Наваждение

Глава четырнадцатая

Силия взглянула на часы. Без пятнадцати восемь. Ей показалось, что ее часы сильно отстают.

— Который час теперь на ваших? — спросила она Линн — работавшую в полиции женщину в гражданской одежде, которая сидела на Микином диване напротив нее.

— Семь сорок пять, — ответила Линн.

— А мне кажется, что уже не меньше девяти.

— Я знаю, — ответила ей собеседница, вытирая пот со лба бумажной салфеткой. — Это потому, что на улице уже страшная жара.

Силия, которую бил озноб — он с перерывами бил ее всю ночь, как будто к ней ток время от времени подводили, — сказала:

— В столовой есть вентилятор.

— Не беспокойтесь, со мной все в порядке. — Линн засунула салфетку в рукав. — Знаете, вам не помешает слабый транквилизатор, дорогая. Он поможет немножко успокоить нервы.

— Мне не надо нервы успокаивать.

— Я вас понимаю. — Линн встала. — Пойду-ка я попрошу приготовить вам кофе.

Вторая женщина-полицейский в обычном платье, которую тоже звали Линн, сварила кофе еще полчаса назад, но тут зазвонил телефон Силии (он был соединен со стоявшим внизу на кухне Мики аппаратом через вентиляционную трубу), и Линн номер два поспешила ответить. Принимая во внимание финансовое положение Силии, никто не рассчитывал, что кто-нибудь станет требовать выкуп. Линии соединили, чтобы прослушивать поступавшие сообщения, — существовала вероятность, что люди, владеющие какой-то информацией, предпочтут позвонить сюда, а не в полицию.

— С ней все в порядке, если учесть сложившиеся обстоятельства, — неизменно говорила вторая Линн звонившим. — Она держится молодцом.

Голос у нее был громкий, дружелюбный. И у первой Линн он был таким же. Они напоминали Силии тех фермерских жен, которых часто показывают в кино, — мастерицы на все руки, крепкие женщины, всегда приходящие на помощь в трудную минуту. Еще они задавали ей всякие вопросы и если оставляли ее в одиночестве, то всего на несколько минут, поэтому Силии пришло в голову, что кроме ответов на телефонные звонки в их функцию входит следить за тем, чтобы с ней ничего не случилось.

Но она и мысли не допускала о том, что с ней что-то может произойти. Ведь она могла что-нибудь забыть — какого-то человека, какое-то место, как-то связанное с тем, где была сейчас Рэчел. По крайней мере четыре часа — с одиннадцати вечера до того времени, когда уже давно восстановили подачу энергии и заработали телефоны, — они с констеблем Бердом объезжали окрестности, барабанили в двери, шерстили близлежащие парки и проулки. Поскольку Берд постоянно связывался по рации с другими полицейскими, Силия была в курсе, что Рэчел домой не вернулась. Она и сама боялась возвращаться, но к тому времени близлежащие кварталы уже осматривало около сотни полицейских, и Берд сказал ей, что лучше потратить время на составление списка подозрительных людей. Под ними он имел в виду не только бродяг, живущих в овраге, и кое-каких малоприятных завсегдатаев видеомагазинчика — о них она еще раньше ему рассказала, — но и всех людей, которые когда-нибудь обращали на Рэчел слишком пристальное внимание.

Поэтому они отправились обратно домой. К этому времени Мику уже отвезли в больницу и, скорее всего, сказали ему там, чтобы он был осторожнее. А Силии сказали, что причин беспокоиться о нем нет. Она взяла ручку и блокнот, закурила сигарету и села за обеденный стол на кухне. Подозрительные люди… Она даже не знала, с кого начать. За исключением Мики и еще нескольких мужчин, которые ей вспомнились, все остальные, когда она представила, как они смотрели на Рэчел, казались ей чем-то вроде чудовищ, под благообразной внешностью которых крылось неуемное, терзающее их изнутри плотское вожделение. Она решила взять записную книжку и просто переписать имена всех знакомых мужчин. Часть работы она сделала к тому времени, когда вместе со старшим следователем пришли обе Линн.

Следователь хотел задать ей еще несколько вопросов и сел напротив нее. Лицо у него было с отметинами оспы, глаза небольшие, но в них светился живой ум. Вопросы носили личный характер. Была ли Рэчел чем-то расстроена? Нет. Как у Рэчел шли дела в школе? Отлично. Оценки хорошие? Неплохие. К ней никто не приставал? Нет, нет. Никто из учителей не предлагал ей остаться после уроков? Нет. Она когда-нибудь заводила разговор о своем отце? Редко. Она не переживала из-за того, что никогда с ним не встречалась? Может быть, но глубоко подсознательно. Как она ладила с Микой Рэмстедом? Великолепно.

