Не верь тишине

46

Надежды рушились. Перед глазами отца Сергия неотступно стояла картина, которую он с трепетом наблюдал в воскресный день с колокольни храма. В одиночестве стоял батюшка на полуденном ветру. Пономаря из звонницы удалил, сам в набат ударил. И глухой протяжный звон до сих пор жил в душе. Сейчас он преследовал его, а тогда не замечал. Сердце ликовало, когда батюшка смотрел, как «воинство» штурмовало Совет, как приглушенно хлопнул выстрел и, судорожно схватившись за грудь, медленно осел один из большевистских руководителей, как загорелся верхний этаж здания. Приятнее ладана и свечного воска было все это для отца Сергия. Мстительно-светлыми глазами смотрел на то, что творилось там, внизу…

И вдруг паровоз, красногвардейцы… Залилась и захлебнулась пулеметная очередь. В панике рассыпалось по улочкам и переулкам разношерстное «войско», сразу потеряв и грозный лик, и недолгое могущество. Не хватило духа дать решительный отпор хулителям церкви христовой. Не настал день отмщения. Когда настанет этот день, не знал теперь священник. Это пугало, сеяло в душе боль и растерянность.

Земные дела, земная благость — вот что более всего волновало отца Сергия. Звон золота, спокойная жизнь да сладостное умиротворение от почета и уважения в округе — вот к чему стремился священник, взбираясь по трапу, ведущему на церковный корабль, в его лучшие каюты…

И вот перекрыт золотой ручеек, уплывают уважение и почтительность. Чувство ненависти к врагам придавало ему ясность и логическое течение мысли, притупляя боязнь перед будущим. Вспомнилась фраза из премудростей Соломона: «Страх есть не что иное, как лишение помощи от рассудка».

«Пусть не удалась первая попытка, но цель-то осталась неизменной», — успокаивал себя отец Сергий.

Властный стук в ворота заставил вздрогнуть. Через минуту в кабинет вбежала девушка-служанка и задыхающимся голосом сообщила:

— Батюшка, там люди вооруженные пришли, вас спрашивают!

Несколько секунд она стояла неподвижно, ожидая, что скажет хозяин, но священник ничего не ответил, и девушка убежала.

Отец Сергий прислушался. Кто-то, грозно топая сапогами по веранде, прошел в нижние комнаты, затем раздались громкие голоса и испуганная скороговорка Марфы Федоровны. В волнении ждал отец Сергий прихода незваных гостей.

В дверь постучали, и, пока священник размышлял, отвечать или нет, в комнату вошли трое. Первым — невысокий сухощавый человек в полувоенном френче.

— Старший уполномоченный народной милиции Госк Болеслав Людвигович! — представился он. — Мы хотели бы уточнить некоторые обстоятельства воскресных событий…

— Не дождетесь, ироды! — Лицо священника побагровело, борода затряслась.

— Успокойтесь, святой отец, — не скрывая насмешки, проговорил Госк. — Сан ваш подразумевает милосердие, а вы на нас волком… Вы, разумеется, не станете отрицать, что знакомы с событиями, происходившими в городе в воскресенье?

— Не стану.

— Знаете вы, очевидно, и то, что одним из организаторов и наиболее активных участников был ваш сын.

— И что же?

— То, что в последний момент ему удалось скрыться. Где он сейчас?

Вздох облегчения невольно вырвался у священника:

— Этого я не знаю, но даже если бы и знал… Неужели вы думаете, найдется отец, способный выдать сына на растерзание врагам!

— По плодам узнается и дерево, так, кажется, у вас говорят, — заметил Госк, переглянувшись с товарищами, словно и не ждал другого ответа.

— У нас говорят: «Яблоко от яблони недалеко падает». Но думается мне, что это не всегда справедливо. — Отец Сергий, обретая уверенность, прошелся по комнате. — Всегда в мире дети боролись с отцами, норовя сделать по-своему. Но это и оправдано: иначе бы жизнь остановилась.

— Диалектик, — усмехнулся Госк.

— Я не очень понимаю, что сие слово означает, однако повторяю, что такого взгляда придерживается церковь. И живой тому пример — апостолы!

