Настоящий Спасатель 3. Назад в СССР

Глава 22

— Да не пихай ты так! Иду я, иду, начальник!

Сотрудники милиции в мою сторону вели человека, держа его под руки. Вот так встреча.

— Сухишвили, ты перестань-то блатным прикидываться, плохо кончишь. Цени свободу, а не воровское поведение.

— Настоящая свобода в может быть только в душе.

Замки в камеру залязгали вместе со звоном связки ключей надзирателя.

— Не умничай, — один из конвоиров слегка подтолкнул его в камеру. Не грубо, но вполне чувствительно.

— А что не умничай? Даже великий Иосиф Виссарионович Сталин в молодости несколько раз сидел в тюрьме и был в ссылке. Если его тюрьма не испортила, то я тоже постараюсь

Я вспомнил про особую гордость грузинов, которую они испытывали за своего самого знаменитого земляка.

Сев на скамейку, я разглядывал вновь прибывшего знакомого и размышлял стоит ли показывать милиционерам то, что мы знакомы.

Ответ очевиден — нет. Теймураз вел себя так будто вообще не замечал моего присутствия. Он зашел и сел на соседнюю скамейку, уставился в пол, положил локти на бедра, свесив руки.

Сухишвили совершенно не смотрел на меня. Я посмотрел на милиционеров неторопливо запирающих замки.

Один стоял, опершись плечом о стену, сложив руки на груди. Он лениво глядел в нашу сторону, но его интерес был скорее праздный, нежели профессиональный.

Второй обернулся к коллеге.

— Пошли?

Тот кивнул.

— Смотрите тут у нас, не бузите.

Он повернулся посмотрел из под нахмуренных бровей зачем-то погрозил указательным пальцем.

Я безучастно лег обратно и укрылся курткой. В коридоре в тишине противно дребезжала лампа днневного света.

Сухишвили тихо, почти шепотом заговорил

— Ну, здорово, Бодров.

— Здравствуй, Теймураз.

Я понимал, что вероятность того, что мы случайно здесь оказались вместе в обезьяннике минимальна.

Все же, мой опыт, состоящий событий в прошлой жизни и в настоящей, подсказывал, что всё у таких «совпадений» есть причина.

Осталось набраться терпения и узнать ее.

Теймураз продолжил. Я отвечал лежа, не меняя позы и глядя в потолок.

— Давно тут сидишь?

— Да как сказать? Вроде недавно, часа два, но такое ощущение что месяц прошел.

— Привыкай, старшие пацаны рассказывали, что в тюрьме время тянется очень долго. Они говорят, что это и есть настоящее наказание.

— А я, если что, не собираюсь тут задерживаться, Теймураз. Зачем мне привыкать к тюремным порядкам и философии? Я скоро выйду.

— С хрена ли ты решил, что тебя менты выпустят? Лучше не настраивайся, чтобы потом не расстраиваться. Как говориться, чтобы не разочаровываться — нужно не очаровываться.

— Ну как с хрена. Я просто знаю, что я не виноват в том, в чем меня могут подозревать. Они разберуться и выпустят.

— Все говорят, что не виноваты. Не будь таким наивным, думаешь ментам есть дело до справедливости? Они плевать хотели. Знаешь, сколько людей невинных по тюрьмам сидит?

— Сухишвили, — я приподнялся на локте и обернулся в его сторону, — ты пришел мне мозг компостировать?

— Странный ты человек, Бодров. Я к тебе со всей душой, поддержать тебя хочу, от ошибок уберечь, а ты огрызаешься. В чем тебя подозревают?

— Тайна следствия, Теймураз. Прости по-братски, не могу сказать за что. Ты же знаешь, что тут даже стены, вооот такие, — я показал руками большой размер, — уши имеют. Насчет души и ошибок: сам-то, как попал сюда?

Мне перестал нравиться его назидательный тон и ход разговора поэтому я решил сменить тему обсуждения.

Теймураз резко встал. Мне ошибочно показалось, что он вспылил и собирается драться, поэтому я вскочил ему навстречу. Мы стояли лицом друг к другу и смотрели в глаза.

Он медленно наклонился к моему уху и тихо произнес.

— Я тут из-за тебя. Мне кое-что нужно тебе передать.

— От кого? — спросил я его так же тихо.

Он назвал имя отчество отца Маши.

— От Павла Николаевича. У вас ситуация резко поменялась.

— С чего мне тебе верить?

— Что ты, как ёж, сразу иголки вперед выставляешь? Я между прочим, мог бы и не помогать, а спать дома в теплой кроватке, под одеялом.

— Что же не остался в кроватке.

Он опустил голову. Посмотрел куда-то в сторону.

— Должок у меня перед тобой? Не мог не прийти.

