Не-птица

Глава 9. Нервная

Прошло ещё две недели, прежде чем Иволга восстановилась окончательно. Нездоровая бледность отступила, температура больше не поднималась, и мелкая уже снова исчезала из дома по своим делам. Воровать перестала, и я вздохнул спокойно. Зато Ива записалась в библиотеку (под чьим именем — неизвестно), набрала книг по философии и некоторой декадентской литературы. Теперь наши вечера проходили так: я писал сценарии, а Иволга, закинув ножки на спинку кровати, листала очередной томик, время от времени цитируя что-нибудь о свободе.

— «Свободным я считаю того, кто ни на что не надеется и ничего не боится»! Демокрит.

— Не надеется и не боится только мертвый, — отвечал я.

Иволга согласно хмыкала и снова углублялась в чтение.

Об отце мы больше не говорили. Могло показаться, что Ива нисколько не изменилась, но временами я замечал тот её взгляд — потерянный и испуганный. Правда, теперь в нем считывалось упрямое желание, какой-то вызов самой себе. Иволга искала собственную свободу, и чем дальше заходила, тем больше разочаровывалась. Но отступать она не собиралась.

Рана совсем затянулась, оставив на плече у Ивы толстый рубец. Подруга часто смотрела на него, обводила пальчиком, загипнотизированная собственным повреждением. Обычно после этого она грустила. Приходилось вставать и обнимать мелкую, прятать лицом на груди.

— Не смотри. Ты всё равно красивая.

Иволга говорила что-то благодарное и успокаивалась на час-два. Потом начинала тренировать руку. Рука поднималась не до конца, и Иве было больно. Я пробовал делать массаж, но мелкой не понравилось. Зато неплохой комплекс упражнений предложил Рус.

Руслан вообще к нам зачастил, и мне это нравилось все меньше. Напрямую Иволге он так и не признался, зато стал дарить небольшие подарочки: шоколадку там, или книжку очередного Кафки или Ницше. Я пытался поговорить с другом, но разговоры об Иве почти моментально сводились им к поездке в Германию. Руслан занял двойственную позицию: сначала расписывал, какие в Германии передовые технологии, как далеко там продвинулись в изучении синдрома Морфана, а потом вдруг вспоминал, что отец тут останется один, если уехать учиться, что жизнь за границей — это дорого, и что среди немцев будет очень одиноко.

Ива на эти монологи реагировать перестала уже спустя неделю. На меня же нездоровая влюбленность друга давила, особенно если учитывать их конфликты с Милой.

А конфликты продолжались. Милка приходила реже, но зато практически всегда — на весь день, а бывало, что и на ночь. Они с Иволгой обычно просто занимались своими делами: мелкая читала, играла или валялась, а парикмахер сидела в телефоне или же что-нибудь нам готовила. Мне поначалу было неудобно, но Мила сама попросила позволить ей заниматься чем-то полезным. Оставалось только согласиться. Вечером девочки обычно устраивались на кровати — Мила опиралась спиной на стенку, а Ива укладывалась к ней на колени. Ложились спать тоже вдвоём, я же перемещался на кухню, чтобы не смущать Милку.

Если в этот день не приходил Рус — было тихо. Если же приходил… Начиналось. Еда, приготовленная Милой, подвергалась нещадной критике, а разговоры о пользе образования (в пику девушке, учившейся на парикмахера) становились громче и длиннее. Мила не оставалась в долгу, осыпая «подарочки» Руслана едкими насмешками, а на претензии к кулинарным изыскам прямо заявляла, что порцию медика испортила специально. Продолжались взаимные уколы и мелкие стычки до момента, когда Иволга вставала и демонстративно уходила в магазин за сигаретами.

Не помню, чтобы я говорил об этой её привычке раньше. Дело в том, что обычно мелкая курила после сильного стресса, или от усталости — примерно по сигарете в неделю. Теперь же Ива смолила ежедневно раза по три. Отправлять её с этим на улицу было бесполезно — красноволосая выдыхала мне в лицо очередной горький клубок дыма и затягивалась ещё. В общем, жизнь текла своим чередом.

Мы с Иволгой стали откладывать деньги на её отъезд.

— Раз уж сама не можешь устроиться на нормальную работу, то хотя бы не воруй, — сказал я, укладывая на дно копилки первые две тысячи рублей.

Ива благодарно улыбнулась и обняла меня. Больше мы эту тему не поднимали, только регулярно добавляли по несколько сотен в баночку.

