На взлёт!

ОЖЕРЕЛЬЕ-II. «СЪЕДЕННАЯ ШЛЯПА»

Выходи в привольный мир!

К черту пыльных книжек хлам!

Наша родина – трактир.

Нам пивная – божий храм.

Ночь проведши за стаканом,

Не грешно упиться в дым.

Добродетель – стариканам,

Безрассудство – молодым!

(Безымянный поэт-школяр XIII века)

– Да, сударь, госпожа Тоцци частенько заходила в «Съеденную шляпу». Ей нравилась телятина с таумекланским перцем. В тесте. Моя жена превосходно готовит. Кстати, сударь, я и вам рекомендовал бы отведать телятинки.

Двуцвет, скрывая волнение, кивнул со снисходительным видом.

Наконец-то удалось напасть на след исчезнувшей Фантарины. Съесть порцию острой телятины в тесте? Ну конечно, если это расположит хозяина таверны к гостю, сделает разговорчивее. Любое словцо может оказаться ниточкой к пропавшей негодяйке.

– С удовольствием пообедаю здесь. – Двуцвет снял плащ, незаметно оценивая взглядом хозяина – удастся ли вызвать его на беседу?

А тот приветливо улыбается, обмахивает тряпкой стол. Сам смуглый, белозубый, с серьгой в ухе, голова повязана алой косынкой – узлом назад, по-моряцки. С виду пират пиратом, а взгляд добродушный.

– Дженнаро! – донесся из кухни звучный женский голос. – Поди сюда, надо большой котел передвинуть!

– Сейчас, дорогая! – откликнулся «пират» и продолжил, обращаясь к гостю: – Извольте, сударь, сесть за стол. Сейчас принесу телятину. И вино – эфросское, пойдет?

– Под телятину – вполне.

– А на сладкое – лепешки с начинкой из сушеной вишни. Прямо сахарная, без косточек! – Хозяин причмокнул, всем своим видом выражая блаженство.

– Отлично. Несите.

Двуцвет удобно устроился на скамье, аккуратно положив рядом с собою сложенный плащ.

– У нас славно, – продолжал болтать хозяин. – Ну, может, малость шумновато...

Словно в ответ на эти слова, из дальнего угла трактира грянула развеселая песня.

За двумя сдвинутыми столами веселилась компания молодых парней. Один из них влез на стол и, размахивая пустой бутылкой, дирижировал хором приятелей.

– Студиозусы из Королевской академии, – объяснил хозяин. – Будущие небоходы. Любят мое заведение! А что порой буянят – так ведь когда и повеселиться, как не в юные годы?

– Дженна-аро! – перекрыл шум женский голос из кухни. – Где ты застрял? Прикажешь мне самой этот котел тащить?

– Тебе нельзя, он тяжелый!.. – вскинулся хозяин. – Иду, уже иду!..

И умчался.

Двуцвет прикрыл глаза и расслабился.

Его не раздражало буйное веселье студиозусов. Он слушал их песню со снисходительным добродушием – так взрослый волк мог бы наблюдать за игрой несмышленых волчат. Маг не испытывал зависти к бьющей через край молодости. Дожив до старости, он вернул себе юность – и теперь второй раз шел по дороге, которую обычный человек проходит лишь однажды. Двуцвет знал, что сможет со временем вновь омолодиться – и другие юнцы, дети этих весельчаков, примут его в свою компанию...

Маг выбросил из головы мысли о разгулявшихся студиозусах и принялся перебирать в памяти то, что удалось узнать о Фантарине Тоцци. Это не заняло много времени. Двуцвет нашел комнату, которую проклятая баба снимала на чердаке у вдовы мелкого лавочника. Вдова только руками разводит: жила себе Фантарина, деньги вовремя платила... а потом подхватилась, собрала пожитки и ушла, а куда – не сказала... С кем дружбу водила? Хозяйка не знает. Где любила бывать? Да в «Съеденной шляпе»...

Вернулся хозяин, принес на глиняном блюде телятину. Двуцвет снял с пояса нож, взрезал румяную корочку и зажмурился от предвкушения. Маг любил вкусно поесть.

В распахнутое окно ворвался порыв ветра, принес из-за прибрежных улочек запах водорослей, рыбы, сохнущих сетей.

