Не только память

ТАМ ГДЕ КАКТУСЫ

Сознаюсь, раньше я думал, что кактусы растут в Мексике и Аризоне. Большие, многометровые. И те крошки, что продаются на Арбате, помнят, может быть, что когда-то, очень давно, их дедушки и бабушки приехали из-за океана. Потом я увидел кактусы в Африке, но это не произвело впечатления. Может, потому, что видел их мельком и в малых количествах. А вот кактусы в Бирме сильно поколебали мои представления.

Севернее Прома, там, где начинается Сухая зона, где дожди редки, где всегда, в любое время года жарко и где растет не рис, а арахис и другие культуры, не требующие воды, начинается царство кактусов. Самое настоящее царство. По обеим сторонам дороги кактусы разбегаются зарослями до самых холмов на горизонте. А холмы всегда видны, когда едешь на север, — бирманская долина не так уж и широка. В деревнях заборы из кактусов, двухметровые глухие заборы. Иногда кактусы одолевают старую пагоду так, что к ней не подойти, а иногда собираются густыми полосами вдоль русел пересохших рек. Порой увидишь и кактус, цветущий желтым или красным цветком. А между кактусов рыжая, высушенная земля, и каждая упряжка волов подымает густую тучу пыли. Ближе к деревням. к воде, стоят стайками пальмы тодди, лохматые и поджарые. Сок их, когда перебродит, становится кислым, вкусным, освежающим в жару вином. Но через два дня превращается в уксус.

Почти у каждой деревни свое водохранилище. В короткий дождливый сезон оно наполняется водой, и потом весь год бочками развозят ее по домам и на поля, пока на дне резервуара не останется зеленый ил. Каждый такой пруд окружен высоким земляным валом. На валу растут редкие в этой зоне манговые деревья. Старые, раскидистые. В сильный ветер их слабые корни не выдерживают и, ломая тяжелые ветви, они валятся в воду.

Испокон веку бирманцы строят такие водохранилища. Сухая зона — «первый дом» бирманцев в Бирме. Здесь они обосновались, спустившись с северных гор, и на тысячи лет долина Чаусе, неподалеку от теперешнего Мандалая, стала ключом ко всей Бирме — там построили водохранилища и каналы, там производилось больше всего риса, и во время феодальных междоусобиц хозяин долины становился хозяином страны.

Сотни водохранилищ разрушены за время войны. И среди кактусов, словно развалины крепостей, виднеются валы резервуаров, из которых давно ушла вода.

Кактусы — это не экзотика, это указание, как много еще надо сделать, чтобы сельское хозяйство страны поднялось в полную силу. И если поля кактусов исчезнут — никто не будет в накладе.

Однако сегодня строить деревенские пруды бессмысленно. Не то время. Нужны большие водохранилища, ирригационные системы, которые позволят наконец сделать сельское хозяйство по-настоящему современным; системы, достаточно крупные, чтобы не препятствовать в будущем кооперированию, сотрудничеству деревень.

Некоторые такие системы уже построены, другие строят.

Мы свернули с дороги на север, простились с Иравади и поехали в глубь долины, к невысоким голубым холмам, к городу со звучным названием «Чаукпадаун». Чем дальше, тем суше земля и тем сильнее кактусы. А впереди возвышается гора Поупа. Опа стоит совсем одна посреди широкой долины и, кажется, попала сюда по ошибке. Поупа — вулкан, потухший в третичном периоде, не имеет ничего общего с горными хребтами — отрогами Гималаев, которые бегут через всю Бирму к Андаманскому морю.

Необычный вид этой горы в давно известном, исхоженном вдоль и поперек, заселенном районе превратил ее в бирманский Олимп, сделал священным обиталищем духов и местом паломничества. Поупа пользуется популярностью у буддийских отшельников, особенно высокопоставленных. Климат наверху, у старого кратера, куда лучше, чем в долине. Там прохладно, всегда дует ветер. Отшельничество на горе Поупа не связано с большими жертвами.

Где-то неподалеку от горы должен быть Чемоутау — пункт, о котором часто говорят и пишут в Бирме. Туда мы; и хотели заехать.

