Не только память

МАТУШКА ИРАВАДИ

Почти до самого Прома дорога идет берегом Иравади, прекрасной, широкой бирманской Волги. И как о Волге складываются у нас песни и сказки, как Волга встречается почти на каждой странице учебника истории, так и Иравади — река главная, священная, матушка Иравади. По ней шли на юг бирманские племена, и страна открывалась перед ними, на ее берегах построили первую бирманскую столицу и на ее же берегах — столицы последующих царств.

Сто лет назад по Иравади поднимался маленький пароходик с длинной тонкой трубой. Ожесточенно стучали по желтой воде лопасти колес, борясь с течением, и перед пассажирами медленно разворачивались холмы, увенчанные пагодами и пагодками, — на правом берегу, рыбачьи деревни — на низком левом. Среди пассажиров был один, длиннобородый, высокий, с залысинами. Он недавно приехал с Запада и уже был хорошо известен ученым и монахам Рангуна, слух о его прибытии обгонял неспешный пароходик, и в Мандалае его ждали мудрые саядо — настоятели монастырей, хранители бирманской учености.

Звали путешественника Иван Павлович Минаев, был он русский, из Петербурга, и считался одним из лучших в мире специалистов по восточным языкам и восточной философии. Минаев объехал всю Индию и наконец смог осуществить давнишнюю мечту — попасть в Бирму, страну неизведанную и далекую, но нельзя сказать, чтобы совсем неизвестную в России.

Если потратить несколько дней и просмотреть подшивки старых журналов, поискать в библиотеках воспоминания русских путешественников, то обнаружится любопытная картина. Оказывается, Россия проявляла значительно больше участия к Бирме, чем могло бы казаться. Топ здесь задавало не царское правительство, а российская общественность.

Первые контакты были случайными — попадали в Бирму купцы, да и то не задерживались подолгу — их целью была Индия. Возможно, побывал здесь Афанасий Никитин. Правда, прямых указаний на это нет, но в своей книге «Хожение за три моря» Никитин пишет о государстве Пегу, рассказывает, чем там можно торговать.

А вот уже наверняка посетил эту страну грузинский путешественник Данибегашвили в конце восемнадцатого века. Был он представителем грузинского царя Ираклия в Индии, а оттуда приехал в Бирму. В Пегу путешественника ожидало неприятное приключение. Пошел он в доки посмотреть, как строится корабль для бирманского короля, там было грязно, и он ступил на единственную сухую доску, которая вела к кораблю. Тут его схватили стражники. Оказалось, что доска предназначена только для короля, а прочим ходить по ней строго запрещено. Данибегашвили ждало суровое наказание, но, к счастью, вмешались друзья, которыми он обзавелся в Бирме, и все кончилось благополучно. Следующее приключение оказалось куда более печальным. Данибегашвили отправился обратно в Калькутту на небольшом корабле, из тех, что ходили между Индией и Бирмой дважды в год во время муссона, когда направление ветра постоянно. Но в Бенгальском заливе корабль попал в летний шторм и пошел ко дну. Путешественник и трое его товарищей высадились в лодку и только после четырех дней борьбы с морем без воды и пищи добрались до араканского берега — западного побережья Бирмы. Еще день они плыли вдоль берега и никак не могли причалить — к самой воде подходил мангровый лес, нигде не было ни тропы, ни поляны. Наконец они попали в устье неизвестной реки и по ней добрались до рыбацкого селения.

Вернувшись на родину, Данибегашвили узнал, что Грузия вошла в состав России, путешествие его окончилось в Москве, где он издал книгу о своих странствиях. Ведь тогда даже путешествие в Индию занимало годы, а «заезд» в Бирму удлинял его еще на год. Данибегашвили оставил подробное описание Пегу и Рангуна, где предугадал печальную судьбу Бирмы. Он писал, что Англия зарится на бирманские богатства и надеется со временем прибрать их к рукам.