Но Двуцвет недолго наслаждался минутами покоя и простого удовольствия. Вскоре его одолели тревожные мысли.

Найденная ниточка – сведения о вдове Лодовико Тоцци – это чудесно. Двуцвет любил, потягивая за такие ниточки, распутывать сложные загадки. Хуже другое: с самого начала к этой ниточке прилипло имя Дика Бенца.

Это имя врезалось Двуцвету в память, как сапог стражника врезается под ребра нищему.

Что же он за человек, этот Бенц, проклятый леташ, который ухитряется тревожить семерых могучих магов?

Еще недавно их Ожерелье спокойно царило в Семибашенном замке на Спорных Землях меж Альбином и Виктией. Алмаз магией и скальпелем пытался создать усовершенствованную расу людей. Аквамарин изучал морские глубины. Агат, темнокожая жрица-дикарка, творила обряды перед своим жутким идолом и, впадая в транс, предсказывала будущее. Илв Изумруд развел на холодном северном побережье роскошный тропический лес. Сапфир гоняла огромные массы воздуха, училась повелевать ураганами. Он, Двуцвет, отдыхал в замке между странствиями... ах, эти странствия, когда меняешь обличья и решаешь судьбы народов, влияя на решенья правителей – какая увлекательная игра!.. Только седьмой из магов, Рубин, в замке почти не бывал. Этому кровожадному негодяю больше нравилось в портовом городе быть королем преступников, чтобы стар и млад дрожали при звуках его имени – эдон Манвел ду Венчуэрра. Что ж, его дело! Ожерелье простит Рубину любую прихоть – ведь именно он с блеском проводил обряд омоложения, возвращая магам юность.

А теперь...

Аккуратно пережевывая кусочки мяса, маг мысленно «раскладывал по полочкам» все, что относилось к загадочному леташу, который ухитряется раз за разом вторгаться в жизнь обитателей Семибашенного замка.

Началось все с пророчества Агат: мол, от некоего человека по имени Бенц исходит угроза для Ожерелья.

Маги приняли пророчество к сведению, но всерьез обеспокоились лишь тогда, когда это имя прозвучало из уст илва Изумруда после колдовского обряда.

А потом с ними связался Рубин и потребовал, чтобы собратья-маги помогли ему без шума разыскать и уничтожить леташа Дика Бенца, который хитростью перехватил у него, Рубина, шхуну.

Хорошо, Рубин – злобный дурак. Но сам-то Двуцвет так старательно устроил покушение на альбинскую принцессу! Все должно было пройти как по маслу. Но случайно (или не случайно?) рядом оказался молодой негодяй со шпагой – и разделался с наемными убийцами. Двуцвет такие проказы не прощает! Он не пожалел времени и сил, чтобы узнать имя фехтовальщика, который суется не в свои дела. А когда узнал – не поверил своим ушам...

Но и это не все. Двуцвету понадобилось связаться с пиратами Свена Двужильного. Так и тут не обошлось без вездесущего Бенца! Теми незадачливыми убийцами, с которыми расправился нахальный леташ, командовал любовник Гьеры, сестры Свена. И теперь отчаянная рыжая пиратка требует, чтобы Двуцвет где угодно разыскал для нее этого самого Бенца!

Поэтому никак нельзя считать случайностью то, что рукописная лоция Лодовико Тоцци, так необходимая Двуцвету, досталась именно этому вездесущему небоходу!..

Когда превосходная телятина была съедена, трактирщик принес сладкие лепешки. Маг попросил хозяина присесть к столу. Дженнаро не заставил себя уговаривать.

Двуцвету не составило труда перевести разговор на Фантарину Тоцци.

– Помню, помню! – сверкал белыми зубами Дженнаро. – Таких женщин не забывают. Вроде бы и платье скромное, неброское, а как вздохнет – грудь поднимается, словно тесто на дрожжах. И взгляд... от такого взгляда мужчины превращаются в ягнят. Шрам у нее был на лице. Другая бы его стыдилась, белилами замазывала, а эта... Моя жена даже малость ревновала – ну, не всерьез, а так, закатила мне парочку скандалов. А потом вздохнула с облегчением, когда Фантарина уехала со своим халфатийцем.

