Наследники Витовта. Династическая война в Великом княжестве Литовском в 30-е годы XV века

Глава 2.1. Последствия переворота 1432 г.

Во время нападения заговорщиков в Ошмяне Свидригайлу удалось вырваться из их рук и бежать. Вместе с ним это сделали немногие из тех, кто сопровождал его на съезд с польским королем: Генрих Хольт писал великому магистру, что старый великий князь бежал с 14 конями[1091] (нужно иметь в виду, что на одного всадника могло приходиться несколько коней). По словам самого Свидригайла, среди сопровождавших его были виленский воевода Георгий Гедигольд, его племянник Ивашко Монивидович и три татарских хана (в том числе Сеид-Ахмед, спустя год воцарившийся в Орде)[1092]. Возможно, в число его спутников входили литовские бояре, которые в конце того же года попали в плен к Сигизмунду Кейстутовичу, — Ходко Юрьевич, Иван Вяжевич, Юшко Гойцевич[1093], а также польский шляхтич из Мазовии Павел Рогаля[1094]. Об экстренности ситуации свидетельствует тот факт, что в руки заговорщиков попала беременная жена Свидригайла вместе с придворными священниками[1095], один из русских писцов великого князя[1096] и все немецкие[1097].

3 сентября Свидригайло прибыл в Полоцк[1098] и в тот же день отправил оттуда Рогалю к ливонскому магистру Цизо фон Рутенбергу с письмом, в котором просил того прислать военную помощь[1099]; после этого Рогаля с аналогичной просьбой должен был поехать в Пруссию[1100].

В том же письме Свидригайло охарактеризовал свое тогдашнее положение в момент его написания. По его словам, после бегства из Ошмяны он явился в Полоцк, где был великолепно принят; туда к нему постоянно стекаются бояре других замков (Смоленского и Витебского), прибыли наместники подольский и луцкий, а также «вильняне», сообщившие, что оба виленских замка держат для Свидригайла его «верные и храбрые» сторонники[1101]. В этой фразе многое вызывает сомнения. Во-первых, мобилизация войск ВКЛ была централизованным мероприятием, приказ о ее начале или отмене отдавал великий князь[1102], а войско каждой земли возглавлял ее наместник, староста или воевода[1103]. Поэтому логичнее было бы ожидать, что сначала произойдет соединение военных отрядов в центрах отдельных земель, а затем эти отряды под командованием их наместников, старост и воевод направятся в Полоцк. Но формирование более или менее крупных соединений, не говоря уже об их переброске, должно было занять некоторое время — никак не меньше трех дней (которые прошли от «ошмянской ночи» до написания письма Свидригайла). Чтобы оно началось (даже если предположить возможность частной инициативы), необходима была достоверная информация о судьбе Свидригайла, которая опять-таки никак не могла за столь короткий срок дойти до всех тех, кого она напрямую касалась. Во-вторых, прибытие наместников южных земель ВКЛ, о котором говорится в том же письме, сомнительное по тем же причинам, было бы в тогдашних условиях еще и безрассудным шагом. Волынь и Подолье были регионом постоянного конфликта с Польшей, который приобретал форму то открытой войны, то мелких стычек и нападений. Великий князь, направляясь на съезд, как и в феврале 1432 г., мог опасаться, что этот конфликт вспыхнет с новой силой тогда, когда сам он будет занят переговорами с польским королем. Вспомним, что подольский староста князь Ф. Несвицкий в феврале оставался на Подолье, хотя на готовившемся в это время польско-литовском съезде предстояло урегулировать проблему как раз этой земли. Это заставляет думать, что и в сентябре 1432 г. участие подольского и луцкого старост в польско-литовском съезде не планировалось. Еще более опасная ситуация возникала в связи с переворотом в ВКЛ. И подольский, и луцкий старосты вполне могли воспользоваться письменной коммуникацией или послами, чтобы согласовать действия с господарем[1104]. В-третьих, неправдоподобно звучит рассказ Свидригайла о ситуации в Вильне. Ведь получается, что некие лица (мещане? воины Виленского гарнизона?) достоверно узнали о том, что совершен переворот, что свергнутый господарь жив, выяснили его точное местонахождение (за несколько сот километров от столицы) и отправили туда послов, чтобы заверить его в своей преданности — и это на протяжении трех дней, а то и меньшего срока; и это при том, что уже к 4 сентября, как будет показано ниже, виленские замки были в руках Сигизмунда Кейстутовича… Все это заставляет думать, что Свидригайло делал хорошую мину при плохой игре, чтобы убедить руководство Ордена оказать ему военную помощь, и доверять красочным подробностям его письма не следует.

Как видим, в данном случае ненадежным оказывается даже современный источник, поскольку он был написан с целью склонить Орден на сторону одного из соперников и представлял ситуацию в выгодном для этой стороны свете, искажая действительность. Так поступал не только Свидригайло, но и Сигизмунд Кейстутович. Тем не менее, чтобы адекватно оценить развитие событий после переворота, следует обратиться в первую очередь к современным (эпистолярным) источникам, но не к посланиям участников конфликта, а к переписке орденских сановников. В сложившейся ситуации им было важно понять, кого лучше поддержать в разгорающемся конфликте, а для этого нужно было составить максимально полную картину. Достоверной информации как всегда было мало, поэтому орденские сановники стремились получать ее из самых разных кругов. Благодаря этому имеется возможность проследить развитие ситуации, складывание территорий, подконтрольных Свидригайлу и Сигизмунду Кейстутовичу, и механизм этого процесса. Для начала следует помнить, что к моменту переворота Свидригайло был легитимным монархом, а Сигизмунд — ставленником части правящей элиты ВКЛ. Дальнейшее развитие событий зависело от того, какие земли Сигизмунд сможет тем или иным путем взять под свой контроль, какая часть общества ВКЛ признает его власть.

Наиболее ранние сведения о территории, подконтрольной Сигизмунду Кейстутовичу, содержатся в письме братианского фогта Генриха Хольта, находившегося в Литве, великому магистру Паулю фон Русдорфу от 4 сентября 1432 г. Сообщив о перевороте, Хольт отмечает, что власть Сигизмунда единодушно признала «вся земля и все паны вместе»[1105]. Однако эту картину всеобщего единодушия нарушает дальнейший рассказ о переговорах приближенных Сигизмунда с трокским воеводой Явном на тему признания последним власти «их» князя (он будет проанализирован ниже). Раз такие переговоры имели место, значит, не все были столь единодушны. Из начальной части письма можно заключить, что «вся земля» — это «Литва и Русь»[1106]. Последняя попала в характеристику Сигизмунда «по инерции»: с одной стороны, к 1432 г. «Русь» уже стала устойчивым элементом объектного (территориального) титула литовских правителей, с другой — к 4 сентября в Литве вряд ли располагали достоверной информацией о судьбе Свидригайла (за исключением того, что он спасся бегством) и объеме подконтрольной ему территории[1107]. Далее братианский фогт уточняет, что Сигизмунду принадлежат оба трокских замка и Бильна[1108]. Следующий этап распространения власти Сигизмунда отражен в записи в сборнике документов об отношениях с Польшей и Литвой: в ней отмечено, что ему передались замки в Вильне, Троках, Городно[1109], Ковно «и некоторые другие»; позже его войска взяли «Русское Берестье»[1110]. Это произошло не позднее начала октября, когда о взятии Берестья Сигизмундовыми и польскими войсками великому магистру сообщил комтур Остероде[1111]. 20 января 1433 г. в акте польско-литовской унии упоминается берестейский «державца», литовский боярин Начко Гинвилович[1112]. Одним из гарантов сентябрьских (1432) привилеев Сигизмунда виленским мещанам был новогородский наместник Петраш Монтигирдович[1113], в этой должности он упоминается и в послании Хольта от 4 сентября[1114]. Из письма Свидригайла великому магистру от 13 ноября выясняется, что Сигизмунду к этому времени подчинялся Менск[1115]. К декабрю 1432 г. его власть распространялась на подляшский Дорогичин: по сообщению Яна Длугоша, тамошняя польская шляхта участвовала в Ошмянской битве со Свидригайлом 8 декабря[1116]. О сильных позициях Сигизмунда на Подляшье говорит пожалование имений Яну Гаштольду в феврале 1433 г. Номинально власть Сигизмунда признавала и Жомойть: скажем, в списке гарантов октябрьского акта унии с Польшей присутствует жомойтский наместник Михаил Кезгайло[1117]. Однако позиции Сигизмунда среди самих жомойтских бояр, как будет показано ниже, на этом этапе были недостаточно прочными; нейтральную позицию занял и епископ их диоцеза.

Как мы видим, ранние (конца 1432 и начала 1433 г.) источники содержат прямые сведения о принадлежности Сигизмунду Кейстутовичу основных административных и военных центров Литовской земли. Но это не значит, что его владения ограничивались перечисленными территориями. Так позволяет заключить интересный источник, за которым в историографии закрепилось название «Список городов Свидригайла»[1118]. Он был составлен в ставке свергнутого князя[1119] в сентябре 1432 г. и был вручен послам к ливонскому магистру, которые должны были убедить его, что Свидригайло располагает большими силами и с его помощью сможет без труда отвоевать Литву[1120]. Рутенберг переслал его копию Русдорфу, благодаря чему список дошел до наших дней. Вероятно, для того, чтобы повысить потенциал Свидригайла в глазах орденского руководства, в список были включены города, фактически находившиеся в совместном владении ВКЛ и Новгорода, такие как Ржева, Ашево (Ошево), Великие Луки[1121], или вовсе не принадлежавшие Литве — «другая Ржева» («Item altera Rszowa»)[1122]. Тем не менее общие очертания территории, обрисованной списком, позволяют думать, что в его основе лежат некие достоверные данные. Дело, помимо прочего, в том, что включенные в него земли не переходят определенной границы. На западе владения Свидригайла не заходят за Березину (самый западный город — Борисов), самые северные их пункты на Киевщине (Мозырь, Овруч) и в Луцкой земле (Чарторыйск, Степань) находятся к югу от Припяти. В списке не упомянуты такие важные центры, как Лида, Новогородок, Волковыск, Слоним, Слуцк или Пинск. Нет в нем и Берестья, о судьбе которого говорилось выше. Единственное рациональное объяснение состоит в том, что к моменту составления списка все эти территории уже принадлежали Сигизмунду или по крайней мере утратили связь со Свидригайлом. Прямые подтверждения этого тезиса имеются лишь для позднейшего периода. Так, возвращаясь из похода 1433 г., Свидригайло сжигает города вплоть до Менска (явно для того, чтобы оставить Сигизмунду «выжженную землю»), а затем, по словам смоленского летописца, его войска «придоша в свою землю к Борисову»[1123], т. е. пройденные до этого земли для него «не свои». Несколькими неделями ранее Сигизмунд Кейстутович жаловался Ягайлу, что волынско-подольские войска «спустошили» окрестности Бе-рестья и Каменца, кобринскую, здитовскую, слонимскую волости, дошли до Клецка[1124]. Эти «рати» приходили «от Городка»[1125], значит, Городок Давыдов, находившийся на Горыни, правом притоке Припяти, принадлежал Свидригайлу. Получается, что летом 1433 г. владения Сигизмунда Кейстутовича на юге доходили примерно до Припяти и охватывали Берестье, соприкасаясь с Луцкой землей, Холмской землей Польского королевства, Ратном и Ветлами. Эти данные о владениях Сигизмунда Кейстутовича правомерно распространить и на конец 1432 г. Это позволяет конкретизировать известное обобщение смоленского летописца, который называет владения Сигизмунда Кейстутовича Литовской землей[1126].

Тот же летописец примерно в 1436 г. писал, что после переворота «князи руськыи и бояре посадиша князя Швитригаила на великое княжение на Руское»[1127]. С литовской Русью его владения отождествляли и другие современники — собеседник комтура Остероде, польский шляхтич Януш Стембаркский[1128], составитель записи о взаимоотношениях с Польшей и Литвой в Тевтонском ордене[1129]. Эту общую оценку приводит и Ян Длугош, который объясняет верность русинов Свидригайлу его щедрыми раздачами и «благосклонностью к их обряду»[1130]. Уточнить размер территорий, подконтрольных Свидригайлу, можно опять-таки при помощи списка его городов. Это Полоцкая, Витебская и Смоленская земли, Мстиславское княжество Лугвеневичей, территории бассейна Верхней Оки (возможно, какая-то их часть[1131]), в том числе пограничные с Рязанским великим княжеством, перешедшие к ВКЛ из состава последнего (Тула, Ретань, Дорожень, Берестье); черниговские земли, Киевщина, Восточное Подолье до черноморского побережья, Луцкая и Владимирская земли.

Так в общих чертах выглядит процесс формирования владений Сигизмунда Кейстутовича и Свидригайла до начала их открытого конфликта. Констатировав раскол государства на «литовскую» и «русскую» части, следует понять, чем он был вызван. Ведь выбор делают не земли (территории), а проживающие на них люди, определенные социальные слои, группировки. Какие общественные круги определяли позицию русских земель ВКЛ? Чем диктовался их выбор в пользу одного из князей-соперников? Каким образом под контролем этих князей оказывалась более или менее обширная территория? Постараемся дать ответы на эти вопросы.

Обычно историки концентрируют внимание как раз на том факте, что в результате переворота 1432 г. государство раскололось на две части — «литовскую» и «русскую». Объяснялось это, по их мнению, тем, что русское население ВКЛ не обладало правами и привилегиями литовского (иногда уточняется, что речь идет о знати или боярстве). Будучи великим князем литовским, Свидригайло покровительствовал русинам, поэтому те поддержали его в 1432 г., но не просто так, а в расчете добиться улучшения своего положения в ВКЛ, т. е. уравнения в правах с литовскими боярами. Большую популярность приобрел тезис о стремлении русских бояр участвовать — наряду с литовской знатью — в «большой политике», решении вопросов общегосударственного значения[1132]. Поэтому, по мнению приверженцев данной концепции, Сигизмунд Кейстутович пошел навстречу пожеланиям русинов и уравнял их в правах с литовскими боярами (хотя и сделал это непоследовательно, не предоставив им политических прав).

Как было показано выше, источники не дают оснований говорить о «прорусской» политике Свидригайла в 1430–1432 гг. Уже это заставляет усомниться в традиционной схеме объяснения дальнейших событий: если его политика по отношению к русским землям мало чем отличалась от политики его предшественника Витовта и соперника Сигизмунда, то почему же эти земли поддержали Свидригайла? Еще один недостаток этой схемы состоит в том, что она основывается на общих представлениях о ходе династической войны в ВКЛ и игнорирует ее динамику. По той же причине законодательные источники, привилеи, которые также лежат в основе данных построений, оказываются вырванными из своего исторического контекста. Неубедительна и «социальная» схема, предложенная М. В. Довнар-Запольским и М. С. Грушевским (противостояние «аристократии» под знаменами Свидригайла более низким слоям населения как социальной базе Сигизмунда Кейстутовича), поскольку она не объясняет территориальный раскол государства[1133]. Рассмотрение событий 30-х годов XV в. в их динамике — это задача всей данной работы. Здесь же остановлюсь на принципиальном (и фактически не поставленном в историографии) вопросе об общественном механизме разделения тех территорий, что признавали власть Свидригайла либо Сигизмунда Кейстутовича.

Поскольку начало династической войне положил ошмянский переворот, то и анализ ситуации, сложившейся после него, следует начинать с рассмотрения целей и сил его участников. Уже неоднократно говорилось, что все важнейшие решения в ВКЛ, имевшие общегосударственное значение, принимались великим князем по совету с его ближайшим окружением, т. е. очень небольшой в масштабах всего государства, но очень влиятельной группой лиц. Успех принятого решения зависел от того, удастся ли достичь консенсуса внутри правящей элиты (в состав которой входил и монарх). Следует помнить, что ее власть носила не только «публичный», но и «частный» характер, если попытаться интерпретировать социально-политическую реальность XV в. в категориях Нового времени. Это выражалось в том, что в случае необходимости крупнейшие литовские бояре могли опереться на своих родственников, «приятелей», слуг и клиентов[1134], в том числе и в военном плане. Лишь после достижения консенсуса в кругу правящей элиты данное решение доводилось до сведения более широких слоев населения, в первую очередь боярства, и получало его санкцию. Есть основания полагать, что примерно так дело обстояло и на этот раз, тем более что Сигизмунд Кейстутович пришел к власти в результате заговора и переворота, а не, скажем, восстания жителей ВКЛ. Проверим, насколько источники подтверждают это предположение.

Прежде всего следует понять, каков был круг участников заговора против Свидригайла и как они привлекали к себе новых сторонников. Не вызывает сомнений, что этот круг не ограничивался Сигизмундом Кейстутовичем и четырьмя вельможами, которых поименно перечисляет в своем послании великому магистру Генрих Хольт, — Семеном Гольшанским, Олелькой, Петрашом Монтигирдовичем и Яном Гаштольдом. Сам Хольт прямо пишет о «многих других панах», участвовавших в нападении на Свидригайла в Ошмяне[1135], и «князьях, воеводах и наместниках», с которыми советуется Сигизмунд. В свою очередь, Свидригайло писал, что Сигизмунд Кейстутович и Семен Гольшанский напали на него в Ошмяне «с несколькими соучастниками» («cum quibusdam complicibus»)[1136]. Раз Свидригайлу после этого пришлось бежать, притом достаточно далеко и с очень немногими сторонниками, то численный перевес был на стороне заговорщиков. Были и такие лица, притом очень влиятельные, которые не были посвящены в их планы. О численности этой группы ничего не известно, но на ее существование недвусмысленно указывает судьба трокского воеводы Явна, о которой мы узнаем из того же письма. В нем говорится, что заговорщики предложили ему занять пост виленского воеводы (ведь занимавший его до этого Гедигольд бежал в Полоцк), но только в том случае, если Явн передаст им оба трокских замка — верхний и нижний. Он согласился на это и стал виленским воеводой, сохранив и должность в Троках, куда к нему был назначен «соправителем» Олелько[1137]. Как видим, заговорщики предлагают Явну высшую светскую должность в ВКЛ не просто так, а в обмен на подконтрольные ему замки. Они того стоили: это были прекрасные крепости, взять которые стоило бы огромных ресурсов (этого не удалось сделать даже Свидригайлу с очень большим войском и пушками летом следующего года). Но раз заговорщикам пришлось вести с воеводой переговоры, которые не остались незамеченными для орденского сановника, и покупать его лояльность столь высокой ценой, значит, он действительно оказался перед выбором. Иначе говоря, до этого соглашения он либо не разделял позиций заговорщиков (что маловероятно, поскольку тогда он, надо полагать, предупредил бы об их планах великого князя), либо же вовсе не был посвящен в их замыслы, что мне представляется более вероятным. Соглашение с Явном было для заговорщиков большой удачей: договориться подобным образом им удавалось не со всеми. Например, хорошо укрепленный замок в Берестье Сигизмунду Кейстутовичу пришлось осаждать[1138].

Казус трокского воеводы показывает еще два момента. Во-первых, то, насколько важную роль играли замки в установлении контроля над определенной территорией[1139]. Замки одновременно выполняли функции и военных, и административных центров земель и поветов. В случае вражеского нашествия у населения был шанс укрыться и отсидеться именно в замке[1140] (если он был достаточно обороноспособным), иначе людям приходилось прятаться по лесам и болотам[1141], а так как войска противника могли увести его в плен или «посечь»[1142]. Административные функции крепостей переплетались с военными: чтобы подчинить себе ту или иную территорию (землю, повет, удельное княжество), необходимо было взять замок, являвшийся ее центром[1143]. Не случайно в 1418 г., когда Свидригайло бежал из заточения, Витовт особенно опасался, что если беглому князю удастся заполучить хоть один замок, то на его сторону перейдет вся земля[1144]. Территориальные единицы и их главные замки не мыслились в отрыве друг от друга[1145]. В 1435 г. мазовецкая княжна Евфимия, жена князя Михаила Сигизмундовича, получила Берестье, Каменец, Слоним и Волковыск. В двух документах, составленных по одному формуляру, это пожалование охарактеризовано так: «названный замок Берестье с вышеназванными поветами: Каменцом, Слонимом и Волковыском»[1146].

Во-вторых, в истории с Явном характерно, что заговорщики первым делом стремятся привлечь на свою сторону не трокский гарнизон, мещан или, скажем, широкие круги местных бояр, а договариваются с воеводой, под контролем которого находится замок. О ключевой позиции таких воевод и вообще вельмож, возглавлявших воинские отряды, свидетельствуют события после убийства Сигизмунда Кейстутовича в 1440 г., когда князья и сановники позанимали разные замки для «своих» претендентов на престол — Свидригайла и Михаила Сигизмундовича[1147]. При этом они могли опираться как на гарнизоны этих крепостей, так и на свои собственные вооруженные отряды. Известно, к примеру, что у князя Александра Чарторыйского, находившегося до 1461 г. в Новгороде и Пскове, было «двора его кованой рати боевых людей 300 человекъ, опричь кошовых»[1148]. В 1440 г. Михаил Сигизмундович выехал навстречу Казимиру Ягеллону, прибывшему в Литву, с 500 всадниками[1149]. Отрядами численностью в несколько десятков (а может быть, и сотен) человек могли располагать и наиболее влиятельные и богатые роды литовских бояр, судя по данным о размерах их землевладения[1150]. Это сопоставимо с численностью гарнизона таких замков, как Ковенский[1151] или Стародубский[1152]. О правомерности такого сопоставления говорят опять-таки события 1440 г., когда, по сообщению «Хроники Быховца», литовский пан Нарбут (разумеется с вооруженным отрядом) занял для Михаила Сигизмундовича виленский верхний замок, который ранее занял Довгирд для Свидригайла[1153].

Эта логика установления контроля над территорией была вполне понятна современникам. Любекский хронист Герман Корнер в последней латинской редакции своей хроники писал, что Сигизмунд Кейстутович, «набравшись дерзости из подстрекательства короля и веря в силу своего войска, склонил владельцев замков к дружбе и принял от них присягу на верность»[1154]. В созданном же впоследствии средненижненемецком переложении активная роль в этом процессе принадлежит самим «господам замков»: «Когда господа замков этой земли увидели, что Сигизмунд был так усилен польским королем, а также заметили, что больше хотят иметь Сигизмунда, чем Свидригайла, то они присягнули Сигизмунду и оставили другого (т. е. Свидригайла. — С. П.)»[1155]. О происходящем в далекой Литве Корнер узнавал из Ливонии, с Базельского собора, а также от участников Вилькомирской битвы и их родственников. При этом вряд ли он досконально знал, как развивались события в ВКЛ в первые месяцы после переворота, и вряд ли узнал какие-либо новые подробности событий 1432 г. после того, как около 1435 г. окончил латинскую редакцию хроники[1156]. Вероятнее всего, он сам отредактировал этот пассаж. Но важно не то, какие цели преследовало это изменение (и насколько целенаправленным оно было), а то, что логика этого рассказа при переводе осталась неизменной: «владельцы (господа) замков», узнав о подкреплении, которое Сигизмунд Кейстутович получил от польского короля, приносят ему присягу — всё это для любекского доминиканца вполне естественно. Упоминание присяги, как мы вскоре увидим, также далеко не случайно.

Ключевая роль наместников, прежде всего литовских бояр, осенью 1432 г. определялась не только их традиционным значением, но и спецификой сложившейся ситуации. В конце XIV в. известны случаи, когда судьбу крепостей решала позиция более широких общественных кругов — гарнизона и мещан. В 1382 г., после того как Кейстут изгнал Ягайла из Вильны, один из тамошних замков для изгнанного князя заняли горожане[1157]. В декабре 1391 г. Городенский замок сдался Витовту и его союзникам крестоносцам после того, как находившиеся там литовцы и русины арестовали поляков, оставленных Ягайлом[1158]. Отличие от ситуации осени 1432 г. состоит в том, что в обоих описанных случаях конца XIV в. князья, боровшиеся за власть, были хорошо известны тем людям, от которых зависела судьба замков, и определенным образом связаны с ними. В событиях 1382 г. источники отмечают роль Ганула (Ганса) — Виленского мещанина немецкого происхождения (из Риги), активного сторонника Ягайла; к тому же в «Старшей хронике великих магистров» говорится о несправедливостях, которые мещанам причинил Кейстут; наконец, при занятии замка они воспользовались тем, что Витовт с большей частью дружины в нем отсутствовал. Городно же входило в трокскую «вотчину» Витовта. В 1432-м ситуация была принципиально иной. Во-первых, судьба Свидригайла оставалась неясной: многие были уверены, что он погиб[1159]. Во-вторых, противиться приходу к власти Сигизмунда Кейстутовича из рациональных соображений не имело смысла: для широких кругов населения он был «темной лошадкой»[1160], и им не оставалось ничего иного, как признать решение, принятое правящей элитой.

В этих условиях налаживание отношений с местным населением было уже следующим шагом. В том же письме, отправленном из Вильны, Хольт сообщает, что великий князь не отпускает его от себя (в Пруссию)[1161]. Поэтому резонно предположить, что и сам Сигизмунд в то время находился в Вильне. В начале XX в. биограф этого князя Богдан Барвинский, составив его итинерарий, отметил, что большую часть времени он проводил в Троках, так как опасался столичного населения. Такое объяснение имеет право на существование, но не является обязательным (как отмечено выше, информация о виленских сторонниках Свидригайла в его письме от 3 сентября сомнительна). Во-первых, в итинерарии Сигизмунда могут быть серьезные пробелы: не будем забывать, что в нашем распоряжении нет источника, который дал бы возможность реконструировать его с той же полнотой, с какой труд Длугоша позволяет воссоздать итинерарий Владислава Ягайла. Во-вторых, если взять реконструкцию итинерария Витовта, то и здесь на первом месте по числу визитов тоже Троки, а не Бильна[1162]. Как бы ни складывались отношения Сигизмунда с виленскими мещанами или их отдельными группами на начальном этапе его правления, он выдал им привилеи лишь в двадцатых числах сентября 1432 г., и тем не менее в начале месяца ничто не мешало великому князю находиться в столице (в одном из замков) и поддерживать оттуда контакты с Польшей и Орденом[1163].

В условиях средневекового общества, чтобы установить власть над территорией с достаточно низкой плотностью населения, следовало склонить на свою сторону крупнейших землевладельцев этой территории. Но они-то в большинстве своем как раз и были активными участниками заговора 1432 г., благодаря им Сигизмунд Кейстутович пришел к власти, поэтому в их лояльности не было оснований сомневаться. В этом плане очень показателен один пример. В «Списке городов Свидригайла» упоминаются Браславль и Дрисвяты — опорные пункты ВКЛ на границе с Ливонией (в Браславле был замок, в Дрисвятах, вероятно, двор[1164]). Их принадлежность Свидригайлу подтверждается рассказом «Смоленской хроники» о военных действиях 1433–1435 гг. Согласно этому рассказу, у приграничного Браславля несколько раз происходило соединение войск Свидригайла и ливонской ветви Ордена. Отсюда можно заключить, что это был достаточно надежный опорный пункт, в котором ливонцы могли ожидать подхода войск своего союзника, не опасаясь атаки со стороны Сигизмунда Кейстутовича[1165]. Объясняется это не тем, что население этой территории было русским и/или православным, — скорее оно было смешанным или в нем преобладали католики[1166], — а тесной связью с Браславлем Ивашки Монивидовича — «правой руки» Свидригайла (иное дело, каков был характер этой связи[1167]). В данном случае, конечно, могли сказаться и другие факторы — отдаленность литовско-ливонского погра-ничья от основной заселенной территории Виленского воеводства, в которое оно входило, отсутствие здесь владений других членов литовской правящей элиты. Но решающую роль, думается, сыграла именно связь с Ивашкой Монивидовичем. Между тем владельцы крупных земельных комплексов в Литве были участниками переворота 1432 г. или достаточно быстро признали его результаты, что облегчило установление власти Сигизмунда над этой территорией[1168]. По той же причине под властью Сигизмунда оказалось Слуцкое княжество, принадлежавшее православному Олельке, или Крево, которое «держал» православный Василий Зеновьевич (внук Братоши) и где проживали его единоверцы[1169]. Показателен и пример Жомойти, власть Сигизмунда над которой была скорее номинальной. Жомойтский староста постоянно упоминается в его документах, но он происходил из того же круга литовской правящей элиты (из Жомойти была родом его мать), а сами жомойты в военных мероприятиях нового великого князя участвовали неохотно и больше заботились о судьбе своей земли[1170].

Как справедливо отмечено в историографии, заговорщики рассчитывали вывести Свидригайла из игры, арестовав его. Неудача этого плана предопределила неуспех всего замысла быстрой и бескровной смены великого князя. Спасшись бегством, низложенный правитель сумел сплотить вокруг себя сторонников[1171]. Но на этот раз, в отличие от его прежних конфликтов с Витовтом, его сторону заняла почти вся русская часть ВКЛ. Почему это произошло? Выше было показано, что построения ученых о «прагматических» симпатиях русинов к Свидригайлу остаются без опоры, повисают в воздухе. К тому же историки XIX–XXI вв. упускают из виду обстоятельства, очень существенные для людей века XV-гo. Как уже неоднократно отмечалось, свержение Свидригайла с престола было результатом сговора достаточно узкой группы лиц, а главное — традиционных членов правящей элиты ВКЛ. Знать русских земель страны в ней представлена почти не была[1172], о намеченном перевороте ей никто не сообщил, а значит, для нее это был мятеж против законного монарха, вовсе не обязательно «обреченный на успех». Для населения русских земель Свидригайло и после переворота оставался великим князем, которому они приносили присягу. А это было важнейшим элементом принятия обязательств в разных обстоятельствах жизни средневекового общества — на суде, при утверждении договоров и обещаний, в начале правления нового монарха.

Чтобы понять значение присяги в глазах жителей ВКЛ эпохи позднего Средневековья, правомерно обратиться к ее использованию в другой сфере — судебной. Здесь не только сама присяга, но и готовность принести ее рассматривалась как достаточное доказательство правоты одной из сторон. Еще во второй половине XV в. отношение к судебной присяге в ВКЛ было очень серьезным, не как к простой формальности: так, отказ одной из сторон от присяги было равносильно для судей признанию ею необоснованности собственных претензий, отказ от них. Присягу как основной элемент доказательства еще не вытеснил письменный документ[1173]. Нарушить присягу означало нарушить слово, данное Богу, и снискать себе плохую репутацию на земле. К примеру, в сентябре 1433 г. Сигизмунд Кейстутович и его приближенные обосновывали отказ от перемирия со Свидригайлом тем, что тот «зломил» множество присяг[1174]. В свою очередь, Свидригайло в письме ливонскому магистру от 3 сентября 1432 г. подчеркивал, что заговорщики в свое время присягали ему[1175]. В октябре того же года, когда он совершал военный поход в Литву и был уже недалеко от Вильны и Трок, он призвал жителей этих городов следовать принесенной ему присяге[1176], рассчитывая сэкономить силы на осаде замков. В 1418 г., когда Свидригайло сбежал из заточения в Кременце и существовала опасность его похода против Витовта, в Литве внимательно следили за тем, присягнуло Свидригайлу население каких-либо земель или нет[1177] (в данном случае присяга выступает важным показателем утверждения власти правителя над территорией). Это также объясняет, почему литовские вельможи вскоре после переворота испросили у папы римского Евгения IV буллу, которой тот post factum освободил их от присяги Свидригайлу[1178]. К сожалению, ничего не известно о том, как эту проблему решили православные подданные нового великого князя. Можно предположить, что они обратились к кому-то из православных иерархов ВКЛ[1179] — по крайней мере те, кто был причастен к перевороту или обладал достоверной информацией о нем (ведь многие жители Литвы были уверены, что Свидригайло погиб[1180], а это автоматически решало проблему с присягой). Как бы то ни было, нормой было соблюдение принесенной присяги, а не отказ от нее, т. е. позиция общества русских земель, а не правящей элиты ВКЛ.

Разумеется, присяги в Средние века много раз нарушались, и этому не препятствовали ожидающие нарушителей небесные кары и земные санкции. Однако речь в данном случае не идет о том, что именно присяга Свидригайлу, принесенная ранее его подданными, заставила их часть сохранить верность ему после его свержения с престола. Отнюдь нет. Речь идет о том, что, во-первых, для нарушения присяги нужны были какие-то серьезные причины, а во-вторых, отказ от нее сопровождался определенным ритуалом (последнее опять-таки является показателем ее значения). Чтобы отказаться от присяги Свидригайлу и перейти на сторону Сигизмунда Кейстутовича, жителям Великого княжества Литовского нужны были очень веские основания — например, успешное наступление его войск, попытки нового правителя добиться соглашения с местным обществом или по меньшей мере благоприятные слухи о нем. Ни того, ни другого, ни третьего осенью 1432 г. не было. Правда, имеется свидетельство, которое как будто бы противоречит этим соображениям. 17 декабря 1432 г. Сигизмунд Кейстутович, сообщая Русдорфу о недавней победе над Свидригайловыми войсками при Ошмяне, приводил слова пленных, что все русские земли уже давно хотят перейти на его (Сигизмунда) сторону[1181]. Но, во-первых, этого не подтверждает ход событий: русские земли еще очень долго поддерживали Свидригайла, первые попытки отдельных земель перейти на сторону Сигизмунда имели место лишь в 1434 г. Во-вторых, речь шла не о пленных «вообще», а о знатных сторонниках Свидригайла, которым уделялось повышенное внимание. Перечень их имен приводится в том же письме: это князья Юрий Лугвеневич, Василий Семенович, бояре Гедигольд и Ходко[1182]. Все они входили в правящую элиту ВКЛ еще со времен Витовта, поэтому логично предположить, что и попав к Сигизмунду, они стремились завоевать его доверие и вернуть себе высокое положение (тем более что с Гедигольдом и Ходкой так и произошло). Поэтому есть все основания говорить о том, что большинство русских земель оказалось в ситуации выбора не с самого начала конфликта в 1432 г., а несколько позже.

Мало сказать, что Свидригайла и Сигизмунда Кейстутовича поддержало общество их «великих княжений». Необходимо понять, какие общественные группы это сделали. Ответ на этот вопрос следует начать с анализа личного состава окружения каждого из князей. Лица, входившие в него, занимали высшие придворные и территориальные должности в «великих княжениях», выполняли дипломатические поручения своих правителей, т. е. пользовались наибольшим их доверием. Иногда мы можем судить, в какой степени они влияли на принятие того или иного решения правителем и насколько разделяли его политический курс. Имеет смысл рассмотреть источники, отразившие ситуацию до марта 1433 г.: во-первых, к этому времени относится первый документ со списком вельмож — сторонников Свидригайла из разных земель (так называемый «витебский манифест» — послание отцам Базельского собора от 22 марта 1433 г.)[1183]; во-вторых, в апреле этого года произошло первое значительное территориальное изменение в составе «великих княжений» — под власть Свидригайла перешла Луцкая земля[1184]. Состав правящей элиты Сигизмунда Кейстутовича известен гораздо лучше благодаря нескольким сохранившимся актам[1185], упоминаниям в орденской переписке и труде Яна Длугоша. Единственное известное мне пожалование Сигизмунда Кейстутовича светскому лицу за это время — это его грамота для Яна (Ивашки) Гаштольда на огромные владения в Литве и на Подляшье, выданная 13 февраля 1433 г. и известная лишь в кратких пересказах[1186].

Самой многочисленной группой в окружении Сигизмунда были представители литовских католических боярских родов, издавна составлявших основу правящей элиты ВКЛ и получивших польские гербы в 1413 г. Исключением был боярин Зеновий Братошич, который засвидетельствовал акт Городенской унии: он происходил из негородельского (по-видимому, православного) боярского рода. Объединяло этих бояр то, что представители их родов входили в ближайшее окружение Витовта, т. е. они имели опыт участия в «большой политике» и соответственный кругозор, а также то, что их имения находились в Литовской земле — это поспособствовало формированию территории «великого княжения» Сигизмунда Кейстутовича[1187]. Большая часть этих бояр на первых порах сохранила прежние должности: так, Остик остался виленским каштеляном, Явн — трокским воеводой, Кезгайло — жомойтским старостой, Румбольд — земским маршалком, Петраш Монтигирдович — новогородским наместником[1188]. Высокое положение сохранил Ян Гаштольд: в ноябре 1432 г. Сигизмунд отправлял его в Польшу с просьбой прислать военную помощь[1189], а в феврале следующего года он получил большие владения на Подляшье, хотя сохранял должность «всего лишь» одного из дворных маршалков. Первые изменения в сложившейся системе были вызваны бегством Виленского воеводы Гедигольда в Полоцк вместе со Свидригайлом. На фактически освободившуюся должность[1190] Cигизмунд Кейстутович назначил трокского воеводу Явна Волимонтовича, который в обмен на это передал Троки под власть Сигизмунда («соправителем» Явна в Троках стал князь Олелько Владимирович[1191]). Примерно в середине октября 1432 г. был раскрыт заговор Волимонтовичей, направленный против Сигизмунда Кейстутовича, что привело к новым изменениям в его окружении[1192]. Наконец, между 20 января и 22 марта 1433 г. на сторону Свидригайла перешел Георгий Бутрим, который еще в октябре прошлого года выступал за союз Сигизмунда Кейстутовича с Орденом (возможно, провал этого плана и привел его в лагерь старого великого князя).

В документах 1432 г. на стороне Сигизмунда Кейстутовича фигурируют и несколько князей: его сын Михаил, Семен Иванович Гольшанский, сыновья Владимира Ольгердовича — Олелько (Александр) и Иван[1193], а также Федор Корибутович; в акте унии начала 1433 г. к ним присоединяются князья Андрей Владимирович и Александр Нос, а также представители княжеских родов, происходивших от литовских династов, — Войнус, Гоюлус и Ягайло Гедройцкие, Крик (Эрик) и Роман Свирские[1194]. Таким образом, наиболее влиятельные князья, поддержавшие на первых порах Сигизмунда Кейстутовича, — это участники переворота и их ближайшие родственники. Они традиционно участвовали в общегосударственных акциях великих князей литовских, которые, таким образом, считались с ними в своей политике: в ратификации мирного договора Польши и ВКЛ с Орденом в 1422 г. из названных князей участвовали С. И. Гольшанский, все три сына Владимира Ольгердовича, Федор Корибутович, а также Сигизмунд Кейстутович[1195]; в заключении союза ВКЛ с Орденом в 1431 г., помимо Сигизмунда Кейстутовича, — С. И. Гольшанский, Олелько Владимирович и Федор Корибутович[1196]. На длительное пребывание Олельки при великокняжеском дворе может указывать его знакомство с рыцарской культурой, проявившееся в одном документе 1431 г.[1197] По крайней мере часть этих князей располагала владениями: С. И. Гольшанский, Свирские и Гедройцкие — на территории Литовской земли: соответственно Гольшанами к юго-востоку от Вильны, Свирью к востоку и Гедройтями к северу от столицы. Олельке принадлежало Слуцко-Копыльское княжество и владения к северу от Мира (близ Новогородка Литовского), Федору Корибутовичу — земли к юго-востоку от Крево, Андрею Владимировичу — ряд имений к западу от Березины, как, вероятно, и его брату Ивану[1198]. Остается неясным имущественное положение князя Александра Носа: в одном документе 1433 г. упоминается его маршалок[1199], стало быть, у него был двор, но был ли он владетельным князем — неизвестно.

На почетном первом месте в списке гарантов акта унии от 15 октября 1432 г. стоят имена двоих католических епископов — Матвея Виленского и Андрея Луцкого. Последний, по-видимому, сохранял связи с подляшской частью своего диоцеза: в отличие от его волынской части, на Подляшье была развита приходская сеть, что объяснялось присутствием многочисленной мелкой польской шляхты, происходившей из Мазовии[1200]. Подляшье с первых месяцев конфликта принадлежало Сигизмунду Кейстутовичу, в то время как Луцкая земля в октябре перешла под власть Польши. В отличие от своего предшественника, Сигизмунд Кейстутович с самого начала правления осуществлял пожалования католической церкви: уже 24 сентября 1432 г. он пожаловал три дома в Вильне столичному францисканскому монастырю на Песках и трех данников францисканскому костелу Девы Марии в Ошмяне[1201]. В документе от 20 января 1433 г. к Виленскому и луцкому епископам присоединился Медницкий (Жомойтский) епископ Николай.

Данные о сторонниках Свидригайла на начальном этапе династической войны в ВКЛ разбросаны по множеству источников. Но и из них вырисовывается достаточно показательная картина. Свергнутого правителя поддержал целый ряд князей, занимавших высокое положение в обществе русских земель ВКЛ: киевский воевода Михаил Гольшанский[1202] (представителям его рода этот пост принадлежал с конца XIV в.); подольский воевода князь Федько Несвицкий, обширные владения которого находились в южной Волыни[1203]; витебский наместник князь Василий Семенович Красный Друцкий[1204], его братья Дмитрий Семенович Зубревицкий[1205], Иван Баба Семенович и Иван Путята Семенович (последний в марте 1433 г. занимал должность смоленского наместника)[1206], а также принадлежавший к тому же роду князь Федько Одинцевич, участвовавший в Ошмянской битве[1207]. Друцкое княжество находилось как раз в Витебской земле, наместником которой был Василий Красный. Не исключено, что некий князь Василий Иванович «из Полоцка» (von Ploszkow), участвовавший в посольстве в Ливонию в начале октября 1432 г.[1208], был сыном Ивана Семеновича Путяты Друцкого (о котором, впрочем, из других источников известен лишь факт его существования[1209]). На стороне Свидригайла выступил князь Юрий Лугвеневич, владевший Мстиславлем и отправленный Свидригайлом в Новгород летом 1432 г.[1210], и его брат Ярослав[1211], у которого также были владения на территории этого княжества. В числе подписавших «витебский манифест» упоминается князь Владимир Давыдович (Wolodyko Dawydawicz)[1212], скорее всего, идентичный князю Владимиру, который явился к Свидригайлу в ноябре 1432 г. в Борисове вместе со многими боярами из Литвы[1213]. По правдоподобному предположению Л. Корчак, Владимир Давыдович был сыном Давыда Дмитриевича Городецкого и Марии Ольгердовны — сестры Свидригайла[1214], что могло поспособствовать переходу на его сторону. Кроме того, «витебский манифест» подписали князья Андрей Михайлович Заславский (внук Явнутия Гедиминовича), брат которого Юрий появляется в окружении Свидригайла сразу после его прихода к власти[1215], и Андрей Дмитриевич Дорогобужский из тверской ветви Рюриковичей, получивший свое прозвание по центру его владений в ВКЛ — Дорогобужу в Смоленской земле. Наконец, некоторые выводы можно сделать из «Списка городов Свидригайла»: в нем в числе земель, подконтрольных этому князю, названы Вязьма и Мезецк — центры княжеств Рюриковичей на территории ВКЛ[1216]. Известно, что князь Михаил Львович Вяземский был сторонником Свидригайла в 1434–1435 гг.; с учетом вышесказанного можно утверждать, что он занял эту позицию уже в 1432 г., как и Мезецкие князья. О большей части этих князей нельзя сказать, что они чувствовали себя ущемленными в правах: они располагали обширными земельными владениями, занимали высокие должности, по крайней мере некоторые из них (Друцкие, М. И. Гольшанский, возможно, Владимир Давыдович[1217]) привлекались к решению вопросов общегосударственного значения. Однако их интересы были сосредоточены не при дворе великого князя, а в их собственных землях. Вероятно, по этой причине заговорщики не попытались склонить их на свою сторону накануне переворота, рассчитывая, что те и так вынуждены будут признать изменения, произошедшие «на Вилни и на Троцех». На мой взгляд, именно этим традиционным положением следует объяснять то, что князь Михаил Иванович Гольшанский остался верен Свидригайлу, в то время как его брат Семен Иванович был одним из организаторов переворота, который привел к власти Сигизмунда Кейстутовича. Некоторые из названных князей, как показывает их деятельность, сознательно поддерживали политический курс Свидригайла (Ф. Несвицкий, Василий Друцкий).

