Не верь тишине

38

Суббота угасала. День оказался для отца Сергия хлопотным, но и среди хлопот он не забывал о сыне. Александр рос в довольстве и спокойствии, в полном равнодушии к будущему, уверенный, что его хорошо и удобно определит батюшка.

Отец Сергий долго готовил сына к своему делу, но потом по совету людей опытных, дальновидных и, руководствуясь личными наблюдениями, определил военную карьеру. Она для Александра с помощью связей и возможностей отца складывалась удачно. Правда, в первые дни войны пришлось поволноваться и позаботиться о безопасности молодого офицера, но это же и помогло расширить полезное окружение.

И даже теперь, когда рушились империи, дворцы и судьбы, отец Сергий хладнокровно взирал на завтрашний день Александра в твердой надежде, что он не может быть омрачен, если у человека есть ум, воля, трезвый расчет и, разумеется, средства к безбедному существованию… Нынешние события представлялись тяжким, но временным испытанием.

Этому он наставлял сына, будучи убежденным, что лихая година минует и все вернется на круги своя. Но при этому хвалу воздадут тем, кто поднял меч против антихристова воинства. И разве не предназначение в том родного чада, сегодняшний день которого он так прозорливо предвидел!

Отец Сергий смотрел на сына с радостью и гордостью: офицерская форма, хотя и без погон, сидела ладно и строго, глаза смотрели с веселой уверенностью. Это удивило:

— Ты радуешься? Чему?

— Прежде всего тому, что пришла пора действиям.

— «Прежде всего» — значит есть и еще что-то?

— Я подумал, — штабс-капитан коснулся плеча отца, — что риза и шинель не так уж и несовместимы.

— Что ж тут удивительного! — живо ответил священник. — Мы не толстовцы. Святая церковь никогда и никому не позволяла себя безнаказанно унижать. Она всегда найдет силы и средства, чтобы наказать обидчика. Так было, есть и будет!

— Это и позволяет надеяться на успех нашего дела!

— Значит, завтра в полдень, — сказал отец Сергий, прощаясь.

— Да, в двенадцать, — подтвердил штабс-капитан. — Времени осталось мало, мне надо успеть в Загорье, а мы еще не до конца выяснили некоторые вопросы…

Вопросы были такими: как поступить с руководителями и наиболее активными последователями новой власти. Речь шла не об их судьбе — она была предрешена, — а именно о том, как осуществить их физическое уничтожение.

Гоглидзе предложил это сделать ночью, пройдя по домам, но Добровольский — и его поддержали другие — категорически возразил:

— Это должно стать не бандитским налетом, а политическим актом, совершить который необходимо открыто, на глазах у народа. В противном случае их смерть может принести иной результат: из преступников они превратятся в великомучеников. Надо учитывать своеобразную психологию простого люда.

— Плевать на психологию! — продолжал горячиться ротмистр. — Оставьте ее министрам, юристам и прочей штатской сволочи, а мы люди военные, нам незачем задумываться над тем, что делать и как делать, надо просто делать!.. Вы пожалеете о своем гнилом либерализме!

Все уже собирались расходиться, когда в комнату ворвался Смирнов.

— Господа, вы слышали?.. Вы слышали, господа?.. Это невероятно… Уму непостижимо… — Он тяжело, словно теряя последние силы, бросился в кресло. — Доктор сказал, что безнадежно… А он все молчит и молчит…

При последних словах Гоглидзе и Добровольский переглянулись.

— Нет, господа, это невероятно… просто невероятно, — бормотал плачущим голосом поручик, жадно раскуривая папиросу. Пепел падал на помятый китель.

— Почему невероятно? Очень даже вероятно, когда у отца такой сын! — Гоглидзе, не тая презрения, смотрел на Смирнова. — Где вы были в тот день? Пьянствовали! Вы и сейчас пьяны! Вы посмотрите на себя, посмотрите на кого вы похожи: лицо опухло, под глазами мешки, веки красные, хуже старика, тьфу!

— Но господа, такое несчастье… я, не скрою, часто ссорился с отцом, — Смирнов переводил взгляд с одного на другого, — но ведь это отец! Поймите! Неужели ничего нельзя было сделать, чтобы не допустить… отвратить…

Добровольский, не выдержав вопрошающего взгляда поручика, отвернулся. Изменить действительно ничего было нельзя. Когда Гоглидзе в последний раз предложил Смирнову-старшему присоединиться к выступлению против Советов, тот без раздумья отказался.

«Деньги я вам дал, оружие тоже, сын у вас, что вам еще надо! — кричал он, все более возбуждаясь. — И не пытайтесь меня запугать. Я — коммерческий человек, моя профессия — делать деньги, ваша — убивать, вот и давайте каждый заниматься своим делом!» — Почувствовав опасность, бросился к окну, но крикнуть не успел…

— Приведите себя в порядок, поручик, — произнес ротмистр и отвернулся от Смирнова. — Я все-таки думаю, что оружие надо переправить в город из монастыря на какой-либо постоялый двор, в трактир. Например, к Гребенщикову. Согласны?