– С халфатийцем?

– Ну да. Летом был тут халфатийский караван, стоял на пустыре за оливковой рощей. Горожане туда бегали, на верблюдов глядели. В наши края халфатийцы добираются не каждый год. Вот один в мою таверну и зачастил – осанистый такой, чернобородый. Звали... вот не помню. Кажется, Усман. Но точно из Байхента – это вроде столица тамошняя, да? На каждом пальце по золотому перстню, охранник с кривой саблей. Я еще подумал: для такого солидного гостя моя таверна простовата...

Дженнаро замолчал, и Двуцвет вставил учтивую реплику:

– Что вы, хозяин, здешняя стряпня придется по вкусу любому привереде!

– Спасибо. Моя жена и впрямь хорошо готовит. Но халфатийцу, оказывается, понадобилось другое лакомство. Он положил глаз на Фантарину. Сидели парочкой, болтали. Жена мне еще на них кивнула: мол, пристроилась вдовушка! А как халфатийцы уехали, так и Фантарина исчезла, не заходит больше в «Съеденную шляпу».

Двуцвет про себя прикинул, где можно узнать про халфатийский караван: из какого города прибыл, как звали купцов.

Наверное, это судьба. Он собирался, сменив обличье, отправиться в Халфат по своим делам. Заодно можно разыскать вдовушку Тоцци.

Маг узнал все, что хотел. Но обрывать разговор не стоило. Не хотелось остаться в памяти трактирщика странным гостем, который назойливо расспрашивал о пропавшей Фантарине. Надо было поболтать еще.

– Я бывал как-то в Белле-Флори, даже забредал сюда, на окраину. Но что-то не припомню тут таверны с таким броским названием...

– А раньше таверна называлась «Виноградная лоза». В конце лета ремонт делали, заодно и переименовали.

– А почему именно «Съеденная шляпа»? Или это намек на то, что у вас такие вкусные соусы – шляпу с ними съешь и не заметишь?

– Ха-ха-ха! Спасибо на добром слове, сударь... Нет, это из-за истории, которая произошла год назад. Молодые небоходы ее помнят, новичкам передают. А было всё здесь, в этих стенах, аккурат у меня на глазах. Давайте-ка я вам расскажу...

2

Как вожделенно жаждет век

Нащупать брешь у нас в цепочке!

Возьмемся, за руки, друзья,

Чтоб не пропасть поодиночке!

(Б. Окуджава)

– Я тогда еще не был хозяином «Виноградной лозы». Я был слугой, подай-принеси-поди-вон. А хозяином был старый Винченцо, суровый такой старик. Но к господам студиозусам благоволил, на проказы не злился, по пустякам за стражей не посылал, а частенько и в долг кормил. Они, конечно, все как есть дворяне, а только дворянством кошелька не набьешь. Многим только-только хватало, чтоб за учебу заплатить, а на прокорм да на крышу над головой добывали как могли. Некоторые не стеснялись подработать кто чем умеет. А в «Виноградной лозе» кормили вкусно и дешево – здесь и сейчас такие порядки, как вы, сударь, успели заметить. И стала «Лоза» для будущих небоходов – что дом родной.

Была для них тут и еще одна приманка: дочь хозяина, красавица Лючетта. Порхала, как птичка, со всеми шутила и болтала, знала про каждого – кто, откуда, что пишут из дому, как идут дела в Академии. Ничего худого про нее ни один посетитель сказать не мог, а если бы кто и сказал худое, его бы отлупили всей таверной.

Среди прочих студиозусов захаживали в «Лозу» двое.

Один был здешний, из Белле-Флори, младший сын графа Ауреццо, звали его Бенедетто. Вот уж кто не нуждался в деньгах, так этот самый Бенедетто! Кошелек набит туго, наряд парчовый, с золотым шитьем, шпага в серебре. Обычно вокруг такой акулы крутятся рыбы-прилипалы – студиозусы победнее, что рассчитывают на дармовой ужин. А у Бенедетто свиты не было, ибо скуповат был не по годам. Если и выкладывал монету, чтобы за кого-то заплатить, то ожидал, что все будут им восхищаться. А студиозусы все-таки дворяне, а не собачки уличные, чтоб за кусок хлеба на задних лапках плясать.