Имеются сведения и о боярах, выступивших на стороне Свидригайла. Свои места в его ближайшем окружении сохранили литовские бояре, бежавшие с ним в Полоцк, — Георгий Гедигольд, упоминаемый с 1425 г. в должности виленского воеводы[1218], и его племянник Ивашко Монивидович. Последний впервые упоминается в 1420 г., однако его активная политическая карьера началась лишь с приходом к власти Свидригайла[1219]. Гедигольда, возможно, сопровождал его сын Петр-Сенько Гедигольдович (его нет среди свидетелей унии с Польшей, заключенной Сигизмундом Кейстутовичем 15 октября 1432 г., но оно регулярно появляется на последующих документах такого рода начиная с января следующего года[1220]). К числу влиятельных сторонников Свидригайла на первых порах принадлежал Ходко Юрьевич — православный боярин, скорее всего, литовского происхождения, входивший в правящую элиту времен Витовта (в 1422 г. упоминается в должности полоцкого наместника), первый известный представитель рода Ходкевичей[1221]. Согласно «Хронике Быховца», Свидригайла также поддержали литовские бояре Юшко Гойцевич (чей брат Ивашко в январе 1433 г. упоминается в числе сторонников Сигизмунда) и Иван Вяжевич[1222]. На позицию Юшки Гойцевича могла повлиять принадлежность к братству герба «Лелива», которым пользовались Георгий Гедигольд и Ивашко Монивидович (не исключено, что и Юшко Гойцевич состоял с ними в родстве или каких-то иных связях).

Очень скоро расстановка сил в окружении Свидригайла изменилась: в декабре 1432 г. в плен к Сигизмунду попали Ходко, Гедигольд, Юшко Гойцевич и Иван Вяжевич. Вскоре они успешно интегрировались в его правящую элиту. К марту 1433 г. на сторону Свидригайла перешел литовский боярин Георгий Бутрим, который в октябре 1432 г. входил в ближайшее окружение Сигизмунда Кейстутовича, был одним из гарантов Городенской унии, участвовал в переговорах с Орденом и выступал за союз с ним (последнее, вероятно, и привело его в лагерь Ольгердовича). Это явление — поддержку Свидригайла частью литовских «панов» — О. Халецкий попытался объяснить тем, что они в свое время занимали должности наместников русских земель ВКЛ и поэтому тесно «срастались» с обществом этих земель, его интересами[1223]. Эта гипотеза выглядит натянутой: в «ошмянскую ночь», когда совершался выбор, еще не было ясно, как будут развиваться события, какую роль в них сыграют русские земли вообще и старые наместничества литовских «панов» — в частности. Скорее, причины их выбора в пользу Свидригайла следует искать в переплетениях карьер их ближайшего прошлого (участие в реализации политики этого князя) и сложившихся в разное время личных связей. Гедигольд, Ходко и Георгий Бутрим в 1431–1432 гг. были послами Свидригайла в Польшу и Тевтонский орден. Ивашко Монивидович и Иван Вяжевич были родственниками Гедигольда, карьера первого из них резко пошла вверх при Свидригайле.

Обширную группу в окружении Свидригайла составляли бояре русских земель ВКЛ, принадлежавшие к их региональным элитам. Это хорошо известные по другим источникам Юрша Иванович (происходил, по всей видимости, из Луцкой земли, в 1429–1431 гг. упоминается в должности ее наместника, в марте 1433 г. — брянский наместник), мценский воевода Григорий Протасьев, Василий Дмитриевич Корсак из Полоцка, смоленский маршалок Александр (упоминаемый в этой должности и в 1436 г.[1224]), а также, возможно, витебский воевода (capitaneus) Michael Geordowicz (не поддается идентификации). Первые трое принадлежали к числу наиболее влиятельных бояр своих земель, они и их роды пользовались вниманием со стороны Свидригайла: Юрше в 1431 г. было поручено руководить обороной луцкого замка от поляков, в том же году Свидригайло хлопотал об освобождении Григория Протасьева из татарского плена, а Василий Корсак какое-то время был не только полоцким наместником, но и (по правдоподобному предположению В. А. Воронина) «старшим боярином» Полоцкой земли. Сложно сказать, что привело Юршу в лагерь Свидригайла после перехода Луцкой земли под власть Польши, — «политический» выбор, личные связи с этим князем или владения в подконтрольных ему землях ВКЛ. Высокое место в общественной иерархии Полоцкой земли занимал Леонид Патрикеевич (Lennyde Patrikeywitcz), ездивший в посольство в Ливонию в начале октября 1432 г.[1225]: во вкладной грамоте полоцкого архиепископа Симеона II в монастырь Св. Николая на Лучне он упоминается как один из «послухов»[1226]. Личные связи привели туда тех, кто занял придворные должности, — уже упомянутого господарского маршалка Павла Рогалю[1227] и коморника Юшку[1228]. Они, как и господарский маршалок Георгий Петкович (возможно, человек Ивашки Монивидовича[1229]), выполняли дипломатические поручения Свидригайла[1230]. Ничего не известно о некоем Михайле Арбанасе, который весной 1433 г. совершил поездку к хану Улуг-Мухаммеду[1231].

Как видим, просопографические данные о русских боярах, поддержавших Свидригайла, немногочисленны. Характерно, что орденский дипломат Людвиг фон Ландзее, прибывший в декабре 1432 г. в Витебск, называет их «heren der lande», «heren czu Rwssen»[1232]. Именно heren, а не bojaren/bajoren. Выделяет их из основной массы боярства и Свидригайло, в посланиях которого неоднократно говорится о «русских панах и боярах» («Rusche hern und bayoren», «die Rewschen herren unde die bayoren»)[1233]. Стало быть, что и в этом случае немалое значение имела позиция региональных элит, боярской верхушки, для обозначения которой требовалось специальное слово. При наместнике они играли ту же роль, что и правящая элита ВКЛ при господаре. В Полоцкой земле, куда бежал свергнутый правитель, ситуация была несколько иной: важную роль здесь играло мещанство, при этом единственным крупным городом земли был Полоцк. Поэтому было важно снискать его симпатии. Полагаю, что именно на начальном этапе династической войны, когда Свидригайло находился в Полоцке, он выдал полоцким мещанам привилей о праве беспошлинной торговли на территории ВКЛ[1234] с целью обеспечить их лояльность в разгоревшемся конфликте (или в награду за «великолепный прием»). Интересно, что привилей аналогичного содержания получили от Сигизмунда Кейстутовича виленские мещане в сентябре 1432 г.[1235] И в том и в другом случае мещане, получавшие право беспошлинной торговли, имели возможность непосредственного контакта с «великим князем», который давал им это право. Поэтому следует полагать, что данные документы отражают не стандартный набор мер, при помощи которых «великие князья» пытались зафиксировать лояльность мещан или привлечь их на свою сторону, а то, что было важно для самих этих мещан, которые вели торговлю с разными регионами ВКЛ.

Приведенные данные показывают, что оба «великих князя» пользовались поддержкой общественной элиты подконтрольных им территорий. Отличие состояло в том, что Сигизмунд пришел к власти совсем недавно, в результате действий достаточно узкой группы лиц. В этом плане очень показательны данные об отношении к нему широких кругов населения. О нем можно судить как по косвенным данным (быстрое продвижение Свидригайла в глубь Литвы во время походов 1432 и 1433 гг.), так и ряду упоминаний в письмах орденских дипломатов. Они нередко характеризуют эту часть населения очень обобщенно, как «народ», и на первый взгляд непонятно, к каким же именно социальным слоям принадлежали эти люди. Данное препятствие в использовании этих сведений, на мой взгляд, мнимое: для современников было важно, что эти люди занимали невысокое социальное положение, к тому же в ВКЛ не существовало непреодолимой границы между, например, крестьянами, путными слугами и боярами в широком смысле: все зависело от того, какого рода службу несет тот или иной человек. Эти соображения подтверждаются при сопоставлении источников, в которых имеются такие сведения. Они единодушно сообщают о массовом переходе бояр Литвы и будущей Северной Белоруссии на сторону Свидригайла во время его похода против Сигизмунда Кейстутовича в конце 1432 г.[1236] В апреле 1433 г. комтур Остероде сообщал великому магистру Тевтонского ордена (со ссылкой на своего мазовецкого собеседника Яна Свинку) о массовом переходе «народа» (надо полагать, опять-таки бояр и слуг) на сторону Свидригайла, что чрезвычайно встревожило поляков и Сигизмунда Кейстутовича[1237]. Спустя месяц верховный маршал Ордена сообщал Русдорфу о настроениях в Литве со ссылкой на лесорубов (walthawer), прибывших из Ковно: стоит только прийти Свидригайлу, как народ перейдет на его сторону[1238]. Возможно, именно поэтому Сигизмунд Кейстутович упорно избегал открытого сражения со Свидригайлом во время его похода в Литву летом 1433 г.

Приведенные данные, как представляется, хорошо показывают механизм происходивших в ВКЛ осенью 1432 г. событий, и дают ключ к пониманию их последующего развития. Первоначальный замысел заговорщиков — «тихо» заменить Свидригайла на Сигизмунда Кейстутовича с расчетом на признание этого шага всеми землями страны — потерпел неудачу: старый великий князь остался активным игроком на политическом поле. Сигизмунду удалось подчинить себе лишь исторический центр государства с некоторыми прилегающими землями, и подчинение это было во многом номинальным. Для населения русских земель Свидригайло был по-прежнему легитимным правителем, а события в Литве — мятежом, который следовало подавить. Этим и объясняется произошедший раскол государства на «литовскую» и «русскую» части. В итоге, какой бы влиятельной ни была группировка активных сторонников Сигизмунда, которые привели его к власти, первой его задачей было укрепление своих позиций на подконтрольной территории. Одновременно следовало дать отпор Свидригайлу, который пытался отвоевать Литву, а в перспективе лишить его поддержки в русских землях ВКЛ и перейти в наступление. Первые попытки решения этих задач Сигизмунду пришлось предпринять уже в конце 1432 г.

Глава 2.2. Переход к затяжному конфликту (1432)

После свержения Свидригайла с престола дальнейшее развитие конфликта зависело не только от его действий, но и от успехов и неудач его противника — Сигизмунда Кейстутовича. Новому правителю, который титуловался великим князем литовским и русским, но фактически контролировал небольшую часть государства, предстояло не только решить чисто внутриполитические задачи (утверждение своей власти и борьба со Свидригайлом), но и урегулировать отношения с соседями — прежде всего с Польшей и Тевтонским орденом, вмешательство которых в конфликт в ВКЛ было неизбежно.

Чтобы лучше понять положение Сигизмунда Кейстутовича, внезапно оказавшегося великим князем литовским, необходимо напомнить основные вехи его биографии. Впервые Сигизмунд упоминается в акте великого магистра Тевтонского ордена Конрада Цельнера фон Ротенштейна 14 июня 1384 г. как возможный наследник земель Витовта в случае его смерти, но при условии, что он (Сигизмунд) крестится[1239]. Как отметил Богдан Барвинский, мы не знаем многих подробностей жизни Сигизмунда в бурный период истории Великого княжества Литовского конца XIV в.: когда ему удалось перебраться в Пруссию к брату, бежавшему из Ягайлова заточения, почему он не крестился в Ордене и каким путем вернулся в Литву после бегства Витовта из Ордена в 1384 г. и примирения с Ягайлом и что делал впоследствии[1240]. Обещанное крещение Сигизмунда состоялось лишь в 1386 г. в Кракове, когда были крещены по католическому обряду и другие Гедиминовичи. При этом князь присягнул польскому королю Владиславу Ягайлу и Короне. Однако в 1389 или 1390 г. Сигизмунд вместе с Витовтом вновь бежал в Пруссию, вместе со своей женой и сыном стал заложником Ордена и остался там после 1392 г., когда Витовт снова, теперь уже окончательно, примирился с Ягайлом и отправился в Литву. Переговоры об освобождении Сигизмунда затянулись на шесть лет, до 1398 г. когда произошло сближение Витовта с Орденом. Освободившись из прусской неволи, Сигизмунд тут же вошел в число гарантов договоров Витовта с Орденом.

Сигизмунд участвовал в мероприятиях Витовта — битве на Ворскле 1399 г., восстании жомойтов 1401 г., войнах с Орденом 1409–1411 гг. и 1422 г., походе на Новгород в 1428 г. Известно, что во время войны 1409–1411 гг. Сигизмунд играл одну из ключевых ролей: он участвовал в походах в Пруссию и в 1409, и в 1410 гг.[1241], в очередной раз его участие планировалось в самом конце 1410-го, когда Витовт направлялся в Мазовию вместе с неким князем Михаилом — очевидно, Михаилом Ивановичем Гольшанским[1242]. Вскоре после этого Сигизмунд был одним из гарантов Торнского мира 1411 г., завершившего войну Создается впечатление, что Витовт, не имея мужского потомства, окружал своего младшего брата особой заботой (впрочем, не берусь утверждать, будто он видел в нем возможного преемника[1243]). В 1427 г. Сигизмунд принял и щедро одарил Витовта во время объезда «дальних русских земель» в своем Стародубском княжестве. В 1430 г. он участвовал в торжествах по случаю намечавшейся коронации Витовта, а после его смерти, по сообщению Длугоша, претендовал на литовский престол. Но последнее известие, на котором историки строили свои теории, вполне может быть плодом позднейшего домысливания — самого Сигизмунда, его окружения или склонного к амплификациям и правдоподобным построениям краковского каноника. Ведь впоследствии Сигизмунд действительно занял престол, и по аналогии можно было заключить, что такими шансами он обладал уже двумя годами ранее, тем более что он исповедовал католицизм (благодаря чему его кандидатура могла быть приемлемой для большинства сторон, от которых зависело решение вопроса) и в ключевой момент он пребывал в Литовской земле. Однако возникает вопрос: кем и в каких обстоятельствах рассматривалась кандидатура Сигизмунда и каким образом его планировалось возвести на престол? Если Свидригайло предпринял энергичные шаги, направленные на занятие престола, еще в последние дни жизни Витовта (о чем упоминает сам Длугош) и достаточно быстро заручился поддержкой его окружения, то Сигизмунд осенью 1430 г. никак не проявил своих амбиций и не снискал симпатий потенциальных подданных.

Нельзя обойти вопрос о владениях Сигизмунда. Они делали его независимым, выделяли из числа князей, которые кормились при дворе Витовта или Ягайла или, как Александр Нос, занимали деньги у людей более низкого социального статуса. Заключая унию с Польшей в 1401 г., Витовт предусмотрел, что его младший брат в случае его смерти получит Новогородок и некоторые другие владения. На деле из всех обещанных владений Сигизмунд, вопреки утверждениям старой историографии, получил лишь двор в Гераненах, которые со временем по его имени стали называться Зыгмунтишками, возможно, также Клецк. После ареста князя Александра Стародубского в 1406 г. к Сигизмунду перешло его княжество. Видимо, это случилось уже после 1408 г., если верить известию Длугоша о принадлежности Стародуба вместе с Брянском Свидригайлу. Во всяком случае с титулом стародубского князя Сигизмунд упоминается в Мельненском договоре с Орденом 1422 г. Под именем Сигизмунда Стародубского знает его и Длугош. Как справедливо заметил Б. Барвинский, Стародубское княжество было не таким уж бедным и незначительным (принимая Витовта в 1427 г., Сигизмунд подарил ему 210 коней, тогда как черниговский князь Свидригайло — всего 90 коней, не считая некоторых менее значительных подарков)[1244]. Да и вообще Стародубское княжество и Сигизмунд Кейстутович идеально «подходили» друг к другу: младший брат Витовта получал богатое обеспечение, а местное население получало удельного князя (очевидно, здесь, как и в других Чернигово-Северских землях, существовала своя, весьма сильная «княжеская традиция»), притом полностью лояльного Витовту[1245], что было особенно важно в свете выступления Свидригайла в 1408 г. Иное дело, что пребывание в Стародубском княжестве, удаленном от Литовской земли, где кипела политическая жизнь, давало весьма мало надежд когда-либо занять литовский престол. Выше уже приводилось весьма красноречивое свидетельство о том, что Сигизмунд узнал о несправедливостях Свидригайла лишь от заговорщиков, которые посадили на престол стародубского князя. Ему предстояло набираться опыта, необходимого политику такого масштаба, в непростой обстановке столкновения интересов жителей разных частей ВКЛ, неугомонного Свидригайла, правителей Польши, Тевтонского ордена и других соседних государств.

Как уже отмечалось, с польскими правящими кругами был согласован не только замысел свержения Свидригайла с престола, но и дальнейшая судьба этого престола: Лаврентий Заремба был близким другом Михаила Сигизмундовича, сына нового великого князя Сигизмунда Кейстутовича, а горячий сторонник последнего князь Семен Гольшанский приходился дядей польской королеве Софье, супруге Владислава Ягайла. Соответственно, в историографии Сигизмунд Кейстутович обычно рассматривается как ставленник польских правящих кругов, поначалу послушно выполнявший их волю. Благодаря посланию братианского фогта Генриха Хольта, находившегося в Литве в конце августа — начале сентября 1432 г., может сложиться впечатление, что Сигизмунду изначально суждено было стать чьей-то марионеткой (эта мысль была особенно распространена в украинской историографии). Оно лишь усилится, если вспомнить, что Сигизмунд начал свое правление с подтверждения унии с Польшей, а за следующие неполные восемь лет повторял его еще четырежды. Попытки же Сигизмунда уже в начале правления проводить самостоятельную политику его биограф Б. Барвинский квалифицировал как «двуличные»[1246]. Иногда к этому добавляется противопоставление Сигизмунда, опиравшегося на католическую церковь, Свидригайлу — особенно если свято верить обвинениям (со стороны Збигнева Олесницкого и Яна Длугоша) младшего Ольгердовича в союзе со «схизматиками».

Но если рассматривать Сигизмунда исключительно как польскую креатуру, то возникает вопрос: насколько далеко готова была идти правящая элита ВКЛ в своих уступках Польше? Ведь речь идет о тех самых боярах и князьях, чьи отцы добились возрождения ВКЛ как самостоятельного государства и поддерживали Витовта даже в трудные моменты разгрома на Ворскле или бегства Свидригайла из заточения в Кременце в 1418 г., а сами эти бояре и князья, когда разыгралась «коронационная буря», во всеуслышание заявляли об извечной «свободе», а потом стояли за Свидригайла в его конфликте с той же Польшей вплоть до военного столкновения. И главное: насколько внимательно и вдумчиво мы читаем источники эпохи Средневековья с присущей им спецификой?

Переворот в ВКЛ был осуществлен с санкции польского короля[1247]. О произошедшем в «ошмянскую ночь» Сигизмунд Кейстутович первым делом проинформировал Ягайла, к которому литовский посол пан Ян Немирович прибыл в Сандомир 8 сентября[1248]. Поляки не скрывали своей радости по поводу переворота в ВКЛ: в Кракове это известие было встречено колокольным звоном и пением «Те Deum laudamus» («Тебя, Бога, хвалим»)[1249] — песнопения, сопровождавшего победы над врагом и служившего частью инвеституры правителя[1250]. Сигизмунд Кейстутович просил Ягайла лично прибыть к нему, чтобы утвердить его в достоинстве великого князя литовского, и тщательно подготовился к приему короля в Литве. Однако после совещаний короля с сановниками было решено, что он останется в Польше (то ли по соображениям безопасности, то ли из-за противодействия со стороны советников[1251]), в Литву же поедет делегация из семи сановников, в состав которой входили как лидеры группировки старой малопольской знати — краковский епископ Збигнев Олесницкий и Спытко Тарновский, так и люди Ягайла: подканцлер Владислав Опоровский, серадзский каштелян Лаврентий Заремба, воеводы — иновроцлавский Яранд из Брудзева и брестский (Бреста Куявского) Ян из Лихеня, а также Пшибыслав Дзик. Как справедливо отметили Я. Никодем и Я. Сперка, представители обеих группировок придерживались одних и тех же взглядов на взаимоотношения с ВКЛ (иное дело, правомерно ли их называть «инкорпорационными»)[1252]. Этот вывод значительно более убедителен, чем укоренившаяся в историографии точка зрения Э. Малечиньской, будто переворот в ВКЛ был делом рук Олесницкого, а король вынужден был смириться с произошедшим лишь post factum, но при этом династия втайне продолжала симпатизировать Свидригайлу[1253]. Уже 24 сентября 1432 г. из Люблина Ягайло сообщил должностным лицам Великой Польши, что брестский воевода Ян из Лихеня не сможет осуществлять своих судебных функций из-за поездки в Городно на съезд с князем Сигизмундом[1254], а 30 сентября 1432 г. король при помощи специального документа уполномочил их решить польско-литовские пограничные споры, возобновить унию и осуществить инвеституру Сигизмунда от королевского имени, а сам заранее пообещал признать все результаты их миссии[1255].

Представление о процессе формирования польской политики по отношению к разгоравшемуся в ВКЛ конфликту дает письмо комтура Остероде великому магистру от 12 октября 1432 г.[1256] Собеседник комтура, польский шляхтич Януш Стембаркский, вместе с имениями на польско-орденском пограничье унаследовал от своего отца, также Януша, особую роль в отношениях двух государств: Ягайло неоднократно доверял ему деликатные поручения в дипломатических контактах с Орденом[1257]. В письме имеется ссылка на его беседу с неким великопольским сановником (landtrichter von Große Polen), который незадолго до этого ездил в посольство к гуситам. Возможно, имелся в виду великопольский староста Сендзивой Остророг[1258], который в конце мая следующего, 1433 г. возглавил поход объединенного польско-гуситского войска против Тевтонского ордена. По словам польского шляхтича[1259], король собирается отправиться в Литву, чтобы заключить союз с Сигизмундом Кейстутовичем, но при этом оставить ему лишь часть ВКЛ, а Свидригайлу передать русские земли. При этом речь не шла о сохранении территориального status quo: далее в письме говорится, что Луцк еще держится, а «Русское Берестье» уже взято при помощи отряда, присланного польским королем (из других источников известно, что первый город осаждали польские войска, второй был взят войсками Сигизмунда Кейстутовича[1260]). Таким образом, планировался передел территории ВКЛ, в результате которого одна часть его земель доставалась Сигизмунду (те земли, которые он сможет взять под свой контроль), другая переходила под непосредственную власть Польши (Луцкая земля), третью получал Свидригайло, вероятно, в ленной зависимости от Польши.

Таким образом, можно заключить, что ранней осенью польские правящие круги рассматривали Сигизмунда Кейстутовича как объект своей политики. Однако сам он не считал себя всецело зависимым от воли польского короля и его окружения. Об этом ярко свидетельствует проблема его титулатуры на начальном этапе конфликта. В упомянутом документе для послов в Литву Ягайло называет Сигизмунда князем литовским (dux Lithuaniae), просто князем (dux) и господарем (dominus), а послов уполномочивает «избрать» и возвести Сигизмунда в великокняжеское достоинство; при этом земли, власть над которыми ему вверяется, постоянно называются Великим княжеством Литовским и Русским[1261]. Это связано с представлением о ВКЛ как «отчине» Ягайла, которое прямо сформулировано в том же документе, тогда как «просто» князем Сигизмунд был в силу факта принадлежности к правящей династии, по праву рождения. Между тем сам Сигизмунд начал пользоваться титулом великого князя литовского и русского раньше, не дожидаясь польской инвеституры. Генрих Хольт употребляет великокняжеский титул применительно к нему в письме великому магистру уже 4 сентября 1432 г.[1262] Это еще можно было бы объяснить привычным для орденских сановников словоупотреблением: в их переписке первой трети XV в., когда речь заходит о соседях Ордена, нередко говорится просто о «великом князе», без всяких уточнений; очевидно, всем было понятно, о каком правителе идет речь. Можно вспомнить и многочисленные примеры употребления титулов «великий князь» и просто «князь» по отношению к Свидригайлу и Сигизмунду Кейстутовичу в зависимости от конъюнктуры военных действий[1263]. Всякие сомнения развеивают привилеи виленским мещанам от 22–23 сентября 1432 г., сохранившиеся в оригиналах: в них Сигизмунд — еще до всякой инвеституры — также титулуется великим князем, хотя и с отличиями в объектной (территориальной) части титула[1264]. Более того, он распоряжается в ВКЛ (во всяком случае, на подконтрольной ему территории) как полновластный правитель — жалует своим подданным права и освобождает их от таможенных пошлин. То же относится к его латинским документам 20-х чисел сентября, которые, впрочем, сохранились в копиях[1265]. Если употребление им титула великого князя литовского и русского в акте унии 15 октября можно было бы объяснить тем, что этот акт был выдан после инвеституры, то привешенная к нему печать, снабженная надписью с этим титулом, разумеется, должна была быть изготовлена заранее[1266] (вероятно, это произошло в первые дни после возведения Сигизмунда на престол). И это еще не все, как будет показано ниже, показатели претензий Сигизмунда Кейстутовича на политическую самостоятельность уже в первые недели после вокняжения.

6 октября 1432 г. польские послы прибыли в Городно; туда же явился новый великий князь Сигизмунд Кейстутович в сопровождении своих приближенных и комтура Меве Людвига фон Ландзее — посла великого магистра Тевтонского ордена Пауля фон Русдорфа. Несмотря на усилия Сигизмунда Кейстутовича и литовского боярина Георгия Бутрима, поляки отказались допустить Ландзее к переговорам, ссылаясь на отсутствие полномочий[1267]. Тем не менее какие-то контакты с ним польской делегации все же имели место: в начале следующего года калишский воевода и накельский староста Анджей из Домабожа напоминал великому магистру, что на встрече с Сигизмундом «comendator Lothwyk» пообещал соблюдать Чарторыйское перемирие до истечения срока его действия 24 июня 1433 г.[1268] Первый этап польско-литовских переговоров окончился 15 октября, когда великий князь литовский и его советники скрепили своими печатями новый акт унии; одновременно Сигизмунд выдал акт об уступке Польше Городла[1269]. В тот же день Збигнев Олесницкий осуществил торжественную инвеституру Сигизмунда Кейстутовича, вручив ему меч — символ справедливого христианского монарха[1270]. Но на этом переговоры не завершились: спустя три дня, 18 октября 1432 г., уже в Вильне, свои обязательства по отношению к Польше при помощи присяги и специальной грамоты утвердил Михаил, сын Сигизмунда Кейстутовича[1271].

Нередко в историографии подчеркивается, что Городенская уния зафиксировала целую серию уступок Сигизмунда и его окружения польским правящим кругам, ценой которых литовцы стремились обеспечить себе помощь Польши в отвоевании русских земель у Свидригайла[1272]. В плане государственно-правовых взаимоотношений Польши и ВКЛ Городенская уния была возвратом к их прежним формам[1273]. Еще Б. Барвинский отметил, что ее текст во многих местах близок к тексту документа Виленско-Радомской унии, заключенной 18 января 1401 г.[1274] В принципе это наблюдение справедливо, тем более что польские правящие круги уже на несостоявшихся переговорах в Полубицах рассчитывали достичь соглашения со Свидригайлом именно на основе актов унии 1401 г. Однако конкретных сходств и различий между документами 1401 и 1432 гг. украинский исследователь не указал. К тому же возникает простой вопрос: могли ли литовские князья и бояре, сподвижники Витовта, после долгих лет его правления вернуться к ситуации тридцатилетней давности? Каким было содержание документов 1432 г., составленных в латинской ученой культуре, и насколько оно отражало интересы людей, чье мышление и политическая культура были куда более архаичными, не говоря уже об их взглядах на взаимоотношения ВКЛ с Польшей?

Очевидно, для ответа на этот вопрос необходимо проанализировать и сами документы 1432 г., и обстоятельства их возникновения и дальнейшего функционирования, что позволит избежать умозрительных политико-правовых рассуждений[1275].

Литовский акт Городенской унии в своей начальной части (инвокация, интитуляция, аренга, инскрипция и отчасти промульгация) mutatis mutandis дословно совпадает с Виленским актом Витовта 1401 г. Как и Витовт тремя десятилетиями ранее, Сигизмунд в 1432 г. апеллировал к присяге на верность Владиславу Ягайлу и польской Короне, которую он принес при крещении в 1386 г., и обещал помогать им против всех их врагов. Различие сводится лишь к тому, что в документе унии 1432 г. указаны условия помощи королю (Сигизмунд от имени себя и своих преемников обязывался не требовать никакого возмещения за эту помощь, за исключением аппровизации войск и фуража), тогда как документ 1401 г. ограничивается в этом месте отсылкой к несохранившейся присяжной грамоте Витовта 1386 г. Далее по условиям Городенской унии Великое княжество Литовское признавалось наследственной собственностью Ягайла и его потомков, а Сигизмунд Кейстутович — лишь пожизненным его владетелем. Ягайло жаловал ему великокняжеское достоинство как верховный князь литовский, причем этот титул с соответствующими правами сохранялся и за его преемниками. Права Ягайла подчеркивались не только титулом «верховного князя Литвы», но и фразой о принятии им Сигизмунда «in partem sollicitudinis suae»: это выражение в каноническом праве характеризовало власть епископов по отношению к папе римскому и было призвано подчеркивать, что вся полнота церковной власти принадлежит исключительно наместнику Христову[1276]. В акт унии 1432 г. оно также перекочевало из документа 1401 г.

Хотя Городенская уния предусматривала, что после смерти Сигизмунда Великое княжество Литовское перейдет в распоряжение польского короля, королевства и Короны (и лишь Троки, вотчина Кейстутовичей, должны были достаться Михаилу Сигизмундовичу, а в случае пресечения рода — польскому королю), Сигизмунд неоднократно дает обязательства не только от своего имени, но и от имени своих преемников (successores); в конце документа выясняется, что ни он сам, ни его наследники, которые будут держать Великое княжество, не должны стремиться к получению королевских регалий. Среди следующих за этим обещаний литовских вельмож напрямую упоминаются будущие великие князья литовские, которых они должны будут держать в верности королю и Короне. Таким образом, Городенская уния, в отличие от актов 1401 г., предусматривала возможность существования великих князей литовских и после смерти Сигизмунда, хотя, в отличие от Городельской унии 1413 г., их избрание никак не регламентировалось и даже не предписывалось в обязательном порядке. Все это, как и некоторая непоследовательность формулировок Городенского акта в данном вопросе, говорит о его компромиссном характере. Его условия находились в тесной связи с реализацией планов Ягайла по закреплению за своими сыновьями не только польского, но и литовского престола, как и обязательство Сигизмунда не стремиться к получению королевской короны без ведома и согласия польского короля.

В акте Городенской унии повторялось обязательство Сигизмунда Кейстутовича всегда помогать Ягайлу и его сыновьям против его врагов — прежде всего против Ордена. Аннулировались все договоры, заключенные Великим княжеством Литовским во вред Польше, прежде всего договор Свидригайла с Орденом. Это обосновывалось тем, что он был заключен под давлением Свидригайла, т. е. вопреки воле князей и бояр, которые теперь договаривались с Польшей. Соответствующие документы — очевидно, орденские экземпляры договоров от 19 июня 1431 г. и 15 мая 1432 г. — Сигизмунд передал польским послам[1277].

Помимо условий, разъяснявших зависимость ВКЛ от Польши, в акте Городенской унии были зафиксированы соответствующие территориальные уступки. В документе говорилось, что Сигизмунд Кейстутович владеет Великим княжеством в тех же границах, которые существовали при Витовте. К Польскому королевству навечно переходило «издавна принадлежавшее» ему все Подолье (значит, не только Западное, но и Восточное), равно как и спорные пограничные крепости Луцкой земли — Ратно, Ветлы, Лопатин. К моменту отъезда королевских послов в Литву Одесская крепость, доставившая столько неприятностей полякам за прошедшие два года, осаждалась королевскими войсками, и ее судьба в будущем, как подчеркивалось в тексте унии, зависела от воли Ягайла (значит, Сигизмунд и его окружение не исключали возможности присоединить Олеско к ВКЛ — иное дело, на каких условиях). Луцкая земля на время правления Сигизмунда сохранялась за Великим княжеством Литовским, но после его смерти должна была перейти к Польше (в документе специально оговаривалось, что Луцкая земля будет передана ВКЛ, даже если ее завоюют польские войска)[1278]. Это опять-таки было уступкой литовским правящим кругам по сравнению с 1431 г., когда поляки прилагали все усилия для завоевания Волыни. Польской стороне была выгодна именно такая формулировка, поскольку она позволяла переложить сложную задачу завоевания Луцкой земли на плечи Сигизмунда Кейстутовича, но в конечном счете она должна была достаться Польше. Однако обстановка по сравнению с летними месяцами 1431 г. изменилась, и, как мы увидим ниже, польские правящие круги пытались этим воспользоваться; стоило их усилиям увенчаться успехом, и условие Городенской унии было нарушено. Отдельным актом был оформлен переход Городла к Польше[1279]; вопреки мнению А. Левицкого[1280], судьба прочих спорных замков — Ратна, Ветел и Лопатина — подобными актами, скорее всего, не оформлялась[1281], поскольку о них, в отличие от Городла, речь шла в акте унии.

Таким образом, хотя по условиям Городенской унии ВКЛ поступалось значительной частью своей самостоятельности и своих земель в пользу Польши, все же есть все основания видеть в этом акте плод определенного компромисса[1282], достижение которого далось нелегко. Об этом говорит и хронология переговоров: съезд начался 6 октября, а утверждение унии состоялось лишь 15 октября. Если черновик договора был составлен поляками, как иногда утверждается в историографии[1283], то почему же он не был утвержден тотчас по их прибытии в Городно? Вероятно, именно компромиссным характером Городенской унии объясняется тот странный факт, что при последующих подтверждениях ее текст воспроизводился практически дословно, включая пункты, давно утратившие актуальность (об осаде Одесской крепости польскими войсками). Сторонам проще было подтвердить однажды согласованный текст, чем возвращаться к трудным переговорам. Наконец, о том, что литовская сторона не была такой уж податливой на переговорах с поляками, красноречиво говорит еще один документ — уже упоминавшаяся присяжная грамота Михаила Сигизмундовича, выданная спустя три дня, в которой он обещал не союзничать с Орденом и не претендовать на что-либо большее, чем трокская «вотчина», без ведома и согласия короля и Короны[1284]. Разумеется, эта грамота появилась не на пустом месте, ее появление — свидетельство того, что польская сторона далеко не была удовлетворена одним лишь актом унии и синхронной ему грамотой об уступке Городла, а продолжила переговоры с литовцами. В отличие от Витовта и Свидригайла, не имевших в период великого княжения мужского потомства, у Сигизмунда был взрослый сын, который мог самостоятельно высказывать претензии на отцовский престол и пытаться их реализовать, а это создавало принципиально новую ситуацию в польско-литовских отношениях. Польской стороне важно было гарантировать, что эти претензии в случае их возникновения не выльются в конкретные шаги по удержанию литовского престола за Сигизмундовой «династией».

Помимо актов, оформивших новую польско-литовскую унию, в октябре 1432 г. появился еще один правовой документ, связанный с тогдашними событиями. Речь идет о привилее, который был выдан «с ведома, по воле и с согласия» Сигизмунда Кейстутовича королевскими послами от лица Ягайла в Городно 15 октября 1432 г. (местом его утверждения назван Львов)[1285]. Этим актом подтверждались все привилегии, данные ранее князьям и боярам Литвы: в его тексте названо право свободного отчуждения земли по образцу Польского королевства и освобождение от всех повинностей, за исключением участия в строительстве и ремонте крепостей и дорог. Далее на русских князей и бояр ВКЛ («principes, nobiles et boiaros Ruthenorum») распространялись те права, которыми до этого пользовалась исключительно литовские князья и бояре, чтобы «из этого в будущем не последовало разделение народов этих земель (Литвы и Руси. — С. П.) или другой ущерб» — в частности, русины получали право вступить в польские гербовые братства, куда уже вступили литовские бояре. Несмотря на очень широкие полномочия послов Ягайла, в конце документа сказано, что он вступит в силу лишь после того, как будет скреплен королевской печатью. Подлинник привилея, ныне хранящийся в Главном архиве древних актов в Варшаве, происходит из Несвижского архива Радзивиллов, куда он попал вместе с прочими документами государственного архива ВКЛ. На нем отсутствует королевская печать, а сам он разорван (оторван левый нижний угол, в левой части документ надорван по горизонтали посередине, что было отмечено при его копировании в конце XVIII в., когда этот фрагмент еще сохранялся)[1286]. После 1432 г. этот привилей никогда не подтверждался и даже не упоминался (в том числе в привилее аналогичного содержания, который был издан Сигизмундом Кейстутовичем в мае 1434 г.). Все это говорит о том, что привилей так и не вступил в силу, а разорван он был, чтобы окончательно его аннулировать[1287].

Следует согласиться с теми учеными, которые считают, что привилей 1432 г. был выдан польскими послами от имени короля по настоятельным просьбам литовцев[1288]. Они рассчитывали таким образом пресечь эскалацию вооруженного конфликта в ВКЛ, завоевав симпатии русских князей и бояр, которые оставались верными Свидригайлу. Обращает на себя внимание тот факт, что в документе нет никаких указаний на волю самих сторонников Свидригайла. Другие источники также ничего не сообщают о контактах окружения Сигизмунда с ними в это время. Об их отсутствии, на мой взгляд, ярко свидетельствует одно из положений привилея — разрешение свободно отчуждать вотчины. Как уже говорилось, это право было новшеством для литовских бояр в 1387 г., но на литовской Руси оно действовало и ранее. Значит, для русских князей и бояр в 1432 г. оно могло иметь разве что престижное значение: старая традиция санкционировалась пожалованием великого князя. Поэтому привилей 1432 г. характеризует не столько пожелания русской части общества ВКЛ, сколько представления правящих кругов государства об этой его части. Это отличает его от сентябрьских привилеев Сигизмунда Кейстутовича для виленских мещан. Как уже говорилось, в 20-х числах сентября 1432 г. он распространил на русских мещан Вильны магдебургское право, а также право свободной торговли на всей территории ВКЛ[1289]. Первым католическое население Вильны пользовалось с 1387 г., вторым — со времен Витовта[1290]. Эти меры Сигизмунда, однако, касались той части русского населения ВКЛ, которая уже находилась под его властью. Поэтому он мог с ней взаимодействовать и идти навстречу ее пожеланиям.

Возвращаясь к привилею 1432 г., выданному от имени Ягайла, следует констатировать: в тревожной и неопределенной ситуации 1432 г. Сигизмунд постарался воспользоваться полномочиями королевских послов с целью укрепления своей власти. По всей видимости, польские послы, хотя и пошли навстречу навстречу просьбам Сигизмунда Кейстутовича, сознательно оставили в формулировках привилея лазейку, которая позволила бы при необходимости заявить, что он не был утвержден и не получил законной силы[1291]. Причина, скорее всего, заключалась в том, что послы знали о прохладном отношении Ягайла к идее уравнения в правах православных и католиков[1292], а может быть, сами разделяли такое отношение. Так или иначе, привилей 1432 г. не получил того значения, которое придавали ему инициаторы его выдачи.

Таким образом, в соответствии с буквой польско-литовских соглашений Сигизмунд Кейстутович становился вассалом польского короля. Если во внутренних делах ВКЛ он оставался самостоятельным правителем (скажем, присягу на верность королю и Короне литовские сановники должны были приносить именно Сигизмунду), то свобода действий во внешней политике ограничивалась. Однако на практике и в том, и в другом случае все зависело от того, как далеко могла пойти одна сторона и как далеко могла позволить ей зайти другая. Когда Сигизмунду было необходимо, он вынудил польских послов выдать земский привилей. С другой стороны, уже после того как городенские решения были утверждены присягами и печатями их участников, в конце октября 1432 г., Сигизмундов посол Георгий Бутрим на приеме у великого магистра в Мариенбурге заявлял: передача Подолья Польше будет иметь силу только при условии, что Польша поможет Сигизмунду отвоевать у Свидригайла русские земли ВКЛ[1293] (характерен, впрочем, и сам факт посольства к крестоносцам, торжественно объявленным главным врагом Польши, а значит, и великого князя литовского).

