Не только память

ХРАМЫ НАД РЕКОЙ

Мы провели в Пагане сутки. Больше не было времени. И глава эта что-то вроде лирического отступления. Рассказ о том месте, где берет начало Бирма, рассказ в основном о прошлом, но о прошлом, которое много значит для настоящего. У Бирмы долго пытались отнять ее прошлое, свести его на нет. Мы знаем и о соборе Нотр Дам, и о Парфеноне, но ничего или очень мало знаем о Пагане. В Паган нам надо попасть обязательно. Ведь совсем недавно генерал Не Вин в одном из выступлений сказал, что бирманские студенты знакомы с Наполеоном, а имя Анораты им неизвестно. И как бы ни было занято бирманское правительство, сегодня находятся и деньги, и возможности для того, чтобы с Аноратой, со славным Паганом ближе познакомились студенты и школьники, чтобы и бирманские ученые могли проводить там экспедиции и раскопки: люди должны знать о прошлом, гордиться им — это помогает строить будущее.

Звезды висели низко и густо. Срываясь с неба, они звонко разбивались о крышу «Волги». Фары высвечивали на обочинах пышные букеты бамбука и витые мышцы кактусов. Порой из-за кактусов выглядывала белым привидением пагода или черная — чернее ночи — стена монастыря. Дорога была разбитой, неровной, но неровности эти скрывались под толстым слоем пыли. Колеса машины нащупывали выбоины, и ослепительное театральное небо заваливалось набок, швыряя о ветви дубль-ве Кассиопеи.

За последние двадцать миль не встретилось ни единого огонька, не донеслось ни голоса. Только раз где-то пролаяла собака да заверещала ящерица и смолкла за шумом мотора.

Я так и не увидал этой дороги днем. Вернее всего, она такая же, как другие бирманские дороги. Те же деревни, монастыри и рощи пальм. Но ничто не могло побороть ее ночной таинственности. Может, это объяснялось тем, что она вела к Пагану и поэтому должна была быть необыкновенной.

Потом, через час или два, дорога кончилась. За окном, закрывая звезды, проплыла, покачиваясь на ухабах, темная громада. Еще одна. Машина неуверенно остановилась у развилки, и громады перестали качаться. Это был Паган.

Через десять минут я вышел на веранду гостиницы и долго стоял, стараясь угадать знакомые по описаниям силуэты. Но Татбипью (а может, это Ананда?) растворялся в звездах и черных ветках. Было тихо. Стояла совершенно бездонная тишина, ненастоящая, сказочная, населенная духами-натами и обретающей непрочную плоть памятью этой бесконечно древней земли.

Геродот знал семь чудес света. Только семь. Человечество тогда было молодо, и знания древних греков не распространялись за пределы их тесного мира. С тех пор люди создали много такого, о чем греки не могли и мечтать, но все созданные людьми чудеса почему-то называются восьмыми. Великая китайская стена — восьмое чудо света, Тадж Махал — восьмое чудо света, Колизей в Риме — восьмое чудо света. Паган — тоже восьмое.

Мало кто слышал о Пагане за пределами Бирмы, сравнительно мало людей побывало там. И меньше всего повинны в этом бирманцы. Причин несколько. И то, что Бирма долгие годы лежала в стороне от основных торговых путей, и то, что даже в Бирме Паган не так уж легко достижим — он в стороне от больших дорог, на берегу Иравади, к нему не ведут ни железнодорожные пути, ни шоссе, а на недавно построенном аэродроме — большой поляне, огражденной штакетником, пожилая «Дакота» приземляется раз в неделю. Главное же, конечно, в том, что Бирма до 1948 года была английской колонией, а британцы культуре и истории Бирмы не уделяли особого внимания.

Но Паган не покрывали непроходимые джунгли, как случилось с храмами Ангкора и пирамидами майя, его не засыпали пески пустыни, как Хорезм или Хара Хото. Уже семьсот лет, как Паган перестал быть Паганом — столицей Бирмы, но он — самое чтимое в стране место, и со слов «Это случилось в Пагане» начинается почти каждая бирманская сказка.

