Наваждение

Глава пятая

Он продал «вестингауз» на следующий день. То обстоятельство, что договоренность о сделке была достигнута лишь в устной форме, его ничуть не беспокоило — покупатель был известный коллекционер, который не менял принятых решений. Совершенно уверенный в том, что получит свои пять тысяч долларов, он измерил все, что ему было нужно, и отправился в «Хоум-Депо»[16], где купил шпатели, краску, облицовку, плинтусы, четвертные валики, отделочные гвозди, клей для дерева, уплотнители, новые водопроводные краны, белую занавеску для душа и мягкое, как подушка, сиденье на унитаз. Ковровое покрытие — белое, от стенки до стенки, из стопроцентной чистой шерсти — надо было заказывать, но продавец пообещал ему, что в конце недели оно будет доставлено.

Рон уже ехал домой, когда до него дошло, что со вчерашнего вечера он ничего не пил. Открыв бардачок, он вытащил оттуда фляжку, но внезапно от своего намерения отказался. Ему это было без надобности. Он был целеустремлен и действовал соответственно, как иногда бывает во сне, когда не вполне понятна побудительная причина самого действия. У него было такое чувство, что минуты тянутся достаточно медленно, давая ему возможность сообразить, что надо делать дальше.

В мастерской его уже ждала клиентка. Он, кажется, сказал ей, что ее газонокосилка будет готова сегодня утром, и ему самому стало странно от того, что агрегат был уже отремонтирован. Задержавшись при выходе у двери, женщина бросила ему на прощание:

— Вы созданы для вашей работы.

— Что вы имеете в виду? — спросил он, аж вздрогнув от дурного предчувствия — ему почему-то пришло в голову, что она имела в виду ту его работу, которую он задумал сделать в подвале.

Но клиентка махнула рукой, указав на выстроенные в ряд газонокосилки, ожидающие починки:

— Все это.

— А, понятно. — У него отлегло от сердца. — Вы правы. Сейчас самый сезон.

Рон запер дверь мастерской, загнал фургончик во двор и разгрузил его там, не опасаясь взглядов случайных клиентов, которые могли бы нанести ему визит. Ему хотелось иметь несколько часов в запасе.

Начал он с того, что стал срывать плинтусы. В процессе работы он поймал себя на мысли, что пытается представить, какой будет комната после ремонта. Осушитель вытянет отсюда всю затхлость подвального воздуха, а кондиционер, пожалуй, надо будет отключить, иначе будет холодновато…

Он немного передохнул и бросил взгляд на окна с тройными стеклами. Для таких никакая погода не страшна, причем все они покрыты полиэфирной пленкой и их практически нельзя разбить. Да, конечно, решетки на окнах придают комнате мрачноватый вид, но если покрасить их в белый цвет, а стекла сделать матовыми, то решеток почти не видно… Потом он посмотрел на потолок и подумал, что надо бы покрыть его звукоизолирующими плитками, чтобы сюда не так доносился шум с первого этажа.

Рон положил ломик на пол и поднялся наверх.

Пару дней назад ему принесли CD-проигрыватель и попросили отремонтировать, чтобы убрать помехи. Он его разобрал, зачистил корродированные провода и собрал снова. Там уже был какой-то диск.

Рон нажал на кнопку. Музыка звучала чисто, никаких помех не было. Значит, дело только в проводах. Поняв, что мелодия ему знакома, он прибавил звук. «О mio babbino caro…» Пуччини. Эту вещь постоянно слушала его мама. Он вспомнил, что это было единственное произведение, которое она слушала сидя, ничем не занимаясь.

Сам он стоял склонившись, уперев руки в бедра. Назвать чувство, которое он испытывал, печалью было бы неправильно. Печаль — совсем не то. Ему казалось, что все его кости зависли в черном пространстве, ограниченном стеной его собственной влажной плоти. Он стал распрямляться, и в этот момент его охватила такая жуть, что к горлу подкатил комок и его чуть не стошнило. Чтобы устоять на ногах, ему пришлось опереться о динамик. Он нажал на кнопку, чтобы перейти к следующему произведению. Зазвучала другая ария, но она была ему незнакома. Он вывернул регулятор громкости до отказа и слушал пение до тех пор, пока жуть внутри его существа не стала проходить.