По-видимому, именно сближение с Польшей, осуществленное Сигизмундом Кейстутовичем, стало причиной резкого недовольства части его окружения, которое проявилось в заговоре братьев Волимонтовичей — Виленского воеводы Явна, земского маршалка Румбольда, жомойтского старосты Кезгайла и ковенского старосты Шедибора[1294], а также, вероятно, Судивоя[1295]. По словам Р. Петраускаса, они долгое время были «основными кураторами» литовско-орденских взаимоотношений[1296], поэтому в их интересах было сохранение мира с Орденом. Уния ВКЛ с Польшей означала как минимум возникновение напряженности в отношениях с Орденом, которая грозила вылиться в открытую войну. По-видимому, это побудило Волимонтовичей установить контакты со Свидригайлом, чтобы вернуть его на виленский престол. В начале ноября 1432 г. комтур Мемеля писал великому магистру, что заговорщики хотели передать Литву сыну польского короля[1297]; с этим перекликаются слухи о смерти Ягайла, которые передаются в письме комтура Рагнита великому магистру. По словам комтура, об этом ему сообщил немецкий купец, побывавший в Ковно, со ссылкой на Судивоя Волимонтовича; другой купец добавлял к этому, что на мессах в Ковно вот уже две недели молятся за здоровье нового короля, а старого даже не вспоминают. Конец письма с датой отсутствует, однако по сообщению о предстоящем польско-литовском съезде в Городно можно определить, что оно написано в конце сентября или начале октября 1432 г. В нем также говорится об аресте Шедибора, который намекал купцам в Ковно на предстоящие изменения в политической жизни Литвы[1298]. (Правда, остается непонятным, как он в таком случае участвовал в заключении Городенской унии 15 октября 1432 г., к документу которой привешена его печать.) Возможно, эти подробности также многое объясняют: заговорщики могли рассчитывать, что в условиях польского «бескоролевья» Сигизмунду нечего надеяться на ее помощь в случае их выступления. Слухи же о смерти Ягайла могли быть вызваны его отказом от поездки в Литву для возобновления унии (тем более что состояние его здоровья к началу 30-х годов XV в. действительно оставляло желать лучшего[1299]). Несмотря на приготовления, Волимонтовичам так и не удалось установить связей со Свидригайлом: посол, отправленный к нему с письмами, был перехвачен и выдал заговорщиков. В начале ноября как минимум двое из них — Явн и Румбольд — были обезглавлены[1300] (возможно, их судьбу разделил и Шедибор[1301]), а Кезгайло лишился своей должности (в новом акте унии от 20 января 1433 г. жомойтским старостой уже назван Голимин[1302]). Новым земским маршалком стал Радивил Остикович (сын виленского каштеляна), виленским воеводой — Ян Довгирд (до 1430 г. подольский наместник, отпущенный теперь из польского плена), трокским — Петр Лелюш[1303]. Впрочем, Волимонтовичи, оставшиеся в живых, сохранили высокое положение в окружении Сигизмунда Кейстутовича: по сведениям комтура Мемеля, Кезгайло был выпущен на свободу уже к 22 декабря 1432 г.[1304], в документе унии 20 января 1433 г. мы встречаем имя Судивоя Волимонтовича, а в акте унии 27 февраля 1434 г. к нему присоединяется Кезгайло, имя которого стоит на одном из первых мест в списке свидетелей[1305].

Было бы наивно вслед за частью историографии считать, будто Сигизмунд Кейстутович в первые месяцы правления был послушной марионеткой польских правящих кругов, а вчерашние заговорщики, литовские князья и бояре, только и делали, что добивались их расположения ценой невыгодных уступок.

Параллельно с подготовкой и проведением польско-литовского съезда в Городно Сигизмунд установил активные контакты с крестоносцами. В первые же дни своего правления он написал великому магистру, что хочет сохранить в действии литовско-орденский договор, заключенный Свидригайлом, или даже перезаключить его на более выгодных для Ордена условиях, а также лично встретиться с великим магистром в Христмемеле или другом месте. То же самое по его поручению должен был написать великому магистру Генрих Хольт, находившийся в Литве[1306]. В ответ Русдорф отправил к новому великому князю комтура Меве Людвига фон Ландзее, который заверил его в ответных дружественных намерениях Ордена. Находясь при дворе Сигизмунда в Троках, Ландзее 26 сентября отправил письмо ливонскому магистру, в котором просил его до особых распоряжений великого магистра оставлять без ответа исходящие от Свидригайла просьбы о помощи и не задерживать посла Сигизмунда, который недавно отправился в Ливонию[1307]. Ландзее оставался при Сигизмунде и в период его переговоров с поляками в Городно (правда, как уже говорилось, сам он к переговорам допущен не был). За союз с Орденом выступал не только великий князь литовский, но и часть его окружения: Длугош называет в этой связи боярина Георгия Бутрима, однако есть глухое указание на то, что сторонников литовско-орденского союза в окружении Сигизмунда было больше[1308]. Выше уже говорилось о посольстве Бутрима в Орден и его заявлении, которое ставило под сомнение унию ВКЛ с Польшей[1309].

Настоятельные просьбы о помощи поступали в Орден и от Свидригайла. Как уже говорилось, сразу после переворота в Ливонии и Пруссии побывал его посол Павел Рогаля[1310], а в начале октября 1432 г. в Вейден ездили «русский князь из Полоцка» Василий Иванович и боярин Леонид Патрикеевич[1311]. Великий магистр Тевтонского ордена Пауль фон Русдорф и глава его ливонской ветви Цизо фон Рутенберг восприняли эти просьбы по-разному: если Рутенберг с самого начала пошел им навстречу, отправив посла к Свидригайлу для выяснения обстановки и попытавшись убедить великого магистра в необходимости оказать помощь[1312], то Русдорф отнесся к просьбам Свидригайла более сдержанно и склонен был всерьез рассматривать перспективы союза с Сигизмундом Кейстутовичем. На позицию Русдорфа решающим образом повлияло сообщение Людвига фон Ландзее, который спешно, «на усталых конях» вернулся в Орден в ночь с 25 на 26 октября[1313], о заключении польско-литовской унии[1314]. Оно заставило великого магистра с недоверием отнестись к очередному предложению Сигизмунда, которое 28 октября высказал его посол Георгий Бутрим. Он сообщил великому магистру, что тот может отправить специальное посольство к польскому королю, в переговорах с которым с целью заключения литовско-польско-орденского союза (fruntschaft) также примет участие делегация Сигизмунда Кейстутовича[1315]. Это предложение Сигизмунд высказывал и впоследствии[1316].

Для Русдорфа не было секретом, что нападение Польши на Орден — вопрос времени[1317], и о союзе с ней не может быть и речи. Поэтому уния Сигизмунда Кейстутовича с Польшей решающим образом повлияла на позицию Тевтонского ордена[1318]. После прибытия Ландзее великий магистр незамедлительно написал несколько писем ливонскому магистру: в сохранившемся черновике письма от 31 октября 1432 г. говорится еще о трех ранее отправленных посланиях. По словам главы Тевтонского ордена, Сигизмунд заключил союз с Польшей против всех врагов, поэтому ливонский магистр должен оказать помощь Свидригайлу; сам Русдорф писал о намерении напасть на Польшу, чтобы поляки не могли помочь Сигизмунду. 30 октября из Мариенбурга к Свидригайлу выехал Людвиг фон Ландзее; поскольку его путь пролегал через Ливонию, великий магистр просил Рутенберга дать ему в сопровождение одного из ливонских сановников ордена, наделенного широкими полномочиями[1319]. Поворот в политике Тевтонского ордена по отношению к Великому княжеству Литовскому стал ощущаться уже в первые дни ноября. В начале этого месяца в Вейден к ливонскому магистру с разницей в один час прибыли два посольства Свидригайла с настоятельной просьбой прислать помощь (один из послов просил об этом на коленях). На этот раз Рутенберг в соответствии с инструкцией Русдорфа удовлетворил просьбу и отправил на помощь Свидригайлу отряд из 80 человек с 300 конями[1320]. Из Ливонии посольство Свидригайла отправилось в Пруссию, где на съезде сословий в Эльбинге 11–12 ноября получило от великого магистра заверения в оказании помощи[1321]. Правда, всю реальную помощь Свидригайлу в дальнейшем оказывало ливонскон отделение Ордена, в то время как Русдорф в своих отношениях с Сигизмундом Кейстутовичем продолжал балансировать на грани войны и мира (такое положение сохранялось до лета 1433 г.). Санкция со стороны великого магистра развязала руки Рутенбергу, который перестал отвечать на новые предложения Сигизмунда Кейстутовича перезаключить с ним союзный договор[1322].

Ливонский отряд был отправлен на помощь Свидригайлу 6 ноября. Он должен был достичь ливонского замка Розиттен 20 ноября, а оттуда направиться в Полоцк для соединения с войсками Свидригайла[1323]. Однако тот не стал дожидаться соединения с ливонцами, а выступил в поход на Литву значительно раньше. С какими силами Свидригайло отправился в поход? К сожалению, точными сведениями о численности его войска мы не располагаем: источники XV–XVI вв. называют фантастические цифры в несколько десятков тысяч человек[1324]. При этом надо помнить, что в походе на Литву участвовали лишь сторонники Свидригайла из северных русских земель ВКЛ (Смоленской, Полоцкой, Витебской, Мстиславского княжества)[1325], да и то не все, поскольку какая-то часть их осталась на Руси[1326]. Все же по некоторым косвенным указаниям можно заключить, что войско Свидригайла представляло собой внушительную силу: в походе участвовали виднейшие его сторонники, часть которых попала в плен. Источники XV в. называют князей Юрия Лугвеневича Мстиславского, Василия Семеновича Красного Друцкого (он был витебским наместником) и Федьку Одинцевича из той же династии, а также бояр, входивших в окружение Витовта, — бывшего виленского воеводу Георгия Гедигольда и православного боярина, бывшего полоцкого наместника Ходку Юрьевича. Об их значении говорит то, что их имена (иногда с добавлением расплывчатых сведений о многочисленных убитых и пленных) повторяются в независимых друг от друга источниках, восходящих к информации из обоих лагерей — как Свидригайла[1327], так и Сигизмунда Кейстутовича[1328]. «Хроника Быховца» добавляет к этому списку князь Дмитрия Семеновича Зубревицкого (брата Василия Красного), а также литовских бояр Юшку Гойцевича и Ивана Вяжевича. К войску Свидригайла присоединился также отряд Городецкого (старицкого) князь Ярослава — двоюродного брата великого князя Бориса Александровича[1329]. Ливонские силы так и не подоспели на помощь к своему незадачливому союзнику, хотя и сохраняли с ним связь до самого момента сражения[1330]: они прибыли в Полоцк 30 ноября, когда тот уже находился у Ошмяны[1331], а к моменту сражения Свидригайла с Сигизмундом 8 декабря были в одном дне пути от места битвы[1332]. По сообщению Яна Длугоша и Германа Корнера, в войске Свидригайла во время Ошмянской битвы также присутствовали татары (последний также добавляет к ним литовцев, но не исключено что их присутствие там он «вывел» сам на том основании, что сражение происходило в ВКЛ)[1333].

Сигизмунд Кейстутович к моменту решающего сражения располагал значительно меньшими силами, чем Свидригайло: 9 декабря 1432 г. он сообщал Русдорфу, что накануне разбил войска своего противника небольшими силами («mit unserm wenigen volke»)[1334], что подтверждает и Длугош[1335]. Основную часть его войска составляли князья и бояре с контролируемой им территории, а также польские отряды из Мазовии (о них см. ниже) и из шляхты подвластной ему Дорогичинской земли на Подляшье[1336]. В историографии нередко встречается мысль о том, что значительную часть сил Сигизмунда составляли жомойты. Основание для этого — их упоминание в труде Длугоша и псковских летописях[1337]. Более точными сведениями располагал комтур Мемеля, который поддерживал регулярные контакты с боярами соседней Жомойти. По его словам, на помощь Сигизмунду выступила лишь часть жомойтов — крупнейшие бояре, в то время как большая часть населения этой земли намерена была соблюдать нейтралитет. Однако даже из тех, кто отправился помогать Сигизмунду, большинство вернулось домой, чтобы обезопасить себя от нападения из Курляндии[1338]. В итоге в Ошмянской битве 8 декабря приняли участие совсем немногие жомойты[1339]. Не пришли они на помощь Сигизмунду и в январе 1433 г., когда тот собирался организовать ответный поход на Русь против Свидригайла[1340]. Судя по сообщениям комтура Мемеля, в разгоревшемся конфликте жомойты намеревались соблюдать нейтралитет: они готовы были признать великим князем того, кто одержит верх над соперником, а в случае начала польско-орденской войны не собирались поддерживать поляков[1341].

Значительно более существенную помощь Сигизмунду оказало Польское королевство и Мазовецкое княжество, разделенное между сыновьями князя Семовита IV, умершего в 1426 г., — Семовитом V, Александром, Казимиром II, Тройденом II и Владиславом I. Уже в сентябре или октябре 1432 г. король отправил Сигизмунду отряд с 300 конями, а в дальнейшем планировал прислать ему войска, собранные в Русском воеводстве Польского королевства (шляхту из северных земель Польши планировалось бросить против Ордена)[1342]. Однако в ноябре, когда Свидригайло начал стремительно продвигаться в глубь владений Сигизмунда, польские войска не оказали ему никакой помощи[1343], и встревоженный Сигизмунд обратился к Ягайлу через своего посла Ивашку (Яна) Гаштольда с просьбой прислать помощь[1344]. К концу ноября — началу декабря численность польских войск в Литве составляла уже 6 тысяч человек — две тысячи «копий» («II tusent spisen»; «копье» было счетной единицей войск из 3 человек). Как и во время Луцкой войны, эти войска возглавлял мазовецкий князь Семовит V (herezog Symek), о чем комтур Голуба сообщал великому магистру со ссылкой на специальных информаторов (warner) 4 декабря 1432 г.[1345] Далее комтур сообщал, что по просьбе Семовита и его не названного по имени брата (Казимира II или Владислава I) Ягайло отправил к ним подкрепление — рыцарей из Серадзского, Ленчицкого и Краковского воеводств, которые вскоре должны выступить в поход, если еще не выступили[1346]. По сообщению Длугоша, отправленный ему на помощь польским королем отряд под командованием Мщуя из Скшинна не достиг цели к моменту битвы. Это известие подтверждается письмом комтура Мемеля великому магистру от 12 декабря: по его словам, польский отряд с 800 конями прибудет в Литву не раньше чем через 6 дней (к этому времени комтур еще не знал о состоявшейся битве между Свидригайлом и Сигизмундом)[1347].

Выступив в поход на отвоевание своей «отчины» Литвы, Свидригайло быстро, не встречая сопротивления[1348], продвигался по территории, которую до этого контролировал Сигизмунд Кейстутович: 23 октября Свидригайло, по слухам, уже находился в 14 милях от Вильны[1349], 13 ноября писал великому магистру из Борисова[1350], а 30 ноября — из Ошмяны[1351]. Первоначально Свидригайло придерживался традиционной для тогдашнего времени тактики разорения и опустошения земли противника, которая была направлена на подрыв его экономического потенциала и морального духа[1352]. Однако вскоре при приближении Свидригайла гарнизоны замков (в частности, Менска и Крево) стали добровольно сдаваться ему, а местные бояре оставляли своих жен и детей в Литве и ехали к Свидригайлу[1353]. Несомненно, что речь шла о мелких боярах, которые были слабо обеспечены землей и зависимыми людьми и могли рассчитывать на щедрые вознаграждения со стороны Свидригайла в случае его победы. Переходили на его сторону и более знатные лица: в Борисове к Свидригайлу явился князь Владимир — очевидно, сын Давыда Дмитриевича Городецкого, «сестренец» Свидригайла (Давыд был мужем его сестры Марии Ольгердовны). Конечно, и на этой территории у Сигизмунда Кейстутовича были сторонники, однако их было немного, и приближение Свидригайла заставало их врасплох. Так произошло с женой князя Ивана Владимировича (сестрой польской королевы Софьи Гольшанской), взятой в плен с детьми и казной[1354]. Надо полагать, на пути следования войск Свидригайла находились какие-то владения ее мужа, а сам он пребывал при Сигизмунде Кейстутовиче. Тот придерживался оборонительной тактики — в Литве укреплялись важнейшие замки (в Вильне, Троках и Ковно), усиливались их гарнизоны, туда свозилось движимое имущество бояр[1355].

Эти данные очень показательны для понимания начального этапа династической войны в Великом княжестве Литовском. При приближении войск Свидригайла Сигизмунд Кейстутович рассчитывал разве что на хорошо укрепленные замки, польскую военную помощь и собственное ближайшее окружение. Это говорит о том, что переворот в ВКЛ носил верхушечный характер и не затронул широких кругов населения[1356]. Этот вывод подтверждается и сведениями, сохранившимися в одной из книг Литовской метрики: согласно показаниям пана Юрия Ивановича Зеновьевича, данным много лет спустя, Сигизмунд Кейстутович отобрал должность кревского старосты у его дяди, пана Василия Зеновьевича, и передал пану Судимонту. Причиной послужил навет последнего, будто Василий Зеновьевич «держалъ город Крево на Швитрыкгаила, а не на Жикгимонъта»[1357]. Впервые Судимонт упоминается в новой должности в январе 1433 г.[1358], что позволяет связать ситуацию, отразившуюся в судебной тяжбе, с первым походом Свидригайла на Вильну. Получается, Сигизмунд настолько опасался измены, что не был уверен даже в сыне Зеновия Братошича— одного из своих влиятельных сторонников! Впрочем, основания для этого были: совсем недавно был раскрыт заговор Волимонтовичей, которые первоначально тоже принадлежали к «ближнему кругу» Сигизмунда[1359]. Как видим, даже если Сигизмунд и предпринимал какие-то действия, чтобы утвердить свою власть в Литве (об этом говорит, например, выдача привилеев виленским мещанам в конце сентября), решить эту задачу он еще не успел, поэтому в большей степени делал ставку на внешние силы.

Сражение между войсками Свидригайла и Сигизмунда Кейстутовича состоялось 8 декабря 1432 г. близ Ошмяны (примерно в 50 км от Вильны). В начале битвы инициатива принадлежала войскам Свидригайла, однако Сигизмунду удалось перейти в контрнаступление и обратить противника в бегство. Сигизмунд сохранил за собой поле битвы и одержал победу, Свидригайло же вновь бежал в Полоцк[1360]. В письме великому магистру он утверждал, что его потери незначительны — убито не более двадцати «добрых людей», в то время как Сигизмунд потерял в шесть раз больше[1361].

Однако весь последующий ход событий заставляет больше доверять сведениям комтура Рагнита, который 16 декабря писал великому магистру, что обе стороны понесли большие потери[1362]. В плену у Сигизмунда оказались многие влиятельные сторонники Свидригайла — князья и бояре (о них уже говорилось выше)[1363]. Ливонские отряды так и не подоспели на помощь к Свидригайлу[1364]. После победы Сигизмунд Кейстутович хотел развить успех и, усилив свое войско, отправиться в поход против Свидригайла[1365], однако этого ему сделать не удалось. Вероятно, причина в том, что Сигизмунд опасался нападения со стороны Ордена и не решался вывести из Литвы большую часть своих войск, численность которых и так заметно сократилась из-за потерь в Ошмянской битвы и, возможно, из-за отзыва из Литвы мазовецких отрядов (или их части)[1366]. После Ошмянской битве сторонники Сигизмунда хотели преследовать ливонцев, шедших на помощь к Свидригайлу, но от этого их удержал сам великий князь, все еще лелеявший надежду на сохранение союза с Орденом. Таким образом, на «северном фронте» на некоторое время установилось равновесие.

Как отметили уже современники, после свержения Свидригайла боевые действия против него велись сразу на нескольких театрах военных действий[1367]. На юге его владений их начала Польша. В сентябре 1432 г. Ягайло, находясь в Люблине, отправил войско из своих придворных («de curiensibus suis») к волынскому замку Олеско, который оказал серьезное сопротивление польским войскам в дни Луцкой войны 1431 г. На этот раз полякам после осады удалось взять Олеско, после чего оно было отобрано у Ивашки Прислужила Рогатинского, сторонника Свидригайла, и передано в держание Яну Войницкому из Сенна — двоюродному брату Збигнева Олесницкого[1368]. Специальным актом от 18 октября 1432 г. король простил одесских земян во главе с Ивашкой Рогатинским, оставив им как владения в Польском королевстве, так и выслуги времен принадлежности Олеска Великому княжеству[1369]. Из переписки орденских сановников известно, что Луцк сдался польскому войску после осады[1370]. Судя по информации, которую комтур Остероде со ссылкой на беседу с Яном Свинкой передавал великому магистру в уже упомянутом письме от 12 октября 1432 г., осада Луцкого замка началась не позже конца сентября[1371]. Есть основания думать, что именно осады волынских крепостей касалась переписка властей г. Львова с польским вельможей Яном Менжиком из Домбровы. Адресованное ему послание городского совета Львова от 9 ноября 1432 г. случайно сохранилось в переплете одной богослужебной книги. По словам отправителей, они высылают ему лишь 15 каменных ядер, изготовленных по присланному им размеру; если бы они и располагали большим их числом, то не смогли бы их выслать из-за отсутствия возниц. В завершение письма отправители заверяют Яна Менжика, что переслали меру для изготовления ядер городским слугам, которые в настоящий момент вместе с пушками находятся у генерального старосты русского Винцентия Шамотульского[1372].

Публикатор документа Ф. Похорецкий связал его с битвой на Мурахве (под Копистерином), состоявшейся 30 ноября 1432 г., но обошелся без подробного комментария. Теоретически вполне возможно, что камнеметные бомбарды использовались во время боевых действий на Восточном Подолье. Однако возникает вопрос: почему власти Львова смогли предоставить Яну Менжику всего лишь 15 ядер? Необходимо иметь в виду, что бомбарды принято делить на легкие (калибром 12–20 см), тяжелые (25–45 см) и сверхтяжелые (50–80 см). Легкие бомбарды использовались в полевых сражениях и при обороне укреплений, а тяжелые и сверхтяжелые — при осаде укреплений для их разрушения[1373]. В первой половине XV в. калибр таких ядер не был стандартным, а сами бомбарды были недолговечными, так что каменные ядра вытесывались отдельно для каждой бомбарды по специальному образцу, который упоминается и в ответном послании львовских властей (mensura). Для этого мастера-каменотесы сопровождали войско: в данном случае — отряды Винцентия Шамотульского. Вероятно, властям Львова удалось не изготовить 15 каменных ядер, а подобрать их из числа уже имеющихся, по той причине, что они были крупного калибра. Бросается в глаза и другое. Как уже говорилось, королевское войско выступило из Люблина в сентябре 1432 г., а Ян Менжик, учитывая дату ответа львовских властей, обратился к ним не позже начала октября, а то и в конце сентября. Между тем Ягайло отправил войска под командованием старосты генерального русского Винцентия Шамотульского и Яна Менжика из Домбровы на Восточное Подолье лишь по прибытии во Львов, после взятия польскими войсками Олеска, т. е. примерно во второй половине октября[1374]. Совместные же действия обоих вельмож в конце сентября — начале октября исключены. Иначе зачем Яну Менжику потребовалось обращаться к властям Львова, а тем — пересылать его указания Винцентию Шамотульскому? Очевидно, что в момент переписки они находились в абсолютно разных местах, вдали друг от друга.

Все становится на свои места, если считать, что бомбарды и каменные ядра для них предназначались для осады двух волынских крепостей — очевидно, Олеска и Луцка. К одной из них (надо полагать, Луцку) были стянуты основные силы во главе с генеральным старостой русским, при котором на случай затянувшейся осады находились каменотесы, готовые изготовить новые ядра; осаду же другой крепости (Олеска) предполагалось завершить быстрее и меньшими силами. Возможно, военные планы польских правящих кругов не ограничивались этими двумя крепостями или претерпевали изменения по мере развития боевых действий, коль скоро Ян Менжик запросил ядра не напрямую у Винцентия, а у городского совета Львова. Как бы то ни было, эти действия затянулись, так что Ян Менжик мог тратить время на переписку с властями крупнейшего города русских земель Польского королевства. Обе осады продолжались как раз тогда, когда происходила переписка: в сентябре — первой половине октября 1432 г.

Одним из условий капитуляции Луцка была выдача королевского привилея, адресованного епископам, князьям, боярам и мещанам Луцкой земли. Этим документом, выданным во Львове 30 октября 1432 г., Ягайло распространял на епископов, князей и бояр Луцкой земли права, которыми пользовались епископы, князья и бояре прочих земель Польской Короны; мещане получали городские права по образцу Кракова и Львова (в том числе магдебургское право, которое распространялось на поляков, немцев и русь). В документе говорилось об уравнении в правах православных и католиков, гарантировалась неприкосновенность православных церквей и отказ от насильственного обращения православных в католицизм[1375]. Вероятно, эти условия были выделены в особый пункт по требованию местного общества, которое внимательно следило за происходящим на соседних русских землях Польского королевства и не желало повторения этой ситуации. Интересы польской стороны отражал следующий пункт, в котором особо подчеркивалось, что Луцкая земля навечно присоединяется к Польскому королевству и не будет отдана никому в держание. Это означало пересмотр в одностороннем порядке условий унии, только что заключенной с Сигизмундом Кейстутовичем[1376].

В октябре или ноябре 1432 г. королевское войско, прибывшее во Львов[1377] и усиленное дополнительными отрядами, было выслано на завоевание Подолья, полностью уступленного Польше по условиям недавно заключенной унии. Здесь полякам противостоял подольский воевода князь Федько Несвицкий. Ранее его отряды вместе с татарами и молдаванами часто совершали нападения на пограничные земли Польского королевства. Узнав о приближении польского войска, Ф. Несвицкий стал избегать генерального сражения, допуская лишь небольшие стычки с отрядами противниками (несмотря на внушительные размеры своих сил, в которых было не менее 12 хоругвей). Поляки занимали замки Восточного Подолья один за другим, и Федько сам сжег Брацлав — главный укрепленный пункт этой земли, после чего польские войска заняли и его[1378]. Когда они возвращались оттуда, Федько 30 ноября 1432 г. с отрядом русинов, татар и молдаван напал на них из засады при переправе через реку Морахву (Мурахву) около Копистерина (Копестшина). Сначала ему удалось внести замешательство в ряды поляков, и воины Федька Несвицкого бросились грабить их обоз. Этим воспользовался небольшой отряд польского войска, задержавшийся по дороге. Он нанес поражение Федьку и его союзникам, было захвачено 12 их хоругвей[1379]. Впрочем, как и в случае Ошмянской битвы, обе стороны приписывали победу себе: 24 декабря 1432 г. Свидригайло получил известие о большой победе Ф. Несвицкого при помощи татар и молдаван над поляками, которых якобы погибло 12 тысяч, из них 400 рыцарей («gutther ritthermesiger lwthe»); в то же время известны два пожалования Ягайла католической церкви по случаю победы над противниками, а слухи о большой победе над Свидригайлом, усиленно распространяемые поляками, дошли до Базельского собора и папы римского Евгения IV[1380]. В Кракове известие о победе было воспринято с большой радостью[1381]. Однако поражение войск подольского старосты не означало перелома в ходе боевых действий на Подолье в пользу поляков, что отметил уже М. С. Грушевский[1382]: Брацлав в 1433 г. был взят войсками Ф. Несвицкого, который вместе с подолянами и молдаванами нападал также на владения Сигизмунда Кейстутовича, разоряя их[1383].

Таким образом, к концу 1432 г. выяснилось, что попытка Свидригайла быстро вернуть себе виленский престол оказалась неудачной. С другой стороны, польские правящие круги и сторонники Сигизмунда Кейстутовича проявили готовность отойти от политики наделения католиков исключительными правами, но привлечь на свою сторону жителей обширных русских земель при помощи привилеев им не удалось. Свидригайло по-прежнему сохранял контроль над значительной частью русских земель Великого княжества Литовского, которая по-прежнему признавала его великим князем. Хотя Сигизмунду Кейстутовичу удалось сохранить власть над Литовской землей, ему предстояло утвердить свои позиции на подконтрольной ему территории, тогда как поиски союзников, необходимых для перехода в наступление, затягивались, а сам этот переход откладывался. Становилось ясно, что воевать придется и в следующем, 1433 году.

Глава 2.3. В шаге от победы? (1433)

После поражения в Ошмянской битве Свидригайло вернулся в Полоцк, где, вероятно, распустил остатки своего войска по домам[1384]. Здесь же он встретился с послом великого магистра Тевтонского ордена — комтуром Меве Людвигом фон Ландзее (хотя во владения Свидригайла тот прибыл в конце ноября или начале декабря 1432 г.[1385]). Сановник сообщил Свидригайлу о решении великого магистра оказать ему поддержку, которое было принято на съезде прусских сословий в Эльбинге 11–12 ноября. Правда, об этом Свидригайло мог узнать и от собственного посла, который присутствовал на том же съезде[1386], но конкретные очертания орденской помощи стали известны лишь после того, как Ландзее во второй половине ноября побывал у ливонского магистра, силами которого планировалось оказать эту помощь[1387]. Результат не заставил себя ждать. 21 декабря Ландзее, уже находясь в Витебске, писал великому магистру, что «русские паны» («heren czu Rwssen»), узнав, что Орден намерен поддержать Свидригайла, вновь приняли его сторону, собираются отправиться вместе с ним в поход на Литву и готовы «оставаться с ним живыми или мертвыми»; если бы Ландзее не задержался при Свидригайле, то события приняли бы иной оборот, неблагоприятный для Ордена, и решающий поход, возможно, был бы отложен до лета[1388]. Как следует из контекста письма, под «русскими панами» орденский сановник подразумевал тех, кто входил в окружение Свидригайла, непосредственно находился при нем. Свидригайло мог без труда выяснить мнение этих людей, они были в состоянии серьезным образом влиять на его планы и вместе с тем играли первостепенную роль в системе власти свергнутого князя над подконтрольными ему территориями. При этом обозначение «heren» указывает на их принадлежность к общественным верхам. Советовался Свидригайло прежде всего с наиболее знатными, влиятельными и богатыми подданными, а не с «демократическими кругами», вопреки мнению А. Ю. Дворниченко.

Тогда же, в конце декабря 1432 г.[1389], был в общих чертах разработан план новой военной акции Свидригайла и его союзников против Сигизмунда Кейстутовича и Польши. Поход в Литву должен был начаться в конце января — начале февраля 1433 г. К войску Свидригайла должны были присоединиться крупные отряды ливонцев[1390] и татар (этот план подтвердил и хан Улуг-Мухаммед, адресовавший Свидригайлу специальное послание с обещанием прибыть самостоятельно или прислать войска и одновременно отправивший посла к Михаилу Гольшанскому[1391]), а молдавский воевода Илья должен был напасть на Польшу в конце января, чтобы отвлечь ее силы от помощи Сигизмунду Кейстутовичу[1392]. Сделать то же самое Свидригайло неоднократно призывал главу Тевтонского ордена[1393]. Пытаясь склонить его к активным действиям, Свидригайло быстро пошел навстречу его просьбе уступить Тевтонскому ордену Палангу с прилегающим участком побережья, который давал ВКЛ выход к Балтийскому морю и отделял Пруссию от Ливонии. Свергнутый великий князь рассчитывал на то, что это облегчит сообщение между ним и Пруссией[1394]. Нетрудно заметить, что Свидригайло отдавал Ордену территорию, которую сам реально не контролировал; впрочем, как уже говорилось, от полного контроля над Жомойтью, не говоря уже о побережье[1395], был далек и Сигизмунд Кейстутович. Вместе с тем этот эпизод, не имевший последствий, показывает, что Свидригайло считал себя вправе распоряжаться теми землями, на которые лишь претендовал, поскольку по-прежнему рассматривал себя не как «великого князя русского», а как великого князя литовского, временно лишившегося престола. Можно ли говорить о его легкомысленной и недальновидной уступчивости по отношению к Ордену? Следует иметь в виду, что передать Палангу Ордену в 20-е годы XV в. был готов Витовт: значение небольшого участка балтийского побережья, принадлежавшего ВКЛ, еще не было осмыслено его властями[1396]. Свидригайло уступал Ордену то, что был готов уступить и его гораздо более дальновидный и искушенный в «большой политике» предшественник.

Сбор военных сил Свидригайла происходил в Витебске в конце января — начале февраля 1433 г. Помимо отрядов северных русских земель ВКЛ, которые участвовали и в предыдущей кампании, туда прибыли подольский воевода князь Федько Несвицкий и киевский воевода князь Михаил Гольшанский с войсками своих земель. Присоединились и отряды союзников — тверского князя и «москвичей», в которых следует видеть подданных Свидригайлова «побратима» князя Юрия Дмитриевича[1397]. Свидригайло также писал Рутенбергу о прибытии к нему 12 тысяч татар (цифра преувеличена?)[1398], однако из более позднего источника выясняется, что они так и не достигли цели, дойдя лишь до Киева. Впоследствии татарский хан объяснял это тем, что «снеги были велики»[1399]; сам факт снежной зимы сомнения не вызывает (об этом Свидригайлу и немецкому магистру писал и Русдорф[1400], эту информацию легко было проверить), но действительно ли именно это стало причиной отсутствия татарской помощи — неизвестно[1401]. И все же основные надежды Свидригайло связывал с ливонскими рыцарями, поэтому выступил на соединение с ними, не дождавшись подхода всех своих подданных и союзников. Соединение должно было состояться близ дер. Куренец, где путь из Дюнабурга сходился с дорогой, ведущей из Витебска на Вильну

Со своей стороны, активные действия предпринимал и ливонский магистр Цизо фон Рутенберг. 28 января Сигизмунд Кейстутович получил от него официальное объявление войны[1402], а два дня спустя магистр вторгся во владения Сигизмунда Кейстутовича и начал разорять их. Получив от Свидригайла известие о том, что тот ожидает подхода прочих союзников, Рутенберг решил не ждать его на неприятельской территории, а продолжил начатый поход. За 11 дней ливонцы разорили поветы[1403] крепостей Лынгмяны, Утяна, Таурогины и Ужпаляй[1404], которые были сильнее всего выдвинуты к ливонской границе и входили в систему крепостей, прикрывавших Вильну от ливонского нападения[1405]. Однако им не помогли ни мощные укрепления, ни собравшееся в них местное (судя по всему, крестьянское) население: из одной только крепости Ужпаляй ливонцы, согласно отчету Рутенберга Русдорфу, вывели в плен «три тысячи голов мужчин, женщин и детей»[1406]. Несомненно, одной из причин такого развития событий было то, что ливонский магистр отправился в поход с крупным войском: о его величине говорит участие в походе самого магистра и некоторых его сановников, а также большая численность уведенных в плен. Но не меньшую роль сыграло то, что ливонцы застали врасплох Сигизмунда Кейстутовича, который собирал войска в центре государства, готовясь к отражению совместного похода (туда же прибывала и польская помощь). Таким образом, защита крепостей северо-востока Литвы была предоставлена их гарнизонам.

Не успев соединиться с ливонцами, Свидригайло отступил и остановился со своим войском в Лукомле, где дождался подхода союзников. Во второй половине февраля или первой половине марта он совершил аналогичный поход во владения Сигизмунда Кейстутовича. Об этом известно лишь из упоминания в «Смоленской хронике»: «тое же зимы в другыи ряд князь великыи Шьвитригаило собра силу рускую и поиде на Литву, и повоеваша Литовьское земли множьство, и пожгоша, и в полон повѣдошя»[1407]. Эта лапидарная летописная запись, в отличие от последующих, не называет взятых или сожженных замков, в ней ничего не говорится о маршруте Свидригайловых войск. Стало быть, несмотря на концентрацию практически всех военных сил на литовском направлении, Свидригайло ограничился разорением приграничных территорий. После этого он долгое время не предпринимал вооруженных действий против Сигизмунда Кейстутовича. Последним отзвуком фактически неудавшегося похода стало послание сторонников Свидригайла Базельскому собору, отправленное из Витебска 22 марта 1433 г.[1408] От имени «князей, панов, бояр, рыцарей и горожан русских земель» его подписали 16 князей и бояр, представлявших разные земли ВКЛ, в том числе те, кто пользовался наибольшим доверием правителя и занимал высшие должности на подконтрольной ему территории, — Ф. Несвицкий, М. И. Гольшанский, Ивашко Монивидович, Юрша Иванович (в то время брянский воевода), мценский воевода Григорий Протасьев и др. Авторы письма отвечали на обвинения в адрес Свидригайла, исходившие от Сигизмунда Кейстутовича (в частности, в отпадении от католической веры), выдвигали встречные обвинения в адрес последнего и заявляли о готовности принять унию католической и православной церквей.

Как показали события начала 1433 г., на развитие конфликта в Великом княжестве Литовском оказывала заметное влияние позиция внешних сил, в частности Тевтонского ордена и его отделения в Ливонии. Это находит подтверждение в политике Сигизмунда Кейстутовича. Как уже говорилось в предыдущей главе, запланированный им после Ошмянской битвы ответный поход против Свидригайла не состоялся. Сигизмунд пытался проводить курс, намеченный сразу после прихода к власти: продолжая сотрудничать с Польшей (об этом см. ниже), он по-прежнему добивался расположения Ордена — поднимал вопрос о действии союзного договора, даже несмотря на участие ливонцев в Свидигайловом походе на Литву[1409]. Чтобы склонить Русдорфа на свою сторону, Сигизмунд изъявлял готовность вновь ходатайствовать перед польским королем о присоединении Ордена к польско-литовскому союзу, а также намекал на слабость позиций Свидригайла[1410]. По-видимому, это (а также первая военная неудача Свидригайла) склонило Русдорфа к пересмотру литовской политики Тевтонского ордена. В свете предстоящего конфликта с Польшей ему важно было обеспечить дружественный нейтралитет Сигизмунда Кейстутовича, тем более что условия (в виде приведенных заявлений Сигизмунда) для этого имелись. С другой стороны, лишить поддержки Свидригайла и тем самым нарушить союзный договор с ним означало бы удар по репутации Ордена. Кроме того, необходимо было оставить пространство для дальнейших политических маневров. Выход из сложившейся ситуации Русдорф видел в том, чтобы наделить Свидригайла какими-то владениями на территории ВКЛ (в случае согласия Сигизмунда Кейстутовича) или Ордена. Этот проект всерьез обсуждался в Ордене[1411] и был представлен на рассмотрение Сигизмунду Кейстутовичу (это сделали в январе 1433 г. орденские послы — Ганс Фокс и секретарь великого магистра[1412]). Одновременно Русдорф предписал Людвигу фон Ландзее покинуть Свидригайла и вернуться в Пруссию[1413].

Этот проект так и не был реализован. Сигизмунд ответил отказом на предложение выделить Свидригайлу «уголок земли» в своих владениях[1414]. На развитие событий повлияла и позиция ливонского магистра Цизо фон Рутенберга, который, в отличие от великого магистра Пауля фон Русдорфа, с самого начала конфликта в ВКЛ проводил курс открытой военной поддержки Свидригайла (чему Русдорф не препятствовал). В конце января Рутенберг официально объявил войну Сигизмунду Кейстутовичу, а великий магистр заверил последнего, что в этом виноват лишь сам Сигизмунд[1415]. После этого переговоры с Орденом теряли всякий смысл: Сигизмунд Кейстутович уже не мог использовать их как способ нормализации отношений с ливонским отделением Ордена, на которую рассчитывал ранее[1416]. Он ничем не мог заинтересовать и руководство Ордена, поскольку оно не скрывало, что знает об антиорденской направленности союза Сигизмунда с Польшей[1417]. В начале 1433 г. Сигизмунд продемонстрировал желание и дальше вести вооруженную борьбу со Свидригайлом, демонстративно расправившись с его послами[1418].

В этой борьбе Сигизмунд рассчитывал опереться на помощь Польши. В январе 1433 г. была подтверждена польско-литовская уния: 6-м января датированы акты польской стороны (короля Владислава Ягайла, епископов и должностных лиц), 20 января — новый акт Сигизмунда Кейстутовича. Смысл акта Ягайла состоял в признании условий Городенской унии, поскольку ее конкретные условия согласовали с Сигизмундом лишь королевские послы. По содержанию акт Ягайла полностью повторяет акт Сигизмунда от 15 октября, даже в тех пунктах, которые к этому времени явно устарели: так, польский король обещает в случае завоевания Луцка и Владимира передать их в пожизненное владение Сигизмунда (хотя Луцк, как уже говорилось, был взят польскими войсками к концу 1432 г.), а также аннулировать все союзы, направленные против великого князя литовского, — явная аналогия пункту Сигизмундова документа, практический смысл которого состоял в ликвидации союза ВКЛ с Орденом. В свою очередь, Сигизмунд Кейстутович 20 января дословно повторил текст акта унии от 15 октября, отличия касались лишь списка гарантов и способа утверждения. Последний примечателен для документов как польской, так и литовской стороны. В составе государственного архива ВКЛ сохранились две грамоты Владислава Ягайла одинакового содержания, датированные 6 января 1433 г. Одна из них (по терминологии их издателей С. Кутшебы и В. Семковича — «оригинал 1») была скреплена большой (тронной, или «маестатной») печатью короля и печатями всех гарантов, при этом дата открывается лишь словом «actum», а слово «datum» встречается только в формуле указания на редакторов документа «datum per manus». Второй экземпляр («оригинал 2») скреплен малой королевской печатью, а его дата вводится словом «datum». Все это свидетельствует об обратном порядке появления двух оригиналов: сначала на съезде в Кракове был составлен «оригинал 2», утвержденный 3 января 1433 г., он был передан литовской стороне, но не удовлетворил ее, — вероятно, по той простой причине, что был скреплен не большой, а лишь малой королевской печатью, — и тогда был подготовлен «оригинал 1», в котором датирована лишь правовая акция. Очевидная аналогия этой ситуации — события 1413 г., когда великий магистр Тевтонского ордена Генрих фон Плауэн отказался принять грамоту о передаче Жомойти Ордену после смерти Ягайла и Витовта, так как она была скреплена малой печатью Ягайла. Ведь и грамота самого Сигизмунда Кейстутовича от 20 января 1433 г. была скреплена уже не малой (конной), а большой («маестатной») печатью. Это первый известный случай ее использования Сигизмундом. По композиции она повторяла аналогичную печать Витовта 1407–1430 гг. и подчеркивала монарший характер власти великого князя. Подробнее об этом речь пойдет в гл. 3.2, здесь же следует отметить, что, несмотря на сохранение обязательств о переходе Луцкой земли к Польше после смерти Сигизмунда, на его новой печати красовался герб Волыни — четырехконечный крест. Примечательно, что этой печатью скреплены и почти все последующие акты Сигизмунда об унии с Польшей — 1434 и 1439 гг. (малая печать привешена лишь к документу 1437 г., который не ликвидировал всего комплекса польско-литовских разногласий[1419]). Тронная печать была символом монаршей, суверенной власти правителя. Таким образом, признавая вассальную зависимость от польского короля, Сигизмунд Кейстутович оформлял свой документ как монарх, равный ему по статусу. Думается, это было не менее важным мотивом его выдачи, чем стремление расширить список гарантов, на чем настаивал О. Халецкий. Дословное же повторение текста, в том числе явно устаревших положений, может говорить о том, что стороны сочли за лучшее не возвращаться к их обсуждению. Как уже говорилось выше, когда речь шла о посольстве Георгия Бутрима в Мариенбург, и сами условия польско-литовской унии трактовались «расширительно», по крайней мере литовской стороной. Можно привести еще один аргумент. В сентябре 1433 г., требуя исключить Сигизмунда Кейстутовича из перемирия со Свидригайлом, поскольку оно заключено без его ведома и согласия, Сигизмундовы вельможи писали Ягайлу: «в записех межи вашею м(и)л(ос)тью с вашим брат[ом] великим кн(я)зем Жикгимонтом, оспод(а) — ремъ нашим, держати оспод(а)ря нашог(о) оу вышыио[и] раде а все посполно с нимъ по думе чинити, безъ его вѣданья ничог(о) не чин[ити]»[1420]. Однако в актах унии 1432–1433 гг. такого условия нет.

