Не только память

ДОРОГА НА МАНДАЛАЙ

Да, все-таки мир мал. Последним вечером в Таунджи я шел по узкой уличке в гостиницу к нашим туристам. Очень тихо, очень много звезд и светлый дом под горой. Холодно и сосны. А в пустой гостинице, в холле, где пахнет недавно потушенными свечами, — Рождество, и с потолка свисают сморщившиеся воздушные шары. Заспанный бой показал мне комнату, где остановились наши Саплина и Поповкина. Саплина лежала на кровати с красной распухающей щекой. Обгорела на озере Инле. Через три дня они вернутся в Москву, позвонят к нам домой и скажут, что все в порядке. А я в то время буду в Мандалае.

Когда еще не рассвело толком, мы прощались с Таунджи и Шанскими горами. На рынке было так много мандаринов, что, казалось, там уже взошло солнце. Мы завалили мандаринами заднее сиденье, где лежала молодая сосенка — ее принесли знакомые бирманцы. Будет чем встретить Новый год в Рангуне. В «Волге» хорошо пахло — Новым годом, хвоей и мандаринами. К рынку съезжались повозки с астрами. Ранние покупатели уносили белые и красные букеты.

Дороги хороши рассветами. Рассветы — особенным, острым чувством, когда, еще не полностью очнувшись, воспринимаешь все до самого сердца.

Мы едем по бирманской дороге в Мандалай.

И мелькают картины. Их только нужно увидеть. Не пропустить.

Здоровые грузовики, перегруженные мешками и ящиками, едут с зажженными фарами — даже днем. Это значит — они не могут тормозить. Отъезжай в сторону, пропусти их. Вот воинская часть переезжает куда-то. С классной доской, вывеской с гербом, бильярдом.

Опять остовы танков и броневиков. Война прошла еще так недавно, что следы ее встретишь обязательно, куда бы ни поехал.

Кладбище у дороги. Неогороженное, поросшее сорняками. Нет культа мертвых. Памятники просты, как кирпичные столбы заборов.

Повозки, арбы. Не любят ездить поодиночке, чаще вереницей. И даже если одна повозка — сидят двое. Муж и жена. В Бирме женщины более равноправны, чем в других восточных странах. Женщина, выходя замуж, не меняет имени, оставляет за собой право на имущество и, если супруги разводятся, берет с собой свою часть. Но разводятся редко. Брак не церковный, не официальный. Собираются родственники и благословляют молодых. Много браков по любви. И любят детей. Никогда не видел, чтобы бирманец ударил ребенка. Много женщин-чиновников, много женщин в торговле. До Мья Мья — хозяйка типографии «Сабе» в Рангуне — заправляет всеми делами, получает деньги, расширяет бизнес. Муж ее работает метранпажем и увлечен политикой. Никто в этом не видит ничего противоестественного. До Мья Мья умнее и энергичнее — значит, ей и карты в руки.

Хорошо, что я еду с фотоаппаратом. Это заставляет внимательнее вглядываться в окружающий мир. Но все время преследует тоска по упущенным кадрам.

В дороге встречаем закат, совсем неправдоподобный. Слоеное небо — алое, желтое, зеленое. На нем темно-изумрудные в синь силуэты пальм. И горы на горизонте — кобальт. Много раз писали о людях, больных Арктикой. О том, как завлекают на всю жизнь снежные просторы. Наверно, так же могут завлечь и тропики.

В сумерках шакал ушел с дороги, встал у обочины, ждет, пока проедем, и скалит лисью морду.

И пагоды вдоль шоссе. Египетские фараоны никогда не осмеливались предпринимать ничего подобного строительству Пагана. Каждый храм требует труда немногим меньше, чем пирамида. Каждый строился два-три года, вызывая напряжение всех сил страны.

Пагод попадается все больше. Приближаемся к Мандалаю. Здесь, неподалеку от него, в Амарапуре, Аве — везде были бирманские столицы. Каждый король после Пагана строил себе новую столицу. Новые пагоды, новый дворец, новые дома. Тоже невероятная трата человеческих сил и времени. Теперь за пагодами виднеется даже в ночи светлое здание. Наверное, госпиталь. Или школа. В любом случае целесообразнее, чем пагода. Теперь пагод строят меньше. Люди стали рациональнее, больше знают, и монахов сейчас меньше, чем сто лет назад, гораздо меньше.

