Не-птица

Глава 13. Неверная

Никогда не был до этого в ночных клубах. Концерт «Би-2» в счет не идет — все-таки, это был концерт, а не просто тусовка. Так что, оказавшись посреди моря танцующих, пьющих и кричащих друг на друга людей (музыка гремела так, что крик превратился в необходимость), я растерялся. Настроение, и без того не радужное, окончательно обрушилось куда-то на пол, чтобы беснующаяся вокруг толпа его торжественно растоптала.

Протолкавшись к стойке, заказал первый попавшийся коктейль и, взгромоздившись на табурет, мрачно наблюдал за происходящим. Иволга, разумеется, попыталась вытащить меня на танцпол, но ей быстро надоело, и теперь красноволосая скакала там одна. Меня это вполне устраивало.

Танцевала Ива со вкусом, но как-то неправильно, не так, как раньше. Движения её, нарочито рваные, нервные, могли бы показаться красивыми, но я, не раз видевший, на что подруга способна, сейчас Иволгу не узнавал. Она словно специально делала как можно больше движений, выпадов, прыжков, чтобы побыстрее устать, чтобы выполнить какую-то программу.

Впрочем, я никогда не понимал, что творится в этой пустой голове. Принесли коктейль, и пришло время для моей «программы». Цель была проста: напиться, как никогда прежде, смешивать коктейли и забыть, хотя бы на одну ночь, что рядом существует одна мелкая невыносимая пакость. Я сделал глоток и стал думать.

Что мы в ней нашли? Ну, вот, посмотрите, господа присяжные, скачет эта неизвестно кто, несуразная, недоросшая, ярко размалеванная, какая-то вся нескладная и несформировавшаяся. А глаз не оторвать, голова кружится… Ну, положим, голова от коктейля и усталости, но ведь смотреть — одно удовольствие. Почему? Почему, когда Ива говорит, хочется слушать, когда танцует — хочется смотреть и запоминать, когда улыбается и смеется — любить?

А мы и рады любить. Ходим за ней по пятам, вывалив языки. У Руса хватило ума ехать подальше, Мила осознала и испугалась. А я? Что я делаю здесь, в клубе, ведь хочу домой, хочу в свой привычный, нормальный мир!

Выпил ещё, прислушался к ощущениям. Вообще-то, домой не хочется. Мне теперь нормально и на улице, и в клубе, и черт ещё знает, где. И ведь это тоже её работа, Иволга что-то во мне изменила. К лучшему, наверное.

Сделала свободнее.

— Налейте какой-нибудь другой.

Бармен загремел шейкером, а я прикрыл глаза, позволяя цветным вспышкам софитов заполнить голову. Свобода. Казалось бы, фундаментальное, простейшее понятие. А попробуешь сформировать для себя определение — с ума сойти можно. Раньше я считал, что свобода — это право оставаться в своем коконе, в квартире. Чтобы никто не трогал. Но Иволга пришла, распахнула окна, впустила в дом шальные сквозняки, выветрила пыль стереотипов и затхлые взгляды на мир. Вот только закрыть форточки после забыла, а ведь так и простудиться недолго.

Свобода — это сложно. И ведь мы уже полгода этой идеей живем, а всё ещё не знаем, есть ли вообще мифическая «свобода». Для Милы, например, её абсолютно точно не существует, но распространяется ли это на меня или Иволгу? Не знаю. Ива её бросила. Убежала.

Бармен, наконец, поставил передо мной следующий бокал. Этот коктейль оказался крепче предыдущего. Иволга уже скрылась из вида, совершенно ассимилировавшись с пестро-одинаковой человеческой массой. Я сделал еще один хороший глоток, чувствуя, как обжигающая ледяная жидкость прокатывается по горлу.

А потом Рус. Он наглядно продемонстрировал: человек может жить, сознательно отказавшись от свободы в пользу собственных убеждений и обязательств. И жить, улыбаться, засыпать спокойно. Значит, можно быть связанным по рукам и ногам, но оставаться в целом довольным своей жизнью человеком. Ива этого принять не смогла.

Она вынырнула из толпы, запыхавшаяся и шальная, веселая каким-то нехорошим, болезненным весельем. Улыбка до ушей, а глаза неживые, стекляшки. Плюхнулась на табурет рядом, сделала знак бармену.

— Сидишь?

— Сижу.

— Зачем тогда за мной поперся?

— Чтобы подобрать твою тушку, когда ты выдохнешься, и повезти домой.