— Должок? — я удивился.

— Да, ну помнишь товарищеский, комсомольский суд?

— Это где меня из комсомола исключили? — я кивнул головой, — ну помню и что?

— Тебя несправедливо судили и исключили, и ты, и я, мы оба это прекрасно знаем. Я хочу исправить это между нами.

— Что совесть заела?

Я показал рукой на скамейку, на которой только что лежал, и жестом пригласил его сесть. Не шептаться же всю ночь стоя.

Он кивнул, сел рядом расположив руки по бокам и держась за край скамейки. Ноги его были скрещены, а голова опущена.

— Ну типа того.

— Так я приходил же к тебе, по-моему, мы эту ситуацию между нами решили. Единственное, ты мне так и не сказал, кто меня бил по затылку. Я потом у Вики узнал, что это был Корольков. Так, что я зла на тебя не держу.

— Вика не все видела…

— В смысле не всё?

— Ударов было два.

— Что значит два?

— Первым я тебя бил, Вика в это время отвернулась. Ты поплыл, но устоял на ногах. Вторым добивал Корольков, мне показалось, что мы тебя убили.

Было заметно, что эти слова давались ему с огромным трудом.

Он продолжил:

— Я часто видел тебя во сне. Поговорил с братом, он не понял. Поговорил с мамой, она сказала, чтобы я попросил у тебя прощения. Меня всегда учили, что мужчины, а грузинские мужчины тем более, не извиняются. Но все же… Прости меня Бодров, за то, что ударил тогда тебя сзади. А потом на товарищеском суде не сказал правду по меня и этого говно — Корольков.

Наступила пауза.

— Принято. Я принимаю, твои извинения. Можешь больше не переживать, в комсомоле я восстановился, а моя голова даже стала лучше варить. Ты реально попал в милицию в КПЗ, чтобы просить прощения?

— Нет, но это связано. Я же сказал, что в долгу у тебя. Машин отец передал тебе, что вам назначили другого следователя и этот следователь ваш враг.

— Что значит вам? Мне и Маше?

— Нет, Максим, все идет намного хуже, чем ты думаешь.

Я нахмурился повернулся к Сухишвили. Он все еще смотрел в пол, устланный грязно оранжевой метлахской плиткой.

— Что хуже? Ты объясни по-человечески.

— Арестовали твоих друзей, Тёму, Бойкова и Рыбникова.

— Как арестовали, почему?

— Официант и бармен из ресторана «Сказка» дали показания, что вы следили за адвокатом. Менты первом делом поехали в сказку, потому что этот адвокат там ужинает каждый вечер. Вы же следили за ним, так?

— Продолжай.

— Бармен рассказал, что вы очень странно себя вели выспрашивали про крайслер и его владельца. А швейцар показал, что вы все пришли вместе одной толпой. Потом также резко вышли, когда, адвокат покинул «Сказку»

— Так.

— А дальше менты между собой решают, что вы зная, что адвокат далеко не бедный человек решаете грабануть его. Из квартиры пропали существенная сумма и ценности.

— Бред же.

— Почему, со стороны все кажется логичным. Вы зачем за адвокатом следили, а потом в квартиру поперлись? Вы же были в квартире?

Я не ответил на вопрос.

— Это неважно. Там нет ни одного нашего отпечатка.

— Подумаешь, тоже мне алиби. Зима, вы вполне могли быть в перчатках. Соседи видели, как ты был с девушкой, она утверждает, что девушка выносила деньги и ценности.

— Она не могла этого видеть, потому что мы не выходили из квартиры, после того, как вошли.

— А значит вы все же вошли? — Сухишвили повернул голову в мою сторону.

Они видели другую девушку, уходящую из квартиры, но вполне могли принять ее за Машу. Я не стал отвечать на вопрос Теймураза, нас, действительно, могли подслушивать.

— Что еще передал Павел Николаевич?

Он вздохнул.

— Вообщем, адвокат был как-то плотно связан с громкими делами, полугодовой давности. Помнишь глава городка исчез? Ветров его фамилия?

— Да помню, как адвокат с ним связан?

— Не знаю. Но шухер поднялся огромный, все на ушах стоят. Забегали, как тараканы. Тебе тут не видно, а там, — он указал на коридор ведущий в отделение, — всех ментов из постелей подняли.

— Зачем?

— Я не знаю. Ветровым занимался «важняк».

— «Важняк»?

— Да, следователь по особо важным делам. Так вот, он вылетел из Москвы. Местных следаков всех отстранили. Этот адвокат, знал что-то такое, из-за чего такой сыр-бор. Вас вместе с твоими пацанами будут вести следователи из Москвы. Считается, что вы убили адвоката, а может быть и самого Ветрова.

Я помрачнел. Вырисовывалась очень хреновая перспектива.