— Как просто у вас получается: живи по божьим законам, и ты чуть ли не ангел! Но жизнь-то не библия. Жить по ней — от неправды корчиться, а мы этого не хотим. Поэтому наша жизнь — осознанная борьба за свободу и счастье обездоленных и голодных. И победа будет за нами, большевиками. И знаете, почему? Потому что сын не против отца, а рядом с ним и революцию совершил, и, жизни не жалея, защищает ее. В единстве наша сила, и не страх нас объединяет, а любовь, общая цель. Без бога проживем, без цели — нет!

— Вы верующий? — спросил, нетерпеливо выслушав Госка, отец Сергий.

— Был. Теперь нет!

— Православный?

— Католик.

— В данном случае это не так важно, поскольку наши церкви, объединенные общностью учения о Христе, роднит и…

— Их роднит, — перебил Госк, — звериная жестокость к тем, кто несет людям слово правды! Именно это вы очень хорошо показали в воскресенье! Кстати, попутный вопрос: по какому случаю в тот день концерт на колокольне храма устроили? Кто в набат ударил? Не сами ли?

Настоятель храма пожал плечами:

— Бог ведает…

— Дело ваше, только сдается мне, что место настоятеля этого собора может оказаться вакантным!

Госк вышел из комнаты, а отец Сергий опустился в кресло. В висках стучало. Он поднялся, тяжело ступая, подошел к шкафу и, что с ним чрезвычайно редко бывало, достал графин с водкой…

Потом сидел, прислушивался, как в доме чужие люди ходят по комнатам, сараям, чердакам в поисках сына. «Жалкая чернь, порождение душевной темноты и глухоты, как я мог позволить вам унизить себя!.. Что ж, в другой раз буду и осторожней и настойчивее, борьба-то продолжается. Главное — сына не заполучили! Посмотрим, на чьей стороне удача будет»…

Закат побледнел. Вечер незаметно переходил в мягкую майскую ночь.

Оставив Карпа Данилыча Митрюшина в глухой лесной сторожке, где они скрылись после побега, штабс-капитан осторожно приближался к женскому монастырю.

Добровольский не испытывал ни голода, ни усталости: сильное нервное возбуждение заглушало все обычные чувства.

Лишь подойдя к заветному дому, он немного расслабился. Было по-прежнему тихо и спокойно, из-за монастырских стен не раздавалось ни шороха.

Штабс-капитан осторожно вошел в прихожую дома игуменьи. Келейница отсутствовала, в чуть прикрытую дверь на пол падала узкая полоска света. Игуменья была не одна. Прислушавшись, Дбровольский узнал басистый, родной голос отца…

Оба горячо обрадовались встрече.

— Обеспокоен был… и весьма, — обнимая сына, сказал священник, — опасался, как бы мужик, что весточку от тебя передал, не сообщил кое-кому…

— Карп Данилыч рекомендовал его как надежного человека.

— Смутные времена наступили, — уклончиво ответил отец Сергий, — от людей сейчас всякое можно ждать.

— И несмотря на это, ты не побоялся прийти? — с любовью глядя на отца, спросил Александр.

— Страх за жизнь детей гораздо сильнее страха за собственную жизнь… Особенно после таких трагических событий…

— Да, неудача постигла нас, но не все потеряно. Остались люди, готовые отомстить за смерть друзей!

Обычно мягкий голос штабс-капитана стал жесток, лицо посуровело, глаза потемнели, да и весь он изменился за эти дни, стал суше и строже.

— Считаю необходимым, — продолжил Александр, — отправиться на Дон.

— Мы об этом уже говорили с матушкой, — вставил священник.

— Да, — подтвердила игуменья, до того молчаливо за ними наблюдавшая. — Я также посоветовала отцу Сергию удалиться из города.

— Очевидно, так и придется сделать, — усмехнулся в бороду священник, — мне сегодня пригрозили лишить должности, а может быть, и того хуже…

Уходя, Добровольский протянул отцу листок.

— Передай, пожалуйста, Елизавете Дементьевне Субботиной. Она, верно, не знает, что я жив.

Отец Сергий спрятал записку.

Тихой майской ночью из глухих неприметных ворот женского монастыря выехал всадник. Проехав полверсты полем, он свернул на лесную дорогу, в чащу.