Наваждение

Глава двадцатая

Школа Дженни была в Берлингтоне, на той же улице, где работала ее мать. Поскольку головная контора «Алкана» располагалась по дороге в Берлингтон, отец по утрам отвозил их туда, для чего ему надо было выезжать на работу на час раньше, и, конечно, Рона, как бывало раньше, он уже к школе подкинуть не успевал. Но Рону это было до лампочки. Во-первых, он уже привык оставаться дома один. А во-вторых, его так и подмывало разобрать пылесос госпожи Лосон. И вот утром в понедельник, как только он услышал, что дверца машины хлопнула, он выкатил пылесос из кладовки в спальне и включил.

Всасывание было слабоватым, потому что — как ему уже было известно — выхлоп у этих старых моделей «гувер констеллейшн» был направлен в пол и создавал воздушную подушку. Он прочистил заборную трубу и натянул ремень вентилятора. Агрегат стал работать лучше. Госпоже Лосон он решил ничего не говорить. Ему меньше всего хотелось, чтобы она думала, что он починил пылесос для нее, желая удивить.

В тот вечер она разогрела замороженное куриное жаркое, пачку которого бросила в холодильник днем раньше. Рон вспомнил о том, как помер ее муж, и тщательно пережевывал каждый кусочек. Он заметил, что Дженни поступала точно так же. После ужина папа спросил, не хочет ли кто-нибудь поиграть в кункен, но госпожа Лосон сказала, что Дженни надо делать уроки, и когда ее дочь встала из-за стола, Рон почувствовал себя неловко. Доверительные отношения с отцом, так бесцеремонно нарушенные вторжением в их дом этой женщины, теперь стали казаться ему лишь игрой, которую он так глупо воспринимал всерьез.

— У меня тоже большое домашнее задание, — сказал он.

Проходя мимо, он бросил взгляд в комнату Дженни и госпожи Лосон. Дженни очень прямо сидела за письменным столом спиной к двери. Он прошел в свою спальню, лег на постель и стал думать о девочке. Интересно, правду ли она написала в этом своем рассказе о дне переезда… была ли она действительно счастлива от того, что они сюда переселились? Скучает ли она по отцу? По лошади?

Он скатился на пол и вытащил из-под кровати чемодан, в котором лежали старые игрушки. Под грудой танков, грузовичков и солдатиков он нашел своего шетлендского пони, обгоревшего с одного бока, — когда-то ему было очень интересно узнать, как горит пластмасса. Он бросил пони обратно в чемодан, порылся там еще немного и вынул черного скакуна по кличке Миднайт.

Внизу взрослые смотрели телевизор. Оттуда, как ему показалось, доносились какие-то не то стоны, не то причитания. Однако, прислушавшись, он понял, что звуки раздаются в комнате Дженни. Тогда он прополз по полу до противоположной стены и приложил к ней ухо.

— Пора спать, — уловил он слова Дженни, — спи давай, засыпать надо. — Потом снова пошли такие звуки, будто кто-то что-то канючил. — Ну, ладно, — сказала девочка, — так и быть, подогрею твою бутылочку.

Рон встал и вышел в коридор. Молчание. Он подошел к ее двери.

Дженни сидела перед кукольным домом. Не оборачиваясь, она спросила:

— Хочешь поиграть?

Он переступил порог.

— Ты можешь быть отцом, — предложила она.

— У твоего дома крыша из настоящих кедровых дощечек, — произнес он, подойдя поближе. Он уже раньше обратил на это внимание.

— Знаю. — Дженни приподнялась и встала на коленки. — Здесь все настоящее. И камин сложен из настоящих кирпичей. Они специально для этого такие маленькие кирпичики делают. А если сделать вот так… — Девочка нажала кнопочку на камине. — Смотри! Огонь!

Огонь, конечно, был ненастоящий, но все-таки… Рон поставил скакуна на пол и заглянул внутрь. Никакой проводки видно не было.

