Не-птица

Глава 18. Неловкая

Мне понадобилось чуть меньше месяца, чтобы снова начать ходить без костылей. В Новосибирск влетел легкий и ласково-теплый июнь, и гулять теперь стало совсем хорошо. Мы с Иволгой, бывало, проводили на улице целый день, уезжая куда-нибудь в малознакомый район города, теряясь там, забредая в магазинчики и кафешки, иногда забираясь на крыши домов и наблюдая оттуда за жизнью внизу. Это время запомнилось, как самая счастливая часть нашего года.

Деньги за сценарий мне действительно заплатили, и теперь для поездки на север не хватало совсем немного. Я планировал переезд на август.

— Проводим Руса, и отправимся в путь.

Иволга тогда кивнула и обняла мою руку. К роли девушки она уже совсем привыкла.

Работу в кафе я не бросал, но теперь не брал так много смен — денег было достаточно, и хотелось как следует запомнить последние недели в Новосибирске, раз уж до этого я целые годы не мог разглядеть красоту города. К тому же, в кафе оставалась Лена, с которой видеться теперь было неловко, хотя она ни слова не говорила о ночи, проведенной вместе. Иволге об этой ночи я всё ещё не сказал ни слова.

Один день в неделю мы выделяли для уговоров Кира. Пока я передвигался на костылях, к нему ездила только Ива, но теперь мы уже дважды приходили к поэту-наркоману вдвоём. Помогали эти визиты мало — Кир продолжал употреблять, загоняя себя все глубже в яму безысходности. Мы находили его либо уже принявшим дозу, либо ловящим отходняк от прошлой. От «фазы» напрямую зависело настроение наркомана: будучи «чистым», Кир вяло отнекивался и добродушно отшучивался от уговоров, под веществами же переходил к тактике агрессивного пофигизма.

Так что сегодня, забираясь в автобус, я не ожидал чуда. Вокруг, слава понедельнику, было не так уж много народу, так что в духоте салона хотя бы можно было дышать.

— Слушай, — опершись на стенку, я прижал Иву к стене. — Есть идея.

— Ммм? — на спине сомкнулись тонкие руки.

— Если мы придем, и Кир опять будет под кайфом, или просто не захочет говорить — уведи его из общаги. Ненадолго, минут на пятнадцать-двадцать. Договорились?

— Ну-у… — Иволга блеснула хитрыми глазками. — Я-то думала, ты знаешь, как приятно провести время до нашей остановки!

— Цыц, — улыбнулся я, проведя рукой по слегка взъерошенному каре. — Тебе бы постричься.

— Постригусь, — дернула плечами Ива. — Теперь придется за это еще и платить!

— Не думаешь, что рановато с Милой попрощалась?

Иволга потупилась.

— Не напоминай.

— Нет, я серьёзно. Может, нам стоит её позвать на прощальную вечеринку? Ну, когда будем уезжать.

— Посмотрим.

На этом разговор закончился, и осталось только пялиться в окно.

— О-о, проповедники пожаловали!

Естественно, Кир встретил нас, уже уколовшись как следует. Распахнув дверь на стук, он сделал шаг назад и с придурковатой улыбкой растянулся на полу. Мы с Ивой переглянулись и вошли, перешагнув через наркомана.

— Ну, начинайте! — ухмыльнулся тот. — Расскажите мне, как я разрушаю собственную жизнь!

Я молча уставился в окно, предоставляя Иволге шанс попробовать опять уговорить друга.

— Ну почему ты не понимаешь!

— Потому что не хочу. Это единственное, что приносит удовольствие, позволяет выносить очередной день.

— А как же рисунки? А стихи?

— А никак, — тело поднялось с пола, прилипнув к стене серо-пылевым сгустком. — Стихи мои — дрянь и банальщина, нечего с ними носиться!..

«Через полчаса сам ими будет захлебываться-зачитываться, как устанет ругаться».

— …А мазню хотя бы продать можно. И то — хлеб. Недавно, кста, толкнул «Чёрное солнце» одному хлыщу из Севастополя. Он тут был проездом, но захотел картину. Нормально так отвалил.

— Хватило бы на лечение, да?

— Может, и да. Какая разница? Никуда я не лягу!

Иволга устало помассировала виски и бросила на меня короткий вопросительный взгляд. Я еле заметно кивнул.

— Так, пошли. Подышим свежим воздухом! — мелкая вскочила и, поймав Кира за руку, потащила его к двери.

— А? — не понял тот. — Да нафига! А Глеб чё?

— А он пока в окно посмотрит.

— А-а…

Я понаблюдал за тем, как они удаляются, потом подошёл к мольберту Кирилла. Провел по лакированному дереву рукой. Вещь старая, видавшая виды. Жаль.

