Не верь тишине

49

Малодушие и колебания прошли.

Теперь у Ферапонта Маякина крепла веру в мужицкую силу. Светло стало на душе председателя после той ночи, когда отогнали они банду, которая во главе с Михаилом Митрюшиным напала на их деревню. И как-то так получилось, что долго потом не расходились мужики по домам. Радостно возбужденные, они горячо обсуждали свою первую победу.

— Как мы их, братва, лихо! Попробуй нас теперь возьми!

— Пусть только сунутся!

— Не поддадимся!

Ферапонт Маякин и Никита Сергеев молча слушали мужиков. Но если Маякин был доволен, то лицо Сергеева становилось все более задумчивым.

— Вот что, мужики, я вам скажу, — произнес наконец Никита, и гомон сразу стих. — А не организовать ли нам в деревне дружину? Объединимся — сам черт будет не страшен.

Мужики поглядывали друг на друга, покашливали, глубоко затягивались самокрутками, щурясь, от едкого дыма, но мнения своего не высказывали.

— Так что, мужики? — повторил Сергеев.

— Оно конечно, можно и дружину, — первым откликнулся Аверьян.

— Тебе, Клепень, все надо. Каждой бочке — затычка, — хохотнул кто-то.

Это обидело Аверьяна, и он закричал, обращаясь ко всем сразу:

— Не мне, а нам теперь все надо, без согласия промеж нас невозможно. Нет у нас, братки, другой борозды… Иначе не только Ванька Трифоновский, любой, самый завалящий мироед сожрет. — Страстная и понятная крестьянам речь произвела впечатление.

Сергеев уловил настроение и предложил:

— Создание дружины — дело серьезное, быть ей или не быть, решать всем. Потому — голосовать.

— Да что там голосовать — и так согласны!

— Нет, товарищи, — настаивал Никита, — каждый должен выразить свое мнение, чтобы потом не было разговоров, что я, мол, не я и лошадь не моя.

— Правильно, — поддержал Маякин. — И не только проголосовать, но и на бумагу написать, чтобы все по правилам, по закону! Идем в Совет, там все обкумекаем.

— А спать-то когда? Гляди — светает, — заметил Аверьян.

— И хорошо, что светает, на рассвете самые умные да светлые мысли приходят, — ответил Маякин. — Даром, что ли, говорят: утро вечера мудренее!

Зерно было брошено в благодатную почву.

И вот теперь Ферапонт, прислушиваясь к тележному скрипу, вез Бирючкову резолюцию, рожденную в прокуренном Совете после долгих дебатов и раздумий, криков и споров. Трудно рождались строки.

«Мы, трудовые крестьяне Демидовской волости, решили создать боевую дружину в количестве 30 человек. Ответственным распорядителем избран Никита Сергеев. Единогласно постановили принять следующую резолюцию:

Мы, как преданные сыны революции и крепко стоящие на платформе Советской власти, всегда идем ей навстречу, всецело поддерживаем декреты, издаваемые Советом Народных Комиссаров, и объявляем беспощадную борьбу и войну всем тем, кто идет в контр Советской власти, и тем кулакам-мироедам, которые обирают нас до нитки и гноят хлеб в земляных подвалах. Мы считаем действия таковых контрреволюционными и смотрим на них как на врагов революции. Будем преследовать таковых по всей строгости революционного закона, то есть пресекать в корне всякие замыслы и засилия буржуазии. Прочь с дороги, буржуй, поп, бандит-мироед! Знайте, что революционный меч беспощаден! Нам дорога власть, своя власть рабочих и бедного крестьянства, вырванная кровью и потом из рук негодяев и всеядных опричников-империалистов. Пусть знает буржуазия и ее наймиты, что при всякой попытке она наткнется на штык и меч революционного пролетариата и беднейшего крестьянства.

Долой все цепи, тюрьмы и кандалы, тяжести и насилия! Да здравствует равенство и братство, да здравствует вождь нашей революции товарищ Ленин! Да здравствует Красный Октябрь в деревне! Да здравствует РКП большевиков, несущая знамя мировой революции!»

Маякин не заметил, как миновал всегда пугающий его лес и выехал в поле.

Окраина города встретила полуденной тишиной. Завидев журавль колодца, Маякин легонько ударил прутом лошадь. Она слегка ускорила шаг, но потом снова поплелась размеренно и уныло.