Выше музыка звучала гораздо тише (он проверил это), а когда за окном через каждые несколько секунд громыхали грузовики, ее совсем не было слышно.

— Ну, как тебе это? — спросил он Ташу, следившую за ним из своей корзинки. — Если здесь врубить радио, — сказал он ей, — никто не услышит ни звука.

Размышляя над тем, как определять силу звука, он пришел в себя и стал успокаиваться, думая о том, что ремонт в подвале — самое обычное дело, ничего подозрительного в этом нет, просто это как-то его отвлечет. Но стоило ему взять ломик в руки, как снова вернулось ощущение того, что он проваливается в сон.

Когда с плинтусами было покончено, он сорвал старое ковровое покрытие, разрезал его на куски и сложил за домом, где полуденная жара, казалось, испепеляла все вокруг. Из гаража Винса доносился лязгающий звук от шланга сжатого воздуха, но Рон воспринимал его как сквозь вату — настолько помутнен был рассудок.

В час дня он решил сделать обеденный перерыв, во время которого со страхом думал о той липкой жути, что заставила его сделать выбор между тем, чтобы сдаться, и тем, чтобы сопротивляться самому себе. Что бы он теперь ни делал, даже когда пережевывал пищу, его не покидало ощущение того, что все его действия кто-то направляет.

Он смог заставить себя прервать работу только без четверти пять. В котельной у него был установлен дополнительный телефонный аппарат, но отсюда его звонок был не слышен. Он бросил взгляд на пятнистые стены, покрашенные покрытия и только после этого позволил себе вздохнуть с облегчением. Разве он не на это рассчитывал? Разве не хотел с головой уйти в работу, чтобы хоть на время отогнать мысли о Рэчел? Он подумал о том риске, которому себя подвергает каждый день, когда ходит за девочкой после окончания уроков. За такими людьми, как он, должно быть, следят учителя, откуда ему знать — может, и за ним уже кто-нибудь следит… В принципе, он мог бы приезжать к школе через день или через два. Может быть, так и надо сделать, пока ремонт подвала будет его отвлекать.

Он вышел перекусить в одну из ближайших забегаловок, потом вернулся и продолжил работать, но уже в мастерской, до захода солнца. После этого поехал на улицу Парламент. Сердце его начинало биться сильнее при мысли о том, что он может увидеть, как она лежит в кровати. И поэтому его чуть удар не хватил, когда, проходя мимо ее дома, он обнаружил, что окна подвала закрывают жалюзи. Он подтянул Ташу за поводок и бросил взгляд за перила чугунной ограды. С этой стороны дома окон в подвале не было вообще. Нараставшее беспокойство, которое он сдерживал уже больше суток, теперь прорвалось наружу — его охватила паника при одной только мысли, что девочка там одна с хозяином дома. Чтобы успокоиться, он представил себе комнатку в подвале своего дома. В его воображении это было совершенно безопасное место, что-то вроде святилища. Он задумался, надо ли ему вешать жалюзи. Нет, решил он, лучше повесить занавески. От этого комната станет веселее. Ведь если стекла в окнах будут матовыми, занавески совсем не повредят.

Эта мысль на какое-то время приковала все его внимание. Он вернулся к фургончику, доехал до дома и стал рыться в коробках, где все эти годы лежали шторы, вывезенные от родителей. Он нашел, что искал — зеленовато-белые занавески в полосочку, вынул их из коробки и отнес наверх, чтобы отдать в чистку. Потом налил себе выпить и прошел со стаканом в гостиную. На кофейном столике лежала книжка, которая еще несколько недель назад казалась ему очень интересной — «Танковые битвы в Северной Африке». Он взял ее и стал листать, почти не глядя на страницы. Подвальная комнатка находилась как раз под гостиной, если не считать мастерской, и он почти неосознанно рисовал образ Рэчел, которая лежала там внизу и спала. Его начала бить мелкая дрожь. Немного виски выплеснулось из стакана. Он отбросил книгу на пол и стал думать о планах на завтра — надо будет зачистить и покрасить стены и замазать все щели под ванной. Через несколько минут ему почти удалось успокоиться, и он заснул.