Замахнувшись посильнее, пинком впечатал мольберт в стену. Перегородки жалобно треснули, я надавил руками с двух сторон, и устройство переломилось окончательно. Отбросив в сторону теперь уже бесполезный мусор, я разорвал на куски стопку чистых листов и отправил её к бывшему мольберту. Потом потянулся к стоявшим у стены двум картинам. Кир никак не мог их продать — абстракционизм у него получался уж совсем мрачненький. Один холст пробил кулаком, второй просто порвал, поломав раму. Образовавшую кучу хлама полил отыскавшимися в тумбочке красками, покидав сверху кисточки и карандаши.

А потом вытряхнул из тумбы все исписанные стихами листы.

Перетащить всё это вниз оказалось сложнее, чем я думал — главным образом потому, что надо было умудриться не испачкаться и не угодить в зловонные лужи сомнительного происхождения. С приходом лета общага потеряла свой психоделический шарм, превратившись в то, чем всегда являлась: в притон. Раньше по коридорам блуждать было страшно, теперь — мерзко. Хотелось вернуть сюда зимний холод — он хотя бы замораживал жидкости и маскировал таким образом запахи. Наконец, с перетаскиванием было покончено. Я соорудил из обломков и обрывков невысокий «шалашик», и стал ждать.

Кир с Ивой показались во дворе уже минут через пять. Заметив их, я помахал рукой и поджёг листы. Пламя занялось быстро — судя по всему, краски у нашего друга были качественные.

— Ты чего, шашлык решил?.. — Кир присмотрелся и замер на месте.

Я поднял голову и широко ему улыбнулся.

— Типа того.

Кир рванулся вперед, сунулся было в огонь, но отдернул обожженные пальцы и, издав какой-то невнятный крик, набросился на меня с кулаками. Ива попыталась его удержать, но куда там — в тщедушном наркомане, наконец, проснулось что-то помимо апатичной тоски. Вырвавшись из рук красноволосой, Кир добрался до меня.

— Сволочь!

Я отклонился от первого удара, но не ожидал, что почти сразу за ним последует второй. Бил наркоман, конечно, не так сильно, как Светлицкий и компания, но вполне чувствительно, поэтому разогнаться я ему не позволил. Пропустив Кира за спину, я вывернул ему руку за спину и заставил опуститься на колени.

— Пусти, тварь!

— Да, да, конечно, — я чуть надавил, и наркоман снова закричал, но теперь от боли. — Только ты сначала внимательно посмотришь и послушаешь.

Развернув его лицом к уже хорошенько разгоревшемуся костру, я подтащил Кира поближе.

— Смотри внимательно. Видишь, как полыхает?

Он молчал. По щекам наркомана покатились слёзы.

— Кедр, ты… — Ива неуверенно потянулась к нам.

— Не лезь! — шикнул я, и снова потянул руку Кира на себя. — Ну, видишь?

— Вижу!

— Вот это — твоя зависимость, — и я выпустил его из рук, оттолкнув от огня подальше, — И не важно, насколько ты талантлив или даже гениален. Плевать, как много ты пишешь или рисуешь. В конечном итоге эта дрянь превратит твой путь в пепел.

Кир подполз к огню обратно и, сидя на коленях, молча наблюдал за тем, как догорают его труды.

— Если найдёшь у себя яйца и начнёшь лечиться, куплю тебе новый мольберт и краски. Но учти: мы уезжаем в августе. Так что поторопись, — я взял Иву за руку. — Пойдём.

— Но…

— Нам здесь больше нечего делать.

И мы ушли, оставив Кира наблюдать за догорающим пламенем.

Мы доехали до речного вокзала, и спустились к набережной, усевшись на ступеньках амфитеатра. Примерно в ста метрах неслась полноводная Обь, отражая голубизну высокого сибирского неба. Я глубоко вздохнул и понюхал рукава рубашки. От них слегка разило дымом.

— Ты поступил жестоко.

Ива порылась по карманам в поисках сигарет и, ничего не найдя, закинула в рот пару подушечек вишнёвого «Эклипса». Сразу захотелось целоваться.

— Ничуть. Он сам занимался этим же изо дня в день.

— Картин было всего две?

Я кивнул.

— Тогда ладно, — опершись на руки, заведенные за спину, Ива подставила лицо солнечным лучам и зажмурилась. — Стихи жаль. Ты как этот… Ну, который книги жёг!

— Гай Монтэг?

— Ага! — согласилась она, не отворачиваясь от яркого света. Я заинтересовался:

— Ты чего делаешь?

— Веснушки кормлю! — сообщила Ива. — А то совсем какие-то бледные и мелкие…

— Да ты радость моя! — расплывшись в улыбке, я прижал маленькую к груди.

