Наваждение

Глава шестнадцатая

Когда Нэнси вернулась, в мастерской находился посетитель, забиравший отремонтированную машинку для подрезания живых изгородей фирмы «Блэк энд Декер». Она плечом распахнула дверь с порога, закричав:

— Они уже по радио обо всем говорят. У них…

Увидев незнакомого мужчину, Нэнси резко осеклась. Коробка, которую она держала в руках, стала потихоньку выскальзывать.

— Положи сюда, — велел ей Рон и кивнул в сторону расчищенного пространства слева от нее. — С вас четырнадцать долларов и тридцать пять центов, — обратился он к клиенту, который был уже об этом уведомлен. Рон повторил это специально для Нэнси, желая дать ей понять, что мужчина не имеет никакого отношения к полиции.

Нэнси опустила коробку на пол. Лицо ее пошло красными пятнами. Мужчина скользнул по ней взглядом, потом взглянул еще раз, внимательнее.

— Послушайте, — сказал он. — Вы ведь работаете в ресторане у Фрэнка?

Нэнси отрицательно покачала головой.

— Она там работала, но я ее оттуда переманил, — выручил подругу Рон.

— Очень плохо, — сказал мужчина. — То есть я хочу сказать, плохо для Фрэнка. Вас ведь Анни зовут… если я не ошибаюсь?

— Нэнси, — тихо поправила она мужчину.

— Нэнси. Простите. Вы помните мою дочь? Она вам еще картинку тогда нарисовала.

— Да, конечно, — откликнулась Нэнси. Естественно, помнила. Она вытерла руки о джинсы.

— Вы ей действительно очень понравились, она в вас чуть не влюбилась.

— Угу.

Только теперь он обратил внимание на то, в каком она была возбуждении. Быстро подписав счет кредитной карточки, он взял свою машинку:

— Ну что ж, рад был снова с вами встретиться.

Едва он ушел, Нэнси уселась на увлажнитель воздуха. Рон подошел к входной двери. Она плохо запарковала машину, заняв два места на стоянке.

— Тебе надо взять себя в руки, — сказал он.

— Я к такому не привыкла, — ответила Нэнси.

— А что случилось?

— Что случилось?

— С тобой все в порядке?

— Об этом по всем каналам только и говорят.

— Знаю.

— Я вот настолько уже была близка к тому, чтобы позвонить по телефону, который они давали, и выдать тебя. Вот настолечко!

Она показала ему насколечко, сделав жест большим и указательным пальцами. Красный лак почти целиком сошел с ногтей.

Рон застыл, будто окаменел, его охватило спокойствие, чем-то напоминавшее столбняк. А что, если она и вправду его сдала? Нет, тогда бы уже все было кончено: его бы арестовали и вынудили во всем признаться.

— Что же тебя остановило? — спросил он.

— А ты что думаешь? Я же тебя люблю! Как же я могу упечь тебя за решетку? Таких, как ты, в тюрьме убивают.

— Каких — как я?

— Похитителей детей!

— Мы не похитили ее, мы ее освободили. Тебе ясно? Ты поступила храбро. Ты сделала самый смелый поступок в своей жизни. — Рон верил в то, что говорил. Нэнси смотрела на него своими большими глазами, в которых затаилась безнадежность, а он пытался сообразить, какое испытывал в тот момент к ней чувство — любовь, жалость или благодарность? — Давай занесем твои коробки в дом.

Пока они шли к машине, он вспомнил о трусиках Рэчел и, вернувшись назад, вынул их из кармана, а когда Нэнси повернулась к нему спиной, заткнул под выстиранную юбочку.

Нэнси сварила кастрюлю овсяной каши, размешала в ней масло и засыпала горкой коричневатый неочищенный сахарный песок. Если Рэчел не станет есть овсяную кашу, она сделает ей бутерброд с арахисовым маслом и вареньем, а еще угостит имбирным печеньем. Самое главное — заставить ее есть.

— Даже шоколадка лучше, чем ничего, — сказала она Рону.

— Я могу выйти купить, — ответил он.

— Посмотрим сначала, как дело пойдет.

Нога у нее еще не прошла, и приходилось опираться о перила, поэтому поднос нес Рон. За дверью, ведущей в подвал, скулила Таша. Нэнси с тревогой подумала: «Теперь он еще и собаку мою запер». Но вместо того чтобы выбежать в коридор, Таша побежала к дальнему краю кровати, где, должно быть, пряталась Рэчел.