Работать на разных халтурках мелкая не прекратила, так что деньги у нас водились. Я вяло искал работу по специальности, ничего не находил и оставался официантом. С Леной мы все так же пересекались, но я держался подчеркнуто холодно. Она же явно мучилась виной, но говорить была не готова. Самостоятельно налаживать отношения мне уже не хотелось.

На улице стало совсем холодно. Прошлись с Ивой по магазинам, купили ей дешёвую, но тёплую куртку и парочку кофт. Мелкая чуть повеселела, но взгляд, этот её надтреснутый взгляд, никуда не делся. Зима приближалась, и сегодня, подойдя к окну, я увидел, что на улице лёг первый снег. Белые хлопья выпали уже три раза, но всё время таяли, оставляя во дворе только холодную грязь. Теперь же, увидев нетающую пелену, я выдохнул: можно было не мучиться ожиданием. Сибирская зима прибыла во всей своей красе.

— Че там? — на животе сомкнулись маленькие ладони, а в спину уперлась уже привычная мягкость.

— Снег.

— Бе! — Ивушка отошла к столу наливать чай. — И именно сегодня!

— А что сегодня?

— Сегодня мы идем в гости! — сообщила подруга.

Я поставил чашку на стол.

— А можно предупреждать заранее?

— Так не интересно!.

— И к кому мы собираемся?

— К самому несвободному человеку в этом городе! — красноволосая долила еще чаю и принялась усердно пить, не обращая внимания на мои вопросы.

— К кому? Ива! Ну сколько можно!

Девушка осушила чашку и вышла из-за стола. Зная, что переспрашивать бесполезно, я посидел ещё минут пять, после чего тоже вернулся в комнату. Иволга уселась в углу, у стола, и, стянув футболку через голову, созерцала пятнышко чая на воротнике.

Этот простой, но ошеломительный образ отпечатался в памяти, выхваченный бледным холодным светом ноябрьского солнца: нежная, гладкая кожа ножек, переходящая в тонкую ткань трусиков, узкая талия, с отпечатавшимся на ней синяком (ударилась вчера вечером об угол дивана), вытянутые вперед тонкие руки с аккуратными, почти детскими, пальчиками. Узкие плечи (шрамик на правом, на самом деле не такой уж большой) и бледно-бежевая ткань лифчика, ямочка между ключицами, шейка и слегка заостренный подбородок. Розовые губы (на вкус, как вишневый «Eclipse» или её сигареты, смотря когда целоваться), маленькая родинка на щеке и аккуратный носик. Огромные глаза цвета черного кофе без молока. Смотрят отрешенно-задумчиво, еще совсем сонно — их хозяйка проснулась не до конца. И, наконец, чуть взлохмаченный багровый пожар, контрастирующий с моими бледно-зелеными обоями, словно это и вправду языки пламени, готовые вот-вот перейти на соседние стены, заполнив собой всю комнату. Поглотив меня и Иволгу, не оставив ничего, кроме себя самих…

— Ты долго будешь пялиться? Я, в принципе, не против, если чё.

Я моргнул.

— Да, извини. Собираемся?

— Не! — отбросив футболку в угол, мелкая потянулась в шкаф за другой. — К обеду пойдем. Сейчас у него служба.

Выпавший ночью снег, наконец, истощил тучи, висевшие над городом больше недели. Мы вышли из подъезда, подставляя лица лучам висевшего высоко в небе солнца. Они совершенно не согревали, но всё равно было приятно — хорошая погода зимой у нас случается нечасто, да к тому же значит всегда одно: скоро ещё сильнее ударит мороз.

— И всё-таки, — поправив воротник пальто, я догнал Ивушку, успевшую выскочить на дорожку у дома. — Куда мы идем?

Мелкая одарила меня нарочито усталым взглядом.

— В монастырь, Кедр! Тебя туда сдам, надоел со своими вопросами— слов нет!

Я хмыкнул и обиженно замолчал. Кто же знал, что мы действительно идем в монастырь!

Церковь высилась недалеко от дороги — белое, узкое и очень высокое здание. У ограды Иволга бросила несколько монеток нищим. Я прошел мимо — слишком хорошо запомнился сюжет про мафию, которая бедными заведует. Только сейчас стало понятно, почему Ива надела длинную юбку (наверное, единственную в её гардеробе). Порывшись в рюкзаке, девушка извлекла оттуда платок и, хорошенько спрятав под ним яркие волосы, перекрестилась трижды, прежде чем подняться по ступенькам. Я шагнул за ней, и тут же получил строгий наказ:

— Крестись!

— Так ведь я в это всё не верю…

— Не верь, — легко согласилась Иволга. — Но уважение прояви.

