Не-птица

Глава 19. Небрежная

— Всё готово?

Я посмотрел на Иволгу и невольно улыбнулся. Непривычно было видеть её с косынкой на голове и тряпкой в руках.

— Почти. Пирог допекается.

— Почему ты готовишь, а я тут веду половые войны?!

— Потому что в прошлый раз посолила суп сахаром.

Мелкая фыркнула и снова склонилась над линолеумом, собирая на тряпку пыль и мусор. Я вернулся в кухню, проверить духовку.

Сегодня мы позвали друзей, чтобы попрощаться.

Июль, яркий, шумный и шальной, пронёсся мимо, оглушив Сибирь невиданной доселе жарой. Окна у нас дома не закрывались, но всё равно стояла духота, и мы старались проводить время где-нибудь у воды. Если пекло держалось достаточно долго, ходили купаться в Оби, но чаще всего гуляли под налетающими то и дело дождями. Недавно я вспомнил первый такой ливень, под который мы угодили вместе. Сентябрьский «простудный дождик», как его называет мама.

Как же давно это было.

Никогда в жизни не чувствовал так много, так отчетливо и ярко, как этим летом. Лавина ощущений, обрушивавшаяся на голову каждый раз, вытягивала к концу дня все силы, и в итоге я просто падал на кровать, выжатый улицей и залюбленный Иволгой. Я не успевал анализировать происходящее, не понимал и не хотел понять, что рано или поздно лето закончится.

Иволга же, напротив, стала тише и спокойнее. В спорах, иногда возникавших между нами по какому-нибудь поводу, она предпочитала победе тишину согласия, меньше говорила и больше слушала, часто спрашивала что-нибудь, связанное с предстоящей поездкой. Тогда казалось, что её просто пугает переезд, необдуманный и спонтанный. Всё-таки мы шагали в неизвестность, взявшись за руки. Куда ни кинь — везде зияли какие-нибудь непродуманности.

— Слушай, а что мы будем делать с этой квартирой?

Вот. Снова вопрос о пугающем «потом». Она даже из комнаты для этого пришла. Встала в дверях, сжимает тряпку побелевшими кулачками.

— Она же не моя, солнышко. Записана на родителей. Так что останется здесь. Вдруг нам захочется вернуться?

Ива молча кивнула и исчезла в коридоре. Я открыл духовку. Пирог как раз подоспел.

Собраться снова всем вместе было так непривычно, и всё же тепло. Чтобы в комнатке не было душно, мы распахнули окна, и теперь к разговорам примешивался шум ночного города. Я надеялся, что мошкара, частенько появляющаяся летом в Сибири, не доберётся до четвертого этажа.

Мила с Иволгой забрались на диван, и сидели теперь вдвоем, тихо и спокойно переговариваясь о планах на будущее. Мы с Русом заняли стратегическую позицию во главе стола и, вооружившись ноутбуком, подбирали нам с красноволосой место жительства. Уехать планировали примерно через неделю после сегодняшней вечеринки.

Не хватало только Лены — она должна была вот-вот подойти, но задерживалась.

— В Норильск?

Я посмотрел на Иволгу. Та не реагировала, о чем-то болтая с Милой.

— Ну, давай посмотрим. Что там по аренде квартир?..

Посмотреть не успели — раздалась трель домофона. Я пошёл открывать.

— Да?

— Глеб, — выдохнула Лена на той стороне, — спустись, пожалуйста! Нужно помочь.

— Сейчас.

Спускаясь по лестнице я, наверное, впервые задумался, что этого подъезда, нашей квартиры, тепла обжитой кухни будет вскоре очень не хватать.

«Может, стоит повременить? Подумать над другим решением проблемы».

Брось. Ты отпустил поручень, вылетел из автобуса и приземлился в сугроб. Поздно уже думать о подушке безопасности.

Лена пришла не одна. Опираясь на её плечо, на девушке повис Светлицкий. Я открыл было рот, но Лена буквально втащила его в подъезд — и разговор пришлось отложить.

— Помоги дотащить его, пожалуйста. Пашу, кажется, избили. И он нажрался.

Я не успел толком разглядеть Светлицкого, поэтому не определил, что в нём показалось таким необычным и неправильным. Наверное, именно эта интуитивная деталь, которую ещё не заметило сознание, и подтолкнула меня к состраданию.