Вот и Мандалай. Город в прошлом году отпраздновал свое столетие. Но никогда не поверишь, что он так молод. С какой бы стороны ни подъезжал к нему — руины и руины. Паган строили солиднее, добротнее. Часто его храмы новей и целей, чем пагода на окраине Мандалая. Руины быстро зарастают травой, кустами, бамбуком и придают этому городу обманчиво древний вид.

Но если попадешь на мандалайскую улицу — впечатление иное. Улицы прямые — город, распланированный прямоугольниками во время Миндона, сходится ко рвам королевского дворца. Дворец сгорел в последнюю войну. Его бомбили японцы, бомбили англичане. От дворца остался квадрат стен — каждая сторона длиною в милю — да еще невысокие башни и ров, заросший кувшинками. Говорят, раньше во рву, наполненном водой, держали крокодилов, чтобы никто не посмел его переплыть. Теперь крокодилы вымерли. Между стенами дворца и рвом тянется детский парк. Фанерные жирафы и слоны самых фантастических цветов, качели и грибки. На днях я прочитал в газете, что дворец будут восстанавливать.

А над городом господствует гора, окруженная пагодами. На гору ведет девятьсот ступенек. С вершины виден весь Мандалай. Хоть он и второй по величине город в Бирме, хоть в нем около трехсот тысяч жителей, он не производит впечатления большого города. Он невысок, дома в основном двухэтажные, мало машин на улицах, зато, правда, много велосипедов. Центральная часть главной, базарной, улицы отведена под велосипедную стоянку. Мандалай всегда считался традиционным национальным центром собственно Бирмы. Не Бирманского Союза, а именно Бирмы. К Мандалаю тяготеют центральные и северные районы страны. И это хорошо видно по тому, какие газеты там читают. Севернее, восточнее и западнее Мандалая и километров на сто южнее в киосках и чайных лежат «Люду» и «Бахоси» — мандалайские газеты. Южнее — рангунские. Являясь традиционным центром страны, Мандалай долгое время оставался и центром религиозным. Теперь же он может похвалиться большим универ ситетом, медицинским училищем, крупными железнодорожными мастерскими. И первой в стране МТС. Она, прав да, уже не единственная, но история ее примечательна, и мы давно собирались туда заехать. Тем более что должны были повидать У Эй Мауна. По просьбе механика с государственной фермы. И по просьбе нашего торгпредства.

Но события нас опередили. Мы только встали утром и собирались на открытие всебирманской конференции врачей, как в номере раздался телефонный звонок.

— Вас беспокоит У Эй Маун. Директор мандалайской МТС. Мне сказали, что в Мандалай приехали русские из Рангуна.

— Да. И мы собирались заехать к вам после обеда.

— Вот и хорошо. А то я волновался, что вы не привезли учебника для трактористов. Вы привезли ведь?

— Привезли.

— Ну, тогда все в порядке. Жду вас после обеда. А еще лучше — отобедайте со мной. Как?

— Договорились.

После сдержанного гудения конференции врачей, аплодисментов, споров у стендов, после цветастых ларьков медицинских фирм мандалайская МТС показалась тихой, заснувшей, пустой. У Эй Маун, бирманец, похожий на ирокеза, подтянутый, сухой, с изящными руками музыканта, ждал нас у въезда на станцию.

— Жена у меня уехала к родственникам, поэтому предлагаю отправиться в китайский ресторан, тут же, недалеко.

Мы устроились на веранде ресторана, и когда кончились взаимные вежливые расспросы о дороге, о погоде, У Эй Маун отодвинул в сторону блюдо с креветками и сказал:

— Может, я покажусь невежливым, но меня так интересует учебник, что прошу — покажите. Правда, он с вами? Я его уже месяца три жду. Организовали школу механизаторов, а теории обучать не могу. Спасибо вашему торгпреду Сурину, что не забыл меня. Ведь скоро придут ваши тракторы — тысяча машин. Представляете, что будет, если не подготовим настоящих водителей?

Лев достал учебник. Между его страницами лежали листки с переводом.

— Еще раз спасибо. Пустим в дело завтра же. Вы принесли хорошие вести, я вам обязан. Что хотите, спрашивайте.

— Расскажите нам, У Эй Маун, о вашей станции. Как опа появилась на свет, как работает.