Паган сегодня, если говорить упрощенно, — это несколько тысяч пагод и храмов, протянувшихся на двадцать километров над Иравади. Паган в прошлом — первая столица объединенной Бирмы, просуществовавшая четверть тысячелетия. Как видите, не совсем обычное чудо света. Не храм, не пирамида, не статуя — целый город, весьма внушительный даже по нынешним масштабам.

Ночь в Пагане оказалась похожей на полузабытую, оставленную в детстве ночь перед Новым годом, когда надо заснуть пораньше, чтобы пораньше проснуться, а никак не удается заснуть. Утром будет елка, подарки, и спешишь спать, чтобы скорее наступил праздник. Даже во сне не покидает ощущение праздничности, которое острее всего в часы, предшествующие празднику, когда его дыхание так близко, что начинают шевелиться занавески в комнате и можно протянуть руку и дотронуться до него.

С этим чувством праздника я проснулся. Видно, солнце еще не встало, потому что воздух за окном был густого голубого цвета. К окнам уже сбежались, чтобы встретить нас, храмы Пагана. Они стояли, куда ни посмотришь, голубые и фиолетовые, с отблесками идущего дня на вершинах. Некоторые — словно холмы битого кирпича, некоторые — будто построены вчера. Совсем рядом поднимался к небу, к перистым облакам, шпиль Татбинью. От земли до верхушки зонта семьдесят метров, но вся эта громада кажется легкой, как дворец из русской сказки, сложенный по велению Василисы Прекрасной в одну ночь. Ничего подобного никто, кроме волшебника, не строил — наверное, просто в голову не приходило.

Я разбудил Льва, мы наскоро выпили кофе и спустились в Паган.

В начале одиннадцатого века один из бирманских князей, Анората, захватил престол в городе Пагане. Город был основам незадолго до этого пародом пью. Кроме Пагана под властью Анораты находилась долина Чосе, та, в котором разводили рис, — самое богатое место в тогдашней Бирме.

За дальнейшие двадцать лет Анората покорил одно за другим все княжества и королевства на территории страны, и Паган стал столицей могучего государства. Анората собрал в столицу лучших художников и строителей из покоренных мест, привез кузнецов, ткачей, астрологов, ювелиров, ученых монахов и браминов. Паган должен был превзойти все города известных Анорате земель. И с того времени каждый король Пагана, чтобы возвеличить свое имя, строил большой храм и несколько малых. От королей старались не отставать вельможи, министры, военачальники, торговцы.

Но Паган славен не только архитектурой. В те столетия сложились бирманская письменность, литература. Только начиная с Пагана можно говорить о бирманской культуре. Именно тогда горные племена бирманцев, впитав достижения покоренных народов, развиваясь в контакте и общении с окружающим миром, становятся бирманским народом с его оригинальной культурой, искусством, архитектурой. Паган, как говорит профессор Тан Туп — веселый седой человек с молодым лицом, — был котлом, в котором варились бирманцы вместе со своими соседями, в большинстве родственными племенами и народами, и в нем из разных овощей получился суп, из многого — одно.

Однако до сих пор мы знаем о Пагане недостаточно. Кроме храмов и надписей на камнях, до наших дней ничего не дошло. Семьсот лет назад Паган был разграблен и сожжен, жители его покинули, а затем постепенно сгнили пережившие гибель государства дворцы и школы — город был деревянным. Но можно представить себе, каким он был. В храмах сохранились фрески, и, хотя на этих фресках рассказывается о жизни Будды-Готамы, паганские художники изображали там знакомые им пейзажи, селили богов и святых в знакомые им дома и одевали в обычные по тем временам одежды. События истории отчасти запечатлены и на каменных плитах и в хрониках, которые и» поколения в поколение переписывали на пальмовых листьях бритоголовые поунджи.