Список свидетелей акта унии 1433 г. по сравнению с октябрем 1432 г. значительно расширился: число епископов в нем выросло с двух до трех, князей — с 4 до 7 (одним из них был Михаил Сигизмундович, который в 1432 г. выдал отдельный документ), бояр — с 16 до 300[1421]. Таким образом, подтверждение унии с Польшей одновременно давало Сигизмунду повод продемонстрировать укрепление его позиций в ВКЛ[1422], и хотя он еще не решался в открытую требовать пересмотра несколько непоследовательных и путаных формулировок городенского акта, такая возможность все же подразумевалась (коль скоро использована печать с изображением Волынского герба).

В начале 1433 г. польские правящие круги демонстрировали готовность поддерживать Сигизмунда Кейстутовича не только подтверждением унии, но и практическими действиями: Свидригайловы послы к польскому королю были задержаны и отосланы к Сигизмунду, который опять-таки их казнил[1423]. Вероятно, это было сделано по приказу самого короля Владислава II Ягайла или с его санкции. К началу февраля 1433 г. в Литве уже находились польские войска[1424] (правда, не исключено, что они оставались там с конца предыдущего года), а в середине того же месяца фогт Зольдау сообщал комтуру Остероде о новых войсках, посланных туда Польшей и мазовецкими князьями. Об этом его информатор узнал от жителя Мазовии, который незадолго до этого побывал в Кракове и видел отправку польского отряда. Боевые действия планировалось завершить еще до Пасхи, приходившейся на 12 апреля, а может быть, и в самом начале марта — в течение шести дней после начала Великого поста. На лето была запланирована совместная польско-литовская военная акция против Ордена, на который должны были напасть с двух сторон поляки с гуситами и жомойты[1425]. Учитывая непрочность позиций Сигизмунда Кейстутовича в Жомойти в конце 1432 г., последняя подробность вызывает некоторые сомнения: ее источник находился не в Жомойти и даже не в Вильне, а в Кракове или Мазовии. Вскоре поляки отказались от плана весенней кампании в Литве: опасаясь нападения со стороны Ордена, они оставили польские и мазовецкие войска в их землях (некоторые воины, впрочем, все же добрались до Литвы)[1426].

Отношения Сигизмунда Кейстутовича с Орденом после неудачной попытки сближения оставались враждебными, но дело ограничивалось локальными столкновениями. 26 марта 1433 г. в Литву вторглось ливонское войско под командованием комтура Дюнабурга[1427]. Если верить сообщению Яна Длугоша, ответный поход был совершен в апреле 1433 г.: по его словам, примерно на Пасху (праздновалась 12 апреля) Сигизмунд отправил в Курляндию (часть Ливонии) войско жомойтов, которое опустошало ее 12 дней[1428]. Другие источники об этом походе ничего не сообщают. Письмо верховного маршала Ордена Русдорфу от 29 апреля того же года заставляет усомниться в достоверности рассказа Длугоша. В послании орденского сановника сообщается о намерении жомойтов напасть на прусский замок Инстербург[1429]. На размышления наводит не столько синхронность действий жомойтов у Длугоша и в письме маршала (речь могла идти о двух разных отрядах), сколько другое обстоятельство: орденский сановник ясно давал понять, что предстоящее нападение — инициатива самих жителей Жомойти; ни о каких распоряжениях Сигизмунда Кейстутовича не говорится, он в письме вообще не упоминается. Возможно, сообщение Длугоша следует принять с одной оговоркой: речь шла о самостоятельных действиях жомойтов в Курляндии (но тогда нет оснований связывать их с походом комтура Дюнабурга в Литву: логично предположить, что последний был направлен на земли Аукштайтии, соседние с Дюнабургом). Более достоверны сохранившиеся сведения о действиях Ежи Струмило — наместника Сигизмунда Кейстутовича «на литовской границе с Мазовией»[1430] (в 1431 г. он был наместником в Вельске на Подляшье, а спустя два года базой его похода был близлежащий Бранск[1431]). В конце апреля 1433 г. Сигизмунд отдал ему распоряжение напасть на Тевтонский орден. Важно отметить, что в состав отряда Струмилы входили подданные не только Сигизмунда Кейстутовича, но и мазовецкой княгини Анны (матери малолетнего Болеслава IV)[1432]. Это связано с тем, что владения Струмилы находились как раз в Мазовии[1433]. Обе стороны конфликта — и Сигизмунд, и орденское руководство — рассчитывали нанести решающий удар неприятелю предстоящим летом[1434].

Контакты между Тевтонским орденом и Свидригайлом, на некоторое время прервавшиеся[1435], возобновились в начале весны 1433 г. Непосредственным поводом к этому стало письмо Сигизмунда Люксембургского Паулю фон Русдорфу, в котором тот просил сообщить о состоянии дел Ордена и его литовского союзника[1436]. Не исключено, впрочем, что и сам великий магистр уже задумывался об объединении усилий со Свидригайлом. Для Русдорфа не были секретом намерения поляков и их союзников напасть на Орден летом 1433 г., и он счел за лучшее нанести превентивный удар. Для этого ему и понадобился Свидригайло.

6 марта Русдорф написал Ландзее и Свидригайлу, интересуясь, как обстоят дела у последнего; в частности, глава Тевтонского ордена просил сообщить, какими силами располагает Свидригайло и кто его поддерживает[1437]. Получив оптимистичный ответ от своего литовского союзника[1438], великий магистр изложил ему свой план предстоящей летней кампании против Польши. Ее предполагалось втянуть в войну на два фронта: с севера ее должны были атаковать прусские крестоносцы, а с юга — сторонники Свидригайла (Ф. Несвицкий с подолянами и М. Гольшанский с киевлянами) и его союзники (татары и молдаване), в то время как сам великий князь должен был отправиться в поход на Литву вместе с ливонским магистром[1439]. Русдорф планировал напасть на Польшу в конце мая или начале июня. Впервые план совместных действий против Польши и Сигизмунда излагается в письме Русдорфа Свидригайлу от 15 марта 1433 г.[1440], а в апреле великий магистр дважды призвал Свидригайла в названный срок выступить в поход на Литву вместе с ливонцами[1441]. Одновременно письма аналогичного содержания были отправлены сторонникам и союзникам Свидригайла — князя Федьку Несвицкому, князю Михаилу Гольшанскому и молдавскому воеводе Илье[1442]. В самом Ордене шла лихорадочная подготовка к нападению на Польшу: в Пруссии была объявлена мобилизация, предпринимались попытки завербовать наемников в немецких землях и Поморском княжестве, под Торном было начато строительство моста через Вислу для переправы орденских войск в Куявию[1443].

Сохранился ответ Свидригайла на одно из писем великого магистра (от 11 апреля), написанный 3 мая 1433 г. в Смоленске на западнорусском языке[1444], и его средненижненемецкий перевод[1445]. Свидригайло выражал готовность соединиться с ливонскими войсками в Полоцке или другом удобном месте 29 мая («на семую суботу» после Пасхи). По его словам, он отдал князь Федьке Несвицкому и луцкому воеводе Александру Носу, незадолго до этого перешедшему на его сторону (подробнее об этом см. ниже), распоряжение «заважати и щкодити» полякам. С аналогичными просьбами Свидригайло обратился к молдавскому воеводе и татарскому хану Улуг-Мухаммеду, причем последний к моменту написания письма пообещал прислать ему помощь (помимо тех татар, которые уже находились на Подолье в распоряжении Ф. Несвицкого). Киевскому воеводе Михаилу Гольшанскому предписывалось присоединиться к Свидригайловым войскам, которые направлялись в поход на Литву.

Этот план осуществить не удалось. 15 мая ливонский магистр сообщил Русдорфу, что откладывает выступление в Литву на неопределенный срок из-за недостатка травы для коней[1446], а уже 5–6 июня объединенное великопольское и гуситское войско вторглось в Новую Марку (нем. Neumark) — западную часть владений Тевтонского ордена, отделенную от его основной территории и соединявшую его с Бранденбургом. В июле театр боевых действий был перенесен к востоку — на основную территорию Ордена, в Гданьское Поморье. Польский план предусматривал не установление долговременного контроля над частью орденской территории, а ее разорение — ответ на нападение Ордена на Польшу в 1431 г.[1447] В военных действиях против Ордена планировал принять участие и Сигизмунд Кейстутович. В середине июля войско литовцев и жомойтов под командованием трокского каштеляна Яна Сунгайла, Виленского каштеляна Кристина Остика и литовского боярина Тальята должно было напасть на прусскую крепость Рагнит, а в конце июля — начале августа городенский наместник Михаил Монивид со своими войсками намеревался атаковать Инстербург[1448]. Однако основные силы литовцев из Аукштайтии все же планировалось бросить против Свидригайла[1449]. В итоге запланированные походы литовцев против Ордена не состоялись: в обширной орденской переписке за 1433 г. о них нет никаких сведений, а сообщение любекского хрониста Германа Корнера на этот счет явно недостоверно[1450]. Вероятно, причиной этого стал поход Свидригайла во владения Сигизмунда Кейстутовича.

Польский поход в Гданьское Поморье хорошо отразил приоритеты польской внешней политики. Для Сигизмунда его значение было сомнительным: ведь из Пруссии, учитывая позицию Русдорфа, ему вряд ли угрожала опасность нападения, а вот остаться без польской помощи из-за отвлечения всех сил на этом направлении для него оказалось критичным. В результате пришлось прибегать к помощи наемников, подрывавшей финансовое положение Сигизмунда[1451], тогда как Свидригайло по-прежнему пользовался помощью по крайней мере ливонских союзников.

Чтобы нейтрализовать Сигизмунда и побудить Свидригайла к более активным действиям, великий магистр вновь отправил к последнему комтура Меве Людвига фон Ландзее[1452], который и так поддерживал с ним контакты[1453]. 25 июня он прибыл к свергнутому князю в Полоцк, откуда уже 3 июля сообщал о его планах[1454]. Основу войск самого Свидригайла составляли жители северных русских земель ВКЛ (Полоцкой, Витебской и Смоленской[1455]), к которым присоединились киевляне во главе с М. И. Гольшанским. Возможно, первоначально за-планировалось участие в походе тверских войск[1456]. С ливонцами Свидригайло намеревался соединиться 19 июля; к войску также должны были присоединиться татары[1457]. Однако источники (если не считать довольно путаной информации Длугоша[1458]) единодушно молчат об их участии в кампании 1433 г.

На этой проблеме стоит остановиться специально: уже 10 ноября Свидригайло писал Ягайлу, что посадил на «отцовский престол» нового хана Сеид-Ахмеда[1459]. По сообщению же Яна Длугоша, Свидригайло отправлял к татарам Ивашку Монивидовича с дарами, но татары дошли лишь до Днепра и, узнав о союзе Сигизмунда Кейстутовича с польским королем, разорили Киевскую и Черниговскую земли и повернули восвояси[1460]. Историки пытались связать эти события между собой и дать им какое-то логичное объяснение. Так, Б. И. Флоря отметил, что татары «грабили ту территорию, которую им следовало защищать», не только в 30-е годы XV в., но и в годы союза между Богданом Хмельницким и Крымским ханством[1461]. Украинский исследователь В. П. Гулевич восклицает: «Но мог ли Свидрыгайло (так в тексте. — С. П.) найти возможность во время неудачной для себя войны влиять на ситуацию в Золотой Орде? Нет!»[1462] — и вторит Л. Колянковскому, который полагал, что Свидригайло всего лишь приписал себе замену Улуг-Мухаммеда на Сеид-Ахмеда[1463]. Он исходит из того, что Ивашко Монивидович мог вернуться из посольства в Орду не ранее сентября 1433 г. Однако его посольство упоминается в Свидригайловом послании из Смоленска от 3 мая. По его словам, первым в Орду ездил боярин Михайло Арбанас: он выехал — очевидно, из Витебска — в конце февраля («оногды ещо оу великим пос(т), как толко отустивъ Лодвика кунтура къгмевьского», т. е. после отъезда Людвига фон Ландзее в Орден; пост в 1433 г. начинался 25 февраля), а вернулся в Смоленск 29 апреля («того ж дни, как кунтуровъ слуга Климок», то есть «на трет(ь)еи недели в четвергъ по велице дни» — Пасха праздновалась 12 апреля). Значит, поездка из Смоленска в Орду и обратно занимала примерно два месяца, т. е. в одну сторону посол ехал месяц[1464]. В том же письме Свидригайло упоминает об отправке в Орду Ивашки Монивидовича незадолго до Пасхи («перед Великою ночью») и добавляет: «и сустрѣл тот Михайло наш пана Ивашка в поли. Надеемса, вжо в Орде есть оу ц(е)с(а)ра». Этих посольств, не говоря уже о более ранних контактах, было вполне достаточно, чтобы в Орде узнали о союзе Сигизмунда Кейстутовича с поляками, и для этого татарам не обязательно было доходить до самого Днепра (Длугошу же явно хотелось впечатлить своих читателей). Это заставляет думать, что краковский каноник и имел в виду апрельско-майскую поездку Ивашки Монивидовича. В таком случае, если поход татар действительно имел место одновременно с возвращением Ивашки Монивидовича, как пишет Длугош, то состояться он должен был в конце мая — июне, а никак не в сентябре. Это вполне согласуется с планом Свидригайла, который, как уже говорилось, рассчитывал выступить 29 мая. Описанное же Длугошем стало результатом вполне конкретного события — соглашения Улуг-Мухаммеда с польским королем, о котором в Ордене стало известно еще в конце апреля[1465], т. е. тогда, когда Ивашко Монивидович находился уже в пути[1466]. Несомненно, после этого великий магистр Пауль фон Русдорф имел не один случай сообщить об этом Свидригайлу. Эти два события — опустошение татарами южных земель ВКЛ и, вероятно, сведения об их измене — и сыграли решающую роль в отношении Свидригайла к Улуг-Мухаммеду, а не само по себе «отсутствие татар на стратегически важном для Свидрыгайло направлении», как предполагает В. П. Гулевич[1467]: ведь и зимой 1432 г. татары точно так же не явились Свидригайлу на помощь. Учитывая хронологию произошедшего, войска Свидригайла вполне могли поучаствовать в смене хана: это могли быть силы Александра Носа, Юрши и Ф. Несвицкого, которые первоначально действовали против Сигизмунда, но и после поражения под Клецком (об этом ниже), судя по последующим событиям, сохранили значительный военный потенциал. Впрочем, как бы то ни было, события в Орде показывают, что польские правящие круги всячески старались ослабить если не самого Свидригайла, то его союзников. Точно так же в апреле до Пруссии дошли слухи о том, что польский король склонил на свою сторону молдавского воеводу Илью[1468], а 4–5 июня он и его бояре в Сучаве принесли присягу на верность Ягайлу[1469].

Летом же 1433 г. свергнутый великий князь готовился к большому походу на Литву, который должен был стать решающим. В конце августа, когда Свидригайло уже находился на обратном пути на Русь, комтур Остероде сообщал великому магистру, что «великий князь, как говорят, сейчас так силен, как он никогда не был»[1470]. Вместе с тем Свидригайло рассчитывал не только на завоевание Литвы, но и на соглашение с окружением Сигизмунда. Последний же, узнав о предстоящем походе Свидригайла в Литву[1471], также принялся собирать свои силы[1472]. Он рассчитывал на генеральное сражение со своим соперником: по сведениям комтура Остероде, вскоре после начала Свидригайлова похода воюющие князья договорились провести его около дня св. Варфоломея (24 августа)[1473]. При этом Свидригайло надеялся не только на силу своих и союзнических войск, но и на то, что стоит ему прийти в Литву, как тамошние жители перейдут на его сторону[1474]. Не исключено, что подобного рода аргументы приенялись им в контактах с Ягайлом и Сигизмундом Кейстутовичем. Во всяком случае к польскому королю посольства его родного брата являлись не раз, и именно в таком тоне выдержано Свидригайлово послание Ягайлу от 10 ноября 1433 г., сохранившееся в латинском пересказе Яна Замойского[1475]. Летом 1433 г. Свидригайло жаловался польскому королю, что у него «выпадает челюсть» (скорее всего, имеется в виду ее подвывих); возможно, это послужило одной из причин, по которой было отложено его выступление в Литву[1476]. Эта личная подробность, сохранившаяся в послании комтура Остероде от 9 августа 1433 г. (он узнал о ней от своего постоянного информатора Яна Свинки, а тот — от плоцкого епископа, который был у короля), показывает, что Свидригайло рассчитывал сохранить доверительные отношения с братом, даже после того, как тот демонстративно отослал его знатных послов к Сигизмунду Кейстутовичу, который с ними расправился[1477]. Это, в свою очередь, говорит о том, что ни польский король, ни его двоюродный брат и союзник не собирались идти на уступки Свидригайлу.

Ход кампании 1433 г. невозможно понять без учета событий, происходивших на южнорусских землях польско-литовского пограничья. К сожалению, ничего неизвестно о длительности и перипетиях пребывания Луцкой земли в составе Польского королевства. Не исключено, что пожалование соседних Холмской и Любомльской земель в держание холмскому старосте Грицку Кирдеевичу сроком на четыре года, осуществленное не позже 28 января 1433 г.[1478], объяснялось стремлением короля и его окружения усилить свои позиции и в Луцкой земле. Необходимо иметь в виду, что Ягайло неохотно раздавал шляхте земли в Холмском повете: его пожалования концентрировались главным образом в окрестностях Красностава, расположенного южнее[1479]. В эпоху Ягайла заклад тех или иных владений позволял королю сохранить над ними определенный контроль (ситуация изменилась лишь в период массовых раздач при сыне Ягайла — Владиславе III)[1480]. Как показал ход польско-литовской борьбы 1430–1431 гг., Грицко Кирдеевич был верным сторонником короля и его политики в отношении Южной Руси; получая же Холмскую и Любомльскую землю в держание, он был заинтересован в их безопасности, поскольку разорительные набеги соседей (как во время Луцкой войны) уменьшили бы его доходы с этой земли. Впрочем, высказанные соображения носят исключительно гипотетический характер.

В апреле 1433 г. князь Александр Нос вместе с Луцкой землей («Luwtzk mit allir czugehorunge») перешел на сторону Свидригайла. Об этом комтур Остероде сообщил великому магистру 23 апреля 1433 г. со ссылкой на своего мазовецкого собеседника Яна Свинку, а 3 мая 1433 г. Русдорфу об этом написал и сам Свидригайло. Единственное указание на причину этого шага мы находим в письме комтура Остероде: по его словам, Свидригайло просто перестал гневаться на Александра Носа[1481]. Возможно, имела место предварительная договоренность между Свидригайлом и Александром Носом о том, что тот передаст Луцкую землю под его власть в обмен на управление ею. Дело в том, что уже в апреле 1433 г. Александр Нос действовал во главе волынских войск (комтур Остероде называет его одним из предводителей Свидригайлова войска наряду с князем Ф. Несвицким). На стороне же Сигизмунда Кейстутовича Нос, по-видимому, ничего подобного не получил[1482]. Длугош пишет, что Александр Нос захватил Луцк «хитроумными уловками и дарами» («castrum Luczsko… per ducem Nosch… clandestinis dolis et largicionibus interceptum»)[1483]. Однако источник данных сведений Длугоша неизвестен, а потому и степень их достоверности остается неясной.

Одним из первых военных предприятий Александра Носа на стороне Свидригайла была осада Берестья, которое с конца 1432 г. принадлежало Сигизмунду. По словам Длугоша, Александр Нос и подольский воевода Федько Несвицкий сожгли город и начали осаду крепости, которая сдалась бы, если бы не отряды, отправленные польским королем и мазовецкими князьями на помощь осажденным[1484]. Такой ход событий отчасти отразился и в упомянутом письме комтура Остероде великому магистру: уже в апреле он сообщал, что Берестье и Берестейская земля вскоре перейдут под власть Свидригайла. Вероятно, военные успехи сторонников Свидригайла, которым ничего Сигизмунд не мог противопоставить Кейстутович, привели к переходу многих его бояр на сторону противника, что стало неприятной неожиданностью для Сигизмунда и поляков (об этом в том же письме сообщает комтур Остероде)[1485].

Затем начались разорительные нападения Александра Носа на соседнюю Холмскую землю. Отрядам лучан противостоял холмский староста Грицко Кирдеевич, один из организаторов перехода Каменца под власть польского короля после смерти Витовта, а также мазовецкий князь Казимир II (и, по-видимому, его брат Семовит V)[1486]. Ян Длугош сообщает об одном из таких набегов, окончившемся победой Грицка Кирдеевича над войском Александра Носа близ Грубешова на Буге[1487]. Вероятно, именно об этой стычке с отрядом «в 600 коней» Грицко Кирдеевич писал Владиславу Ягайлу в недатированном послании, которое известно лишь в польском переводе середины XIX в., опубликованном обнаружившим его Александром Пшездецким в «Gazecie Codziennej». Очевидно, это послание принадлежало к текущей переписке польского короля с его холмским старостой и сохранилось лишь случайно, так что о контексте описываемых в нем событий остается лишь строить умозаключения. Из текста письма можно заключить, что вдова князя Гурка Фёдоровича, проживавшая в Кросничине, поддерживала контакты со своим свояком Александром Носом, вероятно, способствуя его набегам, которые при этом щадили ее владения. Во время таких набегов Грицко Кирдеевич дважды задерживал и отпускал ее; при одном из этих задержаний он отобрал у нее некие вещи, на что она пожаловалась польскому королю. Отпуская ее, Казимир II, по-видимому, рассчитывал на то, что она подговорит Александра Носа передать Луцк полякам[1488]. По словам Длугоша, после этой стычки нападения луцкого старосты на Холмщину прекратились. Однако есть основания в этом усомниться, поскольку еще в июле 1433 г. Александр Нос и Федько Несвицкий сообщали Свидригайлу об очередной победе над поляками и планах нового совместного похода с участием татар[1489], слухи об их военных планах доходили до Пруссии[1490], а вскоре после этого они заключили сепаратное перемирие с панами коронной Руси, о котором Длугош не упоминает. С другой стороны, не исключено, что в сообщении Людвига фон Ландзее, из которого об этом известно, отразилась лишь часть правды.

Кажется, лишь Оскар Халецкий задавался вопросом о причинах набегов Александра Носа на Холмскую землю. Он усматривал их в недовольстве жителей Луцкой земли намерениями передать ее под власть Сигизмунда Кейстутовича[1491]. Однако никаких данных об их настроениях в это время нет, а причины действий луцкого старосты Свидригайла следует искать в другом. Поскольку Свидригайло надеялся на участие Александра Носа в крупномасштабных боевых действиях лета 1433 г., набеги на Холмскую землю имели для него и его воинов тактическое значение. Их целью было ослабление потенциала польской стороны, которая, судя по приведенным словам из послания Грицка Кирдеевича, еще рассчитывала на скорое возвращение Луцка под свою власть. Сражение на Буге, описанное в этом послании, могло состояться между апрелем 1433 г., когда Александр Нос передал Луцк Свидригайлу, и июнем-июлем того же года, когда луцкий и подольский старосты этого князя заключили сепаратное перемирие с панами коронной Руси. Поскольку оно было не первой стычкой Александра Носа с Грицком Кирдеевичем, полагаю, что оно состоялось в начале лета.

Даже если сражение на Буге не прекратило набегов соседей на Холмскую землю, оно не осталось без последствий. 21 августа 1433 г. князь Сангушко, сын Федора Ольгердовича и основатель знаменитого княжеского рода, дожившего до наших дней, получил от польского короля разоренную Ратненскую волость, которую ему предписывалось восстановить и заселить людьми, и Кросничин[1492]. Поскольку в документе Сангушки отмечена принадлежность последнего его племянникам, сыновьям покойного Гурки («bona Crosviczyn, que sunt filiorum olim ducis Hurconis nepotum nostrorum»), то не исключено, что Сангушко получал опеку над ними[1493]. Как бы то ни было, последний, очевидно, был отобран у княгини Ольги Гурковой и ее сыновей — надо полагать, в то время, видимо, малолетних. Это позволяло защитить Кросничин от претензий Гурковой вдовы и ее сыновей и одновременно сохранить за Польским королевством спорную Ратненскую волость, удовлетворяя интересы как наследника владевшего ею Федора Ольгердовича, так и местного населения, которое, несомненно, помнило о принадлежности волости Федору и было знакомо с его сыновьями.

Той же тактики, что и луцкий староста Александр Нос, придерживался воевода восточного Подолья князь Федько Несвицкий, нападавший на Западное Подолье (в частности на Каменец, где взял в плен старосту подольского Теодорика Бучацкого — одного из участников передачи Каменца под власть Владислава Ягайла осенью 1430 г.)[1494], а также на владения Сигизмунда Кейстутовича[1495]. В отличие от предшествующих инцидентов, в этих вооруженных столкновениях жители Волыни и Восточного Подолья не получали помощи от Молдавии, но получали ее из Орды. Вероятно, это свидетельствует о том, что в Молдавии польским правящим кругам к этому времени удалось достичь больших успехов, чем в Орде.

Крутой поворот в ходе боевых действий произошел после того, как Ф. Несвицкий и А. Нос заключили сепаратное перемирие с генеральным старостой русским Винцентием Шамотульским и галицким старостой Михаилом Бучацким, а также, вероятно, с молдавским воеводой Ильей[1496]. О. Халецкий высказал предположение, что это произошло вскоре после 24 июня 1433 г., поскольку до этого дня действовало Чарторыйское перемирие 1431 г.[1497] Полагаю, что перемирие следует датировать июлем 1433 г.: как выясняется из письма Ландзее, прибывшего в Литву, в конце июня активные боевые действия продолжались (Александр Нос нанес поражение полякам, а вскоре после этого вместе с Ф. Несвицким и татарским подкреплением выступил в новый поход против Польши[1498]); лишь к началу августа противоречивые слухи о перемирии дошли до комтура Остероде через Белзскую землю и Мазовию[1499], примерно тогда же о нем из письма Ягайла узнал Сигизмунд Кейстутович[1500]. Перемирие было заключено на срок до 25 декабря 1433 г.[1501] Это позволило военным силам южных русских земель ВКЛ принять участие в летней кампании Свидригайла и его союзников.

Большой поход Свидригайла на Литву начался в запланированные сроки: соединившись с крупным ливонским войском[1502] у Браславля в конце 10-х чисел июля, он направился к юго-западу, через Свирскую землю[1503] в направлении Ошмяны (находящейся восточнее Вильны), разоряя владения Сигизмунда Кейстутовича[1504]. Тот сначала пытался оказать сопротивление и выслал навстречу противникам отряд численностью в 600 человек. Однако вскоре он был разбит, и Сигизмунд начал отступать: еще 31 июля литовские вельможи находились в Вильне[1505], а уже 4 августа он писал Ягайлу из двора Навники (совр. Аукштадварис), к западу от Трок[1506]. Тем временем Свидригайло обогнул Вильну с юго-востока и юга и через Ошмяну, Медники, Рудомину и Старые Троки подошел к Трокам. Четыре дня осады хорошо укрепленного великокняжеского замка в Троках ничего не дали, несмотря на использование пушек и метательных машин. Возможно, в осаду была взята и Вильна. 19 августа Русдорф писал немецким государям (в том числе императору Сигизмунду Люксембургскому) и представителям Тевтонского ордена в Европе, что Свидригайло и ливонский магистр с войсками находятся под Вильной[1507]. Чуть ранее слуга Кезгайла, бежавший из Жомойти, сообщил ливонским сановникам, что виленские мещане (die burger) сами сожгли город[1508] (имеется в виду его неукрепленная часть). Вероятно, на этой почве возникли слухи, которые в начале сентября комтур Мемеля («сосед» жомойтов) собщил Русдорфу, будто Свидригайло уже взял Вильну[1509]. Между тем в переписке Сигизмунда Кейстутовича с Ягайлом ничего не говорится об осаде Вильны. Даже если она имела место, то успехом не увенчалась. Безрезультатно простояв под Троками, войска союзников через Лиду, Крево, Молодечно, Жеславль и Менск направились на Русь. По пути большинство этих городов вместе с их крепостями были взяты и сожжены, их население союзники «посѣкоша и в полон поведения»[1510]. Близ Молодечна их в конце августа или начале сентября[1511] нагнал посланный Сигизмундом Кейстутовичем отряд под командованием пана Петраша Монтигирдовича, но «на Копачех» (село в 10 км к югу от Молодечна) его разбил киевский воевода князь Михаил Гольшанский. Несмотря на это, Свидригайло, прибыв в Борисов, по непонятным причинам повелел его казнить: «изымашя князя Михаила Ивановича Гольшанского на рѣцѣ на Березыни, и послаша его к городу к Видебьску, и тамо его повела утопити в рѣцѣ в Двине под городом под Витебьском, а няша его невинно»[1512]. У Лукомля Свидригайла покинули ливонцы, отправившиеся «в свою землю в Лифлянты», а вскоре и сам Свидригайло распустил свое войско по домам и отправился в Киев[1513].

Примерно в одно время с походом Свидригайла военные действия против Сигизмунда Кейстутовича открыли войска Луцкой земли и Восточного Подолья во главе с Ф. Несвицким, А. Носом и бывшим луцким старостой Юршей. Вероятно, их поход начался в конце июля — начале августа: Сигизмунд впервые упоминает об их действиях в письме Ягайлу от 12 августа 1433 г. Они разорили южную часть владений Сигизмунда, входившую как в великокняжеский домен (в частности, слонимские волости[1514] — Слоним с волостями был записан жене князя Михаила Сигизмундовича Евфимии в начале 1435 г.), так и, возможно, во владения его сторонников (Кобрин, Грушовая и Клецк[1515] в 1404 г. были пожалованы Витовтом князю Роману Федоровичу, сыну Федора Ольгердовича[1516], и впоследствии принадлежали князю Семену Романовичу Кобринскому и его потомкам). После этого они подошли к Берестью и Новогородку. Подкрепление, высланное со стороны Городка Давыдова (князем Владимиром Давидовичем?), было разбито войсками Сигизмунда под Клецком в сентябре[1517]. Вероятно, это стало причиной отступления на юг и основных волынско-подольских сил.

Как уже говорилось, Сигизмунд Кейстутович, узнав о приближении войск Свидригайла и его союзников, не сразу начал отступать, а пытался задержать их. Вероятно, к жертвам этой тактики следует относить не только вышеупомянутый отряд численностью в 600 чел., но и польский отряд, размещенный в Ковно: о его гибели комтуру Рагнита сообщили беженцы из Трок не позже 10 сентября 1433 г.[1518] Однако эти отряды были слишком малы, чтобы нанести какой-либо серьезный ущерб противнику. Тем не менее, судя по планам походов против Тевтонского ордена (см. с. 330), войска у Сигизмунда были, и притом далеко не маленькие: одно только войско под командованием Городенского наместника имело в своем распоряжении до 4000 коней[1519]. К сожалению, нет точных данных ни о численности войск обеих сторон, ни о тех сведениях и соображениях, которыми руководствовался Сигизмунд Кейстутович, планируя военные действия в 1433 г. Остается предположить, что он недооценил военный потенциал своих противников: возможно, он исходил из больших потерь Свидригайлова войска в Ошмянской битве или из того, что тот теряет поддержку среди своих сторонников[1520]. Так или иначе, военные неудачи Сигизмунда лишали его поддержки определенной части общества ВКЛ (то же самое происходило и ранее, когда Александр Нос и Федько Несвицкий осаждали Берестье). Задачу Свидригайла облегчало то, что на пути его следования к центру ВКЛ не было значительных пунктов сопротивления в виде хорошо укрепленных замков. Вероятно, осознание успехов противника и слабости собственных позиций и подтолкнуло Сигизмунда к отступлению.

Благодаря счастливой случайности в нашем распоряжении имеются источники, которые существенно дополняют сведения о кампании 1433 г. — походах Свидригайла и его подданных на Литву. Это послания, написанные во время ответного Сигизмундова похода на Мстиславль, в Липнишках близ Ивья (на территории Литовской земли) 25 сентября 1433 г. Одно из них, написанное от имени Сигизмунда Кейстутовича, сохранилось в не совсем точном списке польскими буквами конца XVIII в. и в латинском переводе Яна Замойского середины XVI в.; второе, принадлежащее его вельможам, — в оригинале, который сохранился до наших дней в Киеве[1521]. Их тексты в значительной степени совпадают, но имеются между ними и расхождения. В отличие от актовых источников, составлявшихся по определенным стандартам, и текстов, созданных чужеземцами, послания Сигизмунда и его вельмож дают нам редкую возможность услышать живые голоса участников бурных событий, которые разыгрывались в ВКЛ после смерти Витовта. В обоих письмах говорится, что Свидригайловы войска страшно опустошили владения Сигизмунда; в письме вельмож уточняется, что опустошения производились и во время предыдущих походов Свидригайла («А еще перво сего землю вытерялъ»), и во время последнего похода: «а тыми пакъ разы до конця выпустошилъ: какъ стала Литовская земля, не бывало такое тягости, какъ нинечи земля выгибла». Что это были за опустошения и когда именно они происходили, выясняется из письма Сигизмунда: «iešmo k waszoy milosty ne odnowa psali, sztož dannaia mista wsia otniata w nas: med, srebro, kunicy, wsiakaia dan, ne widaty, czym by sia і do zimy zywity»[1522]. Далее Сигизмунд жалуется, что в случае заключения перемирия со Свидригайлом придется уступить ему тех данников, «szto nam dali sia».

На основе этих свидетельств вырисовывается следующая картина. По мере продвижения войск Свидригайла ему «давались» волости, жители которых уплачивали медовую, серебряную (грошовую), куничную дань. Об их опустошении речи не шло: в письме Сигизмунда ясно говорится, что они отняты у него, т. е. в данном случае Свидригайло преследовал цель установить контроль над этими территориями и использовать их ресурсы для последующей борьбы, а не просто пожечь и пограбить владения Сигизмунда, оставив ему «выжженную землю» (как делали, например, войска Тевтонского ордена во время походов в Литву на протяжении всего XIV в.). Когда же Свидригайло стал отступать, «данные волости» (т. е. дающие дань, в латинском переводе — «vectigales districtus») стали возвращаться под власть Сигизмунда: по его словам, «nekotoryže naszy naszy uže u ich zemli a dannyje wolosty mnohyie prystalisia k nam, dadsia. Namistnikowe i starcowe tych wolostey w nas…» О каких территориях здесь идет речь? И данники, уплачивающие в скарб указанные виды дани, и старцы как выборные главы крестьянских общин, соседствующие с наместниками, которым жаловал замки и волости великий князь, известны в самых разных уголках Великого княжества Литовского[1523]. Наибольшим значением эта система обладала, судя по сведениям конца XV — первой половины XVI в., в Поднепрских и Подвинских волостях. Под этими названиями объединялись волости, расположенные в среднем течении Днепра (Речицкая, Брагинская волости) и его притоков Березины (Любошанская, Свислоцкая, Бобруйская, Горвольская волости), Сожа (Кричевская, Пропойская и Печерская волости) и Припяти (Мозырская волость), а также в верхнем течении Западной Двины (Усвятская и Озерищская волости, кроме того, торопецкая волость, которая так и называлась — Старцева волость)[1524]. Из тех же документов выясняется, что в этих волостях старцы соседствовали с наместниками: первые были выборными главами крестьянских общин, которые совершали суд, собирали дань и отвозили ее в великокняжескую казну (скарб); вторые назначались великим князем (иногда — из местных жителей) и в некоторых случаях получали право на сбор части налогов с волощан и суд над ними[1525]. Впрочем, старцы и наместники сосуществовали и в Марковской волости, расположенной западнее Поднепрских и Подвинских волостей и также обязанной давать обычный для ВКЛ набор даней — грошовую, медовую, и куничную[1526].

Кто и в какой момент мог «побрать» дань и отнять у Сигизмунда «данные места»? Как уже говорилось, в Литву Свидригайловы войска двигались по маршруту Полоцк — Браславль — Свирь. Если считать, что «данные волости» — это и есть Поднепрские и Подвинские волости, то на часть из них и так распространялась власть Свидригайла к моменту его выступления: в «Списке городов Свидригайла» упоминаются Кричев, Могилев, Пропошеск (Пропойск), Чечерск, Речица, Брагин, Мозырь и многочисленные витебские волости[1527]. Остаются волости, расположенные по Березине, которая считалась границей между владениями Свидригайла и Сигизмунда. Через них войска Свидригайла возвращались из Литовской земли на Русь в августе-сентябре 1433 г. И даже если имелась в виду, например, Марковская волость, то «побрать дани» в ней Свидригайло мог лишь на обратном пути.

Поскольку сам Сигизмунд и его вельможи в момент составления писем находились еще в Липнишках, расположенных недалеко от Ошмяны и Ивья (вотчины Петраша Монтигирдовича), т. е. значительно западнее вероятных «данных волостей», то этот успех следует отнести на счет Сигизмундовых войск, двигавшихся впереди самого правителя, к которому после их прибытия и явились из своих волостей старцы и наместники. В обоих письмах выражается опасение, что в случае заключения перемирия со Свидригайлом эти волости вместе с их данями вернутся в его распоряжение. Так, литовские вельможи писали: «А коли бъ то перемирье имѣло быти, тогды сак землю нашю неприате[ли] сказили, а еще гости, што их держимъ, отъ того ж веремене такожо землю нашю каздть, а великим наклады на них наложоны, то бы все о землю, а [е]ще дани наши тым бы далей отъдалилиса, а данъные волости быхом в[ы]дали, которые почали са были давати нам, а еще они тым бы болши л[ю]дии придобыли собѣ противъ насъ»[1528]. Очевидно, когда составлялись оба послания, Сигизмунд Кейстутович и его вельможи уже знали о перемирии Польши с Тевтонским орденом, но ясного представления о его условиях еще не имели. Ясенецкое перемирие предусматривало, что лишь в Новой Марке завоеванные замки остаются под властью польского короля (ст. 4). Это могло вселять в Сигизмунда опасение, что точно так же территории, занятые Свидригайлом, по условиям перемирия должны остаться в руках последнего; таким образом, ресурсы, необходимые для продолжения войны (в частности, для содержания «гостей»), переходили от Сигизмунда к его противнику. Продолжение боевых действий давало Сигизмунду надежду на реванш, во всяком случае на возвращение к территориальному status quo до начала Свидригайлова похода 1433 г. Как видим, население «данных волостей» проявляло скорее пассивную позицию, подчиняясь то одному, то другому «великому князю литовскому» в зависимости от развития событий.

Это очень напоминает развитие событий во время первого похода Свидригайла на Литву в 1432 г., с той лишь разницей, что на этот раз он не наступал, а отступал. Но есть и другое отличие, и весьма существенное. Если у мирного населения была возможность укрыться за стенами замка, то оно это делало. Так, по сообщению «Смоленской хроники», Свидригайло, взяв Менск, «людии много в полон поведоша, мужи и жены». Брать замок, а тем более чинить насилие над мирным населением имело смысл в том случае, если он оказывал сопротивление и не сдавался добровольно, как произошло с тем же Менском в ноябре 1432 г. Этот пример показывает, что за прошедшие месяцы позиции Сигизмунда Кейстутовича несколько укрепились.

Возвращаясь к Свидригайлову походу на Литву, необходимо попытаться понять: что заставило его повернуть от стен Трок? Иными словами, почему ему, несмотря на успешный поначалу ход военной кампании, не удалось одержать решающей победы? Согласно «Смоленской хронике», Свидригайло «поиде от Троков искати великого князя Жидимоньта и литовьское рати». Иную версию сообщал Русдорфу комтур Рагнита: Свидригайло хочет отвести на Русь полон, после этого он планирует вернуться в Литву и продолжить войну с Сигизмундом. Однако это объяснение, несомненно, услышанное от беженцев из Трок[1529], звучит натянуто. Л. Колянковский объяснял поворот Свидригайла действием нескольких факторов: сначала Свидригайло хотел соединиться со своими сторонниками, которые шли на Литву с юга, но те были разбиты Сигизмундом; к этому добавилась непогода и распространявшаяся в войсках союзников эпидемия, жертвой которой впоследствии, уже вернувшись в Ливонию, пал ливонский магистр Цизо фон Рутенберг[1530]. Ряд обстоятельств не позволяет согласиться с этим объяснением. Во-первых, под Клерком были разбиты «рати», пришедшие со стороны Городка; сравнение данных о действиях противников, приводимых в письмах Сигизмунда Кейстутовича, ясно показывает, что это произошло значительно позднее середины августа (в первом письме, написанном 12 августа, упоминаются лишь волынские войска, действовавшие западнее — в районе Здитова и Слонима)[1531]. Во-вторых, если в войсках союзников уже началась эпидемия, непонятно, зачем им понадобилось брать и сжигать замки, лежавшие на пути в Полоцк, почему ливонцы не были отпущены в свою землю ранее. Что же касается приводимого Л. Колянковским известия о непогоде, то оно вообще относится к следующему, 1434 г.[1532] Думается, дело заключалось в другом. Как уже говорилось, несмотря на все усилия, осада хорошо укрепленного Трокского замка ничего не дала. В случае ее продолжения Свидригайло рисковал подвергнуться внезапному удару войск Сигизмунда Кейстутовича или дождаться в Литве осенней распутицы, которая затруднила бы отход войска с большим обозом, снижавшим его мобильность. Осада каждого последующего замка (с целью установить над ним долговременный контроль) только отнимала бы драгоценное время, а перспективы установления такого контроля могли выглядеть сомнительными. Думается, именно поэтому Свидригайло перешел от попыток установления контроля над территорией противника к тактике ее опустошения.

Военные действия между Польшей и Тевтонским орденом продолжались все лето с перевесом польской стороны и завершились перемирием, заключенным предводителями польского войска и орденскими сановниками и утвержденным королем Владиславом Ягайлом и великим магистром Паулем фон Русдорфом у орденского замка Ясенец (нем. Йесниц) 13 сентября 1433 г. (обмен грамотами состоялся 17 сентября) сроком до 25 декабря того же года[1533].