— Давайте поделим тогда рассказ на две части. Сейчас расскажу об истории, потом поедем на станцию и посмотрите, как она работает. Там и закончим. Тем более, через сорок минут кончается обеденный перерыв, а начальнику неудобно приходить на работу позже подчиненных, даже если у него гости из Рангуна.

Началась история нашей станции в 1957 году. Тогда правительство пригласило советского эксперта, чтобы выяснить возможности организации машинно-тракторной станции. У вас самый большой опыт по этой части. И уже тогда в правительстве шли споры — каким путем пойдет сельское хозяйство Бирмы. Нашлись влиятельные люди — сторонники социалистического опыта. Первым приехал в Мандалай советский инженер-плановик, который должен был на месте решить, как лучше организовать станцию, с чего начать, как использовать достижения советских механизаторов в условиях Бирмы. Мы с ним исколесили всю область, беседовали с крестьянами, смотрели, как они ведут хозяйство. Обедали у них, по неделям спали в крестьянских домах. Даже сейчас, если еду по деревням, крестьяне спрашивают: «А не приедет ли русский старик? Он не гнушался нашей едой и нашей крышей, он давал нам мудрые советы, и мы ждем его снова». Когда мы составили план будущей станции, эксперт вернулся в Советский Союз. А через некоторое время туда поехал и я. Я объездил советские МТС, побывал на заводах, в школах механизаторов, в Министерстве сельского хозяйства. Знаете, я был в Москве как раз, когда в космос запустили Лайку. И был на Красной площади в те дни.

— А снова в Москву не собираетесь?

— Пока некогда. Я приеду так, чтобы попасть на Красную площадь в тот день, когда ваша ракета полетит на Луну.

В пятьдесят восьмом станция вступила в новый этап. Приехал Ширшов — специалист по сельскохозяйственной технике. Прибыли первые машины. Ширшов вместе со мной учил первых механиков. Ну, и тракторы вышли в поле. И с тех пор работают. Вот.

— А как крестьяне относятся к тракторам? Работы для них хватает?

— Не все сразу. Пришлось учить, пришлось спорить. Думаете, у нас нет своих реакционеров? Говорили: «Бирманскому крестьянину свойствен консерватизм. Он никогда не пойдет на то, чтобы расстаться со своими волами». Ничего подобного, расстаются на глазах. Хорошо. Теперь пойдем на станцию. Сначала в наш штаб.

Управление станции-три большие комнаты. У Эй Маун провел нас в самую большую, где во всю стену висит большая доска-схема.

— Я ее увидел на одной из ваших станций и сразу решил сделать такую у себя. По вертикали — районы. И видно, какой процент работ завершен, что осталось. По горизонтали — техника: где какие тракторы, нужен ли им ремонт, где находится наша передвижная мастерская. Я показываю эту схему как доказательство главного, чему мы научились у советских друзей, — плановости в работе. Мы — пока единственная станция, которая живет не от заказа к заказу, а планирует работу на год вперед. Мы уже сейчас знаем, где какие машины будут работать через полгода, летом, осенью. Можем распределить машины по районам так, чтобы прогоны тракторов были минимальными, заранее договариваемся о постое для трактористов — и из всего этого только польза для дела.

К У Эй Мауну подошел клерк:

— Вас ждут…

— Пойдемте ко мне в кабинет. Там мой клиент сидит. Один из новых. Интересно будет познакомиться.

В кабинете сидел пожилой солдат. Каску он снял и держал на коленях. Погоны были спороты, и на плечах ткань была темнее. Солдат держал большой лист бумаги с несколькими печатями.

— Познакомьтесь. Председатель кооператива ветеранов. Демобилизованные солдаты получили землю у правительства, построили дома. И с самого начала было договорено, что обслуживать их будет наша станция. Волами они даже не стали запасаться. Не так ли?

— У нас кооператив, зачем нам волы? Только воду на них возить. И то старый грузовик есть. Отремонтировали и возим. Вот посмотрите.

За окном стоял грузовик. Он и в самом деле был достаточно старым.

— Таким клиентам мы всегда готовы сделать все. И в первую очередь.

— Так вот и дайте две машины. С завтрашнего дня, — воспользовался случаем солдат.

— Нет. С удовольствием бы, но ни завтра, ни послезавтра, ни даже через неделю. Ни одной свободной машины. Есть один фордзон. Но нет запасных частей.

— Давайте фордзон. Отремонтируем. Но вы же сами на районном совещании обещали «Беларусь» дать. Что же теперь?