— Ну, ладно, — сказала Дженни очень серьезно, — теперь смотри сюда. — Она щелкнула выключателем на плите, и конфорки озарились алым цветом. — А в холодильнике полно еды. — Она открыла дверцу. — Здесь есть кетчуп, молоко, сок, кусок мяса — в общем, все, что едят люди.

Протянув руку в столовую — при этом она слегка задела Рона, — Дженни включила люстру.

— Видишь, все работает, — бросила она.

Потом она коснулась кресла-качалки, в котором сидела кукла-старушка. Кресло так нагнулось, что кукла чуть из него не выпала.

Дженни что-то взяла и вложила ему в руку. Это оказалась крохотная обезьянка, девочка вытащила ее из кучи миниатюрных мягких игрушек, наваленных на игрушечную кровать.

— Моя мама говорила, что твоя мама собирала плюшевых обезьянок, — сообщила она.

Обезьянка оказалась точной копией любимой маминой игрушки, вплоть до оранжевых пальчиков и красной курточки с шапочкой.

— Твоя мама была вертопрахом, — вдруг выпалила девочка.

— Нет, не была, — злобно ответил он. Где, интересно, она могла услышать такое странное слово?

Дженни выглядела озадаченной.

— А что значит вертопрах? — спросила она.

— Мне нужно доделать уроки, — пробормотал Рон, положил шимпанзе на место и встал, но Дженни вдруг воскликнула:

— Эй! — И взяла в руки его скакуна. — Я его даже не заметила! Как его зовут?

— Миднайт.

— А мне кажется, его надо было бы назвать Мисти. — Она взяла из домика куклу-мужчину и бросила ее Рону. — Посади его на Мисти. Он будет приходящим отцом.

Рон не посмел ей отказать. Раздвинув кукле ноги, он посадил «приходящего отца» в седло. Колени у куклы не сгибались, поэтому ему пришлось наклонить ее вперед так, чтобы руки прижимались к шее коня — в позе жокея. Дженни вынула из кухни домика куклу-женщину.

— Ой, Фил, — с неестественной наигранностью сказала она, — ты же обещал скосить траву на лужайке.

Рон ждал. Этот мужчина на коне выглядел маленьким и жалким, хотя на кукольном лице застыла счастливая улыбка. У него были волнистые каштановые волосы, одет он был в синие джинсы и рубашку в синюю и зеленую клетку.

— Он должен ответить, — теперь уже своим голосом сказала Дженни.

— Я скачу на коне, — пробурчал Рон.

— Хорошо, дорогой. Скорее возвращайся.

Рон переставил коня в дальний конец ковра.

— Ладно, — сказала Дженни. — Там его и оставь. Теперь ты будешь постоянным отцом.

Она сунула ему блондинистого мужчину в купальном халате цвета морской волны с зажатой в зубах трубкой. На губах «постоянного отца» играла сонная улыбка, веки слегка опухли, будто со сна.

— А другой не сойдет? — спросил Рон. Ему не нравилось, как кукла улыбается.

— Не глупи. — Дженни указала в сторону спальни. — Ладно, клади его на кровать. Включи эту лампочку.

Рон сделал, что она сказала. Дженни выключила свет на первом этаже и прыжками подвела свою куклу к лестнице. У двери она остановила ее и произнесла неестественным голосом:

— Сколько раз я тебе говорила не курить в постели?

Рон попытался вынуть кукле трубку изо рта.

— Она не вынимается, — резко бросила Дженни, потом положила свою куклу в кровать. — Ох, дорогой, — томно простонала она и прижала ее к кукле Рона. — Держи его там! — потребовала она, потому что Рон попытался убрать руку из домика. — Ты вот так должен его держать, — сказала девочка. — Они занимаются сексом!

Рон сел на корточки. Впервые с того момента, как он вошел в комнату, ему стало немного неловко из-за близости к Дженни.

— Давай шевелись! — чуть повысила голос она. Лицо ее стало заливаться краской.

Когда он снова сунул в домик руку и взялся за куклу-мужчину, во рту у него пересохло. Но делать ничего не пришлось — Дженни сама дергала куклу вверх и вниз и при этом постанывала.

— Эй, дружок!