Мы знаем, что Паган был одним из крупнейших городов и культурных центров тогдашней Азии. Университеты (их развалины сохранились и сегодня) видели в своих стенах студентов со всей Азии. Здесь учились цейлонские принцы и бонзы из Чампы. Студенты зубрили питаки — священные тексты на пали, запоминали бесконечные притчи — джатаки, но не только это: они знакомились с наукой и литературой. В Пагане было несколько библиотек, и здание одной из них — единственное дошедшее до нас светское строение Пагана.

Надписи на камнях подробно рассказывают о том, как строились храмы. Даже известно, сколько получал в день каменщик и что ели строители. В паганском музее лежат кирпичи — на каждом название деревни, в которой их обжигали. Некоторые деревни стоят и сейчас, может быть, сменив несколько мест. Кирпичи придают необычную» реальность истории. Они пошире тех, что делают сегодня, и потоньше, но это обыкновенные кирпичи — вдавленные буквы штампа вызывают в памяти печь и темный' дым из длинной трубы. История не стоит и не повторяется. Сегодня рабочие укладывают кирпичи на потрепанный грузовик и после шести вечера собираются на профсоюзное собрание. Их кирпич пойдет на строительство больницы в Магве, а не пагоды (впрочем, какая-то часть и на пагоду, только поменьше, чем во времена Пагана). Но кирпич в музее, кирпич с названием деревни, приводит историю в сегодняшний день, вытаскивает из рамок учебников и монографий. Все-таки он сделан предками теперешних рабочих, и руки у них были такие же.

Паган еще многое не рассказал историкам. Только систематические раскопки дадут ученым необходимые для Опознания истоков бирманской цивилизации орудия труда и предметы быта народа.

Когда я впервые увидел паганские храмы, они показались мне очень знакомыми. Светлые стены, легкость и лаконичность зданий, резьба по камню или штукатурке над арками входов, очевидная неправильность линий. Симметричные башенки не совсем симметричны, и даже ступеньки на лестнице — одна вдвое выше другой. Это придает заданиям непринужденность, живость. Смотришь, и видишь замысел архитектора, желание передать устремленность, легкость как можно проще, понятнее — так по-своему старались выразить это строители владимирских соборов и церквей Новгорода.

Много лет ученые, в первую очередь английские, уверяли, будто паганская архитектура несамостоятельна и полностью заимствована из Индии. Такое утверждение объяснялось не столько недостаточностью знаний, сколько нежеланием признать за Бирмой право на самостоятельную культуру. В увесистых «исследованиях» говорилось, что- индийцы в далекие времена колонизировали Бирму и принесли с собой более высокую культуру, которую бирманцы послушно копировали, потом пришли англичане и принесли свою культуру. Невысказанный вывод из таких работ ясен — колонизация извечна, существует на всех этапах истории, а уж у Бирмы такая судьба — перенимать нее у колонизующих.

Ложность и предвзятость таких исследований доказаны бирманскими и некоторыми английскими историками (такими, как Люс и Фернивол). Культура Пагана — чудесный сплав достижений народов, населяющих Бирму, достижений, переработанных и развитых бирманскими мастерами… Можно отыскать здесь китайские, индийские или камбоджийские корни. Но все вместе — это Паган, явление самобытное и неповторимое.

Вот маленький пример. Все паганские строения изобилуют арками. Арки круглые, стрельчатые — любые. А ведь в те времена арка была мало знакома в Южной и Юго-Во-сточной Азии. В Индию она только начинала проникать из арабских стран, а дальше на восток почти не встречается. И даже там, где о ней знали, — в Китае, например, употребляли ее редко. А паганские мастера не только использовали все, что могли почерпнуть у соседей, по и развили, ввели в обиход, разработали такие виды арок, какие стали известны в других частях земли только через много-много лет.