— Обещал. Но «Беларусь» идет в Сагайн. На слет крестьян. Там будем его демонстрировать, агитировать.

— Чего агитировать, если тракторов и так не хватает? Лучше нам дайте.

— А ты знаешь, что скоро чешские и русские тракторы придут, и не один, и даже не сто, и даже не тысяча.

— Серьезно?

— А когда я обманывал? Три тысячи тракторов. Десятки новых МТС откроем. И нам несколько машин достанется. Уже на днях школу трактористов открываем. Как раз хотел поговорить с тобой об этом. Трактористов будем набирать из деревень. Так, чтобы потом каждый в своем районе работал. У тебя есть в кооперативе подходящие ребята. Но чтобы не меньше четырех классов образования. Питание, одежду берем на себя.

— Ребята найдутся. Но не надо зубы мне заговаривать. Дашь сейчас «Беларусь» — десять человек пришлю в школу.

— Не дам «Беларусь». Можешь сам пойти с нами в мастерские. Увидишь, что ни одной свободной машины нет.

— И пойду. Хоть посмотрю, что с фордзоном.

Пока мы перебирались через канавы и арыки к мастерским, У Эй Маун рассказывал, как распределяются тракторы.

Мы собираем заявки от деревень на будущий год. За исключением таких случаев, как этот кооператив, который у меня все-таки выбьет один трактор.

У Эй Маун наклонился к нам и сказал тихо, чтобы не слышал отставной солдат:

— Вчера пришла одна машина. Я ее хотел другому кооперативу дать. Но он ее теперь наверняка углядит.

Если раньше крестьяне колебались, стоит ли тратиться на аренду тракторов, то сейчас уже многие поняли, что легче и выгоднее. Мы заявок от отдельных лиц не принимаем. Только от коллективов. От деревень, кооперативов. Крестьяне собирают деньги и передают нам. Причем платят за обработку одного акра по государственной таксе. Дешевле, чем волами. И быстрее.

В мастерских было пусто. Под навесом два механика возились со свежепокрашенной «Беларусью». Фордзон стоял между тростниковыми бараками мастерских, было ему неуютно и одиноко. И, наверно, стыдно: все машины в поле, а он не у дел.

Подошли к тракторам. Солдат знающим взглядом окинул фордзон, погладил «Беларусь» по темно-красному крылу, взглянул на У Эй Мауна. Тот отрицательно покачал головой. Солдат прогулочным шагом пошел к открытым воротам мастерских.

— Ну, что я говорил, — засмеялся У Эй Маун. — Ведь чувствует. Не хотят брать других машин. Подавай им «Беларусь». Она неприхотливее, сильнее, надежнее. В общем завоевала себе неплохую репутацию. Мы и сейчас новые машины выписываем — тоже с минского завода.

Солдат выскочил из мастерской:

— Вы сейчас скажете, будто трактор, что там стоит, тоже в Сагайн на слет крестьян идет?

— Бери. Он другим обещан, да от тебя не отделаешься…

— Ну, я тогда побегу бумаги оформлять. А то передумаете. Подпишите здесь. И здесь. Вот и хорошо.

— Скорей бы тракторы приходили. Мы уже запланировали двадцать новых станций, по пятьдесят тракторов в каждой. Это первый этап. Вы знаете, сколько сейчас в Бирме тракторов? Точно могу сказать: триста двадцать пять на ходу и еще около сотни стоят — нет запчастей. А нужно — тысяч десять. Ну хотя бы три тысячи на первое время. Их и ждем. И очень важно будет обеспечить тракторы запчастями. Я скажу вам откровенно — не обижайтесь. Вы не всегда четко работали. Мы знаем, что вы в самом деле хотите нам помочь, знаем, как вы много делаете, уважаем вас за это. Но что иногда получается? Например, с тракторами. Замечательные машины, но запчасти рассчитывали, наверно, по своим нормам. А здесь ни мастеров нет хороших в достаточном количестве, ни оборудования. И через год-два здоровая машина останавливается из-за того, что сломалась какая-то чертова гайка. Гайке грош цена, а сделать мы ее не можем. И начинается переписка. А поймите, не все среди наших чиновников — ваши друзья. Далеко не все. А те, что плохо к вам относятся, ставят палки в колеса, начинают шептать: «Вот, русский трактор никуда не годится». И с закупкой новых запчастей начинается волокита. Есть заинтересованные в этом. Скажу по секрету. Мы одну «Беларусь» разобрали на запчасти, чтобы остальные не останавливались. Плакать хотелось — тракторы нужны позарез, а мы его убиваем.