Стороны договорились провести переговоры о заключении «вечного мира», т. е. мирного договора с неограниченным сроком действия, 30 ноября в Бресте Куявском, а также обязались сообщить условия перемирия своим союзникам, в частности, Сигизмунду Кейстутовичу — в течение соответственно 4 или 5 недель в зависимости от того, где он находится — в Литве или на Руси[1534]. С этой целью к великому магистру в середине сентября был отправлен польский посол, королевский коморник Миколай Закшевский, который после этого в сопровождении орденского посла должен был отправиться к Сигизмунду Кейстутовичу Предполагалось, что тот после переговоров присоединит к этому посольству своего представителя и все три посла отправятся к Свидригайлу[1535]. Стороны конфликта действительно вели интенсивный обмен посольствами. Свидригайло 21 октября отправил к великому магистру своих послов — дворного маршалка Андрея Джусу (Чюсу, из Волынского рода Кирдеев) и Николая Шеллендорфера родом из Силезии[1536]. Вероятно, несколько раньше к Сигизмунду Кейстутовичу выехали Свидригайловы послы Вацлав из Безмирова и писец Сенько, которые после этого направились в Пруссию[1537]. Наконец, 23 ноября 1433 г. Свидригайло назначил уполномоченных, которые должны были представлять его интересы на польско-орденских переговорах. Ими стали уже знакомый нам комтур Меве Людвиг фон Ландзее и верховный маршалок великого князя Юрий Петкович[1538] (возможно, человек из окружения Ивашки Монивидовича[1539]). Однако участия в переговорах они так и не приняли: их имена отсутствуют и в полномочиях, выданных великим магистром орденских послам, и в соответствующих проезжих грамотах польского короля[1540]. По сообщению фогта Розиттена, 7 января 1434 г. комтур Меве Людвиг фон Ландзее и «верховный маршал» Свидригайла должны были прибыть в Ливонию, откуда собирались направиться в прусский Мариенбург[1541].

Из позднейшего письма нового ливонского магистра Русдорфу выясняется, что Ландзее прибыл в Вейден 24 января 1434 г.[1542] Пока же каждый из «великих князей» пытался обеспечить себе как можно более выгодные условия прекращения боевых действий, распространялись сведения о заключении Ясенецкого перемирия. Так, в начале октября попечитель Растенбурга отправил его городенскому старосте[1543].

Если Свидригайло был настроен вести переговоры, то Сигизмунд Кейстутович соблюдать перемирие со Свидригайлом не собирался, хотя при этом не возражал против включения в перемирие с Орденом[1544]. Сигизмунд рассчитывал бросить основные силы против Свидригайла, чтобы вернуть себе завоеванные им земли[1545], предварительно лишив его помощи главного союзника. Перемирие одновременно с Орденом и Свидригайлом лишило бы его такой возможности. Возникала опасность остаться без «даней» на зиму, что ставило под угрозу не только обеспечение правящих кругов ВКЛ, но и содержание «гостей». Поэтому Сигизмунд Кейстутович, не препятствуя оживленному обмену посольствами между Польшей, Орденом и Свидригайлом, продолжал вести активные боевые действия против своего врага: уже во второй половине — конце сентября 1433 г. войска Сигизмунда, усиленные польскими отрядами и вооруженные пушками, выступили тремя колоннами («на три дороги»)в поход против Свидригайла на Русь[1546]. В большом походе приняли участие жомойты (возможно, какая-то их часть), вместе с тем известно, что городенский староста остался в своей земле[1547]. Судя по тому, что 25 сентября Сигизмунд со своими вельможами находился в Липнишках[1548], первоначально он преследовал Свидригайла: через Липнишки проходил путь из Лиды в Трабы, который далее шел на Крево[1549], — а через Лиду и Крево, как уже говорилось, лежал путь Свидригайла на Русь. На преследование указывает и «погоня» войска под командованием Петраша Монтигирдовича. Цель его была двоякой: во-первых, она давала надежды на военный разгром войск Свидригайла и ливонцев, измученных долгим походом, а во-вторых, позволяла восстановить власть Сигизмунда Кейстутовича на тех территориях, через которые шел Свидригайло. Неизвестно, когда Сигизмунд и его окружение отказались от этого замысла. Возможно, узнав, что Свидригайло сворачивает в сторону границы с Ливонией и среднего Подвинья (после переправы через Березину?), Сигизмундовы войска перестали его преследовать, а в конце октября подошли к Мстиславлю[1550]. Если бы город был взят, то в перспективе это давало бы Сигизмунду надежду отрезать Свидригайла от его южных владений. Не стоит забывать и о том, что именно в отцовский Мстиславль еще в начале октября вернулся бежавший из Сигизмундова плена князь Юрий Лугвеневич[1551]. Несомненно, он и руководил обороной города, поскольку Свидригайло 21 октября находился в Поповой Горе в 80 км к югу от Кричева[1552], а уже в начале ноября — в Киеве[1553]. Трехнедельная осада хорошо укрепленного Мстиславского замка ничего не дала, и в ноябре Сигизмунд вынужден был вернуться в Литву. Несмотря на перемирие, тогда же, в октябре 1433 г., поляки (скорее всего, малопольские паны) планировали осадить Луцк[1554], однако этот замысел не был осуществлен.

Приоритеты и намерения сторон конфликта хорошо показывают материалы о польско-орденских переговорах, последовавших за Ясенецким перемирием. Они начались 1 декабря 1433 г. в польском Бресте Куявском, куда прибыла орденская делегация во главе с верховным маршалом Ордена Йостом фон Штруппергом и епископом гейльсбергским Франциском[1555]. Ход переговоров складывался не в пользу Свидригайла и его союзников. Польская делегация во главе с краковским епископом Збигневом Олесницким[1556] сразу же потребовала включить в перемирие ряд условий («четыре пункта»), которые были призваны предотвратить новую агрессию. Согласно этим условиям, Орден должен был сделать территориальные уступки Польше, которые облегчили бы новое нападение на его территорию; в случае нарушения договора одной из сторон ее подданные освобождались от присяги верховной власти (это имело особое значение для Пруссии, где уже сформировалась сословная оппозиция Ордену); условия договора не могли быть пересмотрены папой и императором. Четвертое требование касалось Свидригайла: Орден должен был аннулировать заключенные с ним договоры и отказаться от его поддержки (ст. 7). Уже в первом отчете орденских послов подчеркивалось, что поляки особо настаивали на этом условии[1557]. В следующей статье оговаривалось, что к соглашению присоединятся также Сигизмунд Кейстутович со своими подданными и ливонское отделение Ордена. Они должны были подтвердить это специальными грамотами, обмен которыми назначался на 8 сентября 1434 г. (ст. 8). Первоначально Русдорф и его послы отказывались заключать мирный договор на этих условиях. Они исходили из того, что Польша чрезвычайно ослаблена летним походом в Пруссию. Так, 2 декабря 1433 г. комтур Остероде передавал великому магистру известия, полученные от «доброго друга» из Польши. В его письме настойчиво проводится мысль о том, что у Польши нет сил на ведение войны: «рыцари и кнехты» ее не хотят, к тому же значительная их часть сосредоточена на Руси, «еретики» (гуситы) уже покинули поляков, с наемниками им еще предстоит расплатиться. Если на переговорах занять твердую позицию, заключал комтур, то Орден вполне может выторговать себе Нешавский замок и сохранение старых границ в обмен на деньги, которые полякам очень нужны[1558]. Еще более яркую картину истощения Польши военными действиями рисовал побывавший там комтур Нешавы в письме великому магистру от 5 октября 1433 г.[1559] Рассчитывали в Ордене и на помощь императора Сигизмунда Люксембургского, чьи послы прибыли в это время в Пруссию[1560].

Однако уже в начале декабря первый раунд переговоров в Бресте Куявском завершился безрезультатно. В эти дни торнский бургомистр заявил Русдорфу от имени прусских сословий (рыцарства и городов): «Если ваша милость этого не сделает и не установит мира и спокойствия, то да будет известно вашей милости, что мы сами подумаем об этом и поищем господина, который дарует нам мир и спокойствие». К этому добавилась подготовка Польши к новому походу в Пруссию[1561]. После этого Русдорф вынужден был возобновить переговоры с Польшей, предварительно заменив переговорщиков из «партии войны» на представителей сословий, настаивавших на скорейшем установлении мира. 15 декабря 1433 г. в Ленчице стороны договорились о заключении перемирия на польских условиях сроком на 12 лет[1562]. В историографии перемирие традиционно называется Ленчицким, хотя его ратификация (обмен грамотами сторон с привешенными печатями свидетелей), как это часто бывало, состоялась в другое время и в другом месте, причем в несколько этапов, несмотря на попытки Русдорфа пересмотреть условия соглашения[1563].

Этот подробный экскурс в историю польско-орденских взаимоотношений позволяет ответить на вопрос о планах польской стороны. Ленчицкое перемирие в случае полной реализации его условий развязывало руки Польше и Сигизмунду Кейстутовичу для борьбы со Свидригайлом, который лишался главного союзника. Но польские правящие круги, судя по приводившимся данным о концентрации польских войск в русских землях королевства в октябре-ноябре 1433 г., планировали не столько помогать Сигизмунду Кейстутовичу, сколько действовать в своих собственных интересах. Нападению на Волынь и Восточное Подолье благоприятствовали установившиеся союзные отношения с Улуг-Мухаммедом и вассальные — с молдавским воеводой Ильей (это понимал и Свидригайло, судя по его причастности к такому событию, как смена Улуг-Мухаммеда на Сеид-Ахмеда). Что же касается планов в отношении самого Свидригайла, то ему, по сведениям польского информатора комтура Остероде, планировалось пожизненно «уступить» какие-то владения в обмен на отказ от претензий на великокняжеский престол. Авторство этого плана в указанном письме приписывается королю — родному брату Свидригайла — и его окружению[1564]. В присоединении южных владений Свидригайла к Польскому королевству была заинтересована и малопольская оппозиция во главе со Збигневом Олесницким, судя по его роли и твердой позиции в переговорах с Орденом. Отличие, вероятно, состояло в том, что Олесницкий и его сторонники рассчитывали на военный путь достижения своей цели (об этом говорят приведенные данные о концентрации польских войск на Руси). Наконец, можно с уверенностью говорить о том, что паны коронной Руси — ближайшие соседи южнорусских подданных Свидригайла — не были заинтересованы в силовом пути решения проблемы[1565], но при этом не согласовывали свои действия и с королем (как уже говорилось, их сепаратное перемирие со свергнутым великим князем позволило ему избежать войны на два фронта, на что Ягайлу жаловался Сигизмунд Кейстутович).

Известные источники не содержат прямых сведений о том, делалось ли такие предложения Свидригайлу и если да, то как он на них реагировал. Но об этом можно судить по некоторым косвенным данным. 10 ноября, находясь в Киеве, Свидригайло отправил письмо Ягайлу, которое сохранилось в латинском пересказе Яна Замойского[1566]. Судя по жалобам Свидригайла на задержку королем многочисленных послов, между ними происходил достаточно интенсивный обмен посольствами. Младший Ольгердович напоминал венценосному брату, что ему подчинены все русские земли ВКЛ, на его стороне — немцы, татары и молдаване. 26 ноября он отправил послание на Базельский собор, в котором обосновывал свои права на литовский великокняжеский престол и выдвинул обвинения в адрес Ягайла и Сигизмунда Кейстутовича (оно было зачитано в Базеле 5 марта 1434 г.)[1567]. Тем временем, пока Свидригайловы послы спешили в Ливонию и Пруссию, чтобы просить руководство Ордена о продолжении военной помощи, Свидригайло продолжал контакты с «панами коронной Руси». Одним из свидетелей его жалованной грамоты Андрею Волотовичу от 9 декабря 1433 г. был холмский староста Грицко Кирдеевич, а 27 декабря обширные пожалования — шесть сел в Луцкой земле и Кременецкой волости — получил выходец из русских земель Польского королевства Ленько Зарубич[1568]. Помимо Грицка Кирдеевича, среди свидетелей жалованной грамоты Андрею Волотовичу были такие влиятельные лица, как Александр Нос, Ивашко Монивидович, Юрша и князь Борис Глинский. Все они названы без указания должностей, но достоверно известно, что Александр Нос в это время оставался луцким старостой. Его присутствие в Киеве говорит о том, что здесь, как и в Витебске в марте 1433 г., Свидригайло собрал верхушку своих сторонников, а может быть, и более широкие их круги, не опасаясь нападения польских войск на Луцкую землю и Восточное Подолье. Паны коронной Руси остались верны перемирию со Свидригайлом, а сам он по-прежнему рассчитывал отвоевать Литовскую землю с Вильной и Троками и дожидался помощи из Ордена.

Боевые действия в 1433 г. не привели ни к победе кого-либо из претендентов на «великое княжение литовское и руское», ни к решающему перелому в чью-либо пользу. Они показали, что позиции Сигизмунда Кейстутовича на подконтрольной ему территории (Литва, Жомойть и часть Руси) были по-прежнему недостаточно прочными, хотя и укрепились по сравнению с осенью 1432 г. Он по-прежнему мог рассчитывать в первую очередь на свое ближайшее окружение, основную часть которого составляли крупнейшие литовские бояре и некоторые князья. Впрочем, недовольство Сигизмундом, вызванное его репрессивной политикой[1569], могло проникать и в эту среду. Об этом говорит свидетельство Длугоша: по его словам, Сигизмунд не решался положиться на родственников тех, кого он казнил (имеются в виду Волимонтовичи), поскольку опасался, что в сражении они перейдут на сторону Свидригайла[1570]. И все же недовольство Сигизмундом Кейстутовичем в его ближайшем окружении не достигло таких масштабов, которые угрожали бы его положению, как это было с его предшественником в 1432 г. Вопреки ожиданиям Свидригайла и его ненадежного союзника Пауля фон Русдорфа, вести переговоры со сторонниками Сигизмунда об условиях капитуляции им не пришлось. Последний постепенно усиливал свои позиции, о чем свидетельствует, в частности, расширение списка гарантов польско-литовской унии, отмеченное выше. Одним из важных средств укрепления великокняжеской власти была раздача земельных пожалований. От 1433 г. до нас дошли сведения о двух его пожалованиях (оба в позднейших кратких пересказах). Первое получил в феврале Ивашко Гаштольд (в Литовской земле и на Подляшье), второе, в апреле — Андрюшко Немирович (в Литовской земле, Новогородском и Жеславском поветах). Оба, как отметил Т. Ящолт, отчасти были подтверждениями прав на уже имевшиеся владения, выполненные в форме пожалований[1571]. Но, по сути, все конкретные данные, которыми мы располагаем, касаются Сигизмундова ближайшего окружения — тех князей и бояр, которые так или иначе участвовали в «большой политике»: ездили в посольства, возглавляли военные отряды, выступали гарантами Сигизмундовых документов и получали его пожалования[1572]. За этими пределами, среди широких кругов боярства подконтрольных ему территорий, его позиции, надо полагать, были куда менее прочными. Вместе с тем, вероятно, имели место и переходы Сигизмундовых подданных на сторону Свидригайла. Об этом говорят и массовые переходы на сторону Свидригайла, отмеченные в переписке орденских сановников[1573], и симпатии к нему в Литве («если бы Свидригайло пришел в Литву, весь народ перешел бы на его сторону»[1574]). 10 сентября 1433 г. комтур Рагнита сообщал великому магистру со ссылкой на беженцев из Ковно, что все «лучшие» (reddelichsten) бояре Сигизмунда Кейстутовича не хотят ему помогать и перешли на сторону Свидригайла[1575]. Положение Сигизмунда все еще очень сильно зависело от конъюнктуры — его военных успехов и неудач, помощи союзников.

Какую же позицию занимали Сигизмундовы сторонники по вопросам отношений со своим правителем и соседями? Определенный свет на это проливают неоднократно цитировавшиеся послания от 25 сентября 1433 г. и другие документальные источники. Примечателен уже сам тот факт, что Сигизмунд Кейстутович в своем послании апеллирует к воле своих подданных (они, по его словам, не хотят перемирия со Свидригайлом), а те адресуют Ягайлу отдельное послание, текст которого в значительной степени совпадает с первой половиной текста великокняжеского письма. В предшествующий период подобные примеры известны в сфере правовой документации (договоры ВКЛ с Польшей и Орденом), и появление такого послания свидетельствует о росте самосознания литовской знати. При этом оно преисполнено почтения к Сигизмунду: вельможи протестуют против отправки королевского посла к Свидригайлу без согласования с Сигизмундом, поскольку «в записех межи вашею м(и)л(ос)тью с вашим брат[ом] великим кн(я)зем Жикгимонтом, оспод(а)ремъ нашим, держати оспод(а)ря нашог(о) оу вышьшо[и] раде а все посполно с нимъ по думе чинити, безъ его вѣданья ничог(о) не чин[ити]». Вельможи представляют «всю землю», но фактически вершат дела в узком кругу: по словам Сигизмунда, если бы королевский посол поехал через Сигизмундовы владения к Свидригайлу, то «ludiem by zdiesie mnoho serdcia upolo» (тогда как вельможи, разумеется, об этой перспективе уже знают: «uslyszawsza to wsi zaplakali»)[1576]. И вельможи, и Сигизмунд апеллируют к содержанию соглашений с Польшей (хотя и передают их положения не вполне точно), подчеркивая верность лично Ягайлу[1577] и интересам его династии, что было важно в ситуации спора со шляхтой об условиях наследования королевского престола[1578]. В посланиях[1579] и грамоте Ивашки Гаштольда Виленскому кафедральному костелу[1580] подчеркиваются верховные права Ягайла на Великое княжество Литовское. При этом, если верить Сигизмундову посланию, надежды на помощь Польши против Свидригайла возлагают не только он и его ближайшее окружение[1581], но и «вся земля»[1582].

Факторы, влиявшие на позицию местного общества, не входившего в великокняжеское окружение, можно проследить на примере Жомойти, поскольку они отразились в хорошо сохранившейся переписке сановников соседнего Тевтонского ордена. При этом следует помнить, что Жомойть была относительно «новым» регионом ВКЛ, окончательно вошедшим в его состав в 1422 г. и находившемся на начальном этапе интеграции в общегосударственные структуры. По сообщению одного из орденских сановников, в начале 1433 г. жомойты сохраняли нейтралитет в разгоревшемся конфликте[1583]. 25 июля 1433 г. комтур Мемеля писал Русдорфу, что «лучшие и крупнейшие» бояре Жомойти («Samayten dy besten bayoren und resigesten») отправились помогать Сигизмунду Кейстутовичу против Свидригайла[1584]. Они (или какая-то их часть?) вскоре покинули Сигизмунда, когда тот начал отступать[1585]. Несмотря на это, жомойты участвовали в походе Сигизмунда Кейстутовича на Мстиславль: сохранился документ второй половины XV в., которым жомойтский староста Ян Кезгайлович подтверждал пожалование великого князя Сигизмунда боярину «Довконту, коли ездили ко Мстиславлю, абы дал, деи, его (велдомого по имени Гетовт. — С. П.) Кгоилимин»[1586] (жомойтский староста Голимин Надобович, упоминаемый в этой должности в 1433–1434 гг.[1587]). Из других источников известно, что Довконт, владевший «дворцем в Болтях»[1588] (ныне Бальчяй в юго-западной Жомойти, к северо-западу от г. Таураге), несколько других близлежащих дворов получил от Витовта[1589]. Таким образом, Сигизмунд Кейстутович пытался опираться на ту часть жомойтской знати, которая начала интегрироваться в ряды бояр ВКЛ при Витовте. Но использовать сформированные ранее связи государственного центра с жомойтами Сигизмунду удавалось лишь отчасти: исследователи отмечают, что усилия Витовта были направлены на интеграцию в общество ВКЛ прежде всего наиболее влиятельных и богатых нобилей Жомойти[1590], т. е. как раз тех, кто оставил Сигизмунда в критический для него момент. Как и в конце 1432 г., жомойты были заинтересованы прежде всего в безопасности со стороны Ордена. В это время они собирались занять выжидательную позицию и принять сторону того из двух «великих князей», который будет брать верх. Эти интересы сохранились и в 1433 г.: когда Орден заключил Ясенецкое перемирие и перестал представлять опасность, жомойтские бояре последовали за Сигизмундом Кейстутовичем в поход на Русь, который сулил им выгоды в виде великокняжеских пожалований.

Охарактеризовать состав окружения Свидригайла позволяют не только данные корреспонденции, но и две его жалованные грамоты конца 1433 г., которые сохранились в подлинниках. Как мы помним, крупнейшим территориальным приобретением свергнутого великого князя была Луцкая земля, что отразилось и в названных документах: в первой из грамот, выданной 9 декабря 1433 г. в Киеве, Свидригайло жалует Волынскому пану Андрею Волотовичу село Михлин в Луцком повете «противъ его отчизны Загорова». В списке свидетелей, перечисленных без должностей, первое и третье места занимают луцкий староста князь Александр Нос и пан Юрша, ранее занимавший эту должность; к числу волынян принадлежат также Иван Гулевич, вероятно, Иван Чорный, несомненно — господарский маршалок Андрей Дчюса (Джуса, илю Чюса). По его представлению и осуществлено это пожалование, как свидетельствует помета внизу пергаменного листа о его «приказе». Поскольку оно осуществлялось в Киеве, одним из свидетелей стал князь Борис Глинский, чьи владения располагались на Киевщине. Обращает на себя внимание, что почетное второе место в перечне свидетелей занимает Ивашко Монивидович — литовский пан, бежавший вместе со Свидригайлом в Полоцк в «ошмянскую ночь» и остававшийся его верным помощником в ближайшие шесть лет; известно и о выполнении им в том же 1433 г. важных поручений, таких как посольство к Улуг-Мухаммеду в апреле-мае. Таким образом, Киев в последние месяцы 1433 г. превращается в резиденцию Свидригайла, куда к нему съезжаются его сановники и вельможи, во всяком случае из Южной Руси, а также те, кто постоянно сопровождал его. Это говорит о том. что в декабре 1433 г. на польско-литовском пограничье сохранялась определенная стабильность, хотя князь Федько Несвицкий, по-прежнему бывший подольским старостой, взаимодействовал со Свидригайлом при помощи послов. По аналогии с позднейшими документами (1436–1438 гг.) можно было бы ожидать какого-то упоминания о митрополите Герасиме, однако его здесь нет: вероятнее всего, он только что вернулся из Константинополя и объезжал епархии Великого княжества Литовского, коль скоро 12 января 1434 г. датировано его соглашение с Сигизмундом Кейстутовичем. Зато бросается в глаза присутствие в окружении Свидригайла шляхтичей с коронной Руси, притом на весьма почетных позициях. Так, среди свидетелей пожалования Андрею Волотовичу обнаруживается пан Грицко Кирдеевич — холмский староста и львовский каштелян; второй же грамотой, выданной в Житомире (причем лишенной списка свидетелей), Свидригайло жалует целых четыре села в Луцкой земле и два в Кременецкой волости Леньку Зарубину — многолетнему зудечовскому старосте (воеводе) Федора Любартовича. Как видим, в обществе польско-литовского пограничья традиционные связи — родственные, соседские, «приятельские» — сохранялись, несмотря на боевые действия, в которых активно участвовали обе стороны. Вероятно, они внесли немалый вклад в развитие событий на Волыни, которая переходила из рук в руки несколько раз на протяжении 30-х годов XV в.

Таким образом, ход кампании 1433 г. оставляет двойственное впечатление о положении Сигизмунда Кейстутовича. Хотя позиции его были еще недостаточно прочными, его ближайшие сторонники не переметнулись к Свидригайлу, а круг тех, кто был готов стоять за нового великого князя, даже расширился по сравнению с концом 1432 г. Хотя Сигизмунд так и не дождался непосредственной военной помощи из Польши, а казна стремительно пустела из-за расходов на выплаты наемникам, младший Кейстутович и его окружение не собирались порывать с Польшей, а если и хотели бы пересмотреть отношения с ней, то исподволь — так, чтобы найти баланс между унией двух государств и сохранением самостоятельности. При этом они, сделав ставку на Сигизмунда Кейстутовича, готовы были идти с ним до конца, до вытеснения Свидригайла из политической жизни Великого княжества Литовского, ибо, как и он, прекрасно понимали, что в противном случае он всегда будет представлять угрозу для положения Сигизмунда. Поскольку ни польскому королю, ни панам коронной Руси ничего подобного не угрожало, а с соседними регионами ВКЛ их соединяли различные связи, они были готовы к соглашению и с их обществом, и со Свидригайлом. Это дало о себе знать в ближайшем будущем.

Глава 2.4. Укрепление позиций Сигизмунда Кейстутовича и кризис лояльности сторонников Свидригайла (1434)

Ход и итоги кампании 1433 г. показали Сигизмунду Кейстутовичу необходимость укрепить связи с союзниками и упрочить свои позиции на подконтрольной ему территории; желательно было также склонить на свою сторону кого-либо из сторонников Свидригайла. Этим целям был подчинен ряд шагов Сигизмунда в первой половине — середине 1434 г. Во внешнеполитической сфере важнейшим из них стала встреча великого князя литовского и его окружения с польским королем Владиславом II Ягайлом на Подляшье. По словам Яна Длугоша, Сигизмунд Кейстутович пригласил Ягайла на встречу, рассчитывая на то, что появление польского короля в Литве укрепит позиции великого князя среди его подданных[1591]. Встреча состоялась в подляшской деревне Крынки (примерно в 46 км к югу от Городна и в 40 км к северо-востоку от Белостока), вероятнее всего, в последние дни января 1434 г.[1592] На встрече Ягайло утвердил Сигизмунда в великокняжеском достоинстве, а вскоре, уже после отъезда польского короля из Литвы, обе стороны (Сигизмунд Кейстутович — в Городно, Ягайло — на съезде польских сановников в Корчине) выдали документы о подтверждении польско-литовской унии[1593].

Оба акта, датированные 27 февраля, дословно повторяют документы начала 1433 г. Различия касаются лишь списков свидетелей. С одной стороны, в акте унии начала 1434 г. упоминается ряд литовских панов — «державцев» замков на территории Литвы; с другой стороны, в нем отсутствуют имена князей — подданных Сигизмунда Кейстутовича. Исследователи давно отметили этот факт, но дать ему однозначное объяснение затруднялись. Для некоторых ученых он служит одним из подтверждений тезиса об «антикняжеской политике» Сигизмунда. Согласно справедливому заключению Л. Корчак, сравнившей списки свидетелей великокняжеских документов первой половины XV в., среди гарантов унии с Польшей 1434 г. князей не оказалось в силу стечения обстоятельств, а не целенаправленной политики Сигизмунда[1594]: одни князья, появлявшиеся в более ранних документах унии, в начале 1434 г. находились вдали от Городна (известно, что Олелько в это время вел боевые действия на юге[1595]), других не было в живых (Семен Иванович Гольшанский), третьи перешли на сторону Свидригайла (Александр Нос, возможно, также Иван Владимирович и Федор Корибутович[1596]). Добавлю, что не все князья, появлявшиеся в списках свидетелей документов Сигизмунда Кейстутовича, пользовались одинаковым влиянием на великого князя или доверием с его стороны: наиболее высоким оно было у С. И. Гольшанского и Олельки — двух участников заговора, который привел Сигизмунда к власти[1597]. Таким образом, отмеченная особенность литовского акта унии 1434 г. может говорить об определенных изменениях в составе окружения Сигизмунда Кейстутовича, откуда ушли наиболее влиятельные князья, но не об «антикняжеской политике». Говорить о полной элиминации князей из политической жизни лагеря Сигизмунда Кейстутовича в 1434–1435 гг. было бы необоснованно. Это следует уже из описания встречи Сигизмунда Кейстутовича с Ягайлом у Длугоша: «отец польской истории» сообщает, что в ней участвовали прелаты, князья и бояре Сигизмунда. Хотя Длугош, как и его патрон Збигнев Олесницкий, не сопровождал Ягайла во время поездки в Литву в начале 1434 г.[1598], это сообщение заслуживает доверия. Из современных источников известно об участии Олельки Владимировича в походах на южные земли ВКЛ с целью подчинить их Сигизмунду Кейстутовичу: в январе 1434 г. — на Луцкую землю и в августе — на Киевщину. Впоследствии (скорее всего, не ранее мая 1434 г.) православные князья — сторонники Сигизмунда участвовали в тайных переговорах с митрополитом Герасимом, а это говорит о высоком доверии, которое оказывал им великий князь. Не следует забывать и об очень важном шаге Сигизмунда навстречу титулованной знати: привилей 1434 г. распространил права, ранее принадлежавшие лишь литовским боярам-католикам, не только на русских (православных) бояр, но и на князей.

Примерно в то же время Сигизмунд Кейстутович предпринял активные действия, направленные на укрепление союза с мазовецкими князьями. Этой цели должен был служить династический брак, переговоры о заключении которого велись в начале — середине 1434 г. Первоначально (не позже июля 1434 г.) планировался брак самого Сигизмунда и Анны — вдовы мазовецкого князя Болеслава Янушевича[1599]. Это дало бы в распоряжение Сигизмунда силы Восточной Мазовии, непосредственно граничившей с его владениями: Анна была фактической правительницей этой территории в малолетство ее сына Болеслава IV. Однако в итоге, не позже 9 сентября того же года, был заключен брак их детей — Михаила Сигизмундовича и Евфимии[1600].

Чтобы укрепить свои позиции среди подданных и привлечь сторонников Свидригайла, 6 мая 1434 г. Сигизмунд Кейстутович в Троках выдал привилей «князьям и боярам, как литовцам, так и русинам»[1601], уже неоднократно разбиравшийся в научной литературе[1602]. Прежде всего обращает на себя внимание, что начало аренги привилея 1434 г. дословно повторяет аренгу королевского привилея для жителей ВКЛ, датированного 15 октября 1432 г., но так и не вступившего в силу[1603]. В отличие от последнего, в начале документа 1434 г. говорится не только о стремлении правителя улучшить состояние подвластных ему земель (т. е. Литвы и Руси), но также добавлено, что он хочет избежать разделения их народов, даровав им равные права. Содержание этих прав раскрывается в последующих восьми статьях привилея. Часть из них повторяет права, которые по Городельскому привилею 1413 г. были предоставлены литовским боярам-католикам, и распространяет их действие на русских (православных) бояр и князей ВКЛ. Сюда относится прежде всего право свободного распоряжения наследственными имениями (с сообщением великому князю или его должностным лицам), а также право принимать гербы литовских бояр по согласованию с польскими членами того или иного гербового братства. По сравнению с 1413 г. была несколько дополнена норма об имуществе женщин: если по Городельскому привилею жены знатных людей могли получать вено от мужей, то документ Сигизмунда Кейстутовича позволял княжеской или боярской жене после смерти мужа владеть его имением при условии военной службы с этого имения; вено выполняло функцию ее обеспечения в случае повторного замужества (в этом случае само имение покойного мужа переходило к его детям или братьям). Как и Городельский привилей, документ 1434 г. сохранял за его получателями обязанность строительства и ремонта замков и дорог. Новыми по сравнению с привилеем 1413 г. были две нормы: обязательство не наказывать князей и бояр кроме как по суду и отказ великого князя от дякла (одна из разновидностей натуральной подати) с частновладельческих крестьян. Наконец, вопрос об ограничении политических прав православной знати ВКЛ в привилее 1434 г. вообще не затрагивался, т. е. оставались в силе нормы, зафиксированные Городельским привилеем.

Как справедливо отмечено в литературе, привилей Сигизмунда Кейстутовича 1434 г. стал важным этапом в усилении позиций знати в Великом княжестве Литовском: дело не только в расширении сферы действия привилегий, которые ранее гарантировались лишь для литовских бояр-католиков, в территориальном (на Русь) и социальном (на князей) отношениях (такую меру предусматривал уже привилей 1432 г.). Важно, что расширен был сам объем этих привилегий. Это стало результатом компромисса великого князя, заинтересованного в упрочении своего положения на подконтрольной ему территории[1604], а в перспективе — и в ее расширении (этой цели была подчинена первая статья привилея, призванная гарантировать личную безопасность тем, кто пожелал бы перейти на сторону Сигизмунда), с традиционными обладателями этих привилегий[1605]. Речь, однако, шла лишь об экономических и личных, но не о политических правах. Перечень свидетелей привилея, очевидно, был призван продемонстрировать открытость Сигизмунда Кейстутовича к сторонникам Свидригайла: помимо Виленского каштеляна Кристина Остика и упомянутого последним писца Николая, ими были Георгий Гедигольд, Михаил Кезгайло и Ходко — два вчерашних сторонника Свидригайла и один участник заговора против Сигизмунда.

Была ли выдача привилея 1434 г. согласована с польским королем? Исследователи отвечают на этот вопрос по-разному. Так, О. Халецкий полагал, что Владислав Ягайло дал согласие на выдачу привилея на встрече с Сигизмундом Кейстутовичем и его окружением в начале 1434 г. В том же ряду, по мнению исследователя, стоит и распространение прав и привилегий польской шляхты на Русь, состоявшееся летом того же года, после смерти польского короля (он умер 1 июня 1434 г.)[1606]. Однако этот ход рассуждений нельзя признать убедительным. Если правовая акция Сигизмунда Кейстутовича была согласована с Ягайлом уже в начале 1434 г., то почему великий князь отложил ее осуществление до мая, а не воспользовался тем же визитом Ягайла в Литву? К тому же, как показало исследование Я. Куртыки, именно король Владислав II Ягайло до конца своих дней оставался главным противником распространения действия польских привилеев на русские земли Короны, а сильнее всего в нем были заинтересованы малопольские магнаты, владевшие имениями как в польских, так и в русских землях королевства[1607]. Есть все основания присоединиться к точке зрения М. Красаускайте, писавшей, что этот документ «возник в оппозиции к Польше». Она справедливо отметила, во-первых, что в привилее 1434 г., в отличие от более ранних аналогичных документов, нет ссылок на польские правовые нормы, послужившие образцами норм литовских: вместо оборота «как в Польском королевстве» («sicut in Regno Poloniae») употребляется словосочетание «как в других христианских странах» («sicut alibi in christianitate»). Формулировка нормы о наказании не иначе как по суду, явно заимствованная из польских привилеев для шляхты, была существенно изменена. Во-вторых, вместо латинизированных терминов Городельского привилея «barones» и «nobiles» в документе 1434 г. употребляются понятия, отражающие реалии ВКЛ, — «князья» и «бояре» («principes», «bojari»)[1608]. К этому можно добавить еще несколько аргументов. В отличие от документа 1432 г., в Трокском привилее нет никаких упоминаний о данной польским королем санкции или ее необходимости в будущем как условия вступления документа в силу. К нему привешена одна-единственная печать, принадлежащая Сигизмунду Кейстутовичу, притом печать «маестатная» — атрибут суверенной (монаршей) власти. Этот статус подчеркивается и титулом Сигизмунда в документе — «Божьей милостью великий князь Литвы и господин и наследник земель Руси» («dei gracia magnus dux Lithvanie necnon terrarum Russie dominus et heres»)[1609], a не «великий князь Литвы и Руси и проч.» («Dei gratia magnus dux Lithuaniae, Russiae etc»), как в актах унии ВКЛ с Польшей[1610].

Привилей 1434 г. был третьим таким документом, адресованным литовскому боярству, после аналогичных документов 1387 и 1413 гг. (привилей, составленный в 1432 г. от имени Ягайла, как уже говорилось, не вступил в силу), и первым, действие которого реально распространялось на русских бояр, а также князей и мещан. Уже это говорит о том, что для правящих кругов Великого княжества Литовского он был определенной новацией. Чтобы понять его отличие от привилеев 1387 и 1413 гг., необходимо вспомнить обстоятельства, в которых выдавались эти правовые акты. Первый привилей был выдан литовским боярам в феврале 1387 г., когда Ягайло прибыл в Литву для крещения своих подданных-язычников. Пожалование привилегий новообращенным литовцам, несомненно, состоялось в их присутствии. Точно так же и привилей 1413 г., бывший одновременно актом унии двух государств, утверждался в присутствии большой группы литовских бояр, сопровождавших Витовта в Городло. Привилей же Сигизмунда Кейстутовича, в отличие от предыдущих двух, был рассчитан не только на тех, кто реально мог присутствовать при его выдаче в Троках в мае 1434 г., но и на подданных Свидригайла, которых в перспективе рассчитывали склонить на сторону Сигизмунда. Это ограничивало возможности учета пожеланий получателей привилея (для сравнения, консультации с ними проводились при выдаче областных привилеев, о чем свидетельствуют их оригинальные черты, отражающие местные реалии). Кроме того, чтобы правовые нормы, зафиксированные в привилее 1434 г., произвели реальный эффект, нужно было довести их содержание до сведения тех, кому они были адресованы. С князьями и боярами, признающими власть Сигизмунда Кейстутовича, в этом смысле проблем не было. Сложнее было сообщить содержание документа тем, кто признавал власть Свидригайла. Как будет показано ниже, это было сделано при посредничестве митрополита Герасима в том же 1434 г. При этом дело не ограничилось одним лишь привилеем: имели место пожалования влиятельным сторонникам Свидригайла, пожелавшим перейти на сторону Сигизмунда (князь Александр Нос); возможно, они получили также гарантии личной безопасности. Эти меры сказались на ходе династической войны уже в августе 1434 г.

Можно смело утверждать, что выдача Трокского привилея 6 мая 1434 г. была частью более широкого комплекса мероприятий Сигизмунда Кейстутовича, призванного укрепить его положение среди его подданных. В том же месяце великий князь совершил пожалования земли как минимум двум членам своего окружения: Олехно Довойнович получил с. Малковичи в Новогородском повете 23 мая (?)[1611], а Сенько Гедигольдович — двор Мир в том же повете 28 мая[1612]. Следующая такая акция известна в августе-сентябре 1434 г., когда Сигизмунд Кейстутович готовился отразить очередную попытку Свидригайла отвоевать исторический центр государства и собрал свои военные силы в Троках. 15 августа Судимонт получил Хожовую и несколько дворов в районе Молодечна[1613], а 24 августа Петраш Монтигирдович получил двор Ивье и целый ряд других дворов к востоку от Лиды (кстати, свидетели этого документа — те же, что и у земского привилея, а заверен он опять-таки «маестатной» печатью)[1614]. 29 августа Сигизмунд подтвердил мазовецкому шляхтичу Миколаю Насуте пожалования Витовта и добавил к ним новые в Берестейском и Дорогичинском поветах[1615]. 4 сентября Сигизмунд Кейстутович подтвердил (в форме самостоятельного пожалования) права собственности шляхтича польского происхождения Претора Корчевского, перебравшегося в Дорогичинскую землю из Мазовии в начале XV в., когда Подляшьем владел князь Януш I Мазовецкий[1616].

Есть основания полагать, что и в первом и во втором случае таких пожалований было больше, просто не обо всех из них сохранились сведения (нередко из позднейших подтверждений известен сам факт пожалования Сигизмунда Кейстутовича тому или иному лицу, но не его дата). Об этом говорит содержание уже приводившейся беседы орденского посла Ганса Бальга, побывавшего при дворе Сигизмунда в конце августа — начале сентября, с литовскими вельможами. Его собеседники — паны Андрюшко Сакович, трокский воевода Петр Лелюш, лидский староста Олехно Довойнович и один из сыновей литовского боярина Немира — рассказали Бальгу, что Сигизмунд Кейстутович подтверждает права собственности владельцам вотчин и пожалований, полученных от Витовта. Этим он, по их словам, отличается от Свидригайла в лучшую сторону[1617]. Важно отметить, что круг получателей таких документов не ограничивался пятью-шестью членами «ближнего круга» великого князя, т. е. теми, кто постоянно выступал в качестве свидетелей его документов и исполнителей важных поручений.

«Мирные» шаги, направленные на скорейшее окончание конфликта, о которых шла речь выше, играли важную роль в политике Сигизмунда Кейстутовича в 1434 г., но ими дело не ограничивалось. Не отказывался Сигизмунд и от попыток военного давления на своего противника. Так, из письма луцкого старосты князь Александра Носа холмскому старосте Грицко Кирдеевичу, написанного в январе 1434 г., известно о совершенном в это время походе князя Олельки на Луцкую землю[1618]. К сожалению, из-за отсутствия источников остается неизвестным, был ли этот поход частью крупномасштабной военной акции или же так и остался эпизодом без последствий. В начале июня в Ливонии ходили слухи об отправке Сигизмундом Кейстутовичем двух отрядов, один из которых якобы должен был разорить Ливонию. О маршруте похода второго отряда сведения отсутствовали; возможно, его предполагалось бросить против Свидригайла. Впрочем, этот отряд вскоре вернулся назад[1619]. Сигизмунд Кейстутович сохранял намерение отправиться в поход против Свидригайла на Русь и впоследствии: в конце августа — начале сентября он сообщил об этом орденскому послу Гансу Бальгу, дав понять, что изменить этот план его заставило лишь нападение ливонцев, произошедшее за несколько дней до этого[1620]. Однако и после этого Сигизмунд Кейстутович так и не направил войско ни против Свидригайла, ни в Ливонию — вероятно, по причине неуверенности в своих силах.

С другой стороны, после заключения Ленчицкого перемирия складывалась ситуация, в которой Орден вынужден был сменить враждебный нейтралитет по отношению к Сигизмунду Кейстутовичу на добрососедство. Эту ситуацию стремился закрепить сам Сигизмунд, заинтересованный в том, чтобы оставить Свидригайла без помощи его основного союзника. Уже в начале 1434 г. Сигизмунд заявил, что намерен соблюдать перемирие с Орденом (как с прусским, так и с ливонским его отделением)[1621]. Из Литвы были отпущены задержанные во время кампании 1433 г. прусские купцы[1622] и, возможно, какая-то часть орденских пленных, как это было предусмотрено перемирием[1623]. Но часть их оставалась в Литве: в конце августа комтур Рагнита отправлял к ним в Жомойть (к тамошнему старосте) своего слугу[1624]. Происходил обмен посольствами между ливонским и прусским отделениями Тевтонского ордена, с одной стороны, и Сигизмундом Кейстутовичем — с другой[1625]. В конце августа приближенный Сигизмунда, литовский пан Судимонт Доргевич (и, возможно, еще кто-то из его окружения) был включен в состав польской делегации, которая должна была провести переговоры с Орденом 8 сентября 1434 г.[1626] Развитие мирных отношений с Орденом было прервано лишь в конце августа, когда ливонский магистр объявил Сигизмунду Кейстутовичу войну, задержал его послов и отправил в Жомойть три военных отряда (подробнее об этом см. ниже).