Это снизу позвал его отец. Рон вскочил и выбежал в коридор.

— Что? — В руке он все еще держал кукольного мужчину.

— Началась твоя передача о диких животных!

— Я делаю уроки!

— Это я тебе так сказал, чтоб ты знал!

Рон вернулся в комнату и бросил куклу на ковер. На лице Дженни не было и тени того панического волнения, от которого, как ему казалось, его собственную физиономию перекосило. Девочка выглядела лишь слегка раздраженной, когда перенесла женщину из кровати в детскую.

— Пока, — сказал он.

Дженни ему не ответила.

За завтраком она, как всегда, молчала — гордая и неприступная. Его очень удивило, что она вела себя так, будто ничего не случилось; он даже стал больше уважать ее за это. Когда все ушли, он зашел к ней в комнату. Кукольные мужчины валялись там, где он их оставил: один так и сидел на коне, второй лежал рядом на полу. Кукла-женщина стояла рядом с холодильником, изящная головка была повернута назад. Он взял ее в одну руку, а в другую — «постоянного отца» и потер их друг о друга. Ничего не случилось. Тогда он повернул кукле-женщине голову и снова сделал то же самое, на этот раз приговаривая:

— Они занимаются сексом.

При этом он снова почувствовал некоторое волнение, но, сравнив его с чувством, которое испытал вчера вечером, даже расстроился. Чтобы снова ощутить его, решил он, нужна Дженни. Без нее куклы оставались лишь куклами.

В тот вечер он остался в своей комнате и начал собирать там новую модель самолета. Дженни бубнила что-то у себя, но он подавил в себе искушение пойти посмотреть, что она там делает. Он решил, что у Дженни хватит мозгов никому не рассказывать о «занятии сексом», хоть его это особенно не волновало. Больше всего он боялся, что папа узнает о его игре в куклы. Если Дженни не выдержит ожидания и сама придет к нему, он скажет, что занят.

— Ты что, не видишь, что я занят? — тихонько говорил он себе с разными интонациями, будто выбирая, какая из них более уместна.

Но она не пришла. Почему? Злилась на него? А может быть, она вообще о нем не думала?

Шли дни, потом недели, а Дженни вполне довольствовалась собственным обществом. Он уже стал подумывать, что слишком сильно ее достал. Или вообще ей не нравится. И с отцом его она почти не разговаривала, разве что тогда, когда ей хотелось почитать новый рассказ. (После «Дня переезда» она успела написать «Знаешь что? Я немножко китаянка», «Как подружиться» и «Трагическая смерть Белой Звезды», о скаковой лошади, которая сломала ногу и ее должны были усыпить.) Большую часть времени девочка проводила у себя в комнате или сидела с госпожой Лосон за кухонным столом и занималась там по карточкам с вопросами и ответами для запоминания пройденного материала. Каждую субботу после обеда они с матерью ходили в гости к знакомым в Берлингтон. А воскресными вечерами ложились вместе на диван и смотрели по телевизору диснеевские фильмы. От того, как они лежали, тесно прижавшись друг к другу, сплетая руки и ноги, Рону становилось не по себе. Если отец его тоже находил такое поведение странным, он держал свое мнение при себе.

В конце концов Дженни стала той девочкой, которая приходила к нему в сновидениях, которая оказывалась в опасности, но не знала об этом; он кричал ей что-то, хотел предупредить, но она не слышала его. Такие сны он видел уже не первый год, но до сих пор лица девочек во сне нельзя было толком разглядеть.

Как-то ночью именно от такого сна он проснулся — рядом стояла она.

— Что? — спросил Рон, испугавшись.

— Шшшш. — На ней была длинная белая ночная рубашка, казалось, что складки тонкой материи движутся в горизонтальных полосах света, струящегося сквозь щели жалюзи. — Они занимаются сексом, — прошептала девочка.

— Кто? — Он подумал, что она говорит о куклах.

— Моя мама с твоим папой.

— О чем ты таком говоришь?

— Пойдем! Сам услышишь!