Еще за несколько недель до поездки в Чемоутау я встретился с инженером Симаковым. Тогда были последние дни дождливого сезона. Он в том году затянулся, и даже к началу ноября, когда по всем законам, божеским и человеческим, небу в Рангуне положено было быть чистым и безоблачным, ливни так и не прекратились. К вечеру башни муссонных туч поднимались над деревьями, и короткие душные сумерки озарялись частыми молниями.

В такой-то вечер я и настиг инженера Симакова. Он только что вернулся из Чемоутау, и поймать его казалось почти невозможным делом. В гостинице сказали, что он в Управлении ирригации, там сообщили, что Симаков только что отбыл в Институт прикладных исследований, оттуда меня направили к геологам, и так до вечера. Потеряв всякую надежду, я добрался до гостиницы и, рассудив, что рано или поздно ему придется вернуться в номер, уселся в холле.

Долго ли, коротко ли, но Симаков появился. Я сразу понял, что это Симаков — он был опален солнцем, обветрен и не очень вязался с чинностью холла. Как будто капитан клипера, только что сошедший с мостика.

— Заходите, садитесь. Я вас оставлю на пару минут, ополоснусь, — сказал Симаков, вводя меня в номер. — Вот кресло. Вернусь, отвечу на все вопросы. Я сегодня весь день мечтал о том, как доберусь до воды. Такая уж специальность. — Инженер открыл кран, и голос доносился урывками сквозь шум пущенной в полную силу струи. — Полжизни проводишь там, где воду приходится беречь… А когда ее становится достаточно, переходишь на другое место… А там еще суше… Даже в Бирме нашел безводный район…

— Ну, а теперь спрашивайте, — сказал он через несколько минут. — Наверное, первый вопрос будет — что нового в Чемоутау?

— Я уже рот открыл, чтобы его задать.

— Не удивительно. Меня сегодня об этом спрашивали раз десять. Где только не спрашивали. И друзья, и незнакомые люди… Все в порядке в Чемоутау. Даже лучше, чем предполагал. Там ведь наши старые знакомые — мы с ними Тецо строили. В двух словах: идут земляные работы. Производится расчистка основания, начались работы на водосбросе.

— Раз уж вы упомянули о Тецо и о старых знакомых — расскажите поподробнее. Ведь вы здесь не первый раз.

И вот что рассказал инженер Симаков.

Несколько лет назад бирманское правительство обратилось к Советскому Союзу с просьбой прислать экспертов по сельскому хозяйству. Тогда же и прибыла в Бирму сельскохозяйственная миссия. Она включала почвоведов, хлопководов, механизаторов, ирригаторов. В составе миссии приехал и Симаков.

В 1957 году ирригаторы поселились в городе Мейктила, в самом центре Сухой зоны. Они жили в одноэтажном доме, двери которого выходили на озеро — старое большое водохранилище. Правда, особых удобств не было, но ирригаторам не привыкать к такой жизни. Поэтому не жаловались. Скоро обзавелись друзьями, знакомыми. Народ в ирригационном управлении очень хороший, энтузиасты. Понимают друг друга отлично. Тем более с первых дней бирманцы убедились, что наши ирригаторы не собираются терять даром времени и стойко относятся к жаре, солнцу и скорпионам. «А что нам скорпионы? У нас в Средней Азии их не меньше, а какие там каналы отгрохали».

Вставали рано, завтракали, пока солнце не успело забраться повыше, и разъезжались на джипах в разные стороны. В том же доме жили хлопководы — им ехать в Тази за двадцать километров на опытную ферму. Ирригаторы отправлялись тоже за двадцать километров в другую сторону, на строительство плотины в Тецо. Порой задерживались на строительстве по нескольку дней. Жены привыкли. Давно уже привыкли к кочевым мужьям.

Система каналов, водохранилище и плотина в Тецо сейчас уже орошают двадцать тысяч акров. Может, для наших масштабов немного, но для Бирмы это строительство было принципиально важным. Здесь готовились кадры бирманских ирригаторов, пробовали силы для будущих, более крупных строек. Учились и наши специалисты- узнавали традиции бирманских крестьян, их отношение к воде, к орошению. Ведь система строилась для них, и нужно было сделать так, чтобы бирманский крестьянин с первого же дня извлек из нее максимум пользы. Плотину построили как следует, и, когда уезжали домой, оставили в Бирме не только плоды своего труда, но и друзей, учеников, последователей. Первый опыт работы с советскими ирригаторами удался. Удался настолько, что бирманское правительство попросило оказать техническую помощь в строительстве Чемоутау.