Интерес к Бирме особенно возрос в 1825 году. Тогда о ней узнали многие. О Бирме писали в журналах и газетах, говорили в салонах и на улицах. В этом году, окончив покорение Индии, англичане напали на Бирму, захватили Рангун и водрузили свой флаг на платформе Шведагона. Но полностью покорить Бирму тогда англичанам не удалось. Понадобилось еще пятьдесят лет и две войны, чтобы соскрести бирманское государство с карты мира.

Отношение русских к Бирме можно понять хотя бы из того, что печаталось тогда в «Русском инвалиде»: «Бирманцы отважны, трудолюбивы, веселы, одарены большим присутствием духа, жадны к знаниям, честны по отношению к иностранцам… Англичане не могли смотреть без зависти на независимость соседей своих, бирманцев, и соревнование в торговле с ними превратилось в неприязненное отношение». А журнал «Азиатский вестник» писал в те же дни: «Из всех стран на земном шаре, в которых образованность и искусства оказали знатные успехи, менее прочих известно государство бирманское. Уже по сообщениям португальцев можно судить, до какой степени величия и образованности достигали народы, коих потом несправедливо почитали пребывающими в дикости… Бирманцы любят музыку, чрезвычайно уважают поэзию и имеют своих изрядных поэтов».

Во время Крымской войны, как сообщают современники, предпоследний бирманский король Миндон каждый день требовал сообщений с театра военных действий. Он надеялся, что русским удастся победить англичан, а тогда появится возможность вернуть Бирме отторгнутые области. Однако этого не случилось, громоздкая военная машина царизма была разгромлена, и вместе с ее разгромом рухнули надежды бирманского короля.

Но и после этого даже официальные представители российского правительства не раз подчеркивали симпатии России к Бирме. В 1875 году министр иностранных дел Горчаков, выражая благодарность бирманскому правительству за гостеприимство, оказанное русскому путешественнику Ушакову, писал: «Надеюсь, что русские, которые в будущем посетят Бирму, найдут там такой же сердечный прием. Мы же обещаем полную взаимность с нашей стороны в отношении подданных Его Бирманского Величества, которым случилось бы приехать в Россию».

1876 год. Человек, в европейской одежде стоит на вершине мандалайского холма. Далеко вниз убегают ступени бесконечной лестницы; на плоской равнине между Иравади и лесистыми горами лежит последняя столица бирманского королевства. С холма хорошо виден квадрат дворца и лента воды вокруг него. Фамилия человека Пашино. Он приехал в Бирму ненадолго, но задержался там. По собственной воле. Он встречался с бирманскими вельможами, чиновниками, рассказывал о России, о других странах Европы, советовал развивать судоходство, торговлю с Китаем… Король Миндон решил сам принять русского путешественника и побеседовать с ним один на один, в неофициальной обстановке. Говорили они долго — о Бирме, о России, о том, как трудно бирманскому правительству, не имея никакой поддержки извне, противостоять все растущим требованиям англичан, которые так и ждут малейшего предлога, чтобы перейти в новое наступление на остатки независимой Бирмы. В конце беседы король Миндон приказал принести свою любимую книгу. Удивлению Пашино не было предела — перед ним оказалось аккуратно переписанное на пальмовых листьях «Жизнеописание Петра Великого».

Но Миндону не удалось сделать того, что смог сделать Петр. Было поздно. Дни Бирмы были сочтены в зябких комнатах на Даунинг-стрит. Это понимали и те русские, которых волновала судьба бирманского государства, беспомощного перед могучей Британской, империей. Менделеев встретился в Париже с бирманским министром Ман Шве, который объезжал Европу в тщетной попытке найти союзников среди европейских держав, и великий химик обратился с письмом к российскому правительству, в котором просил помочь бирманцам. Его поддержал востоковед Венюков: «Бирма еще не вполне уничтожена, и это приводит англичан к настойчивому желанию покончить с ее самостоятельностью как можно скорее». И профессор Гиляров-Платонов писал: «Англичане давно стремятся забрать в свои руки всю Бирманию, и нам желательно… сообщить тамошнему двору, что Россия желает Бирмании всего хорошего, желает, чтобы она возвратила себе свое приморье». И много было таких писем, обращений к царю, к правительству. Совсем не все равно было русским, как сложится судьба очень далекой Бирмы.