Вошли. В храме пахло особенно — ладаном, воском и еще чем-то неуловимым. Служба, о которой говорила Ива, уже закончилась, так что по главному залу бродила только парочка старушек. Растерявшись в незнакомой атмосфере, я не отходил от красноволосой ни на шаг. Иволга подошла к окошку церковной лавочки.

— Здравствуйте. Отец Андрей сейчас не занят?

Ей что-то ответили, и девушка кивнула.

— Вы не могли бы передать, что к нему прихожанка с юга? Спаси вас Боже.

Мы ещё раз перекрестились и прошли в основное помещение. Здесь Иволга поклонилась нескольким иконам, потом достала из рюкзака тонкую жёлтую свечку. Для меня это оказалась так же неожиданно, как если бы подруга извлекла из сумки живого кролика. Ивушка же зажгла свечу и поставила её перед одной из икон, что-то шепча себе под нос. Я разобрал только «рабу Божию Александру». Ива поклонилась, поцеловала нарисованный лик, и села на лавочку неподалеку. Я примостился рядом.

— Никогда бы не подумал, что ты верующая!

— Не верующая, — тихо ответила девушка.

В этот момент я окончательно перестал понимать происходящее.

Из дверей в перегородке, разделявшей храм и алтарь, вышел молодой священник. Поверх рясы он накинул чёрную куртку, в руках держал теплую вязаную шапку. На вид ему было от двадцати до тридцати — точнее определить мешала борода. Я точно знал, что это священник, не только и не столько потому, что он вышел из алтарного помещения, а из-за взгляда. Спокойного, чуть отрешенного и доброго. Такой бывает только у истинно верующих. И у некоторых сумасшедших. Заметив Иволгу, священник направился к нам. Мелкая вскочила и пошла навстречу, увлекая меня за собой.

— Привет, батюшка!

Священник усмехнулся и кивнул.

— Давно тебя тут не видно, прихожанка. Увлеклась, — он посмотрел на меня. — мирскими делами?

— Ага, деревья выращиваю! — с готовностью подтвердила Ива. — Здравствуй, Андрюш.

— И ты не болей, — кивнул священник. — Нужно прибрать дорожку снаружи, там и поговорим. По пути можешь представить нас с твоим новым другом.

— Кедр — Андрейка, Андрейка — Кедр, — протараторила оторва.

Я покраснел.

— Глеб. Приятно познакомиться.

Андрей понимающе улыбнулся.

— И мне.

Мы выбрались наружу. Мне было неловко, Иволге — смешно с меня, а Андрей пребывал в каком-то отрешенном благодушии. Достав из подсобки метлу и лопату, священник стал не спеша подметать листья и снег, собирая их в кучки и убирая с дорожки. Не зная, что сказать, я спросил:

— А разве в храме нет дворника, или уборщика?

— Он нам не требуется, — ответил Андрей. — Физический труд — важная составляющая монашеской жизни. Так что большую часть работ в монастыре выполняется братией.

— А… — я потер носком ботинка каменную кладку. — Значит, ты — монах.

— Да.

Неловкое молчание затягивалось. Иволга, казалось, вообще не обращает на нас никакого внимания. Присев на ближайшую лавочку, красноволосая пялилась в небо, болтая ножками. Длинная юбка, конечно, мешала ей делать это эффектно, но остановить не могла. Андрей домёл до ворот, поздоровался с нищими и вернулся к нам, оставив инструмент у ограды. Подошёл к Иволге и сел рядом.

— Ты в смятении. Что произошло?

Мелкая фыркнула, ножки замерли друг на друге.

— Опять цыганские фокусы демонстрируешь?

Монах пожал плечами. На ветку дерева неподалеку села одинокая ворона. Ива молча смотрела на собственные колени.

— Ну, если ты пришла молчать, тогда я пойду дальше мести, — Андрей сделал движение, чтобы подняться.

— Ладно, ладно! — вдруг выкрикнула мелкая. — Не дави, батюшка!

— К каждому прихожанину — свой подход, — монах расслабился, откинувшись на спинку лавочки.

Иволга выдохнула, села прямо и выпалила:

— Скажи, что такое «свобода»?

Несколько секунд стояла полная тишина — Андрей не двигался, только расслабленно моргал, а Ива, задав вопрос, сразу уменьшилась и уставилась себе под ноги. Я прислонился к дереву, остро ощущая себя третьим лишним.

— Ты споткнулась, да? — наконец, спросил монах.