— Это я пришла, моя милая, — сказала Нэнси. У нее за спиной Рон закрыл дверь и запер ее на ключ.

Нэнси подождала. Скоро Рэчел вылезла из-под кровати и встала на ноги. Вокруг талии у нее было обмотано полотенце.

При виде девочки — такой грациозной и испуганной — Нэнси чуть плохо не стало. Она думала, что Рэчел взрослее, и ей очень захотелось успокоить ребенка. Кое-как она доковыляла до кровати и поставила на нее поднос.

— Я принесла тебе одежду и немного перекусить, — сказала она.

— Теперь мне можно идти домой?

— Нет, пока нет.

— Но ведь машины «скорой помощи» уже уехали!

Нэнси пропустила ее реплику мимо ушей.

— Тебе лучше одеться, — сказала она, передавая девочке юбочку и трусики. — Я попозже схожу в магазин и куплю тебе еще какие-нибудь вещи. Ты ведь скажешь мне, что тебе хочется? Туфельки с носочками, да?

— Моя мама… — проговорила Рэчел, всхлипнула и прижала одежду к животу. — Моя мама…

— Ну ладно, — сказала Нэнси, — давай, я тебе помогу.

Она взяла у Рэчел одежду и полотенце, потом расправила перед ней трусики так, что осталось только просунуть в них ноги. Девочка стояла неподвижно. Тогда она приподняла сначала одну ее ножку и вставила в трусики, потом просунула вторую и подтянула трусики к талии. Рэчел продолжала всхлипывать, но юбочку уже натянула на бедра сама.

— Вот какая девочка хорошая, — похвалила ее Нэнси. — Ну хорошо. А теперь смотри, какую я тебе кашку овсяную принесла с коричневым сахарком. А если ты не…

— Вы сказали мне… вы…

— Попробуй глубоко вздохнуть, — сказала Нэнси и положила руку на судорожно вздымавшуюся грудь. Ей показалось, что в ладони затрепетало маленькое сердечко. — Дыши глубже. Вот так. Ну, ты просто молодчина.

— Вы сказали мне… что я… я… могу сегодня пойти домой.

— Разве я тебе такое говорила? — Так чтоб наверняка, она этого не помнила, но вполне могла ляпнуть, когда пыталась успокоить девочку прошлой ночью. — Господи, прости меня, не надо мне было так поступать… Рон, который тебя сюда привез, знаешь, он очень хороший человек, ему кажется, что у себя дома ты не будешь в безопасности. Поэтому тебе придется какое-то время пожить здесь. — Она взяла миску с кашей и ложку. — Не хочешь немножко перекусить?

— Почему я не буду в безопасности?

Нэнси судорожно перемешивала кашу. О чем она может говорить девочке и от чего ей лучше воздержаться? Она чувствовала себя так, будто была под приличным кайфом, и это мутило ей мысли.

— Твоя мама… — Нет, маму к этому приплетать не надо. — Есть один человек, который хочет… он может тебя обидеть.

— Какой человек?

— Тот, который живет в твоем доме. Я так полагаю, он тебе не отец.

— Мой отец живет в Нью-Йорке.

— Ясно.

— Он обо мне даже ничего не знает.

— Разве это правильно?

— О каком вы говорите человеке?

— А разве в твоем доме не живет никакой человек?

— Мика?

— Наверное, это он.

— Мика мне никогда ничего плохого не сделает. Вы что, с ума сошли?

— Ну, моя дорогая…

— Вы сошли с ума!

Нэнси поставила миску:

— Хорошая моя, мы только пытаемся…

Рэчел пробежала мимо нее к двери.

— Выпустите меня отсюда! — закричала она, дергая ручку. Рядом с ней прыгала и повизгивала Таша.

«Только бы Рон сейчас сюда не вошел…» — подумала Нэнси. Нога у нее не выдержала, и она грохнулась на колени в тот самый момент, когда у дверей свалилась Рэчел. Она подползла чуть ближе к девочке и обняла ее.

— Я тебя понимаю, — сказала Нэнси. Она и вправду ее понимала. Ей доводилось испытывать такую же беспомощную ярость.

— Я хочу пойти домой, — всхлипывала Рэчел.

Таша как сумасшедшая вылизывала ей лицо и руки на свободных от одежды местах.