— Оружием я займусь сам, — предложил отец Сергий. — Прибыть в монастырь для меня дело обычное, подозрений не вызовет, а предупредит…

— А предупредит Гребенщикова, — продолжил штабс-капитан, — Елизавета Дементьевна.

Трактир Гребенщикова стоял близ городской управы, где теперь разместилась милиция. Василий Поликарпович, открывая его пятнадцать лет назад, не беспокоился таким соседством. Нарушения на глазах у властей умело прикрывались, а частые взятки и редкие штрафы быстро и многократно перекрывались значительными доходами, которые хозяин извлекал из прибыльного дела.

После революции дела пошли хуже, а несколько облав напугали выгодных клиентов и привели почти к катастрофе… Собирая выручку, Василий Поликарпович чуть не плакал: то, что он имел сегодня за неделю, в прежние времена получал за час одного вечера. Но он успокаивал себя: «Бог не может допустить, чтоб такое длилось вечно».

Увидев Лизу, он обрадовался, надеясь, что услышит о брате: после событий в Загорье от Ивана Поликарповича не было ни слуху ни духу, но, выслушав девушку, разочаровался. Василий Поликарпович не испугался, хотя понимал, что это будет за груз. Наоборот, его охватило нетерпеливое желание приблизить час, когда можно будет наконец насладиться местью.

Лиза ушла. Дома ее встретила мать. Недовольно поглядывая на дочь и не спрашивая, где она была, будучи уверена, что не получит искреннего ответа, упрекнула:

— Все бегаешь! Нет чтобы как другие девушки…

— Сидеть и ждать, пока придет какой-нибудь плешивый жених, — закончила, смеясь, Лиза и спросила: — Отца нет?

— Нету отца, нету… Илья тебя спрашивал.

— Илья? — переспросила она. — Зачем?

— Не знаю я ваших дел, сами разбирайтесь.

Секунду подумав, Лиза решительно направилась к брату.

Илья ждал ее. Ждал и волновался. Она поняла это по его глазам.

— Ты хотел меня видеть? — спросила Лиза, тоже начиная, сама не зная почему, волноваться.

— Видишь ли… Мне бы хотелось…

Илья мял слова, виновато поглядывал на сестру. Та молчала, настороженная и чужая.

— Может быть, мой вопрос покажется тебе бестактным, но… как ты относишься к Добровольскому… Александру Сергеевичу?

— Я даже отцу не ответила бы на этот вопрос!

В ее «даже» Илья сразу увидел стену, которая стояла между ними, но все-таки продолжил:

— Я не потому, что хочу вмешаться в ваши отношения, я лишь хотел предупредить тебя, что он не тот человек, за которого себя выдает.

— Не тот? — удивилась Лиза. — Что значит «не тот»?

— Он опасный человек. Жестокий и опасный. И очень ненадежный.

— Ого, целый сундук недостатков! За одно это им можно увлечься. А если серьезно, то я от него ничего не требую.

— А он от тебя?

— Я не маленькая! — резко ответила девушка, чуть покраснев.

— Мне кажется… — заторопился Илья, — я думаю, что он вовлекает тебя в нечто страшное.

— Я не маленькая, — опять повторила Лиза, но уже с вызовом.

И она повернулась, чтобы уйти. Илья не задерживал, понимая, что это бесполезно.

«Не понимает Лиза меня, — с сожалением и болью подумал он. — А Бирючков? Он-то понял?»

Бирючков понял, хотя и не совсем разделял его опасения. Внимательно выслушав сбивчивый рассказ, полный одних догадок, Тимофей Матвеевич спросил:

— Значит, вы считаете, что контрреволюционеры, так будем их называть, готовят выступление?

— Да. И по-видимому, завтра, — ответил Илья, понимая, что слово «по-видимому» заставляет звучать фразу неубедительно. Однако, он не имел точных данных и не мог говорить твердо.

Окончательно поверить в слова Субботина мешала не только эта неуверенность. Бирючков помнил и о подозрении, которое падало на бывших офицеров в связи с покушением на Смирнова, вспомнил он и недавний разговор с Верой Сытько. Он спросил девушку о записке, склеенной хлебным мякишем. Она сказала, что письмецо ей передала Лиза Субботина, сестра бывшего поручика Субботина, который приходил в Совет на днях вместе с военкомом Боровым, а они дети известного в округе купца, который… Дальше Бирючков не слушал. Теперь он старался уяснить для себя, имеет ли отношение Субботин к угрозе расправы над ним, Бирючковым, мог ли участвовать в покушении на Смирнова и насколько искренне его предупреждение о готовящемся выступлении. «То, что все это отребье зашевелилось — вне всякого сомнения, — думал он. — Об этом говорили и Кукушкин, и Кузнецов, и Маякин. Весь вопрос — во что это выльется. А если мятеж, то когда? И что мы знаем о его возможных участниках? А если они подослали Субботина, чтобы проверить нашу реакцию на его сообщение?»

Разобраться одному было трудно, и Бирючков назначил на воскресенье, на 13 часов, заседание исполкома…