Не та профессия-3

Глава 2

— Актар, ты мне друг, — смеётся Алтынай. — Не переживай ты так! Я никому не скажу об этом. Тем более, как по мне, ничего преступного в этом нет. Каждый блюдёт интересы своего народа так, как считает нужным. А если он при этом не задевает соседей, то это всё — исключительно твои собственные игры, которые ни порицать, ни осуждать никому не приходится.

— Вмешательство в сознание считается грехом, — угрюмо бормочет Актар. — Но что-то подсказывает мне, что отказаться от такого нового члена рода будет тоже неправильным.

— Ты просто не силён в исламе, мой друг, — по примеру Алтынай, свешиваюсь с седла, чтоб отвесить хлопок по плечу товарища.

Даже ухитрившись не свалиться при этом. Под удивлённо-одобрительное присвистывание Алтынай.

— И ты не силён в его казуистике, — продолжаю корректировать направление мыслей Актара, поскольку в своём занудном состоянии он очень тяжёл для общения.

— А я сейчас про ислам и говорю, — чуть удивляется он.

— Ну тогда ответь. В каких случаях употребление хамр и харам не несёт в себе греха для вкусившего их правоверного?

_________

Примечание:

Хамр (араб. خمر) — алкогольные напитки (пиво, вино, водка и т. д.), запрещены в Исламе.

_________

— А правда, в каких? — Алтынай с любопытством тоже упирается взглядом в Актара.

— На ходу не готов ответить, — сердито ворчит пуштун. — Надо подумать.

— Не надо думать, нам Атарбай сейчас всё расскажет, — Алтынай впечатывает ладонь в моё плечо, гораздо легче меня повторяя фокус со свисанием с лошади.

— Допустим, ты на далёком севере упал в ледяную воду. Как-то ухитрился выбраться, но вокруг мороз. И тебе надо восстановить силы. — Выдаю давно набившую оскомину заготовку из другого мира (справедливую и здесь). — Из еды у тебя, ну, допустим, свинина, либо ишак, либо собака.

— Собака и свинина ладно, но откуда на севере ишаки? — заливисто ржёт Алтынай. — Их уже даже в больших лесах севернее нашей Степи не водится!

— Хорошо. Пусть будет только собачатина либо свинина, — покладисто соглашаюсь. — Ещё есть крепкое хмельное питьё, согревающее изнутри и восстанавливающее отнятые холодом силы. Если не употребить его — умрёшь.

Алтынай бы поняла, скажи я и сложнее; но как передать понятие углеводов Актару, я не знаю.

— Для спасения жизни, видимо, будет допустимо, — раскалывает религиозный ребус через несколько минут Актар, выходя из состояния глубокой задумчивости.

— Могу назвать хадисы, которые говорят, что таки да, допустимо, — смеюсь. — И даже более того. Если ты в тюрьме, и тебя под страхом смерти либо увечья понуждают употреблять харам либо хамр, это тоже не ляжет грехом на твою душу.

— А ведь да! — тут же воодушевляется Актар, воодушевлённо пускаясь обдумывать свежую идею. — Похоже, что ты прав…

Алтынай тихо смеётся сбоку, поскольку тема для нас с ней не новая, а вид у нашего пуштунского товарища более чем потешный.

— Это прямо вытекает из … — следующие несколько минут просвещаю Актара, доступ к книгам у которого был весьма ограничен. — Не надо ломать голову. Всё уже давно сказано до нас.

— Справедливости ради, ты сейчас оговорил только лишь дозволенные исключения, — резюмирует Актар. — Каким образом это всё связано с менталистом? И с его использованием? — добавляет он уже тише.

— Да, каким образом это облегчает Актару использовании Разии? Для выявления приспешников Нурислана? — вторит рефреном Алтаный.

— Если предположить, что жизнь и безопасность рода могут зависеть от её работы либо неработы… дальше продолжайте сами, — пожимаю плечами. — С моей точки зрения, это — тот случай, где точка зрения во многом зависит исключительно от конкретной правовой школы. А у пашто всё всегда было в порядке с гибкостью мышления.

— Ты о чём сейчас? — не поспевает за моей мыслью задумавшийся Актар.

— Назови четыре суннитских масхаба?

— Э-э-э, это зачем ещё? — настораживается пашто.

