Не-птица

Глава 8. Неудобная

Октябрь закончился. Дни, после знакомства с Ивой оглушавшие буйством эмоций, теперь растянулись в однообразную серую вереницу. Я просыпался и шёл на смену, либо сидел у кровати, на которой бредила красноволосая. Рана в плече Иволги воспалилась, и уже вторую неделю она валялась с температурой. К физраствору в капельнице Рус добавил уколы антибиотников, и сейчас девушка медленно, но верно шла на поправку. Ива приходила в себя ненадолго — поесть и сходить в туалет (приходилось вести её, подставляя плечо, до комнаты). Она ещё сильнее похудела, но нездоровая бледность пару дней назад начала спадать. Все вздохнули спокойно.

Помимо меня и Руса, за Иволгой ухаживали Лена и Милка. Лена сидела иногда, когда наши смены не совпадали и у неё хватало времени, Милка — регулярно по выходным и средам, независимо от того, был я дома или нет. Короче, квартира в некотором смысле напоминала общагу: временами у нас ночевал Рус, дважды осталась до утра Милка. По итогу двух недель всеобщего аврала по поводу непутевой подруги, мы вчетвером стали намного ближе. Милка познакомилась с Леной, и перестала отгораживаться от меня чёлкой. Говорила она все так же тихо, но свободно и спокойно. В первую встречу девушка показалась мне младше, но теперь стало ясно: из всей нашей веселой компании Милка самая старшая. Я не спрашивал точно, но ей ещё не стукнуло тридцать. Скорее всего, меня Милка обогнала на год-два.

С Русом они держались подчёркнуто холодно, объединяясь только для промывания Иволгиной раны и наложения свежих повязок. Ревность и неприязнь к ориентации сложились у Руслана в стойкое отвращение, которое он, в силу собственного воспитания, пока не показывал открыто. Однако шила в мешке не утаишь, особенно от Милки, её огромных голубых глаз. Так что напряжение росло, но, по-моему, грозой ещё не пахло.

Лена бывала в квартире реже всех, только раз или два. Вела себя тихо, но хозяйственно, ухаживала за Ивой почти так же хорошо, как Руслан: ей не раз приходилось возиться с больным отцом.

А ещё был Светлицкий. Паша, конечно, не помогал, а только раздражал Леночку. Она даже в лице менялась, когда он звонил. Кажется, их отношения трещали по швам, и не могу сказать, что этому не радовался.

Вот так продолжались почти две недели. Сегодня, в воскресение, я позвал ребят посидеть вместе, отдохнуть и сбросить напряжение. Они обещали прийти, так что сейчас дом будто замер в ожидании тёплого вечера в хорошей компании.

Я сидел в кресле, рядом со спящей Ивой, и читал Достоевского. Красноволосая, лежавшая спокойно, вдруг заметалась по кровати.

— Нет! Не надо!

Книга полетела на пол, я бросился к подруге. Положив ладонь на лоб, сразу отдернул — температура снова подскочила, и Иволга бредила.

— Папа, не надо! Я не буду больше, не буду! Прости, я не буду!

Бордовые локоны скользили за хозяйкой по подушке, как кровавые следы. Я побежал на кухню, налил воды и взял эбупрофен, чтобы помочь Иве. Она всё ещё не пришла в себя.

— Я не птица! Не птица! Не…

Накрыв её ладонь своей, я разбудил девушку, так что последняя фраза захлебнулась. Иволга посмотрела на стакан. Потом на меня.

— Опять?

— У тебя температура, — я поднес таблетку к бледным губам Иволги.

— Угу, — та послушно проглотила лекарство и запила водой. — До следующей дозы, — и опять закрыла глаза.

Только я успокоился и продолжил читать, как в дверь постучали. На пороге обнаружилась Милка. Криво ухмыльнувшись, парикмахер продемонстрировала мне бутылку хорошего вина, после чего сбросила куртку и обувь и проследовала в кухню. К Иволге не заглянула — и так полдня здесь провела, убегала переодеться и, видимо, в «Красное и Белое». Я удостоверился, что Ива уже снова крепко спит, и присоединился к Миле.

Впрочем, ей и без моей компании было нормально — забравшись на диванчик с ногами, девушка спряталась за экраном смартфона, изучая одной ей ведомый бескрайний мир интернета.