Под давлением общественного мнения царское правительство собралось наконец установить дипломатические отношения с Бирмой. В 1885 году было решено направить в Мандалай с дружественным визитом военный корабль. Но пока снаряжали корабль, подбирали дипломатов и взвешивали все возможные ответные шаги Великобритании, англичане двинули войска на север, и в 1887 году бирманское королевство перестало существовать.

И вот в те дни, когда британские солдаты в красных мундирах лесными клопами заполнили «дорогу на Мандалай», прошли по гнутым каменным мостам к стенам мандалайского дворца, когда последний бирманский король, молодой Тибо, ехал под сильной охраной в ссылку, а солдаты выковыривали рубины из спинки королевского трона, в те дни в Мандалай приехал Минаев.

Пароходик, поднимаясь по Иравади, миновал храмы Пагана и подходил к Мандалаю. Минаев писал в своем дневнике: «Мне кажется, что я на Волге, и эти деревушки — русские поселки, а зонтики пагод — православных храмов золоченые макушки… Смотришь и начинаешь разуметь, зачем сюда забрался западный человек. Ведь кругом золотое дно». Минаев никогда не был кабинетным ученым. Он много поездил по свету, совершил три путешествия в Индию, и на всех своих путях он сталкивался с крушением древних царств, с красными мундирами английских солдат и фраками британских чиновников. Ученый был достаточно известен во всем мире, и нельзя было его полностью игнорировать, но поведение Минаева часто не только шокировало, но попросту злило новых хозяев Индии и Бирмы — Минаев не скрывал, что предпочитает общество коренных жителей тоскливым, чинным приемам у генерал-губернаторов и вице-королей.

Русский ученый весьма решительно выбрал позицию, она была непроанглийской, и ни на какие компромиссы он идти не собирался. А обстановка победного угара, обстановка тех лет, когда клались последние кирпичи в громоздкое здание Британской империи, когда королева Виктория не без основания считала себя сильнейшим, могущественнейшим монархом в мире и подданные ее величества пола-тали, что им позволено все, эта обстановка тяжело действовала на Минаева. «Мне не спалось в ту ночь, — пишет он в дневнике по пути в Мандалай, — всю ночь мне снился рыжий офицер, сожалеющий о том, что англичане недостаточно жестоки к бирманцам». Порой у Минаева вырывались куда более едкие слова, слова умного человека и внимательного наблюдателя: «Гемпширский солдат натра бил сбережений, накупил себе пони, имеет капитал в «Сейвингс банк», разъезжает на собственном коне и негодует, что бирманец стреляет в него из-за куста. Он может грабить и палить в бирманца из снайдера, но бирманец должен покориться и не быть строптивым. Он не смеет отстаивать свою независимость и готовить британцу ряд неприятных стычек в наступающие жаркие дни». А Минаев, верил, что жаркие дни придут.

Он бродил по обширным полянам между королевски ми дворцами, перешагивая через поломанную мебель и грязные, втоптанные в пыль книги из библиотеки.

Книги. Он не мог относиться спокойно к судьбе бирманской культуры. Он отыскал главного библиотекаря королевства — больного старика, и несколько вечеров они просидели, разбирая завалы разрозненных текстов, написанных на пальмовых листьях. Солдаты искали в библиотеке драгоценности и, не найдя ничего, вымещали досаду на хрупких книгах.

С утра Минаев уходил в потрепанные войной обширные мандалайские монастыри и, усевшись на циновке, часами спорил с мудрыми учеными о грамматике языка пали, о происхождении пагод Пагана.

