодняшнего события можно было ожидать чего угодно. Вдруг толстуха Ухтия взята под стражу за намерение превратить обряд в балаган, а его, Двуцвета, ждет засада?

Поэтому Двуцвет прошелся по городу. Ему повезло: обнаружилась незапертая лавка старьевщика. Хозяин лавки не принял участия в шествии, боясь упустить хоть какую-то выгоду. И оказался прав: Двуцвет, не торгуясь, купил у него коричневое покрывало и мягкие женские туфли.

Найдя укромный уголок на задворках опустевшей маленькой харчевни, Двуцвет проверил уровень магической силы. Без этого он никогда не творил чары. Конечно, растраченная сила понемногу восстановится, но если по неосторожности растратишь последние капли – восстанавливаться будет нечему, навсегда перестанешь быть чародеем. Двуцвет с закрытыми глазами вслушался в себя – и оказался словно в кольце неярко горящих костров. Не так уж велик запас силы, но пользоваться можно.

Румяный толстяк обернулся хрупкой старушкой с добрым морщинистым лицом и ясными, выцветшими от времени глазами. В последний раз Двуцвет пользовался этим обликом в Джермии, поэтому на старушке было платье, какие носят крестьянки по ту сторону Хребта Пророка. Двуцвет скинул башмаки, .всунул ноги в туфли, купленные у старьевщика, и скрыл платье под длинным покрывалом.

Путь к Дому Зеркала лежал мимо базарной площади, которая не совсем опустела и в праздник. Двуцвет купил у торговца сладостями ореховой халвы в полотняном мешочке.

Подойдя к воротам Дома Зеркала, старушка принялась стучаться в калитку и умолять ее впустить. Ей, мол, надо поговорить с одной из мудрых хранительниц зеркала.

Привратница посоветовала старухе прийти завтра. Сегодня праздник, мудрые хранительницы отправились с дворцовым шествием.

Старуха плачущим голосом прокричала, что с возрастом стала туговата на ухо, никак не разберет, что ей изволила сказать почтенная привратница. И продолжила лупить в калитку с усердием хорошего дровосека.

Привратнице надоел грохот. Она выглянула в щель, убедилась, что настырная бабка пришла одна, и отворила калитку, надеясь вразумить бестолковую посетительницу. Но и слова сказать не успела: старуха ловко просочилась мимо нее во двор. Но дальше не пошла, протянула привратнице мешочек с халвой и ласково сказала:

– Угостись, дочка, стоишь тут весь день на жаре.

Гостья выглядела так безобидно, что привратница сменила гнев на милость. Конечно, в дом бабку не впустила, но угощение приняла и снисходительно выслушала жалобный рассказ: мол, приснился бедной женщине сон. Совсем худой сон. С сыном ее, что ушел с караваном за горы, стряслась беда. Вот и решила она, старая, пойти в Дом Зеркала – узнать о судьбе единственного сыночка... Завтра? А если она не доживет до завтра, так и помрет в волнении?

– Ты уж, матушка, постарайся дожить до завтра, – посоветовала привратница. – Сегодня все ушли с шествием. Только мудрая Ухтия осталась, у нее два ребра сломаны... Да еще охрана тут! – поспешила добавить женщина, смекнув, что бабку могли подослать грабители.

– Два ребра сломаны! – ахнула старуха. – Да неужто она сама себе не могла судьбу предсказать – мол, в такой-то день с лестницы надо осторожнее спускаться?

– А она не с лестницы упала, – разоткровенничалась привратница. – На нас напали!

И с удовольствием рассказала про злодеев, халфатийца и чужеземца, которые учинили буйство в Доме Зеркала, в потасовке поломали ребра мудрой Ухтии и увели с собой одну из прислужниц, иллийку Фантарину.

Старуха переменилась в лице:

– Иллийку? Фантарину? Дочка, да я же знавала иллийку, которую так звали! Но та была женой купца.

– Так, может, она и овдовела?

* * *

Вновь приняв мужской облик, Двуцвет дождался, когда народ хлынет обратно в город, и разыскал давнего знакомца – ловкого, хитрого человечка, знающего Байхент. Двуцвет сказал ему, что его интересуют двое негодяев, халфатиец и чужеземец, учинившие бесчинство в Доме Зеркала. Ловить их не надо, на это есть стража, но хотелось бы знать, что это за люди и откуда они взялись в дивном городе Байхенте.

Человечек старательно отработал полученные деньги. Побывал в Доме Зеркала. вызнал приметы незваных гостей, затем обошел все ворота города, расспросил стражников о чужеземцах, входивших в Байхент. Побывал на постоялых дворах, побродил по харчевням, потолковал с глазастыми городскими нищими. А потом доложил Двуцвету:

– Люди, побывавшие в Доме Зеркала, похожи на странников, что остановились на постоялом дворе старого Хуссама. Халфатиец, а при нем – франусиец-охранник. Халфатийца зовут Райсул, сын Меймуна.

Имя это ничего не говорило Двуцвету.

– А как зовут охранника?

– Он не назвался хозяину постоялого двора. Но хозяин случайно услышал, как Райсул обратился к охраннику по имени. Такое странное имя, иноземное...

– Какое же?

– Капитан.

«Бенц! – про себя взвыл Двуцвет. – Непонятный, вездесущий Бенц!»

Загрузка...