— Сейчас же прекрати, — рявкнула Нэнси на собаку и оттолкнула ее.

Таша замерла, потом чуть присела и написала на ковер.

— Ой! — вырвалось у Рэчел.

— Таша терпеть не может, когда ее ругают, — объяснила Нэнси. — Это же надо! — добавила она. — Теперь на ковре останется пятно.

Рэчел села и перестала плакать.

— Таша, ко мне, — сказала она, протянув руку к собаке. Псинка подошла к ней, виляя хвостом. — Бедная Таша, — ласково проговорила девочка, — бедная маленькая собачка.

Момент наступил критический. Нэнси поняла, что, если она не совладает с ситуацией прямо сейчас, все может повториться заново.

Она подошла к подносу и взяла тарелку с печеньем.

— Смотри-ка, что я тебе покажу, — сказала она и разломила одно печенье пополам. — Таша, сидеть! — Собака села. Нэнси положила кусочек печенья Таше на кончик носа. — Сидеть, сидеть, сидеть… Молодец! — Таша, щелкнув зубами, подбросила печенье, поймала его на лету и съела.

— Хорошая девочка, — сказала Рэчел и погладила Ташу по голове.

— А теперь ты попробуй, — предложила ей Нэнси.

Рэчел отломила кусочек печенья и положила его на собачий нос. Таша исполнила свой номер. Тем временем Нэнси понемножку откусывала от зажатого в руке кусочка.

— Надо же, какое вкусное, — сказала она. — Ты бы тоже его попробовала.

Рэчел бросила на нее подозрительный взгляд:

— А если я поем, вы разрешите мне позвонить маме?

— Ох, Рэчел… — Она отдала Таше остаток своего печенья и стала, что называется, баснями соловья кормить. Но врать она была не мастерица, а малышка оказалась на удивление смышленой. — Ты знаешь, что тебя разыскивает полиция? Они запросто могут отследить телефонный звонок, и тогда нас с Роном арестуют.

— Но вы же можете заблокировать номер.

— Они все равно смогут узнать, с какого номера звонили.

— Но если ей никто не позвонит, она не будет знать, что я жива. — На глаза девочки снова навернулись слезы.

Нэнси знала, что Рон подслушивает их разговор в коридоре.

— Прости меня, дорогая, — сказала она, кивнула девочке и прижала палец к губам, — но это слишком рискованно.

На личике Рэчел застыло отсутствующее выражение.

— Ты не хочешь почистить зубки? Мне кажется, тебе надо их почистить.

— Хорошо, — спокойно согласилась Рэчел.

Как только они зашли в ванную, Нэнси плотно закрыла дверь.

— Так вы сможете ей позвонить? — шепотом спросила Рэчел.

— Да, я позвоню ей. Но только из телефона-автомата.

Она села на сиденье унитаза. Разве это грех — сообщить матери, что дочка ее жива? Обсуждать этот вопрос с Роном она не собиралась.

— Вы мне обещаете? — прошептала Рэчел.

— Обещаю.

— Когда?

— Когда пойду покупать тебе одежду. Но ты должна дать мне свой номер.

— Четыре один шесть…

— Нет, не теперь. Подожди немножко, я тебе принесу сверху ручку и бумагу. Погоди-ка, а как же она узнает, что я ей не голову морочу, а правду говорю? Ведь любой человек может позвонить ей и сказать, что ты у него.

— Нет, не может, — возбужденно ответила Рэчел, — потому что у нас с мамой есть секретное слово. Если меня придет забирать из школы кто-то незнакомый или случится что-нибудь еще непредвиденное, этот человек должен сказать мне секретное слово или я с ним никуда не пойду.

— Какое слово?

— Паблито.

— Паблито?

— Так мы звали мышонка, когда я была маленькая.

— Ладно, пусть будет Паблито. Хорошая мысль. А теперь, моя дорогая, послушай меня внимательно. — Нэнси поправила на голове девочки эластичную ленточку, фиксировавшую прическу. — Рон совсем не плохой человек. Он добрый и великодушный, можешь мне поверить. Он никогда не сделает тебе ничего плохого. Он просто разработал такой план, чтобы всем было хорошо, и нам нужно его придерживаться.

— А раньше у вас уже была другая девочка?

— Раньше — это когда?

— Здесь уже жила девочка? Это была ее комната?