Система Чемоутау будет крупнее Тецо. Объем водохранилища составит около ста миллионов кубометров — крупное озеро. Десятки тысяч акров, покрытых кактусовыми зарослями и каменистыми пустошами, получат воду. А значит, и рис.

Проект плотины уже разработан, она строится, но еще не кончено проектирование системы каналов. Дело в том, что в Тецо частично использовалась старая ирригационная система, вернее, следы ее. В Чемоутау все будет на чистом месте. Там ничего не сделаешь без современной техники. Даже во времена самых могучих бирманских королей никто не мечтал провести воду в эти края, на сухие отроги священной горы Поупа.

— И вот, — закончил Симаков, — я ездил на строи тельство. Вырабатывали программу действий. Подсчитывали количество оборудования, материалов, которые надо прислать из Советского Союза. Еще раз советовались, какие специалисты нужны в первую очередь.

— А кто приедет?

— Не так много народу. У бирманцев с каждым днем все больше своих специалистов. Но кое-какие наши специалисты пока необходимы. Так сказать, рабочий университет еще не закончил работу. Специалист по взрывным работам приедет, проектировщики ирригационной системы, заведующий лабораторией… Да, кстати, раз уж вы собираетесь в те края, не забудьте передать привет У Джо Ньюнту и У Маун Хла — они сейчас там. Замечательные люди. И еще. Если будете писать о Чемоутау, обязательно расскажите, как бирманцы работают. Я всех имею в виду — и рабочих, и техников, и инженеров. Обратите внимание на качество работ. Порой нам самим есть чему поучиться. Обязательно напишите об этом. Наконец, последнее. После Чемоутау стоит заехать в Тецо. Ненадолго. Просто взгляните на плотину, на каналы, на поля вокруг. Получите общее представление о том, как будет выглядеть Чемоутау года через два.

Вот мы свернули с дороги вдоль Иравади, чтобы посетить сначала Чемоутау, а потом побывать и на Тецо. Дорогу к Чаукпадауну ремонтировали, приходилось все время ехать по обочине, увязать в пыли и плестись за безнадежно медленными буйволами. Поэтому когда мы увидели ответвление, покрытое старым, выщербленным асфальтом, но все-таки вполне проходимое для машины, то решили рискнуть и поехали. Заблудиться мы не боялись. Гора Поупа надежно маячила впереди, неся где-то на своих южных склонах строительную площадку. Сначала дорога вела, куда нужно. Потом вильнула раз, другой. Поупа по казалась в правом окне. Мы остановились. Ближе к горе равнина понемногу теряла сходство со столом или гладью воды. Ее сморщило, прорезало оврагами в вспучило холмами и холмиками.

Возвращаться? Но мы уже отъехали порядочно и терять еще час-два значило не успеть сегодня в Тецо. Будь что будет — поехали дальше. И заблудились.

Мы были на отрогах Поупы, но не на тех, очевидно, которые нам были нужны. Не только строительства — ни единой деревни не встретилось на пути.

И вдруг — клумбы с каннами. По обе стороны дороги. Невысокий белый штакетник, аккуратные дома в жидкой тени акаций. У открытых ворот будка, и в ней часовой. К нему мы и бросились, пытаясь выяснить, куда нас занесло.

Часовой выслушал, позвонил по телефону и сказал, чтобы мы заезжали в ворота. Оказалось — это бирманская военная часть, мимо расположения которой шла выбранная нами дорога. Часовой вышел из будки и показал, как ехать к командиру. Прямо, потом налево, еще раз налево. Подъехали к длинному бараку. Перед ним две небольшие пушки на низких постаментах. Между пушками — мачта с флагом. Это штаб полка. Командир, молодой майор в отутюженном мундире, вышел навстречу. Часовой, видно, сказал ему, кто мы такие.

— Заходите. Сейчас принесут кофе. Гости к нам заезжают редко, а из Советского Союза еще реже.

Из соседних бараков выглядывали любопытные. Наш визит нарушил размеренную жизнь дальнего гарнизона. Мы прошли вслед за майором в штаб.