Именно в этот момент вернулся сам Мика. Силия подошла к нему и сжала его руки.

— Как ты, моя дорогая? — спросил он.

— Ох… — Она пожала плечами. — А ты как?

Он выглядел ужасно — голова перевязана, под глазами вздулись синяки.

— Я в порядке, — сказал он. — Это ненадолго. Силия, слушай…

Она ждала.

— Меня попросили… пожить несколько дней у приятеля.

— Что?

— Здесь, мне кажется, я могу путаться под ногами.

— Путаться под ногами? — Силия перевела удивленный взгляд на следователя. — Да что здесь происходит?

— К сожалению, — ответил следователь, — существует риск, что жильцы дома могут нанести ущерб уликам.

— Это я здесь жилец. А он — хозяин дома!

— Не переживай, все в порядке, — пробурчал Мика.

— Нет, не в порядке.

Одна из Линн появилась из кухни и сказала:

— Дорогая, это всего лишь процедура.

— Давай сделаем, как они просят, — проговорил Мика. — У них есть на то свои основания.

Она уставилась на него, удивляясь его уступчивости, ей пришло в голову, что полиция, может быть, подозревает его в чем-то — в том, например, что это он вывез Рэчел из дома, — и она с укором сказала следователю:

— Мика присматривает за Рэчел с трех лет!

— Я вас прекрасно понимаю.

— Я вернусь, — сказал Мика. — Как только смогу.

Силия покачала головой:

— Это неправильно.

— Я буду тебе звонить.

— Куда ты пойдешь?

— Пока не знаю. Мне надо заехать в школу.

— Ох, Мика, черт бы все это драл.

— Силия, они собираются… они хотят найти…

— Знаю.

— Она умная и храбрая.

Мика взял собак. Как только он вышел за дверь, Силия стала рассказывать следователю обо всем, что он сделал для нее и Рэчел за эти годы. О подарках, деньгах, о смехотворно низкой плате за квартиру, о том, как он сидел с девочкой, и о его работе в школе. Каждый раз, когда она говорила о каком-то новом его качестве, она ударяла себя правой рукой по левой с таким остервенением, будто хотела себе жилы перебить. Следователь дал ей высказать все, что накипело в душе. Казалось, он даже сочувствовал ей, но продолжал стоять на своем, говоря о том, что «в доме надо все сохранить как есть».

Силия ушла в комнату Мики и бросилась на его кровать. Снова в голове стали мелькать жуткие картины того, как девочку избивают, насилуют, творят с ней невообразимые ужасы. Ее всю перекорежило, она накрыла лицо подушкой. Боль была непереносимой. Лишь мысль о том, что сама она ничего сейчас не может изменить, в конце концов привела ее в чувство. Силия вытерла лицо майкой Мики и вышла в другую комнату.

Занимался рассвет. К дому подъехала бригада криминалистов, и они сразу же спустились в подвал. Снаружи устанавливали аппаратуру люди с телевидения, в большом крытом грузовике чуть ниже по улице полицейские оборудовали временный пост. Все делалось быстро и четко. У Силии снова что-то сжалось в груди от ощущения острой тревоги. Где-то в глубине души она все еще отказывалась верить, что Рэчел и вправду исчезла.

— А что, если она прямо сейчас войдет в дом? — спросила она обеих Линн.

Они ответили, что такое вполне возможно и нередко случается. Но у них ведь работа такая — поддерживать в ней надежду.

Силия курила и думала о том списке, который ее попросили составить. Если у нее были адреса и телефоны, она записывала их и ставила галочки рядом с именами тех мужчин, которые казались ей особенно подозрительными, хотя ее предположения вполне могли оказаться беспочвенными. От напряжения у нее даже стали дергаться веки.

Большая Линн (Силия решила различать их, называя Большой и Маленькой) зашла в комнату с чашечкой кофе в руке и доложила:

— Джерри из видеомагазина сказал, что вместо чека перевел вашу зарплату прямо на банковский счет, и просил вас ему позвонить, если вам в чем-нибудь понадобится его помощь. И ваша подруга Лора очень хочет с вами поговорить. Где ваш сотовый?

— У меня его нет.