Определенные усилия к завершению династической войны прилагали польские правящие круги. Дело не ограничивалось подтверждением польско-литовской унии: известно, что в августе 1434 г. польские отряды находились по меньшей мере в трех замках ВКЛ — Лиде, Новогородке и Крево[1627]. Весной 1434 г. паны коронной Руси возобновили боевые действия на Восточном Подолье[1628]. С другой стороны, польская сторона неоднократно обращалась к Свидригайлу с предложением примириться с Польшей. Свидригайло писал об этом 26 марта ливонскому магистру и 1 мая — великому магистру[1629]. Согласно первому из этих писем, такое предложение исходило от польского короля, который рассчитывал достичь примирения на личной встрече со Свидригайлом. Из второго же письма выясняется, что за прошедший месяц польская сторона несколько раз выступала с подобной инициативой, а условием примирения должен был стать отказ Свидригайла от союза с Тевтонским орденом (т. е., по сути дела, признание им условий Ленчицкого перемирия). С этим условием свергнутый великий князь не согласился, по-прежнему всерьез рассчитывая на помощь Ордена и императора. Едва ли справедливо утверждение Л. Колянковского, что инициатива этих предложений исходила исключительно от Владислава II Ягайла[1630]. Известно, что аналогичные предложения Свидригайлу польские правящие круги делали и после смерти Ягайла и вступления на престол его малолетнего сына Владислава III[1631].

Несмотря на эти предложения, Свидригайло не намерен был примиряться со своим противником. В начале апреля 1434 г. он сообщил находившемуся у него комтуру Зельбурга о двух недавних походах его сторонников во владения Сигизмунда Кейстутовича[1632]. Но, возможно, речь шла об ответных действиях волынских сил, наподобие похода 1433 г. Так или иначе, большой поход в Литву был запланирован на лето. Первоначально выступление было назначено на 24 июня (день св. Иоанна Крестителя)[1633], однако впоследствии его отложили[1634]. По всей видимости, подготовка к нему началась в марте-апреле 1434 г., когда Свидригайло избрал местом своего пребывания Смоленскую землю[1635] (до этого он, скорее всего, находился на Киевщине).

О подготовке Свидригайла и его союзников к большому походу в Литву мы узнаем из нескольких писем, отправленных великим князем главе Тевтонского ордена в апреле — июне 1434 г.[1636]

Как и годом ранее, Свидригайло собирался нанести своему противнику решающий удар в результате нового похода на Вильну О том, какими именно силами своих подданных он располагал, известно крайне мало: в переписке с великим магистром этот вопрос не затрагивается, а работавший в Смоленске летописец два года спустя записал, что перед походом «събрашяся Шьвитригаило со князи рускыми и с боляры и с всею силою руською»[1637]. Можно не сомневаться в том, что в войске Свидригайла присутствовали жители Смоленской земли, где происходил сбор сил, в том числе отряды князей, располагавших здесь владениями и упоминаемых в переписке, — Михаила Львовича Вяземского и Андрея Дмитриевича Дорогобужского[1638]. Известно о запланированном участии в походе 1434 г. отдельных лиц из окружения Свидригайла — Ивашки Монивидовича[1639] (накануне он побывал с дипломатической миссией у хана Сеид-Ахмеда[1640]) и, возможно, Немиры Рязановича, давнего приближенного Свидригайла, происходившего из волынской ветви рода Кирдеев и в то время занимавшего должность дворного маршалка и брянского наместника[1641]. Разумеется, этими лицами ближайшее окружение Свидригайла, пребывавшее в Смоленске и впоследствии отправившееся в поход в Литву, не ограничивалось: в одном из писем Русдорфу свергнутый великий князь сообщал о совете «с нашими князьями и панами»[1642]. И все же, как будет показано ниже, часть достаточно влиятельных сторонников Свидригайла осталась в Киеве (возможно, с целью координации действий татар, направлявшихся именно туда). Прибыли на помощь Свидригайлу и Одоевские князья[1643].

Для сторонников Свидригайла на юге его владений боевые действия должны были носить не наступательный, а оборонительный характер: к началу мая великий князь узнал, что в день св. Троицы (16 мая) поляки планировали осадить Луцк и Кременец. По его первоначальному замыслу, с тыла их должны были атаковать татары хана Сеид-Ахмеда; впоследствии было решено, что к ним присоединится Федько Несвицкий с подольскими войсками (об этом Свидригайло писал великому магистру 27 июня)[1644]. Как ни странно, ничего не известно о роли в этих планах луцкого старосты Александра Носа, сохранявшего влиятельные позиции среди сторонников Свидригайла[1645], хотя главный замок вверенной ему земли, Луцк, должен был стать одной из основных целей польского удара.

Забегая вперед, нужно отметить, что о реализации планов сторон на южном театре военных действий известно очень мало. Уже в августе Луцкая земля перешла под власть Сигизмунда Кейстутовича, а подольский староста Федько Несвицкий присягнул польскому королю Владиславу III (об этом ниже). В речи, произнесенной на заседании Базельского собора 5 ноября 1434 г., краковский препозит Миколай Лясоцкий, характеризуя недавно коронованного Владислава III, упомянул выигранную в его правление битву с большим татарским войском, в которой противники потеряли почти 20 тыс. человек убитыми[1646]. Эту подробность отметили орденский посол Иоганн Каршау в письме Русдорфу[1647] и автор дневника Базельского собора[1648] (правда, он ошибочно отнес эту победу к деяниям покойного Владислава Ягайла, которому в основном была посвящена речь Лясоцкого[1649]). Речь была опубликована относительно недавно, в труднодоступном краковском издании, и еще не стала достоянием широкого круга ученых. По мнению ее публикатора Каролины Гродзиской, в ней говорится о событиях конца правления Владислава Ягайла, возможно, об Ошмянской битве, поскольку Длугош упоминает об участии в ней татар и называет ту же цифру — 20 тыс. человек. Другой краковский ученый, Кшиштоф Ожуг, в работе о польских ученых на службе Ядвиги и Ягайла приводит это место, но никак его не комментирует. Думается, победа над татарами вполне ясно отнесена к заслугам Владислава III, а сходные подробности у Длугоша, писавшего значительно позже, еще не говорят о том, что речь идет об одном и том же событии. Можно думать, что это сражение произошло между коронацией Владислава III, состоявшейся 25 июля, и выступлением Лясоцкого в Базеле 5 ноября.

Несколько больше известно о помощи, которую Свидригайлу оказали его союзники. Первым пообещал прислать войско под командованием одного или нескольких своих сыновей князь Юрий Дмитриевич Звенигородский, который 20 марта 1434 г. разбил войска Василия II и 31 марта взял Москву. Вскоре после этого события состоялся и его обмен посольствами со Свидригайлом, находившимся в Вязьме «на границе Московской земли» («an die grenicz des landis Moskwa»)[1650]. За Юрием Звенигородским последовал хан Сеид-Ахмед, занявший престол при поддержке Свидригайла между июнем и ноябрем 1433 г.[1651] Уже в конце марта или начале апреля он выступил с войском в направлении Киева и прислал к Свидригайлу посольство с дарами от себя и татарской знати[1652]. Впоследствии, однако, было решено направить татарские войска против поляков, планировавших в середине мая осадить Луцк и Кременец[1653], хотя не исключено, что какая-то их часть прибыла в Смоленск[1654]. Тем временем Свидригайлу пообещал прислать помощь тверской великий князь Борис Александрович (впервые об этом сообщается в письме Русдорфу от 1 мая 1434 г.)[1655].

Сложнее складывались отношения Свидригайла с Тевтонским орденом и его ливонским отделением. Несмотря на заключенное Орденом перемирие, обязывавшее его отказаться от поддержки Свидригайла, последний не прерывал с ним дипломатических контактов. Сведения об этом содержатся в письме хаускомтура Мемеля от 27 февраля 1434 г., адресованном верховному маршалу Ордена или комтуру Мемеля[1656]. В нем сообщается о прибытии в Мемель посла Свидригайла, пана Вайсотте. В письме он назван «der edele herre Waysotte, des grosforsten herezog Swydirgal swoger». Последнее слово «в немецком языке того времени обозначало человека, породнившегося с другим лицом путем свадьбы — это мог быть и тесть, зять, муж сестры жены и др.»[1657]. Имя Свидригайлова посла указывает на его балтское происхождение, а его знатность в процитированном источнике особо подчеркнута: «der edele herre» означает «знатный пан», хотя слово «herre» само по себе говорит о высоком статусе лица, к которому оно применялось. Все это в сочетании с данными о браках детей Ольгерда дает основания полагать, что Свидригайловым послом был родственник литовского боярина Войдилы — первого мужа Марии Ольгердовны, казненного Кейстутом в 1381 г.[1658] Это свидетельствует о том большом значении, которое Свидригайло придавал отношениям с Тевтонским орденом в критический для него момент.

И в дальнейшем Свидригайло поддерживал контакты с Мариенбургом и сохранял надежду получить помощь Тевтонского ордена непосредственно из Пруссии. Его послы, выехавшие на Базельский собор и к императору примерно в конце марта, должны были следовать через Ливонию и Пруссию и встретиться там с Керскорфом и Русдорфом[1659]. В середине апреля Свидригайло просил Русдорфа прислать к нему орденского представителя вместо Людвига фон Ландзее («uf herr Ludwigis stat») и предлагал взамен отправить в Пруссию кого-либо из своих доверенных лиц[1660]. В мае — июне литовский князь уже просил главу Тевтонского ордена напасть на Польшу, чтобы не дать ей помочь Сигизмунду Кейстутовичу[1661]. Сохранился ответ Русдорфа на просьбы одного из этих посольств[1662]. Великий магистр ограничился заявлением, что намерен и дальше помогать Свидригайлу. Никаких конкретных обещаний с его стороны не последовало, не говоря уже о реальной помощи претенденту на виленский престол. Посольство Ганса Раковица, отправленное великим магистром к Свидригайлу в августе 1434 г., скорее всего, было посвящено сугубо конкретному вопросу — пропускать ли князя Сигизмунда Корибутовича, ехавшего к Свидригайлу из Чехии, через Пруссию и Ливонию[1663]. После опустошительного похода поляков и гуситов в Пруссию летом 1433 г. Русдорф вынужден был считаться с перспективой возобновления военных действий и недовольством сословий, поэтому не спешил поддерживать Свидригайла, хотя и не порывал отношения с ним.

Иную позицию занимал глава ливонского отделения Ордена, которым в ноябре 1433 г. после смерти Цизо фон Рутенберга был избран ливонский ландмаршал, вестфалец Франке Керскорф[1664]. Этому способствовала и обстановка в Ливонии, где, в отличие от Пруссии, отсутствовала сословная оппозиция Ордену. Уже в конце января 1434 г. (вероятно, после беседы с послами Свидригайла) Керскорф отправил к великому магистру комтура Гольдингена, который должен был сообщить, что ливонцы не намерены соблюдать перемирие, заключенное с польским королем, и потребовать его расторжения и от Русдорфа. Тот, однако, посоветовавшись с представителями прусских городов, отверг это требование[1665]. Вероятно, в конце февраля или начале марта Керскорф отправил к Свидригайлу комтура Зельбурга, который должен был заверить князя в том, что тот может рассчитывать на помощь ливонского отделения Ордена[1666]. В середине апреля ливонский магистр, посовещавшись со своими сановниками, утвердился в ранее принятом решении не соблюдать перемирие с Польшей (о чем вновь объявил Русдорфу) и перешел к практическим шагам — усилил гарнизоны замков на границе с Литвой, чтобы удержать Сигизмунда Кейстутовича от нападения на Свидригайла[1667].

Положение Ордена осложняла позиция, занятая императором Священной Римской империи Сигизмундом Люксембургским. 28 февраля 1434 г. он направил Тевтонскому ордену, а также рыцарям, городам и епископам Пруссии и Ливонии гневные послания, в которых требовал расторгнуть недавно заключенное перемирие с Польшей, угрожая в случае отказа лишить Орден всех привилегий, полученных им от императоров[1668]. В своих письмах Сигизмунд Люксембургский выступал как защитник Свидригайла, оскорбленный тем, что Орден нарушает союзный договор с литовским князем. К моменту написания посланий к императору уже прибыли не только его собственные представители, которых поляки фактически поставили перед фактом заключения Ленчицкого перемирия, не допустив на переговоры, но и послы Свидригайла, который к моменту их отправки еще ничего не знал о перемирии и его условиях. В императорском письме уже содержался план действий Ордена в предстоящую кампанию: ливонцам предписывалось присоединиться к Свидригайлу, который намеревался выступить в Литву 24 июня, а Русдорф должен был не дать полякам вмешаться в военные действия.

Свидригайло рассчитывал и на помощь императора Сигизмунда Люксембургского, которого попросил написать молдавскому воеводе, чтобы тот оказал ему помощь против Польши. Не исключал младший Ольгердович и участия в конфликте войск самого императора: почвой для этого послужили слухи, распространявшиеся при польском королевском дворе, будто бы император объявил войну «королю Польши и всем польским панам»[1669].

Несмотря на долгие приготовления, военные действия против Сигизмунда Кейстутовича были начаты лишь в конце августа 1434 г., когда он получил от ливонского магистра официальное письмо об объявлении войны[1670]. Одновременно с этим три ливонских отряда один за другим вторглись в Жомойть[1671]. Сильнее всех пострадал отряд, отправленный комтуром Гольдингена: несмотря на первоначальные успехи, он был разбит жомойтами, многие ливонцы были взяты в плен. Судьба двух других отрядов сложилась более благополучно: один из них вернулся в Ливонию с пленными, а другой повернул назад, узнав, что предстоит сражение с жомойтами. Примечательно, что на этот раз жомойты действовали как подданные Сигизмунда Кейстутовича: их действия координировал назначенный им староста Голимин, одновременно они оказывали военную помощь Сигизмунду[1672].

По неизвестным причинам Свидригайло выступил в поход в Литву значительно позже, чем планировалось, — примерно в середине августа. Он собирался соединиться с ливонцами у приграничного Браславля и двинуться на Лынгмянскую (Lencmen) волость, а оттуда — к Вилькомиру (совр. г. Укмярге), «земле между Вильной и Жомойтью»[1673]. Вероятно, целью союзников было отрезать Сигизмунда Кейстутовича от Жомойти, чтобы не дать ему отступить туда или получить оттуда помощь. В лагере Сигизмунда не все было благополучно: 17 августа Ганс Бальг писал великому магистру о немилости, в которую попал его сын Михаил, а незадолго до этого от него отъехали 200 копейщиков, недовольные низкой оплатой, при этом они сожгли много домов в Городно и чуть не убили городенского старосту[1674]. Значит, Сигизмунд испытывал хронические проблемы с деньгами. Тем не менее он своевременно принял ответные меры: к собственно литовским силам, которым было приказано собраться в Троках к 6 сентября под страхом смертной казни, и жомойтам присоединились польские отряды, находившиеся в Новогородке, Лиде и Крево, а также польская шляхта, населявшая район Дорогичина и Тыкоцина на Подляшье (с этим связана выдача уже упомянутого привилея для Претора Корчевского)[1675]. Сигизмунд планировал дать Свидригайлу решающее сражение и даже назначил конкретное место этого сражения, с условием, что победитель станет господарем. По словам все того же Бальга, великий князь сделал это, чтобы избежать очередного опустошения своих владений[1676]. Скорее всего, это предложение было обманным маневром: окружение Сигизмунда Кейстутовича и в августе-сентябре 1434 г., как и годом ранее, готово было стоять за него до последней капли крови[1677], а тем временем на юге готовилась большая акция против Свидригайла, плоды которой дали о себе знать уже очень скоро.

Несмотря на военные приготовления сторон, решающее сражение летом-осенью 1434 г. так и не состоялось: хотя войска Свидригайла и ливонского отделения Ордена, которые возглавлял лично Франке Керскорф, соединились в Браславле (притом, по-видимому, в назначенное время), их пришлось распустить. Из Полоцка, где это произошло, Свидригайло отправился в Киев[1678], а к концу года перебрался в Смоленск, где принял императорских послов[1679].

Смоленский летописец объясняет провал похода тем, что «божиим повелением паде на землю моча велика, за тым же не можааху в Литовьскую землю поити». Несомненно, доля истины, и притом немалая, в этом есть: недаром походы Тевтонского ордена на Литву в XIV в. совершались либо зимой, либо летом, когда этому благоприятствовала погода (что было особенно важным в условиях покрытой озерами, болотами и реками Литвы)[1680]. Но очень существенную роль сыграл и другой фактор — кризис лояльности сторонников Свидригайла, давший о себе знать в августе — начале сентября 1434 г. в трех регионах, подвластных этому князю, — в Луцкой и Киевской землях и на Восточном Подолье. О событиях на Волыни и Киевщине известно лишь из отчета посла великого магистра Ганса Бальга от 6 сентября 1434 г., который незадолго до этого побывал у Сигизмунда Кейстутовича[1681]. Поскольку в предыдущем письме Бальга Русдорфу из Литвы от 17 августа, известном по достаточно подробному пересказу в инвентаре старых документов орденского архива[1682], об этом ни слова не говорится, можно заключить, что Бальг узнал о них между 17 августа и 6 сентября, а значит, они произошли совсем незадолго до этого, вероятно, в первой половине августа. По словам Бальга, князь Александр Нос передал Сигизмунду Луцк, а тот перестал на него гневаться и пожаловал ему некую землю «на вечные времена», на которую выдал грамоту с печатью. Для занятия Луцка был отправлен Ян Гаштольд — вероятно, с вооруженным отрядом. В письме Бальга об этом говорится в настоящем времени: «her Gaystout ist hingeczogen unde nympt das (т. е. Луцк; курсив мой. — С. П.) in», таким образом, занятие города должно было состояться в начале сентября 1434 г.[1683] К сожалению, неизвестно, сопровождалось ли оно более широкой акцией Сигизмунда Кейстутовича с целью гарантировать лояльность местного населения — например, перераспределением земельного фонда, которое литовские паны пытались провести с этой целью на Волыни от имени малолетнего Казимира Ягеллона в начале 1442 г.

Аналогичным образом события развивались в Киеве: там созрел заговор с целью перехода под власть Сигизмунда, и тот отправил для занятия города князь Олелько Владимировича. Впрочем, занять город он не успел: его на один день опередил приближенный Свидригайла, пан Ивашко Монивидович. В результате город и земля остались под властью Свидригайла вплоть до 1438 г., когда он был вытеснен оттуда Сигизмундом Кейстутовичем. Ни имена заговорщиков, ни их судьбы нам неизвестны. Однако достигнутая ими договоренность о передаче города Сигизмунду говорит о влиятельном положении, которое они занимали в городе, а дальнейшее пребывание Киевщины под властью Свидригайла до 1438 г. (почти до его окончательного поражения!) свидетельствует о немногочисленности, узости круга заговорщиков. Об этом, возможно, говорит и запись писца в толковом Евангелии, переписанном в Киево-Печерской лавре 7 августа 1434 г. «при самодръжци литовьском великом князи Швитригаиле, а при архиепископе нашем Герасиме Киевском и всея Руси»[1684]. Хотя есть веские основания полагать, что митрополит Герасим имел прямое отношение к неудавшемуся переходу Киевщины под власть Сигизмунда Кейстутовича летом 1434 г. и незадолго до этого посещал Киев, а значит, наверняка встречался с братией Киево-Печерской лавры, сведения о заговоре в пользу Сигизмунда не получили в этой среде распространения, если вообще дошли до нее: переписчик книги демонстрирует лояльность по отношению не только к духовным властям (митрополиту и архимандриту), но и к Свидригайлу, который упомянут наряду с ними и титулуется подчеркнуто уважительно.

Сказанное заставляет думать, что на Киевщине в заговор в пользу Сигизмунда Кейстутовича были вовлечены представители верхушки местных феодалов — князей и бояр. Что подтолкнуло их к заговору? На этот вопрос может пролить свет дальнейшая судьба Киевской земли в XV в. Вскоре после неудавшегося заговора 1434 г. Свидригайло передал Киевщину одному из наследников Владимира Ольгердовича: в числе князей, попавших в плен к Сигизмунду Кейстутовтичу в результате битвы под Вилькомиром 1 сентября 1435 г., автор «Смоленской хроники» называет «Ивана Владимировича Киевского». При этом, как отметила Е. В. Русина, не уточняется его связь с Киевом — был ли он киевским наместником или удельным князем. Наименее вероятно предположение Л. В. Войтовича, что титул «Киевский» был призван лишь подчеркивать права Ивана на Киев как наследие Владимира Ольгердовича, тогда как сам Иван киевского стола никогда не занимал[1685]. Ведь в других источниках ни Иван Владимирович, ни Андрей Владимирович «киевскими» не называются, не сохранила за ними такого определения и родовая традиция. В момент Вилькомирской битвы Киев принадлежал Свидригайлу, что также говорит в пользу некоей фактической связи, соединявшей в этот момент Ивана Владимировича и город, где княжил его отец. К тому же следует учесть силу киевской «княжеской традиции», привязанности местной знати к удельному князю. Даже в наместниках/воеводах из рода Гольшанских, которых назначал великий князь литовский, сами киевляне видели «киевских князей»[1686]. Очевидно, именно под давлением местной знати в начале правления Казимира киевским князем стал Олелько Владимирович, не располагавший собственными силами для восстановления княжества[1687], а после его смерти его сменил сын Семен. Когда же и он умер в 1470 г., то киевляне, по сообщению современника Яна Длугоша, отказывались принимать пана Мартина Яновича Гаштольда, присланного Казимиром в качестве наместника, и требовали дать им либо князя Михаила — брата Семена Олельковича, либо кого-нибудь из православных князей, либо князя-католика — одного из сыновей Казимира[1688]. С этими требованиями выступала верхушка местного боярства (паны), как можно заключить из недовольства киевлян тем, что Гаштольд «равен» им («illis par esset»), т. е. происходил из некняжеского (хотя и очень влиятельного в ВКЛ) рода. Занятие киевского стола или наместничества/воеводства Иваном Владимировичем между 1433 и 1435 гг. было бы логичным продолжением событий, связанных с судьбой региона, — казни Михаила Гольшанского, частых поездок Свидригайла в Киев и симпатий части местной знати к Олельке, благодаря чему тот чуть не занял город для Сигизмунда Кейстутовича.

Уже А. Левицкий, задавался вопросом: связаны ли события 1434 г. на Волыни и Киевщине с заговором митрополита Герасима, раскрытым в 1435 г.? Ученый отвечал на этот вопрос утвердительно, хотя его доводы и нельзя назвать убедительными[1689]. Догадку Левицкого подтверждает привлечение новых источников и внимательное изучение старых. Деятельность митрополита Герасима не раз рассматривалась в научной литературе, здесь же необходимо остановиться на тех ее аспектах, что связаны с войной 30-х годов XV в. Известно, что Герасим отправился в Константинополь в 1432 г. Несомненно, Свидригайло к этому времени успел убедиться в том, что московские князья заняты конфликтом из-за великого княжения и не могут вмешаться в поставление митрополита. Оно могло состояться в конце 1432 или в 1433 г. Уточнить дату прибытия и понять дальнейшие действия новопоставленного митрополита позволяет документ, дошедший до наших дней благодаря счастливому стечению обстоятельств. В инвентаре документов из архива великих магистров Тевтонского ордена имеется запись, согласно которой 12 января 1434 г. Сигизмунд Кейстутович признал Герасима митрополитом Киевским и всея Руси во всех его землях, согласился чтить его, подобно тому как Витовт чтил митрополита Фотия, и оставил за митрополитом Смоленскую епархию до тех пор, пока вся митрополия не окажется под властью Герасима[1690]. В отличие от регестов большинства других документов, здесь не назван ни составитель, ни адресат. Тем не менее сомневаться в его достоверности не приходится: как показывает содержание реестра, его составители XVI–XVII вв. уже очень слабо ориентировались в политических реалиях XV в. Документ проливает свет на поиски решения вполне практической, крайне актуальной в тот момент задачи: как осуществлять митрополичьи полномочия на всей территории, разделенной между двумя князьями — заклятыми врагами?

Итак, Герасим прибыл в свою митрополию не позже 12 января 1434 г., а фактически значительно раньше, еще осенью 1433 г., учитывая время, затраченное на отправку и проезд его делегации к Сигизмунду Кейстутовичу, находившемуся в Литве. О том, что контакты с Сигизмундом Герасим установил не лично, а через послов, говорит другая подробность: уже после раскрытия заговора, в 1435 г. Свидригайло писал, что русские князья и бояре — сторонники Сигизмунда Кейстутовича, якобы стремясь перейти на сторону Свидригайла, с согласия последнего встретились с митрополитом и договорились с ним о передаче Сигизмунду Смоленской земли[1691]. Необходимость в такой встрече вряд ли возникла бы, если бы Герасим побывал во владениях Сигизмунда, где была возможность все спокойно обсудить с великим князем и его окружением.

После встречи со сторонниками Сигизмунда Кейстутовича митрополит Герасим поспешил объехать принадлежавшие Свидригайлу земли и замки, из которых названы Луцк, Киев и Смоленск. Эта существенная подробность имеется лишь в письме Свидригайла императору[1692]. Сам перечень замков в свете событий 1434–1435 гг., думается, не случаен[1693]. К тому же в 1435 г., когда было написано это письмо, Луцк Свидригайлу не принадлежал, т. е. встреча митрополита с подданными Сигизмунда и объезд литовской Руси состоялись до августа 1434 г. В названных замках Герасим, по сообщению Свидригайла, посвятил в свои планы «немногих», что подтверждает правильность приведенных выше рассуждений[1694]. Остается попробовать точнее датировать эти события. Сделать это можно лишь предположительно, хотя, как мне представляется, и с высокой долей вероятности. Известно, что Герасим находился в Смоленске между 11 апреля и 26 мая 1434 г., когда осуществил хиротонию новгородского архиепископа Евфимия II[1695]. Она, вероятно, состоялась примерно посередине между этими датами, т. е. в начале мая. Думается, что для сторонников Сигизмунда Кейстутовича имело смысл добиваться встречи с митрополитом начиная с 6 мая 1434 г.: выданный в этот день привилей давал тем, кто пожелает перейти на его сторону, гарантии личной безопасности и перспективы расширения сословных прав. (С другой стороны, такие гарантии могли содержаться и в документах, найденных впоследствии у Герасима, которыми были оформлены его договоренности со сторонниками Сигизмунда Кейстутовича.) В этом случае Герасим мог без труда обратиться за разрешением на встречу к Свидригайлу, который также находился в Смоленске. После этого, вероятно, и состоялась его поездка по территории ВКЛ, которая могла длиться два — два с половиной месяца[1696] (до 7 августа, когда была составлена процитированная выше запись в толковом Евангелии, митрополит вполне мог побывать в Киеве). Следствием этой поездки и стали события на Волыни и Киевщине, а в следующем, 1435 г. — ив Смоленске, стоившие Герасиму жизни (об этом речь пойдет ниже).

К аналогичному результату — уходу региона из-под власти Свидригайла — привело развитие событий в 1434 г. на Восточном Подолье. Здесь продолжались столкновения между подолянами, возглавляемыми местным воеводой князь Ф. Несвицким, и военными силами соседних русских земель, принадлежавших Польскому королевству. Так, 11 апреля 1434 г. Свидригайло передавал Русдорфу новости, которые сообщил ему посол Ф. Несвицкого, только что прибывший с Подолья[1697]. Незадолго до этого польское войско (судя по последующим событиям, из Львовской земли) вторглось на Подолье и разграбило Збаражский замок; узнав об этом, подольский воевода собрал своих людей и отправился в погоню. Догнать поляков ему удалось лишь в их земле, после чего он отобрал у них награбленное и пленных. Получив известие о том, что с королевского двора в свое имение вернулась супруга местного крупного землевладельца Якуба Скарбка из Гуры[1698], Ф. Несвицкий отправился туда и взял ее в плен вместе с ее братом и сестрой и еще двумя богатыми шляхтичами. Пленников он отослал в один из своих замков (скорее всего, в Кременецкой волости), а сам сразился с преследовавшим его польским отрядом и разбил его, после чего спокойно вернулся в свою землю.

В июле — августе 1434 г. ситуация изменилась. По доносу врагов Федько Несвицкий был арестован; в присяжных грамотах польскому королю и Короне, выданных впоследствии, он заявлял: Свидригайло «велѣль мя былъ избавить горла моего (т. е. казнить. — С. П.), и жены моеѣ, и дѣтии моихъ, имения моего и ч(ес)ти мосѣ»[1699]. Своим спасением он, по его словам, был обязан русскому генеральному (львовскому) старосте Винцентию Шамотульскому и Галицкому подчашему и старосте Михаилу Бучацкому: они, «оузрѣвши невиность» Ф. Несвицкого, вместе со шляхтичами «своих» русских земель Польши освободили его из заключения[1700]. Неизвестно, кому принадлежала инициатива этого шага: в документах Ф. Несвицкого говорится исключительно о действиях названных польских должностных лиц. Так или иначе, соседство Львовской и Галицкой земель с подконтрольными Ф. Несвицкому территориями способствовало контактам между ними. Вспомним, что перемирие на польско-литовском пограничье летом 1433 г. было заключено именно между Ф. Несвицким, с одной стороны, и теми же Винцентием Шамотульским и Михаилом Бучацким — с другой[1701]. Освобожденный из заключения «староста кременецкий и брацлавский» перешел в подданство польского короля Владислава III (малолетнего сына старого короля Владислава Ягайла, скончавшегося в ночь с 31 мая на 1 июня 1434 г.), передав под его власть земли Подолья, вытянувшиеся широким поясом от Кременца и Збаража на северо-западе до Брацлава на юго-востоке. Этот переход был оформлен присяжной грамотой князя Федько Несвицкого польскому королю и Короне, выданной в Кременце 7 сентября 1434 г.[1702] В ней новый подданный Владислава III поставил ряд условий своего перехода под власть последнего: он должен был до конца жизни сохранить административную власть над Восточным Подольем от имени польского короля; за ним и его потомками должна была быть сохранена его вотчина, охватывавшая территорию Збаражской, Винницкой и Хмельницкой волостей; его «выслугой» Сокольцом король мог распорядиться по своему усмотрению, но в случае ее отъема должен был предоставить равноценную замену; наконец, местным «землянам» (т. е. шляхте, используя польскую терминологию) король должен был гарантировать неприкосновенность имущества и безопасности, а также распространить на них действие польского права. Если король не выполнит этих условий, заявлял в своем документе подольский староста, «тогды я хочю тстѣ присяги моей порожен быть».

На дальнейший ход событий проливает свет еще одна присяжная грамота князя Федьки Несвицкого польскому королю и Короне, относящаяся к первой половине апреля 1435 г.[1703] В новом документе князь по-прежнему обещал передать Восточное Подолье под власть польского короля и Короны, при этом сохранял административный контроль над этой территорией и должен был служить польскому королю советом и помощью против его врагов, а его потомки должны были присягнуть королю, «какь иная княжята коруны полское». Но ни о судьбе личных владений Федьки Несвицкого, ни о правах местных «землян» в документе ничего не говорится. Местом его выдачи назван уже не Кременец, а с. Черняхов (Чернихов) — личное владение Ф. Несвицкого в Збаражской волости[1704].

Вероятно, что выдача новой присяжной грамоты связана с судьбой Брацлава, о которой источники сообщают противоречивые сведения. Длугош дважды (под 1433 и 1436 гг.) пишет о взятии Брацлава молдавским воеводой Стефаном, который после этого передал его полякам (крепость получил подольский староста Дерслав Рытвянский). Стефан стремился таким образом продемонстрировать свою лояльность польскому королю, опасаясь, что поляки могут использовать против него его сводного брата и соперника Илью, бывшего молдавского воеводу, содержавшегося в почетном заключении в Серадзе. Несколько лет спустя, добавляет Длугош, Брацлав вновь перешел в руки литовцев из-за беспечности Дерслава Рытвянского[1705]. В историографии взятие Брацлава Стефаном традиционно относят к весне 1435 г.[1706] После 1998 г. в литературе утвердилась датировка, предложенная Я. Куртыкой в справочнике подольских должностных лиц, — между 7 сентября 1434 г. (переход Ф. Несвицкого с Брацлавом на сторону польского короля) и 4 августа 1435 г. (битва под Подрагой, в которой Илья разбил Стефана)[1707]. В позднейшей работе, опубликованной в 2008 г.[1708], Я. Куртыка попытался развить аргументацию, правда, предложил два по сути взаимоисключающих варианта, датируя переход Брацлава в руки поляков примерно 6/13 апреля 1435 г. (незадолго до или вскоре после этой даты)[1709] или же июнем — августом того же года[1710]. В приложении к той же статье был опубликован документ польского короля Владислава III, датируемый 1436 или 1437 г., в списке свидетелей которого упоминается брацлавский староста Михаил Мужило Бучацкий[1711]. Таким образом, он подтверждает известие Длугоша о том, что Брацлав принадлежал Польскому королевству в течение нескольких лет.

Прояснить вопрос о судьбе Брацлава поможет его рассмотрение в контексте событий в Молдавии. Крайне маловероятно, чтобы Стефан взял Брацлав уже в 1433 г. или в начале 1434 г. Он стал молдавским воеводой примерно в октябре 1433 г., но его положение на первых порах оставалось непрочным: его присяга польскому королю и Короне состоялась в декабре-январе, а уже в феврале ему пришлось сразитья с Ильей, бежавшим из Польши[1712]. Брацлав находился в руках Ф. Несвицкого и 7 сентября 1434 г.: из его присяжной грамоты, выданной в этот день, следует, что он осуществлял реальный контроль не только над ним, но и над своей «выслугой» — Сокольцом, расположенным к юго-востоку от Брацлава, ниже по течению Южного Буга[1713]. Это подтверждает данные Длугоша, который пишет о взятии Брацлава после того, как Стефан задержал и разбил татарское войско, шедшее «в земли Руси и Подолья»[1714]. На мой взгляд, имеется в виду татарский набег, совершенный на эти земли весной 1435 г.[1715] С другой стороны, взятие Брацлава действительно не могло произойти после военного поражения Стефана 4 августа 1435 г. К тому же оно, если следовать Длугошу, имело бы смысл не позже мая 1435 г., когда Илья бежал из польской неволи, несмотря на решение созванного по этому поводу съезда в Серадзе оставить его там[1716]. Все это дает основания связывать переход Брацлава в руки поляков со второй присяжной грамотой Ф. Несвицкого. В противном случае смысл ее выдачи, как и введения существенных отличий от предыдущего аналогичного документа, остается непонятен: она могла бы стать результатом переговоров мятежного князя с представителями польских правящих кругов (а не только «русской шляхты»), но о таких переговорах ничего неизвестно. Столь важный вопрос вряд ли стал бы решаться без номинального участия малолетнего Владислава III, а он, согласно сведениям Яна Длугоша, в марте — мае 1435 г. находился в Сандомире, грамота же была выдана Ф. Несвицким в Чернехове. Поэтому представляется, что Стефан Молдавский взял Брацлав незадолго до 6/13 апреля 1435 г. (возможно, в связи с одним из татарских набегов на Подолье), что сделало Ф. Несвицкого более уступчивым. Упоминание Брацлава в его титуле («староста крямяницкии и бряславскии») и в числе городов и земель, «што тыми разы суть оу моемъ держянью», отражают стремление сохранить престиж и должность «старосты брацлавского» (а не только кременецкого) в новых обстоятельствах.

События на Киевщине, Волыни и Восточном Подолье в 1434 г. важны не только тем, что резко ослабили позиции Свидригайла и сорвали его поход в Литву. Их значение состоит еще и в том, что они проливают свет на сам характер связей между русскими землями ВКЛ и противоборствующими сторонами конфликта 30-х годов XV века. Данные события показали, что позицию местного населения определяло не боярство в целом, не широкий круг лиц, обязанных великому князю военной службой, а довольно узкая группа тех, кто занимал высшие административные должности или располагал крупнейшими земельными владениями. В некоторых случаях (не во всех) можно говорить о совпадении этих групп: так, князь Федько Несвицкий был одним из крупнейших землевладельцев Кременецкой волости, а вот о владениях князя Александра Носа на Волыни ничего не известно. В любом случае эти люди выступали связующим звеном между верховной властью и местным обществом. Конечно, верховная власть должна была считаться и с более широкими кругами местного населения (об этом говорит привилей Сигизмунда Кейстутовича 1434 г.), но непосредственно взаимодействовала не с ними, а с названной группой лиц — А. Носом на Волыни, неизвестными по именам князьями и боярами на Киевщине, Ф. Несвицким на Восточном Подолье. Успехи противников Свидригайла говорят о том, что местное население интересовала не столько «большая политика», которая и так велась без его участия, сколько соблюдение его интересов на региональном уровне.

События в Южной Руси для Свидригайла означали конец кампании 1434 г. После них Свидригайло был вынужден вернуться из похода в Полоцк, где отпустил ливонских союзников и распустил собственное войско. Продолжать боевые действия во время осенних дождей и распутицы не имело смысла. Сам Свидригайло, по сообщению «Смоленской хроники», отправился в Киев, но к зиме вернулся в Смоленск, где принял послов императора Сигизмунда Люксембургского. Примерно тогда же он еще раз обратился к руководству Тевтонского ордена за военной помощью, а оно сочло нужным поставить этот вопрос перед съездом прусских сословий, собравшимся в Торне в конце декабря 1434 г. Они же, в свою очередь, проявили явную незаинтересованность в продолжении войны, заявив о необходимости совещаний по вопросу о поддержке Свидригайла и пригрозив предоставить Ливонию самой себе, если ливонское отделение Ордена будет продолжать боевые действия во время перемирия[1717].

Таким образом, несмотря на скромные масштабы боевых действий как таковых, за 1434 г. Сигизмунду Кейстутовичу удалось добиться существенных успехов — решающим образом укрепить свое положение в Литве и установить контакт с общественными элитами русских земель, подконтрольных Свидригайлу. При этом использовался широкий спектр средств — от гарантий личной безопасности и земельных пожалований до сословных привилегий. Неудачам Свидригайла в определенной степени способствовали и его собственные действия, как это произошло на Восточном Подолье. Значение этой ситуации для интерпретации династической войны в ВКЛ в целом заключается как раз в том, что она позволяет увидеть социальный механизм функционирования двух лагерей и выбора между ними, но уже в иной обстановке, нежели в 1432–1433 гг. Ясность в ситуацию, сложившуюся в Восточной Европе, суждено было внести событиям следующего, 1435 года.

Глава 2.5. Вилькомирская битва (1435)

Военные действия в Великом княжестве Литовском в 1435 г. изучены значительно лучше, чем ход предшествующих и последующих событий. Так получилось по нескольким причинам. Во-первых, кампания 1435 г. завершилась разгромом военных сил Свидригайла и его союзников в битве при Вилькомире (ныне — г. Укмярге в Литве) 1 сентября, которая, по сути, предрешила исход династической войны в пользу Сигизмунда Кейстутовича. Это сражение стало переломным моментом в истории не только ВКЛ, но и Ливонии и Тевтонского ордена. Во-вторых, большая часть источников, освещающих события 1435 г., была опубликована уже в конце XIX в., что дало ученым возможность всесторонне рассмотреть их историю. Серьезные работы о Вилькомирской битве начали появляться в 1935 г. в связи с ее 500-летним юбилеем. Тогда была опубликована статья литовского историка о. Йонаса Матусаса, посвященная битве[1718]. В несколько измененной редакции она вошла в написанную им биографию Свидригайла, которая увидела свет в 1938 г.[1719] Независимо от Матусаса над той же темой работал польский военный историк Юзеф Скшипек, опубликовавший статью о битве в том же 1938 г.[1720] В дальнейшем историки лишь повторяли их выводы[1721]. Если ход самой битвы литовский и польский историки реконструировали достаточно убедительно, то их заключения о подготовке и ходе кампании 1435 г. можно уточнить и дополнить.

Готовиться к новому большому походу на Литву Свидригайло начал, по сути, уже зимой 1434/35 г., обратившись с просьбой о помощи к Тевтонскому ордену и его отделению в Ливонии[1722]. Как уже говорилось, несмотря на благосклонность орденского руководства к своему литовскому союзнику, прусские сословия восприняли эту просьбу без энтузиазма, и в дальнейшем Свидригайло опирался на военную помощь ливонского отделения Ордена, руководство которого находило поддержку у местных сословий. Кроме того, Свидригайло и его союзники (в первую очередь Русдорф) возлагали большие надежды на военное участие императора Сигизмунда Люксембургского. В конце 1434 г. послу Тевтонского ордена, его верховному интенданту (Trapier) и комтуру Христбурга Людвигу фон Ландзее удалось восстановить доверие Сигизмунда к Ордену: император признал заключение польско-орденского перемирия в конце 1433 г. оправданным. После этого он попытался выступить посредником в заключении мира между Польшей и Сигизмундом Кейстутовичем, с одной стороны, Орденом и Свидригайлом — с другой. Некоторое время Польша действительно вела переговоры со Свидригайлом и Сигизмундом Кейстутовичем с целью мирного разрешения конфликта. Вновь рассматривалась перспектива раздела Великого княжества Литовского между двумя соперниками, но Свидригайло ее отверг[1723] (так же, вероятно, поступил и Сигизмунд Кейстутович). Император заявил, что в случае, если бы такой мир заключить не удалось (а непреклонность обеих сторон, настаивавших на своих условиях, — римского императора и польских правящих кругов — вела именно к такому результату), он нападет на Польшу, т. е. не даст ей самой напасть на Орден или помочь Сигизмунду Кейстутовичу[1724]. В этом случае принять участие в предстоящей большой войне намеревался и Пауль фон Русдорф со своими силами. Свидригайло рассчитывал именно на такое развитие событий, при котором Польша, атакованная с двух сторон, оказалась бы фактически вне игры: это дало бы ему серьезное преимущество, учитывая скромные (как будет показано ниже) силы Сигизмунда Кейстутовича. Однако на практике Сигизмунд Люксембургский с лета 1435 г. был занят переговорами с гуситами в Брно, которые в следующем, 1436 г. увенчались его возведением на чешский престол. В этих условиях конфликт с Польшей был для него нежелательным, и вся его помощь союзникам свелась к обещаниям, не подкрепленным реальными действиями[1725]. Прусские же сословия в очередной раз отказали Ордену в поддержке (причем не только при намеченном нападении на Польшу, но и в случае необходимости защищать Пруссию)[1726], и великий магистр ограничился концентрацией прусских сил на границе с Мазовией и разведкой ситуации в Жомойти в августе 1435 г.[1727] Развитие событий пошло совсем не по тому сценарию, на который рассчитывал Свидригайло.