— Да? — не дожидаясь своей порции, мелкая отобрала мой бокал и допила его содержимое. Потом наклонилась ближе к уху. — У меня план получше. Давай мы сейчас пойдем в одну из туалетных кабинок и сделаем там что-нибудь страшно некультурное? А потом вместе отправимся домой и продолжим уже культурно, под одеялком.

Мне стало противно. Подали третий за сегодня коктейль, который я демонстративно забрал и стал пить, глядя Иволге в глаза. Та подождала некоторое время, потом озорной огонек, заблестевший во взгляде еще минуту назад, растворился совершенно.

— Как хочешь, дерево. Я сама.

Что она там сама, мне было не интересно. Мелкая снова нырнула в ритмично двигающееся море, а я попросил повторить. Коктейль Ивы мне понравился сильнее всех.

Ну хорошо, Иволга — это свобода, Мила — невозможность свободы, а Рус — отказ от свободы. Кто же тогда ты, Глебушка? А Лена? По всему выходит, что Лена — человек, никогда не стоявший перед выбором между свободой и обязательствами. А я? Какую сторону этой философской проблемы составляю я?

«Дерьма в проруби. Плаваешь посередине, куда ветер подует. Ты у нас — контрольная единица. Человек, на которого в эксперименте судьбы не оказывалось влияния, и его суть — остаться таким же унылым и неизменным куском постоянства, на фоне которого можно будет определить изменения других, более интересных образов».

Как всегда. Глебка на обочине, Глебка хороший, он очень положительный, вы что, наш мальчик никогда ни во что не ввяжется. Примерный.

На пятом коктейле начало мутить, так что я решил закончить на сегодня. Итак, сосредоточимся, хотя бы постараемся. Говоря математическим языком, свобода представляется величиной переменной, подстраивающейся под конкретного человека. К примеру, для Милы свобода — быть с Иволгой, чем бы это ни закончилось. Для Руслана — избавиться от чувства вины перед мамой и самим собой. Для Лены свобода и безопасность — вещи примерно равные и друг из друга проистекающие.

А для Ивы? Я невольно поискал подругу взглядом и неприятно удивился: красноволосая уже пристроилась к какому-то высокому худощавому типу, с которым теперь танцевала почти в обнимку. Укол ревности я пропустил, было не до того. Глядя на девушку, я впервые по-настоящему задумался, что же ей нужно от жизни.

Отсутствие ответственности. Иволге нужно, чтобы за все её поступки отвечали другие. Она отлично научилась это делать: вроде, и Мила сама не захотела бежать с ней, неизвестно, куда, и Рус предпочел долг велению сердца. А Ива и ни при чем, совсем ни в чем не виновата. Очень выгодно.

Она все время бежит. Не только от отца — этому хотя бы есть оправдание. Есть ещё бегство от проблем, как давешний запой из-за Милы. Как там Иволга говорила? «Быстрые ноги помогают бежать от неприятностей, голова — расширять сознание, сердце — искать верный путь». Вот, в чем состоит её жизненный принцип.

Свобода Ивы — постоянный, не прекращающийся полет едва оперившегося птенца из клетки. Пигалица кричит от страха, машет крыльями чаще, чем нужно, едва успевает огибать препятствия — и всё время стремится вперед, подальше оттуда, где её так долго удерживали.

Птенец не задумывается, что за пределами клетки опасностей больше, чем внутри, его не волнует, что будет, когда невеликие силы закончатся, и придется где-нибудь сесть. Важно лишь убраться как можно дальше, что бы ни ждало впереди.

Ну, а что же делаю я сам? Почему до сих пор следую за этим птенцом, как слепой? Я люблю её? Не знаю. Говорят, любовь — это прекрасное и удивительное чувство. Предполагается, что, едва влюбишься по-настоящему, ты это поймёшь, ощутишь всей кожей, ударами крови в сосудах. Ничего подобного за собой не замечал. Сильные чувства вообще не для меня, всё выходит как-то вскользь, не глубоко. Не умею я ни любить, ни ненавидеть по-настоящему. Обижаться — всегда пожалуйста, дружить — тоже неплохо. Да и девушки мне всегда «нравятся». Слово противное, порожденное именно нашим бездушным и пустым веком. Нравится человек. Будто вещь или погода, никакой серьёзности.

Но ведь мы все — дети своего времени. Кого винить за собственную неспособность сосредотачивать чувства? Родителей, воспитавших сына по принципу «как бы чего не вышло»? Общество, лишившее меня и ровесников свободы поступков? Самого себя, слизняка бесхребетного?

По большей части, всё равно. Поиск виноватых — это почти что размашистые удары по воздуху, когда избивший тебя противник уже дома сидит и чай пьёт. Главное — что теперь делать?