— Ясно. Ну что ж, это не проблема. Можете позвонить ей с моего.

— Может быть, позже. А Мика звонил?

— Пока нет. — Линн отпила кофе из чашечки. После небольшой Паузы сказала: — Вам, должно быть, неудобно в этом платье, дорогая.

Силия все еще была в концертном платье, которое надела перед тем, как ехать в бар, в нейлоновых чулках и шлепанцах.

— Я как-то об этом не думала.

— Если хотите, я могу быстренько подняться в вашу комнату и принести вам что-нибудь из одежды. Шорты и маечку с коротким рукавом или еще что-нибудь.

— А мне самой запрещено туда подниматься?

— Нет, конечно. Вы можете сходить туда сами.

— А на улицу мне выходить можно?

— Вы можете ходить всюду, где вам заблагорассудится. С вами захотят поговорить криминалисты, они здесь еще какое-то время пробудут.

— Я просто подумала, что мне полегчает, если я немного прогуляюсь. Может быть, я смогла бы понять, где она была и в каком направлении ушла. — Ей вдруг показалось, что в ней скрыты некие, доселе не проявлявшиеся таинственные силы.

— Мне кажется, это прекрасная мысль. Единственным препятствием здесь могут стать все эти репортеры с фотоаппаратами.

— Да, вы правы.

— Они там на улице скопились, но мы не можем запретить им использовать аппаратуру.

— А что, если я выйду через заднюю дверь?

Силия надела серые тренировочные штаны и майку с коротким рукавом, висевшую на ней как на вешалке. Вместо обычной бейсболки нахлобучила шляпу с полями, загибающимися вниз сзади и спереди, и нацепила на нос солнечные очки Мики, скрывавшие чуть не половину лица. Маленькая Линн, смена которой закончилась и ей надо было вернуться позже, чтобы сменить Большую Линн, прошла вместе с ней мимо двух полицейских, стоявших на выходе в переулочек, где пока не было ни души, а дальше Силия пошла одна. У нее было такое чувство, что фасад дома притягивает ее как магнитом, и на первом же перекрестке она повернула на восток, чтобы выйти к дому с другой стороны.

От вида машин прессы и телевидения ей чуть плохо не стало — так много их скопилось у дома. Улица была перекрыта, пешеходов полицейские направляли в узкий коридорчик, огороженный желтой лентой, чтобы они не мешали работать журналистам и телеоператорам. Сердце у нее билось так, что, казалось, из груди выпрыгнет, ей все время чудилось, что вот-вот кто-нибудь крикнет: «Смотрите, вот ее мать!» Она пошла со всеми, кого полицейские направляли за желтую ленту. Ближе к ее дому, на другой стороне улицы, на пространстве, дополнительно огороженном желтой лентой, собралась небольшая толпа. Подойдя к ней, она узнала некоторых из собравшихся — соседей, покупателей, заходивших к ней в магазинчик. Никто не обращал на нее никакого внимания. Все смотрели на дом. Что, интересно, они хотели там увидеть? Ее силуэт в окне? До нее донеслись слова какого-то незнакомого мужчины:

— У нее нет отца.

Кто-то другой ему ответил:

— Кто же тогда этот малый, который все время сидит на крыльце?

Силия шла сквозь эти голоса, эти шепоты, будто ей приходилось рвать наброшенную на нее толстую, прилипчивую сеть. Она обошла толпу и у края ее встала на бордюр. Раньше она никогда не обращала внимания на то, что их дом упирается в соседний. Почему-то это показалось ей непереносимым. Она снова ступила на тротуар и прошла по переулку до мусорных контейнеров. Может быть, Рэчел побежала сюда? Интересно, переходила ли она улицу? Оглядевшись, Силия почувствовала уверенность в том, что улицу дочка перешла. Она закрыла глаза и представила себе лицо Рэчел.

Не отдавая себе в этом отчета, она стала покачиваться как в трансе. Она никогда не верила в телепатию и была в трезвом, вздорном своем рассудке, но в нем тоже что-то начало расплываться, колыхаться, колебаться, подтачивая былой скептицизм. «Куда же она пошла? — думала Силия. — В какую сторону? Каким путем?» И вдруг ей показалось, что Рэчел слышит ее: глазенки широко раскрыты, ротик открывается и закрывается, как у спящего младенца.

— Где же ты? — прошептала Силия.

Ни ответа, ни привета, ни жеста какого-нибудь, но лицо было живое, дочка слышала ее.

— Я найду тебя, — сказала Силия. — Держись.