И все-таки, с её приходом стало теплее и спокойнее. Я впервые после ночи, когда нашел Иволгу во дворе, задумался о том, насколько проще жить, зная, что за спиной стоят друзья. Поймав короткий взгляд Милы, я тепло улыбнулся. Девушка, впервые за всё время, отложила телефон и улыбнулась в ответ. Улыбка Милке шла, смягчая угловатости лица, освещая большие глаза, превращая лёд в блестящие добротой звездочки.

В дверь позвонили, и Мила опять спряталась за косой чёлкой и «лопатой» смартфона. Я пошел открывать. В квартиру шагнул Рус, чуть раскрасневшийся от холода снаружи. Рассеяно пожав руку, он повесил куртку и прошёл в кухню, забыв помыть руки. Плюхнувшись напротив Милки, скрестил руки на груди, уставился на скатерть, будто изучая узоры. Не проверил, как Иволга.

Что-то случилось.

Спросить не успели — Руслан опомнился, вскочил и проскользнул в ванную. Я посмотрел на часы и стал накрывать на стол. Лены всё ещё не было. Рус прошел в комнату к Иве, и некоторое время возился с ней, проверяя температуру, давление и прочие врачебные штуки.

Милка же присоединилась ко мне, помогая расставлять тарелки, нарезать хлеб для бутербродов. Пару раз наши руки соприкоснулись, и руки у девушки оказались мягкими и очень теплыми. От неё ненавязчиво пахло парикмахером — смесью бесконечного количества запахов от различных лосьонов, шампуней и лаков, от которой невозможно отмыться до конца, если проводишь дни в салоне красоты.

Вечер уже совсем вступил в свои права, постепенно скрадывая дневные тепло и свет. Чем ниже садилось солнце, тем уютнее становилось в квартире. Вот щелкнул вскипевший чайник, и сразу раздался негромкий стук.

Это была Лена. Выглядела девушка устало и мрачно. Я посторонился, пропуская её в дом, и, захлопнув входную дверь, спросил:

— Светлицкий?

Лена мотнула головой и молча повесила куртку. Прошли в кухню, куда уже вернулся и Рус. Налили вина, пахнущего югом, на котором я никогда не был. Выпили, чувствуя, как тепло разливается по телу. Заулыбались, расслабились. Я поднял тост.

— За нас, ребят. За друзей!

Зазвенели фужеры. Дышать стало легче, жить — веселее. Я закусил и посмотрел Лене в глаза.

— Рассказывай.

Она шумно выдохнула и положила голову на ладони, уперев руки локтями в стол.

— Паша сейчас в клубе. С дружками и бабами какими-то…

Мы разом помрачнели. О Светлицком знала уже даже Милка, так что сейчас всем всё сразу стало понятно. Рус уныло болтал в стакане трубочкой, Мила откинулась на спинку стула и смотрела в потолок, я же уставился на оранжевый маникюр Лены. Аккуратные, короткие, но все же длиннее, чем у Иволги, ноготки. Блестящие и яркие. Почему Светлицкий не ценит девушку с такими руками?

— Брось его, — посоветовала Милка. — Даже мне понятно, что парень у тебя отвратительный.

Лена вскинулась было, но промолчала. Во взгляде отчетливо читалось: «Тебе-то, убогая, откуда знать?» Я молчал. Теперь решил высказаться Рус:

— Люди, тебя окружающие — это очень важно. Особенно, если говорить о парне, ведь с ним ты можешь и всю жизнь прожить. Так что гигиена собственных близких — это жизненная необходимость.

— Знаешь, что?! — не выдержала Лена. — Глеба этому учи, чтобы воровок всяких в квартиру не пускал!

— Эй! — тут же нахмурилась Мила. — Не надо так про Иву!

— Но это правда! — всплеснула руками Леночка. — Почему вы осуждаете Пашу, но защищаете Иволгу?

— Потому что у меня сиськи!

Ива стояла в коридоре, опершись на стену. На ней была широкая, безразмерная майка почти до колен. Выглядела девушка лучше, чем пару часов назад, даже улыбалась. Мы, совершенно обескураженные появлением болезной, замерли на пару секунд. Первой очнулась Лена.