«А ничего с этим не сделаешь, Глебка. Ты — продукт мира вокруг, сам себя вылепивший таким, каким стал. Мир виноват, ты виноват, все вокруг виноваты, а плохо сейчас только одному конкретному парню, потому что он перепил и совершенно расстроился. Ты не герой этой истории, лишь резонёр-летописец. Плетешься вслед за блистательной красноволосой бестией, фиксируя её похождения. С Иволгой по ходу повествования может что-то случиться, у неё будут терзания и какой-то внятный финал, а ты так и останешься никем. История закончится, и для всех вокруг ты опять перестанешь существовать».

После этой мысли меня, вроде, отпустило. Черт, не зря говорят, что коктейли — зло! Пора завязывать, здесь стало совершенно нечем заняться! Я огляделся, чтобы выловить Иволгу. Её нигде не было — ни на танцполе, ни около него, ни рядом со стойкой. По спине пробежал нехороший холодок, но в этот момент Ива вышла из боковой двери, за которой располагался мужской туалет. Вышла не одна, а в компании все того же худощавого урода. Глянула на него липким, масляным взглядом, стёрла что-то с губ и протянула раскрытую ладонь. Хмырь что-то отдал девушке, и на этом они расстались. Красноволосая направилась ко мне.

Внутри будто запустили ледяной душ. Я смотрел на её легкую, даже пляшущую походку, и уже не чувствовал ничего. Меня тошнило от коктейлей, от клуба вокруг, от самодовольного выражения лица Иволги. Но я стиснул зубы и заставил себя сделать вид, что ничего не видел.

— Ну чё, накидался? — она оперлась на стойку, не оборачиваясь ко мне. — Бармен, тащи какую-нибудь крепкую дрянь, на посошок!

Расплатившись, Иволга разжала кулачок, где обнаружился маленький пакетик с единственной таблеткой. Посмотрела на него, быстро вытряхнула себе в рот и залила прозрачным коктейлем. Поморщилась и сглотнула. Вокруг загремела какая-то особенно отвратительная музыка.

Я смотрел. Время будто совсем перестало идти, и я смотрел. Что Ива только что приняла? Это же… Это то, что я думаю? Пожалуйста, пусть это будет не то, только не то!

— Воротит уже от твоей рожи! — она тряхнула бардовой челкой и уставилась куда-то в пространство. — Мы домой сегодня поедем, или ты корни пустил?

— Что это?

— Клуб, дерево!

— Что ты приняла?!

— Витаминку! — огрызнулась мелкая. — Короче, я валю. Делай, что хочешь.

Естественно, ушли мы вместе. Поймали такси. Я сел на переднее сидение, Иволгу уложил на заднее. Потихоньку поехали, благо, основные пробки в городе уже рассосались.

Накрывать её начало примерно на полпути к дому. Красноволосая издала какой-то странный звук — не то хихикнула, не то откашлялась — и заговорила. Больше она уже не затыкалась, пока не уснула, гораздо, гораздо позже.

— Ты скользкий и мерзкий. Я вот лежу, расплескалась по салону, а тебя не коснусь, противный. От тебя можно плесенью испачкаться.

Таксист глянул на неё в зеркало заднего вида. Я покачал головой: перепила, не обращайте внимания. Ива же продолжала:

— Ты виноват, всё ты. Зачем отпустил, что ты столбом стоишь, дерево, дерево, глупое, пустое, трухлявое! Стоит, дупло разинул, смотрит на меня, а мне плохо, тошно от глаз, от взгляда бессмысленного. Ну скажи хоть слово, сдох там что ли?

— Дома поговорим.

— Не буду говорить, я с тобой не разговариваю!

Она помолчала секунды три, потом опять стала ругаться. Я уже не отвечал, просто смотрел в окно, где опять растягивался и проносился мимо заледенелый Новосибирск. Сегодня мы с Иволгой сломали что-то важное, чего ещё сами не успели осознать и попробовать. В груди саднило, в голове царила звенящая, оглушительная пустота. Никаких мыслей, лишь чувство потери.

Домой её пришлось тащить. К счастью, Ива уже сменила гнев на милость. Теперь её пробило на псевдофилософию.

— Вот мы с тобой идем, а вокруг мир. И мир — полнейшая лажа, кто только умудрился его таким вылепить! Двойку ему, всем по двойке, все плохие уроды!

Я открыл дверь и впихнул Иволгу внутрь.

— А давай вместе разнесем к чертям планету! — тут же предложила она. — Ну неужели тебе не хочется? Хоть раз в жизни быть по-настоящему? Чтобы кричать до хрипоты, кулаки в кровь, чтобы они все увидели, какой ты?