Между храмами, извиваясь, тянутся пыльные дорожки. Они окаймлены заборами из кактусов. За заборами — кукурузные поля. Теперь на месте Пагана несколько деревень, и крестьянские поля зеленеют там, где были позолоченные дворцы. Здесь рис не растет — слишком сухо. Те же кактусы, те же пальмы-тодди.

В маленьком храме в пальмовой рощице я отыскал У Шве Тейна, одного из хранителей музея. У Шве Гейм руководил работами по консервации храма. У меня было к нему рекомендательное письмо от общего знакомого, и он мог мне кое-что показать. Солнце поднялось высоко, и мы вошли в храм. Рабочие закладывали кирпичами пролом в стене. Это были древние кирпичи, собранные здесь же. У стены сидел трехметровый Будда с большой дырой в боку. У Будды было грустное лицо и только одна серая бровь — другая за тысячу лет стерлась.

— Почти все статуи попорчены, — вздохнул У Шве Тейн, наливая в маленькие чашки светлый бирманский чай, — грабителями. Ведь в статуе обычно замуровывались драгоценности, причем, что интересно, мы уже не знаем, в каком месте положено было быть шкатулке. А грабители шли наверняка. У этой пробит бок, а у той — грудь.

У Шве Тейн не спешил допивать чай — собеседники в Пагане не часты. Поговорили о Рангуне, об общих знакомых, потом разговор вернулся к Пагану. Искусство Пагана было интереснее современного буддийского искусства — тогда оно было единственным средством выражения идеи художника, теперь талантливые люди ушли в светское искусство, а буддийское утонуло в слишком узких канонах и слишком подробно разработанных правилах — в каком положении быть ноге, в каком положении быть руке и каким должно быть выражение лица Будды.

Потом У Шве Тейн сказал:

— Ученые, пожалуй, последние, кто добрался до Пагана. И во многом опоздали. Если местных грабителей интересовали только драгоценности, то потом, когда мы стали колонией, появились грабители поопаснее. Туристы, путешественники, чиновники. Тогда была мода на восточные статуэтки — она и сейчас не прошла. Но в то время это было просто эпидемией. В солидном ланкаширском доме должен был стоять Будда или Шива. И все подчистили. Теперь разве соберешь? Даже королевские троны не можем получить обратно из Лондона. Некоторые археологи тоже отличились. Про Томанна слышали?

— Читал.

— Хотите взглянуть на его «работу»? Недалеко отсюда.

Мы пошли в храм, где «поработал» Томанн.

Это случилось на рубеже нашего века. Немецкая археологическая экспедиция — Томанн и шесть его ассистентов — приехала в никем не охраняемый Паган и после беглого осмотра нескольких храмов остановилась на одном, в котором были замечательные фрески. Дальше работа экспедиции протекала очень просто. На фреску наклеивали газету, потом пилой аккуратно выпиливали квадрат штукатурки и укладывали в заготовленный ящик. Когда ящик наполнялся кусками фресок, его забивали, грузили на баржу и отправляли за море. Предельно просто.

Правда, Томанну не удалось очистить храм полностью. Возмущение бирманцев было так велико, что ему пришлось бежать из Пагана. Предварительно он приказал изрубить в крошки те фрески, которые были уже сняты со стены, но еще не отправлены в Гамбург. Томанн уехал безнаказанно, а через год выпустил книгу о Пагане, в которой доказывал, что бирманскую культуру создали арийцы, пришедшие из Персии и Северной Индии. Цветные иллюстрации в этой позорной книжке — единственный след чудесных фресок, похищенных в Пагане.

У Шве Тейн нашел древнего старика в белой повязке на голове, такого древнего, что он, может быть, помнит последних королей Пагана, и взял у него ключ от храма. Чтобы не было соблазна, храмы в Пагане теперь запирают.