Говаривали еще, что он водит очень уж тесную дружбу с принцем Джиакомо. Надо полагать, ради будущей карьеры при дворе: так-то он был парень как парень, на Лючетту заглядывался не хуже прочих. Один раз даже оплеуху от нее схлопотал, чтоб не тянул руки куда не надо.

Второй студиозус на него был вовсе не похож. Франусиец, захолустный барон – из тех, у кого, кроме титула, и нет ничего. Имя ему было Донатус, а титула не помню, его все по имени величали. На учебу денег наскреб, а дальше пришлось крутиться. Зарабатывал, не стеснялся, баронство свое лишний раз не поминал. У него был прекрасный почерк, он подрабатывал писцом, составлял прошения, катал влюбленным парням послания к девушкам в изящных рамочках и с виньетками. А не было работы по письменной части – хватался за любую, какую дают. Сколько раз на заднем дворе «Лозы» дрова колол!

И была у него привычка: получит заработанные деньги – не обедает один, зовет кого-нибудь из тех, кто дня два-три на хлебе и воде сидит. Да так учтиво приглашает: мол, ваша милость, мне в одиночку и обед не в обед, окажите честь, разделите трапезу...

Веселый он был, языкастый, мастер на выдумки и проказы. И в приятелях у него была, почитай, вся Академия... ну, это я хватанул лишку, но все-таки любили Донатуса.

А Бенедетто его терпеть не мог. Завидовал тому, что входит Донатус в таверну – все в его сторону оборачиваются, улыбаются, руками машут, к себе за стол зовут.

Как-то собрались в таверне студиозусы. И завели разговор: мол, бродят слухи, будто городские власти задумали срубить Окраинный Дуб – так правда это или брехня?

Вы, сударь, человек приезжий, откуда вам знать, что это за дуб такой. Всем дубам дуб! Пятерым не обхватить – такой ствол! Говаривали, будто посадил его Роландо Бесстрашный, когда основал Белле-Флори. Ну, это, пожалуй, вранье, однако самые древние наши старики от своих дедов слышали, что в их детстве дуб такой же могучий был. А наш прибрежный край считал дуб чем-то вроде талисмана. Матери младенцев к дубу приносили, чтоб ребенок сильным рос, а молодожены после свадьбы, прямо из храма, к дубу шли, чтоб семья крепкая была.

Вот студиозусы и расшумелись: срубят дуб или не срубят? Сошлись на том, что не бывать такому скверному делу.

А громче всех Донатус возмущался: «Не пойдет ратуша на такое! Да я готов съесть свою шляпу, если советники решат срубить дуб!»

Вот тут в разговор и вмешался Бенедетто. Ах, мол, шляпу свою съешь? Пусть твоим словам будут свидетелями все, кто сейчас сидит в таверне!

И что же, сударь, измыслил этот Бенедетто, чтобы Донатуса унизить?..

Нет-нет, я на него не наговариваю! Он сам потом спьяну хвалился, как пошел в храм Эна Изначального и поговорил со жрецами. Мол, до того как с франусийской земли в нашу Иллию пришла истинная вера и единый язык, наши темные предки поклонялись деревьям. Сколько уже веков прошло, живем в благости, чтим Старших и Младших богов, а темные горожане до сих пор бегают кланяться Окраинному Дубу!

Как же было жрецам его не выслушать, ежели он – сын графа Ауреццо?

А он и папашу своего попросил, тот надавил на бургомистра. И жрецы свое слово сказали...

Рубили дуб ночью, чтоб народ не взбаламутить. И все равно окрестные улицы не спали, жители с факелами вышли. Бургомистр чуть ли не всю городскую стражу прислал, чтоб дровосеков от горожан защитить. Не было мятежа, но люди плакали. И до сих пор иной раз слеза скатится, как вспомним наш дуб-красавец...

А Бенедетто рад-радешенек! Нарочно распустил слух по Академии: мол, собирайся, студиозусы, в «Виноградную лозу» – полюбоваться, как Донатус-франусиец своей шляпой давиться будет.

И народу собралось – не протолкнешься! Я как сейчас помню: за столами сидят, меж столов стоят, с галерейки свешиваются, вниз глядят. Только за одним столом сидит Донатус – и больше никого. И лежит перед ним шляпа. Войлочная, коричневая, вокруг тульи лента с широким бантом.