— Ладно. Давай его сюда.

Наше появление произвело фурор. Едва заметив Светлицкого, Иволга подскочила с дивана, случайно стукнув Милу ладошкой по лбу, та, в свою очередь, отползла подальше, в угол, прикрывшись подушкой. Руслан повернулся на стуле, поправил очки и внимательно посмотрел на меня.

— Зачем он здесь?

— Надо в себя привести. — я покосился на Лену, но та, кажется, вдаваться в объяснения не спешила.

— Чтобы наш бабуинчик опять фокусы показывал? — мелкая подошла ближе. — По-моему, и в отключке нормально смотрится.

— Что у него с рукой? — вдруг подала голос Мила.

Иволга разглядела первой.

— Ох, мать… Глебка, тащи в ванную, скорее!

Теперь и я заметил, что правая кисть Светлицкого замотана грязной тряпкой. И что на этой кисти явно не хватает пальцев.

В ванной мы, в основном, полоскали искалеченную конечность и подставляли под ледяной душ голову гопника, чтобы привести его в чувство. Как выяснилось из осмотра, Светлицкому отняли мизинец и безымянный, потом прижгли, что осталось и замотали какой-то тряпкой. Меня затошнило, Лена выбежала из комнаты. Мила и Рус спорили где-то в коридоре, так что помогать Светлицкому осталась одна Иволга. Она молча, ловко и быстро перебинтовала рану чистым полотенцем и, держа парня за виски, стала подставлять его голову под кран.

— Ещё и обрили, — процедила красноволосая.

Только тут до меня дошло, что же изначально показалось неправильным в образе Светлицкого: борода, которой он так гордился, была полностью и грубо уничтожена: по щекам и подбородку тут и там алели свежие царапины. По левой щеке тянулся длинный, уродливый и явно очень старый шрам.

— Может, он сам?

— Ага, — фыркнула Ива. — Потом выпил для храбрости, и палец себе оттяпал. Кедр, ты порой — совершенное дерево!

Светлицкий, наконец, пошевелился.

— Ладно. Сейчас спросим.

Мы перенесли гопника в спальню, где все не успокаивались Мила и Руслан.

— Ты же врач! Ему нужно помочь!

— Ничего, не умрёт.

— Ты клятву давал!

— Нет в России никаких клятв, кроме воинской присяги! Я сказал: переживёт этот неандерталец без моего вмешательства.

— Но…

— Помолчите оба, — попросила Лена.

— Чего тебе вообще приспичило его сюда тащить? — поморщился Рус.

— А что было делать? — вдруг ответила Иволга. Она присела перед Светлицким на корточки и похлопала его по щекам. — С подключением, примат!

Светлицкий действительно очнулся. Дернув головой, он подался назад, потом открыл глаза и обвел комнату мутным взглядом.

— Какого…

— Не выражайся, — я шагнул ближе. — Ты сейчас у меня дома. Лена тебя нашла и сюда притащила. Рассказывай, что случилось.

— Пошёл ты!

— Я уже пришёл. Можем отправить на прогулку тебя, и до сих пор этого не сделали только ради Лены. Ещё раз повторяю вопрос: где ты посеял пальцы и бороду?

Светлицкий вздрогнул и поднёс руку к подбородку. Его нижняя губа предательски дрогнула.

— С-суки!

— Суки, суки, — негромко согласилась Ива. — И под глазом тоже шрам оставили. А кто они, не скажешь?

— Под глазом — это в армии ещё. А суки…

Говорил Светлицкий недолго и грубо, постоянно повторяя простейшие матерки. Из рассказа выходило, что полтора два месяца назад он разбил свою машину, и занял кучу денег у серьёзных людей на ремонт. А вернуть, увы, не получилось — дружки, обещавшие помочь, в последний момент соскочили с несущегося в пропасть локомотива, и Светлицкий остался с кредиторами один-на-один.

— Дальше можешь не продолжать, — вздохнула Иволга.

В комнате повисло тяжёлое молчание. Руслан сел на стул, Мила забралась с ногами на кресло и осторожно поглядывала оттуда на Светлицкого. Я стоял, опершись на стену, Лена — у двери, почти в коридоре.