Эти слова У Эй Мауна мы вспомнили несколько недель спустя, когда встречали наших специалистов — тракторостроителей. Они приехали в Бирму для подготовительных работ и изысканий по строительству трактороремонтного и тракторосборочного завода. Скоро советские тракторы, которые приходят в Бирму, будут собираться на месте и на месте же будут проходить капитальный ремонт. И еще. Новые тракторы, прибывшие в Бирму, снабжены усиленными комплектами запасных частей. Теперь У Эй Маун уже знает об этом и, наверно, доволен. И механик на государственной ферме. И все те люди, механики, водители, которые полюбили нашу «Беларусь».

— Ну что, пошли обратно. Ничего больше интересного нет. Вот скоро начнем строительство новых корпусов. А то до сих пор ютимся во времянках. Все никак при старом правительстве не могли найти средства для капитальных зданий. Проекты еще при Ширшове готовы были, пожелтели. Но наконец-то все сдвинулось с места. Завтра выезжаю в область на совещание — будем обсуждать, какие типы кооперативов лучше для Бирмы. Будем создавать несколько опытных. Я-то сторонник советского пути кооперирования. У нас крестьянин не такой индивидуалист, каким его любят изображать некоторые заинтересованные в этом люди. Крестьяне бедны — в массе бедны, кулаков в деревнях почти нет. Крестьяне с удовольствием пойдут на кооперирование. Но прежде первые опыты, первые кооперативы проваливались. Потому что им не помогали и помещики оказывались сильнее. Они могли объединиться с закупщиками риса. И кооператив разваливался. Теперь торговлю рисом государство берет в свои руки, а кооперативам дают ссуды, помогают техникой. Дело должно пойти.

Мы обернулись на шум двигателя. На территорию МТС въезжал большой фургон — ремонтная станция.

— Ширшов организовал. Будете в Москве — передавайте привет. Расскажите ему о нас. А то и сам наведаюсь.

Фургон остановился у мастерской. У вывески «Машинно-тракторная станция имени бирмано-советского сотрудничества».

— Увидимся в Рангуне, — сказал на прощание У Эй Маун, — вернее всего, скоро перейду туда, брошу станцию. В Рангуне считают, что сейчас, когда мы организуем новые станции и надо обучать тысячи новых механизаторов, мой опыт может пригодиться в министерстве. Работа интересная. Но отдохнуть не придется. Давно уж собираюсь отдохнуть.

Вечером мы приехали в гостиницу к нашим врачам. Они были весело возбуждены. Все три доклада прошли отлично. Завалили вопросами. Выступали Митрофанов, Матвеев и хирург Волчков. У Волчкова тоже была интересная тема — пластика операций желудка.

Мы достали заветную представительскую бутылку «Столичной». Все равно путешествие подходило к концу. Не везти же ее в Рангун.

Лужайка была заставлена низкими столиками. За? один из них мы и сели. Близко стоял фонарь, и насекомые, кружившиеся около него, казались большим кисейным? мешком. Мешок держался за колпак фонаря и раскачивался в черном воздухе. Мелкие зеленые твари отрывались-от мешка, накидывались на белые рубашки, залезали за шиворот и путались в волосах. Иногда к столу подлетали жуки размером с ладонь и гулко стукались о стаканы.

За соседними столиками сидели люди с белыми значками в петлицах пиджаков. В гостинице было много врачей — делегатов конференции. Вновь подходившие приветствовали советских коллег — само их присутствие на конференции было чем-то вроде сенсации. Бывало, правда, раньше, что иностранные врачи сидели на конференциях, но никто из них не читал докладов, да еще таких интересных докладов, основанных на опыте работы в стране.

Мы выпили за Москву, за своих, которые далеко, за нашу работу. На прощание обменялись адресами — мы обещали прислать врачам цветную пленку, они — шкуру тигра. Купить на базаре в Таунджи, чтобы потом мы со Львом могли скромно говорить московским знакомым: вот, мол, убил, пришлось, что особенного?

А пока мы прощаемся с врачами, прощаемся с Мандалаем — на рассвете в дорогу. Если ехать весь день, то к ночи будем в Рангуне. И успеем к Новому году.