А Донатус... может, на душе у него и тлели угольки, да виду он не показывал. Прокатил шляпу по столу:

«Что ж, мой верный головной убор, пришла пора прощаться. Уж как я тебя берег, в самые голодные дни не сожрал... но, видно, не судьба нам вместе жизнь прожить. Сегодня ты, моя добрая шляпа, будешь съедена. Как бы мне тебя потребить? С горчицей? С тертым хренком? С листьями салата? А может, попросить прелестную Лючетту, чтоб тебя на вертел насадила? Не насквозь прожарить – так, до румяной корочки...»

Все молчат. Никто не смеется. Да и сам Донатус, похоже, через силу шутит.

И тут подходит к его столу альбинец Фрэнк и говорит:

«Портишься ты, Донатус. На глазах портишься. Раньше ты не имел привычки жрать обед в одно горло, сколько раз со мной делился. Так и теперь не жадничай, режь шляпу пополам!»

Впервые на моей памяти Донатус растерялся. Сидит, не знает, что сказать. А тут в разговор вступил Туан по прозванию Сеорета Туанетта – тонколицый был, хрупкий, на девушку похож.

«Как на экзаменах за подсказкой – так это ко мне, а как пирушку затеяли – так без меня, да? Ну-ка, господа, отрежьте мне кусочек от тульи!»

Тут всех растолкал здоровенный джермиец, которого все звали Быком. Подошел к столу, грохнул на него три бутылки вина, сел и мрачно пробасил:

«Эта, что ли, шляпа? А чего маленькая такая?»

«Уж какая выросла...» – прорезался голос у Донатуса.

«Ладно, сойдет. Давай, дели...»

И тут началось!.. К столу ринулась толпа, каждый требовал себе кусочек. А с галерейки кричали: «И нам!.. Наверх кусок передайте!..»

Шляпа была мелко нарезана и дружно, весело слопана под доброе винцо. И это, сударь, было зрелище, радующее глаза и сердце. Но лично мне больше всего удовольствия доставил вид бледного, потрясенного Бенедетто. А добила его красавица наша Лючетта, когда потянулась через стол, взяла с растерзанной шляпы кусочек ленты с бантом и, глядя прямо в глаза графскому сыну, прикусила этот бант своими ровненькими зубками. Словно розочку на торте, клянусь Младшими богами!

А Донатус сказал этому графенышу:

«Уж извините, ваша милость, но я действительно не привык обедать в одиночку...»

* * *

– Дженнаро! Что ты там с гостями вино распиваешь? Других дел у тебя нет?

На пороге кухни встала женщина – молодая, статная, красивая. Передник не мог скрыть округлившегося, высокого живота.

– Сейчас, дорогая, иду... – откликнулся Дженнаро.

Женщина вернулась на кухню, а хозяин досказал скороговоркой:

– Прошлой весной мы с Лючеттой поженились. Ее отец отдал нам таверну в полное владение, а сам уже ни во что не вмешивается, на покой ушел. Целыми днями с соседом вино пьет да молодость вспоминает. А мы тем же летом отремонтировали таверну, заодно и название сменили. Лючетта сказала, что каждое заведение должно иметь свою легенду.

– Интересная история, – задумчиво протянул Двуцвет.

Он жалел, что хозяин не запомнил титул барона-франусийца. Человек, который умеет привлекать к себе людей, может быть очень полезен. Маг не отказался бы познакомиться с такой незаурядной личностью.

– Этот Донатус уже получил диплом? Полагаю, его ждет неплохая карьера.

– А вот и нет, сударь, – вздохнул Дженнаро. – Диплом-то он получил, да сразу после этого оказалось, что за барона он себя только выдавал. На самом-то деле он обыкновенный простолюдин, вроде меня, а звать его попросту Дик Бенц... Ох, что с вами, сударь? Неужто лепешкой подавились? Вот, вина глотните... может, по спине постучать?

– Нет, – прокашлявшись, сказал побагровевший маг. – Уже всё, просто кусочек не в то горло попал... Как вы сказали... как зовут самозванца?

– Дик Бенц.