Ива склонилась над гопником, сцепив за спиной руки в замок. На её лице застыло выражение, которое я видел лишь раз, и не так давно. Точно так же Иволга смотрела на Кира, когда мы застали его во время прихода. Вязкая смесь жалости, отвращения и отчаяния. Светлицкий поднял взгляд и в его бессмысленных глазах отразились красные волосы.

— Сколько ты им должен?

— Двести тысяч. Было больше, но я отдал тачку. И наличку всю. Больше неоткуда взять.

— Тхь!

Маленькая выдохнула и выпрямилась, сделала пару шагов назад.

— И? Что будешь делать?

Светлицкий выругался.

— Что с тобой сделают, если не отдашь?

— Забьют до смерти.

Ива кивнула. Затараторила:

— Ты сейчас возьмешь деньги, пойдешь домой, соберешь шмотки, сядешь на поезд и уедешь, чтобы никогда, ни при каких обстоятельствах мы тебя не видели, а если ты этого не сделаешь, то я обещаю, я клянусь лично настучать на тебя кредиторам! — и, сделав короткий вдох, повысила голос: — Понял?!

— Где я возьму деньги?

— У нас с Глебом.

— Нет! — хором выкрикнули мы с Русом.

— Ты с ума сошла?

— А как же наш переезд?

Иволга повернулась ко мне.

— Пожалуйста.

— Хочешь, чтобы я отдал этому наши деньги? Которые я заработал?

— Да.

— После того, как он дважды меня избил?

— Да.

— Почему?

— Потому что я прошу.

Это был второй звонок. Или двадцатый? Не знаю. Теперь, в преломленном свете прошлого, каждое движение Ивы отдаётся хрустальным звоном. Звук разбивается о стены, осыпается вместе со штукатуркой под ноги, обнажив трещины. Кажется, это я трескаюсь и ломаюсь на части, забывая её взгляд, её голос и запах. А забывать нельзя, ведь если не смогу помнить, не смогу и писать.

Итак, Иволга смотрела прямо и пристально. В который раз я поразился выразительности этих тёмно-карих глаз: сейчас они были такими серьёзными, такими тоскливо-надломленными, будто я снова хочу выгнать их обладательницу на улицу, в темноту и неизвестность летней ночи.

Я подошёл к шкафу. Достал оттуда тугую пачку купюр, перетянутую Ивиной резинкой для волос. Швырнул деньги Светлицкому, надеясь, что попаду в лицо, но удалось лишь задеть по груди.

— Вали отсюда, сейчас же!

Светлицкий покорно поднялся и неровными зигзагами поплелся к выходу. Уже в дверях, до которых он добрался кое-как, гопник обернулся.

— Спасибо.

В полной тишине Иволга вернулась в комнату, сдернула с дивана накидку и понесла её в ванную.

— Стирать поставлю!

И, словно только этих слов все и ждали, друзья вокруг взорвались возмущенными криками.

— Ты совсем двинулась?

— Глеб, ты чё вообще? Почему ты её послушал?!

— Да потому что под каблуком!

Я не отвечал. Ждал, пока вернётся мелкая.

— Ну, чего на дерево бросаетесь? — Ива не заставила себя ждать, лёгкой походкой проскользнув мимо Лены. — Отдали — значит, так надо было. Не считайте чужие деньги.

— Когда его снова изобьют, мне не звони, — хмыкнул Рус. — Вы с Глебом в альтруисты подались?

Иволга вздохнула и плюхнулась на не заправленный диван.

— «Распните и выньте моё доброе сердце. Может быть, вы станете немного добрей…». Правильно ведь поют, гады!

— Чего? — не поняла Мила.

— А если бы на его месте сидела я? — мелкая вздернула носик. — В сущности, теперь он обречён на такое же бегство. Только в случае с бабуинчиком на кону стоит не свобода, а жизнь. Денег у нас было… Чуть больше ста тысяч?

— Ага, — вяло отозвался я. — Примерно так.

— Расплатиться ими он точно не сможет. Что ж… Глебка, мы ещё поживём в Сибе, ты же не против?

— Совсем не против, — я присел рядом и провел рукой по её разбитой коленке. Недавно Ива поскользнулась на лестнице.

— Чудно. Спасибо, что понимаешь.