— Актар, просто назови, — тихонько смеётся Алтынай, стараясь, чтоб этого не было видно никому другому. — Тебя за это никто не покусает.

— Так их больше, чем четыре, — озадаченно таращится на нас Актар. — По какому признаку выбирать эту четвёрку?

А я мысленно хлопаю себя по лбу: даже там, тот же Захиритский масхаб ещё существовал и после пятнадцатого века. Четвёрка из девяти осталась значительно позже.

Актар, в силу специфического взгляда на вещи, вполне может учитывать и исчезнувшие впоследствии школы.

— Давай тогда ограничимся ханафитским, ханбалитским, маликитским и шафиитским масхабами, — обозначаю те школы, которые помню оттуда. — Вот скажи мне, друг Актар, что каждый из них говорит об употреблении в пищу, скажем, мяса лошади?

— У нас, ханафитов, это макрух. — Твёрдо отвечает Актар. — Об остальных не знаю.

— А между тем, у маликитов лошадь уже не макрух, а вообще харам, — назидательно поднимаю указательный палец. — А у шафиитов и ханбалитов — напротив, халал. Причём нашей дорогой Алтынай принадлежность к общему с тобой ханафитскому масхабу не мешает и любить конину, и считать её самым вкусным мясом на столе. Правда, Алтынай?

— Угум, — глухо отзывается та, разгрызая как раз пластинку сыровяленой конины (извлечённую из чересседельного подсумка). — Не мешает!

_________

Примечание:

Макрух (араб. مكروه‎) — действия, которые шариат признает нежелательным (танзих) или запретным (тахрими). Макрух делится на макрух ат-тахрим и макрух ат-танзих. Совершение макрух ат-тахрима запрещено и является грехом, а совершение макрух ат-танзиха грехом не является.

_________

— Или, скажем, ящерица, — продолжаю мини экскурс, пользуясь преимуществами продуктов информационной эпохи. — В ханафитском масхабе она однозначно харам. Во всех прочих — халал. Правда, занимательно? А ведь никто из них, как по мне, не перестаёт от своей точки зрения быть правоверным.

— Ты сейчас намекаешь на то, что в каких-то трактовках можно найти одобрение и действиям Разии? — после длинной паузы уточняет Актар. — В союзе со мной?

— Точно, — легко киваю. — Не подумай, что сбиваю тебя на душегубительный путь. Просто оценки часто зависят от точки зрения. И если уж такие столпы религии не смогли договориться об обычной ящерице или мясе кобылы, употребляемым в пищу, то и по поводу Разии может существовать прямо противоположное мнение.

— Тем более что Разия — это как клинок в руках правителя, — подключается Алтынай, дожевавшая наконец свой кусок мяса. — Об оружии мало кто из правителей говорит откровенно, говорит правду и не пытается ограничить его у других.

— Я обдумаю всё, что сейчас услышал, — отстранённо отзывается Актар. — Атарбай, а откуда ты знаешь о ящерицах в других масхабах? Приходилось там бывать?

Старик, по старой традиции, аккуратно и косвенными вопросами пытается накопить какую-то критическую сумму информации обо мне.

— Приходилось есть ящериц, Актар, — смеюсь. — В том числе, в компании правоверных из разных масхабов. Присутствующие представители разных школ между собой тогда здорово спорили, а я внимательно их слушал.

— Не врёт, — выносит общий на двоих с Актаром вердикт Алтынай, пристально наблюдающая за мной в этот момент.

— Вижу. Чувствую. — Автоматически роняет Актар, который даже не смотрит на меня во время разговора.

_________

Примечание 1.

https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9C%D0%B0%D0%B7%D1%85%D0%B0%D0%B1#%D0%A1%D1%83%D0%BD%D0%BD%D0%B8%D1%82%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B5_%D0%BC%D0%B0%D0%B7%D1%85%D0%B0%D0%B1%D1%8B

С удовольствием бы не загромождал ссылками текст, но подозреваю: для полноценного погружения и ощущения, многим читающим может не хватать некоторых неизвестных им деталей.

Примечание 2.

таблица — пример, который держит в голове ГГ.

Именно эта не совсем точная. У ханафитов халяль конина.

_________

За некоторое время до этого.

Придя в сознание, Нурислан обнаружил себя внутри походного шатра или юрты (точнее разглядеть в спустившихся сумерках не удавалось); связанным, с кляпом во рту.