Нэнси открыла глаза. Она лежала на кровати Рона в одном белье и в туфлях. Струившийся сквозь жалюзи свет полосами падал на ее голые ноги.

— Господи, святый Боже! — пробормотала она, вспомнив о девочке.

Ее джинсы и блузка валялись в ванной. Нэнси быстро их натянула и бросилась вниз. Таша подвывала у кухонной двери, она выпустила собаку во двор, потом зашла в мастерскую.

— Рон! — позвала она и услышала, как он поднимается по лестнице из подвала.

— Ты проверял, как она там? — шепотом спросила Нэнси.

— Так, прислушивался. — Рон бросил взгляд на ее ноги. — Как у тебя?

— Лучше. А что случилось? Я что, упала в ванной? — Ее воспоминания о прошлой ночи обрывались на том, что она сидела на унитазе и прикладывала к колену теплую салфетку.

— Нет, ты упала на постель. Я заглянул посмотреть, как там у тебя дела, а ты уже дрыхла без задних ног.

— Что ж ты меня не разбудил?

— Я тебя разбудил. А ты мне сказала оставить тебя в покое.

— Да неужели? Я себе такого даже представить не могу.

— Вот я и решил, что до семи дам тебе поспать.

— А она просыпалась?

— Я ничего не слышал.

— Ну что ж… все, значит, нормально… — Нэнси стала искать взглядом сумочку и заметила, что грязные простыни исчезли. — Я что, их уже постирала?

— Я их сам выстирал.

— Ясненько. — Нэнси покачала головой. — А мне, знаешь, сон приснился… — Ей снились кукольные трусики, свисавшие с веревки для сушки белья.

Рон передвинул на прилавке какие-то бумаги:

— Ты что, вчера вечером совсем обкурилась?

Неужели? Да нет вроде. В последний раз она курила вчера после обеда…

— Просто я очень устала. Вот и все. Я сильно переволновалась, а когда с ногой такое творится, это очень на меня действует.

Она заметила сумочку, свисавшую с торшера, взяла ее и стала в ней рыться в поисках сигарет.

— Коробки у тебя в машине, — сказал Рон. — Как думаешь, сколько тебе понадобиться времени?

— Пару часов.

— С ней ведь все в порядке было? Когда ты к ней спускалась?

Он имел в виду, когда она спускалась к девочке стелить постель.

— Ну да, — ответила Нэнси. — Но она даже не проснулась.

На его крупном лице отразились замешательство и беспокойство.

— За шмотками я и позже могу смотаться, — предложила она.

— Нет. Давай все будем делать по плану.

— Если она станет плакать, мне кажется, тебе не надо к ней заходить.

— Я и не буду.

— Она слишком тебя боится.

Он кивнул.

— Господи, Рон… я не могу… это все настолько… невероятно.

Рон обнял ее:

— Ничего, все в порядке.

Выйдя на улицу, Нэнси остановилась, чтобы прикурить сигарету. Все тело ее зудело как наэлектризованное, как будто она от метедрина кайфовала. Пытаясь не дрожать и не хромать, она добрела до машины. Ехала не превышая скорости. Улицы казались ей незнакомыми, и она поражалась тому, что знала, где делать повороты. Красная входная дверь ее дома стала для нее еще одной загадкой. Она даже подумала, что это вообще не ее дом, но ключ к замку подошел.

Вынув коробки из багажника, Нэнси перетащила их в квартиру. В банке для кофе, где она держала дурь, уже лежал скрученный косячок. Она села за кухонный стол и закурила, потом открыла холодильник и выпила оставшийся в бутылке апельсиновый сок.

Все остальное, что там лежало, протухло. Она вылила в раковину пакет прокисшего молока, выбросила в мусорный бачок несколько усохших помидоров. Нога снова стала побаливать.

Прихрамывая, она прошла в комнату. На журнальном столике в яркой блестящей синей оберточной бумаге, перехваченной широкой золотистой ленточкой, лежал подарок Рону. Она и забыла, что сегодня день его рождения. Вчера она очень радовалась, когда купила эту маечку с коротким рукавом, на груди которой было написано «Подключись к розетке», но теперь совершенно не могла взять в толк, почему эта надпись показалась ей такой забавной. А текст на поздравительной открытке был еще глупее. Надпись на обложке рядом с рисунком медведя со спущенными штанами гласила: «Еще один день рождения?», а внутри было: «Оскаль зубы и заголи задницу!»