У колодца Ферапонт натянул вожжи, спрыгнул с телеги. Напившись сам и напоив лошадь, хотел было тронуться дальше, но увидел, как из калитки напротив вышел высокий человек с ведрами в руках, и передумал. Выразительное лицо, резкие быстрые движения показались Маякину знакомыми. Мужчина подошел к колодцу, и Маякин узнал Прохоровского.

— Здравствуйте, товарищ начальник, — вежливо поздоровался Ферапонт, с любопытством разглядывая Сергея Прохоровича: очень не вязался облик сурового начальника милиции с мирным видом человека с ведрами.

Прохоровский тоже узнал Маякина и, с трудом скрывая смущение, ответил нарочито веселым голосом:

— Добрый день, председатель, добрый день. Далеко путь держите?

— В Совет, к Бирючкову. Резолюцию везу… э, простите великодушно, запамятовал, как вас звать.

— Сергей Прохорович, — ответил Прохоровский.

— Вот я и говорю, Сергей Прохорович, резолюцию приняли против мироедов всяких, бандитов… А ловко мы тогда бандитов Трифоновского?! Они, дьяволы, хотели нас врасплох застать, ан не вышло!.. А чтой-то вы, Сергей Прохорович, вроде бы как не в себе? Заболели или случилось что?

— Случилось!.. — улыбнулся Прохоровский.

— Ежели помощь какая нужна — скажите! — заволновался Маякин.

— Да что вы, право, какая помощь! Я ведь теперь на фабрике работаю. Вернулся, так сказать…

Маякин удивленно посмотрел на Сергея Прохоровича, силясь понять, как произошло, что такой человек расстался с милицией. «А может, она с ним рассталась?» — неожиданно мелькнула мысль.

— По доброй воле ушли или как? — спросил все-таки Ферапонт.

Сергей Прохорович не хотел отвечать этому хитроватому мужичку.

— Так вышло… Извините, я тороплюсь.

— Ну тогда прощай, товарищ Прохоровский. — Маякин уселся в телегу, подумав: «Всякое дерево в своем бору должно шуметь, на чужой почве никакие корни ствол от бури не удержат».

И всю дорогу размышлял о сложных поворотах в человеческих судьбах.

Бирючков его приезду обрадовался.

— Проходи, председатель, садись. Наслышан о ваших делах. И что сказать могу? Одно только слово — молодцы! А как там Никита Сергеев, как сам?

— Погодь, Тимофей Матвеевич, дай передохнуть, прямо засыпал. — Маякин вытер лоб рукавом когда-то синей, а теперь потерявшей цвет косоворотки. — За Никиту — огромное спасибо! Ежели б не он, и не знаю, как бы один там распределялся.

— То есть как один?

— Воевал-то я, конечно, не один, но чтоб мужиков против банды поднять — одной моей головы не хватило бы, ей-ей, не хватило! Дырявых людишек все ж таки многовато! А ты чего улыбаешься?

— Вот ты сказал сейчас «дырявых людишек», а я детство вспомнил… Бабушка моя так говорила… Жили мы в казарме. Отец с рассвета и до заката на фабрике работал. Мать стирала, сушила, гладила, потом разносила белье по клиентам, так что, можно сказать, воспитывала меня бабушка… Замечательно она хлеб пекла, хотя и случалось такое редко, а голод был всегда. Может, оттого хлеб ее таким вкусным нам казался. И что интересно: резала хлеб только сама, никому не доверяла. Резала ровно, бережно, ни одной крошки не теряла. И приговаривала: «Кто хлеб режет неровно, тот с людьми жить в дружбе не умеет». А меня поучала: «Хлеб, Тимоша, не только еда, но и чудо великое. Кто не чтит его, тот дырявый человек, по-иному сказать — плохой, злой!» Сколько времени прошло, а помню.

— Сердце затронуло, потому и помнится. Всяко дело так… Вот гляди, какую штуку мы скумекали, — Маякин протянул резолюцию.

Бирючков углубился в чтение. С каждой прочитанной строчкой лицо его становилось все более сосредоточенным и серьезным. Дочитав до конца, сказал, не скрывая волнения:

— Очень нужное дело сделали. И за это благодарность вам от всей Советской власти. Если в каждой деревне создать дружины, никакой зверь крестьянину не страшен. И то, что вы объединяетесь, очень правильная, партийная линия! Это особенно важно сейчас! Теперь главное — не повторить нашей главной ошибки: не ждать, пока враги поднимут голову, а самим наступать! — И сжав кулаки так, что побелели суставы, закончил: — Только цену с нас взяли за эту науку слишком высокую!