— Ах, вот что. Нет, нет, здесь никто до тебя не жил. Мы с ним думали о том, чтобы кого-нибудь удочерить, и он сделал в этой комнате ремонт.

Нэнси вспомнила о собственных недобрых предчувствиях, о том, что ей было совершенно не понятно, почему Рон не отремонтировал для ребенка одну из спален на втором этаже, и былые опасения вновь стали бередить ей душу. Она встала и выключила воду, текущую из крана:

— Нам бы лучше пройти теперь в комнату.

Краем рубашки Рон отер пот со лба. Его невероятно доставало, что Рэчел до сих пор оставалась в таком смятении. Он рассчитывал, что комната и собака уже должны были ее как-то успокоить. По сравнению с тем, к чему она привыкла — хлипкая койка на цементном полу подвала и страх перед этим малым — Микой, который в любой момент мог к ней спуститься, — теперь она была как в раю. Она, наверное, еще просто этого не поняла. Его бы совсем не удивило, если бы она ждала, что он примется за то, что не довел до конца Мика. Но она скоро поймет, что не всем мужчинам нужно от девочек одно и то же. Он себе дал зарок, что инициатива любого физического контакта должна исходить только от нее. Он не будет ей предлагать посидеть у него на коленях, но если этого захочется ей, если ей захочется чмокнуть его перед сном, он никак не будет препятствовать естественному проявлению ее чувств.

Терпение и самообладание — именно в этих качествах он видел свою силу. И в необходимой жесткости, которой от природы ему недостает, но он надеется, что, если в этом возникнет необходимость, ему удастся решить проблему на свежую голову. Он подумал о том, что зоологи и специалисты по охране природы, которых показывают по телевизору, иногда вынуждены убивать раненых животных или по воздуху переносить норовистых самцов на новую территорию. Какой толк был бы от них, если бы эти люди уступали воплям звериных протестов? Находясь под давлением, человек с характером действует так, как считает нужным, чтобы с наименее травмирующими затратами добиться наиболее гуманных результатов.

Рэчел плачет, волнуясь за маму, и… с этим трудно смириться, слушать это тяжело. Маленьким девочкам свойственно скучать по мамам. Отец сказал ему как-то (они говорили тогда о Дженни и госпоже Лосон), что из всех связей самые крепкие те, что существуют между дочерями и матерями. Если, конечно, мать дочку не обижает и не относится к ней пренебрежительно, мысленно скорректировал Рон тезис отца. Он не без оснований полагал, что по крайней мере день-два девочка будет испугана, но никак не думал, что она так отчаянно будет стремиться вернуться к этой жалкой женщине, называющей себя ее матерью.

Слава богу, у него есть Нэнси. Если она заставит Рэчел есть, это станет большим шагом вперед. Он постарается как можно меньше мозолить девочке глаза, пока она не будет кушать и не начнет себя чувствовать здесь как дома. Надо бы попросить Нэнси, чтобы она узнала, какие книжки и каких авторов Рэчел больше любит. Те книжки, которые он ей купил, рекомендовала ему продавщица большого книжного магазина — совсем молоденькая девушка, явно чувствовавшая себя не в своей тарелке. И он тоже хорош был — сказал ей, что девочке, для которой он покупает книжки, не девять лет, а восемь. Он видел раньше, что Рэчел читала что-то на крыльце, значит, она любит читать. Рон надеялся, что иногда она будет просить его почитать ей вслух, и тогда вечерами, когда она уже примет ванну, они вместе будут лежать в одной кровати. Как отец с дочерью. Он был потрясен, узнав, что ее родной отец даже не подозревает о ее существовании. Мика, наверное, был просто счастлив, узнав об этом.

Что там, интересно, у них происходит? Он встал и приложил ухо к двери. Молчание. Он снова присел на ступеньку.

Вдруг ему пришла мысль о том, что Рэчел могли быть интересны составленные им брошюрки. Они ведь несложные, он писал их в расчете на широкую публику, и там много интересных сведений. Так, например, когда выключается мотор «Электролюкса LX», передняя панель отходит в сторону и пружинный рычаг выбрасывает мусорный пакет на пол аж на шесть футов. Ему бы очень хотелось иметь «LX» в коллекции, чтобы показать девочке. Ну ничего, он ей обязательно покажет те пылесосы, которые у него есть. Со временем они все равно достанутся ей, по крайней мере те из них, которые ему не придется продавать. Все это ее будет.