Нэнси раздраженно швырнула подарок под диван. Еще сильнее, чем маечка и открытка, ее выводила из себя перспектива празднования. Она открыла кладовку, сняла с вешалок кучу блузок с юбками и бросила их в коробку. Шмоток у нее было сравнительно немного, особенно хороших, поэтому на упаковку барахла понадобилось всего минут пятнадцать. В оставшиеся коробки она распихала ароматические свечи, запах которых должен был от чего-то исцелять, туда же засунула фарфорового клоуна, стоящего на голове, и после некоторых раздумий (захочется ли ей вообще когда-нибудь играть?) положила банджо и стопку сборников песен.

Теперь уже сильно хромая, она по одной перенесла коробки в машину. Никого из знакомых поблизости не оказалось. Никто на нее даже не взглянул.

Движение в городе стало более оживленным. Нэнси прекрасно понимала, что и в других машинах тоже люди едут. Особенно не задумываясь, она включила радио и нашла радиостанцию, передававшую новости.

— …девочка девяти лет, невысокая, худая, со светлыми вьющимися волосами, голубыми глазами и смуглой кожей…

Нэнси выругалась и успела затормозить как раз вовремя, чтобы не сбить парочку девочек-подростков. Те стали стучать ей по капоту.

— Сука проклятая! — крикнула одна из них.

Она смотрела прямо перед собой.

— …полицейские прочесывают весь район, — говорил диктор, — ищут в домах, магазинах, гаражах и во дворах. К поискам подключились семьдесят человек из Добровольческой группы быстрого реагирования…[24]

Нэнси выключила радиоприемник. Ей вдруг представилось, что она рассматривает себя со стороны — женщина в апельсинового цвета маечке, вцепившаяся в руль красного «шевроле-кавалер».

Новости о Рэчел передавали почти все радиостанции: «…прошлой ночью исчезла из своего дома…», «… невысокая, худенькая, девяти лет…»

Рон удивился, узнав, что девочке уже девять лет. Он думал, ей восемь. Все остальное шло именно так, как он и предполагал: поиски продолжались, к полицейским присоединились добровольцы, а хозяин дома (со странным именем Мика, Мика Рэмстед) в итоге не умер, а отделался лишь несколькими синяками и царапинами.

— Мы открыли горячую линию связи, — говорила женщина-полицейский. — Просим всех, кто видел Рэчел или слышал что-нибудь о ней, позвонить по телефону…

Рон переключил программу.

— …пока никаких сведений не поступило, но расследование еще находится в начальной стадии…

Он продолжал переключать, пока не зазвучала какая-то музыка.

— Пока никаких сведений нет, — сказал он себе, потом добавил: — И не будет.

Что они могли услышать или увидеть? Тени, контуры, детский крик, утешающий шепот мужчины… Вспомнив о том, как Рэчел держала его за руку, пока он вел ее к машине, он ощутил щемящее чувство любви. Это заставило его вынуть из кармана ее трусики и приложить к лицу. Он их выстирал вместе с простынями и юбкой — он не мог этого не сделать, потому что, если бы Нэнси спросила, куда они подевались, он не нашелся бы что ответить. Но заставить себя с ними расстаться он тоже не мог. Пока не мог. Трусики были розовато-лиловые с рисунком из белых колечек. Прорези для ног такие маленькие, что в них не проходил его кулак. Рон приложил резинку к линейке, прибитой к прилавку. Семь с половиной дюймов. Если умножить на два, получится пятнадцать. Талия объемом в пятнадцать дюймов, поразился он и засунул трусики обратно в карман.

Ему захотелось выпить. Но то время, когда он мог себе это позволить, уже прошло, поэтому он пошел на кухню, сварил себе крепкий кофе и приготовил обычный завтрак: шесть ломтиков копченой ветчины, зажаренных с омлетом из четырех яиц, и четыре тоста. Когда он уже почти все умял, ему вдруг пришло в голову, что, если он похудеет на несколько фунтов, Рэчел, возможно, станет его меньше бояться. Он ведь не всегда был таким упитанным. Пока ему не перевалило за четвертак, он выглядел вполне сносно, и теперь не имел ничего против того, чтобы ради девочки вернуться в ту же форму. Если, скажем, он будет сбрасывать фунтов по пять в неделю…

Рон встал и выкинул остатки еды в мусорный пакет.