Не исключено, что какие-то боевые действия на территории Великого княжества Литовского велись уже весной 1435 г. Об этом известно из письма одному из братьев Ордена (великому магистру?) от неустановленного лица, служившего Плоцкому епископу и являвшегося информатором комтура Штрасбурга (ныне — г. Бродница в Польше)[1728]. Само письмо не датировано, но его издатель А. Левицкий на основании ряда признаков отнес его к концу апреля или началу мая 1435 г. Эту датировку подтверждают несколько папских булл, изданных в апреле 1435 г. и адресованных мазовецким князьям и польским вельможам. В них, как и в письме слуги Плоцкого епископа, говорится об интердикте, наложенном на Польское королевство и Мазовию[1729]. Для изучения событий в ВКЛ важно сообщение автора этого письма о том, что после Пасхи (17 апреля) Свидригайлу «передались» пять крепостей «в Литве» («och haben sich sid der ostern V huser herezog Swidergal in Litwen gegeben»). К сожалению, это сообщение слишком лапидарно, чтобы делать из него надежные выводы о развитии событий. На мой взгляд, это известие можно толковать двояко. Возможно, имеются в виду локальные боевые действия на пограничье владений Свидригайла и Сигизмунда Кейстутовича («в Литве»), завершившиеся сдачей крепостей. Но с другой стороны, неизвестно, насколько достоверны были сведения, сообщенные слугой Плоцкого епископа. В их основе вполне могли лежать слухи, которые искажались при передаче из уст в уста. К тому же переход отдельных вельмож или даже достаточно крупных групп военно-служилого населения с одной стороны на другую был в годы династической войны в ВКЛ довольно обыденным явлением, но вот утрата контроля над несколькими крепостями была значимым событием. Тем не менее прочие источники ничего не сообщают ни о боевых действиях между сторонниками Свидригайла и Сигизмунда Кейстутовича в апреле 1435 г., ни о потере Сигизмундом каких-либо территорий. К тому же под «Литвой» в Тевтонском ордене вполне могли подразумевать и одну из русских земель Великого княжества Литовского[1730]. Поэтому не исключено, что за сообщением информатора комтура Штрасбурга стояли события, связанные с раскрытием так называемого «заговора митрополита Герасима».

Заговор был раскрыт в Смоленске в конце марта 1435 г.[1731] Подробности заговора известны из писем Свидригайла папе римскому Евгению IV, Базельскому собору и императору Сигизмунду Люксембургскому от 23 июня 1435 г.[1732] Хотя о заговоре кратко уже говорилось в предыдущем параграфе, повторю здесь эти сведения для полноты картины. Русские князья и бояре — сторонники Сигизмунда Кейстутовича — установили контакты с митрополитом всея Руси Герасимом и согласовали с ним условия перехода русских земель ВКЛ, подконтрольных Свидригайлу, под власть Сигизмунда Кейстутовича (при этом самого Свидригайла планировалось лишить жизни). Эти условия были зафиксированы в специальных документах, выданных митрополиту от имени Сигизмунда, Виленского епископа Матвея и вельмож, поддерживавших этого князя (по терминологии Псковской 1-й летописи — «грамоты переветныя»[1733]). Уже в 1434 г. митрополит совершил объезд части русских земель ВКЛ (точно известно о его визитах в Луцк, Киев и Смоленск), где достиг договоренности с местной элитой о переходе этих земель под власть Сигизмунда. В Луцкой земле и на Киевщине эта договоренность дала о себе знать в том же 1434 г., а вот в Смоленской земле — лишь в следующем году. По словам Свидригайла, в его отсутствие в Смоленске наместник этой земли Георгий Бутрим раскрыл заговор. Это произошло накануне запланированной сдачи города Сигизмунду Кейстутовичу, когда его сторонники уже находились «у ворот» города («inimicis iam pre foribus existentibus in mei absencia»). Возможно, это и вызвало к жизни необходимость вновь приводить к покорности какие-то крепости Смоленской земли, а это могло отразиться в слухах, дошедших до информатора орденских властей. Митрополит Герасим был арестован на своем дворе в Смоленске, у него были обнаружены документы о контактах с Сигизмундом Кейстутовичем, нотариально заверенные переводы которых Свидригайло переслал своим представителям в Базеле и Риме Андреасу Пфаффендорфу и Иоганну Никлосдорфу, чтобы те довели их содержание до сведения императора, папы римского и Базельского собора[1734]. Вскоре митрополит был доставлен в Витебск, где содержался «на крепости» в железных оковах[1735]; вероятно, это сопровождалось следствием. В последние дни июля митрополит Герасим был сожжен в Витебске[1736], надо полагать, на глазах у подданных Свидригайла — участников предстоящего похода.

К сожалению, об участниках заговора на Смоленщине практически ничего не известно: в центре внимания источников по понятным причинам находится митрополит Герасим, и они ничего не сообщают о возможных репрессиях, затронувших смоленскую знать, и их масштабах. Некоторые выводы можно сделать, принимая во внимание дальнейшее развитие событий. С одной стороны, сам Свидригайло в своих письмах говорит о немногочисленности заговорщиков[1737]. О том же говорит присутствие в совете митрополита Герасима сторонников Свидригайла, которые и сообщили Бутриму о заговоре[1738], а также широкое участие мещан (и, надо полагать, бояр) Смоленска и его «пригородов» в большом походе этого князя в Литву, начавшемся в августе того же 1435 г. С другой стороны, после поражения Свидригайла в Вилькомирской битве Смоленская земля добровольно подчинилась Сигизмунду Кейстутовичу: об этом его сыну Михаилу заявила делегация смольнян. Причем дело не сводилось к «отъезду» смоленского наместника Георгия Бутрима к Сигизмунду Кейстутовичу[1739]. Думается, что за бескровным переходом Смоленщины под власть другого великого князя литовского стояла позиция той части местного населения, которая была в состоянии решать судьбу своей земли. Об этом говорит и дальнейшее сотрудничество смоленской знати с новыми властями: ее представители были свидетелями документа нового наместника Яна Гаштольда уже 5 февраля 1436 г.651 Поэтому можно сделать вывод, что число самих заговорщиков в Смоленской земле было невелико, однако в основе заговора лежало более широкое недовольство, которое с новой силой дало о себе знать после разгрома Свидригайла.

Вероятную причину (или одну из причин) этого недовольства позволяет определить одна из статей привилея Смоленской земле. Древнейшее его подтверждение, выданное великим князем литовским Александром в 1505 г. и сохранившееся в подлиннике, включило в себя положения нескольких более ранних документов, в том числе первоначального привилея Казимира Ягеллона, выданного этому региону в мае-июне 1447 г.[1740] К нему восходит следующая статья: «А што волости держивали боярѣ смоленские, то таки им держати по старому, как пожалуем которого боярина смоленского которою волостью. А што Швитригаилсе отвѣрнул был волости тые Смоленска, тые волости заса его м(и)л(о)сть (Казимир. — С. П.) привернул к Смоленску. И што был великим кн(я)зь Витоетъ отвѣрнул был ко Мстиславлю Смоленское волости молоховские люди, и тые люди ее и опять его м(и)л(о)сть привѣрнул к Молохвѣ по старому. А тых волостеи смоленских никому не держати, нежли боярем смоленским же»[1741]. Эта статья привилея оригинальна: хотя держание волостей как прерогатива местного боярства упоминается и в других областных привилеях, в данном случае перечислены такие подробности, которые говорят, что включение этого условия в привилей было желанием смоленских бояр, а не просто стандартной мерой правящих кругов ВКЛ по удержанию периферийного региона в его составе. Стало быть, данное условие было чрезвычайно важным для смоленских бояр. Во время судебной тяжбы начала XVI в. смоленские бояре Досуговы предъявили королю и великому князю Сигизмунду Старому «листы… великог(о) кн(я)зя Жыкгимонъта и пана Ивана Кгасътовътовича» на держание волостей[1742]. Таким образом, уже при Сигизмунде Кейстутовиче (т. е. в 1435–1440 гг.) держание волостей было важным источником доходов смоленских бояр и вместе с тем показателем их статуса. Ни смоленский областной привилей, ни другие источники ничего не говорят о том, какие волости Свидригайло «отвернул» от Смоленска и кто первым «привернул» их обратно — Сигизмунд Кейстутович или Казимир. Если и спустя четыре десятилетия смоленские бояре помнили о передаче под власть Мстиславского князя «молоховских людей», составлявших население лишь одной волости[1743], то неудивительно, что лишение сразу нескольких волостей, осуществленное Свидригайлом, было воспринято местным боярством чрезвычайно болезненно, и это не могло не сказаться на судьбе Смоленской земли в 30-е годы XV в.

Сбор военных сил Свидригайла был назначен на июль 1435 г. в Витебске. Основную часть его войска составляли его русские подданные: об этом говорят «Смоленская хроника», Длугош и анонимный представитель польского духовенства — автор письма неизвестному участнику Базельского собора, написанного вскоре после битвы; такой же точки зрения придерживался великий магистр Тевтонского ордена Пауль фон Русдорф[1744]. Псковские летописи уточняют, что Свидригайло «собравъ силы многыя, смольняны (в Псковской 3-й летописи добавлено: «и пригороды их». — С. П.), и видьбляны, и кианы, и полочаны»[1745]. Таким образом, в войске были представлены бояре и местичи Смоленской, Полоцкой, Витебской и Киевской земель. Это подтверждается письмом полоцкого боярина Василия Дмитриевича Корсака, полоцких бояр, мещан и «всех моужъ полочанъ» в Ригу, в котором говорится о «нашее братьи», «наших людях», участвовавших в Вилькомирском сражении[1746]. Дополнительные сведения сообщает запись современника — продолжателя «Смоленской хроники» ок. 1440 г.: в Вилькомирской битве «множество побиша князей и бояр и местичев, а иных руками поимаша»[1747]. Несомненно, бояре названных земель составляли основную часть русских сил Свидригайла (тогда как литовские бояре, присутствие которых в войске Свидригайла подчеркивал Й. Матусас, составляли меньшинство, а большая их часть поддерживала Сигизмунда Кейстутовича).

Была в Свидригайловом войске представлена и другая социальная группа, характерная для русских земель ВКЛ, — князья. В письме польского духовного лица в Базель сообщается, что погибло 13 и было взято в плен 12 князей (не считая Сигизмунда Корибутовича, о котором см. ниже), в то время как в «Смоленской хронике» приводится другая цифра — 42 князя, взятых в плен. О большой численности погибших князей говорится и в псковских летописях. Отсюда иногда выводят особую симпатию князей к Свидригайлу. Но прежде чем делать такой вывод, необходимо проанализировать личный состав тех князей, которых источники называют по именам (таких меньшинство). Они отчетливо делятся на две группы. Первая — это давние сторонники Свидригайла, располагавшие владениями на подконтрольной ему территории. Сюда относятся: владелец Мстиславского княжества Юрий Лугвеневич и его брат Ярослав (первому удалось спастись бегством с поля битвы, второй погиб), Друцкие князья Михаил Семенович Болобан (погиб) и, вероятно, его брат Иван Семенович по прозвищу Баба (псковские летописи сообщают о его прибытии во Псков из Риги 1 ноября 1435 г.[1748]), а также Михаил Львович Вяземский (погиб), в чьем княжестве Свидригайло пребывал весной 1434 г. Вторую группу составляют те князья, которые перешли на сторону Свидригайла из лагеря сторонников Сигизмунда Кейстутовича: Иван Владимирович, Федор Корибутович (свидетели актов польско-литовской унии 1432 и 1433 гг.[1749]) и Даниил Семенович Гольшанский — сын одного из наиболее активных сторонников Сигизмунда, которого Свидригайло считал организатором переворота 1432 г.; следует отметить, что к 1435 г. он уже умер, а в конце этого года одним из гарантов Брестского «вечного мира» с Тевтонским орденом со стороны Сигизмунда Кейстутовича был Юрий Семенович[1750] — брат Даниила. Не семейные ли разногласия привели Гольшанского князя под знамена Свидригайла? Иван Владимирович, вероятно, стал киевским наместником; получили ли что-либо другие два князя — неизвестно. Неясно также, когда состоялся их переход на сторону Свидригайла — до или после выдачи привилея 1434 г.

Таким образом, хотя в Вилькомирской битве на стороне Свидригайла, по свидетельству источников, участвовали не менее 26 князей (а то и больше 40), по именам эти источники называют лишь восьмерых, притом столь разных по происхождению, карьере, имущественному положению и другим характеристикам, как владетельный Рюрикович Михаил Вяземский, скиталец Сигизмунд Корибутович и Даниил Гольшанский, упоминаемый в источниках единственный раз. Все, что их объединяло, — это княжеский титул. Возникает вопрос: почему источники, главным из которых является «Смоленская хроника», называют именно этих князей? Мне представляется, что остальные князья по тем или иным причинам занимали еще менее значимое положение в глазах как смоленского летописца, так и внешних наблюдателей, а потому и не удостоились поименного перечисления. Это еще раз убеждает в том, что мир титулованной знати Великого княжества Литовского был чересчур неоднородным и разнообразным, чтобы искать какие-либо общие мотивы участия в династической войне, которые объединяли полусуверенного князя и скромного получателя господарского пожалования.

К лету 1435 г. Свидригайло заручился также обещанием татар Сеид-Ахмеда выступить с ним в поход[1751]. Оно было реализовано: имеются свидетельства об участии татар в Вилькомирской битве[1752]. В начале июня Свидригайло сообщил главе Тевтонского ордена о намерении мазовецкого князя Владислава I стать его союзником и помогать ему всеми своими силами. В обмен мазовецкий князь планировал вернуть под свою власть некие земли, которые у его отца (Семовита IV) отобрал Витовт[1753]. По-видимому, имелся в виду Гонендзский повет на границе восточной Мазовии и ВКЛ: некогда он действительно принадлежал Семовиту IV, в 1382 г. тот в составе Визненской земли заложил его Тевтонскому ордену, а последний во исполнение Салинского договора 1398 г. передал его Витовту[1754]. В том же 1435 г. Владислав I выкупил у Тевтонского ордена Визненскую землю[1755]. О дальнейших переговорах Свидригайла с мазовецким князем ничего не известно, но если они и велись, то ни к чему не привели: в документе польско-литовского «вечного мира», заключенного в Бресте Куявском 31 декабря 1435 г., Владислав I назван в числе союзников польского короля[1756]. В том же письме от 4 июня 1435 г. Свидригайло писал, что желание служить ему во главе наемных отрядов выразили мазовецкие вельможи Ежи Струмило и Ян Рогаля, ранее служившие соответственно Сигизмунду Кейстутовичу и князю Восточной Мазовии Болеславу IV[1757]. К сожалению, в случае этих шляхтичей неизвестно, привели ли данные переговоры каким-либо результатом.

В начале 1435 г. на собрании ливонского капитула — возможно, в присутствии послов Свидригайла и по их просьбе — было принято решение оказать поддержку этому князю[1758]. Подробности совместного похода были согласованы в начале июня, когда в ливонском отделении Ордена побывал посол Свидригайла[1759]. В это время союзники еще рассчитывали на помощь великого магистра: тот обещал выполнить просьбу ливонского магистра и прислать ему двести «матросов» (Schiffskinder, в данном случае — пеших воинов), необходимых для усиления гарнизонов крепостей[1760]. Присылка этой помощи была условием выступления ливонцев в поход[1761], но была ли она прислана в действительности, остается неясным[1762]. Если Керскорф и получил помощь из Пруссии, то она, скорее всего, не была задействована в литовском походе.

Отдельного рассмотрения заслуживают сведения о присутствии в войсках союзников отрядов «гостей» из Центральной Европы (псковские летописи говорят о «заморцах»[1763]). Сам факт такого присутствия не вызывает сомнений, как и то, что этой частью войск командовал князь Сигизмунд Корибутович[1764]. С 1422 г. он находился в Чехии, куда был отправлен Витовтом в качестве наместника. Поражение радикальной части гуситов в битве у Липан 30 мая 1434 г. заставило его отправиться к Свидригайлу, контакты с которым он пытался установить еще в 1431 г. Поскольку маршрут поездки Сигизмунда Корибутовича к Свидригайлу шел через Польшу, Пруссию и Ливонию, это обеспокоило Русдорфа и Людвига фон Ландзее, который к тому моменту стал комтуром Христбурга и считался экспертом по отношениям с ВКЛ. По совету последнего князь был задержан ливонским магистром, а Русдорф 19 августа 1434 г. написал Свидригайлу, спрашивая, пропустить ли к нему Сигизмунда Корибутовича[1765]. Об ответе Свидригайла на это письмо ничего не известно, а упоминания князя Сигизмунда в немногочисленных источниках[1766] заставляют думать, что он остался в орденских владениях на ближайший год, успел обзавестись там связями[1767] и прибыл в Литву вместе с наемниками лишь в августе 1435 г. Сами эти наемники, по единодушному свидетельству источников, происходили из Чехии и Силезии; «Смоленская хроника» добавляет к ним «рукужан», т. е. австрийцев[1768]. Более сложен вопрос об их численности, точнее, доле в войсках союзников (вопрос об абсолютной численности комбантантов в условиях отсутствия надежных источников, таких как переписи войска или расходные книги, вообще обречен на спекулятивное и очень приблизительное решение). Как справедливо отметил Й. Матусас, Сигизмунда Корибутовича, фактически бежавшего из Чехии, да к тому же через территорию Польши, не могло сопровождать большое войско[1769] (к тому же в расходных книгах Риги и Ревеля отмечены расходы лишь на самого Сигизмунда Корибутовича[1770]). Попытки же гуситов установить контакты со Свидригайлом через его посла, ездившего к императору Сигизмунду Люксембургскому, относятся уже к началу следующего, 1436 г.[1771] Вероятнее всего, эти наемники прибыли в Ливонию (или прямо в Литву) отдельно от Сигизмунда Корибутовича. Наконец, имеется еще один источник, который проливает свет на их происхождение и до сих пор не привлекался исследователями, — всемирная хроника любекского доминиканца Германа Корнера. В ней говорится об участии в битве «добрых людей» из Саксонии, Вестфалии и Гельдерна[1772], т. е. регионов Германии, поддерживавших тесные контакты с Ливонией. Хронист уточняет, что их целью было совершение рыцарских деяний, т. е. это были не наемники, а «гости» в собственном смысле слова (40 из них вступили в Тевтонский орден).

Большой поход Свидригайла и его союзников в Литву должен был начаться в августе 1435 г. Эти сроки были выдержаны: 25 июля 1435 г. ливонский магистр, как и планировалось, выступил из Риги[1773], 1 августа он находился на р. Эвясте[1774] (совр. Айвиексте) — притоке Западной Двины, примерно на полпути между Ригой и приграничным Дюнабургом. Таким образом, соединение с войсками Свидригайла близ Браславля должно было состояться уже в начале августа. По словам Яна Длугоша, союзники вторглись на территорию Литвы около 15 августа[1775]. После этого они по территории Завилейского повета двинулись к Вилькомиру[1776]. 31 августа попечитель приграничного замка Лик (находился на юго-востоке Тевтонского ордена, в комтурстве Бальга, ныне — г. Элк на территории Польши) передавал великому магистру сведения о положении дел в Литве, сообщенные ему семьей беженцев из окрестностей Городна. По их словам, Свидригайло с войском находится в Литве, разоряя и сжигая все на своем пути. Это обстоятельство привело в Пруссию и многих других беженцев, о которых сообщал автор письма[1777].

При отражении предстоящей атаки Свидригайла Сигизмунд Кейстутович мог рассчитывать прежде всего на силы своих подданных — в первую очередь литовцев и русь. Псковские летописи и хроника Германа Корнера сообщают о присутствии в его войске жомойтов, но полагаться исключительно на сведения этих источников было бы опрометчиво: так, псковский летописец располагал очень приблизительной информацией и о Жомойти (по его мнению, Вилькомирская битва состоялась «в Жимоитьскои земли»[1778], хотя ее восточная граница проходила западнее Вилькомира), и об участии ее жителей в конфликте Свидригайла и Сигизмунда Кейстутовича[1779], а сведения Корнера о событиях в ВКЛ не всегда точны, и хотя в его рассказе о Вилькомирской битве имеются уникальные подробности, в целом он достаточно трафаретен[1780]. Возможно, здесь отразились не точные сведения, полученные авторами этих произведений, а их представления о том, «как должно было быть». И все же некоторые данные заставляют думать, что жомойты в войске Сигизмунда Кейстутовича были. Об этом говорит их участие в военных мероприятиях этого князя до и после битвы (мобилизация сил Сигизмунда в августе 1434 г. и поход в Курляндию осенью 1435 г.), а также тот факт, что большое число Свидригайловых воинов, попавших в плен после Вилькомирской битвы, содержалось в Жомойти[1781]. Из письма попечителя Лика от 31 августа известно, что в войске Сигизмунда находились татары, отряд которых численностью 500 человек был разбит незадолго до этого. Скорее всего, это были те татары, которые поселились в историческом центре ВКЛ (близ Трок и других военно-административных центров) при Витовте и были обязаны великому князю военной службой, т. е. тоже принадлежали к числу подданных великого князя Литовского[1782].

Этих сил Сигизмуиду Кейстутовичу было явно недостаточно, чтобы дать отпор войскам Свидригайла и Керскорфа. Дело заключалось не только в численном превосходстве противника, но и в нежелании Сигизмунда полагаться на своих подданных, многие из которых были им недовольны[1783]. Выходом для него было бы использование польских войск, находившихся в его распоряжении. Оно затруднялось тем, что к 1435 г. финансовое положение у Сигизмунда Кейстутовича складывалось не лучшим образом. Первым ударом для его казны стал раскол государства: в руках Свидригайла оставались те материальные ресурсы, которые давали в его распоряжение земли, оставшиеся под его контролем. Доходы с русских земель ВКЛ по-прежнему поступали Свидригайлу, а летом 1433 г. до Тевтонского ордена доходили слухи о крупной финансовой помощи Новгорода свергнутому великому князю[1784]. Доходы же казны Сигизмунда Кейстутовича резко сократились из-за упадка торговли Литвы с Пруссией и походов Свидригайла в Литву[1785]. Сократился и сам объем казны, имевшийся в распоряжении Сигизмунда: одним из обвинений в адрес заговорщиков Волимонтовичей, арестованных осенью 1432 г., было то, что они присвоили себе часть казны Витовта[1786]. Сигизмунд ежегодно тратил большие суммы на польских наемников[1787], в результате к 1435 г. он испытывал явные проблемы с их оплатой, и многие из них, если не все, отказались ему служить (самый яркий пример — шляхтич из Мазовии Ежи Струмило, предложивший свои услуги Свидригайлу из-за того, что не мог получить денег с Сигизмунда)[1788]. Не решало эту проблему и привлечение польских гарнизонов литовских замков. Лишь после обращения к польскому королю Владиславу III и его советникам войска Сигизмунда получили значительное польское подкрепление[1789]. Герман Корнер сообщает о присутствии в войске Сигизмунда не только литовцев и жомойтов, но и поляков, а также некоего мазовецкого князя, который якобы погиб[1790] (впрочем, о последнем ничего более неизвестно, хотя история Мазовии за этот период освещена источниками достаточно хорошо).

О реакции Сигизмунда Кейстутовича на начало очередного похода, направленного против него, известно крайне мало. Как следует из вышеприведенных данных, он отдавал себе отчет в том, что его собственных сил недостаточно, чтобы успешно противостоять Свидригайлу и его союзникам. С другой стороны, некоторые сведения заставляют думать, что столкновения имели место и до Вилькомирской битвы. Так можно трактовать известие из письма попечителя Лика о разгроме татарского отряда численностью в 500 человек[1791], а также информацию, которую великому магистру в конце августа сообщил неизвестный шпион, незадолго до этого побывавший на Пётрковском съезде польского духовенства и шляхты, о поражении большого отряда поляков. Где оно произошло, в письме не сообщается, но некоторые подробности заставляют думать, что речь шла о первых боевых действиях в Литве. В письме говорится, что во время этого столкновения погиб старший сын Сендзивоя Остророга — самого влиятельного вельможи из Великой Польши[1792]. Старшего сына Сендзивоя Остророга звали Станислав, но он в 1435 г. не погиб[1793]. Таким образом, участники съезда в Пётркове располагали лишь первоначальной, очень приблизительной информацией о сражении, следовательно, оно произошло незадолго до этого. Можно предположить, что Сигизмунд Кейстутович выслал и тот и другой отряд навстречу войскам противников для разведки. Сам он оставался в Троках, где проходил сбор войск, а командование ими, по разным данным, было поручено главе польских отрядов Якубу Кобылянскому, который долгое время служил Витовту, или сыну великого князя Михаилу[1794].

Историки давно обратили внимание на странный маршрут движения войск Свидригайла и его союзников. Они выбрали не прямой путь на Вильну или Троки, что было бы естественно, а двинулись через Вилькомир. Этому факту давались разные объяснения: намерение союзников направиться в Жомойть или терроризировать местных жителей[1795]. Оба эти предположения неосновательны. Что целью союзников не была Жомойть, можно заключить из письма епископа Петра, титулярного епископа Жомойтского диоцеза, адресованного жомойтам. Этот документ долгое время был известен ученым лишь по литовскому переводу, опубликованному жемайтийским епископом Мотеюсом Валанчюсом (Волончевским) в истории его диоцеза в 1848 г.[1796] и в силу языкового барьера практически не привлекался к исследованию событий 30-х годов XV в. Однако латинский текст письма был опубликован еще в 1841 г.[1797], а его оригинал, хранившийся тогда в одном из виленских архивов, сейчас находится в Варшаве[1798]. В этом документе Петр, капеллан Свидригайла, которого папа римский поставил епископом в Жомойть в октябре 1434 г. (несмотря на то что там уже был епископ Николай — сторонник Сигизмунда Кейстутовича)[1799], обращается к пастве своего диоцеза с просьбой принять его. Полагаю, это не имело бы особого смысла, если бы епископ спустя несколько дней намеревался явиться своей будущей пастве вместе со Свидригайлом и его войсками. Наконец, чтобы терроризировать местное население, совсем не обязательно тратить массу ресурсов на столь глубокий обход Вильны и Трок: достаточно вспомнить поход ливонцев в Литву в конце января — начале февраля 1433 г. К тому же конечной целью Свидригайла было не только запугать население, но и склонить на свою сторону, о чем также говорится в письме епископа Петра жомойтам. Есть все основания присоединиться к точке зрения Ю. Скшипека, который отметил, что Вилькомир был тем пунктом, от которого союзники легко могли дойти до Вильны и Трок[1800].

Войска противников встретились в самом конце августа 1435 г. к югу от Вилькомира у оз. Жирнаяй (Жирново). Оно вытянуто с севера на юг, а по его западному берегу проходила дорога, соединявшая Вилькомир с путями на Вильну и Троки. Эту дорогу пересекает речка Жирная (Жирновка), вытекающая из озера и соединяющая его с р. Швянтойи (польская Свента, «Святая река» русских летописей — всё это переводы одного и того же названия). С западной стороны озера находились войска Свидригайла и ливонцев, двигавшиеся на юг, в сторону Трок и Вильны, с восточной — польско-литовские войска. Свидригайло пытался дать сражение противнику возле озера, но безрезультатно. Простояв несколько дней под проливным дождем, союзники решили отступить к Вилькомиру. Они выступили ранним утром 1 сентября и шли несколькими отрядами: впереди двигался обоз под прикрытием части ливонцев, далее шел Свидригайло со своими войсками, татарами, наемниками и основными силами ливонских воинов. При переправе через речку Жирновку эти отряды были атакованы польско-литовскими войсками и поодиночке разгромлены[1801]. В сражении погибли несколько князей из окружения Свидригайла: по сведениям автора письма в Базель, их было 13 человек, достоверно же известно о гибели четверых — Ярослава Лугвеневича, Михаила Болобана Семеновича Друцкого, Даниила Семеновича Гольшанского и Михаила Львовича Вяземского[1802]. Был смертельно ранен Сигизмунд Корибутович. Погибли ливонский магистр Франке Керскорф, «старый марашал» ливонского отделения Ордена Вернер фон Нессельроде и другие ливонские сановники. Многие участники сражения попали в плен. Значительная часть войск была рассеяна, их потом добивали или брали в плен. Немногим из них, сумевшим сориентироваться среди литовских лесов и озер, удалось добраться до Ливонии, но и это спасло не всех: в середине октября 1435 г. комтур Бранденбурга, находившийся в Ливонии, сообщал великому магистру о поражении, которое силы рижского архиепископа нанесли «русинам и другим, которые были в битве», близ Кокенгаузена[1803]. Самому Свидригайлу «в мале дроужине, въ 30 моужь»-русинов, в сопровождении князя Юрия Лугвеневича удалось бежать в Полоцк[1804]. Некоторое время ходили слухи о его смерти: по сообщению неизвестного польского духовного лица, на поле битвы были найдены его доспехи и конь[1805]. Такие слухи распространились и в его собственных владениях: руководствуясь ими, мценский воевода Григорий Протасьев с подконтрольной ему территорией признал власть Сигизмунда Кейстутовича[1806]. По словам псковского летописца, «и велми давно и за много лет не бывало таковаго побоища в Литовском земли»[1807], а некоторые современники сравнивали Вилькомирское сражение со знаменитой Грюнвальдской битвой 1410 г.[1808]

После Вилькомирского сражения Сигизмунд Кейстутович решил развить достигнутый успех, чтобы распространить свою власть на русские земли ВКЛ, признававшие власть Свидригайла. По сообщению «Смоленской хроники», спустя три недели после битвы Сигизмунд отправил литовское войско во главе со своим сыном Михаилом на завоевание Смоленска. Это было очень большое войско: по словам смоленского летописца, Сигизмунд «собра опять всю свою силу литовъскую»[1809]. Это обстоятельство и дальнейший ход событий говорят о том, что Смоленском он ограничиваться не собирался и рассчитывал на гораздо более крупные территориальные приобретения на Руси по горячим следам битвы. Согласно рассказу смоленского летописца, близ Орши войско Михаила Сигизмундовича встретила делегация смольнян, заявившая о добровольном переходе Смоленска и Смоленской земли под власть Сигизмунда Кейстутовича[1810]. По-видимому, в ее состав входил смоленский наместник, литовский пан Георгий Бутрим: 17 октября комтур Бранденбурга писал Русдорфу из Ливонии, что он «отъехал от Свидригайла»[1811]. Очень скоро — возможно, в те же дни — его заменил человек Сигизмунда Кейстутовича, литовский пан Ивашко (Ян) Гаштольд: в этой должности он впервые упоминается 5 февраля 1436 г.[1812] И сам Свидригайло в письме великому магистру от 28 марта 1436 г. называет Георгия Бутрима бывшим смоленским наместником[1813]. Примечательно, что в списке свидетелей документа нового наместника, выданного в Смоленске и посвященного его подляшским владениям, присутствует не только писец Мартин, скорее всего, прибывший вместе с ним (об этом говорит его имя и профессия латинского писца), но и представители местной знати — тиун и смоленские маршалки: некий Александр, возможно, тот же самый, который подписал обращение сторонников Свидригайла к Базельскому собору в Витебске 22 марта 1433 г.[1814], а также Михаил Плюск (Плюсков?) — представитель местного боярского рода[1815]. Это говорит о стремлении местной знати, по крайней мере какой-то ее части, сотрудничать с Сигизмундом Кейстутовичем. В условиях осени 1435 г. добровольная сдача города его войскам могла быть попыткой избежать осады и последующих репрессий. Вероятно, дало о себе знать недовольство Свидригайлом, связанное, в частности, с его акцией по исключению нескольких волостей из состава Смоленской земли и нашедшее свое выражение в «заговоре митрополита Герасима».

После этого Михаил Сигизмундович в Смоленск не пошел, а отправился на север, к Витебску. Согласно сообщению «Смоленской хроники», Михаил безрезультатно простоял под Витебском шесть недель и «не взя города прочь поиде»[1816]. В Смоленск он выступил около 22 сентября, значит, из-под Витебска он должен был повернуть в ноябре. Можно было бы заключить, что князь благоразумно решил избежать проблем снабжения и коммуникации с Литвой. Однако, как выясняется благодаря переписке орденских сановников, дело заключалось не только в этом. 21 ноября 1435 г. один из них, — вероятно, комтур Торна, — сообщал великому магистру, что князь Михаил, осаждавший некий город на Руси, был атакован Свидригайлом, в результате литовское войско было разбито[1817]. Действительно, Свидригайло, покидая Витебск незадолго до этого, пообещал собрать войска для нового похода[1818]. Безрезультатно окончилась и недельная осада Полоцка (куда Свидригайло явился сразу после Вилькомира) крупным войском Сигизмунда Кейстутовича зимой 1435/36 г.[1819]

Получившаяся картина действий войск Сигизмунда Кейстутовича основана на прямых свидетельствах источников. Ее можно дополнить и некоторыми косвенными данными. Скорее всего, путь из владений Сигизмунда к Орше проходил через Друцк. Поэтому есть основания полагать, что во время того же похода его власти было подчинено Друцкое княжество. В феврале 1436 г. Свидригайло сообщал Русдорфу, что его воеводам удалось вернуть отложившийся от него Стародуб, гарнизон которого к этому времени уже был усилен Сигизмундом[1820]. Значит, Стародуб перешел к Сигизмунду в последние месяцы 1435 или самом начале 1436 г. Но это заставляет предположить, что примерно тогда же под его власть попало Мстиславское княжество, которое в противном случае оказалось бы окруженным его владениями. Получается, что вскоре после Вилькомирской битвы Свидригайло оказывался отрезанным от северной части той территории, которую он контролировал до битвы, — Полоцкой и Витебской земель. В перспективе это (в сочетании с отсутствием новых ресурсов у Свидригайла) предопределило их судьбу: летом 1436 г. и они, «не чюя собе помощи ниоткуля», также признали власть Сигизмунда[1821]. Как будет показано в следующей главе, южные земли ВКЛ — северские, Киевщина, а впоследствии и Волынь — заняли совершенно иную позицию: продолжили войну с Сигизмундом под знаменами Свидригайла, но уже без северных земель ВКЛ и без немецких союзников.

Одновременно с отправкой войска на Смоленск Сигизмунд заверил Русдорфа в своих миролюбивых намерениях по отношению к Ордену, в том числе его отделению в Ливонии, рыцари которого совсем недавно сражались против его войск. По словам Сигизмунда, его приближенные и «гости» (т. е. наемники) настаивали на развитии наступления именно на ливонском направлении[1822]. Возможно, такой сценарий развития рассматривался и в Польше, если вскоре после сражения оттуда в Литву направлялись новые отряды[1823]. Однако Сигизмунд Кейстутович отказался от осуществления этих планов[1824]. Тем не менее уже в начале октября в Литве и Пруссии ходили слухи о его намерении отправить какие-то военные силы в Курляндию — западную часть Ливонии[1825]. Этот план был осуществлен между 4 и 17 октября силами жомойтов. В это время два их достаточно крупных отряда (современники оценивали их общую численность в 6 тысяч человек[1826]) вторглись в Курляндию близ замка Дурбен, сожгли часть его укреплений и убили одного человека. На этом их набег и завершился. Жомойтов попытался настичь только что прибывший в Ливонию комтур прусской крепости Бранденбург (ныне — пос. Ушаково в Калининградской обл.) со своим отрядом, но — безуспешно[1827]. Ливонский ландмаршал, фактически возглавлявший местное отделение Тевтонского ордена в отсутствие ливонского магистра, оценивал общую численность жомойтских отрядов в 6 тысяч человек. Представление о большой численности войск, отправленных Сигизмундом Кейстутовичем на Русь и в Ливонию, косвенно подтверждается данными о судьбе пленных, находившихся во владениях этого князя. Согласно тогдашней практике они содержались в многочисленных замках и дворах великого князя и его подданных. При изучении источников вырисовывается картина их массового бегства оттуда, в том числе и в Ливонию, пришедшегося на осень 1435 г.[1828] Очевидно, оно стало возможным из-за ослабления охраны мест их содержания, связанного отсутствием достаточного числа профессиональных воинов во владениях Сигизмунда. Поскольку в этих условиях развить успех на обоих направлениях, русском и ливонском, было нереальным, приоритет был отдан первому из них.

Отношения Сигизмунда Кейстутовича с ливонским отделением Ордена продолжали оставаться прохладными. Инициатива их нормализации принадлежала руководству этого отделения ордена: в конце 1435 г. ливонский ландмаршал Генрих Шунгель по прозванию Бокенфорде, исполнявший обязанности ливонского магистра после гибели Керскорфа, дважды отправлял своих послов к Сигизмунду Кейстутовичу, чтобы разобраться в судьбе участников Вилькомирской битвы, не вернувшихся с поля боя (выяснить, кто из них погиб, и передать необходимое пленным)[1829]. Иную картину мы видим в отношениях Литвы с руководством Ордена, находившимся в Пруссии. Как и прежде, Сигизмунд был заинтересован в сохранении добрососедских отношений с великим магистром: уже 21 сентября он отправил посла к Русдорфу[1830]. С ответной миссией к Сигизмунду в октябре ездил попечитель Лохштедта (ныне — на территории г. Балтийска Калининградской обл., замок не сохранился)[1831]. К сожалению, о содержании их переговоров ничего не известно; вероятно, они были посвящены дальнейшим взаимоотношениям Сигизмунда с Орденом. Нет оснований соглашаться с теми историками, которые полагают, что после Вилькомирской битвы Сигизмунд Кейстутович начал явный курс на сближение с Тевтонским орденом[1832]: завоевать расположение Русдорфа он пытался и ранее, а его отношения с ливонской ветвью Ордена в октябре 1435 г. добрососедскими и уж тем более дружественными назвать никак нельзя.

Таким образом, военная кампания 1435 г. стала решающей для хода династической войны в Великом княжестве Литовском. В битве при Вилькомире 1 сентября войско Свидригайла было наголову разбито, а нового войска, способного вести аналогичные по масштабам наступательные боевые действия, ему собрать так и не удалось. Объективно это означало, что ему придется расстаться с претензиями на литовский престол (хотя он еще долго не мог смириться с этой мыслью) и в лучшем случае довольствоваться какой-то частью былых владений. Важную роль сыграл и переход Смоленской земли, а также соседних с ней земель (Друцкого и Мстиславского княжеств, Стародуба) под власть Сигизмунда Кейстутовича: утратив их ресурсы и потеряв их как связующее звено между южной и северной частями своих владений, Свидригайло не смог организовать помощь Полоцкой и Витебской землям, что в конечном счете привело к их утрате.

Важным было и международное значение событий 1435 г. Непосредственный участник военных действий, ливонское отделение Ордена было очень сильно ими ослаблено, что заставило его искать соглашения с другими политическими силами Ливонии. В декабре 1435 г. на ландтаге в Вальке между ними было заключено соглашение, которое, в частности, поставило внешнюю политику ливонской ветви Ордена под контроль местных сословий. Великий магистр Тевтонского ордена Пауль фон Русдорф наконец убедился в том, что следовать указаниям императора Сигизмунда Люксембургского, не подкрепленным помощью, не имеет смысла. 31 декабря 1435 г. в Бресте Куявском было достигнуто соглашение о заключении «вечного мира» между Польшей и Тевтонским орденом, исключавшего его вмешательство во внутренние дела ВКЛ. В документ были включены те самые четыре статьи, которые вызвали гнев императора в начале 1434 г. и стали предметом разногласий польских и орденских правящих кругов. Наученное горьким опытом, руководство орденского государства строго соблюдало «вечный мир» вплоть до начала Тринадцатилетней войны с Польшей в 1454 г. Для Свидригайла это означало, что он лишился одного из основных источников внешней помощи в борьбе за престол с Сигизмундом Кейстутовичем. Как показали дальнейшие события, младший Ольгердович убедился в этом далеко не сразу, и новый расклад сил ставил перед ним вопрос о его перспективах.

Глава 2.6. Конец династической войны (1435–1438)

В литературе нередко утверждается или молчаливо подразумевается, что битва при Вилькомире означала конец войны между Свидригайлом и Сигизмундом Кейстутовичем. В действительности это далеко не так. Одна из причин данного стереотипа — в том, что заключительный этап войны (конец 1435 г. — конец 1438 г.) не был предметом специального изучения (за исключением устаревшей монографии А. Левицкого). Возможности его исследования несколько ограничены по сравнению с предшествующим периодом: после Вилькомирской битвы Орден (как прусское, так и ливонское отделение) перестал оказывать какую бы то ни было помощь Свидригайлу; их переписка становится спорадической, а потом и вовсе прерывается. Орден мог довольствоваться главным образом доходившими до него слухами о деятельности своего былого союзника. Этот пробел в определенной степени восполняют сохранившиеся акты данного периода (в частности, пожалования Свидригайла, которые проливают свет на его итинерарий, владения, состав ближайшего окружения и сторонников, размеры их вознаграждения[1833]), а также немногочисленные известия нарративных источников. Не так уж много известно и пожалований Сигизмунда Кейстутовича, относящихся к этому времени и снабженных датой, что позволило бы сопоставить их содержание с событиями социально-политической истории ВКЛ.

Вилькомирская битва стала ощутимым ударом для Свидригайла, несравненно более сильным, чем его поражение в Ошмянской битве 8 декабря 1432 г. Об этом говорят его действия в конце 1435 — первой половине 1436 г. С поля битвы он «прибеже» в Полоцк[1834], а вскоре явился в Витебск[1835], но, в отличие от конца 1432 г., не попытался собрать войско в одном из этих городов и развить контрнаступление. Местных ресурсов для этого явно не хватало: как уже говорилось в предыдущей главе, у Вилькомира полочане понесли большие потери, а оставшимся хватало сил лишь на оборону Полоцка от войск Сигизмунда Кейстутовича. Не мог Свидригайло рассчитывать и на помощь ближайшего соседа и союзника на этом направлении — ливонского отделения Ордена, войско которого было разгромлено на его глазах. При этом старый князь полагал, что Сигизмунд Кейстутович своими обязан успехами содействию поляков: чтобы вывести последних из игры, в сентябре 1435 г. Свидригайло обратился к великому магистру, прося напасть на Польшу. Из Пруссии Свидригайлов посол Венцеслав из Безмирова должен был отправиться к императору Сигизмунду Люксембургскому явно с той же целью[1836].