Все еще не соображая, он встал с постели и пошел за ней в коридор, потом остановился, услышав какие-то птичьи вскрики, доносившиеся из папиной комнаты. Дженни, стоявшая совсем рядом с дверью, закрыла рот руками.

Крики становились громче. Потом раздался глухой мужской стон, после которого все стихло. Дженни быстро подошла к нему и потянула за рукав. Он отдернул руку.

В голове мелькнула утешительная мысль, что это не его отец, — мелькнула и тут же угасла. Он вернулся к себе в комнату, закрыл дверь и сел на краешек кровати.

Дженни — он и не заметил, как она вошла, — хихикнула.

Она легла на его кровать и скользнула под одеяло. Рон вскочил.

— Что ты делаешь? — прошептал он. — Уходи отсюда!

— Я боюсь, — тихо сказала она.

Рон знал, что это не так. Он видел только контуры ее лица, смутным белым овалом очерченные на белизне подушки, и блеск глаз. Ему вдруг пришла в голову мысль, что они с матерью — сексуальные маньячки. Госпожа Лосон точно была ею, с чего бы еще его папа позволил ей залезать к нему в койку? Теперь внизу все стало спокойно. Или они уже все кончили? У него возникло такое ощущение, будто кожу его покалывают мириады иголочек.

— Ну что ты там стоишь как истукан? — спросила Дженни. — Ты всю ночь так стоять собираешься?

Она говорила голосом своей куклы. Взволнованный — и сконфуженный — он дернул одеяло:

— Я же сказал тебе — уходи отсюда!

— Не уйду, не уйду, — захныкала она.

— А если мать твоя сюда зайдет?

— Не зайдет.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что она с ним потом лежит… не знаю… где-то около часа.

— О чем ты говоришь?

— Они все время занимались сексом в нашем старом доме.

От этих слов у него все в голове помутилось.

— Может быть, они собираются пожениться, — сказал он.

— Моя мама никогда снова замуж не выйдет, — ответила девочка. — Никогда. — Она натянула на себя одеяло. — Ты ляжешь когда-нибудь в постель или нет?

Рон залез под одеяло и лег на самый краешек, повернувшись к ней спиной. Свет фар проезжавшей машины осветил сквозь жалюзи стену, около которой стояла кровать, и стал подниматься по стене к потолку.

— Мы могли бы поиграть, — шепнула она.

Под самым потолком лучи озарили комнату последним отсветом и погасли.

— Хорошо, — сказала она. — Ты будишь Фил, а я — Кэрол. Нашего ребенка зовут Венди, а коня — Мисти. — Она подвинулась к нему поближе. — Венди весь день колобродила, — произнесла она голосом кукольной женщины. — Надеюсь, она не заразилась дифтеритом.

Рон понятия не имел о том, что такое дифтерит, но сказал:

— Я тоже.

— Тише говори, — цыкнула девочка.

— Я тоже, — буркнул он.

— Просто ума не приложу, что бы я делала без Мисти. Он так мне помогает. — Ее рука скользнула вокруг талии Рона.

У него произошло непроизвольное семяизвержение, но поскольку такое с ним случилось в первый раз, он решил, что от нервного напряжения обмочил пижамные штаны.

— А теперь ты что-нибудь говори, — сказала Дженни, слегка толкнув его локтем.

— Я… — У него перехватило дыхание. — Мне надо…

— Что, дорогой?

— Спать.

— А ты не хочешь сначала меня поцеловать?

— Хватит, Дженни. Я серьезно тебе говорю.

Она убрала руки, встала с кровати и сказала:

— Ладно.

Казалось, девочка все еще играла в свою игру, но теперь она скорее была похожа на писклявую младшую сестричку, которая радостно делает то, что ей говорят.

— Спокойной ночи, — бросила она уже из коридора.

Рон подождал, пока за ней захлопнется дверь, и включил свет. Ему уже стало ясно, что произошло, и он думал о том, что, наверное, в их дом пришла какая-то злая сила, вселившаяся во всех его обитателей. Правда, в себе он зла не ощущал, но, может быть, так это и было задумано — злая сила подавляет чувство вины. Этим вполне можно объяснить, почему его папа и госпожа Лосон могут заниматься сексом в каких-то нескольких футах от собственных детей. Они все время занимались сексом в нашем старом доме. Если это правда, они должны были этим заниматься еще до того, как умерла мама, ведь с тех пор, как это случилось, отец его никогда после ужина не выходил.