— А Пал Николаевича, как прокурора города, наоборот в Москву вызвали. Там на ковре песочить будут. Я думаю, его подозревают в причастности.

— Да, что ты несешь? Глупость какая-то. При чем тут Пал Николаевич?

— Менты говорят, что он приезжал и покрывал вас, пользуясь служебным положением. Может в смерти адвоката он не виновен, но ему влепят за превышение должностных. Это — сто процентов.

— Да, что ты понимаешь… влепят…

— Э, братан. Не хами мне. Я тут из-за тебя. По просьбе Пал Ивановича. Меня завтра отпустят, потому что, я ночью на улице при ментах орал матерные частушки и анекдоты травил. Чтобы попасть сюда. А ты в тюрьму поедешь. Вас в убийстве обвиняют, в составе банды.

— Это все? Все что велел тебе передать Пал Иванович?

— Еще он сказал, что пока он не вернется и не даст тебе знать, лучшая твоя стратегия — не помню, но знаю, но следствию помогать хочу.

— Ясно. Спасибо.

Дело и вправду принимало серьезный оборот. Если ребята не сумели проследить за женщиной в «красном», то ниточки ведущие к раскрытию обстоятельство того, как адвокат выпал из окна на этом обрываются.

Если у следаков будет желание или, ещё хуже того, указание «утопить» нас, то они могут это сделать. Нам всем — мне и моим друзьям, предстоят очень непростые дни.

Теймураз помялся.

— У меня есть к тебе деловое предложение.

— Какое?

— Я сейчас скажу, но мне нужно знать: тебя ничего в моем рассказе про ту драку в парке после кино не удивило?

— Дело прошлое, вопрос закрыли. Я же сказал, что простил тебя.

— Нет. Не закрыт.

— Опять двадцать пять. Что еще?

— Ты не спросил, почему я тебя ударил.

— А что тут спрашивать, все понятно. Корольков фарцевал, торговал валютой, давал вам с Гончаренко зарабатывать, а сам шантажировал, манипулировал, требовал взамен делать, то что он просит. Требовал и поддерживать его во всем. Ну вот, вы были вынуждены ему подчиняться. Еще тебе сказали, что я плохо выразился о твоей семье. Ты, как кавказский парень, поддался эмоциям.

Он помолчал и посмотрел в сторону окна с вмурованными решетками.

— Ты спроси, почему я тебя ударил?

— Ну хорошо, Сухишвили, почему ты меня ударил?

— Маша.

— Что Маша? Мы с Викой шли, разве ты забыл?

— Причина по которой я тебе врезал битой по затылку — Маша.

— Ничего не понял.

— Я в нее с первого класса влюблен. Я к ней и так и этак, цветы и разные подарки дарил: ластики, жвачки в начальной школе. Она, помнишь, разрешала мне ее портфель таскать.

Я не очень помнил, но кивнул.

— Угум.

— А потом, когда она расцвела она отдалила меня от себя. Никакие ухаживания не принимала, подарки возвращала и смеялась. Не воспринимала всерьез мои записки. Всё сводила к шутке и дружбе.

— Подожди…Ты видел во мне…Конкурента.

Он кивнул головой.

— И сейчас вижу. Я попробовал с ней поговорить, а она мне ответила, что тебя любит. Тогда я сказал ей, что ты не любишь ее и встречаешься с Викой. Знаешь, что она ответила мне?

— Нет. Что?

— Она сказала, что даже если ты женишься на Вике, она все равно будет любить тебя всю жизнь. Вот тогда мне захотелось просто убить тебя. Хотя, я знаю, что из-за женщины это нельзя делать.

— Вот как?

— Да. Я бил тебя, потом что хотел убить. Маша тебя любит, а ты ее нет. Ты не достоин общения с ней.

Он говорил это с сухой яростью и ненавистью в голосе.

Я не знал, что ответить этому несчастному влюбленному. Любые слова утешения раздражали бы Сухишвили еще больше.

— Зачем ты мне все это рассказываешь? Хочешь чтобы мы подрались и выяснили кто сильнее?

— Нет. Я могу всех вас вытащить. Думай, Бодров, думай. Хочешь выйти?

— В каком смысле вытащить?

— Я могу точно доказать, что вы не убивали адвоката.

— Так докажи и сделай доброе дело. Невинных людей спасешь.

— Э нет, Бодров. Ты на свободе мне не нужен. Ты же сам понял, что я вижу в тебе конкурента. На кой ты мне тут?

— А кто тебе нужен?

— Маша. Отдай мне Машу!

— Она не вещь Теймураз, я не могу ее взять или отдать.

— Хватит! Хватит валять дурака! Ты все прекрасно понимаешь!