— Мы просим вас не уезжать из Бирмы, — сказали ему саядо, когда Минаев пришел прощаться. — Нам теперь очень нужны ученые люди. Вы будете учить наших студентов мудрости древних языков и мудрости нового мира.

Но, к сожалению, пора было возвращаться домой. И он уехал сначала в усмиренную Индию, оттуда через Европу — в Петербург. И был Минаев одним из последних русских, побывавших на берегах Иравади. Британские власти не видели никакого смысла в том, чтобы допускать в Бирму нежелательных иностранцев. И тем более после 1917 года. Слухи о России, а потом о Советском Союзе проникали в Бирму кружным путем, через Китай, через Индию. Переводы работ Ленина, провезенные контрабандой из Лондона, рассказы моряков о том, что происходит в СССР, — все это находило пути к бирманцам, помогало им бороться за свободу. Но Иравади снова увидела русских людей только через полвека, когда Бирма стала самостоятельной и добилась права самой выбирать себе друзей.

Машины начинают чаще встречаться на шоссе, чаще поднимается пыль от упряжек волов и буйволов, бредущих по обочинам. Скоро большой город Пром — один из десяти крупнейших городов Бирмы. Правда, по-настоящему крупный город в этой сельскохозяйственной стране только Рангун. В нем живет около миллиона человек. В Мандалае — тысяч двести. За исключением десяти-двенадцати городов, в которых население исчисляется десятками тысяч, бирманские города малы и тихи. Часто неизвестно, где кончается деревня, где начинается город, — те же легкие деревянные дома на промазанных креозотом столбах, а за густыми деревьями и бананами не видно, есть ли другие улицы кроме той, по которой едешь.

Пром — другое дело. В нем есть главная улица с белыми двухэтажными домами, по нему бегают трехколесные оранжевые такси, и, переезжая главную улицу, громко пыхтят старые паровозы.

Я так и не смог выяснить, почему Пром именуется «Промом». Бирманцы зовут его «Пьи», а слово «пром» ничего не значит на бирманском языке. Вообще-то почти все названия бирманских городов произносятся неправильно: их переврали англичане или еще португальцы. Рангун, как я уже писал, должен был бы произноситься «Янгон», и тогда обнаруживается значение этого названия. Молмейн — третий по величине город — называется на самом деле Моулмьяин, Бассейн — Патей. Но эти искаженные названия за годы английского владычества нашли путь на географические карты и стали так называемыми традиционными названиями. И сами бирманцы, если говорят по-английски, называют Янгон Рангуном и Патей — Бассейном. В названии «Пром» иностранное словотворчество зашло так далеко, что нет никакой надежды найти его первооснову.

Деревни Бирмы не подверглись переименованиям. Так и называются, как тысячу лет назад. И каждое название обычно закреплено соответствующей легендой и авторитетом местного духа — ната. В каждой деревне, в каждой реке и даже во многих домах есть свой нат. Я помню, году в пятьдесят восьмом мы снимали новые помещения для советских строителей. В одном доме, куда мы приехали по объявлению, с нас. запросили вдвое меньше, чем обычно берут за аренду такого дома. Мы поинтересовались: почему так, и получили смущенный ответ — здесь очень настырный, шумный нат, и никто не соглашается жить в этом доме. Были англичане — сбежали через месяц, поселились итальянцы — тоже недолго выдержали. Вот и приходится уступать за полцены.

Мы согласились снять этот дом. Кто-то сказал тогда, что, может, не стоит говорить нашим товарищам о нате. Все-таки дом на отшибе, будут всякие печальные мысли в голову лезть. Но потом решили сознаться. Строители отнеслись к известию с достаточной долей юмора. Так был брошен вызов жестокому нату. И нат отступил. Говорят, он несколько дней старался громко ходить над потолком, но никто не обращал на него внимания, и он сдался — исчез. Строители благополучно прожили два года в «доме с привидениями».

Вернемся в Пром.