Таким образом, Свидригайло считал собственные силы Сигизмунда Кейстутовича довольно скромными; это могло придавать ему уверенности в том, что имеет смысл организовать новый большой поход в Литву, и такие планы он вынашивал вплоть до конца 1436 г. (хотя не следует забывать, что к этому времени его положение несколько улучшилось). С целью сбора войск для нового похода Свидригайло в конце 1435 г. отправился на юг ВКЛ: уже 22 октября ливонский ландмаршал сообщал великому магистру, что этот князь, должно быть, находится далеко в русских землях, поэтому о нем нет никаких достоверных новостей, ничего не сообщает и посол, недавно отправленный к нему[1837]. 2 января следующего года ландмаршал, ставший к этому времени ливонским магистром, уточнял, что Свидригайло отправился «в дальние земли в сторону Татарии» («in den hin[d]erlanden kegen Tatterye»)[1838]. Источником этих сведений были слухи («wol saget men»), полученные, по всей видимости, от полоцкого руководства, которое поддерживало контакты с Ливонией, или от тамошних купцов[1839]. Эти слухи подтверждаются письмами Свидригайла из Киева, написанными в феврале — марте того же года. Но в начале 1436 г. ни Луцкая земля, ни Подолье ему не принадлежали (о чем он прекрасно знал), в Черниговско-Верхнеокском регионе значительных успехов добился Сигизмунд Кейстутович, а рассчитывать на военный потенциал одной лишь Киевщины было бы опрометчиво: в Вилькомирской битве попал в плен князь «Иван Владимирович Киевский», и наверняка Киевская земля вышла из этого сражения ослабленной. Свидригайло еще был в состоянии организовывать относительно крупные военные акции: как уже говорилось, его силы в ноябре 1435 г. разбили войско Михаила Сигизмундовича, расположившееся под Витебском[1840], так что тот вынужден был повернуть в Литву. Но чтобы выполнить план Свидригайла по сбору войска для отвоевания Смоленской земли и защиты других русских земель (очевидно, Полоцкой и Витебской)[1841], этого было недостаточно.

Свидригайлу оставалось рассчитывать на союзников, и теперь, когда обе ветви Ордена были выведены из игры, главная роль среди них отводилась татарам. Об этом Свидригайло писал великому магистру уже 29 февраля 1436 г. из Киева (это первое из сохранившихся его писем, написанных после сентября 1435 г.)[1842]. По его словам, незадолго до этого он отправил татар разорять владения Сигизмунда Кейстутовича, но те попутно опустошили русские земли Польского королевства и Мазовии (Белзскую землю), что стало причиной задержки поляками Свидригайловых послов (о них речь пойдет ниже). Вероятно, к тому же набегу относится известие из письма ливонского магистра Русдорфу от 22 апреля 1436 г.: во время этого набега татары действовали вместе со сторонниками Свидригайла и вывели большой полон с разоренного ими «Малого Подолья» (вероятно, имеется в виду Молдавия)[1843]. В том же письме Свидригайло сообщал главе Тевтонского ордена, что вскоре отправит войска под командованием киевского воеводы Юрши и Немиры Рязановича, которые недавно взяли Стародуб, на осаду Смоленска вместе с большим татарским войском. Его, по словам князя, привел под Киев сам татарский хан[1844]. Информация об участии татар в запланированном походе против Сигизмунда Кейстутовича повторяется и в письмах Свидригайла Русдорфу от 15 и 28 марта 1436 г.[1845] Состоялся ли этот большой поход, неизвестно. Возможно, он был отменен из-за событий в Орде, где продолжалась борьба между Сеид-Ахмедом и Улуг-Мухаммедом[1846]. Зато некоторые интересные сведения приводятся в уже упомянутом письме ливонского магистра Русдорфу от 22 апреля 1436 г. Свидригайло прислал к нему ливонцев, которые незадолго до этого были освобождены из плена из некоего двора «в Литве» (т. е. не обязательно на территории Литовской земли). По их словам, это сделали татары и «hovegesinde» Свидригайла. Слово «gesinde» в средневерхненемецком языке означало очень широкий круг понятий, начиная от «челяди невольной» и слуг и кончая дружиной и войском[1847]. В данном случае первая часть слова «hove-» указывает на связь этого соединения с княжеским двором. Полагаю, все это означает, что ливонцев освободил из плена относительно скромный по размерам отряд (не «войско»). Об этом говорит и характер его действий: по словам тех же ливонцев, освободившие их сторонники Свидригайла вместе с татарами сожгли данный двор и разорили окружавшую его местность[1848]. О крупномасштабной операции, как мы видим, речи не шло, дело ограничивалось точечными ударами-набегами.

Приведенные сведения о помощи татар Свидригайлу следует сопоставить с информацией о тех военных успехах, которых ему удалось добиться силами его собственных подданных. К концу февраля 1436 г. после осады войсками под командованием Юрши и Немиры Рязановича под его власть вернулся Стародуб вместе со значительной прилегающей к нему территорией — при том, что его гарнизон был усилен Сигизмундом Кейстутовичем[1849]. Иначе сложилась ситуация в Верхнеокском регионе: на сторону Свидригайла вернулся Григорий Протасьев, который ранее поверил слухам о гибели Свидригайла и признал власть Сигизмунда. Вместе с ним под власть Свидригайла вернулся и Мценск. Об этом событии Свидригайло узнал в первой половине марта 1436 г.[1850] В конце марта Свидригайло писал великому магистру, что под его власть вернулись все те замки, которые он потерял в результате измены Григория Протасьева и бывшего смоленского наместника Георгия Бутрима, за исключением Смоленска. Тогда же Свидригайло сообщил о переходе к нему всего Подолья вместе с Кременцом, за исключением Каменецкого (Западного) Подолья. Его наместником он назначил Ивашку Монивидовича[1851]. Из письма остается неясным, как и почему произошел переход Восточного Подолья под власть Свидригайла; в этом случае не говорится о действиях каких-либо его сторонников (как в случае со Стародубом), поэтому можно полагать, что он произошел мирным путем, в результате признания власти Свидригайла местной знатью. Вскоре ее представители (бояре из рода Мукосеев[1852]) появляются в грамотах Свидригайла в качестве получателей и свидетелей его пожалований.

В той же южнорусской части ВКЛ в 1436 г. произошло еще одно значительное событие, к сожалению, очень слабо освещенное источниками: под власть Свидригайла перешла Луцкая земля. В эпистолярных источниках сведения об этом появляются в октябре — ноябре 1436 г. 29 ноября Свидригайло писал великому магистру из луцкого верхнего замка, что вернул себе Луцкий и Кременецкий замки с их землями, отторгнутые «изменниками»[1853]. 16 октября того же года о судьбе Луцка главе Ордена сообщил верховный маршал. От купца, приехавшего в Кенигсберг из Литвы, он узнал, что некий князь Александр умер своей смертью, а перед этим завещал Луцк Свидригайлу, а Пинск, Владимир и Городло — Сигизмунду Кейстутовичу. Свидригайло, по его словам, передал Луцк пану Ивашке Монивидовичу. Далее купец сообщал о походе войск Сигизмунда — по-видимому, на Волынь[1854]. Этот источник был известен уже Л. Колянковскому, но интерпретировал он его совершенно произвольно, как сообщение о предсмертном «завещании Витовта», чье христианское имя было Александр[1855]. Однако реалии, отразившиеся в этом письме, прекрасно подходят к ситуации 1436 г., а «князь Александр» в таком случае — это Александр Нос. Хорошо известно, что он происходил из пинских Наримонтовичей и сохранял какие-то права (или по меньшей мере претензии) на Пинск, а в 1433–1434 гг. был луцким старостой на стороне Свидригайла. Он лишился этого поста после передачи Луцка Сигизмунду Кейстутовичу, который отправил туда для его занятия своего человека — Ивашку Гаштольда[1856]. Но в начале 1436 г. Александр Нос вновь упоминается в этой должности: 2 февраля этого года в Луцке «князь Александр Иванович, староста луцкий и наследник в Пинске» выдал проезжую грамоту «послам короля и Короны Польской»[1857]. Таким образом, к 1436 г. в непосредственном распоряжении Александра Носа находилась Луцкая земля (в том числе Владимир, сохранявший значение административного центра повета) и Пинская земля (вероятно, именно ее он получил в 1434 г. за переход на сторону Сигизмунда[1858]). Сам же он признавал верховную власть Сигизмунда Кейстутовича. Сложнее обстоит дело с Городлом. Как известно, в 1432 г. Сигизмунд Кейстутович отказался от этого важного в стратегическом отношении замка и населенного пункта в пользу Польши, а уже в 40-е годы XV в. Городло принадлежало мазовецким князьям[1859]. Известно также, что в 1433 г. в его окрестности совершал походы князь Александр Нос, бывший тогда луцким старостой на стороне Свидригайла. Возможно, что такие рейды, не согласованные с центральной властью (в данном случае — с Сигизмундом Кейстутовичем), он организовывал и после 1434 г.

В таких обстоятельствах произошел переход Луцкой земли под власть Свидригайла в 1436 г. Вызывает удивление тот факт, что она не разделила судьбу других земель, упомянутых в письме орденского сановника, т. е. не была передана Сигизмунду Кейстутовичу. Полагаю, что это было продиктовано позицией местной знати, представители которой вскоре вошли в ближайшее окружение Свидригайла. Возможно, это произошло уже к 24 июля 1436 г.: этим днем датируется выданная в Луцке грамота Свидригайла, которой тот пожаловал пану Петрашку Ланевичу Мыльскому село Сенно в Луцком повете[1860]. Однако дата составления документа может вызывать сомнения: 1436 год однозначно вычисляется на основе индикта, хотя список свидетелей скорее указывает на 1437-й (известна грамота Свидригайла для того же Петрашка Ланевича Мыльского от 20 июля 1437 г. с точно таким же списком свидетелей[1861]).

Эти сведения красноречиво говорят о военных силах, которыми располагал Свидригайло в 1436 г.: они концентрировались в южнорусской части ВКЛ, где предпринимались широкомасштабные военные акции. Но и там многое было достигнуто без них, путем соглашения с местной знатью. Насколько Свидригайловым сторонникам удавалось прорваться в глубь владений Сигизмунда Кейстутовича и как часто такие рейды совершались, — неизвестно. С приобретением Луцкой земли и Восточного Подолья позиции Свидригайла в борьбе с Сигизмундом усилились, но это позволяло рассчитывать лишь на организацию обороны, в наступление же он так и не перешел.

К сожалению, если сохранившиеся источники еще позволяют восстановить хронологию событий, то разглядеть всей совокупности их причинно-следственных связей за скупыми строками этих источников не удается. Приходится ограничиться констатацией того, что нам известно, а что — нет. Ни точного момента очередного перехода Луцкой земли под власть Свидригайла, ни причин этого мы не знаем. Как показывают события 30–50-х годов XV в., богатые и влиятельные волынские князья и бояре стремились извлечь максимум выгод из пограничного положения своего региона между Польшей и Литвой (а в 30-е годы — еще и между двумя «великими князьями литовскими»).

Тем временем Сигизмунд Кейстутович развивал наступление. В конце 1435 г. его власть признала Смоленская земля, а к началу следующего года он добился определенных успехов на территории Верхнего Поочья и Черниговщины, но ненадолго. Возможно, к этому времени под его власть перешли также Мстиславское и Друцкое княжества. Все это резко снижал шансы Свидригайла (и без того незначительные) организовать помощь Полоцкой и Витебской землям. Ряд данных говорит о том, что они поддерживали контакты со Свидригайлом и по-прежнему рассчитывали на его помощь[1862]. Еще в конце лета 1436 г. к ливонскому магистру вместе с послом этого князя прибыли представители полоцких мещан; просьба последних — не заключать перемирия с Сигизмундом Кейстутовичем — была, по предположению магистра, согласована со Свидригайлом[1863]. Вероятно, Полоцк рассчитывал на военную помощь давнего соседа и союзника — ливонского отделения Ордена, с которым также поддерживались контакты[1864]. После безуспешных походов конца 1435 г. Сигизмунд Кейстутович продолжал пытаться подчинить себе Полоцкую и Витебскую земли: по-видимому, именно их защитникам он сообщил о заключении Брестского мира с Орденом, чтобы дать им понять, что надеяться на Ливонию им больше не приходится[1865]. Летом 1436 г. Полоцк и Витебск, «не чюя собе помощи ниоткуля», признали власть Сигизмунда Кейстутовича[1866]. К 1 сентября об этом уже знали в Пруссии[1867], а к 15 сентября — ив Ливонии[1868].

После этого усилия Сигизмунда Кейстутовича оказались направленными на завоевание южнорусских земель ВКЛ, остававшихся под властью его неудачливого соперника. В самом конце сентября в Вейден для переговоров о судьбе пленных прибыли послы Сигизмунда, сообщившие ливонскому магистру, что вельможи этого князя на момент их отъезда из Литвы находились в походе; сам же великий князь в нем не участвовал[1869]. О ходе этой операции верховному маршалу Ордена в середине октября сообщил купец, приехавший в Кенигсберг из Литвы. По его словам, литовцы уже понесли большие потери, многие из них теперь отправляются в поход, но каковы их планы — неизвестно[1870]. В январе 1437 г. Сигизмунд, по сообщению побывавших в Литве ливонских послов, отправил войско в Луцкую землю. Поход предполагалось завершить не ранее середины марта[1871]. По всей видимости, в связи с этим походом Сигизмунд 2 февраля подтвердил пожалование Витовта для Луцкого епископства, даже несколько расширил его владения[1872]. Следующий большой поход против Свидригайла, в котором Сигизмунд Кейстутович опять-таки не участвовал, начался в середине июня 1437 г. Обе стороны готовились к генеральному сражению: Свидригайло, по слухам, собрал три войска (в Луцке, Киеве и на Подолье?).

В сложившейся ситуации, когда связи с Орденом прервались[1873], а собственных сил Свидригайла для отвоевания утраченного не хватало, ему следовало подумать о стабилизации своего положения, т. е. о том, чтобы не вести войну на два фронта — с Сигизмундом Кейстутовичем и Польшей. Переговоры с Сигизмундом исключались[1874], и выходом были поиски соглашения с Польшей. Свидригайлу оно дало бы возможность выйти с честью из конфликта, сохранив за собой значительную часть былых владений; вероятно, он рассчитывал использовать старые связи своих волынских и подольских подданных с жителями соседних земель Польского королевства[1875]. В таком соглашении была заинтересована и польская сторона: оно по меньшей мере снизило бы опасность набегов ордынских союзников Свидригайла, от которых особенно страдали русские земли Польского королевства. В случае благоприятного развития событий такое соглашение создало бы возможность присоединения к Польше земель, принадлежавших Свидригайлу (тем более что он всё еще не имел потомства[1876]), а богатая Волынь давно стала объектом польских претензий. Инициатива переговоров со Свидригайлом принадлежала группе польских вельмож, располагавших владениями и занимавших административные должности в русских землях Польского королевства, но ряд фактов указывает на то, что велись они с ведома и одобрения более широких кругов польской политической элиты, в том числе советников малолетнего короля Владислава III. Эти переговоры начались в феврале 1436 г., а незадолго до этого, во второй половине января, во Львове прошел съезд польской знати с участием короля. Вероятно, там обсуждались вопросы, связанные с судьбой близлежащих русских земель, принадлежавших Польше, и не только[1877].

Последствия не заставили себя ждать. Ко 2 февраля, как уже говорилось, польская сторона установила контакты с луцким старостой князем Александром Носом (подробности этих переговоров неизвестны). 29 февраля Свидригайло писал великому магистру, что поляки прислали к нему посольство с просьбой выдать проезжую грамоту для их послов (надо полагать, более высокого ранга) и отправить к ним его представителей. Он удовлетворил обе просьбы, послав к полякам архимандрита Киево-Печерской лавры и Маско Гулевича. Они не возвращались из посольства дольше положенного, не было и ответной делегации от поляков; о причинах этого Свидригайлу написал староста Каменецкого (Западного) Подолья Дерслав Влостовский, сообщив, что его послы задержаны в ответ на татарский набег на русские земли Польского королевства[1878]. После этого переговоры шли с переменным успехом: в марте 1436 г. Свидригайло просил великого магистра каким-либо образом помочь ему против поляков[1879]. Напряженные отношения с ними отразились и в его письме от 28 марта, где молдавский воевода Стефан, союзник Свидригайла, противопоставляется своему сводному брату и сопернику Илье, «который на стороне поляков»[1880]. Есть основания полагать, что какие-то боевые действия на пограничье имели место и впоследствии: известно, что в 1436–1437 гг. изменялась принадлежность Летичевского повета[1881], а возможно, и подольского Брацлава[1882]. Однако в конце 1436 г. между Свидригайлом и поляками было заключено перемирие до 6 декабря, причем оживленный обмен посольствами продолжался и после этого: поляки настаивали на продлении этого перемирия[1883]. Вскоре польская сторона сделала следующий шаг: в конце 1436 г. Свидригайло писал великому магистру, что польские магнаты предложили ему помощь против его врагов и что в следующем году он выступит с ними и другими своими сторонниками против Сигизмунда Кейстутовича[1884].

Переговоры Свидригайла с Польшей перешли на новый уровень в следующем, 1437 г., когда князь-изгнанник обратился к польскому королю (т. е. фактически к советникам, правившим от его имени). Длугош пишет, что Свидригайло присылал многочисленные посольства к королю в Краков весной и летом 1437 г., прося принять его под королевскую опеку[1885]. Информацию о начале этих контактов подтверждает ответ Русдорфа на несохранившееся письмо Свидригайла, написанный 22 апреля этого года. По словам великого магистра, Свидригайлов посол Еско Микович сообщил ему, что князь примирился со своими племянниками (т. е. Владиславом III и его братом Казимиром Ягеллоном, будущим великим князем литовским и королем польским) и с Польским королевством[1886]. Путешествие Свидригайлова посла в Пруссию длилось месяц-полтора[1887], поэтому можно думать, что переговоры, упомянутые им, имели место поздней зимой или ранней весной 1437 г. Судя по тому, что переговоры затем продолжились, тогда была достигнута лишь предварительная договоренность о мирном соглашении, а его условия только предстояло выработать. Этому были посвящены последующие посольства, о которых мимоходом упоминает Длугош, а также переговоры с самим Свидригайлом, который 13 августа лично прибыл в Краков[1888].

Одновременно с этими переговорами происходило дальнейшее постепенное сближение Свидригайла с панами коронной Руси. Об этом говорит их присутствие в его окружении, личный состав которого для данного периода неплохо известен благодаря сохранившимся документам Свидригайла, снабженным списками свидетелей.

Наиболее ранний документ, отразивший сближение князя с панами коронной Руси, — грамота о пожаловании земли для Ивана Мукосеевича от 30 марта 1437 г.[1889], в списке свидетелей которой фигурирует некий не названный по имени «пан Хохлевский» — вероятно, один из представителей Львовского рода Хохловских[1890]. Уже следующий по хронологии из известных мне документов Свидригайла, выданный 10 июня 1437 г.[1891], адресован «пану Фридушу (варианты в том же документе — Фридишу, Фридышу) Гербултовичу съ Фолтина»[1892], т. е. Фридрушу Гербуртовичу из Фульштына (Фелштына) — представителю богатого шляхетского рода коронной Руси. Его предки происходили, по-видимому, из Вестфалии, в середине XIII в. перебрались в Силезию, а в 1374 г. он и его брат получили от силезского князя Владислава Опольского богатые пожалования в Галицкой земле, в основном близ Самбора и Львова[1893]. Примечательно, что объектом пожалования Свидригайла послужили имения, ранее принадлежавшие князю Федору Не-свицкому, — Чернихов, Мшанец и Черниховка[1894]. Очевидно, расчет делался на то, что состоятельный шляхтич сможет выставить войска, необходимые для защиты его новых приобретений. В списке свидетелей того же документа фигурирует «пан Ян Воиницкий» — Ян из Сенна, получивший прозвание Войницкий по отцу — Добеславу из Сенна, который в 1411–1433 гг. был Войницким каштеляном. В 1432 г. Ян Войницкий получил от Ягайла замок Олеско, незадолго до этого присоединенный к Польше[1895] (поэтому его еще называют Яном из Сенна и Олеска[1896]). Все это говорит о неформальном сближении, но уже на следующий день в Свидригайловой грамоте упоминается «pan Petr starosta Luczki»[1897], а из грамоты от 13 июня 1437 г.[1898] выясняется, что луцкий староста — это «пан Петръ Войницкий», брат Яна Войницкого, впоследствии сандомирский ловчий[1899]. Поскольку Петр Войницкий за свою карьеру ничем не отличился, то можно думать, что на должность луцкого старосты он был назначен временно, с тем чтобы впоследствии заменить его на его более влиятельного брата. Уже через месяц, 14 июля 1437 г., должность луцкого старосты занимал Ян Войницкий: в этот день он получил от Свидригайла за посредничество в переговорах с королем очень богатое пожалование — право на доходы с 21 села в Луцком повете[1900].

Не следует удивляться тому, что те или иные должности в Свидригайловых владениях стали занимать подданные другого правителя: так, при Витовте кременецким старостой был немец Конрад Франкенберг. О том, что подобная практика не рассматривалась как нечто из ряда вон выходящее самими великими князьями литовскими, говорит запрет Казимира Ягеллона в земском привилее 1447 г. раздавать должности иностранцам[1901]. Однако смысл произошедшего после Вилькомирской битвы вполне различим для историка, и уж тем более был прекрасно понятен современникам: польские вельможи, занявшие высокие должности в Свидригайловых княжествах, принадлежали к малопольской знати, которая вершила дела в стране в малолетство его племянника Владислава III. Между тем в сентябре 1437 г. Добеслав, отец Яна и Петра, ожидал результатов переговоров со Свидригайлом в Сандомире и Радоме вместе с другими высшими сановниками Польского королевства и Белзского княжества Казимира II (последний также участвовал в соглашении со Свидригайлом, возможно, рассчитывая в перспективе присоединить к своим владениям часть наследия бездетного Ольгердовича, который приходился ему дядей[1902]). Следует отметить, что Ян и Петр Войницкие были двоюродными братьями краковского епископа Збигнева Олесницкого, а значит, попытка сохранения за Свидригайлом южнорусских земель Великого княжества Литовского в обмен на его подчинение Польше осуществлялась с ведома «олигархической группировки» при малолетнем короле. Об этом говорит и участие в ее проведении другого члена этой группировки — сандомирского воеводы Яна Тенчинского[1903].

Таким образом, к середине 1437 г. сближение Свидригайла с панами коронной Руси не ограничивалось их контактами, они пребывали в его окружении и занимали там очень высокое положение: в списках свидетелей Свидригайловых грамот имена польских панов стоят на первых местах после имен местных православных иерархов (луцкого владыки Феодосия или архимандрита Киево-Печерской лавры Авраамия) и наиболее влиятельных сановников Свидригайла (подольского старосты Ивашки Монивидовича, киевского воеводы Юрши и др.). Это соседство говорит и о том, что данное сближение происходило с согласия и одобрения прочих представителей окружения Свидригайла. Источники 1436–1438 гг. позволяют выделить в нем две группы. Во-первых, это представители галицко-волынско-подольских родов Корчаков (Рязановичи, Волотовичи, Боговитины, Петр Мышчич и др.), Кирдеев (Гаврило Шило и его сын Олизар, Ланевичи, Гостские, Джусичи и др.) и кременецкого рода Мукосеевичей. История первых двух родов восходит ко временам Галицко-Волынского княжества, поэтому в XV в. их представители проживали не только на Волыни, но и на тех русских землях, которые вошли в состав Польского королевства[1904]. Этот фактор, вероятно, способствовал сближению Свидригайла с панами коронной Руси. Свидригайло наверняка располагал сторонниками и на Киевщине, но о них известно значительно меньше, поскольку происхождение ряда лиц, связанных с Киевской землей в 30-е годы XV в., остается неясным. Это относится прежде всего к боярину Каленику Мишковичу, родоначальнику Тышкевичей, получившему там обширные владения в 1437 г., и киевскому тиуну по имени Komiko[1905]. Киевский воевода Юрша, скорее всего, происходил с Волыни, где располагал какими-то владениями[1906] и действовал начиная с 1429 г. К киевской знати, несомненно, принадлежал князь Борис Глинский, который в этот период упоминается то как канцлер, то как подканцлер Свидригайла[1907]. Местное общество представляли и иерархи православной церкви, о которых говорилось выше. Вторую группу составляли те сторонники Свидригайла, которые были связаны с ним личными связями, в том числе те, кто последовал за ним на юг ВКЛ из других земель: литовцы Ивашко Монивидович, Гринько Сурвилович и Ромейко, князь Иван Путята Друцкий, некий Василий Полоцкий (скорее всего, не идентичный Василию Корсаку, как иногда утверждается), Окушко Толкачевич (человек из окружения Ивашки Монивидовича или Юрия Лугвеневича?), и даже некий «Стефан Силезец»[1908]. Представители этой группы были не менее влиятельны, чем местные землевладельцы.

В результате переговоров со Свидригайлом король и его советники решили обсудить ситуацию на съезде польских духовных и светских сановников и шляхты в Серадзе 15 октября 1437 г. Какая-то предварительная договоренность с князем все же была достигнута: еще находясь в Кракове, Свидригайло написал об этом великому магистру[1909]. Заручившись этой договоренностью, Свидригайло вместе со своими приближенными отправился во Львов, где 4 сентября 1437 г. они заключили соглашение с панами коронной Руси. Известны два оформлявших его документа, выданные Свидригайлом[1910] и его приближенными[1911]. Как следует из этих документов, паны коронной Руси действовали от имени Владислава III (возможно, руководствуясь результатами его переговоров со Свидригайлом), но достигнутые соглашения еще предстояло утвердить на съезде в Серадзе. В начале своего документа Свидригайло заявлял, что стремится прекратить конфликт с Владиславом III и его подданными. С этой целью он с согласия своих подданных и по их совету заключает союз (unionem) с Польским королевством, «как [эти земли] были соединены (с Польшей. — С. П.) в прежние времена», и обязуется помогать королю и панам коронной Руси советом и делом. Со своей стороны и они принимали на себя обязательство оказывать ему помощь против его врагов вплоть до достижения королем совершеннолетнего возраста. Это фактически означало бы отказ Польши от поддержки Сигизмунда Кейстутовича, который прилагал немалые усилия к тому, чтобы распространить свою власть на всю территорию Великого княжества Литовского. По смыслу документа подразумевается, что Луцкая земля должна была перейти к Польскому королевству: взамен Свидригайло должен был получить владения в других землях Польского королевства. Переговоры об этом должны были вести его послы и послы панов коронной Руси на Серадзском съезде. В случае, если бы им не удалось договориться об этом, следовало образовать комиссию из восьми человек, по четыре представителя со стороны польской шляхты, собранной на съезде, и Свидригайла и панов коронной Руси. Под властью Свидригайла в таком случае оставалась бы Киевская земля и Восточное Подолье[1912], которыми он должен был владеть до конца жизни и с которыми он обязывался служить королю. При этом на их территории Свидригайло сохранял полноту верховной власти: старосты замков и «державцы» (tenutarii) прочих владений должны были присягать ему на верность, а сами эти территории он рассматривал как свою вотчину (patrimonium nostrum)[1913]. После его смерти они должны были перейти к Польскому королевству, что следовало закрепить присягой старост замков и «державцев»[1914].

Дополнительные сведения о судьбе земель, которые Свидригайло предполагал сохранить за собой, дает присяжная грамота его сторонников, сохранившаяся в подлиннике. Киевскую землю в ней представляют ее воевода Юрша и архимандрит Киево-Печерской лавры Авраамий, Восточное Подолье — его староста Ивашко Монивидович[1915], центральные структуры власти (двор «великого князя» Свидригайла) — маршал его двора Окушко Толкачевич и, возможно, князь Борис Глинский (здесь он фигурирует без титула канцлера/подканцлера, т. е. точно так же мог представлять и Киевщину, где находились его владения). Непонятно, куда отнести «Василия Полоцкого», чье имя стоит последним в ряду лиц, выдавших документ. В этой присяжной грамоте, как и в документе Свидригайла, говорится о его соглашении с польским королем и панами коронной Руси, которое приближенные Свидригайла обязуются соблюдать за себя и прочих жителей Киевской земли, помогая польской стороне советом и делом. В случае смерти Свидригайла эти лица также обязывались признать власть польского короля[1916]. Таким образом, львовское соглашение фактически предусматривало осуществление давно выдвигавшихся польской стороной (точнее, «олигархической группировкой» Збигнева Олесницкого и Яна Тенчинского[1917]) проектов раздела ВКЛ между Свидригайлом и Сигизмундом Кейстутовичем, которое позволило бы в обозримой перспективе присоединить к Польше не только Луцкую землю и Восточное Подолье, но и Киевщину. Вместе с тем оно означало отход от имевшихся договоренностей с Сигизмундом Кейстутовичем. На этот раз дело не сводилось к потере Великим княжеством Литовским Луцкой земли, как в конце 1432 г.: Свидригайло оставался в «большой политике», что в перспективе могло угрожать положению Сигизмунда и в любом случае не соответствовало его амбициям.

Сам Свидригайло, заключив львовское соглашение, не сомневался в том, что всё пойдет по предусмотренному в нем сценарию. После 4 сентября 1437 г. он уехал на Волынь и оттуда, из с. Грушвица близ Клевани[1918], сообщал великому магистру о соглашении с польским королем, а также о том, что «польские паны и в частности сановники русских земель» обязались помогать ему против его врагов. Вскоре об этом крайне невыгодном для себя соглашении узнал Сигизмунд Кейстутович: как писал Свидригайло в том же письме, когда он ехал в Краков (т. е. в первой половине августа 1437 г.), два войска Сигизмунда явились к Луцку и Киеву с целью их завоевания. Но войско, пытавшееся взять Луцк приступом, узнав об уже достигнутом на тот момент соглашении Свидригайла с панами коронной Руси (часть которых находилась в Луцком замке!), быстро покинуло эту землю, надо полагать, фактически пустилось в бегство, поскольку многие воины утонули[1919]. О переговорах и даже каких-то договоренностях Свидригайла с польской стороной Сигизмунд Кейстутович наверняка знал и до этого. Есть основания полагать, что ситуация на Волыни обсуждалась на переговорах поляков с Сигизмундом и его окружением в июне 1437 г. Переговоры эти окончились ничем[1920], несколько больше дала попытка договориться напрямую с литовскими вельможами: ее результатом стало обязательство виленского воеводы Яна Довгирда после смерти Сигизмунда Кейстутовича передать виленский замок польскому королю и Короне[1921]. Но вот соглашение, заключенное 4 сентября, поставило воинов Сигизмунда в тупик. Они не располагали никакими инструкциями от своего князя на случай такого развития событий, а значит, и для него самого оно стало неприятной неожиданностью. Между тем польские правящие круги были в курсе дела: гарантом выполнения обязательств Свидригайла стал сандомирский воевода Ян Тенчинский, который, вероятно, вскоре проинформировал о них других высших сановников королевства[1922]. В октябре в окружении Свидригайла, на этот раз в Киеве, появляется староста Каменецкого Подолья Дерслав Влостовский. По-видимому, к моменту прихода Сигизмундовых войск под Киев его там еще не было. Тем не менее второе войско этого князя потерпело сокрушительное поражение от киевского воеводы Юрши и пришедших ему на помощь татар: было захвачено семь знамен, в плен попали 135 знатных воинов (в том числе из окружения великого князя литовского), а раненый воевода еле спасся бегством. Преследование остатков этого войска продолжалось и впоследствии[1923]. Эти события показали Сигизмунду, что без польской помощи ему вряд ли удастся завоевать те земли, которые оставались под властью Свидригайла, а соглашение последнего с Польшей вообще ставило крест на такой перспективе.

Пока львовское соглашение со Свидригайлом не было реализовано[1924], у Сигизмунда Кейстутовича еще был шанс ликвидировать неблагоприятную ситуацию. С этой целью он незамедлительно отправил посольство на Серадзский съезд[1925], но в то же время стал искать сближения с Тевтонским орденом[1926]. После совещаний на сословном съезде в Литву была отправлена делегация, которой было поручено вести переговоры с Сигизмундом Кейстутовичем и по возможности зафиксировать результаты соглашений поляков со Свидригайлом, т. е. фактически оформить давно предлагавшийся раздел Великого княжества Литовского. В состав делегации входили гнезненский архиепископ Винцентий Кот из Дембна, краковский епископ Збигнев Олесницкий, сандомирский воевода Ян Тенчинский и калишский воевода Мартин из Славска — представители той самой «олигархической партии», которая стремилась провести в жизнь соглашение со Свидригайлом (фактический раздел ВКЛ)[1927]. Их переговоры с Сигизмундом Кейстутовичем в Городнє показали, что великий князь по-прежнему не склонен идти ни на какие уступки в отношении своего противника. 6 декабря 1437 г. обе стороны по результатам переговоров выдали документы о предварительном подтверждении польско-литовской унии (окончательное же откладывалось до достижения Владиславом III совершеннолетия)[1928]. Условия, отраженные в документе Сигизмунда Кейстутовича и его окружения, служили для польских правящих кругов своего рода компенсацией несостоявшегося соглашения со Свидригайлом. В этом документе подчеркивалось, что после смерти Сигизмунда все Великое княжество Литовское (за исключением трокской вотчины Кейстутовичей, предназначенной для его сына Михаила) должно было перейти к польскому королю и Короне. Все должностные лица ВКЛ должны были присягнуть, что после смерти Сигизмунда передадут подвластные им замки и территории лишь королю; в дальнейшем такую присягу следовало приносить каждому, кто вступает в ту или иную должность. Эти обещания оформлялись письменными документами, которые следовало отсылать в Польшу. В том случае, если они вызовут какие-либо сомнения у короля и его советников, присягу и выдачу письменного документа надлежало повторить в присутствии уполномоченного лица, специально присланного из Польши[1929]. Таким образом, в этом документе были развиты положения, зафиксированные в присяжной грамоте виленского воеводы Яна Довгирда от 1 июля 1437 г. Под 1438 г. Ян Длугош сообщает о том, что, после того как поляки передали Сигизмунду Кейстутовичу Луцкий замок и землю, он вместе с сыном Михаилом присягнул, что назначит туда только таких старост, которые после его смерти передадут эту территорию польскому королю[1930]. Сейчас такой документ неизвестен, проблематична и достоверность самого рассказа Длугоша (об этом см. ниже), но здесь важно не это, а сам ход его мысли.

Со своей стороны, польские вельможи от имени Владислава III обязались соблюдать польско-литовскую унию, заключенную между Сигизмундом Кейстутовичем и Владиславом II Ягайлом. Владислав III должен был подтвердить ее по достижении совершеннолетия. В том же документе польские правящие круги отказались поддерживать Свидригайла и обязались до 25 января 1438 г. отозвать из Луцкой земли всех находящихся там поляков, а в случае неисполнения этого условия — вернуть Сигизмунду Кейстутовичу документ, выданный им в тот же день, т. е. отказаться от контроля за исполнением изложенных в нем условий.

Судя по тому, что акт Сигизмунда Кейстутовича остался в польском коронном архиве, можно предположить, что польская сторона выполнила принятые на себя обязательства. Но делала она это неохотно: сохранилась грамота Свидригайла, датированная 4 февраля 1438 г., в списке свидетелей которой фигурируют «пан Ян Воиницкии» (не как частное лицо, а с титулом «староста Луцкии и Олескии») и уже упоминавшийся «пан Хохлевъскии»[1931].

Неизвестно, был ли кто-то из представителей шляхты русских земель Польского королевства в списке свидетелей документа Свидригайла от 27 марта того же года, который в настоящее время известен лишь по краткому упоминанию[1932]. 23 апреля они уже отсутствуют в окружении Свидригайла, хотя в этот день он находился в Луцке[1933]. Ян из Сенна и Олеска (Войницкий) пользовался титулом луцкого старосты как минимум до 17 января 1439 г.[1934], но это скорее делалось из соображений престижа и не отражало реального положения дел. Так или иначе, к началу февраля 1438 г. Свидригайло знал о предстоящем отзыве поляков (в том числе и польских войск) с Волыни и принимал соответствующие меры[1935]. С февраля 1438 г. в его пожалованиях появляется пункт, отсутствовавший ранее, — условие военной службы, объем которой специально оговаривается: от двух «стрелцов» до двух «копий» (подразделений, содержащих не менее трех человек)[1936]. Связано это с тем, что Свидригайло был предоставлен сам себе и мог рассчитывать исключительно на свои силы. Его контакты с Тевтонским орденом давно прервались: последнее письмо великого магистра Пауля фон Русдорфа Свидригайлу было написано 7 ноября 1437 г., в нем глава Ордена заверяет князя, что не будет помогать Сигизмунду Кейстутовичу, но и Свидригайлу ничем помочь не может. Великий магистр отправил в дар князю-изгнаннику арбалет и заверил его в своём благорасположении к нему[1937]. Обращаясь в декабре 1438 г. к верховному маршалу Ордена, Свидригайло даже не знал его имени[1938].

В этих условиях окончательная победа Сигизмунда Кейстутовича над Свидригайлом стала вопросом времени. Сохранились некоторые данные о походах его войск в 1438 г. В августе этого года Сигизмунд отвечал Русдорфу на просьбу пропустить его войска в мятежное ливонское отделение Ордена по территории Литвы. Поскольку реально речь шла о проезде через Жомойть, великому князю пришлось советоваться с жомойтами и их наместником, а для этого их пришлось вызвать из военного похода, где они находились[1939]. Цель такого похода летом 1438 г. могла быть только одна — Свидригайловы владения. В одном документе первой половины XVI в. говорится, что Сигизмунд Кейстутович перевел предка ошмянского путного слуги Яна Ганцевича с тяглой службы на боярскую, «коли великии кн(я)зь Жыкгимонтъ ко Бранску тягънулъ»[1940]. Думается, есть основания относить этот поход к 1438 г., поскольку целью более ранних походов Сигизмундовых войск в данный регион был всё же не Брянск, а Стародуб.

Как справедливо отметил О. Халецкий, недостаток прямых данных о походах войск Сигизмунда в 1438 г. могут восполнить косвенные указания в пожалованиях Свидригайла. По ним восстанавливается картина постепенного вытеснения этого князя из его былых владений к югу[1941]. В феврале 1438 г. он, хотя и находится в Луцке, осуществляет пожалования в южной части своих владений — Кременецком повете. Кременца касается и его документ от 9 мая 1438 г., выданный прямо в этом городе. Наконец, последнее известное пожалование Свидригайла периода династической войны в ВКЛ, датированное 2 сентября 1438 г., охватывает территорию Летичевского повета, а сам Свидригайло находился в этот день в Остроге. 6 декабря 1438 г. Свидригайло, лишившийся к этому времени всех своих былых владений и стесненный в средствах[1942], находился в Перемышле на территории Польского королевства, откуда отправил своего посла в Орден[1943]. Поскольку за год до этого Польша официально отказалась его поддерживать, можно предположить, что посол князя должен был просить для него убежища в Пруссии. Но и орденское руководство не собиралось нарушать Брестский мир, предусматривавший отказ от помощи Свидригайлу, поэтому, если такая просьба и имела место, выполнена она не была. По всей видимости, Свидригайло вынужден был отправиться в изгнание в Молдавию (об этом сообщает «Хроника Быховца») и появился в своих былых владениях лишь в июне 1440 г., после убийства Сигизмунда Кейстутовича[1944].

К концу 1438 г. войска Сигизмунда Кейстутовича взяли под свой контроль всю территорию Великого княжества Литовского. Одним из последних его приобретений была Луцкая земля. В источниках отразились две противоречивые версии ее перехода под власть великого князя литовского. Сам Сигизмунд 31 января 1439 г. писал Русдорфу, что Луцк, который поляки удерживали вопреки соглашению, сам передался ему[1945]. Согласно версии Яна Длугоша, польские правящие круги передали Луцк Сигизмунду в результате его настойчивых просьб, отправив к нему Винцентия Шамотульского и Яна из Олеска (Войницкого), державших замок ранее. «Отец польской истории» добавляет, что к этому времени Сигизмунд уже занял все замки и земли, которые некогда принадлежали Свидригайлу[1946]. Обычно исследователи делают выбор в пользу одной из этих версий — как правило, первой, отразившейся в современном источнике, тем более что Длугош спустя много лет мог ошибиться или сознательно «исправить» факты: ему было бы невыгодно выставлять польских сановников в неприглядном свете как нарушающих договоренности, скрепленные присягой. Однако обращает на себя внимание тот факт, что городенское соглашение не предусматривало передачи Луцкой земли Сигизмунду, а лишь отзыв оттуда поляков; это условие было выполнено значительно раньше, чем она перешла под власть Сигизмунда. А в его письме не говорится, что поляки не хотели отдавать замок вплоть до конца 1438 г. Поэтому можно предположить, что польские сановники действительно ездили в Литву и передали великому князю литовскому право претендовать на Луцкую землю, но не сам замок, т. е. предоставили решение этого вопроса враждующим сторонам.

Таким образом, потерпев военное поражение в борьбе за великокняжеский престол, будучи лишен северной части своих владений и помощи главного союзника — Тевтонского ордена, Свидригайло в 1436–1438 гг. попытался спасти положение путем соглашения с польскими правящими кругами. Такое соглашение было бы выгодно для обеих сторон: за младшим Ольгердовичем сохранялись бы его южнорусские владения, а правящие круги Польского королевства могли рассчитывать на их присоединение после смерти пожилого бездетного князя. Этот план и ранее вынашивался представителями «олигархической группировки» (Збигнев Олесницкий, Ян Тенчинский), о чем свидетельствуют события 1432 и 1433 гг. Важно, что такой сценарий реализовывался при одобрении и поддержке Свидригайловых сторонников: очевидно, сохранение своего положения, владений и самой жизни под властью старого князя, пусть подчинявшегося польскому королю, перевешивало выгоды пользования сословными привилегиями, недавно введенными Сигизмундом Кейстутовичем. Как видно, на этот раз тактика польских правящих кругов по отношению к южнорусским землям ВКЛ поначалу оказывалась более обдуманной и плодотворной, чем в 1431–1432 гг. Однако из-за неприемлимости его для другой стороны конфликта — великого князя литовского Сигизмунда Кейстутовича, он так и остался нереализованным. В конечном счете ему удалось подчинить себе практически всю территорию ВКЛ (за исключением территорий, отошедших от него в пользу соседей), а Свидригайло был вытеснен из политической жизни страны. Перед братом же покойного Витовта встала задача укрепления своих позиций среди ново-приобретенных подданных.