— Не хочется, — пробормотал я, помогая девушке выбраться из куртки и стягивая с неё кроссовки. — Хватает и твоих выходок.

— Скучный! — Ива резко вскочила, стукнулась плечом о дверной косяк и ввалилась в комнату. — Та-акой пресный, обыкновенный, серый мальчик!

Я чуть задержался, чтобы тоже раздеться-разуться, поэтому продолжение монолога не услышал. Перешагнув порог комнаты, застал красноволосую на полу в позе какой-то ломаной звезды, с раскиданными как попало лучами-конечностями. Попытался поднять и переложить в кровать, за что получил чувствительный пинок в бок, и вынужден был лечь в одиночестве.

— … сделать так, чтобы звёзды вокруг, — продолжала вещать мелкая. — И чтобы люди рождались счастливые, чтобы детей не запирали, чтобы родителям запретить умирать! Ты хоть представляешь, дурень, какая тогда жизнь начнется?!

— Ага. Счастье для всех, и пусть никто не уйдет обиженным, — усмехнулся я.

— Конечно! И что в этом плохого? Всем хорошо, все сидят счастливые, планета светится!

На это у меня ответа не нашлось, да он и не требовался. Ещё некоторое время Ива лопотала про свой идеальный мир, про то, как вокруг плохо и неправильно. Потом замолчала ненадолго. Тишина после её голоса возникла оглушительная, было ощущение, что я никогда в жизни до этого не оказывался в такой беззвучной пустоте, будто всю жизнь шёл по обочине автострады, а рядом ещё и Иволга, не переставая, чушь несла.

— Пить хочу, — сообщила красноволосая.

Пришлось вставать и идти в кухню за водой. Ива выпила весь стакан, мелкими-мелкими глоточками.

— Меня будет ночью тошнить, — предупредила она. Голос у девушки совсем охрип. — Принеси какой-нибудь тазик, что ли.

Я принес. Мелкая кивнула и с трудом поднялась на ноги. Хватило её сил только на падение в кровать. И, словно удар о подушку головой переключил какой-то рычажок, Иволга снова открыла рот.

— Вот вы тут бегаете за мной, и ты, и Милка бегала, и Рус тоже. Думаете, что я сильная и всё могу, всё знаю. А я дура, не понимаю уже ничего, Кедр. Где свобода, где смысл? Зачем всё вокруг так погано, а? Ну, скажи мне, дерево! Я бы у ясеня спросила, так не растут они у вас…

— Растут.

— Чё?

— Растут у нас ясени. Протрезвеешь — иди и спроси.

Опять помолчали. А потом Иволга села. Я тоже сидел, на полу, прислонившись к стене спиной. В свете ночника особенно жутко выглядели глаза девушки: ничего, кроме огромных зрачков, в них не было. Будто смотришь в две пустых глазницы.

— Ты чего?

— Давай вместе уедем, — голос Ивы дрогнул. — Далеко-далеко. Я знаю, на севере еще холоднее и труднее жить. Но мы же будем вдвоём. Поселимся где-нибудь в деревне, найдем себе угол. Будет у нас хозяйство. Может, даже дети. Поедем, а?

— Заткнись, ради Бога! — мне аж дурно стало от таких предложений. — Ляг и проспись, с утра самой стыдно будет!

— Не будет, — послушно легла мелкая. — Я давно об этом думаю. Одной страшно. Вы все думаете, я железная. А мне двадцать только вчера исполнилось, знаешь? Я девочка, меня любой обидеть может. Не хочу ехать дальше, в ещё больший холод, опять начинать сначала. Поехали вместе, а? Ты вон, какой жлобяра огромный, меня за тобой и не заметят…

— А минет за таблетку — это такой подарок себе на день рождения? — не выдержал я.

Она вздрогнула, как от пощечины.

— Я же просила увести меня оттуда.

— Это так теперь просят? А у самой не было сил уйти?!

— Не было, — всхлипнула Иволга.

Мне стало совсем больно и гадко.

— Всё. Спи давай. Завтра поговорим.

Вот тогда она, наконец, замолчала. А я сидел до утра, пялился в темноту. Иву, кстати, так и не тошнило, зато мне тазик пригодился. Уснул уже на рассвете — все так же, сидя. В душе не осталось ничего, казалось, что за этот бесконечно длинный вечер по ней раз двадцать проехались асфальтоукладчиком. В итоге я просто закрыл глаза, чтобы хоть на пару часов перестать думать. Это помогло.