За ним явно наблюдали всё это время (кстати, а интересно, как долго?); поскольку сразу после его пробуждения кто-то за спиной вышел наружу и что-то крикнул (вероятно, созывая остальных).

Нурислан принялся лихорадочно перебирать в голове, чем его могли свалить. Ничего, кроме ментальной магии, на ум не приходило. Но о таком направлении он даже не слышал.

Он имел представление об основах медицины, но исключительно традиционной. О «наркозном сне», в отличие от своего бывшего товарища, он не знал, поскольку магией не интересовался.

В своих подозрениях касательно работы менталиста, его догадка была абсолютно точной, хотя и базировалась на неверных предпосылках.

Через минуту чьи-то руки перевернули его на другой бок, и он увидел перед собой дочь Хана, её брата-охранника, старейшину пашто и девчонку-персиянку.

Неужели этот лысый звероватый мужик, с отстранённым интересом подумал Нурислан. Как-то не вяжется его вид с менталистикой… и почему он в форме сотника «красного» полка? Неужели он и там успел послужить? А что, в принципе, вполне возможно и это…

— Ответишь сам на вопросы или мне тебя расспросить лично? — хмуро начал старик-пуштун, поигрывая кинжалом.

На Нурислана это действие не произвело сильного впечатления, потому он оставил вопрос без ответа.

— Погоди, дай я, — махнул рукой лысый и выдернул кляп изо рта Нурислана (попутно пребольно зацепив несколько зубов). — Мой тебе совет: просто ответь на вопросы. Жизни не обещаю, грехов на тебе много слишком; но смерть ведь тоже разная бывает. И я бы на твоём месте с пуштунами опытов не ставил. Это больно.

— Очень больно, — жизнерадостно покивал старик, явно не играя.

— Я слуга лишь своему господину, — пожал плечами Нурислан, не смотря на неудобное положение. — Пока оснований предавать не вижу.

Девчонка-персиянка что-то бодро шептала на ухо дочери Хана, явно переводя на туркан беседу с пушту.

— Ты убил людей. Украл лично у меня. Украл у города, — перечислила претензии младшая дочь Хана на восточном туркане (который Нурислан тоже отлично понял). — Не слишком ли много преступлений в честь какого-то бая?

— Ты даже не знаешь, о чём говоришь, девочка, — рассмеялся своим мыслям Нурислан. — Поверь, это далеко не самое худшее, что я мог сделать. Особенно после того, как в ваши головы пришла идея отделиться от Султаната.

— Идея продать нас в Иран пришла в в а ш и головы намного раньше, — с толикой любопытства ответил лысый, снова на пашто. — А предыдущий наместник, посаженный вами над людьми, как над скотом, так и вообще… Человеколюбивым и отеческим такой поступок Султана не назовёшь. Уже молчу про заранее отправленного на верную смерть «родича», имею ввиду её отца. — Лысый выжидающе смотрел на Нурислана.

Судя по некоторым деталям, здоровяк либо действительно имел ранее отношение к военной службе, либо даже был чем-то сродни Нурислану: дочь Хана не говорила на пушту, это в городе знали все.

Сам же здоровяк говорил и на пушту, и на forsii tojiki (правда, плохо), и на туркане.

Язык он сейчас выбрал специально такой, чтоб его не понимала его же сестра (если они с ханшей действительно родственники, потому что на вид не похоже).

Упоминая её отца, покойного Хана, он ни словом, ни жестом не выдал внимание к сестре. Явно пытаясь не обратить её внимания на неприятную для неё деталь разговора. Впрочем, кое-что здоровяк всё же упустил: персиянка моментально перевела услышанное, и дочь Хана чуть нахмурилась.

Вслух же Нурислан сказал следующее:

— Ты сейчас судишь о вещах небесной вышины, с таким же бездумным безумием. Эта куртка, что на тебе, твоя по праву? — далее Нурислан впился в лицо здоровяка, ловя малейшие оттенки эмоций того (поскольку со служивым этого уровня можно было попытаться договориться. Не раскрывая особо секретов Службы).

— Смотря о каком праве говорить, — весело ответил лысый. — Это мой трофей, взятый в честном бою. Потому — да, она моя по праву.

