Наваждение

Глава седьмая

Нэнси поставила банджо на пол и прикурила косячок. Что-то ее тревожило. Что это было? Таша? Не забыл ли Рон с ней погулять?

Ах, вот что — она вдруг вспомнила: эта девочка, о которой ей говорил Рон… Нэнси понимала, почему он озабочен, хоть и не знала, почему он так озабочен, что повсюду следует за этой девчонкой и наблюдает за ее домом. Она уже стала забывать, что думала по этому поводу: Рон пережил в детстве что-то вроде сексуального домогательства, вот в чем собака зарыта.

Нэнси выпустила из легких дым и глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. Она никогда не станет его об этом спрашивать (и сам он ничего ей не расскажет), но если его кто-то действительно домогался, тогда некоторые вещи обретают совершенно иной смысл.

Обычно в хорошую погоду она выходила покурить на площадку пожарной лестницы. Но на этот раз ее правая коленка была обмотана плоской грелкой с электрическим подогревом, и шнур был слишком коротким, чтобы выйти на площадку. Поэтому она сидела за кухонным столом, а точнее говоря, за небольшой столешницей, привинченной к стене. Для настоящего — даже совсем маленького — столика там не было места. Квартирка ее располагалась на чердаке, кроме кухни там была только скромных размеров комнатка в два окна с каждой стороны. У окна, выходившего на фасад, дребезжал старенький кондиционер.

Сразу за окном кухоньки росла голубая ель, на которой свило гнездо семейство дроздов, — Нэнси наблюдала за ними всю весну. Вряд ли можно представить, чтобы какие-нибудь другие существа могли трудиться с такой же самоотверженностью, как эти дрозды, когда вили себе гнездо и охраняли его, отбиваясь от постоянных нападений ворон. Но однажды гнездо оказалось пустым. Что случилось? Может, дроздов сдуло порывом ветра? Или все-таки заклевали вороны?

В то утро Нэнси увидела прилипший к оконному стеклу голубоватый кусочек скорлупки и чуть не разрыдалась. После этого весь день пошел насмарку. Сначала у нее не завелась машина. Потом очень долго не подходил автобус, и она согласилась на предложение какого-то пожилого и казавшегося совершенно неопасным мужчины подкинуть ее куда надо на машине. Мужчина постоянно переводил взгляд с дороги на ее коленки, и она решила, что предметом его интереса была лежавшая на коленях коробка с шоколадными конфетами. В конце концов, когда они остановились на светофоре, мужчина спросил ее:

— У вас что-то есть для меня?

— «Золотая жила», — ответила она. — Только, боюсь, это не для вас.

— Не хочешь ее раздвинуть?

— Что, простите? — ошарашенно спросила она.

Не дослушав, он сунул свою лапу между ее ляжками.

Нэнси пулей выскочила из машины и рысцой пробежала остаток пути, чтобы успеть к Энджи до того, как конфеты растают. И после всего, что ей пришлось вытерпеть, та еще отказалась их брать! Вдобавок ко всему из-за этой дурацкой пробежки у нее так свело ногу, что пришлось занять у Энджи денег на такси, иначе бы она не добралась домой.

Фрэнк спокойно воспринял новость о том, что она не сможет отработать свою смену, но Нэнси все равно чувствовала себя виноватой. В поисках утешения она решила позвонить Рону.

«Мне нужно сказать тебе пару слов» — оставила она сообщение на автоответчике.

С тех пор прошло уже восемь часов. Должно быть, он все еще возился в подвале.

Ее так и подмывало позвонить сестре Бренде и узнать, как себя чувствует малыш, которого та родила совсем недавно, но если Бренда спросит, как у нее дела с Роном, ей придется рассказать об этом, а Рон заставил ее поклясться жизнью матери, что она будет держать рот на замке. Он пока не позволял ей даже звонить в агентства по усыновлению.

— Как только начнешь всем болтать о своих планах, — говорил он ей, — все у тебя пойдет наперекосяк.

А ей-то всегда казалось, что это она суеверна!

Рон говорил ей, что хочет все делать постепенно, шаг за шагом, и прежде всего надо закончить ремонт комнаты в подвале. Хотя, по ее мнению, этим можно было бы заниматься в третью или четвертую очередь, но пойди попробуй ему это растолковать! Раньше он был отзывчивым и уступчивым, и вдруг — ни с того, ни с сего — стал упрямым и суеверным. Она, конечно, и с таким Роном останется — с новым Роном, который хочет, чтобы они вместе устроили свою жизнь. Ей просто надо как-то к этому приспособиться, вот и все.

И еще одна черта, присущая прежнему Рону… Раньше все его внимание сосредотачивалось на работе. А теперь все его мысли занимает девочка, которую он вообще еще даже не видел. Ему кажется, что кто-то ее обижает, и такая его забота трогает ее чуть не до слез. Но она чувствует — и уже говорила ему об этом, — что пришло время звонить в агентство по защите детей.

— Тебе даже не придется называть им свое имя, — заметила она.

Рон нахмурил брови. Ей показалось, что он над этим задумался.

— Многие дети оказываются в трудных ситуациях, — продолжала она. — Поэтому удочерить кого-то — значит сделать доброе дело, правда? Потому что тогда хоть одна девочка сможет жить спокойно, окруженная любовью. Разве я не права?

Он приободрился:

— Думаешь, ей комната понравится?

— Да, конечно!

Она еле сдержалась от того, чтобы снова сказать ему: лучше было бы оборудовать для девочки одну из спален наверху. Ну ничего, ему скажут об этом люди из агентства по усыновлению. А если они этого не сделают, сделает сама девочка.

Девочка… Если эти люди из агентства узнают, что они лечились от алкоголизма и наркомании, им достанется только какой-нибудь заморыш, от которого все отказываются. Либо она слушаться никого не будет, либо ее вообще в кресле-каталке возить придется. Нэнси ничего не стала говорить об этом Рону, чтобы он не передумал. Сама она точно не передумает. Чем меньше девочка будет достойна любви, тем сильнее она будет любить ее — чего-чего, а любви у Нэнси было хоть отбавляй. Если девочку придется возить в инвалидном кресле, она украсит кресло переводными картинками и будет катать по всей округе. Будет массаж ей делать, втирать ей эфирные масла, которые так приятно пахнут…

Нэнси сняла с ноги грелку. Боль теперь была тупая, несильная, и она снова попыталась дозвониться Рону.

«Ты, наверное, все еще работаешь», — сказала она автоответчику.

По крайней мере, он не был с другой женщиной, теперь ей не надо было изводить себя этой мыслью. Хорошо, что хоть душевные муки перестали ее преследовать.

Она взяла с пола банджо.

— Желтая птичка, — запела она, — сидит на высоком банане…