Но даже эта мысль — при всей своей омерзительности — не вызвала в нем ни отвращения, ни обиды. Он вообще с трудом мог представить, о чем идет речь.

Рон повернулся и уставился в стену, с другой стороны которой спала Дженни.

Утром он поверить не мог тому, что за завтраком все было совершенно как всегда. Дженни читала книгу об уэльсских пони и поглядывала на часы. Когда он попросил ее передать ему молоко, она взглянула на него как на пустое место. Теперь он прекрасно знал, что его отец и госпожа Лосон — мастера по части притворства. Но его не переставало поражать, что они никак и ни в чем не проявляли своих отношений. Когда госпожа Лосон, проходя мимо, прижимала папу к холодильнику, она не забывала говорить:

— Ой, я извиняюсь.

После того как все ушли, он стал рыться в ящиках стола Дженни. Там лежали блокнот, несколько фломастеров, четыре пачки карточек-шпаргалок и губная гармошка. Он подул в гармошку и решил написать записку такого содержания: «Дорогая Кэрол, надеюсь увидеть тебя сегодня ночью, твой муж Фил». А что, если ее вдруг обнаружит госпожа Лосон?

Ночная рубашка Дженни висела на крючке с внутренней стороны двери, он подошел к ней и провел рукой по мягкой ткани. Ему пришло в голову, что на всякий случай надо бы под пижамные штаны надевать трусы. Может быть, Дженни знала, что происходит с мальчиками — она вообще развита не по возрасту, — а если нет, он даже представить не мог, как это ей объяснить. Вместе с тем он прекрасно мог вообразить, как она спрашивает: «Эй, ты почему весь мокрый?» Тогда ему ничего не оставалось бы делать — только прыгнуть вниз с моста на улице Блур. А чтобы наверняка расшибиться насмерть, а не остаться потом на всю жизнь придурком, прыгать надо с того места, откуда дальше всего до земли…

Ни в ту ночь, ни в следующую она к нему не приходила, и Рон хорошо понимал почему. Обе ночи он лежал без сна часов до двух, оставив дверь в спальню открытой, но из коридора не доносилось ни звука.

На третье утро он поймал ее, когда она шла на завтрак. На ней было одно из ее старомодных мешковатых платьев — из красноватого вельвета с беленькими бантиками на рукавах.

— Эй, — прошептал он, прижавшись к перилам, — как ты думаешь, когда мы снова сможем поиграть?

Не оборачиваясь к нему, она чуть склонила голову:

— Что, прости?

— Сама знаешь, — сказал он. — В Фила и Кэрол.

— Ах, это, — произнесла она, и лицо ее залила краска. — Знаешь, дело в том, что я не думаю, что твоему папе все еще нравится моя мама.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Просто она ему больше не нравится. — Она коснулась родинки.

— А почему не нравится?

— Откуда мне знать? — И стала спускаться вниз по ступенькам.

В ту ночь она к нему пришла. Он, должно быть, заснул, как только закрыл глаза, потому что последним, что ему запомнилось, было одеяло, которое он натягивал на плечи.

— Фил, Фил! — Она лежала рядом с ним. — Ты проснулся?

— Привет, Кэрол.

Не успел он к ней повернуться, как она его обняла. Девочка прижималась к нему, извивалась и корчилась.

— Ах, мой дорогой, дорогой, дорогой, — шептала она.

Он сжимал в руках ее ночную рубашку.

Когда все кончилось, она затихла, как будто почувствовав, что в нем что-то изменилось. Рон взял ее за плечи. Она казалась на удивление хрупкой, как одна из моделей его самолетов. Он спросил, уверена ли она в том, что ее мать не вернется в их комнату. Она ответила:

— Ага. — Голос ее при этом звучал будто спросонья.

Рон снова начал волноваться.