Скрипнула деревянная дверь, и в храм, распугав летучих мышей, ворвался сноп солнечных лучей. В лучах плыла легкая пыль. Стены храма, словно цветным ковром, были покрыты замечательными фресками. От пола и до вершины свода. Кроме двух стен — здесь на высоту человеческого роста они вырублены. А выше еще метра на три стена пересечена аккуратными линиями распила. По ним 70 видишь, какие широкие планы были у Томанна. Он явно не собирался уезжать так рано. В одном месте со стены свисали ржавые от времени лохмотья газет.

— Это мы нарочно оставили, — сказал У Шве Тейн. — Не хотим забывать. Томанн был одним из крупнейших варваров, но далеко не единственным. И не последним. На днях поймали одного итальянского туриста. Сунул в портфель в музее несколько вотивных табличек Анораты. Музей-то пока у нас в сарае — все лежит открыто. И если нет совести — бери. А помимо жуликов есть другая беда — доброжелатели.

— Какой может быть вред от них? — удивился я.

— Часто не меньше, чем от воров. Посмотрите, вокруг монастыри. Действующие. Место-то святое. Паломников сотни тысяч. Все верующие буддисты хотят что-то сделать для процветания религии. И тут вступают в конфликт с наукой. В свое время короли разрушали экономику паганского государства, строя эти храмы для процветания религии. Королей мы уже простили. За давностью деяний, — У Шве Тейн согнал улыбку с губ. — Но что эти делают! И у них защитники высокие. Хотят, видите ли, реставрировать. Но по-своему — Ананду побелили известкой, Татбинью — тоже, верхушки золотом замазали. Мы говорим — во времена Пагана ничего подобного не было. Храмы были розоватыми и желтоватыми — куда красивее, чем побеленные известью. А они добиваются разрешения и мажут — и фрески губят. Особенно, если храм не в нашем ведомстве — всех пока не отвоевали, — обновляют, как ремесленники, соперничают с художниками, которые в тысячу раз больше знали, чем они. Нет, я сам буддист. Но надо понимать, что всему есть предел.

Недавно приезжал ваш, русский архитектор Ожегов со студентами. Он в Рангуне архитектуру преподает в Технологическом институте, и две недели они со студентами обмеряли храмы, копировали фрески. Давно пора. Нам есть чему учиться у себя же. И понятно, мы с Ожеговым здесь подружились.

Я договорился встретиться с У Шве Тейном вечером и отправился побродить по Пагану. У одной из пагод встретил Льва. Он ездил заправлять «Волгу» и обнаружил, что надо заменить прокладку. Потерял два часа, был обижен на весь мир и на меня в том числе. Но в Пагане трудно долго обижаться. Днем он тих. Не ночная, таинственная тишина, которой он нас встретил, а тишина, наполненная стрекотанием кузнечиков и жужжанием пчел, скрипением высоких арб, голосами ребятишек, идущих из школы. Но порой, когда эти звуки примолкнут, ощущаешь молчание города, в котором даже движение горячего воздуха кажется звуком — низким гудением. Пагану повезло, что он стоит в таких сухих местах. На юге страны храмы, построенные в те же времена, давно съедены джунглями и смыты ливнями. А здесь стоят — и краски фресок свежи, как будто вчера сняли леса.

До Ананды мы добрались задолго до встречи с У Шве Тейном. Ананда — основной храм Пагана. Может, одни любят больше Татбинью, другие — изящный Тиломинло, но Ананда — старший брат всех. Он построен во времена короля Чанзитты, который, если верить хроникам, был сыном индийской принцессы. Вернее всего, хроники привирают, не в обиду им будь сказано — ведь в их задачи входило обеспечить благородным происхождением всех властителей Бирмы. Ученые считают, что Чанзитта не был человеком высокого происхождения, но обладал большим умом и храбростью, выдвинулся благодаря своим способностям, а генеалогию ему придумали задним числом.