— Ну, началось! — закатила глаза девушка. — Вот поэтому с тобой тяжело говорить!

— Я только спросил…

— Мы не на исповеди, — жестко отрезала Иволга. — На вопрос отвечай!

Андрей сцепил пальцы в замок и положил руки на колени.

— Хорошо, хорошо. Тогда вот тебе ответ: свобода — это Бог.

Мелкая только фыркнула.

— У тебя на все один ответ. И чего я сюда приперлась?!

— Чтобы самой себе доказать, что я не прав? — беззлобно предположил священник.

— Конечно не прав! — Ива вскочила. — Посмотри, сколько всего у тебя Бог отнял! Ты отказался от целого мира, на всю жизнь! И это — свобода?!

Монах кивнул.

— Тебя ограничивает мир, не позволяя раскрыть весь потенциал собственной души. Отрешившись от мира, я, волею Божией, выхожу за его границы. Всё, что от меня требуется — служить нашему Создателю и поддерживать порядок в монастыре. Служить бывает трудно, ведь человек слаб, но каждый раз, когда становится тяжело, я молюсь…

Иволга прищелкнула пальцами.

— Вот! Тебе тяжело без мира, ты чувствуешь, как давят стены!

Андрей поморщился, но ругать за выкрик не стал.

— …Молюсь, и становится легче. Чувствую себя на своем месте. Мысли не скачут, страх отступает. Я с Богом, Бог — со мной. Чего бояться? Какие границы могут остановить Его волю?

— Может ли он создать камень, который не в силах поднять? — сощурилась Ива.

— Ты пришла сюда, чтобы кидаться банальностями? — монах скрестил руки на груди. — И, если уж спросила, то да, может, и при этом останется всемогущим. В этом камне, кстати, кроется ответ на твой первый вопрос.

— Ну и? — насторожилась мелкая. — Что за камень?

— Человек, — ответил я.

Оба — и Иволга, и Андрей — повернулись ко мне так резко, что стало ясно: они совершенно забыли в пылу спора, что есть еще третий участник разговора.

— Человек, — повторил я, — Разгадка этой софистской теоремы давно известна. Чтобы создать неподъемный для себя камень, Бог должен сознательно ограничить свою волю относительно этого камня. Если верить Библии, Бог создал человека со свободой воли, на которую никто, даже Он сам, не мог покуситься.

Несколько секунд в воздухе царила тишина. Потом Ива уважительно хмыкнула.

— Шаришь! Хоть по тебе и не скажешь…

— Глеб прав, — подтвердил Андрей. — Именно это я и хотел сказать.

Иволга отошла от лавочки, глядя на ворота, из которых просматривалась улица с несущимися по ней машинами. Ворона, задремавшая было на ветке, чего-то испугалась и с громким «Карррр!» поднялась в воздух.

— Как глупо это… — наконец, медленно произнесла девушка. — Как глупо со стороны Бога было дать человеку свободу. И волю. Мы ведь совершенно не знаем, что с ними делать, Андрей. Мы в них запутываемся, теряем себя. Так много путей, так много выборов — и нет того, кто бы точно указал дорогу. Разве не глупость?

— Любовь, — ответил монах. — Дать человеку свободу — значит проявить к нему высшую, божественную степень любви.

Иволга повернулась, медленно, ломко, будто через силу. На её лице узкой трещиной замерла улыбка.

— Любовь божественному противоестественна. Было приятно поболтать, Андрюш, — и она пошла к выходу, больше не оглядываясь.

Я рванулся следом, но перед этим нужно было попрощаться, и я не знал, как. Жать руку священнику как-то неудобно… К счастью, Андрей понял меня, поэтому кивнул и быстро перекрестил.

— Беги. А то она глупостей наделает.

Ничего страшного Ива не натворила. Я догнал её по дороге домой, взял за руку, и дальше мы пошли вдвоем. Мелкая молчала, задавать ей вопросы не хотелось. Вместо этого забежали в продуктовый, купив Иволге любимое пиво и не менее любимый мармелад. Девушка чуть приободрилась, и до квартиры добрались без происшествий.

Дома Ива согрелась окончательно и, переодевшись в майку и шорты, устроилась у меня на коленях, обняв за шею. Теперь от нее пахло пивом, книгами и неизменными полевыми травами. Я уткнулся носом в красные волосы у виска, подруга хихикнула и чуть отстранилась.

— Щекотно же!

Я улыбнулся и залюбовался ее яркими глазками. Стрелочки Иволга рисовала красивые, всегда длинные и чуть поднимающиеся вверх на кончиках.

— Итак, что мы сегодня узнали?