Армия пользуется в Бирме авторитетом и уважением. Председатель Революционного совета генерал Не Вин одновременно остается главнокомандующим. Молодые майоры и капитаны работают сейчас в национализированных банках, в министерствах, управлениях, борясь с коррупцией, налаживая хозяйство. Вся история бирманской армии, состав ее обусловливают ее особое положение в стране. Когда англичане разгромили бирманское королевство, армия продолжала сопротивление в течение нескольких лет. В колониальные времена англичане не смели, а если и пробовали, то все их попытки заставить бирманцев охранять колониальный режим кончались неудачей. В английской армии никогда не было крупных бирманских подразделений. Не было бирманцев даже в так называемых бирманских стрелковых полках, набранных в горных районах Бирмы. Впервые после долгого перерыва бирманская армия была создана во время второй мировой войны как национально-освободительная армия. Весь высший и средний командный состав начал свой путь именно в освободительной армии или партизанских отрядах во время антияпонского сопротивления.

Кстати, о «Дне сопротивления». 27 марта 1945 года в оккупированной японцами Бирме собрался «Внутренний круг» — штаб сопротивления оккупантам. На собрании было решено начать всеобщее восстание против японцев. Совещание проходило напротив Шведагона, там, где теперь разбит новый парк. И вот теперь 27 марта празднуется как «День сопротивления», а практически — и День Бирманской армии.

Вот как это было в прошлом году. К сумеркам в город вступили войска. Они шли так же, как шла бирманская освободительная армия восемнадцать лет назад, когда входила в оставленный отступавшими японцами Рангун. И так же как восемнадцать лет назад, весь город вышел на улицы встретить свою армию. Девушки дарили солдатам букеты цветов, а на перекрестках стояли мальчишки с глиняными горшками и стаканами. Солдаты на ходу пили холодную воду.

Колонны сходились со всех сторон к парку, к тому месту, где было решено начать восстание. Теперь на этом месте трибуна. На ней, освещенные прожекторами, встречали войска те, кто много лет назад создавал армию и поднимал ее на борьбу с оккупантами.

Когда колонны подходили к парку, солдаты зажгли факелы. Факелы гнали над городом дым, и сверху, со шведагонского холма, казалось, что огненная звезда с длинными волнистыми лучами загорелась на месте парка.

Войска построились перед трибуной. Бригадир Сан Ю обратился к ним с речью. Он сказал, что бирманская армия — армия народа и для народа. Об этом нельзя забывать никогда. Солдат — бывший крестьянин или рабочий, кончив службу, опять вернется к своей работе. И это определяет роль армии. Бирманская армия всегда была близка к народу, и в этом ее сила. Теперь, когда Бирма повернула на путь социалистического преобразования экономики, роль армии — принимать активное участие в труде народа и охранять его от любых попыток империалистов помешать строительству новой жизни.

Итак, вслед за майором мы прошли в штаб, и за кофе, после того как мы обменялись всеми положенными приветствиями и сведениями, включая общую картину погоды в этих местах и на юге, он сказал:

— А я с самого начала подумал, что вы едете на Чемоутау. Наверно, надоело трястись по плохой дороге и решили сократить путь? Ну, вы ненамного ошиблись. Через полчаса будете на плотине. Кстати, господина Симакова не знаете?

— Недавно видели в Рангуне.

— Яс ним встречался, когда он приезжал сюда. Нам плотина очень нужна. И чем скорее, тем лучше. Знаете что? Если вы не против, я с вами съезжу сам. Не был на плотине уже неделю. Интересно посмотреть, как идут дела. Но сначала надо заехать еще в одно место. Согласны?

Через пять минут мы уже ехали дальше. А впереди подскакивал на выбоинах зеленый джип майора с тигриной мордой на борту — гербом части.

Дорога крутанула раза два по отрогам и вывела нас на долину. Открылся пыльный шумный городок — Чаукпадаун. Джип повернул на боковую улицу и остановился. Мы оказались в большой шумной толпе. Она текла по широкой улице, но вместо домов здесь стояли павильоны и лавки.

— Ярмарка, — сказал майор, подойдя к «Волге». — Ежегодная ярмарка в Чаукпадауне. Я думал, вам стоит потерять еще пятнадцать минут и пройти по ней.