Я посмотрел на друзей. Они пялились на нас, как на двух редких экзотических зверушек. Было ощущение, что я и Иволга облиты одной краской, и потому выделяемся на фоне происходящего.

— Вы так изменились, — заметила Лена.

— Ты это, больше к нам бывших не води, — отозвалась Ива. — А то так на переезд и не соберём!

Лена потупилась. Неловкое молчание тянулось по комнате, как жвачка, прицепившаяся к сапогу.

— Клёво посидели, — хмыкнула красноволосая. — Может, заново попробуем? Отметим отмену переезда?

— А надо? — пискнула Мила.

— Надо, — я решительно поднялся на ноги. — Рус, помоги принести стол из кухни!

Остаток вечера я бы назвал ломаной вечеринкой. Все старались вести себя, как обычно, но получилось только напиться. Мы с Русом затеяли какой-то глупый, никому всерьёз не интересный спор, Милка спряталась в экран телефона, Лена с Иволгой каким-то образом оказались на кухне, откуда вернулись довольно быстро и со странно весёлыми физиономиями. Поймите правильно: всё это я припоминаю только сейчас, спустя продолжительное количество времени. Может быть, и не было никаких странных улыбок, любопытных взглядов Лены. И Иволга не отлучалась в ванную, вернувшись оттуда с блестящими красными глазами.

Возможно ли, что та ночь — лишь мой пьяный бред, проявленный с неверной плёнки воспоминаний?..

Точно знаю, что разошлись все уже после полуночи. Мы с Иволгой забрались под одеяло, но прижиматься друг к другу не спешили. Маленькая легла на спину и уставилась в потолок. Я устроился на боку, наблюдая за ней.

— Что не так?

— Ты. Знаешь… Сегодня я узнала две вещи. Во-первых, ты спал с Леной, в марте. Во-вторых, ты готов по первой моей просьбе отдать плоды своего труда гопнику, дважды тебя избившему. Это и есть отношения? Это ты называешь любовью?

— Ив…

— Отвратительно. Мне отвратительно, и самое отвратительное во всей этой отвратительности то, что я тебя понимаю и прощаю. Потому что нет сил не простить, не хочется и не можется больше с тобой ругаться. И мы просто должны выспаться, а потом жить дальше, выстраивая на таком дерьмовом фундаменте что-то нормальное.

Наверное, следовало тогда довести этот разговор до конца. Но я до сих пор не могу представить, как это можно было сделать. «Прости» было бы недостаточно, от объятий Иволгу тошнило, а другие слова и сейчас вмерзают в нёбо, как только я вспоминаю наш разговор.

Выходит, в жизни есть вещи, после которых невозможно просто попросить прощения. Их нельзя объяснить и представить в выгодном свете. Предательство не оправдать ничем, кроме собственных низости и слабости. Оттого оно и связывает по рукам и ногам, делая тебя совершенно беспомощным перед чувством собственной вины.

Измене нет и не будет прощения. Она, может быть, со временем затрётся и потускнеет, но останется с вами навсегда, заледенев во взгляде преданного человека. И ты никуда от этого не денешься, пока измена не перетрёт нить ваших отношений.

И тогда, только тогда ты ощутишь, как холодно бывает в постели по утрам.

Нас разбудил звонок в дверь. Иволга вскочила первой, но я успел одеться быстрее.

— Кому неймётся в такую рань? — пробурчала мелкая.

— Сейчас выясним!

Я, наконец, добрался до двери и рывком распахнул её.

На пороге стоял приземистый лысеющий мужчина лет сорока. Дорогой, аккуратно выглаженный костюм сидел на нём, как влитой, но одутловатые щёки и выпирающий вперед живот говорили о сидячем образе жизни. Круглое, правильное лицо неуловимо напоминало мне кого-то, но кого — вспомнить было решительно невозможно.

— Здравствуйте. Чем могу помочь?

— Я… — начал было мужчина, но тут же замер, глядя через плечо.

Я обернулся. Иволга, возникшая в коридоре, медленно пятилась назад, шаря руками в поисках опоры. Казалось, из неё выпили всю кровь — настолько побледнела красноволосая. Губы Ивушки дрогнули, и тут я осознал, кого только что пустил на порог. Те же черты лица, почти одинаковые миндалевидные глаза.

— Папа?..

— Марина, поехали домой.