— Что ты, оказывается, силен в бессмысленных богословских диспутах! — красноволосая ткнула кулачком под ребро и, качнувшись, рухнула на кровать, увлекая меня за собой.

Так мы пролежали еще какое-то время, прежде чем я снова спросил:

— Извини, но я случайно услышал, как ты молилась за Александру. Это?..

— Мама.

Я закрыл рот и прижал Ивушку к себе. Она приняла это с тихой благодарностью, потом завозилась, выскальзывая из рук.

— Что скажешь, насчет Андрюшки?

— Когда ты познакомила меня с Милой, я не удивился. Когда нашёлся друг-организатор концертов, я принял, как должное. Как ты умудрилась подружиться с монахом?!

Ива залилась звонким девчоночьим хохотом, глядя на моё ошарашенное лицо, а потом, отсмеявшись и поправив прическу, объяснила:

— Был период в жизни, когда мне совсем негде было ночевать. Пришлось проситься в ближайшую церковь. Так совпало, что ей оказался мужской монастырь.

— И как туда пустили такого бесёнка, как ты?

— Ну! Я совершенно ангельское создание!

Я выразительно хмыкнул.

— Короче, отиралась там с недельку, пока не нашла себе подходящее местечко, — быстро закончила Ивушка, — Так вот и встретила Андрея.

— У тебя удивительные знакомства!

Иволга грустно усмехнулась.

— Так бывает, когда шляешься по стране. Обрастаешь случайными людьми разной степени странности.

Я кивнул.

— Значит, монах — самый несвободный в твоем понимании?

— Ага! — свесившись с кровати, мелкая нырнула в свой рюкзак.

— Мне показалось, он, как раз, независим от мирских тревог и неприятностей. Так уверен в Боге…

— Вот именно! — выудив со дна сумки пачку тонких длинных сигарет, Ивушка извлекла оттуда одну никотиновую палочку, — Живет по выдуманным правилам, чтобы услужить выдуманному существу! Разве не глупость? — она щелкнула зажигалкой.

— Я же говорил: не кури в постели! — для убедительности я легонько пнул подругу в самую мягкую часть тела. Иволга преувеличенно громко взвизгнула и отпрыгнула к соседней стене.

— Изверг!

Усевшись у стены, она закурила долгими, неторопливыми затяжками. Сизые облачка дыма воспарили к потолку, пропитывая ментоловым запахом все вокруг.

— Почему ты не веришь в Бога? — спросил я.

Ива ответила не сразу — покатала сигарету в розовых пухлых губках, полюбовалась потертым телескопиком на мобильнике, и только потом снизошла:

— Загугли: «Кассиопея А».

— Мне не на чем гуглить!

Девушка молча передала ноутбук. Я открыл поисковик. Фотография, которую он мне выдал, поражала: россыпь космической красоты, оказавшейся, если верить Википедии, остатками взрыва Сверхновой. Зрелище приковывало взгляд.

— Красиво, да? — у носа качнулась тлеющая сигарета, а щеки коснулись щекотные бордовые пряди. — Теперь посмотри туманность Ориона.

Я послушно отыскал.

— Это похоже на космическую бабочку. Или на розу. Или на…

— Это ни на что не похоже, — перебила Иволга. — Абсолютная красота. «Кошачью лапу» еще покажи.

Эта туманность походила на язык пламени, распластавшийся по черной пустоте Вселенной. Завороженный, я пролистал еще несколько картинок, разглядывая фотографии космоса, которыми раньше не особо интересовался. Иволга тем временем прикончила сигарету и затушила бычок в пепельницу.

— Ну, как тебе?

— Захватывающе! Но на вопрос ты не ответила.

Мелкая вздохнула и перелезла через меня устраиваясь у стенки.

— Вот ты все это смотришь, а сколько еще человечество не открыло красивого? Сколько неизведанного там, в холодной глубине бесконечности! Мы наблюдаем за звездами, которые, может, миллионы лет назад погасли, а свет от них до нас до сих пор доходит! Верить в Бога — значит признать, что у этих звезд, туманностей и скоплений есть Создатель.

— Ну, допустим. И в чем проблема?

— Это значит, — негромко продолжала Ивушка, — что у него там, на небе, есть вся эта невероятная, до мурашек пробирающая красота. Это величие, бесконечное скопление тысяч тысяч миров!

— Ив, я не понимаю…

— И если у него всё это есть, — повысила голос подруга. Я почувствовал, как дрожат её пальцы, — скажи: зачем понадобилось забрать себе еще и мою маму?