Казалось, все знали нашего спутника, с ним здоровался каждый встречный. Майору приходилось часто останавливаться, чтобы перекинуться парой слов то с одним, то с другим, так что у нас было более чем достаточно времени, чтобы осмотреться.

— Это, вообще-то говоря, пагодный фестиваль. Он устраивается испокон веку. Сюда съезжаются крестьяне со всего района. Но мы стараемся внести кое-что новое.

Майор извинился и остановился поговорить с пожилой женщиной.

— Понимаете, я здесь состою в разных комиссиях, советах — общее дело, — говорит майор, догоняя нас. — Нечего нам сидеть в четырех стенах, приходится решать кое-какие дела на ходу. Да, о ярмарке. Во-первых, мы строго следим, чтоб здесь было чисто, чтоб был порядок. Мы не можем допустить эпидемий. Раньше, знаете, как бывало…

Майор снова отстает.

— Остановитесь на минутку. Это павильон потребительского кооператива. Здесь цены ниже и товары лучше.

Перед кооперативом очередь. Явный знак популярности.

Наконец, достигаем конца торговой улицы. Ее замыкает большой павильон из тростниковых матов.

— Сюда я вас и вел. Познакомьтесь. У Маун Чжо — техник со строительства Чемоутау. У Маун Чжо, покажи гостям, как мы проводим наглядную агитацию.

Внутри павильона после солнечной улицы темновато, и сразу не разглядишь, что это так внимательно рассматривают крестьяне. За невысоким барьером макет района размером в сто квадратных метров. Посредине гора с глубокой впадиной на вершине. Поупа. Рядом большое зеркало и игрушечная плотина. От плотины бегут зеркальные полоски каналов.

— Узнаете? Чемоутау. Таким он будет года через два-три. Увеличьте соответственно — понимаете, какое будет озеро?

Крестьяне окружили макет, стоят подолгу, узнают свою деревню. Вот здесь пройдет канал. Совсем рядом.

— Ну, а теперь можно на плотину. Вы не жалеете, что я вас задержал?

— Наоборот, мы очень благодарны.

Машины проезжают городок и через несколько минут покидают шоссе, сворачивая в узкую дорогу между стенами кукурузы. Еще несколько минут, и кукуруза расступается. Поселок. Совсем новый, строящийся. Мы проезжаем до конца, где еще заканчивается строительство одноэтажных коттеджей.

— Сначала посмотрите, что мы готовим для советских специалистов и наших инженеров. Мы хотим, чтобы эксперты чувствовали себя как можно лучше. Ведь здесь за много километров ни одного кинотеатра. Сюда рангунские газеты приходят с опозданием не на один день. Не каждый специалист из Рангуна соглашается ехать — глухое место. Но везде люди. И если есть работа, то не страшно. Я думаю, что русские не будут на нас в обиде. Мы постараемся, чтобы они были почти как дома. Среди друзей — уже дома.

Майор вылезает из машины, знакомит нас с подошедшими инженерами. Дальше мы идем несколько сот метров пешком, обходим холмик и вдруг оказываемся в самом центре строительной площадки.

Майор доволен произведенным эффектом. Мы не ожидали, что плотина так выросла. Высокий откос покрыт аккуратно пригнанными камнями. Сверху его засыпают землей. Женщины несут ее в плоских мисках на головах и сваливают на плотину. Майор замечает наш взгляд и говорит:

— Техники пока мало. Техника будет советская. Но уже сейчас мы достали два экскаватора. Пройдем же немного дальше!

Мы огибаем еще один холм, и оказывается, что здесь плотина еще только начинает подниматься над землей. Плотина в Чемоутау состоит из четырех участков. Каждый концами упирается в небольшой холм, и все вместе они перегораживают низкую долину, поросшую кактусами и редкими пальмами. Последний отрезок упрется в холм повыше других — холм Чемоутау. На вершине его стоит маленькая пагода. Экскаваторы подрывают холм, чтобы дойти до гранитов, к которым примыкает плотина. Через несколько лет пагода будет совсем близко от воды.

— Этого ее строители не представляли. — говорит идущий с нами инженер. Оказывается, он и есть тог У Маун Хла, которому мы должны передать привет от Симакова.