— Я… Я…

— Забей, подруга, — отмахнувшись, красноволосая, чуть пошатываясь, продефилировала к столу. — Правду говоришь: твой суженый — гопник и быдлан, я — воровка и сволочь! Такова жизнь, люди разные, — пододвинув к себе свободный стул, Ива тяжело в него плюхнулась. — Но ты же здесь, с нами. Не с Пашенькой. Так что, выходит, меня всё-таки можно потерпеть. А теперь — налейте несчастной женщине вина!

Мы с Русом заговорили одновременно:

— Тебе нельзя!

— Ты чего встала?

— Сколько внимания, бо-оже! — захихикала мелкая. — Вот, что значит кратковременная отлучка! Глоток алкоголя мне ничего не сделает, как и вечер в вашей компании, мальчики!

На это возразить было нечего, так что я наполнил Иволге бокал и предложил тост за здоровье мелкой. Выпили.

— Во-от! — довольно протянула девушка, откинувшись на спинку стула. — А то сидите тухлые!

— Нормальные сидим, — я щелкнул подругу по носу. — Просто есть, о чем подумать, поговорить. Ты точно не хочешь прилечь?

Иволга повела было плечом, но, вздрогнув от боли, замерла прямым закостеневшим изваянием, держа бокал в дрожащей руке.

— Не хочу.

— Ладно, — я кивнул и повернулся к Лене. — И что собираешься делать с Пашей?

Лена вздохнула и налила ещё вина.

— Накажу. Сколько можно терпеть?!

Ива только молча покачала головой. Потом повернулась к Руслану.

— Что случилось?

— А? — тот вздрогнул и поправил очки, съехавшие с переносицы. — Ты о чем?

— С тобой что случилось, спрашиваю! — мелкая пальчиком подтолкнула пустой бокал подальше от края стола. — Сидел у кровати, пялился на меня, как истукан!

— Да! — поддержал я, — Ты сегодня сам не свой! Выкладывай уже!

Уши Руслана вспыхнули, сам он потупился и какое-то время сидел так, не в силах ничего выговорить под нашими взглядами. Потом маленькими глотками допил вино и, поставив бокал на стол, выпалил:

— Кандидатуру одобрили!

— Какую кандидатуру? — не поняла Лена.

Рус глубоко вдохнул и так же глубоко выдохнул. Плечи его расправились, краснота схлынула с лица.

— Мою. Программа обучения по обмену с Германией. Меня взяли.

Несколько секунд мы молчали, ошеломленные новостью. Первым очухался я.

— Поздравляю! Я в тебе не сомневался!

— Красавчик! — Иволга под шумок налила себе второй бокал. — Конечно, ты ж умный, как сто математиков!

Лена и Милка поспешили присоединиться к поздравлениям. Руслан выслушал спокойно и продолжил:

— Не знаю, хочу ли ехать.

— В смысле? — не поняла Иволга. — Ты же сам документы подал, чё изменилось-то?

Руслан посмотрел ей в глаза. Все в комнате вдруг поняли, что случилось. Воздух будто истончился, чтобы передать чувства Руса всем вокруг — таким выразительным сделался взгляд моего лучшего друга. Ива, кажется, тоже истолковала всё верно — по лицу девушки пробежала тень. А потом Руслан моргнул и потупился.

— Нечего себе голову забивать, — проворчала красноволосая, побледнев еще сильнее. — Взяли — так езжай! Слышишь? Езжай! — неожиданно громко повторила она.

Рус дернул плечами и примирительно улыбнулся.

— У меня есть время подумать до конца учебного года. Давай пока об этом не будем?

— Давай! И правда, нам что, больше и болтать не о чем?

Мы с Леной переглянулись. Во взгляде подруги я заметил тревогу. Милка совершенно отстранилась от беседы, погрузившись в смартфон. Конечно, косвенное признание Руслана её обрадовать не могло.

Иволга же допила второй бокал и осмотрелась вокруг пьяным взглядом. На лице её застыло доселе незнакомое мне выражение: губы скривились в усмешке, а глаза смотрели напугано и пусто, словно ища чего-то, до чего им никак было не дотянуться взглядом.

— Что такое свобода?

Мы молчали, сбитые с толку внезапным и философским вопросом.

— Ты же, вроде, сама говорила…

— Я много чего говорила, — перебила меня мелкая. — У тебя самого слов не находится?

