Наполеон. Годы величия

Меневаль

Доходные статьи императорского цивильного листа, состоящие из двадцати пяти миллионов франков, ежегодно выплачиваемых общественным казначейством, и доходов от императорских владений, составляли тридцать или тридцать один миллион франков. Наиболее крупные расходы были связаны с содержанием императорских зданий и покупкой для них мебели, а также с деятельностью департаментов главного конюшего, гофмаршала, главного камергера и воинского обслуживания императорского двора. Содержание зданий поглощало три миллиона франков в год, а мебель стоила один миллион восемьсот тысяч франков. В обычный год департамент главного конюшего расходовал четыре миллиона франков, гофмаршала — три миллиона и главного камергера примерно столько же.

Воинское обслуживание императорского двора стоило восемьсот тысяч франков. Бюджет департамента главного камергера включал в себя жалованье свиты императрицы, камергеров, расходы на содержание служебных помещений, библиотек, географических карт, привратников, швейцаров, жалованье слугам и достигал почти ста двадцати тысяч франков; церковная музыка, музыка в апартаментах и театральные представления стоили чуть больше девяноста тысяч франков.

Одежда императора обходилась в двадцать тысяч франков, а расходы на гардероб императрицы и ее личный кошелек достигали шестисот тысяч франков. Ежегодные сбережения от доходных статей императорского цивильного листа составляли тринадцать-четырнадцать миллионов франков. Таким образом, благодаря порядку и умелому управлению всеми делами, которых удалось добиться в его доме, император смог содержать свой двор, не менее великолепный, чем любой другой монарший двор, и накопить состояние в размере более ста миллионов франков, часть которого в золотых и серебряных монетах хранилась в подвалах Тюильри в сейфах, запертых тремя ключами. (Что случилось с этим сокровищем, см. дальше.)

Строгое и дотошное внимание, которое Наполеон уделял вопросу расходования денежных средств, послужило причиной для обвинения его в алчности.

Я понял, что мне необходим помощник, и сказал об этом императору. Именно тогда у него возникла идея учредить два поста секретаря кабинета и, соответственно, назначить на один из этих постов генерала Кларка. Наполеон сообщил мне, что, не желая нарушать стройность единства работы его личного кабинета, он решил возложить на генерала пост секретаря кабинета со специфическим родом занятий, а именно: поручить ему переписку с военным министерством и военно-морским министерством, и это будет заметным сокращением моей ежедневной работы. В соответствии с этим решением генерал Кларк обосновался в личном кабинете. Но необходимость посылать за ним каждый раз, когда надо было писать его министрам, часто заставляла императора отказываться от его услуг; одним словом, пост генерала Кларка выродился в синекуру. Второй пост секретаря кабинета был также вакантным, когда проходила военная кампания 1805 года. Генерал Кларк, который сопровождал императора в этой кампании вместе со мной, был назначен губернатором Вены.

Прошел еще один год без каких-либо изменений в системе работы кабинета. Я повторил свою просьбу. Более всего я нуждался в том, чтобы меня освободили от необходимости сортировать письма, на которые уже были даны ответы. Мои многочисленные обязанности не давали мне возможности содержать все эти бумаги в достаточно сносном порядке, чтобы по первому требованию можно было найти любой проект письма или депеши, который император мог захотеть увидеть. Наполеон продолжительное время уклонялся от того, чтобы удовлетворить мою просьбу.

Видя, что император каждый день откладывает выполнение своего обещания, я почувствовал себя обескураженным и заболел, скорее от треволнений, чем оттого, что переработал. Прослышав об этой новости, император проявил озабоченность и направил ко мне доктора Корвисара, которому поручил передать мне добрые пожелания. В ожидании моего выздоровления он вызвал к себе личного секретаря Жозефины. Г-н Дешан был способен на более серьезную работу и, хотя он перешел границу среднего возраста, всегда был полон жизни и бодрого настроения. С самого начала Наполеон потерял надежду на то, что сможет приучить его к своему стилю работы и особенно писать под его диктовку. По очереди он пробовал использовать в этой роли генерала Дюрока, дежурного адъютанта и государственного секретаря. Я слышал, что, когда человек, которому император диктовал, не успевал записывать достаточно быстро, император обычно восклицал: «Я не могу повторять. Вы заставляете меня терять нить мыслей. Где Меневаль?» Показывая на беспорядок на письменном столе, он, бывало, кричал: «Если бы у меня здесь был Меневаль, я бы быстро разобрался со всем этим». Он также обычно повторял, что откладывает всю важную работу до моего выздоровления.