С холма видна вся картина строительства. Отрезок, на котором уже идет работа, и другие, где только белые столбики показывают, как пройдет ось плотины. Вдали видны неоконченные дома строительного поселка и гора Поупа. Она голубеет над кактусами и пальмами, и отсюда не видны ни ее пагоды, ни отшельники.

А в Тецо мы не попали. Было поздно, и доехать до темноты не удалось бы. Нас поджимал график — всякое путешествие имеет график, и потому мы увидели Гецо только на обратном пути. К сожалению, надо признаться, что тогда мы уже спешили в Рангун (опять же график) и выехали из Мейктилы затемно, чтобы выкроить на Тецо хотя бы пару часов.

Свернув с шоссе, ехали несколько минут по деревне, большой, старой — и деревья там старые, и среди пагод старого деревянного монастыря глазели пустыми окнами полуразвалившиеся кирпичные здания — раньше в них жили монахи. В деревне шла молотьба, и буйволы, словно живая карусель, топтали по кругу желтые колосья риса. Девушки веяли рис через тростниковые сита, и длинные зерна, как вода из лейки, рассыпались в утреннем ветре.

Деревня кончилась. Арык, вдоль которого мы ехали все время, оказалось, вытекает из обнесенного валами канала — широкого, полного синей, а не желтой воды, текущей среди оживленных рисовых полей. Вдоль канала и проходила укатанная дорога. Казалось, вот за этой пальмой — водохранилище, но снова канал; теперь, думается, оно должно быть за тем пригорком — опять нет, и только километров через семь дорога скатилась с вала, пробежала по сухому водосбросу, снова поднялась на бесконечную насыпь (с камней еще не смыло дождями номера рядов — работу десятников), и мы выехали на берег озера. Оно было тихим, почти безбрежным, и лодки, прилипшие к берегу, говорили о его реальности и основательности. В одной лодке кто-то забыл удочки. Аев спустился к воде, присел на корму лодки и сказал мечтательно:

— Какая рыбалка, должно быть, здесь. Пожить бы в тех домиках денька два-три.

Лев мог только мечтать. И он, и я отлично знали, что через день будем в Рангуне, где воздух мокрый и душный, не то что здешний озерный, утренний. Я тогда не спросил, а потом не вспомнилось, — рыболов ли Лев. Может быть, и нет. Но, глядя на это голубое озеро, с водой такой чистой, какую мы видели лишь в горных ручьях Шанских гор да в озере Инле, где деревни стоят на воде, невольно вспоминаешь рыбалку — вариант оппортунистического «посидеть у речки». Так мы сидели на берегу, смотрели на редкие круги на воде — иногда плескалась крупная рыба (когда она успела вырасти?), молчали и тосковали по дому.

— Мне в ноябре в отпуск, — сказал я.

— А мне еще год. Потом насовсем домой. Все-таки приятно знать, какая нас с тобою ждет страна. Самое страшное на свете — не иметь ее. Ну, быть эмигрантом или если твои родители эмигранты… Здесь особенно чувствуешь свое единство со страной, с народом. Даже тогда, когда становится совсем невмоготу жить вдали от дома, тебя поддерживает то, что ты все-таки вместе со страной. Или даже наоборот — она с тобой вместе. Я слишком красиво говорю?

Нет, мне не казалось и не кажется, что Лев говорил красиво или говорил для того, чтобы говорить. Может, теперь, на бумаге, наш разговор покажется вычурным, истины — слишком прописными. О таком обычно не рассуждают. Как о настоящей любви. И даже больше — если кто начинает говорить при всех громко, — ему не очень доверяешь. Зачем о любви выступать с трибуны? Наверное, поэтому Лев и спросил: «Я слишком красиво говорю?»

Я вспомнил о нашем разговоре на берегу водохранилища не для красного словца. И люди, которые работали здесь, не говорили о любви. Они работали. Они работали для Бирмы, потому что любят свою страну. И ни черта без этой любви не получалось бы…

Еще только семь утра. Директор гидросистемы спит, и мы не сможем дождаться его. Я фотографирую лодки у берега, воду — много воды, канал, уходящий на десятки километров, и арыки, разбегающиеся от него, рисовые поля, которых здесь не было раньше.

Мы едем дальше.