Когда Рон открыл глаза, перед ним стояла Нэнси.

— Который час? — спросил он. У него выскочило из головы, что она собиралась прийти.

Нэнси взяла его за руки и потянула к себе.

— Ну, давай, — сказала она, — поднимайся.

— Зачем?

— Пойдем в спальню.

Там заплакала, зарывшись лицом в подушку.

— Эй, — бросил он. — У нас же все хорошо.

Он гладил Нэнси по спине, пока она не успокоилась, и уже решил было, что все в порядке, но она сказала:

— Я думала, ты меня больше не хочешь. Я думала… знаешь… что ты со мной не спал, потому что у тебя появился кто-то другой.

— Брось, — успокоил он подругу и потянулся к стакану с виски. — Никого у меня нет.

— Я думала… — На губах ее возникла жалкая улыбка. — Мне казалось, она от тебя забеременела…

— Я не собираюсь делать кого-то беременным.

— Но ты же хочешь иметь детей, правда?

Он допил виски. Мысль лихорадочно работала. И тут он услышал собственный голос:

— Ребенка всегда можно усыновить.

Она резко обернулась:

— Что?

Ее удивление передалось и ему.

— Это я к тому сказал, — ответил он, — что вовсе не обязательно беременеть, чтобы иметь ребенка.

— Но… — Нэнси приподнялась на локте. — А ты захочешь усыновить ребенка?

— Может быть, — с опаской ответил он.

— Сам по себе?

— У самого меня это не получится.

Или получится? Почему он так ей ответил? При этом его ошарашила ее реакция — то, какие чувства отразились на ее лице.

— Ты что, собираешься это делать вместе со мной?

— Почему бы и нет?

— Ты это серьезно?

— Ты же знаешь, что ты — женщина моей жизни.

— Поверить не могу, что ты мне такие вещи говоришь. — Она упала к нему на грудь. — Но для этого нам надо будет пожениться, ведь так?

— Может быть, и нет.

Молчание. Он понял, что Нэнси не решалась глубже вдаваться в эту проблему.

— А кого тебе больше хочется — мальчика или девочку?

— Наверное, девочку.

— Новорожденную?

— Таких сразу же разбирают.

— А сколько же ей должно быть лет?

— Лет семь, — сказал он. — Может быть, восемь.

— Такую большую?

— Ну, это я так, навскидку.

А что, совсем неплохая мысль — привлечь к этому делу женщину… Она воплотит в себе фигуру матери, которая сможет дать ребенку то, что сам он дать не в состоянии. Как неожиданно разворачиваются события, но… чему быть, того не миновать. Рон не мог не признать, что ход этих событий отражал самые лучшие побуждения, которые несла с собой его любовь. Какое-то время он пытался взглянуть на самого себя в свете благородства собственных побуждений. И только тут до него стало доходить, на какие жертвы он себя обрекает. Новые мысли настолько смутили и возмутили его, что он встал с постели, сказав Нэнси, что забыл запереть дверь в подвал, и вышел из спальни.

Ему удалось прийти в себя, только когда он спустился на первый этаж. Он никому не желал зла. Ему всего лишь хотелось освободить и защитить девочку. И в этом ему поможет Нэнси. Он не мог не признаться в том, что без ее помощи шансов у него почти нет. Надо ли ему сейчас посвящать ее в свои планы? Он огляделся. А почему бы и нет?.. Да, но вдруг она кому-нибудь проболтается? Его даже пот прошиб от страха. А что, если она уже сейчас треплется обо всем по телефону с одной из сестер или с этой зловредной своей подружкой — Энджи? Он медленно стал подниматься по ступенькам наверх.