В действительности вся моя заслуга состояла в том, что я настолько был знаком с делами Наполеона, их связью между собой и направлением их развития, что, благодаря этим моим знаниям, мог предвидеть их дальнейший ход и конечный результат. Кроме того, мне помогало знание его стиля и оригинальной манеры высказывать мысли. Я не знал каких-либо методов скорописи и поэтому был не в состоянии записывать слова императора буквально; но я обычно записывал ключевые моменты материала, который он мне диктовал, и использовал их в качестве памятной записки, а также заносил в блокнот его наиболее характерные выражения. Обычно я переписывал письма почти в тех же выражениях, которые он использовал. Когда он перечитывал письмо, прежде чем подписать его, — а это случалось только тогда, когда послание касалось деликатного вопроса или когда проблема полностью поглощала его внимание, — то он обычно отмечал, что я пишу в его собственном стиле — если мне позволительно использовать это его выражение.

Должен признаться, что мое тщеславие было удовлетворено, когда я слышал передаваемые мне оценки моей работы, и мысль о том, что император придает важное значение моей помощи и моей работе, вскоре способствовала восстановлению моих сил и моей уверенности. И когда я вновь появился в кабинете императора после четырех дней отсутствия, то могу сказать, не хвастаясь, что был встречен с большой радостью. Я почувствовал, что отношение Наполеона ко мне стало более доброжелательным, чем когда-либо. Он поручил мне порекомендовать ему кого-нибудь на должность моего помощника, добавив, что оставляет этот выбор полностью на мою ответственность. Было предложено имя г-на Фэна, тут же принятое императором.

Император опубликовал декрет от 3 февраля 1806 года о новой организации работы его кабинета. В соответствии с условиями этого декрета служба императорского кабинета поручалась секретарю, имеющему ранг министра, в подчинении которого находились докладчик по ходатайствам и петициям, а также хранитель архивов. Я был назначен на должность секретаря в ранге министра и один должен был представлять на подпись все записки и письма, которые диктовал император. Один только я имел право входить в кабинет монарха. Мне было поручено хранить ключи от письменного стола императора и от его портфелей. Если в мое отсутствие император диктовал какую-либо записку или письмо или проделывал какую-либо часть работы, то по моему возвращению мне немедленно должны были передаваться копия или, по крайней мере, проект этой работы.

В течение первых лет документы, связанные с делами, которые, по мнению императора, не заслуживали того, чтобы отправлять их в архив, складывались в небольшой ящик из красного дерева, стоящий в кабинете. Ключ от этого ящика оставался у секретаря в ранге министра. Эта предосторожность соблюдалась два или три года, по истечении которых все документы и бумаги, за малым исключением, немедленно отправлялись в архив.

Констан

Мы прибыли в Париж 1 января 1808 года в девять часов вечера; и так как строительство театра дворца Тюильри было теперь закончено, то в ближайшее воскресенье после возвращения его величества в великолепном зале театра было дано представление «Гризельды» г-на Паэра. Ложи их величеств были расположены перед занавесом, на противоположных друг от друга сторонах. Они представляли собой очаровательную картину с опущенными сверху шелковыми портьерами карминового цвета, образующими фон для широких подвижных зеркал, в которых, по желанию, отражались зал со зрителями или сцена. Император, все еще находившийся под впечатлением воспоминаний об итальянских театрах, беспощадно критиковал театр в Тюильри, говоря, что он неудобен, плохо спланирован и слишком большой для дворцового театра; но, несмотря на всю эту критику, когда настал день торжественного открытия и император убедился в необычно высокой изобретательности г-на Фонтена, которая проявилась в том, что ложи так были расположены, что позволяли лицезреть наряды дам во всем их блеске, его величество казался вполне удовлетворенным и обязал герцога Фриульского, маршала Дюрока, передать г-ну Фонтену поздравления, которые тот вполне заслужил.

Через неделю мы увидели оборотную сторону медали. В тот день на сцене были показаны «Синна» и комедия, название которой я забыл. Была такая холодная погода, что мы были вынуждены покинуть театр сразу же после трагедии, в результате чего император, не жалея сил, осыпал проклятиями зал театра, который, как он заявил, пригоден только для того, чтобы его сжечь. Был вызван г-н Фонтен, обещавший сделать все, что в его силах, чтобы избавиться от всех выявленных неудобств; и в самом деле, с помощью новых печей, подложенных под скамейки второго яруса лож, через неделю в зале стало тепло и уютно.

В течение нескольких недель после нашего возвращения в Париж император занимался исключительно вопросами строительства и его усовершенствования. Сначала внимание его величества привлекла Триумфальная арка на площади Карусель, с которой были сняты леса, чтобы позволить императорской гвардии по возвращении из Пруссии проехать под нею. Этот памятник был почти закончен, за исключением нескольких барельефов. Император критическим взглядом оглядел арку из окна дворца и заявил, при этом два или три раза нахмурив брови, что это массивное сооружение больше напоминает павильон, нежели ворота, и что он бы предпочел, чтобы арка была сооружена в стиле въездных ворот Сен-Дени.