Он в гневе звонко хлопнул ладонями себе по бедрам и вскочил на ноги.

— Отдай мне Машу! Откажись от нее! Ты всё равно не любишь ее!

— Но ты же понимаешь, что если ты не «поможешь», то ее тоже могут посадить.

— Не могут. Она девушка. Не забывай чья она дочь. Отец ее по-любому вытащит. А ты пойдешь по этапу. Ты мне не нужен здесь в городе.

— То есть, если я правильно тебя понял, то ты мне предлагаешь отказаться от общения с Машей, тогда ты сможешь доказать, что мы не убивали адвоката?

— Не просто отказаться общения. Ты должен будешь грубо послать ее, оскорбить. А потом навсегда уехать, попасть из жизни Маши.

— Как ты снимешь обвинения с меня и моих друзей.

— Про твоих друзей я ничего не говорил.

— Ни хрена себе…

— Слушай, Бодров. Я могу доказать, что ты с Машей не причастны к убийству Константина Семеновича. Больше я тебе ничего не обещаю. Ты или соглашаешься и даешь клятву, что оставляешь Машу и выходишь на свободу, или сам разбираешься со следствием, как можешь. Хочешь отправляйся в тюрьму. Маша все равно будет моей. Потому что она освободиться максимум через пару месяцев.

— Как ты можешь доказать?

— Не важно. Ты согласен или нет? Бодов, я тебя прошу. Давай, договоримся как мужчина с мужчиной!

— Ты не ответил на вопрос.

— Я точно знаю, кто убил адвоката. И у меня есть свидетель, видевший как произошло убийство. Да-да, это точно было убийство. Адвокатишко не просто бухнул и вывалился с четвертого этажа. Ему конкретно помогли вывалиться.

— С чего мне верить тебе?

— Свидетели готовы подтвердить и описать все подробно по минутам. В этот вечер хоккей шел по телевизору.

— Отец Маши знает? Ты ему говорил?

Он обернулся, развернул по-кавказски к себе ладонь с указательным пальцем поднятым вверх и изумленно посмотрел мне в зрачки

— Я что по-твоему, идиот? Совсем дурачок? Ты думаешь, что я просто так поделюсь этой информацией?

Я замолк, осмысливая сказанное Сухишвили. Лампа продолжала жужжать в коридоре. За зарешеченным окном появились первые отблески рассвета. Хотелось спать.

По ощущениям утро уже наступило. Мой собеседник не видел в беседе ничего предосудительного. Просто сделка купли-продажи.

— Ну так что? О чем думаешь? Ты согласен? Я так прикинул, ты ничего не теряешь. Выходишь на свободу. Отпускаешь Машу — она тебе все равно не нужна, не любишь ты ее! Скажи ведь не любишь? Вон у тебя Вика есть, езжай к ней в Москву. Ну или других еще себе найдешь.

Он смотрел с надеждой в глазах. Ждал, что я соглашусь.

— Тебе всегда все на халяву досталось. Легко. Без усилий,Бодров. И учеба, и спорт, и девчонки тебе на шею вешались толпами. Самые красивые. А мне нет. Соглашайся, Бодров!

— Да пошёл ты, Сухишвили…

— Подожди, подумай не отказывайся. Когда приедет следователь и тебя уведут на допрос, то после допроса мы больше не увидимся. Будет поздно. Ты можешь выйти, не садясь в тюрьму. Дай слово, что отстанешь от Маши и всё.

— Отвали придурок, — я забрал свою куртку и пересел на другую скамейку.

Мне нужно было поспать хотя бы полчаса, для того чтобы сохранять ясный ум.

Мне не хотелось садиться в тюрьму. Так же я не хотел, чтобы туда попали мои друзья. Но едва ли я мог согласиться с предложением Сухишвили.

Он искушал меня. Ведь, если все что он предлагал было правдой, то это сняло бы подозрения с меня и Маши, да и остальных тоже.

Но тогда вышло бы, что я смалодушничал. Разменял бы Машу на свою свободу. Мог ли такое позволить? С одной стороны он прав. Я не мог сказать, что влюблен в Машу. Но нас связывала дружба. Согласиться, уехать означало бы предать эту дружбу.

Я не был готов к такому.

Бывает ли дружба между мужчиной и женщиной? Не знаю. Выходит, что бывает.

Я слышал, как Сухишвили ерзает, кусает свои кулаки. Но не поворачивался к нему.

К коридоре послышался звук открывающейся вдали двери. Затем я услышал переговаривающиеся между собой мужские голоса. Скорее всего они шли в нашу сторону и собирались вести меня на допрос.

Сухишвили вскочил и выпалил:

— Бодров, я знаю, что вы искали на складе судоремонтного завода. Я знаю, где лежит товар Солдатенко.