Впоследствии Чанзитта стал любимым героем бирманских легенд и сказок. Все подвиги он совершал с помощью верных друзей — Нтян У, великого пловца, и Нгатве Ю, великого пахаря, чем-то похожих на наших былинных богатырей. Конечно, в жизни Чанзитта был не настолько идеален, как Чанзитта народного эпоса, но даже современные ему надписи рассказывают о нем как об отважном полководце и справедливом судье. Чанзитта остался в народной памяти богатырем, защитником обиженных.

В храме Ананда мы с ним встретились.

Храм построен так: четыре входа, четыре громадные арки ведут в него со всех сторон света. Четыре коридора сбегаются к центру храма, к колонне. О нее опираются спинами четыре многометровые статуи Будды, густо позолоченные. На уровне их глаз в стенах пробурены невидимые снизу окошки, сквозь которые на лицо каждой статуи падает луч света. Зрелище хорошо рассчитанное — джокондовские улыбки на лицах будд кажутся светящимися изнутри. Пересекая радиальные коридоры, тянутся узкие темные галереи. В нишах стоят бесчисленные статуи и статуэтки Будды и бодисатв, скульптуры, иллюстрирующие джатаки. Коридоры и галереи очень высоки — в полутьме свода не видно. И головы, выглядывающие из ниш, статуи за углами понемногу нагоняют беспричинный страх, подавляют — хочется поскорее выбраться на свежий воздух к светлым краскам и яркому солнцу.

У ног одного из четырех главных будд, у центрального столба, стоит на коленях каменная фигура в человеческий рост. Она не похожа ни на одну из статуй этого храма, да и любого другого храма Пагана. Это молодой человек в длинных одеждах. На голове корона. Чуть вздернутый нос, большие глаза, высокий лоб. Человек серьезен, но кажется, что такому лицу свойственна улыбка. Статуя словно попала сюда по ошибке, так она современна. Но скульптуре столько же лет, сколько храму. Это и есть король Чанзит-та, человек, который заявил, что все его подданные равны, независимо от того, к какому народу принадлежат и какую веру исповедуют, — слова для того времени совсем необычные. И он же сказал: «Я хочу, чтобы каждый в нашем государстве был сыт, не боялся будущего, не боялся войны». Как скучно, наверно, Чанзитте стоять в темном храме.

У этой скульптуры и отыскал нас У Шве Тейн.

— Скоро вечер, — сказал он. — Поднимемся на вершину храма — увидите закат в Пагане. Нет ничего красивее на свете.

Мы идем к храму, с которого видна река и холмы за рекой. И минуем по пути конец паганской истории. Он воплощен в недостроенном храме — громадном, тяжелом, уродливом, теперь полуразрушенном. Последний король Пагана Тайокпьемин хотел, чтобы храм его доставал до облаков и превзошел все, созданные за столетия. Ради этой цели империя была разорена, почти весь урожай риса отбирали сборщики налогов, крестьяне бежали из деревень в горы, а оставшихся сгоняли на строительство.

Астрологи долго изучали положение звезд, затем пришли к королю и, склонив высокие белые колпаки, сказали:

— Небо против строительства. Если храм будет достроен, в тот же день рухнет Паганское королевство.

Астрологи были знакомы не только со звездным небом, но и с земными делами. Им никогда не пришло бы в голову сказать такое всемогущему Чанзитте. Но Паган был на краю гибели — с новым храмом или без него. Губернаторы отказывались подчиняться королю, пограничные княжества перестали посылать дань, а на севере монгольское нашествие затопило Китай, и отряды Хубилай-хана не раз — безнаказанно пересекали паганскую границу. Король приказал остановить строительство. Это не спасло Паган.

В походе против Пагана участвовал великий путешественник Марко Поло, который тогда состоял на службе Хубилая. Для монголов это была второстепенная экспедиция, в ней участвовали конный отряд и войско, набранное из музыкантов, артистов, певцов и дворцовой челяди, которых воинственный Хубилай решил испытать в бою. Марко Поло командовал этим отрядом. В своей книге он рассказывает о битве, решившей участь Пагана. Бирманский командующий бросил против монголов лавину боевых слонов. Но опытные в битвах солдаты расступились и засыпали слонов стрелами, целясь в ноги. Взбешенные слоны перестали слушаться погонщиков и, сбрасывая боевые башни со своих спин, обратились в бегство, растаптывая стоявшие сзади бирманские войска. После этой битвы дорога на юг была открыта.