После тщательного осмотра различных строительных работ, начавшихся или продолжавшихся со времени его отъезда из Парижа, его величество послал за г-ном Фонтеном и, обсудив с ним в течение продолжительной беседы все, что он считал достойным одобрения или осуждения, сообщил ему свои намерения относительно планов присоединения Тюильри к Лувру, которые ему представил архитектор. Император и г-н Фонтен согласились, что эти здания должны быть соединены двумя крыльями, первое из которых должно быть закончено через пять лет, и с этой целью на его строительство ежегодно будет отпускаться по миллиону франков; и что второе крыло должно быть сооружено на противоположной стороне и простираться от Лувра к Тюильри, образуя таким образом идеальную площадь, в центре которой будет возведено здание оперного театра, изолированного со всех сторон, но соединенного с дворцом подземной галереей. Галерея, образующая двор перед Лувром, должна быть открыта для посещения публики в зимнее время и украшена статуями, а также кустарниковыми насаждениями, сейчас находящимися в ящиках в саду Тюильри; и в этом дворе его величество намерен был воздвигнуть арку, подобную той, что сооружалась на площади Карусель. Наконец, все эти красивые здания предполагалось использовать в качестве жилого помещения для высших офицеров императорской короны, в качестве манежа и т. д. Необходимые расходы на все это оценивались приблизительно в сорок два миллиона франков.

Император был занят мыслями о строительстве дворца искусств, нового здания для императорской библиотеки на месте, которое занимала фондовая биржа, дворца для фондовой биржи на набережной Дезэ, реставрации Сорбонны и отеля Субиз, триумфальной колонны в Нейи, фонтана на площади Людовика XV, сносе Отель-Дье, чтобы украсить кафедральный квартал, сооружении четырех больниц в Монпарнасе, в Шайо, на Монмартре и в пригороде Сен-Антуана и т. д. Планы были грандиозными, и, вне всякого сомнения, он бы их осуществил. Часто говорилось, что, будь он жив, Париж не имел бы себе равных во всем мире.

В то же самое время его величество вынес решение о том, как должна выглядеть триумфальная арка на площади Этуаль, о чем так долго продолжались дебаты и для строительства которой все архитекторы империи представили свои планы.

Император был также очень заинтересован в реставрации Версальского дворца. Г-н Фонтен представил его величеству план первого этапа восстановления дворца. В соответствии с условиями этого плана, требующего шесть миллионов франков, император и императрица должны были получить комфортабельную резиденцию. Его величество, который любил все грандиозное, красивое, величественное, но в то же время экономное, написал под этой оценкой следующее замечание, о котором г-н Боссе таким образом сообщает в своих мемуарах:

«Планы в отношении Версаля должны быть тщательно рассмотрены. Те планы, которые представил г-н Фонтен, являются очень разумными, реставрация дворца оценивается в шесть миллионов; но эта сумма включает в себя помещения вместе с реставрацией часовни и театра, достаточно комфортабельного только для нынешнего использования, но не такого, каким он должен стать в будущем.

В соответствии с этим планом император и императрица должны иметь свои апартаменты; но нам следует помнить, что эта сумма должна также обеспечить проживание для принцев, высших и младших по чину офицеров.

Также необходимо знать, где будет размешена оружейная фабрика, которая будет необходима в Версале, поскольку Версаль вводит серебро в обращение.

Будет необходимо из этих шести миллионов изыскать средства для того, чтобы найти шесть мест для проживания принцев, двенадцать помещений для высших офицеров и пятьдесят для младших по чину офицеров.

Только тогда мы сможем объявить Версаль нашей резиденцией и проводить там лето. Прежде чем принять эти планы, нужно, чтобы архитектор, который возьмется за их исполнение, удостоверился, что они могут быть выполнены в пределах предложенной суммы».

Через несколько дней после своего приезда, 4 января 1808 года, их величества, император и императрица, нанесли визит знаменитому Давиду в его студии в Сорбонне, чтобы посмотреть на великолепную картину коронации Наполеона, которая только что была закончена. Свиту их величеств составляли маршал Бессьер, адъютант императора, г-н Лебрен, несколько придворных дам из дворца и камергеры.

Император и императрица долго и с восхищением рассматривали эту прекрасную картину, и художник чувствовал себя на вершине славы, когда слышал, как его величество называл по очереди имена всех персонажей, изображенных на картине, ибо сходство было поистине удивительным.