— Лучше бы нам не засыпать, — сказал он ей своим обычным голосом.

Тело ее напряглось.

— Я не засну, — сердито сказала она и отодвинулась от него.

— В чем дело? — Неужели она поняла, что он напрягся?

— Венди нужна бутылочка.

До него дошло, в чем было дело.

— Но, дорогая моя, — сказал он голосом Фила, — ты даже не хочешь меня перед сном поцеловать?

Они крепко прижались друг к другу сомкнутыми губами. Никогда раньше он не думал, что целоваться с девочкой может быть так больно. Он снова попробовал ее обнять, но она вырвалась.

— Спокойной ночи, спокойной ночи, спокойной ночи, — бросила она ему, снова уклонившись от его попытки прижаться к ней, и встала с постели.

Дженни приходила к нему следующие пять ночей подряд. Если он говорил голосом Фила и называл ее «моя дорогая», она с готовностью его целовала. Голосом Кэрол она ему отвечала:

— Я так тебя люблю.

И он, опять-таки голосом Фила, уверял ее в своей любви. Ему бы очень хотелось найти в себе силы, чтобы сказать об этом Дженни собственным голосом.

До и после школы, когда дом был в его полном распоряжении, он лазил по ящикам комода с ее бельем, шуровал в шкафу с ее вещами. Он раскладывал ее трусики, платья и колготки на двуспальной кровати, где она спала вместе с матерью. При этом он сначала клал на кровать трусы с колготками, а потом накрывал их платьями, чтобы получилось сразу несколько девочек. Вернувшись обратно к себе в комнату, он представлял ее врагов — оборотней, убийц, людоедов — и жестоко расправлялся с ними с помощью оловянных солдатиков. Он решил, что женится на ней, как только она кончит школу. К тому времени ей будет девятнадцать, а ему — двадцать два. Когда эта проблема была в уме решена, ему полегчало: прошло чувство ужасной вины, суть которой состояла в том, что ему самому не было до конца понятно. А что чувствовала она, он вообще не мог себе представить. Днем она почти на него не смотрела, и ему стало ясно — если он хочет продолжать играть с ней в эту игру, на людях ему надо держаться от нее подальше.

Следующие три ночи она у него не появлялась, хоть он слышал, что госпожа Лосон была в папиной комнате. Что, интересно, с ней происходило? Может быть, он ее чем-то расстроил? Или она от него устала? Его очень тяготила эта непонятность. Наутро четвертого дня он ждал ее у двери ванной и, когда она оттуда вышла, сказал ей голосом своего персонажа:

— Я скучал по тебе прошлой ночью, Кэрол. Надеюсь, Венди не заболела?

Внезапно она тоже вошла в роль:

— Ох, она теперь такая нервная.

— Надеюсь, мы сегодня вечером увидимся?

— Знаешь, мне надо спать, — сказала она, хоть в голосе ее не было той решительности, которая напрочь лишила бы его надежды.

Она пришла сразу после полуночи. Он сделал вид, что спит, позволив ей себя поцеловать, чтобы разбудить. Потом сказал ей:

— Тебе не очень жарко, дорогая? — И этого хватило, чтобы она скинула ночнушку.

Она, как всегда, закрыла дверь, и они даже не разговаривали, но мать ее, должно быть, что-то заподозрила, потому что распахнула дверь и включила верхний свет.

— О господи! — воскликнула она, потом бросилась к постели и стащила Дженни с Рона.

— Мне больно! — крикнула девочка.

Она как-то безвольно обвисла в руках матери. Та схватила и ночную рубашку. Через ее собственную ночнушку просвечивало голое тело — худое, с плоской грудью. Голая Дженни и почти такая же госпожа Лосон, только одна выше другой — вот и вся разница. Рон был в пижаме, но быстренько натянул на себя одеяло.

— Что здесь происходит? — Его отец стоял в дверном проеме.

Госпожа Лосон обернула ночную рубашку вокруг талии Дженни.

— Иди к себе в комнату! — сказала она дочке и подтолкнула ее.