Задумавшись, я понял, что не находится. Свобода, о которой меня никогда не спрашивали, представлялась чем-то эфемерным и постоянным, понятием, неразрывно связанным с жизнью любого цивилизованного человека, и оттого от этой жизни неотделимым.

Не получив ответа, Иволга посмотрела на Руслана, потом на Милу и Лену.

— Неужели никто из вас не скажет?

— Да мы как-то… — замялась Леночка. — Как-то не думали об этом.

Ива чуть прикрыла глаза и сразу расслабилась, как бы растекаясь по стулу.

— Ладно. В свободное время подумайте об этом, пожалуйста. Вопрос важный.

Дальше разговор пошел гораздо легче. Иволга больше не наливала себе вина, перешла на чай. Сидели недолго, ещё около часа, но успели как-то согреться, почувствовать снова тот же покой и безопасность. Я сидел напротив окна, глядя, как двор заволакивает чернота ночи. Стрелка часов едва переползла за девятку — с приближением декабря дни становились всё короче и холоднее. Скоро выпадет первый снег.

Раньше я ненавидел это время — конец октября, начало ноября. Холод будто крадется по пятам, прячется от взгляда за углом очередной серой многоэтажки, но ты чувствуешь спиной и голой шеей, как он тянет свои мерзкие лапы. Приходится надеть пальто и укутаться шарфом, и холод, заметив, что ты проявил слабость, набрасывается, наконец, подавляя собой и солнце, и небо, и желание выбираться куда-нибудь из дома.

Но сейчас было тепло. Ива сидела рядом, Иве стало лучше. От Ивы по-прежнему пахло сладкими духами, вином и травами. Она шутила, смеялась, подкалывала всех вокруг. Как всегда. От этого стало тепло.

Засиделись до десяти. Потом ребята стали расходиться. Мила и Рус пошли к метро, а Лена чуть задержалась. Мы с Иволгой стояли в коридоре, собираясь с ней прощаться, но девушка замялась на пороге, не решаясь попрощаться.

— Что такое, Лен? — спросил я.

— Да нет… — она взяла сумочку и попятилась к двери. — Пока, ребят!

— А ну-ка стоять! — Ива поймала Лену за шарфик и подтащила ближе. — Давай проси!

— Ч-что?

— Попроси. Глеба. Проводить тебя! — отчеканила красноволосая и отпустила свою жертву.

Леночка покраснела вся и сразу, так что было очевидно, что догадка Иволги попала в точку. Я улыбнулся и снял с вешалки куртку.

— Прости, что сам не предложил.

— А как же Ива? — засомневалась Лена.

— Поживу без дерева в комнате, не парься! Шагайте уже!

— Спасибо, — Лена потупилась и поблагодарила как бы и меня, и Иволгу.

— На здоровье, — та прислонилась было к дверному косяку, но, вздрогнув от боли, отстранилась. — Покиньте помещение!

Пришлось покинуть. Спускались по лестнице молча, стесняясь друг друга и стараясь даже не соприкасаться куртками. На улицу вылетели руг за другом, наполнив легкие холодным влажным воздухом. Дальше пошли вдвоем, но всё так же молча, не решаясь разрушить постоянство повисшей в воздухе шумной тишины большого города. Казалось бы, во дворе ни души, но уже вон за тем домом проходит трасса, так что оттуда доносятся шелест шин и короткие, неприятные гудки. А поднимешь голову — бездонную темноту сибирской ночи рассекает самолет, сверкая посадочными огнями. Такая индустриальная красота, привычная уже целому поколению российских жителей.

— О чём задумался?

Я посмотрел на Лену.

— Ночь красивая.

Девушка огляделась вокруг.

— Да обычная.

Пожав плечами, я спросил:

— Тебя до дома проводить?

— Нет, — Лена поправила волосы и отключила телефон. — Сегодня ночую у папы. И пусть Светлицкий как следует насладится своим обществом!

— Радикально.

— Ну а как! Некоторые только такой язык и понимают!..

— Ладно, — улыбнувшись, я кивнул, — Веди тогда!

И мы пошли. Лена шагала чуть впереди, и я привычно окунулся в легкий шлейф апельсина и корицы, слегка теряя себя в этом аромате. Сейчас, в эти минуты, больше всего хотелось следовать за запахом, пока не уткнешься в мягкие локоны, а потом — прижать к груди их обладательницу.