Бирманский король бежал в Пром, к сыну. Но сын предложил опозоренному отцу чашу с ядом. Король хотел отказаться, и тогда жена его, королева Со, взяла чашу и поднесла к дрожащим губам мужа.

И еще одна пагода. Тоже история, но недавняя. Когда японцы захватили в 1942 году Бирму, они объявили: за хранение книг на английском языке — смертная казнь. Ночью сотрудники археологического управления вывезли из Рангуна библиотеку и, довезя тайком до Пагана, замуровали в пагоде. Так историческая библиотека избежала участи библиотек Университета и Музея.

Мы поднялись на вершину холма. С семидесятиметровой вышины виден весь Паган. В густеющем к сумеркам воздухе длиннеют тени пагод и пальм, они заполняют кукурузные поля, в деревнях зажигают первые огни, и кажется, что древний город оживает. Солнце прижимается к зубцам гор за рекой — вот-вот свалится за них. Пароход, проползающий по Иравади, может быть чем угодно, например кораблем Чанзитты. Еще несколько секунд солнце покачивается на зубце холма — и пропадает. Ночь. Духи города вылезают из щелей, чтобы проводить нас до гостиницы, а У Шве Тейн идет домой писать письмо об увеличении сметы на консервацию памятников.

Паломники оклеивают листочками золота древнюю статую Махамуни. Под многовековым слоем золота скрылась первоначальная форма рук и ног

На следующий день, проехав километров тридцать от Пагана, мы очутились в самом центре современности, на нефтяных разработках Енанджауна и Чаука. Было это в дни, когда проходила национализация промыслов.

Вышки тянутся на много километров вдоль Иравади, их не меньше, чем храмов в Пагане. И они по-своему красивы и величественны. Уже во времена Пагана бирманцы добывали здесь нефть — для освещения, для обмазки столбов, на которых подняты дома, чтобы меньше досаждали термиты.

И здесь же, когда англичане начали промышленную добычу нефти, складывался рабочий класс Бирмы, проходили первые забастовки, создавались первые профсоюзы. После провозглашения независимости Бирмы сильно пострадавшие во время войны промыслы не были национализированы — они остались в руках английской компании «Би-оу-си» — «Бирма ойл компани». До войны нефти добывалось достаточно, чтобы удовлетворить потребности страны, оставалось кое-что и на экспорт. А потом началось малопонятное — государство выкупило часть акций компании, но на руководящих постах, на всех основных инженерных и технических должностях оставались англичане. И добыча стала заметно падать. К 1963 году Бирме уже приходилось ввозить нефть из-за границы. Что же произошло? Истощились запасы, отвечали английские специалисты, получавшие сказочные оклады — по восьми тысяч джа в месяц. Рабочие получали гроши — меньше сотни. Лечебных учреждений, школ, клубов не хватало. Новая техника не ввозилась. Добыча продолжала падать, специалисты продолжали получать деньги. А раз новых капиталовложений не было, и накладные расходы англичане держали на минимальном уровне — в Великобританию продолжала уплывать прибыль.

И вот 1 января 1963 года бирманское правительство национализировало «Би-оу-си». Уехали домой высокооплачиваемые чиновники и инженеры, вздохнули легче рабочие, развернули свою деятельность профсоюзы, началось строительство новых школ и библиотек.

А что касается добычи нефти, то для выяснения этого вопроса бирманцы пригласили специалистов из Румынии. Те обследовали нефтяные поля — оказалось, положение совсем не так плохо: запасы есть, можно увеличить добычу.

И она увеличивается.