— Ты не боишься…? — от удивления, Нурислан даже продолжать дальше мысль не стал. — Перечень возможных неприятностей из-за этой куртки, надетой не по праву, слишком велик. Или ты просто дурак? Знаешь, что будет с тобой, встреться ты с сослуживцами её хозяина? Особенно если они из той же сотни?!

— У меня урегулированы все имущественные претензии и с владельцем этой куртки, и с его сослуживцами. Особенно из одной с ним сотни. — Спокойно ответил здоровяк, как будто проваливаясь в какие-то неприятные воспоминания. — Поверь. Вот железяки да, тут ты прав… — Лысый каким-то плавным и слитным движением отстегнул три нагрудных знака и бросил их в карман. — Это действительно было лишним, хотя и в той ситуации необходимым… А что до неприятностей, знаешь, я отчего-то не боюсь тварей, воюющих с детьми и женщинами, и травящих собственный народ заразой. Но обо всём этом я поговорю не с тобой, а действительно с сослуживцами этой «куртки», если увижусь ещё раз… — лысый похлопал себя по животу. — Сколько человек подчинено тебе в городе?

Нурислан почему-то как завороженный наблюдал за руками лже-сотника, поражённый пренебрежением того к высшим наградам Султаната. Потому в первый момент не сдержал определённых чувств, получив в лоб такой вопрос.

Это не укрылось от здоровяка:

— Ха, я был прав, — в каком-то ребяческом удовольствии, брат молодой ханши хлопнул себя по штанам. — Так сколько?

Нурислан, естественно, только сплюнул в ответ (вернее, попытался, поскольку во рту пересохло).

— Ладно, тогда скажи самые главные регулярные задачи, которые они должны выполнить в твоё отсутствие? Разовые?.. Постоянные?.. — Лысый пытливо смотрел на Нурислана, как будто ожидая ответа. — Как они связываются между собой?.. Пределы их самостоятельности в принимаемых решениях?.. Какие запасные варианты связи с теми, кто может им отдать команду помимо тебя?.. Как будет строиться иерархия в твоё отсутствие?..

Лысый сыпал своими дурацкими вопросами с частотой метронома. Слева и чуть позади него тарахтела девка-персиянка, кажется, переводя всё дочери Хана.

Наконец, Нурислану надоело слушать «в одно ухо»:

— Ты правда считаешь, что вы — жильцы на этом свете? — он пренебрежительно обвёл взглядом присутствующих, не смотря на собственное положение. — После всего этого? Передача провинции шаху — тайна не моя. И не того, кто мне отдаёт приказы. Вы себя похоронили в тот момент, когда только сунули нос в это дело…

— Можно подумать, иранский Шах, придя на эти земли, с нас бы пылинки сдувал, — весело фыркнул лысый. — А так мы ещё посмотрим, чем окончится…

— Я закончила, — неожиданно перебила мужчин персиянка на столичном туркане. — Он повторяется. Мысли по третьему кругу. Я дважды перепроверилась…

А Нурислан в этот момент с ужасом понял, что менталистом был не лысый здоровяк, которому, даже судя по его роже, таковое действительно было не по чину.

Менталистом была эта персиянка, которую до самого города именно поэтому и гнали слуги Шаха, бесславно закончившие свой путь на базарной площади (судя по всему).

Кстати, если это так, то это во многом объясняло некоторые вопросы взаимоотношений с «коллегами» из Ирана: если девка имела возможность видеть мысли напрямую…

Простак-Хуссейн, конечно, и партнёром, и противником был достойным. Но некоторые его крайне нестандартные ходы и решения теперь получали твёрдое и разумное объяснение: он просто з н а л, о чём думали его собеседники.

В какой-то отчаянной досаде Нурислан взделся на ноги малоизвестным обычным людям прогибом со спины. Это ему бы никак не помогло со здоровяком, но лежать и ничего не делать было невыносимо.

Ноги ему оставили несвязанными. Оттого он с удовольствием и с оттяжкой врезал подъёмом стопы между ног пуштуну.

Старый дед, на удивление, на редкость живо скрутился вдоль воображаемой вертикальной линии и хороший удар бессильно пришёлся вскользь по бедру.

Старик-пуштун отмахнулся на противоходе длинным кинжалом, зацепив горло Нурислана лишь самым кончиком. Разваливая, впрочем, трахею; перерезая крупную артерию.

— Как всегда, шайтан! — это были последние слова старейшины-пашто, которые уловило затухающее сознание Нурислана.