— Папа сейчас в рейсе, — не спеша вещала Лена. — Переживать насчет нас с Пашей лишний раз не будет. Спасибо, что провожаешь, мне страшно ходить ночью одной!

— Не за что, — машинально откликнулся я.

— Сегодня впервые нормально поговорила с Иволгой, — Леночка чуть замедлила шаг, чтобы идти рядом. — Ведёт себя, как дурочка, но на самом деле очень умна. Как думаешь, зачем этот образ?

Я посмотрел Лене в глаза, потом — на звезды.

— Так ей проще. Не надо нести ответственность.

— Вот именно.

— А Светлицкий почему так себя ведет?

Лена вздохнула и натянула шапку сильнее.

— У него с детства так. Отец — алкаш отбитый. Все бабы у него — проститутки и предательницы, потому что, видишь ли, мама Паши с этим неадекватом жить не осталась. Правда, сына к себе тоже не забрала… — девушка чуть запнулась, я поддержал её за локоток. — Спасибо. Так вот, Паша рос в сплошной ненависти. Но он боролся. В 18 закончил колледж и пошёл в армию. Здесь у него осталась девушка. Но… Ненадолго осталась. Служба тоже оставила след. Так Паша убедился, что отец был прав.

— А ты?..

— А что я? Паша мне ещё со школы нравился. Правда, он тогда не был… Давай закроем тему? — она посмотрела на меня чуть ли не жалобно.

— Как скажешь.

К счастью, неловкое молчание не затянулось надолго — мы добрались до дома Лениного отца и остановились у подъезда. Девушка подошла ближе, и я почувствовал, как пар из её рта касается моего носа.

— Спасибо, что проводил.

И она поцеловала меня — быстро и коротко. Помада Лены попала на кончик языка — клубничная, сладковатая. Обволакивающе обворожительная. Я покачнулся, но на ногах устоял, к лицу моментально прилила пылающая кровь. А Леночка, отступив на шаг, виновато посмотрела в глаза.

— Прости. Не стоило этого делать. Забудь, пожалуйста! — и, прежде, чем я успел осознать, что произошло, она скрылась за дверью подъезда.

Домой я приплелся совершенно разбитым. Иллюзий насчет поцелуя не строил, прекрасно понимая, что это было: не больше, чем обида на Светлицкого, выраженная в маленьком глупом бунте. Бунте, о котором, будем надеяться, сам Светлицкий никогда не узнает.

В квартире было темно и играла музыка. Прислушался — оказалось, «Animal Джаz»:

«Давай! Вставай!» — кровью пишет плеть,

«Давай! Стреляй!» — зверю в горло меть.

Кто сам упал — тому и встать суметь!

Давай! Вставай! Это не твоя смерть!

Вздохнув, я прошел в комнату и зажёг свет. Иволга лежала на полу, глядя в потолок тем же взглядом, который еще за столом мне не понравился. На резкие лучи лампы мелкая почти не отреагировала, только чуть поморщилась вначале.

— Выруби!

Я щёлкнул ещё раз, и комната опять погрузилась во тьму.

— Вот надо было зажигать? — протянув руку, Ива выключила колонку.

— Проверил, не умерла ли ты тут часом, — я подошел и сел рядом, опершись спиной на диван и вытянув усталые ноги.

— Спросить не судьба?

— Так веселее.

— Проти-ивный, — улыбнулась мелкая. Я не видел её лица, но услышал улыбку в голосе, — Чё, проводил свою даму в беде?

— Проводил…

— А звучишь, будто похоронил!

— Да я…

В который раз удивился, насколько легко и естественно я рассказываю и объясняю Иволге собственные переживания и мысли по поводу всего. Даже с Русом так не получалось — что-то замалчивал, о чём-то не мог сказать прямо. Может, это потому, что Ива слушает молча, не спрашивая и не поддакивая, а может потому, что я в глубине души знаю, что разговоры она увезет с собой на север, и мне от них вреда не будет.

— Нифига себе! — емко резюмировала рассказ красноволосая. — Отработал сливным бачком для обидки, да?

— Типа того.

Иволга невесело хмыкнула.

— Не ожидала, конечно, от Ленки. А ведь она только начала мне нравиться. Что теперь будешь делать?