— Пусти, поджигатель! — она попыталась освободиться, но не вышло.

— Оторвись на секунду от ультрафиолета и загляни в рюкзак.

Сработало — природное любопытство взяло верх над желанием дуться, и Иволга тут же перебралась ко мне за спину, чтобы нырнуть в сумку.

— Так тут же!.. — ахнула она через несколько секунд

— Ага. Все его стихи. Не поднялась рука на литературу. Но Киру об этом знать необязательно.

— Хитрюга! — засмеялась Ива, обнимая меня со спины и целуя в щеку. Потом снова отстранилась и притихла: — Лишь бы Кир ничего с собой не сделал.

— Не, — ловко перехватив её за талию, я уложил маленькую к себе на колени. — Кир слишком сильно любит себя, чтобы наложить руки.

— Думаешь?

Ответить я не успел. Зазвонил Ивушкин телефон.

— Алло? Да. Угу. Ну наконец-то! Я передам ему, обязательно. Ждём завтра звонок из клиники. Ага, давай, — и мелкая положила трубку, глядя на меня как-то совсем по-новому. С уважением?..

— Это был Кир. Завтра он идёт в клинику. Ты оказался прав на все сто!

— А почему он не идёт сегодня? — нахмурился я.

— Надо же привести себя в порядок, — пожала плечами Ива. — Собрать вещи, отоспаться. Убрать вещества из комнаты.

— Понимаю, — я прикрыл глаза и прижался щекой к виску Иволги. — Хорошо, что всё получилось.

Мы провели на набережной весь вечер и начало ночи. Занимались какой-то ерундой: гуляли, прыгали через лужи, ели в попадавшихся на пути кафе, целовались под мостом. Солнце постепенно совсем опустилось за горизонт, окрасив волны реки в желто-оранжевые тона.

— Ты знаешь, что последний луч всегда…

— Зелёный. Я смотрел «Пиратов Карибского моря».

— Но он правда есть! Однажды я весь вечер просидела, пялясь на закат. Ждала такого луча, маленькая ещё была. В общем, в тот раз увидеть не получилось.

— Так откуда уверенность в его существовании?

— Видела, случайно. Не думаю, что он показывается, когда его ждут.

— Ив, это оптическое явление…

— И что? — Иволга уселась на бетонное ограждение, и ветер запутался в её отросшей чёлке. — Хочу и верю, скучный Кедр!

— Значит, он и правда существует? — я примиряюще накрыл Ивушкину ладонь своей.

— Угу, — кивнула маленькая. — Я успела уже забыть о луче, и вот тогда он появился. Мелькнул на несколько секунд, а потом солнце совсем исчезло. Настоящее волшебство!

Я кивнул, поймав себя на мысли, что волшебство — это Иволга в медленно наступающей темноте. Сумерки не отбирали у нас цвета до конца, но оставляли силуэты — и каре, горящее в сгущающемся мраке, завораживало меня. Ива выглядела одновременно хрупкой, прекрасной и незыблемой, как произведение искусства. Ведь, казалось бы, что такое Мадонна? Лишь краски, нанесенные на холст гениальной рукой. Её можно разорвать так же легко, как картины Кира сегодня днём. Но люди не только не делают этого — наоборот, берегут эту хрупкость, эту причудливую вечность застывшего момента, подлинную красоту.

— Ты чего завис?

Я не ответил, лишь обнял её, спрятав лицо в жёлтую маечку на груди.

— Глеб… — голос Ивы дрогнул.

— Просто хорошо. Хорошо, что ты есть.

— Я не могу не есть, — хихикнула вредина. — Я же тогда совсем растаю!

Мы чуть не опоздали на последний поезд в метро. Впрочем, это было не страшно: пару раз так случалось, что грохочущая гусеница уже уносилась в темноту тоннеля прямо перед носом. И мы шагали домой через длинный, запылённый мост, любуясь ночной рекой.

В вагоне не было никого, так что Иволга забралась на сидения с ногами и стала рыться в рюкзаке. Я сел рядом, прижавшись к ней спиной, и тоже вытянул ноги.

— Я забыла наушники! — сообщили из рюкзака.

— Возьми мои.

— Ага.

Я прикрыл глаза, наслаждаясь моментом приятной усталости, близости любимой девушки и удовлетворения от прожитого дня. Ива завозилась где-то позади, и воткнула нам в уши по «затычке».

— Такой клёвый трек нашла, слушай!

Поезд тронулся, и заиграла музыка.

И нам с тобой некуда бежать,

Мы — два патрона одного ружья.

И нам с тобой некуда бежать,

Мы — капли крови с одного ножа.

И нам с тобой некуда бежать,

Всё, что было до, никому не жаль.

И нам с тобой некуда бежать,

Я цел. Курок не забудь нажать.