Без четверти восемь. Нэнси уехала около часа назад. Мелькнула мысль о том, что повод для беспокойства, наверное, все-таки есть. Прямо сейчас, в этот самый момент, она могла заявиться в полицию. Отец его бывало говаривал, что верить зеленоглазым женщинам нельзя. Но он ведь никогда не видел Нэнси. Конечно, Нэнси жаль мать девочки (та, должно быть, относится к тому же типу слезливых баб, что и сама Нэнси, — они чуть не плачут, узнав о массовых убийствах), но уж слишком его подружка хочет иметь собственного ребенка, это желание пронизывает все ее существо. Нет, успокоил он себя, с Нэнси все путем. Нэнси его не заложит.

Бессознательным движением Рон вынул из кармана трусики. Развернул их и убрал обратно. Надо бы за работу браться, подумал он, чтобы хоть чем-то голову занять.

Он взял с собой кофе в мастерскую и решил отремонтировать наконец газонокосилку «хонда», до которой у него уже с неделю руки не доходили. У этих моделей обычно барахлят муфты, ремонтировать их проще простого — надо только отрегулировать зазор между болтами.

С отверткой в руках Рон перешагнул через кучу хлама и замер, прислушиваясь. И вдруг весь похолодел при мысли о том, что в подвале так тихо, что девочка уже могла и окочуриться. Случается иногда, что люди мрут со страха. Они могут задохнуться от собственной рвотной массы.

Когда он отворил дверь и стал спускаться в подвал, сердце колотилось так, будто вот-вот из груди выскочит.

Постель была пуста.

— Рэчел…

Он заглянул в ванную. Там никого не было. Выбраться из подвала она не могла никак. Свет в кукольном доме был включен. Это она его зажгла? Крышка коробки с игрушками была чуть сдвинута, и он ее приподнял, подумав, что Рэчел могла забраться внутрь. Потом он встал на колени и заглянул под кровать.

Рэчел была там.

— Эй, — позвал он.

Девочка лежала на животе, прижав голову к ковру и вытянув руки вдоль боков.

— Я только хотел убедиться, что у тебя все в порядке, — сказал он. Левая нога ее чуть заметно дернулась. — Послушай, Рэчел… — Он старался говорить так убедительно, как только мог. — Я не собираюсь тебя обижать. Я никогда не сделаю тебе ничего плохого.

Нога дернулась снова. Длинная, изящная ножка с темно-розовой пяткой. Может быть, ему стоит погладить ее, чтобы утешить и подбодрить, или этого делать не надо? Не надо. Она слишком тебя боится.

Чудовищным усилием воли Рон заставил себя опереться о кровать и встать на ноги.

— Как тебе нравится кукольный дом? — спросил он. — Это дом в колониальном стиле. Если тебе снова захочется поиграть, включи переключатель, что рядом с камином.

Он говорит слишком громко… На какую-то долю секунды ему показалось, что он ощущает тот жуткий страх, который испытывала девочка.

Рон взял мягкую игрушку — зебру — и сжал ее в руках.

— Знаешь, все, что здесь есть, — твое, — сказал он. — И компакт-диски, и книжки, и Барби. А если тебе еще чего-нибудь захочется, ты мне только скажи.

Рон увидел, что девочка выпила немного апельсинового сока, но банан остался нетронутым. Он открыл круглую длинную банку с чипсами. Банка была полна.

— Скоро вернется Нэнси. Можешь ей сказать, что тебе хочется на завтрак.

Положив зебру на кровать, он поправил и разгладил одеяло. На улице прямо перед окном залаяла собака.

— Белка, наверное, пробежала, — заметил он.

Или прошел какой-то человек. На посетителя не похоже… для клиентов еще слишком рано. И они никогда не подъезжают так близко к дому.

Рон вытер вспотевшие руки о рубашку. На крыльцо никто не поднялся, в дверь не постучали. Он слегка расслабился и сказал:

— Ты не против познакомиться с Ташей? Хочешь, я ее приведу?

Он вышел и через пару минут вернулся с собакой на руках. Не успел он ее выпустить на пол, как псинка стремглав бросилась под кровать.

— Таша, познакомься с Рэчел, — сказал Рон. Таша вылезла из-под кровати, виляя хвостиком, — казалось, она приглашала Рэчел присоединиться к ней.

Рон подождал, но скоро понял, что, пока он в комнате, ничего не изменится.

— Я оставлю вас здесь вдвоем, чтобы вы получше познакомились, — сказал он.

Закрывая за собой дверь, он увидел высунутую из-под кровати руку девочки, которая гладила собаку по голове.