Заплетающимися ногами, спотыкаясь, девочка проковыляла к себе мимо его папы — болтавшаяся ночная рубашка не давала ей нормально идти.

— Он заставил ее лечь на него, — сказала госпожа Лосон. — Голую!

Теперь ее голос звучал спокойнее, как будто она говорила о чем-то само собой разумеющемся, как будто она заранее была уверена в том, что именно это и должно было произойти.

Папа смотрел на Рона так, будто был в высшей степени поражен тем, что тот лежит в собственной постели.

— Хорошо, — сказал он госпоже Лосон. — Я этим займусь.

— Да уж, пожалуйста, — ответила она.

Отец подождал, пока она уйдет в их с Дженни комнату, потом спросил Рона, что произошло.

— Ничего, — ответил ему сын.

Под слепящим верхним светом лысина отца нестерпимо сияла, как стекло, как стеклянная крышка.

— Ничего, — повторил отец, потом поднял голову и взглянул на модели самолетов, свисавшие с потолка. — Ладно, — произнес он, выключив свет, — поговорим об этом завтра.

Рядом, за стенкой, негромко разговаривали Дженни с матерью. Рон был слишком напуган, чтобы встать с кровати и подслушивать. Да уж, пожалуйста. Что, интересно, госпожа Лосон хотела, чтобы сделал папа? Избил его? Позвонил в полицию? Если сюда заявится полиция, он тихонько выскочит с черного хода и прыгнет с моста на улице Блур. Когда он представил собственное самоубийство, а потом всех, кто был в нем виноват, ему стало немножко легче.

Отец не стал поднимать его к завтраку. Он его разбудил только тогда, когда все уже выходили из дома.

— Поговорим вечером, — сказал он.

Вместо того чтобы идти в школу, Рон решил погулять по оврагу и прошел несколько миль вдоль реки Дон. Царившее там запустение — вонь сточных вод, выброшенные на берег пластиковые пакеты, залитые водой тележки для покупок — все это было вполне созвучно его подавленному настроению. По его прикидкам, по нему, может быть, и тюрьма плакала. Но наверняка он был уверен только в том, что Дженни никогда больше к нему не придет. Он сильно сомневался, что ей самой этого захочется. И ему пришла в голову ужаснувшая его мысль, что Дженни решит написать рассказ о том, что им вдвоем пришлось пережить.

Когда начало смеркаться, голод привел его обратно домой. Свет в прихожей не горел, но он кожей ощутил пустоту. В гостиной тоже ничего не было, кроме телевизора, торшера и кресла отца.

— Это ты, дружок? — Рон подошел к лестнице, спускавшейся в подвал, где он увидел отца, пытавшегося протолкнуть вверх матрас. — Возьми за тот конец, — с напрягом сказал он.

Работали они в основном молча. Отец только сказал ему, что госпожа Лосон наняла грузовик с парой носильщиков, которые перевезли все ее вещи в дом сестры, жившей в Бэрри[27]. Где они были теперь сами, он понятия не имел. В ответ на вопрос Рона о том, вернутся ли они когда-нибудь, отец сказал как отрезал:

— Нет.

На ужин он заказал пиццу. Они сидели на своих старых стульях за старым кухонным столом, которые по сравнению с кухонным гарнитуром госпожи Лосон казались колченогой дешевкой. Куда-то исчез их нож для пиццы. Папа разрезал пиццу ножницами.

— Ты ведь знаешь, что поступил нехорошо? — спросил он и сам ответил: — Ты это знаешь.

— Я, наверное, женюсь на ней, — сказал Рон. — Когда она кончит школу.

Отец положил по кусочку пиццы им на тарелки:

— Ты забудешь о ней задолго до этого.

— Я никогда ее не забуду.

— Конечно, забудешь, даже не сомневайся. Поверь мне, я знаю, что говорю.

Казалось, он лишь сделал паузу перед тем, как раскрыть ему какую-то мудрую истину, вернуться к тем благословенным временам, когда к ним еще не подселились госпожа Лосон с Дженни. Рон ждал, но продолжения не последовало. Склонив головы, они продолжили трапезу.