«Как все это грандиозно! — воскликнул император. — Как прекрасно! Как рельефно выписаны все фигуры! Как правдиво! Это не картина, на ней все фигуры просто живут! Я вижу вдали доброго месье Вьена».

Г-н Давид ответил: «Да, сир, я хотел выразить мое восхищение своим выдающимся учителем, поместив его в этой картине, которая, принимая во внимание ее сюжет, будет наиболее знаменитой из моих работ». Затем в разговор вступила императрица, показывая императору, как удачно г-н Давид уловил и изобразил интересный момент, когда император будет вот-вот коронован. «Да, — согласился его величество, рассматривая этот эпизод на картине с удовольствием, которое он и не пытался скрыть, — момент действительно выбран очень хорошо, и вся сцена идеально изображена; обе фигуры выглядят прекрасно», — и говоря это, император взглянул на императрицу.

Его величество продолжал изучать картину во всех ее деталях и особенно похвалил изображение группы итальянского духовенства около алтаря, — эпизод, который был придуман художником. Он, видимо, хотел только, чтобы Папа Римский был изображен более динамично в тот момент, когда он готовился благословить императора, а также, чтобы корону императрицы нес наместник кардинала.

Визит их величеств был долгим и продолжался до тех пор, пока сгустившиеся сумерки не предупредили императора о том, что настало время возвращаться.

Г-н Давид проводил его до дверей студии; и там, резко остановившись, император снял шляпу и весьма элегантным поклоном засвидетельствовал уважение такому выдающемуся таланту. Императрица усилила восторженное волнение, которым было переполнено, судя по всему, все существо г-на Давида, добавив несколько очаровательных слов признательности.

Напротив картины, посвященной коронации императора, находилась картина «Сабинянки». Император, который понял сильное желание г-на Давида выставить эту картину, дал указания, покидая студию, выяснить, нельзя ли этой картиной украсить большую галерею Тюильри.

Меневаль

Декрет, датированный мартом 1802 года, потребовал от академии представить правительству в Государственном совете общий список достижений и доложить о положении дел в науке, литературе и искусстве, начиная с 1789 года и до последних дней. Этот отчет должен был быть готов в сентябре 1803 года. Чрезвычайные обстоятельства, такие, как разрыв Амьенского мира, комплектование и боевое снаряжение флотилии в Булони, а также войны с Австрией и Пруссией, помешали представлению императору этого важного документа. И только в феврале и марте 1808 года, до своего отъезда в Байонну, император смог выслушать этот отчет.

Первой им была принята депутация отделения Академии физико-математических наук. В качестве докладчиков выступали академики Деламбр и Сувье. Император был поражен красноречием и ясностью мышления г-на Сувье, который говорил на протяжении нескольких часов. Сделав исключение из своего правила не отрывать ученых от их исследований, Наполеон назначил г-на Сувье докладчиком в Государственном совете и поручил ему важный пост в имперском университете. 19 февраля отделение древней истории и литературы в лице г-на Дасье представило свой доклад. Через неделю наступила очередь отделения литературы и словесности, от которого выступал Шенье. Отделение изящных искусств завершило список отделений гуманитарных знаний академии отчетом, который представил секретарь этого отделения г-н Лебретон. С каждой депутацией Наполеон обменялся мнениями, выразив каждому докладчику удовлетворение результатами исследований и работы.

На выставке картин в том же году он выразил пожелание быть изображенным в полный рост в своем кабинете, а также распорядился, чтобы и я тоже появился в этой картине пишущим под его диктовку. Художник Гарнье получил заказ нарисовать эту картину. Получилось так, что я отсутствовал в Париже, когда художник работал над ней, поскольку я сопровождал императора в одной из его поездок. Художник Изабо был столь любезен, что согласился способствовать устранению этой возникшей помехи тем, что помог Гарнье по памяти сделать набросок, и, когда я вернулся в Париж, Гарнье попросил меня попозировать перед ним.

Не знаю, каким образом до ушей императора дошло, что картина в том виде, в котором она была исполнена, оставляет желать много лучшего, но он приказал генералу Дюроку написать записку по существу вопроса г-ну Денону, генеральному директору музеев, который взял художника под защиту.

Наконец, картина была принята и вывешена в одной из галерей Тюильри. В 1814 году она была отправлена в чулан со всеми остальными картинами, чей сюжет касался истории «узурпатора», или же была возвращена автору, как и другие произведения подобного рода, отданные обратно художникам. Обнаружив ее в 1839 году у торговца картинами, сын одного из моих старых друзей, граф Лепаруа, выкупил картину на память об императоре, к которому он испытывал привязанность, и в знак дружбы, которая связывала меня с его отцом.