Я провел рукой по волосам.

— Для начала — с тобой разберусь. А эта… Подождет, не сломается.

Ива некоторое время молчала, так что мне показалось, будто она уснула.

— Спасибо, — наконец, проговорила девушка.

Это было первое «спасибо» от Иволги за два месяца нашего общения. «Спасибо», прозвучавшее в темноте хриплым и тихим голосом. Очень важное и грустное «спасибо».

— За что?

— За всё. За то, что позвонил тогда. Пошел встретить. Тащил на себе домой. Возился потом, да и сейчас возишься. Я… Ты не должен был. И после всего этого ты говоришь, что сначала я, а потом твоя Лена. Это приятно и ценно. Спасибо.

— Да ладно тебе… — я почувствовал, уже во второй раз, как краснеют щеки.

Иволга не спешила продолжать разговор. Ещё с минуту или две мы провели в густой, махровой тишине.

— Я налажала, Кедр, — голос у подруги дрогнул и она судорожно вдохнула.

Я понял, что Ива готова заплакать, поэтому обнял её и подтащил к себе, усадив на колени. Девушка прижалась к моей груди, спряталась в неё лицом.

— Я не должна была воровать. Думала, что свободна, но на самом деле просто… Просто делала, что хочу!

— Ну, так в твоем понимании — это же и есть свобода…

— Именно! — громко зашептала Иволга. Словно в безумии, она заговорила быстро и не прерываясь: — Я думала, это свобода, но это же просто зло, понимаешь? Меня ножом ударили, и я тогда поняла: если все так, как я считаю, то я сама виновата, что меня, может, убьют! Но я же не виновата, я на нож не прыгала, я не могу быть виновата, я, я, я… — дальше Ива говорить не смогла, просто прижалась ко мне и мелко задрожала.

Обняв подругу крепче, я стал гладить её по коротким волосам, по шее и спине, успокаивая, как умею. Вскоре дрожь у Иволги прошла, и, когда девушка оторвалась от груди и посмотрела на меня, её глаза были сухи.

— Я налажала. Неправильно определила границы свободы. И теперь не знаю, как быть.

Я положил ладони ей на щёки и посмотрел в глаза.

— Найти новые границы. Быть сильной, умной, смелой. Быть тобой, невыносимой Не-птицей…

Ива вздрогнула и буквально выскочила из рук.

— Что?! Ты откуда это взял?! — почти взвизгнула девушка.

— А? — я настолько удивился резкой перемене, что даже понять ничего не успел.

— Как ты меня назвал сейчас?! — Иволга прижалась спиной к противоположной стене. — А ну, повтори!

До меня дошло.

— Не-птица?

— Откуда?! — Ива, кажется, готова была рвануться прочь из комнаты от любого резкого движения или звука.

Я медленно поднял руку ладонью вверх.

— Ты сама себя так назвала, когда бредила. Я случайно повторил сейчас.

Девушка заскулила и, моментально ослабнув, спустилась по стенке на подогнувшихся ногах.

— Понятно.

Я подождал для приличия с полминуты, потом все-таки спросил:

— А что тебя так напрягло?

Иволга нервно засмеялась.

— Я от этого прозвища бежала через всю страну, а тут ты его вываливаешь. Действительно, чё это меня напрягло?

— А, — умно отозвался я.

Ива глубоко вздохнула, взъерошила волосы левой пятерней — и пояснила:

— Отец так орал. Ну типа: «Хватит витать в облаках!» или «Спустись на землю!». Но любимой, коронной фразой у него была: «Ты не птица, хватит уже!». Типа это очень много значит, представляешь? — она снова истерически усмехнулась. — А когда наказывал, ну, запирал там, или… Бил… Заставлял это говорить. Стояла и твердила: «Я не птица, не птица, я не буду витать в облаках, я не буду выдумывать, я не птица»… — рассказ прервался. Иволга сидела и снова дрожала, глядя перед собой.

Я не стал дожидаться продолжения — просто встал и взял девушку на руки.

— Всё, на сегодня достаточно. Выспимся, отдохнем. Утро вечера мудренее…

Мы легли. Дрожать Ива прекратила нескоро, зато потом уснула почти сразу. За остаток ночи она больше не сказала ни слова.