Мы остановились в доме для приезжающих, и, пока древний старик в потрепанной солдатской форме натягивал пыльные москитные сетки над кроватями, я спустился вниз, к машине. У машины стояли два бирманца, оба темнокожие, коренастые.

— Вы из Советского Союза?

— Да.

— Здесь неподалеку, за углом, сегодня собрание бирмано-советского культурного общества. Вы не смогли бы прийти? Через час. Мы были бы очень рады. Мы много читали о Советском Союзе, получили из Рангуна кинофильм про звездных братьев, и нам хотелось, чтобы кто-нибудь из русских был на нашем собрании.

Через час мы пришли в одноэтажный дом на берегу Иравади. Этот дом по очереди используют для собраний разные политические партии и организации. Сегодня он принадлежал бирмано-советскому обществу. Просторная комната. Портрет Аун Сана над длинным столом. Воробьи ворошатся под крышей. На складных стульях сидят члены общества; их много — ни одного свободного места. Большинство — такие же усталые люди, темнокожие и коренастые, как и те, кто нас пригласил. Это рабочие речного порта, рисовых мельниц, джутовой фабрики.

Вот такие люди — паши самые главные и верные друзья в Бирме. Для того чтобы пойти на собрание, многим пришлось добираться издалека, из окрестных деревень и пригородов после трудного жаркого дня. И никто их сюда не тянул, они сами стремятся прийти, потому что хотят знать о нас больше, верят в нас.

В президиуме собрания — несколько рабочих, адвокат, старый учитель. Они подвигаются, освобождая нам место. Приехавший из Рангуна на каникулы студент рассказывает о том, что он видел во время поездки в Советский Союз. Потом Лев говорит о последних наших успехах в освоении космоса. Но это только начало. Еще час, а может больше, мы отвечаем на вопросы. Обо всем: о колхозах, о рабочем дне, о домах отдыха, о положении женщин и о том, есть ли у нас буддисты.

Когда собрание кончается, это совсем не значит, что кончаются вопросы. Сегодня на соседней улице покажут советский кинофильм, и по дороге туда продолжается разговор. Тут уже не только вопросы, но и просьбы, пожелания.

— Пришлите нам советские журналы, фотографии. Как поступить в Университет Лумумбы?

— Почему вы не переводите на бирманский язык книги советских писателей? Я читал много американских книг, а вот хочу прочесть «Как закалялась сталь». Почему ее нет в магазинах?

— Как написать письмо на московское радио?

В полном составе отделение общества приходит к подвешенному поперек улицы тонкому экрану. С обеих сторон его уже сидят на принесенных из дому циновках зрители. В первых рядах ребята. Те, кто ростом побольше, подальше от экрана. Пришли, видно, давно, чтобы обеспечить себе лучшее место. Уже появились вокруг уличные торговцы, тележки с водой, мороженым, подносы с орехами. У каждого над товаром горит свеча. Но еще не совсем стемнело, и зрители ждут, когда наконец оживет экран. Ждут терпеливо, изредка поглядывая на старенькую передвижку.

И вот экран ожил. «Звездные братья».

Я вышел на берег Иравади. Высокий обрыв, и под ним, у узких причалов, а то и просто прижавшись к песчаной полосе, стоят лодки и баржи. Вид их не менялся, наверное. много лет. Нос и корма задраны вверх, и корма раздвоена. Такие же баржи изображены на фресках Пагана, на лаковых шкатулках. На таких же, только богато разукрашенных, выезжали по Иравади короли и министры. Эти же баржи без украшений — работяги. Завтра они разгрузятся или погрузят рис и сахар и отправятся дальше по реке. Тускло горят огоньки свечей — на баржах живут семьи речников.

А далеко, посередине реки, ползет пароходик. Белый дым карабкается вверх по темной стене холмов другого берега. Небо еще зеленое — солнце село совсем недавно. Но еще пять минут, и нагрянет густая тропическая темнота.

Сзади замолкли колокольчики торговцев. На экране советский космонавт 3 проходит испытания в барокамере.